- Товарищ...
Начальник поезда замямлил, явно не подготовив доклада. Да и гражданская одежда Железновского смутила его. Он явно рассчитывал на военную группу.
- Товарищ...
Это опять начал говорить молодой начальник поезда.
- Перестань, - как-то мягко укорил его Железновский. - А где же провожающие?
- В прошлый раз были, - стал оправдываться начальник поезда, - а сегодня темно и публика разошлась.
- А как же с митингом быть? - спросил Железновский. - Ведь он обязан состояться!
- А митинг мы сделаем по прибытии... - И начальник поезда назвал город, в который они приедут и созовут там митинг.
- Надо бы сделать так... Здесь пару слов сказать.
Меня шут дернул за язык. Я вышел вперед и предложил Железновскому:
- А ты скажи перед нами сам, Игорь. И знай: тут три писателя. Мы зафиксируем твою историческую речь и обнародуем ее там, где нам предложат.
Железновский не ожидал найти меня здесь. Мы не виделись целую вечность, и ему хватило и чувства юмора, и чувства дружбы. Он кинулся ко мне в объятия, стал душить и целовать.
Потом извинился:
- Понимаешь, учимся все у главного!
Я поначалу не понял, кого он имеет в виду. Но один из моих товарищей, с которым мы были более или менее откровенны, когда Железновский забрал нас в свою машину и повез в здешний ресторан, - оказывается, им специально накрывался вот уже вторую неделю отдельный бесплатный стол, - сказал: "Да он имел в виду Леонида Ильича! В смысле - целоваться и обниматься".
Как хозяин, Железновский определил нам места за столом. Он сказал, что четверо из их группы уехали туда, - кивнул на юг, - а места остались сиротами. Слава Богу, теперь все исправлено. Будете столоваться с нами.
- А чем ты тут занимаешься? - спросил я.
Железновский укоризненно покачал головой:
- Как был партизан, так и остался им. Или ты не в зоне, где все дышит и живет?
- Ух, как ты научился! - засмеялся я, пропустив чарку. - Ты иди к нам, в писатели. У нас такое живое слово не умирает - отпечатывается навечно.
- Ничего, - засмеялся Железновский, - увидите, вдохновитесь - и слово новое найдете. Вот еще бы с ранеными успели поговорить.
- Успели послушать, как они стонут, - мрачно несло меня на рифы.
Железновский не обратил на меня внимания. Он, как мне показалось, стал пить много. И я попросил его:
- Игорь, не пей сегодня.
- А что? Поговорить потянуло? Не боишься, держать фасон не разучился?
- Ты где живешь?
- Это тайна. Впрочем, с тобой рядом.
- В гостинице, что ли?
- Ну где еще тут живут?
Мы говорили тихо, и никто нас не слышал.
- А к себе, где работал, ходишь? Там ведь все осталось вроде.
- Я знаю, вас туда водили. Для проверочки и показухи: все меняется, идет хорошо! - И хихикнул: - Ну и что? Все нормально? - И сразу посерьезнел. - К себе я не ходил. Там - другие берега. Молодые, способные, разные, но цепкие.
- Что это значит?
- Ну что это значит? Там не мы.
- А вы - это кто вы? Все продолжается?
- Ну, естественно... Только теперь, видишь, и митингами заворачиваем. И в другой роли. Впрочем... Давай действительно потом поговорим?
Я поднял руки вверх.
Когда мы поехали, хорошенько подвыпив, я договорился со своими собратьями, что на время отлучусь. Мы пошли с Железновским, не сговариваясь, в сторону штаба пограничного отряда. Штаб стоял на том же месте. Железновский был слишком нетрезв и, по-моему, говорил много лишнего. Он говорил, что знает все: как я собираю материалы на книгу о Ковалеве и его вонючем (так, брезгливо сморщившись, и сказал) учреждении, этих материалов у меня - куча, в этих материалах, - погрозил мне пальцем, - я не найду прокольчики Железновского: "Я - тут, я - не рядом с ним. И никогда рядом не был"...
Железновский, почувствовав, что я насторожился, немедленно стал говорить о другом. Он заговорил о том, чем тут занимается. Они забрасывали туда, - он кивнул на границу, - людей, своих.
- Они, - Железновский остановился и вдруг оскалился, - резали тех, кто нам изменил. Ты понял?
Я тоже остановился, хмель бросился в голову.
- Ты чего запугиваешь? Знаешь, от кого мы приехали?
- Если бы не знал... Так... Чего же ты тогда насмехаешься надо мной при всех?
- А чего ты выпал из реалки? Какой митинг? Люди стонут, пить просят, укола..
- Половина наркоманов!
- Не мели, не наговаривай на своих.
- Я знаю, что говорю. Идут иногда за анашой в пасть гада. Продаются за это.
- А ты их за это - чик? К стенке? И готово?
- Надо - всех перережу. Зачем нам тут такие сдались? Ну мусульмане курят - ладно. А это же свои, славяне! И повалом.
- На войне же! Раньше - пили. Теперь курят.
- Идем. Философ!
Вскоре мы пришли к штабу отряда. И зачем мы сюда пришли? Я понимал, зачем. Мы думали об одной женщине. Неужели это было тут? Здесь она стала круто падать вниз? Мы, конечно же, продолжали любить эту женщину и ради нее пришли сюда. Лена сказала о пребывании тут Железновского с иронией. Обо мне, наверное, говорит еще насмешливей. "Зеленый огурчик в розовых очках". Ну что же, мы ей все прощаем. Потому оба и молчим.
- Скажи, Игорь, - решился, наконец, я, - вот теперь тут, как при ней скажи. Тогда мы с кем ехали? Ведь все наше и ее начиналось с него.
Железновский заскрежетал зубами:
- Да пошли ты все это к...
Он грязно выругался.
- Знаешь, - после некоторого молчания, почти шепотом проговорил Железновский. - Похлеще него были у нас. И - остались... Не тебе же толковать о Ковалеве? - Он саркастически засмеялся: - Папочки собираешь? Фотографии? И думаешь, что - отыщется истина! Ха-ха-ха! "Начиналось с него!" Да истинное... Истинное и никогда не вывернешь! Особенно о Ковалеве. Он при живой своей жене баб новых каждый день в дом таскал. И тискал их... При бабе своей! Ей глотку пистолетом затыкал. У него на старую, один раз... извини, пропетую... У него не маячил! А ты собираешь фото!
- Он ее, Лену, сам пригласил? Или ты ему ее привел?
Железновский вскрикнул:
- Подонок! Дегенерат! Чего душу разматываешь?! Чего ты хочешь?
- Ты сам подонок! Ты же вел ее к тому. Как ты его называешь? Двойник! Ты карьеру на ней сделал. А ее - этим убил!
- Ах ты, старшинская гнида! Да куда ты лез бы?! Ну тому приглянулась! А там же они - и Ковалев, и Лена - рядочком были! Там бы... Лишь бы я пикнул против... И меня, а сразу бы и тебя!..
