Югов Алексей. Отважное сердце

   - А народ весь так и судит!
   - Ого! - изумился Александр Ярославич. - А как же это он судит, народ?
   - Не смею я сказать... ругают тебя в народе... - Гринька отвёл глаза в сторону и покраснел.
   Ярославич приподнял его подбородок и глянул в глаза:
   - Что ж ты оробел? Князю твоему знать надлежит - говори!.. Какой же это народ?
   - А всякий народ, - отвечал, осмелев, Настасьин. - И который у нас на селе. И который в городе. И кто по мосту проезжал. Так говорят: "Им, князьям да боярам, что! Они от татар откупятся. Вот, говорят, один только из князей путный и есть - князь Невский, Александр Ярославич. Он и шведов на Неве разбил, и немцев на озере, а вот с татарами чачкается, кумыс пьёт с ними, дань в татары возит!.."
   Невский не смог сдержать глухого, подавленного стона. Стон этот был похож на отдалённый рёв льва, который рванулся из-под рухнувшей на него тяжёлой глыбы. Что из того, что обрушилась эта глыба от лёгкого касания ласточкина крыла! Что из того, что в слове отрока, в слове почти ребёнка, прозвучало сейчас это страшное и оскорбительное суждение народа!
   Александр, тихо ступая по ковру, подошёл к Настасьину и остановился.
   - Вот что, Григорий, - сурово произнёс он, - довольно про то! И никогда - слышишь ты! - никогда не смей заговаривать со мной про такое!.. Нашествие Батыево! - вырвался у Невского горестный возглас. - Да разве тебе понять, что творилось тогда на русской земле?! Одни ли татары вторглись? То была вся Азия на коне!.. Да что я с тобой говорю об этом! Мал ты ещё, но только одно велю тебе помнить: немало твой князь утёр кровавого поту за землю русскую!
   ГЛАВА СЕДЬМАЯ
   Тяжкие думы не дают уснуть Александру. Вот уж пропели петухи. Не спится. Невский тихонько окликнул Настасьина, приказал ему зажечь свечи и позвать княжеского лекаря - доктора Абрагама.
   Облачённый в бархатный просторный халат с поясом, Александр Ярославич сидел в кресле за своим рабочим столом в ожидании личного врача.
   "Худо. Уж не захворать ли я вздумал? - почти вслух размышлял он. Сие не вовремя будет, ох как не вовремя!"
   Вошёл доктор Абрагам - высокий, худощавый старец лет семидесяти. У него было красивое, тонкое лицо, удлинённое узкой и длинной, словно клинок кинжала, белой бородой. Седые кудри его прикрыты были чёрной шапочкой. Он опирался на длинный посох.
   Это был один из придворных врачей ещё при отце Невского - Ярославе Всеволодиче. Некогда князь Ярослав спас его из рук разъярённых литовцев, намеревавшихся утопить старого лекаря, как колдуна. И с тех пор Абрагам жил при дворе Ярослава Всеволодича - то во Владимире, то в Новгороде. Он был учён и сведущ во врачебном искусстве.
   - Снотворного чего-нибудь дай мне, - сумрачно сказал Александр, едва только лекарь сел в предложенное ему кресло.
   - Какого же снотворного прикажешь, государь?
   Невский в недоумении посмотрел на него:
   - Тебе ли, о доктор Абрагам, спрашивать меня об этом?
   - Прости, государь! Я хотел лишь узнать: на короткое время ты хочешь забыться или же хотел бы погрузиться в сонный покой надолго?
   - Мужу Покой - только смерть! - сурово отвечал Невский. Его уже начали раздражать эти расспросы многоучёного доктора. - Выспаться хочу. Путь предстоит дальний!
   Старик поднялся с кресла и склонил голову.
   Однако придворный лекарь не мог избавиться от своей стариковской дотошности.
   - Видишь ли, государь, - сказал он, - если мы, медики, хотим, чтобы человек уснул обычным сном, то надлежит искрошить с помощью резала корень валерианы...
   Но ему не пришлось договорить. Звонкий мальчишеский голос из угла палаты вдруг перебил его.
