Страница:
Руки бегают по столу, пальцы начинают нервно барабанить, когда задается вопрос о Павлюке и Гузие, которые, оказывается, работали с Долговым в одной автоколонне. С ними какие связи? - Долгов уже давно понял, что ни Павлюка, ни Гузия ему привезти сюда не могут - какая-то у них с этим заминка. - А никаких! У Долгова дружок Суров. С ним они все делили поровну, а те жили себе, и нам дела до них никакого. Почему они были тут? Не знаю. Был, конечно, случай, что можно и подозревать. Суров однажды приходит, выпивши, говорит: "Тут бабеха - о'кей! Жена механика". А Долгов и сам уже видел Зайцеву, и муж ее - не то, хиляк. Пошли! А бабеха оказалась преданной, понеслась с коромыслом на них, когда они переборщили насчет ухаживания. Васе чуть не в затылок. Ну Сурову то есть...
ВАСИЛИЙ СУРОВ. Тридцать один год. Тоже одинок, тоже холост. У Валерки хотя бы сестра, мать. А у него - никого. Хотел в Киеве прописаться, потому искал женщину с квартирой. Но не везло. Если попадалась, - прописана в общежитии, а Суров и сам там прописан. Когда еще квартиру дадут! Знакомили в Совках с девушками, это пригород вроде, но уже в явной черте города. Там собственные дома. Тоже не вышло. Настороженно глядят! Хотя и там Суров зарабатывал - будь-будь! У него дизель-трактор, возил на нем панели с железобетонного завода. Халтура была. Фундамент под дачу - нате пожалуйста! Мог погрузить и двадцать пять блоков, 25 тонн! Приехал сюда, тоже по совету. Купить машину, войти в приймаки. "Рассказываю откровенно. За это не судят. А что нам приписывают - ерунда!"
- Как вы познакомились с Павлюком, Долгов?
- Я? А чё было знакомиться? Уже ж говорил. Жили поначалу вместе в общаге, а потом перешли в балок. Купили мы его. Сбросились и купили. Тысячу рублей, между прочим, отдали. Башли и тут немалые. А балок старый, с дырами, сырой и холодный. Дерут - как с овечек и тут, на севере крайнем. Спекуляция! По двести пятьдесят каждый. Я, Валерка Суров, Павлюк и Гузий.
- Я тоже так познакомился. - Суров глядит исподлобья. - Лучше бы и не знакомился. Я уже рассказывал... Когда пошли в другой раз к Зайцевой, она по-хорошему сказала: "Мальчики, тут вам ничего не обломится, гуляйте!" Вышли на улицу, Гузий процедил сквозь зубы: "Не таких, барышня, ломали..." А когда к нам заявился с ружьем Зайцев, мы с Валериком струхнули, а Павлюк выручил нас, не испугался, усмехнулся и заявил: "Смешно, парень! У каждого из нас есть тут любовь. Мы чужое не берем... Шагай и не пугай ружьем. Заскакивали к твоей по пьянке"... Мы и вправду ходили иногда к девчатам в летний лагерь, где отдыхают пионеры и школьники. Вожатые у них разные, есть из рабочих, девки есть... Можно было найти женщину одинокую и никому тут не нужную... Только однажды вдруг приезжают к нам из милиции или из прокуратуры, говорят про убийство какой-то учительницы. До этого Гузий исчезал куда-то, завгар наш иногда запивал, ничего не видел... Но мы промолчали, сказали, что он работал и все такое, и что Гузий не отлучался. Все было в ажуре, ходки и тому подобное...
- А как с женой Зайцева, Долгов, получилось, не знаете?
- Получилось страшно. Я уже, гражданин следователь, рассказывал. Я тогда приехал в шестом часу вечера, мотор у меня забарахлил. Остановился, зашел в балок, а Гузий - там. Не скажу, что напуган, но что-то такое было. Я получил как раз получку, с собой возить - сами понимаете... Заработал тогда более куска... Ну более тысячи... А дали пятерками. Боле тысячи, пачка приличная. Я спрятал деньги накануне в матрац. Когда Гузий вышел, думаю - шмонал! Кинулся к постели - все цело. Я взял деньги, думаю: от греха подалее, на почту отнесу и положу на книжку, как всегда делал. Пошел. А тут - кровь. У порога... Огнем обожгло, в тот раз, когда из милиции приезжали, - перетрусил, стали трясти же... Гузия спрашиваю: "Ты что? На охоте был?" Он ощерился и отвечает: "Да, охотился... - Вдруг подошел ко мне вплотную и грозит пальцем: - Но ты... ничего не видел, понял? Убью! Я бы тебя и тогда убил, если бы ты пикнул насчет моего отсутствия..." Я, понятно, озверел. Я не люблю, когда мне грозят. Схватил гаечный ключ... Да я уже рассказывал... Стали мы драться, он бил сильнее. Хорошо Валерка появился...
- А что вы тогда подумали, Суров? Почему они дерутся?