- Заслуги твои велики, что я жив и здоров на сегодня. Но ты повторяешься. Ты об этом, по-моему, говорил мне уже.
- Говорил, не говорил... Какая разница! Только знаю, что ты бы ничего этого не видел. И, может, теперь бы не задавал дурацких вопросов... Какая разница, водил или не водил? Тот был или не тот? Я же тебе говорю, таких было... Уйма! А вам зачитали в письме ЦК, как товарищ Берия баб шерстил и как пер против всех к власти, вы уши и развесили. Ах, взяли его и теперь же все кончится! Ну что, кончилось? Тюрьмы как были - так и остались. В тюрьмах правят воры, бандиты, сволочи. Ничего не изменилось и не изменится... - Он задыхался от гнева. Тихо, как всегда умел, вдруг предложил: - Пойдем! Я покажу тебе кое-что!
Я пошел за ним, часовой пропустил нас, как только мы показали документы. Я Железновскому по дороге сказал:
- Про Ковалева я знаю не только от тебя. Ты многое уже забыл.
- Ничего я не забыл. Оглоушенный я. Всем, всем оглоушенный!
Железновский схватил меня за руку и потащил за собой. Мы оказались вскоре у небольшого заборчика. Я заметил там холмики.
- Вот они лежат, - залаял Железновский. - Павликов, Смирнов, замполит... Ты не веришь? Не веришь и тому, что я участвовал? Участвовал. И Шмаринов участвовал. Но ни Шмаринов, ни я не стреляли. Стрелял Ковалев.
Я сжал кулаки:
- Заткнись! "Я участвовал, но не стрелял!" Так вам и верят!
- А ты возьми и поверь. Хотя бы ты поверь. Потому что я правду говорю.
- У нас не подают, Игорь. У меня - тем более. Я по листикам это изучаю. И на каждом листике - кровь, кровь!
- Если бы еще детали тебе подбросить... Детали... Ты бы... Ты бы на моем месте чокнулся!
- Ну подбрось эти детали! Ты же их прячешь... Расскажи что-нибудь вот из всего этого, здешнего! - Я показал на холмики.
- Ты знаешь, как женщины унижаются, когда их хотят к стенке ставить, а в пятидесяти метрах дети кричат?
- Павликовой дети?
- Догадался!
- Ну и...
- Что ну и? Они унижаются пуще, чем их мужья...
- Когда это было? Когда я привез Павликову? И старшего лейтенанта Павликова уже не было?
- Правильно рассуждаешь. Уже холмики стояли, когда Ковалев... Да он с ней... И при нас...
- Врешь ты! Почему же ты не застрелил его?
- А ты мог бы тогда в дивизионе по своим стрелять?
- Мог бы! Надо мной издевались!
- Ты что сумасшедший?.. Хотя... Ты действительно сумасшедший, если книжку о нем стругаешь!.. Ты помни, вонючий газетчик, когда ему в душу лезешь, чтобы вывернуть ее... Ты помни, что он тут делал с ней. И как она унижалась.
- Все, что ты говоришь, чудовищно! Чудовищно! Чудовищно!
Я помнил. Помнил. Еще я помнил и не забывал о главном: как Шугова довели до того, что он ушел добровольно туда, в тот еще Афганистан, который считался дружеским.
9
Первые показания полковника Шугова.
"Я прибыл сюда с иной целью".
Генерал Ковалев посылает убийцу,
который идет к американцам с повинной.
Особое задание Железновского.
Самолет берет курс на Мюнхен.
Как его довели... Очень просто. Очень просто. В то утро, когда в городок приехал генерал Ковалев, подполковнику Шугову стало ясно: над ним нависла беда. На последнем курсе Шугов дал генералу Ковалеву бой. Пан или пропал! Шугов так решил на тот час после многочисленных бесед с подполковником Северовым. Однажды подполковник сказал - проговорился - о том, что Шугов во всей истории с листиками из Боевого устава как-то видится больше всех. Наверное, он был все-таки не таким заядлым служакой, этот Северов. Постоянно подталкиваемый всегда начинает протестовать. Ковалев был подталкивателем. И Северов вскоре вышел на него. Северов узнал по своим каналам, что жена Шугова ходит к Ковалеву. Ходит порой открыто. И что это, - решил он, - как не устранение мужа? Догадка его не подвела. И потому он сказал Шугову: надо защищаться - раз такое дело, раз он, Шугов, видится из курса по делу исчезновения злосчастных листиков больше других.
Шугов кинулся в омут. И если бы он даже уже не хотел плыть, его плыть бы заставили. Все уже покатилось по колее, разработанной системой. С одной стороны - враги того, кто пишет и ходатайствует о том, чтобы его защитили, с другой стороны - враги того, на кого пишут. Стороны раздувают дело, греют руки, оставаясь тайно незаметными. И бьют того, кто пишет. И бьют того, на кого пишут. Но в конце концов принимает решение всегда один человек. Всегда - один. Главный в цепи системы.
У генерала Ковалева оказалось немало врагов. Вторая комиссия, которая разбирала дело полковника Шугова, написавшего рапорт-заявление на генерала Ковалева (что-де он был пристрастен как председатель комиссии при проверке фактов похищения Боевого устава, что-де Ковалев лично заинтересован в наказании Шугова), придирчиво повернула вначале против написавшего. Тут вступили в бой враги Ковалева. Третья комиссия отмела все поклепы в адрес написавшего и обличила генерала Ковалева во всех смертных грехах. Тут вступили в бой враги Шугова. И четвертая комиссия посчитала, что в равной степени виноваты оба и, наконец, пятая комиссия впервые поставила вопрос о женщине, которая стояла перед этими двумя - написавшим и на кого написано. И уже завихрилось-закружилось. Генерал попал в такой штопор, в который не попадал никогда, будучи летчиком неплохого класса. Здесь посыпались его грехи. Грех за грехом. Страшные грехи. И если бы он не был генералом, а подполковник всего подполковником, если бы решение не принимал один главный начальник в системе - Ковалеву бы не сдобровать. Но таков уж финал разборов того времени - генерал побеждал младшего по званию в девяноста случаях из ста. Если это не убийство, конечно, совершенное генералом.
Шугов все же получил перед выпуском полковника, генерал даже не извинился. И ждал только случая, чтобы поставить новоиспеченного полковника на место. Многое сменилось в руководстве за последний тогдашний год, Берия шерстил кадры, ставил везде и всюду своих. И когда возник вопрос ехать с проверкой в дальний гарнизон, где полковник Шугов теперь исполнял обязанности коменданта, генерал Ковалев, окольными путями прознав о командировке, планируемой на южную границу, окольными путями выбил эту командировку и возглавил комиссию по проверке боевых пограничных объектов, а заодно службу засыла туда, за рубеж. Никто не знал, что еще Ковалев везет в своем секретом портфеле. Не знал никто, что он думает о встрече с женщиной, которая была какое-то время его.