   - А у нас вот, - сказал голос, - дедонька мой, мамкин отец, когда кто не спит и придёт к нему за лекарством, он мяун-корень заварит и тем поить велит...
   И князь и доктор - оба были поражены, услыхав этот голосок, столь внезапно вступивший в их беседу.
   Потом Невский громко рассмеялся и молвил:
   - Ах, ты!.. Ну как же, однако, ты напугал меня, Настасьин!.. А ну-ка, ты, лекарь, подойди сюда.
   Григорий Настасьин, потупясь, выступил из своего угла и остановился перед Александром Невским.
   - Стань сюда, поближе... вот так, - сказал Александр Ярославич и, крепко ухватив Гриньку за складки просторной одежды, переставил его, словно шахматного конька, между собою и лекарем.
   Озорные искорки сверкнули в глазах старого Абрагама.
   - А ну, друг мой, - обратился он к мальчику, - повтори, как твой дед именовал эту траву, что даёт сон.
   - Мяун, - не смущаясь, ответил Гринька. - Потому что от неё кошки мяукают.
   Князь и доктор расхохотались. Затем старый врач важно произнёс:
   - Да, ты правильно сказал. Но ещё в Древнем Риме врачи привыкли именовать это растение валериана, ибо она, как гласит латинское слово "валере", подлинно оздоровляет человека. Она даёт здоровый сон.
   - А я много трав знаю! - похвастался обрадованный Гринька. - И кореньев! Дедушка уж когда и одного посылал... Бывало, скажет: "Гринька, беги-кось, ты помоложе меня: Марьин парнишечка руку порезал". А чего тут бежать? Эта травка тут же, возле избы, растёт. И порезником зовут её... Скоро кровь останавливает...
   - А ещё какие целебные травы ты знаешь, отрок? - вопрошал старый доктор.
   Гринька, не робея, назвал ему ещё до десятка трав и кореньев.
   И всякий раз старик от его ответов всё более и более веселел.
   - А ещё и вредные растут травы, ядовитые! - воскликнул в заключение Настасьин. - У-у! Ребятишки думают - это пучки, сорвут - и в рот. А это сикавка, свистуля! От неё помереть можно. И помирают!
   Тут он живо описал доктору Абрагаму ядовитое растение пёстрый болиголов. Старик не мог скрыть ужаса на своём лице.
   - О-о! - воскликнул он, обращаясь к Невскому. - Вот, государь, этим как раз растением, о котором в такой простоте говорит этот мальчик, отравлен был некогда в Афинах великий мудрец древности...
   - Сократ?!* - произнёс Невский.
   _______________
   * С о к р а т - великий древнегреческий философ V - IV вв. до н. э.
   - Да, государь...
   Наступило молчание. Оно длилось несколько мгновений. Затем Абрагам снова пришёл в необычайное оживление и воскликнул:
   - Это чудесный отрок - поистине дар небес для меня, государь! О, если бы только... Но я не смею, государь...
   - Что? Говори, доктор Абрагам.
   - У меня была давняя мечта - узнать, какие целебные травы известны русским простолюдинам. Ведь вот даже знаменитые врачи древности пишут, что они многие травы и коренья узнали от старых женщин из простого народа. Когда бы ты соизволил, государь...
   Старик не договорил и посмотрел на Гриньку. Невский догадался о его желании. Тут они перешли с доктором на немецкую речь. Настасьин с тревогой и любопытством вслушивался. Понимал... понимал он, что это говорят о нём!
   А если бы ему понятен был язык, на котором беседовали сейчас князь и лекарь, то он бы узнал, что старик выпрашивает его, Гриньку, к себе в ученики и что Александр Невский согласен.
   - Григорий, - обратился к Настасьину Александр, - вот доктор Абрагам просит тебя в помощники. Будешь помогать ему в травах. А потом сам станешь врачом. Согласен?
   Гринька от неожиданности растерялся.
   - Я с тобой хочу!.. - сказал мальчуган. И слёзы показались у него на глазах.
   Невский поспешил утешить его:
   - Полно, глупый! Ведь доктор Абрагам при мне... ну, стало быть, и ты будешь при мне!.. Ладно. Ступай спи. Утре нам путь предстоит дальний...