- Я подумал, что деруться они за деньги. Вася мне сказал, что у него пропало двести рублей. Когда мы покупали балок на четверых, еще тогда выпили, и Гузий сказал, что он не намерен платить за это барахло, хоть и удобней жить. Он у меня стащил потихоньку... я пьяный был... сто пятьдесят рублей... Конечно, было после выпивки, я не помню... Может, он и не брал? А Вася помнит, у него память после выпивки лучше... Я и подумал, что дерутся за деньги, стал разнимать... Но вижу, они не разнимаются, серьезно. А потом, на второй день, я понял, за что они дрались. Тут все село уже всполошилось: убийство жены механика. Ее, оказывается, все уважали, она была очень талантливой библиотекаршей, книги люди стали читать, библиотекарша устраивала хорошо культурную жизнь... После убийства все будто озверели, гам, тарарам... Эта ее смерть, Зайцевой я имею в виду, смерть насильственная подействовала на всех отрицательно, даже сильно. Не знали, что делать. А механик, тот вообще обезумел. Хорошо, что тогда участковый видел, как он приходил к нам из ревности, грозил ружьем... А вскоре Гузий и Павлюк уехали, а нам, которые остались тут, через некоторое время все приписали...
- А я причем? Видите? - заблеял Долгов. - Я дрался тогда с ним, даже кричал, что он насильник.
- Вы, что же, знали, кто убил учительницу?
- Чё?
- Вы в подробностях знали о деле по убийству учительницы?
- А кто не знал! - сказал Суров. - Это же тут - как по радио. И с подробностями.
- Все, конечно, - вступил уже спокойнее Долгов, - с подробностями. Мы еще потом говорили по вечерам. И все намекали друг другу, я Васе, Вася мне... Пойти и рассказать! А если наговоришь на человека? Мало ли что он кинулся драться! Может, совсем по-другому он понял меня... Да пили же потом... Голова ходит ходором...
- Вы пытались когда-либо завести разговор с участковым? Я вас спрашиваю, Долгов?
- Я? Да. Однажды я выпил и пришел к нему... Но видите, как это обернулось для меня? Я сижу перед вами...
Во время допроса Гордий не проронил ни слова. Сидел, насупившись. Думал:
Как же это так?
Вот эти два парня (если, конечно, они не сговорились) могут по сто раз повторять одно и то же, а хлюпик Дмитриевский юлит, вертит, крутит... То есть юлил, вертел, крутил... И довертелся, докрутился... Их не собьешь ни разными свидетельскими показаниями, ни ложью, ни угрозами, ни лестью. "В этом мы не виноваты! Хоть расстреляйте! Ходили к ней - да. Было. Но больше... Извините-подвиньте!" А там... Ведь при внимательном чтении показаний Дмитриевского на предварительном следствии легко можно было убедиться: все указанные детали и подробности первоначально ему не были известны. Признав себя виновным, он вынужден был ссылаться на то, что деталей убийства не помнит. Естественно! Он их просто не знал! И только постепенно его показания "обогащались" сведениями, полученными им, как он объяснил поначалу в суде, от следователя. Они-то настойчиво и приводили показания Дмитриевского в соответствие с хорошо ими изученными фактами. Следователи ему их навязывали.
Зачем же тебе это было нужно, Дмитриевский? Зачем ты пошел на ложь?
Потом он сидел со следователем Меломедовым в его маленькой комнатке у камина, опять пил чай, и неприятные слова так и просились наружу. Но сдерживался. Стоило только раз отступить от закона, только раз, хотя бы в одном документе, пойти на самообман (он был добр - не сказал даже сам себе: "Пойти на обман"), и уже в цепочку вошел обман, и повлек за собой новый и новый обман. Ему, Меломедову, приходилось невольно обманывать себя (надеждой, что он все-таки прав), обманывать других, обманывать Дмитриевского, Романова, их дядю, всех, всех... Погрязнув во лжи, которую он не видел, а чувствовал, он боялся задуматься над тем, что же он делает? Не может же быть такого, что он верил в то, что создал в воображении! Идут же от неопровержимых фактов! Их же в его распоряжении не было!
Гордий отставил чашку.
Меломедов нагнулся, под теплым свитером было спрятано молодое, ловкое тело. Он и тогда, после суда, выглядел молодо, победно. Сегодня не скажешь, что он выглядит победно. Басманов тогда любовался, кажется, им. Все вышло удивительно быстро, Дмитриевский "раскололся", всем ясно, что убийца и не мог не расколоться. Тогда Басманов, правда, пожалел этого старого человека - адвоката Гордия. Он подхватил его под руку, одевая на голову шляпу, потому что шел крупный, какими-то хлопьями снег. Гордий обо всем на свете позабыл, шел с непокрытой головой...
Сколько же прошло с тех пор? Целая вечность. Молодые, затертые во льдах, в непогоде, остаются с молодыми, ловкими телами, а у стариков кружится голова. Ничего не поделаешь!
Но целая жизнь промчалась над головой и Меломедова. Он был преуспевающим следователем, жил в Москве, на Арбате, в новом доме. Теперь тихая комнатка, правда, с красивым камином. Он, наверное, поставил его собственноручно, молодые теперь все могут - по книжкам, где описывается, как поставить на даче летнюю кухню, как сделать прекрасный камин.