Беда была в том, что Шугов работал и на службу засыла. И там, по информации, которую накануне получил Ковалев из верных рук, случилось два провала. За этот срок, что комендант отбыл здесь и случились эти провалы.
Утром полковник Шугов встречал комиссию. Лишь в последнюю минуту лично Берия назначил председателем комиссии генерала Ковалева. Шугову один из кадровиков, осевший в управлении, считавшийся другом, успел передать, кто едет в дальний пограничный отряд. Шугов не спал всю ночь. Он ничего не сказал жене. И теперь, когда Шугов встретился с Ковалевым, выглядел несимпатично, сонным и каким-то замедленным в действиях.
Ковалев всем подал руку, за исключением коменданта.
Он не сел в машину Шугова, а оглядев его молодцевато, повернул к машине второстепенного в отряде начальника. Никто не знал, что происходит. Потому что Шугов не докладывал, что произошло с ним в академии, когда прибыл в отряд и становился на партийный учет. Об этом знали кадры, об этом знало крупное начальство.
Шугов не придал поведению Ковалева особого значения. Так и должно было быть. Вежливо предложил генералу, когда они приехали, свои услуги. Генерал бросил сквозь зубы:
- Увы, полковник! Теперь я не нуждаюсь в любых ваших услугах.
Генералу отвели кабинет для работы, всех, с кем он пожаловал, тоже разместили. Коменданту срочно надо было ехать по делам в один из районов, находившихся не в зоне границы. Он попросил разрешения уехать. Вернувшись часа через два, Шугов прошагал в кабинет, отведенный для Ковалева, но там того не оказалось. Шугов нахмурился. Он понял, что генерал у него дома.
И не ошибся. Елена Мещерская позволила сегодня себе много. И когда Шугов подошел к дверям собственной квартиры, он услышал голос жены. И это был голос...
Нет, ревность не разбудила в нем зверя. Он понимал, что хладнокровие спасет его на этот раз. Он всегда проигрывал горячностью. Теперь, - сказал он сам себе, - надо действовать тихо, но... жестко.
Пистолет его был заряжен, и он открыл легким толчком плеча дверь.
Шугов хотел бы увидеть другую картину. Но он не увидел того, что ему могло показаться, когда он стоял за дверью и слышал подозрительные шорохи. Лена одевалась, она стояла у зеркала, а генерал лежал на мягком диване. То есть не лежал буквально. Он сидел, утонув в мягких удобных подушках. Этот диван им подарил отец Лены. Это был великий диван. Ему всегда все завидовали. В нем можно было утонуть, сидеть и одновременно лежать. Так и сидел и одновременно лежал генерал.
Ковалев глядел на вошедшего отсутствующим взглядом. Ничто не разбудило его любопытства, в нем не было любопытства. Он был равнодушен. Будто вошел не муж этой красивой, в белом, женщины, а посторонний человек, ничего общего не имеющий с этим домом. Хозяин здесь генерал.
Шугов растерянно глядел на них. В свою очередь он, не увидев того, что должен был увидеть, разочарованно переводил взгляд то на жену, то на генерала.
- Вы думали, что поймаете нас на месте преступления?
Ковалев не пошевельнулся даже, сказал это вроде одними губами. Но Шугов все услышал. До единой буквы разобрал. Он подошел к жене.
- Позволь спросить, куда ты собираешься?
Елена повернулась к нему и, подкрашивая губы, ответила вопросом на вопрос:
- А тебе не все равно?
- Нет. Ты знаешь о наших с генералом отношениях. Он после всего, что между нами было, не должен входить в дом, который ему навсегда закрыт.
Ковалев поднялся, покачиваясь на носках, произнес:
- Я пришел сюда, полковник, как человек инспектирующий. И сомневающийся. Вы видите... Ваша жена, из-за которой мы тогда с вами на разборах по вашему делу много спорили, меня не волнует так, как волновала когда-то. Вы понимаете, я ее любил. Но все прошло, все там, за годами. Хотя немного их и прошло.
- А почему вы тогда тут? - спросил Шугов устало. У него все время кружилась голова и он не мог справиться с постоянной дрожью в теле.
- Тут я потому, что подозреваю вас... - Генерал закурил и небрежно бросил спичку на пол. - Вы тогда, в академии, ловко выскользнули. Вы попытались доказать, что я позволил себе много лишнего по отношению к вашей жене. И главное, в чем я вас обвинил, ушло само собой в сторону. И осталось лишь это женское разбирательство. Осталось мелкое-мелкое. Сегодня вы не ускользнете и не обвините меня ни в чем таком, за которым последует разбирательство.
- Вы в чем-то хотите меня обвинить?
- Я хочу вам сказать, что уже в данную минуту вы - мертвец, полковник.
Елена резко повернулась, и странный ее взгляд побежал по ним.
- Это громко и слишком ответственно сказано! - крикнула она. Генерал, не забывайте, что здесь присутствует не только женщина, но и в первую очередь - жена.
Генерал язвительно возразил:
- Здесь действительно вы присутствуете. Но уже не в качестве жены. Вы присутствуете в качестве вдовы.
Шугов встал между ними и слегка оттолкнул Ковалева.
- Уходите из моего дома. Я вас прошу!
- Лена, - сказал генерал Ковалев, - если хочешь, ты можешь пойти за мной.
Она стремительно повернулась к нему и прошипела:
- Старик-генерал, вы действительно много себе позволяете в чужом доме.
Ковалев хмыкнул:
- Ну что ж, когда-нибудь ты извинишься за эти слова. Только не было бы поздно.
Генерал взял с козырька вешалки свою фуражку и пошел не спеша к выходу.
- Я вызываю вас на объяснение, - кивнул он с порога, глядя в упор на Шугова. - Не забудьте подготовить объяснение по поводу двух провалов, совершившихся при вас. Кроме того...
- Ах, вот вы куда гнете! - нервно засмеялся Шугов. - Но так легко все это у вас не пройдет! В этом я вас уверяю!
Я тогда не знал, что генерал Ковалев - это генерал Ковалев. Да он и не афишировал себя. У него, - и до прилета Берии, и после его прилета к нам в наш городок, - было много работы. Сперва он допрашивал Павликова, Смирнова (после Железновского), всех сержантов. Потом опять передал к нам, в штаб дивизии, Смирнова. Ковалев сказал:
- Выжми теперь из него все поросячье сало. Покатай его по яме так, как его никто не катал.
А Железновский больше не стал бить солдата сам, он сказал это же, что сказал ему Ковалев, Вадиму Виноградову.
Вадим Виноградов играл иногда с нами в волейбол. Как-то Шмаринов его похвалил:
- Тебе, Вадим, на дню надо бриться три раза. Щетина, брат, у тебя что надо. С такой щетиной женщины крепко мужиков любят.
Вадим легко гнул подковы, он сто восемь раз поднимал двухпудовку, прямой, на вынос. И бил он Смирнова в яме. И это потом рассказывал мне, когда я собирал материалы на "розовую" книгу, генерал Ковалев. Я понимал, почему он мне это рассказывает. Ковалев меня просто запугивал. И я действительно, слушая его, боялся. Стоит ему приказать, и меня загонят в яму, и я уже никогда оттуда не выберусь, если за меня возьмется какой-либо Вадим.