   ГЛАВА ВОСЬМАЯ
   Тысячевёрстный, длительный путь между Владимиром-на-Клязьме и Новгородом совершали в те времена частенько по рекам Тверце и Мсте, а частью - конями. И немало было на том пути привалов, днёвок, ночёвок...
   Чёрная, осенняя ночь... В буреломном, трущобном, берложьем бору пылает исполинский костёр. Вокруг костра - путевая дружина Невского: могучие парни и мужики.
   Сверкают сложенные позади каждого воина кольчужные рубахи, островерхие, гладкие, как лёд, шлемы, копья, мечи, сабли...
   Костёр гудит и ревёт. С багровыми от нестерпимого жара лицами воины и бородатые и безусые - то и дело блаженно покрякивают, стонут, а всё-таки тянут ладони к костру. Другие же оборотились к бушующему пламени спиною, задрали рубахи по самый затылок и калят могучие голые спины. Когда же иному из богатырей уж вовсе невтерпёж станет, он, взревев, кидается в сырой, прохладный мрак бора и там понемногу остывает.
   От костра в сторону отгребена малиновая россыпь пышущих жаром угольев. Над нею, на стальных вертелах, жарятся целиком два барана, сочась и румянея.
   Тут же в трёх изрядных котлах, что подвешены железными крючками на треногах, клокочет жидкая пшённая каша - кулеш.
   Гринька Настасьин сидит среди воинов у костра. Думал ли он когда, что доживёт до такого счастья! Вот он сидит у костра, а рядом с ним, локоть к локтю, совсем как простой человек, сидит русобородый богатырь - начальник всей путевой дружины Невского. И зовут этого витязя Гаврило Олексич. Да ведь это он самый, что в битве на Неве богатырствовал и навеки себя прославил в народе! О нём и сам Александр Ярославич рассказывал Гриньке...
   Гаврило Олексич и Гринька дружат. Богатырь сделал ему большой деревянный меч, как настоящий.
   - Ничего, Григорий, - сказал ему Олексич, - пока деревянный: вырастешь - так настоящим пластать будешь. Может, и на татарах свой меч испытать придётся!
   ...О чём только не переговорят у костра, каких только бывальщин и небылиц не наслушается Гринька! Иной раз даже ему, малолетку, смешно: уж такую небывальщину сложит кто-нибудь из воинов! И ничего, эти бородатые богатыри верят. Ещё и обсуждать примутся!
   - Да-а!.. - раздумчиво говорит один из дружинников. - На свете всякие чудеса бывают. Вот у нас на Кидекше, как раз в воскресенье, - весь народ своими глазами мог видеть: облако на лугу близ деревни упало... И что же? Сделался из него кисель!
   Помолчали. Кто-то проглотил слюнки. Кто-то вздохнул.
   - Всё может быть, всё может быть! - произнёс в раздумье старый воин.
   - Да-а... - вырвалось от всей души у другого.
   - Почаще бы нам, хрестьянам, да по всем бы по деревням такие облака падали!
   - Ну, а что толку? - возразил кто-то с горькой насмешкой. - Всё равно, покуда наш брат, хрестьянин, ложку из-за голенища вынет, князья-бояре весь кисель расхватают.
   Послышался общий хохот.
   - Это уж так!..
   - Это истинно! Работнему люду ничего не достанется!
   И сам собою разговор свернулся на надвигающийся голод.
   - Да-а! Ещё урожай обмолотить не успели православные, а купцы уже втридорога за одну кадь* ржи берут! Как дальше жить будем?
   _______________
   * К а д ь - хлебная мера в Древней Руси.
   Эти последние слова произнёс дородный дружинник - светлобородый силач, пышущий здоровьем. Несоответствие внешности со словами о голоде вызвало у некоторых невольную шутку:
   - Гляди, Иван, как бы ты от голоду не отощал вовсе: уж и так одни кости да кожа!
   Воины засмеялись.
   Однако дородный воин отнюдь не смутился этим и скоро заставил замолчать насмешников.