Горе Меломедова было большим. Гордий из короткого рассказа понял, почему этот молодой человек оказался тут. Вот так! Но он, зная, почему он тут, не удержался от вопроса, почему же именно он приехал сюда. И он спросил его об этом, теребя отставленную чашку. Он думал теперь об одном: в этой комнате находилась бы, Игорь, твоя любимая женщина, если бы ты... Тогда по-настоящему вел дело Дмитриевского. Какое дикое стечение обстоятельств! Неужели, неужели ты, Игорь, этого не понимаешь? Как же ты тогда живешь?
Когда Гордий задал Меломедову этот вопрос - вы приехали сюда добровольно? - тот через какое-то время ответил:
- Я ждал этого вопроса. Именно от вас. Мне не сладко. Если я вам скажу, что я приехал за Наташей Светличной, вы вскинете удивленно левой бровью. У вас такая привычка. Я... Впрочем, мне всего-то тоже ничего... А Наташеньке было двадцать пять. Разница не такая и существенная. Я еще не женился, а она не успела выйти замуж - училась. Я увидел Наташу у себя в Москве. Это было после ее защиты диплома. Я спешил, как всегда, по своим делам. Вы знаете, посадив Дмитриевского, я... так уже бывает... укрепился в мнении, что я что-то значу. Правда, правда!.. Все хорошо, когда нормально, сносно. Представьте, Дмитриевского могли расстрелять. Это так и не иначе. Вы это знаете не хуже меня. Все свалилось на этого парня, все было против него...
- Вы и сейчас так думаете?
- Нет, сейчас, когда потеряна Наташа... Зачем вы меня мучаете? Сейчас я часто думаю то, что думаете теперь, в эту минуту, вы... Товарищ Меломедов, если бы вы нашли тогда подлинного убийцу, Наташа... Ах, не надо!
- Наташа жила бы?
- Да, да, да!
- Почему вы так думаете?
- Да потому что... Что вы не знаете?
- Нет, не знаю.
- И не предполагаете?
- Предполагаю.
- Ах вот как! Тогда вы меня мучаете!
- Даже так?
- Именно так. Вы недобрый старик. Мстительный. Да, я уговаривал ее остаться в Москве. Но она была сильнее меня в своих намерениях. Она интеллигентка в шестом поколении. Она была уверена, что на Малой Тунгуске нужны такие же прекрасные преподаватели, как и в Москве. Даже больше нужны. Она сама попросилась ехать сюда. Она верила, что человек должен... Ах, должен, должен, должен! Жалко... Почему здешние дети не могут иметь таких преподавателей, как она? Я не мог ее разубедить. Поехал за ней. Плюнул на карьеру. Я тогда не думал о вас, о Дмитриевском...
- Басманов мне говорил, что за Наташей ухаживал директор леспромхоза, - зачем-то сказал Гордий.
- Леднев. Но он чист. Нет, нет, не Леднев. Вы и сами понимаете. Это те! Те, которых я обязан был искать, исследуя дело Дмитриевского...
- Как вы думаете, - жестко спросил Гордий, - Дмитриевский любит свою жену?
Меломедов резко встал, глаза его вспыхнули, он, однако, загасил в себе злобу.
- Да. Теперь я понимаю.
- Как же, Игорь, выплыли свидетели, которые, по сути, погубили сегодняшнюю жизнь не только Дмитриевского, но и его жены, их будущего ребенка?
- У него - ребенок?
- Он будет... Это...
- Это, - перебил Меломедов, - это все-таки человечно! Я думал - они играют...
- А вы играли, когда поехали за Наташей Светличной, наступив на карьеру?
- Я?..
- Так как же выплыли свидетели?
- Мне Басманов сказал, что жизнь его облегчена?
- Это не окончательное решение вопроса.
- Вы хотите, чтобы я, потеряв любимую женщину, еще пошел добровольно по дорожке Дмитриевского? Чтобы меня посадили в тюрьму за то, что я заставил его говорить неправду?
- Вы впервые об этом подумали? Или такое приходило уже к вам?
Меломедов встал, покопался у камина, потом глянул на Гордия:
- Слишком много нас, если это ошибка... Слишком много...
10
За отсутствием улик, прямых доказательств совершения убийства Иваненко Дмитриевским, Меломедов пытался подтвердить хотя бы факт его пребывания в районе места расположения происшествия. С этой целью следователь организовал опознание убийцы свидетельницей некоей Ениной. В тот вечер, оказывается, она "развлекалась со своим парнем Рябоконем на детской площадке, расположенной на углу Клочковской и Криничного переулка". Само опознание, после столь длительного времени, было не только недостоверным, но и явно недобросовестным. Енина сидела спиной к улице. Она "мельком вроде видела", но "не имела желания присматриваться к посторонним, так как Рябоконь был интересным собеседником".
Показания Ениной:
"Примерно, в 23 часа 16 минут или в 23 часа 45 минут прошли по Клочковской улице два парня. Перейдя Криничный переулок, по левой стороне пошли вверх. Разговаривали о книге или журнале... Оба были высокие, один чуть ниже... Один имел волосы и залысины, стройности в нем не было... Второй - темный..."