С этим Вадимом я потом ездил на телеге СМЕРШа на рыбалку. И я его спросил, когда мы после схлынувшей воды из реки выловили в яме сома:
- Ты смог бы и человека так прихлопнуть, как прихлопнул сома?
- Запросто! - ответил он, ухмыльнувшись. - Может, попробуем?
Я не напугался, только напоказ взялся за пистолет. Он пожал плечами:
- Шуткую.
У него была присказка: "Как приказали, так и умерли". Думаю, не одна мама не дождалась сыночка только потому, что у нас в дивизии, при СМЕРШе, жил и работал Вадим Виноградов. Он и в волейбол любил играть с кровью. Иногда бил не по мячу, если долго ему не подавали, а по своему коллеге. Вроде нечаянно, в пылу борьбы.
Первые показания полковника Шугова.
"Я, полковник Шугов Павел Афанасьевич, пограничник СССР, перешел на сопредельную сторону сознательно. Я не хотел переходить границу, и это правда. Меня заставили это сделать обстоятельства. Я вынужден был под страхом "разоблачения" уйти сюда и, если будет возможность, не участвовать в дискриминации советского пограничника своим таким негативным поступком.
У меня есть отец, сестры.
Я знаю, сколько придется им страдать из-за меня. Но иначе, как уйти за границу и тем спасти себя, я не мог.
Не хотел бы, чтобы из меня сделали тут политическую фигуру.
Не хотел бы, чтобы эта политическая игра свалилась - последствия игры - в первую очередь, на голову моей старшей сестры, которая занимает определенное положение в нашей иерархии. Она главный врач одной из престижных больниц. Что было следствием того, что я - пограничник. И пограничник без подозрений, как оказалось, до определенного часа.
Падение моей карьеры - результат аморальности, которая процветает в нашем обществе.
Мы с ног до головы погрязли в бытовом разврате, наши жены порой неуправляемы. И все это результат так называемой эмансипации. Во многом мой переход сюда (как мы называем оттуда), в зарубеж, обусловлен и этим..."
Я нашел потом этот документ среди многих других документов. Нашел я и документ, который полностью разоблачал генерала Ковалева, инсценировавшего исчезновение на курсе, где учился Шугов, Боевого устава.
"Доношу до Вашего сведения, что дело с кражей Устава я вынужден прекратить за отсутствием состава преступления. Мною установлено, что Устав на курсе, где я впервые столкнулся с массовым подозрением, на самом деле остался в неприкосновенности. Уставы, в которых были вырваны страницы, имеют другие номерные знаки, установленные в ином воинском учреждении.
Подполковник Сысоев".
Еще один любопытный документ.
"Я, подполковник Андреев Андрей Андреевич, докладываю о следующем. На нашем курсе усовершенствования офицеров-медиков произошло ЧП. Являясь разносчиком литературы секретного толка, я при сдаче принятой мною от слушателей секретной литературы обнаружил в одном из сборников, касающихся толкования только недавно полученного нами Устава, вырванность. Немедленно доложил об этом в секретную часть, где получал литературу. Я был предупрежден о молчании. Что я и сделал.
В тот вечер производилась массовая проверка и нового Устава, и сборников, которые поясняли его. Мне поручили проверить часть сданной секретной литературы. Я обнаружил еще одну вырванность в новом Уставе, по команде доложил об этом.
Ставлю в известность..."
Подполковник Андреев, как мне показалось, не доверял даже секретной части. Она не докладывает обо всем, надеясь на то, что со временем книги придут в полную негодность и их можно будет списать.
...Железновский в тот вечер рассказывал: генерал Ковалев, как только ему доложили - Шугов ушел, - немедленно связался с Москвой. Это он договорился с тамошним начальством, что пограничники - любого ранга будут немедленно заменены. Вроде сам Лаврентий Павлович приказал Ковалеву: слушай, шерсти пограничников, сразу в брешь пускай СМЕРШевцев из части, которая там расквартирована. Мне уже доложили о личном составе дивизионного СМЕРШа. Кое-кого я знаю. Шмаринов там есть. Знаю его давно. Все можно ему простить - мягкотелость, нерасторопность за одно ценное качество: он никогда и никого не предаст, не будет никогда и никого выгораживать. Берите его в помощники, а сами работайте на свой страх и риск, пока кто-то отсюда не прилетит.
Ковалев немедленно сместил всех офицеров-пограничников, отвел заставу от границы, где Шугов ушел на сопредельную сторону. В ту же ночь пришла смена. Вдоль границы рубежи занял шестьсот одиннадцатый гаубичный полк все коммунисты полка, имеющие партийный стаж не менее пяти лет. Полк на войне прославился боевыми успехами, сейчас, заняв рубежи с карабинами - не с пушками, артиллеристы врылись в песок за одну ночь, цепочка бежала-бежала к другому полку - пехотному. Это был двести второй полк, отличавшийся шагистикой - лучшими батальонами на смотрах, полк, горластый в песнях. В полку к новой службы привлекли, кроме коммунистов и комсомольцев - секретарей бюро рот, батальонов...
Еще об одной истории я узнал поначалу от Железновского, затем от самого Ковалева. История эта связана с поиском кандидатур на "ликвидацию" Шугова. Ковалев серьезно об этом толковал.
- Убить человека, - рассказывал он мне, когда я сослался на Железновского (он разрешил мне это сделать), - очень легко, если он здесь, а не там. Убивают в основном за предательство. А раз Шугов оказался предателем, то убить его надо было обязательно. Другое дело - как? Он же был там на их стороне. Если бы он был здесь, у нас, я бы его, конечно, достал. Не надо и согласовывать. А там - это другой вопрос. Да и к тому же - под прикрытием чужой разведки. Полковник - подарок врагу. Берегут они таких лучше, чем себя...
Железновский называл мне имя человека, которого посылал на убийство Шугова Ковалев. Странно, но мне показалась эта кандидатура удручающе хлипкая. В штабе дивизии у нас работала машинисткой Софья Каганова женщина невзрачная, худая, с нервным от усталости лицом. У нее был сыночек - тоже худой и нервный, как мама, вечно больной, вечно битый мальчишками. Иногда вдруг этот ее сын гонялся с визгом за своими обидчиками, потому что рядом, с чуть кривоватой длинной палкой в руках расхаживал в то время рядом длинный, флегматичный тип неопределенного возраста. Я знал, что он работает на таможне - следит за провозкой шерсти к нам сюда, на перевалку. Говорят, он безуспешно клеился к Софье, но она его не подпускала к дому, всякий раз налаживая к себе домой, на его квартирку. Снимал он ее у какой-то бедной вдовы, выращивавшей разные пряности на своем небольшом огородишке. Вдова несколько раз предлагала ему руку и сердце, но он отказывался, предпочитая любить Софью и ее заморыша.