   - Правильно, - спокойно возразил он. - Я-то не жалуюсь: сыт-питанен. Мы, дружина, на княжеских хлебах живём - нам и горя мало! Ну, а старики твои, Митрий, или там сёстры, братья, суседи? А? Замолк, нечего тебе сказать! А вот мне об этих днях из нашей деревни весть прислали: пишут, что сильно голодают в нашей округе. Уж траву-лебеду стали к мучке-то примешивать. Ребятишки пухнут от голоду. Старики мрут...
   Его поддержали:
   - Что говорить! Худо простому люду живётся под боярами да под татарами! А хуже нет голода!
   Разговор пошёл горестный, тяжёлый.
   Но как раз в это время воинам поспел ужин, и все принялись сперва за горячий кулеш, а потом - за баранину.
   Гаврило Олексич положил на большую лепёшку, как на блюдо, сочно-румяный большой кусок жаркого и подал Гриньке.
   - Кушай, кушай, отрок! - ласково сказал он, погладив его по голове. Уж больно ты худ! Набирайся сил, кушай!
   Сам он тоже взял добрый кус барашка, сел рядом с Гринькой под сосну и принялся есть с той отрадной для глаза мужественной жадностью, с какой вкушает свою заслуженную трапезу пахарь и воин.
   - Ешь! - ещё раз сказал он мальчику. - Хочешь воином быть добрым ешь побольше! От еды сила! - наставительно пояснил он и ласково подмигнул Гриньке.
   Увидев своего витязя-друга в таком светлом расположении духа, Гринька вполголоса сказал ему:
   - Дяденька Гаврило, а потом расскажи мне про Невску битву.
   Олексич хмыкнул и усмехнулся:
   - Да ведь уж сколько раз я тебе про неё рассказывал. Поди уж затвердил всё наизусть? Верно ведь?.. Ну ладно, отужинаем - там видно будет!
   Такой ответ означал согласие. Сердце Гриньки трепетало от радостного ожидания, хотя и впрямь уже который раз носился он мысленным взором над Невским побоищем, слушая рассказы своего друга.
   Едва только задружил Гринька Настасьин с Гаврилой Олексичем и едва только узнал от людей, что это тот самый Олексич, так покою не стало витязю от настойчивых просьб мальчика: расскажи да расскажи, как били шведских рыцарей на Неве.
   Сперва богатырь больше отшучивался. И всё-то выходило у него до чрезвычайности просто, будто и рассказывать не о чем.
   - Да уж что говорить! - добродушно начинает он и сегодня. - Знамо, что побили их крепко. Уложили их там, на болоте, немало, рыцарей этих. А и сам ихний герцог Биргер насилу утёк от Ярославича: живо коня заворотил! А всё-таки Александр Ярославич большую ему отметину положил копьём на лицо до веку не износить! - И, сказав это, Гаврило Олексич вдруг ожесточился и суровым голосом произнёс: - Да и как их было не бить? Пошто вы в чужую землю пришли кровь человеческую проливать? Пошто у нас, у Новгорода Великого, водный путь хотите отнять? Зачем море закрываете? Задушить, стало быть, хотите? Русский народ сам кровопролития не затевает, это уж нет! Ну, а если незваны гости к нам ломятся - тут руке нашей от сохи до меча дотянуться недолго! Я ратай*, я и ратник!
   _______________
   * Р а т а й - пахарь.
   Он замолк. Но тут снова и снова Гринька в нетерпении принимается теребить Олексича за рукав:
   - Дядя Гаврило, а расскажи, как ты на шведский корабль по доскам взъехал. Ну, расскажи!
   - На коне взъехал... И што тут рассказывать!
   Гринька не унимался:
   - Нет, а как чуть королевича шведского не захватил!
   - А вот же не захватил! - мрачновато ответствовал Олексич. Но тут, видно, неудержимые поднялись в его памяти воспоминания, и, уступая им, неразговорчивый богатырь рассмеялся и добавил: - Худоногий он был у них, королевич-то. Вроде как расслабленный. Привезли они его с собой из-за моря нарочно: на новгородский престол сажать. Ишь ты ведь! - воскликнул в негодовании Олексич, как будто всё это сейчас происходило, а не десять лет назад. Рассказ его продолжался: - Ну, пришли мы, сам знаешь, на реку Неву, в устье Ижоры - речка такая впала в Неву. Ино там они и вылезли, шведы, из кораблей на сушу. Видимо их невидимо! Девять тысяч кованой рати. Девять тысяч! - повторил Олексич, потрясая рукой. - Ну, а нас-то всех вместе, и с ладожанами и карелой, и до тысячи не дотягивало. Ну, да ведь где же Александру Ярославичу было воинов собирать! Кто с ним был, с теми и ударил... Грянули мы на них внезапно. Они думали: мы рекой Волховом поплывём, а мы прямиком через леса, через болота - прямо на устье Ижоры. Возов с собой не брали. Александр Ярославич нам даже и щитов не велел с собою брать: "Меч верней щита!"