Через два года:
"Шли они совершенно спокойно, разговаривали о каких-то учебниках"...
Еще через полгода:
"Один из них, как я заметила, был возбужден. Он размахивал, жестикулируя, и что-то доказывал другому. Нет, они были не совсем высокими. Средними. И не парни, а, скорее, мужчины... Возбужденно спорили, жестикулируя руками... В руках?.. В руках был скрученный журнал или газета"...
На месте преступления была обнаружена газета.
- Я хочу знать одно: рассмотрела или не рассмотрела все-таки ваша Енина лица проходивших парней? - спросил Гордий.
- Я его не просил оговаривать себя! - крикнул Меломедов.
- Игорь, Игорь! Зачем же...
...Меломедову тогда казалось: все идет нормально, правильно.
Он поставил Дмитриевского на колени.
Так и надо ему! Играет, шалит!
Дмитриевский еще за год до ареста жил с Иваненко. Раз она была от него в восторге, то и жил. За год до ареста, правда, он ухаживал за Эммой Кировой. У них "возникла взаимная любовь". Врите! - сказал сам себе Меломедов. - Это вы, друзья, играете! Любовь вам нужна для того, чтобы спасти этого ушастика, который убил Иваненко, чтобы от нее избавиться. Любовница-то - полуграмотная девочка. А эта Эмма... Эмма из другого, высшего класса.
Он, Меломедов, страшно смеялся их спешке. Под Новый год Дмитриевский, решив убить Иваненко, предложил Эмме выйти за него замуж. 10 января следующего года они подали заявление в ЗАГС. 10 февраля брак зарегистрировали.
Свидетели:
- Все было искренне, хорошо!
- Молодые супруги жили очень дружно, встречали друг друга после работы...
- Успехом у женщин не пользовался...
- Дмитриевский был всегда культурным, скромным и застенчивым человеком.
- Да какие посторонние связи?! Они же только поженились!
- Возможность параллельной связи с другой девушкой в дни медового месяца?! Это же неправдоподобно!
Говорите! Говорите!
Меломедов посмеивался. Он не верил Дмитриевскому. Он думал о нем: "Я спасу тебя, дурак, от вышки! Не притворяйся! Такой любви, как ты рисуешь, не бывает!"
...А у него самого с Наташей Светличной...
Любовь, оказывается, существовала!
Обязанности следователя по особо важным поручениям привели его всего, кажется, на минутку к будущим педагогам. Там шло неприятное дело. О нем еще никто не догадывался, кроме тех, кто это дело проворачивал. Декан, молодой еще человек, успевший погрязть во взятках, был любезен. Он не знал, что Игорь пришел к нему за его душой и телом.
А в тот год, и в тот час в этом же институте училась студентка по имени Наташа, а по фамилии - Светличная. И в тот год, и в тот час в институте намечался бал, потому как декан умел пустить общественности пыль в глаза: вот, мол, как живут студенты, даже балы для них устраиваем!
Бал - это вечер с танцами под музыку. Да еще после студенческого концерта. Да еще бал костюмированный!
Игорь Меломедов, конечно же, то ли по долгу службы, то ли по молодости пошел на этот бал. Ну что сидеть одному в гостинице? Потом даже не в этом дело... Хотелось спросить этого декана: и вы еще будете после всего вальсировать? Вот вам, как говорили в старину, пистолет - и бал окончен! Убейте себя, не живите в позоре!
Игорь Меломедов был тогда чист, юные грезы в нем бурлили. Он не терпел взяточников, хапуг, обирал. Но он уже тогда принуждал к ложным показаниям своих подследственных.
Ни Наташа, ни он не знали тогда, что судьба подталкивает их друг к другу пусть и на почве не такой и приятной его работы. Когда заиграли "Дамский вальс", Наташа подошла к Игорю Меломедову. Он был прекрасным партнером. Потом она догадывалась, кто посадил их декана за взятки. Но шел уже последний срок ее учебы. Она после защиты диплома получила, по собственному желанию, направление в тьмутаракань. В еще строящуюся там школу. Она не уехала оттуда, ибо оказалось место в библиотеке...
Игорь же Меломедов однажды пришел в институт не потому, что тут он провернул громкое дело, а потому что здесь он танцевал с Наташей. Все он узнал. Назначение ее Меломедова не смутило. Он враз принял решение. Последовало его заявление - перевести в тот глухой край. Кто только его не отговаривал: он-де похоронит себя, карьеру... Он же! Он же - тут, для столицы - находка! Никто не мог его переубедить.
Он помнит: когда приехал в ее захолустье, когда пришел к ней с небольшим чемоданчиком, пришел, чтобы сказать, что пришел навсегда, она ему ответила, напоив чаем:
- Я не ханжа, Игорь. Но оставить тебя у себя не могу.
- Послушай, мы поженимся!
- Ты думаешь?
- Я же приехал к тебе!