Начальник поезда замямлил, явно не подготовив доклада. Да и гражданская одежда Железновского смутила его. Он явно рассчитывал на военную группу.
- Товарищ...
Это опять начал говорить молодой начальник поезда.
- Перестань, - как-то мягко укорил его Железновский. - А где же провожающие?
- В прошлый раз были, - стал оправдываться начальник поезда, - а сегодня темно и публика разошлась.
- А как же с митингом быть? - спросил Железновский. - Ведь он обязан состояться!
- А митинг мы сделаем по прибытии... - И начальник поезда назвал город, в который они приедут и созовут там митинг.
- Надо бы сделать так... Здесь пару слов сказать.
Меня шут дернул за язык. Я вышел вперед и предложил Железновскому:
- А ты скажи перед нами сам, Игорь. И знай: тут три писателя. Мы зафиксируем твою историческую речь и обнародуем ее там, где нам предложат.
Железновский не ожидал найти меня здесь. Мы не виделись целую вечность, и ему хватило и чувства юмора, и чувства дружбы. Он кинулся ко мне в объятия, стал душить и целовать.
Потом извинился:
- Понимаешь, учимся все у главного!
Я поначалу не понял, кого он имеет в виду. Но один из моих товарищей, с которым мы были более или менее откровенны, когда Железновский забрал нас в свою машину и повез в здешний ресторан, - оказывается, им специально накрывался вот уже вторую неделю отдельный бесплатный стол, - сказал: "Да он имел в виду Леонида Ильича! В смысле - целоваться и обниматься".
Как хозяин, Железновский определил нам места за столом. Он сказал, что четверо из их группы уехали туда, - кивнул на юг, - а места остались сиротами. Слава Богу, теперь все исправлено. Будете столоваться с нами.
- А чем ты тут занимаешься? - спросил я.
Железновский укоризненно покачал головой:
- Как был партизан, так и остался им. Или ты не в зоне, где все дышит и живет?
- Ух, как ты научился! - засмеялся я, пропустив чарку. - Ты иди к нам, в писатели. У нас такое живое слово не умирает - отпечатывается навечно.
- Ничего, - засмеялся Железновский, - увидите, вдохновитесь - и слово новое найдете. Вот еще бы с ранеными успели поговорить.
- Успели послушать, как они стонут, - мрачно несло меня на рифы.
Железновский не обратил на меня внимания. Он, как мне показалось, стал пить много. И я попросил его:
- Игорь, не пей сегодня.
- А что? Поговорить потянуло? Не боишься, держать фасон не разучился?
- Ты где живешь?
- Это тайна. Впрочем, с тобой рядом.
- В гостинице, что ли?
- Ну где еще тут живут?
Мы говорили тихо, и никто нас не слышал.
- А к себе, где работал, ходишь? Там ведь все осталось вроде.
- Я знаю, вас туда водили. Для проверочки и показухи: все меняется, идет хорошо! - И хихикнул: - Ну и что? Все нормально? - И сразу посерьезнел. - К себе я не ходил. Там - другие берега. Молодые, способные, разные, но цепкие.
- Что это значит?
- Ну что это значит? Там не мы.
- А вы - это кто вы? Все продолжается?
- Ну, естественно... Только теперь, видишь, и митингами заворачиваем. И в другой роли. Впрочем... Давай действительно потом поговорим?
Я поднял руки вверх.
Когда мы поехали, хорошенько подвыпив, я договорился со своими собратьями, что на время отлучусь. Мы пошли с Железновским, не сговариваясь, в сторону штаба пограничного отряда. Штаб стоял на том же месте. Железновский был слишком нетрезв и, по-моему, говорил много лишнего. Он говорил, что знает все: как я собираю материалы на книгу о Ковалеве и его вонючем (так, брезгливо сморщившись, и сказал) учреждении, этих материалов у меня - куча, в этих материалах, - погрозил мне пальцем, - я не найду прокольчики Железновского: "Я - тут, я - не рядом с ним. И никогда рядом не был"...
Железновский, почувствовав, что я насторожился, немедленно стал говорить о другом. Он заговорил о том, чем тут занимается. Они забрасывали туда, - он кивнул на границу, - людей, своих.
- Они, - Железновский остановился и вдруг оскалился, - резали тех, кто нам изменил. Ты понял?
Я тоже остановился, хмель бросился в голову.
- Ты чего запугиваешь? Знаешь, от кого мы приехали?
- Если бы не знал... Так... Чего же ты тогда насмехаешься надо мной при всех?
- А чего ты выпал из реалки? Какой митинг? Люди стонут, пить просят, укола..
- Половина наркоманов!
- Не мели, не наговаривай на своих.
- Я знаю, что говорю. Идут иногда за анашой в пасть гада. Продаются за это.
- А ты их за это - чик? К стенке? И готово?
- Надо - всех перережу. Зачем нам тут такие сдались? Ну мусульмане курят - ладно. А это же свои, славяне! И повалом.
- На войне же! Раньше - пили. Теперь курят.
- Идем. Философ!
Вскоре мы пришли к штабу отряда. И зачем мы сюда пришли? Я понимал, зачем. Мы думали об одной женщине. Неужели это было тут? Здесь она стала круто падать вниз? Мы, конечно же, продолжали любить эту женщину и ради нее пришли сюда. Лена сказала о пребывании тут Железновского с иронией. Обо мне, наверное, говорит еще насмешливей. "Зеленый огурчик в розовых очках". Ну что же, мы ей все прощаем. Потому оба и молчим.
- Скажи, Игорь, - решился, наконец, я, - вот теперь тут, как при ней скажи. Тогда мы с кем ехали? Ведь все наше и ее начиналось с него.
Железновский заскрежетал зубами:
- Да пошли ты все это к...
Он грязно выругался.
- Знаешь, - после некоторого молчания, почти шепотом проговорил Железновский. - Похлеще него были у нас. И - остались... Не тебе же толковать о Ковалеве? - Он саркастически засмеялся: - Папочки собираешь? Фотографии? И думаешь, что - отыщется истина! Ха-ха-ха! "Начиналось с него!" Да истинное... Истинное и никогда не вывернешь! Особенно о Ковалеве. Он при живой своей жене баб новых каждый день в дом таскал. И тискал их... При бабе своей! Ей глотку пистолетом затыкал. У него на старую, один раз... извини, пропетую... У него не маячил! А ты собираешь фото!
- Он ее, Лену, сам пригласил? Или ты ему ее привел?
Железновский вскрикнул:
- Подонок! Дегенерат! Чего душу разматываешь?! Чего ты хочешь?
- Ты сам подонок! Ты же вел ее к тому. Как ты его называешь? Двойник! Ты карьеру на ней сделал. А ее - этим убил!
- Ах ты, старшинская гнида! Да куда ты лез бы?! Ну тому приглянулась! А там же они - и Ковалев, и Лена - рядочком были! Там бы... Лишь бы я пикнул против... И меня, а сразу бы и тебя!..