   Подошли мы к их стану, солнышко взошло уж высоко. Ну, вот этак... Олексич показал рукою. - Словом, бойцу с коня копьём достать... Но уж всё ихнее войско на ногах, гудит! Трубы поют звонкие, в медные тарелки бьют, в бубны великие колотят! Мы смотрим. А из бору ещё не выходим... Но вот Александр Ярославич расставил нас всех - и дружину свою, и полк весь: кому откуда ударить. Сам он на белом коне боевом. Вот вижу, поднял он меч свой... Слышу, крикнул: "Вздымайте знамя!" И враз опускает меч: "Вперёд, за отечество!" Ну, тут уж и ринулись мы все из тёмного бору! Бурей!
   Олексич зажмурился: должно быть, так, с закрытыми глазами, ещё явственнее поднимались в его душе образы великой битвы, ещё слышнее становились ратные крики, ржанье коней, шум и звон давно минувшей сечи...
   Гринька слушал, не смея дыхание перевести, боясь пошевелиться. И только тогда, когда нестерпимо длинным показалось ему молчание друга, мальчуган охрипшим от волнения голосом спросил:
   - А отчего у них трубы трубили?
   - А! Трубы-то? - отвечал, как бы очнувшись, Гаврило Олексич. - А это, видишь ли, паренёк, как раз королевич ихний на берегу обход войску делал. Сановники с ним, свита, сам герцог. Рыцари вокруг него - как за стальной стеной идёт! А мне с коня-то всё видать как на ладони... И со мной молодцов немало новгородских. Дружина добрая подобралась! Молодцы - не выдавцы! Все мы из одной братчины были - кожевники, чеботари*. Костя Луготинич, Юрата, Намест, Гнездило... Как железным утюгом раскалённым в сугроб, так и мы в гущу в самую этих шведов вломились. Даром, что кованая рать зовётся, в панцири закованы с головы до ног, и шеломы-то у них не людские, а как ведёрко глухое железное на голове, а против рта решётка. Поди-ка, дойми такого! А ничего: секира прорубит! Ломим прямо на королевича... Тут дворяне его переполошились, хотят на руки его вскинуть да и на корабль. А он им не даётся: зазорно ему. Однако испугался... Герцога, видать, нету уже при нём.
   _______________
   * Ч е б о т а р ь - сапожник.
   Вот уж он, герцог, на вороном коне мчится наперерез Ярославичу. Тоже в панцире весь. Только решётка на лице откинута, усы, как рога, в стороны топорщатся... Нет-нет да и осадит коня, да и зычно этак крикнет по-своему, по-латынски, воинам своим... И те заорут ему вослед... Опамятовались: бьются крепко.
   Но, однако, одолеваем мы их, ломим. Грудим их к воде, к воде! Нам Ярославича нашего отовсюду видать: островерхий шлем его золочёный сверкает на солнце, кольчуга, красный плащ на ветру реет; меч, как молния, блистает, разит! Вот видим: привстал наш богатырь на стременах, поднял обема руками меч свой, опустил - и валится шведский рыцарь под конское копыто! А Ярославич наш уж на другого всадника наринул, глядишь - и этому смерть!.. Бьётся, сечёт мечом нещадно. Конём топчет. Но всю как есть битву своим орлиным оком облетает. Видит всё. И знаем: каждого из нас видит. Злой смертью погибнуть не даст: видит, кому уж тесно станет от врагов, одолевают - туда и бросит помощь. Правит боем! А голос у него, знаешь сам, как серебряная труба боевая. Ведь стоит кругом стон, гул; щиты - в щепки, шлемы - вдребезги; обе рати орут; раненых коней ржанье; трубы трубят, бубны бьют... а князь наш кинет свой клич боевой - и мы его везде слышим! Мимо нас, новгородцев, промчится и во весь свой голос: "За господина Великий Новгород! За отечество!" И мы ему отзовёмся. И того пуще ломим!..