- Игорь, надо еще, чтобы любила женщина. Я не скажу, что во мне ничего нет. Увидев тебя и в первый раз и теперь, я крикнула в душе от радости. Я думаю: многое тут повлияло - эта гнетущая... Ой, я не то, Игорь, говорю... Именно эта для меня гнетущая обстановка, тишина убийственная, свет до одиннадцати вечера... Порой они напиваются, и света вообще нет... А тут вдруг, как снег на голову, столичный товарищ, романтик... Ты в самом деле насовсем?
- Да. Я буду работать в районе, в прокуратуре.
- Следователем? - почему-то насторожилась.
- Да.
- То, что ты мне тогда рассказывал, - она покачала головой, - ты... не можешь продолжать этим заниматься.
- Вот так сразу? В первый вечер?
- Вот так, Игорь.
- А что я, собственно, тебе такого рассказывал?
- Не припомнишь?
- Нет.
- Ты рассказывал о жене твоего подследственного. Ты говорил, что не веришь ей...
- Ах, вот ты о чем! - Он растерянно стоял почти на пороге, было смешно - так он сюда спешил, не давал телеграмм, не беспокоил ее. Эти пятнадцать дней, которые были в Москве их пятнадцатью днями, он не только запомнил - они перевернули его жизнь, по воле этих пятнадцати дней он здесь, на краю земли, в этой Малой Тунгуске, где действительно убийственная тишина, где электрический свет дают лишь до одиннадцати вечера, где Наташа Светличная, маленький комочек жизни, привыкшая к московской ухоженности, к любви матери, отца, одиноко коротает темные вечера...
Ему стало не по себе. Зачем он сюда приехал? Кому это нужно? И что он говорил о жене Дмитриевского такого, что Наташа запомнила? Она ведь не раз и не два по этому его разговору о жене Дмитриевского судила о нем самом, и приговор стал не в его пользу. Он смутно помнил этот разговор. Мало ли их было в те пятнадцать вечеров... Да и ерничал он часто. Этак смешливо говорил о своих важных делах. И, может, так смешливо говорил о жене Дмитриевского, его любви к ней и ее любви к нему... Он, наверное, что-то не так и сказал. Женщины очень тщательно просматривают каждый тезис, высказанный о их сестре...
Терпеливо стоял он на пороге. Наташа смилостивилась.
- Ладно, - сказала она снова, - пей чай. И оставайся. Я уйду к Зайцевым. Здесь неподалеку...
- Не понимаю... Ничего не понимаю... И не помню...
- Зря. Еще нужна любовь женщины. Нужна. - Она сказала это с порога.
И он сразу вспомнил, что сказал ей о жене Дмитриевского. Тогда он не в шутку, очень серьезно - сказал ей, что... Собственно, - сказал он, зачем ей любовь? Дадут годиков пятнадцать... Любовь! Кому это нужно?
Вот на что обиделась Наташа!
Но это же так!
Не иначе!
Этот лопушок Дмитриевский, который убил любовницу, чтобы перед свадьбой развязать себе руки, будет сидеть, как миленький, много лет. И красивая женщина закопает все свое лучшее, все молодые годы - ради чего! Ну? Ради чего, спрашивается?
Жене Дмитриевского он тогда "продемонстрировал" показания ее мужа. Она молча выслушала. Лишь побледнела в конце, когда Дмитриевский стал описывать дом Светланы, посещение этого дома. Дмитриевский описывал старательно, как ученик, говорил, иногда сбиваясь... Эта его жена, видимо, представляла, как муж уходил к молодой семнадцатилетней любовнице, как стонали половицы в том доме, когда он, тяжело каясь (не последний же он подонок, чтобы, имея жену, ходить так и не чувствовать угрызений совести), поднимался по деревянным ступенькам. Ее мать в это время куда-то уходила, тетка отправлялась на базар...
Меломедов говорил убедительно, но она еще не верила ему. Но вот следователь показал ей план квартиры Светланы, нарисованный рукой ее мужа. Все детально обрисовано, все показано - куда заходил, куда клал фуражку, где стояло ведро, где таз. Сомнения улетучивались.
Следователь помнит, как эта женщина поднялась. Он галантно приподнялся, увидев, как тяжело она пошла. Как ни странно, жалости в нем к ней не было. "Пусть бы не убивал!" - сморщился он, провожая ее до двери. Гулко стучали шаги женщины на их служебной лестнице. Был поздний час, большинство служащих уже ушли домой. Он стоял у окна, провожая ее глазами. Она, пошатываясь, будто он ее тут напоил, шла к автобусной остановке. Ему казалось, что теперь все пойдет легко, стремительно.
Но через три дня жена Дмитриевского пришла к нему в кабинет без его вызова. Он вынужден был дать указание, чтобы ее пропустили. Меломедов стоял у окна, в таком же положении, как три дня тому назад, провожая ее взглядом к автобусной остановке. Теперь все пойдет легко, просто, - думал он, поворачиваясь к ней, он глядел на нее мельком, будто в пустоту. Теперь начнет плакать: с кем она связала свою жизнь!
Нет, она заговорила о другом.
Она ни слова не верит следователю.
Ее муж не мог убить!