- Заслуги твои велики, что я жив и здоров на сегодня. Но ты повторяешься. Ты об этом, по-моему, говорил мне уже.
- Говорил, не говорил... Какая разница! Только знаю, что ты бы ничего этого не видел. И, может, теперь бы не задавал дурацких вопросов... Какая разница, водил или не водил? Тот был или не тот? Я же тебе говорю, таких было... Уйма! А вам зачитали в письме ЦК, как товарищ Берия баб шерстил и как пер против всех к власти, вы уши и развесили. Ах, взяли его и теперь же все кончится! Ну что, кончилось? Тюрьмы как были - так и остались. В тюрьмах правят воры, бандиты, сволочи. Ничего не изменилось и не изменится... - Он задыхался от гнева. Тихо, как всегда умел, вдруг предложил: - Пойдем! Я покажу тебе кое-что!
Я пошел за ним, часовой пропустил нас, как только мы показали документы. Я Железновскому по дороге сказал:
- Про Ковалева я знаю не только от тебя. Ты многое уже забыл.
- Ничего я не забыл. Оглоушенный я. Всем, всем оглоушенный!
Железновский схватил меня за руку и потащил за собой. Мы оказались вскоре у небольшого заборчика. Я заметил там холмики.
- Вот они лежат, - залаял Железновский. - Павликов, Смирнов, замполит... Ты не веришь? Не веришь и тому, что я участвовал? Участвовал. И Шмаринов участвовал. Но ни Шмаринов, ни я не стреляли. Стрелял Ковалев.
Я сжал кулаки:
- Заткнись! "Я участвовал, но не стрелял!" Так вам и верят!
- А ты возьми и поверь. Хотя бы ты поверь. Потому что я правду говорю.
- У нас не подают, Игорь. У меня - тем более. Я по листикам это изучаю. И на каждом листике - кровь, кровь!
- Если бы еще детали тебе подбросить... Детали... Ты бы... Ты бы на моем месте чокнулся!
- Ну подбрось эти детали! Ты же их прячешь... Расскажи что-нибудь вот из всего этого, здешнего! - Я показал на холмики.
- Ты знаешь, как женщины унижаются, когда их хотят к стенке ставить, а в пятидесяти метрах дети кричат?
- Павликовой дети?
- Догадался!
- Ну и...
- Что ну и? Они унижаются пуще, чем их мужья...
- Когда это было? Когда я привез Павликову? И старшего лейтенанта Павликова уже не было?
- Правильно рассуждаешь. Уже холмики стояли, когда Ковалев... Да он с ней... И при нас...
- Врешь ты! Почему же ты не застрелил его?
- А ты мог бы тогда в дивизионе по своим стрелять?
- Мог бы! Надо мной издевались!
- Ты что сумасшедший?.. Хотя... Ты действительно сумасшедший, если книжку о нем стругаешь!.. Ты помни, вонючий газетчик, когда ему в душу лезешь, чтобы вывернуть ее... Ты помни, что он тут делал с ней. И как она унижалась.
- Все, что ты говоришь, чудовищно! Чудовищно! Чудовищно!
Я помнил. Помнил. Еще я помнил и не забывал о главном: как Шугова довели до того, что он ушел добровольно туда, в тот еще Афганистан, который считался дружеским.
9
Первые показания полковника Шугова.
"Я прибыл сюда с иной целью".
Генерал Ковалев посылает убийцу,
который идет к американцам с повинной.
Особое задание Железновского.
Самолет берет курс на Мюнхен.
Как его довели... Очень просто. Очень просто. В то утро, когда в городок приехал генерал Ковалев, подполковнику Шугову стало ясно: над ним нависла беда. На последнем курсе Шугов дал генералу Ковалеву бой. Пан или пропал! Шугов так решил на тот час после многочисленных бесед с подполковником Северовым. Однажды подполковник сказал - проговорился - о том, что Шугов во всей истории с листиками из Боевого устава как-то видится больше всех. Наверное, он был все-таки не таким заядлым служакой, этот Северов. Постоянно подталкиваемый всегда начинает протестовать. Ковалев был подталкивателем. И Северов вскоре вышел на него. Северов узнал по своим каналам, что жена Шугова ходит к Ковалеву. Ходит порой открыто. И что это, - решил он, - как не устранение мужа? Догадка его не подвела. И потому он сказал Шугову: надо защищаться - раз такое дело, раз он, Шугов, видится из курса по делу исчезновения злосчастных листиков больше других.
Шугов кинулся в омут. И если бы он даже уже не хотел плыть, его плыть бы заставили. Все уже покатилось по колее, разработанной системой. С одной стороны - враги того, кто пишет и ходатайствует о том, чтобы его защитили, с другой стороны - враги того, на кого пишут. Стороны раздувают дело, греют руки, оставаясь тайно незаметными. И бьют того, кто пишет. И бьют того, на кого пишут. Но в конце концов принимает решение всегда один человек. Всегда - один. Главный в цепи системы.
У генерала Ковалева оказалось немало врагов. Вторая комиссия, которая разбирала дело полковника Шугова, написавшего рапорт-заявление на генерала Ковалева (что-де он был пристрастен как председатель комиссии при проверке фактов похищения Боевого устава, что-де Ковалев лично заинтересован в наказании Шугова), придирчиво повернула вначале против написавшего. Тут вступили в бой враги Ковалева. Третья комиссия отмела все поклепы в адрес написавшего и обличила генерала Ковалева во всех смертных грехах. Тут вступили в бой враги Шугова. И четвертая комиссия посчитала, что в равной степени виноваты оба и, наконец, пятая комиссия впервые поставила вопрос о женщине, которая стояла перед этими двумя - написавшим и на кого написано. И уже завихрилось-закружилось. Генерал попал в такой штопор, в который не попадал никогда, будучи летчиком неплохого класса. Здесь посыпались его грехи. Грех за грехом. Страшные грехи. И если бы он не был генералом, а подполковник всего подполковником, если бы решение не принимал один главный начальник в системе - Ковалеву бы не сдобровать. Но таков уж финал разборов того времени - генерал побеждал младшего по званию в девяноста случаях из ста. Если это не убийство, конечно, совершенное генералом.
Шугов все же получил перед выпуском полковника, генерал даже не извинился. И ждал только случая, чтобы поставить новоиспеченного полковника на место. Многое сменилось в руководстве за последний тогдашний год, Берия шерстил кадры, ставил везде и всюду своих. И когда возник вопрос ехать с проверкой в дальний гарнизон, где полковник Шугов теперь исполнял обязанности коменданта, генерал Ковалев, окольными путями прознав о командировке, планируемой на южную границу, окольными путями выбил эту командировку и возглавил комиссию по проверке боевых пограничных объектов, а заодно службу засыла туда, за рубеж. Никто не знал, что еще Ковалев везет в своем секретом портфеле. Не знал никто, что он думает о встрече с женщиной, которая была какое-то время его.