   На кораблях у шведов, на ладьях, на лодках невесть что началось! Заторопились, паруса поднимают. А ветра нету: не море ведь! Вздуется пузом парус, да тут же и опадёт, заполощет... Крику, шуму, ругани! А толку нет никакого: отплыть не могут. Шестами в дно стали упираться, вёслами гребут - ни с места! Лодки перегрузили, те опрокинулись. Тонет народ, барахтается в Неве. А в панцире много ли поплаваешь?
   А наш народ знаешь ведь какой: ему, когда распалится в битве, что огонь, что вода! Миша был такой, тоже новгородец... Ну, этот из боярских детей: с ним дружина своя пришла. И богатырь был, богатырь! Нынче уж такого редко встретишь... Так вот этот Миша с дружиной прямо в Неву кинулся, где бродом по грудь, а где вплавь, и давай топором корабли и ладьи рубить. Три корабля утопил. Сильно похвалил его Александр Ярославич!
   Дальше вскользь вспомянул Гаврило Олексич, как увидал он: волокут под руки шведского королевича по сходням на корабль - и ринулся на коне вслед за ним. Но опоздал: шведы успели втащить королевича. А когда Олексич въезжал на сходни, враги столкнули сходни в воду. Упал вместе с конём и Олексич.
   Однако Олексич выплыл и вновь кинулся в битву...
   - Э-эх! - воскликнул тут с горечью сожаления рассказчик. - Ну, за малым я не настиг его! Ну да ведь с разгону-то не вдруг проломишься, хотя бы и на коне. Уж больно густо их, шведов, было вокруг него. Люди ведь с оружием - не шелуха, не мякина! - добавил он как бы в оправдание.
   Рассказал он Гриньке и о том, как юный воин Савва, сокрушая шведов своим тяжёлым мечом, пробился к самому шатру герцога Биргера, уничтожил охрану, а затем ловкими ударами топора подрубил позолоченный столб, на котором держался шатёр. Шатёр с шумом рухнул на глазах всего войска. И это послужило знаком к повальному бегству шведов.
   Рассказал он и о гибели юноши - Ратмира.
   - Дяденька Гаврило! А ты видел, как его зарубили? - спросил Настасьин.
   Олексич тяжело вздохнул. Понурился. Сурово смахнул слезу.
   - Видал, - ответил он сумрачно. - Сильно он шёл среди врагов. Бежали они перед ним! А только нога у него поскользнулась - упал. Тут они его и прикончили... Да! - добавил он, гордо вскидывая голову. - Хоть совсем ещё мальчишечка был - годков семнадцати, не боле, - а воистину витязь! Любил его Ярославич. Плакал над ним!
   Так закончил свой рассказ о гибели Ратмира Гаврило Олексич. И вновь погрузился в думу, как бы созерцая давно минувшую битву.
   - Как сейчас вижу, - продолжал он, - отшумело побоище... и вот подымается на стременах Александр Ярославич наш, снял перед войском шлем свой и этак, с головой непокрытой возгласил во все стороны, ко всем бойцам. "Спасибо вам, русские витязи! - кликнул. - Спасибо вам! Доблестными явили себя все: и новгородцы, и владимирцы, и суздальцы, и дружинник, и ополченец!.. Слава вам! - говорит. - Постояли за господина Великий Новгород! Постояли и за всю русскую землю!.. Слава и вечная память тем, кто жизнь свою сложил в этой сече за отечество! Из века в век не забудет их народ русский!.." Вот как он сказал, Ярославич... Да, убеждённо заключил Гаврило Олексич, - заслужил он своё прозвание от народа - Невской!
   Произнеся эти слова, Гаврило Олексич вдруг сурово свёл брови. На лице его изобразилась душевная борьба. Казалось, он раздумывает, можно ли перед мальчишкой, перед отроком, сказать то, о чём он сейчас подумал... Наконец он решился.