Валя не мог иметь любовницу. Когда он к ней ходил? С работы? Но работает он вечером, его отсутствие было бы заметно. Это оркестр. А днем она была с ним рядом. Они по сути не разлучались. Убил! Разве она не заметила бы по его состоянию, что он совершил убийство! Это же было бы так заметно! Этого не скроешь!
"Ее настроил Боярский, - решил он. - Шут тебя бы побрал!" Этот возмутитель порядка! Стучит по столу своим худым кулаком: "Бред! Бред! Я знаю его с восьми лет! Он не убьет и муху!"
Он стал уверять ее в правде слов Дмитриевского. Может, конечно, не хотел убивать. Нечаянно. Они стали ругаться в саду, и он вгорячах чем-то ее ударил. Почему она не верит ни своему мужу, ни ему, следователю?
- Я буду просить мужа, чтобы он сказал все, как есть, как было. Жена Дмитриевского глядела отчужденно, непрощающе.
- Вам выгодно верить, что у него была любовница, - усмехнулся он.
- Да, по вашей версии - да!
- Я не придумывал никаких версий. Но вашему мужу грозит всего-то тюрьма. А так, сами понимаете...
- Он должен говорить правду. Пусть и расстрел.
Брови ее сузились, она побледнела. Но он не заметил ее состояния. Улыбнувшись, он ответил:
- Конечно, расстреляют-то не вас.
- И меня, - всхлипнула она. - В том числе! Если его убьют не за правду, убьют и меня. Вам это не простится никогда...
Он ее больше не видел. Дело в том, что на свидание с мужем он ее допускать перестал.
Наташе он пересказал все по-иному, но врать он не мог. Как сказала жена Дмитриевского - выложил. Как-то выложил с насмешечкой. Он сказал ей о Боярском, этом свидетеле в кавычках (не дай бог таких свидетелей, до следующего двухтысячелетия нельзя было бы разобрать и единого дела), Боярский научил ее чепухе. Допусти эту женщину к Дмитриевскому, все бы рухнуло, все показания - козе под хвост...
- Вообще в идиотическую любовь я не верю, - сказал тогда Меломедов. Я нагляделся на любовь. Через год-другой - новая семья, новые увлечения.
Он не придал значение взгляду Наташи. Это был недоуменный, какой-то непрощающий взгляд. Пятнадцать тогдашних вечеров шли один за другим. Он не помнит, как она отказывала ему в нескольких свиданиях. Да он тогда был занят, не заметил.
Басманов прощался с Меломедовым очень приветливо, сочувственно жал руку. Они без него уже оглядели места убийств Светличной и Зайцевой. Гордий понимал, что все это для Басманова - не игра. Он всегда держался за своего работника до конца. Проиграл, не проиграл - держится. Гордий пробурчал, когда они садились в самолет:
- Конечно, можно и тебя понять. Молодой человек, не испорчен донельзя. Любовь какая! За девушкой поехал на край света...
ВАСИЛИЙ СУРОВ. Тридцать один год. Тоже одинок, тоже холост. У Валерки хотя бы сестра, мать. А у него - никого. Хотел в Киеве прописаться, потому искал женщину с квартирой. Но не везло. Если попадалась, - прописана в общежитии, а Суров и сам там прописан. Когда еще квартиру дадут! Знакомили в Совках с девушками, это пригород вроде, но уже в явной черте города. Там собственные дома. Тоже не вышло. Настороженно глядят! Хотя и там Суров зарабатывал - будь-будь! У него дизель-трактор, возил на нем панели с железобетонного завода. Халтура была. Фундамент под дачу - нате пожалуйста! Мог погрузить и двадцать пять блоков, 25 тонн! Приехал сюда, тоже по совету. Купить машину, войти в приймаки. "Рассказываю откровенно. За это не судят. А что нам приписывают - ерунда!"
- Как вы познакомились с Павлюком, Долгов?
- Я? А чё было знакомиться? Уже ж говорил. Жили поначалу вместе в общаге, а потом перешли в балок. Купили мы его. Сбросились и купили. Тысячу рублей, между прочим, отдали. Башли и тут немалые. А балок старый, с дырами, сырой и холодный. Дерут - как с овечек и тут, на севере крайнем. Спекуляция! По двести пятьдесят каждый. Я, Валерка Суров, Павлюк и Гузий.
- Я тоже так познакомился. - Суров глядит исподлобья. - Лучше бы и не знакомился. Я уже рассказывал... Когда пошли в другой раз к Зайцевой, она по-хорошему сказала: "Мальчики, тут вам ничего не обломится, гуляйте!" Вышли на улицу, Гузий процедил сквозь зубы: "Не таких, барышня, ломали..." А когда к нам заявился с ружьем Зайцев, мы с Валериком струхнули, а Павлюк выручил нас, не испугался, усмехнулся и заявил: "Смешно, парень! У каждого из нас есть тут любовь. Мы чужое не берем... Шагай и не пугай ружьем. Заскакивали к твоей по пьянке"... Мы и вправду ходили иногда к девчатам в летний лагерь, где отдыхают пионеры и школьники. Вожатые у них разные, есть из рабочих, девки есть... Можно было найти женщину одинокую и никому тут не нужную... Только однажды вдруг приезжают к нам из милиции или из прокуратуры, говорят про убийство какой-то учительницы. До этого Гузий исчезал куда-то, завгар наш иногда запивал, ничего не видел... Но мы промолчали, сказали, что он работал и все такое, и что Гузий не отлучался. Все было в ажуре, ходки и тому подобное...