Беда была в том, что Шугов работал и на службу засыла. И там, по информации, которую накануне получил Ковалев из верных рук, случилось два провала. За этот срок, что комендант отбыл здесь и случились эти провалы.
Утром полковник Шугов встречал комиссию. Лишь в последнюю минуту лично Берия назначил председателем комиссии генерала Ковалева. Шугову один из кадровиков, осевший в управлении, считавшийся другом, успел передать, кто едет в дальний пограничный отряд. Шугов не спал всю ночь. Он ничего не сказал жене. И теперь, когда Шугов встретился с Ковалевым, выглядел несимпатично, сонным и каким-то замедленным в действиях.
Ковалев всем подал руку, за исключением коменданта.
Он не сел в машину Шугова, а оглядев его молодцевато, повернул к машине второстепенного в отряде начальника. Никто не знал, что происходит. Потому что Шугов не докладывал, что произошло с ним в академии, когда прибыл в отряд и становился на партийный учет. Об этом знали кадры, об этом знало крупное начальство.
Шугов не придал поведению Ковалева особого значения. Так и должно было быть. Вежливо предложил генералу, когда они приехали, свои услуги. Генерал бросил сквозь зубы:
- Увы, полковник! Теперь я не нуждаюсь в любых ваших услугах.
Генералу отвели кабинет для работы, всех, с кем он пожаловал, тоже разместили. Коменданту срочно надо было ехать по делам в один из районов, находившихся не в зоне границы. Он попросил разрешения уехать. Вернувшись часа через два, Шугов прошагал в кабинет, отведенный для Ковалева, но там того не оказалось. Шугов нахмурился. Он понял, что генерал у него дома.
И не ошибся. Елена Мещерская позволила сегодня себе много. И когда Шугов подошел к дверям собственной квартиры, он услышал голос жены. И это был голос...
Нет, ревность не разбудила в нем зверя. Он понимал, что хладнокровие спасет его на этот раз. Он всегда проигрывал горячностью. Теперь, - сказал он сам себе, - надо действовать тихо, но... жестко.
Пистолет его был заряжен, и он открыл легким толчком плеча дверь.
Шугов хотел бы увидеть другую картину. Но он не увидел того, что ему могло показаться, когда он стоял за дверью и слышал подозрительные шорохи. Лена одевалась, она стояла у зеркала, а генерал лежал на мягком диване. То есть не лежал буквально. Он сидел, утонув в мягких удобных подушках. Этот диван им подарил отец Лены. Это был великий диван. Ему всегда все завидовали. В нем можно было утонуть, сидеть и одновременно лежать. Так и сидел и одновременно лежал генерал.
Ковалев глядел на вошедшего отсутствующим взглядом. Ничто не разбудило его любопытства, в нем не было любопытства. Он был равнодушен. Будто вошел не муж этой красивой, в белом, женщины, а посторонний человек, ничего общего не имеющий с этим домом. Хозяин здесь генерал.
Шугов растерянно глядел на них. В свою очередь он, не увидев того, что должен был увидеть, разочарованно переводил взгляд то на жену, то на генерала.
- Вы думали, что поймаете нас на месте преступления?
Ковалев не пошевельнулся даже, сказал это вроде одними губами. Но Шугов все услышал. До единой буквы разобрал. Он подошел к жене.
- Позволь спросить, куда ты собираешься?
Елена повернулась к нему и, подкрашивая губы, ответила вопросом на вопрос:
- А тебе не все равно?
- Нет. Ты знаешь о наших с генералом отношениях. Он после всего, что между нами было, не должен входить в дом, который ему навсегда закрыт.
Ковалев поднялся, покачиваясь на носках, произнес:
- Я пришел сюда, полковник, как человек инспектирующий. И сомневающийся. Вы видите... Ваша жена, из-за которой мы тогда с вами на разборах по вашему делу много спорили, меня не волнует так, как волновала когда-то. Вы понимаете, я ее любил. Но все прошло, все там, за годами. Хотя немного их и прошло.
- А почему вы тогда тут? - спросил Шугов устало. У него все время кружилась голова и он не мог справиться с постоянной дрожью в теле.
- Тут я потому, что подозреваю вас... - Генерал закурил и небрежно бросил спичку на пол. - Вы тогда, в академии, ловко выскользнули. Вы попытались доказать, что я позволил себе много лишнего по отношению к вашей жене. И главное, в чем я вас обвинил, ушло само собой в сторону. И осталось лишь это женское разбирательство. Осталось мелкое-мелкое. Сегодня вы не ускользнете и не обвините меня ни в чем таком, за которым последует разбирательство.
- Вы в чем-то хотите меня обвинить?
- Я хочу вам сказать, что уже в данную минуту вы - мертвец, полковник.
Елена резко повернулась, и странный ее взгляд побежал по ним.
- Это громко и слишком ответственно сказано! - крикнула она. Генерал, не забывайте, что здесь присутствует не только женщина, но и в первую очередь - жена.
Генерал язвительно возразил:
- Здесь действительно вы присутствуете. Но уже не в качестве жены. Вы присутствуете в качестве вдовы.
Шугов встал между ними и слегка оттолкнул Ковалева.
- Уходите из моего дома. Я вас прошу!
- Лена, - сказал генерал Ковалев, - если хочешь, ты можешь пойти за мной.
Она стремительно повернулась к нему и прошипела:
- Старик-генерал, вы действительно много себе позволяете в чужом доме.
Ковалев хмыкнул:
- Ну что ж, когда-нибудь ты извинишься за эти слова. Только не было бы поздно.
Генерал взял с козырька вешалки свою фуражку и пошел не спеша к выходу.
- Я вызываю вас на объяснение, - кивнул он с порога, глядя в упор на Шугова. - Не забудьте подготовить объяснение по поводу двух провалов, совершившихся при вас. Кроме того...
- Ах, вот вы куда гнете! - нервно засмеялся Шугов. - Но так легко все это у вас не пройдет! В этом я вас уверяю!
Я тогда не знал, что генерал Ковалев - это генерал Ковалев. Да он и не афишировал себя. У него, - и до прилета Берии, и после его прилета к нам в наш городок, - было много работы. Сперва он допрашивал Павликова, Смирнова (после Железновского), всех сержантов. Потом опять передал к нам, в штаб дивизии, Смирнова. Ковалев сказал:
- Выжми теперь из него все поросячье сало. Покатай его по яме так, как его никто не катал.
А Железновский больше не стал бить солдата сам, он сказал это же, что сказал ему Ковалев, Вадиму Виноградову.
Вадим Виноградов играл иногда с нами в волейбол. Как-то Шмаринов его похвалил:
- Тебе, Вадим, на дню надо бриться три раза. Щетина, брат, у тебя что надо. С такой щетиной женщины крепко мужиков любят.
Вадим легко гнул подковы, он сто восемь раз поднимал двухпудовку, прямой, на вынос. И бил он Смирнова в яме. И это потом рассказывал мне, когда я собирал материалы на "розовую" книгу, генерал Ковалев. Я понимал, почему он мне это рассказывает. Ковалев меня просто запугивал. И я действительно, слушая его, боялся. Стоит ему приказать, и меня загонят в яму, и я уже никогда оттуда не выберусь, если за меня возьмется какой-либо Вадим.