   - Да! - сказал он жёстко и горестно. - Невской зовём. Всех врагов победитель! Мы же за ним и в огонь и в воду пошли бы... Так пошто же он перед татарами голову клонит?
   Эти слова Олексича долго были для Гриньки словно заноза в сердце.
   ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
   Ночной ужин воинов в самом разгаре. Лесной костёр гудит и ревёт. Спать никому не хочется. Затевают борьбу. Тянутся на палке. Хохот. Шутки. Смотришь, поодаль, в степенном кружке, какой-то бородач говорит сказку...
   Вот поднимается с земли молодой, могучий дружинник. Потягивается после сытного ужина и говорит:
   - Эх, мёду бы крепкого, стоялого ковшик мне поднести!
   В ответ ему слышатся шутливые возгласы.
   - А эвон в ручеёчке мёд для тебя журчит! Медведь тебе поднесёт: он здесь хозяин, в этакой глухомани! - слышится чей-то совет.
   Дружинники громко хохочут.
   Тот, кто пожелал мёду, ничуть не обижается на эти шутки. Напротив, он подхватывает их. Вот подошёл к большому деревянному бочонку-лагуну с длинным носком. Лагун полон ключевой, студёной воды. Парень, красуясь своей силой, одной рукой поднимает лагун в уровень рта и принимается пить из носка, закинув голову. Он пьёт долго.
   Утолив жажду, он расправляет плечи и стучит кулаком в богатырскую грудь.
   - Ого-го-го! - весело орёт он на весь бор. - Ну, давай мне теперь десяток татаринов - всех голыми руками раздеру! Даже и меча не выну...
   - Храбёр больно! - ехидно осадил его другой воин. - Которые побольше тебя в русской земле - князья-государи, да и то перед татарами голову клонят!
   - Ну, да то ведь князья!
   - Им попы велят!.. Попы в церквах за татарского хана молятся! послышались голоса, исполненные горестной издёвки.
   Молодой воин, что похвалился управиться с десятью татарами, гордо вздёрнул голову, презрительно хмыкнул и сказал:
   - То правильно! Старшаки наши, князья, все врозь. Оттого и гибель земле. Дерутся меж собой. Народ губят. А когда бы да за одно сердце все поднялись на этого Батыя, тогда бы из него и пар вон!
   - Дожидайся, как же! - послышался тот же язвительный голос, что осадил парня. - Станут тебе князья против татарина за едино сердце! Им бы только в покое да в холе пожить. Уж все города под татарскую дань подклонили!.. Больше всех наш Александр Ярославич старается. Что ни год всё в Орду с данью ездит, ханам подарки возит. Татар богатит, а своего народа не жалко!
   При этих словах, сказанных громко и открыто, у Настасьина кусок застрял в горле. От горькой обиды за князя слёзы навернулись на глаза. Гринька с жалобным ожиданием глянул на Гаврилу Олексича: чего же он-то на них не прикрикнет, не устыдит их, не заступится за Александра Ярославича?
   Гаврило Олексич сидел неподвижно. Он, правда, нахмурился, однако в разговор не вмешался.
   За князя. Александра заступился один старый воин богатырского вида, с большой седой бородой, распахнутой на оба плеча.
   - Полноте вам, ребята! - укоризненно и вразумляюще произнёс он. - Вы Батыева приходу не помните: маленьки в ту пору были. А я воевал с ним. Так я вам вот что скажу. Александр Ярославич мудро, строит: с татарами - мир! Крови народной жалеет... Куда же нам сейчас с этакой силой схватиться, что вы! Когда бы одни татары, а то ведь они сорок племён, сорок народов с собой привели! Помню, где хан Батый прошёл со своими ордами конными, там и лесочков зелёных не стало: всё как есть татарские кони сожрали. Где, бывало, берёзовый лесок стоял-красовался, там после Орды словно бы голые прутья из веника торчат, понатыканы... На одного на нашего десять татаринов навалилось!.. Да что говорить: ужель воитель такой победоносный - Александр наш Ярославич - да не знает, когда нам подняться на татар? Знает! Погодите, придёт наш час: ударим мы на Орду...