- А как с женой Зайцева, Долгов, получилось, не знаете?
- Получилось страшно. Я уже, гражданин следователь, рассказывал. Я тогда приехал в шестом часу вечера, мотор у меня забарахлил. Остановился, зашел в балок, а Гузий - там. Не скажу, что напуган, но что-то такое было. Я получил как раз получку, с собой возить - сами понимаете... Заработал тогда более куска... Ну более тысячи... А дали пятерками. Боле тысячи, пачка приличная. Я спрятал деньги накануне в матрац. Когда Гузий вышел, думаю - шмонал! Кинулся к постели - все цело. Я взял деньги, думаю: от греха подалее, на почту отнесу и положу на книжку, как всегда делал. Пошел. А тут - кровь. У порога... Огнем обожгло, в тот раз, когда из милиции приезжали, - перетрусил, стали трясти же... Гузия спрашиваю: "Ты что? На охоте был?" Он ощерился и отвечает: "Да, охотился... - Вдруг подошел ко мне вплотную и грозит пальцем: - Но ты... ничего не видел, понял? Убью! Я бы тебя и тогда убил, если бы ты пикнул насчет моего отсутствия..." Я, понятно, озверел. Я не люблю, когда мне грозят. Схватил гаечный ключ... Да я уже рассказывал... Стали мы драться, он бил сильнее. Хорошо Валерка появился...
- А что вы тогда подумали, Суров? Почему они дерутся?
- Я подумал, что деруться они за деньги. Вася мне сказал, что у него пропало двести рублей. Когда мы покупали балок на четверых, еще тогда выпили, и Гузий сказал, что он не намерен платить за это барахло, хоть и удобней жить. Он у меня стащил потихоньку... я пьяный был... сто пятьдесят рублей... Конечно, было после выпивки, я не помню... Может, он и не брал? А Вася помнит, у него память после выпивки лучше... Я и подумал, что дерутся за деньги, стал разнимать... Но вижу, они не разнимаются, серьезно. А потом, на второй день, я понял, за что они дрались. Тут все село уже всполошилось: убийство жены механика. Ее, оказывается, все уважали, она была очень талантливой библиотекаршей, книги люди стали читать, библиотекарша устраивала хорошо культурную жизнь... После убийства все будто озверели, гам, тарарам... Эта ее смерть, Зайцевой я имею в виду, смерть насильственная подействовала на всех отрицательно, даже сильно. Не знали, что делать. А механик, тот вообще обезумел. Хорошо, что тогда участковый видел, как он приходил к нам из ревности, грозил ружьем... А вскоре Гузий и Павлюк уехали, а нам, которые остались тут, через некоторое время все приписали...
- А я причем? Видите? - заблеял Долгов. - Я дрался тогда с ним, даже кричал, что он насильник.
- Вы, что же, знали, кто убил учительницу?
- Чё?
- Вы в подробностях знали о деле по убийству учительницы?
- А кто не знал! - сказал Суров. - Это же тут - как по радио. И с подробностями.
- Все, конечно, - вступил уже спокойнее Долгов, - с подробностями. Мы еще потом говорили по вечерам. И все намекали друг другу, я Васе, Вася мне... Пойти и рассказать! А если наговоришь на человека? Мало ли что он кинулся драться! Может, совсем по-другому он понял меня... Да пили же потом... Голова ходит ходором...
- Вы пытались когда-либо завести разговор с участковым? Я вас спрашиваю, Долгов?
- Я? Да. Однажды я выпил и пришел к нему... Но видите, как это обернулось для меня? Я сижу перед вами...
Во время допроса Гордий не проронил ни слова. Сидел, насупившись. Думал:
Как же это так?
Вот эти два парня (если, конечно, они не сговорились) могут по сто раз повторять одно и то же, а хлюпик Дмитриевский юлит, вертит, крутит... То есть юлил, вертел, крутил... И довертелся, докрутился... Их не собьешь ни разными свидетельскими показаниями, ни ложью, ни угрозами, ни лестью. "В этом мы не виноваты! Хоть расстреляйте! Ходили к ней - да. Было. Но больше... Извините-подвиньте!" А там... Ведь при внимательном чтении показаний Дмитриевского на предварительном следствии легко можно было убедиться: все указанные детали и подробности первоначально ему не были известны. Признав себя виновным, он вынужден был ссылаться на то, что деталей убийства не помнит. Естественно! Он их просто не знал! И только постепенно его показания "обогащались" сведениями, полученными им, как он объяснил поначалу в суде, от следователя. Они-то настойчиво и приводили показания Дмитриевского в соответствие с хорошо ими изученными фактами. Следователи ему их навязывали.
Зачем же тебе это было нужно, Дмитриевский? Зачем ты пошел на ложь?