С этим Вадимом я потом ездил на телеге СМЕРШа на рыбалку. И я его спросил, когда мы после схлынувшей воды из реки выловили в яме сома:
- Ты смог бы и человека так прихлопнуть, как прихлопнул сома?
- Запросто! - ответил он, ухмыльнувшись. - Может, попробуем?
Я не напугался, только напоказ взялся за пистолет. Он пожал плечами:
- Шуткую.
У него была присказка: "Как приказали, так и умерли". Думаю, не одна мама не дождалась сыночка только потому, что у нас в дивизии, при СМЕРШе, жил и работал Вадим Виноградов. Он и в волейбол любил играть с кровью. Иногда бил не по мячу, если долго ему не подавали, а по своему коллеге. Вроде нечаянно, в пылу борьбы.
Первые показания полковника Шугова.
"Я, полковник Шугов Павел Афанасьевич, пограничник СССР, перешел на сопредельную сторону сознательно. Я не хотел переходить границу, и это правда. Меня заставили это сделать обстоятельства. Я вынужден был под страхом "разоблачения" уйти сюда и, если будет возможность, не участвовать в дискриминации советского пограничника своим таким негативным поступком.
У меня есть отец, сестры.
Я знаю, сколько придется им страдать из-за меня. Но иначе, как уйти за границу и тем спасти себя, я не мог.
Не хотел бы, чтобы из меня сделали тут политическую фигуру.
Не хотел бы, чтобы эта политическая игра свалилась - последствия игры - в первую очередь, на голову моей старшей сестры, которая занимает определенное положение в нашей иерархии. Она главный врач одной из престижных больниц. Что было следствием того, что я - пограничник. И пограничник без подозрений, как оказалось, до определенного часа.
Падение моей карьеры - результат аморальности, которая процветает в нашем обществе.
Мы с ног до головы погрязли в бытовом разврате, наши жены порой неуправляемы. И все это результат так называемой эмансипации. Во многом мой переход сюда (как мы называем оттуда), в зарубеж, обусловлен и этим..."
Я нашел потом этот документ среди многих других документов. Нашел я и документ, который полностью разоблачал генерала Ковалева, инсценировавшего исчезновение на курсе, где учился Шугов, Боевого устава.
"Доношу до Вашего сведения, что дело с кражей Устава я вынужден прекратить за отсутствием состава преступления. Мною установлено, что Устав на курсе, где я впервые столкнулся с массовым подозрением, на самом деле остался в неприкосновенности. Уставы, в которых были вырваны страницы, имеют другие номерные знаки, установленные в ином воинском учреждении.
Подполковник Сысоев".
Еще один любопытный документ.
"Я, подполковник Андреев Андрей Андреевич, докладываю о следующем. На нашем курсе усовершенствования офицеров-медиков произошло ЧП. Являясь разносчиком литературы секретного толка, я при сдаче принятой мною от слушателей секретной литературы обнаружил в одном из сборников, касающихся толкования только недавно полученного нами Устава, вырванность. Немедленно доложил об этом в секретную часть, где получал литературу. Я был предупрежден о молчании. Что я и сделал.
В тот вечер производилась массовая проверка и нового Устава, и сборников, которые поясняли его. Мне поручили проверить часть сданной секретной литературы. Я обнаружил еще одну вырванность в новом Уставе, по команде доложил об этом.
Ставлю в известность..."
Подполковник Андреев, как мне показалось, не доверял даже секретной части. Она не докладывает обо всем, надеясь на то, что со временем книги придут в полную негодность и их можно будет списать.
...Железновский в тот вечер рассказывал: генерал Ковалев, как только ему доложили - Шугов ушел, - немедленно связался с Москвой. Это он договорился с тамошним начальством, что пограничники - любого ранга будут немедленно заменены. Вроде сам Лаврентий Павлович приказал Ковалеву: слушай, шерсти пограничников, сразу в брешь пускай СМЕРШевцев из части, которая там расквартирована. Мне уже доложили о личном составе дивизионного СМЕРШа. Кое-кого я знаю. Шмаринов там есть. Знаю его давно. Все можно ему простить - мягкотелость, нерасторопность за одно ценное качество: он никогда и никого не предаст, не будет никогда и никого выгораживать. Берите его в помощники, а сами работайте на свой страх и риск, пока кто-то отсюда не прилетит.
Ковалев немедленно сместил всех офицеров-пограничников, отвел заставу от границы, где Шугов ушел на сопредельную сторону. В ту же ночь пришла смена. Вдоль границы рубежи занял шестьсот одиннадцатый гаубичный полк все коммунисты полка, имеющие партийный стаж не менее пяти лет. Полк на войне прославился боевыми успехами, сейчас, заняв рубежи с карабинами - не с пушками, артиллеристы врылись в песок за одну ночь, цепочка бежала-бежала к другому полку - пехотному. Это был двести второй полк, отличавшийся шагистикой - лучшими батальонами на смотрах, полк, горластый в песнях. В полку к новой службы привлекли, кроме коммунистов и комсомольцев - секретарей бюро рот, батальонов...
Еще об одной истории я узнал поначалу от Железновского, затем от самого Ковалева. История эта связана с поиском кандидатур на "ликвидацию" Шугова. Ковалев серьезно об этом толковал.
- Убить человека, - рассказывал он мне, когда я сослался на Железновского (он разрешил мне это сделать), - очень легко, если он здесь, а не там. Убивают в основном за предательство. А раз Шугов оказался предателем, то убить его надо было обязательно. Другое дело - как? Он же был там на их стороне. Если бы он был здесь, у нас, я бы его, конечно, достал. Не надо и согласовывать. А там - это другой вопрос. Да и к тому же - под прикрытием чужой разведки. Полковник - подарок врагу. Берегут они таких лучше, чем себя...
Железновский называл мне имя человека, которого посылал на убийство Шугова Ковалев. Странно, но мне показалась эта кандидатура удручающе хлипкая. В штабе дивизии у нас работала машинисткой Софья Каганова женщина невзрачная, худая, с нервным от усталости лицом. У нее был сыночек - тоже худой и нервный, как мама, вечно больной, вечно битый мальчишками. Иногда вдруг этот ее сын гонялся с визгом за своими обидчиками, потому что рядом, с чуть кривоватой длинной палкой в руках расхаживал в то время рядом длинный, флегматичный тип неопределенного возраста. Я знал, что он работает на таможне - следит за провозкой шерсти к нам сюда, на перевалку. Говорят, он безуспешно клеился к Софье, но она его не подпускала к дому, всякий раз налаживая к себе домой, на его квартирку. Снимал он ее у какой-то бедной вдовы, выращивавшей разные пряности на своем небольшом огородишке. Вдова несколько раз предлагала ему руку и сердце, но он отказывался, предпочитая любить Софью и ее заморыша.