Потом он сидел со следователем Меломедовым в его маленькой комнатке у камина, опять пил чай, и неприятные слова так и просились наружу. Но сдерживался. Стоило только раз отступить от закона, только раз, хотя бы в одном документе, пойти на самообман (он был добр - не сказал даже сам себе: "Пойти на обман"), и уже в цепочку вошел обман, и повлек за собой новый и новый обман. Ему, Меломедову, приходилось невольно обманывать себя (надеждой, что он все-таки прав), обманывать других, обманывать Дмитриевского, Романова, их дядю, всех, всех... Погрязнув во лжи, которую он не видел, а чувствовал, он боялся задуматься над тем, что же он делает? Не может же быть такого, что он верил в то, что создал в воображении! Идут же от неопровержимых фактов! Их же в его распоряжении не было!
Гордий отставил чашку.
Меломедов нагнулся, под теплым свитером было спрятано молодое, ловкое тело. Он и тогда, после суда, выглядел молодо, победно. Сегодня не скажешь, что он выглядит победно. Басманов тогда любовался, кажется, им. Все вышло удивительно быстро, Дмитриевский "раскололся", всем ясно, что убийца и не мог не расколоться. Тогда Басманов, правда, пожалел этого старого человека - адвоката Гордия. Он подхватил его под руку, одевая на голову шляпу, потому что шел крупный, какими-то хлопьями снег. Гордий обо всем на свете позабыл, шел с непокрытой головой...
Сколько же прошло с тех пор? Целая вечность. Молодые, затертые во льдах, в непогоде, остаются с молодыми, ловкими телами, а у стариков кружится голова. Ничего не поделаешь!
Но целая жизнь промчалась над головой и Меломедова. Он был преуспевающим следователем, жил в Москве, на Арбате, в новом доме. Теперь тихая комнатка, правда, с красивым камином. Он, наверное, поставил его собственноручно, молодые теперь все могут - по книжкам, где описывается, как поставить на даче летнюю кухню, как сделать прекрасный камин.
Горе Меломедова было большим. Гордий из короткого рассказа понял, почему этот молодой человек оказался тут. Вот так! Но он, зная, почему он тут, не удержался от вопроса, почему же именно он приехал сюда. И он спросил его об этом, теребя отставленную чашку. Он думал теперь об одном: в этой комнате находилась бы, Игорь, твоя любимая женщина, если бы ты... Тогда по-настоящему вел дело Дмитриевского. Какое дикое стечение обстоятельств! Неужели, неужели ты, Игорь, этого не понимаешь? Как же ты тогда живешь?
Когда Гордий задал Меломедову этот вопрос - вы приехали сюда добровольно? - тот через какое-то время ответил:
- Я ждал этого вопроса. Именно от вас. Мне не сладко. Если я вам скажу, что я приехал за Наташей Светличной, вы вскинете удивленно левой бровью. У вас такая привычка. Я... Впрочем, мне всего-то тоже ничего... А Наташеньке было двадцать пять. Разница не такая и существенная. Я еще не женился, а она не успела выйти замуж - училась. Я увидел Наташу у себя в Москве. Это было после ее защиты диплома. Я спешил, как всегда, по своим делам. Вы знаете, посадив Дмитриевского, я... так уже бывает... укрепился в мнении, что я что-то значу. Правда, правда!.. Все хорошо, когда нормально, сносно. Представьте, Дмитриевского могли расстрелять. Это так и не иначе. Вы это знаете не хуже меня. Все свалилось на этого парня, все было против него...
- Вы и сейчас так думаете?
- Нет, сейчас, когда потеряна Наташа... Зачем вы меня мучаете? Сейчас я часто думаю то, что думаете теперь, в эту минуту, вы... Товарищ Меломедов, если бы вы нашли тогда подлинного убийцу, Наташа... Ах, не надо!
- Наташа жила бы?
- Да, да, да!
- Почему вы так думаете?
- Да потому что... Что вы не знаете?
- Нет, не знаю.
- И не предполагаете?
- Предполагаю.
- Ах вот как! Тогда вы меня мучаете!
- Даже так?
- Именно так. Вы недобрый старик. Мстительный. Да, я уговаривал ее остаться в Москве. Но она была сильнее меня в своих намерениях. Она интеллигентка в шестом поколении. Она была уверена, что на Малой Тунгуске нужны такие же прекрасные преподаватели, как и в Москве. Даже больше нужны. Она сама попросилась ехать сюда. Она верила, что человек должен... Ах, должен, должен, должен! Жалко... Почему здешние дети не могут иметь таких преподавателей, как она? Я не мог ее разубедить. Поехал за ней. Плюнул на карьеру. Я тогда не думал о вас, о Дмитриевском...
- Басманов мне говорил, что за Наташей ухаживал директор леспромхоза, - зачем-то сказал Гордий.
- Леднев. Но он чист. Нет, нет, не Леднев. Вы и сами понимаете. Это те! Те, которых я обязан был искать, исследуя дело Дмитриевского...
- Как вы думаете, - жестко спросил Гордий, - Дмитриевский любит свою жену?
Меломедов резко встал, глаза его вспыхнули, он, однако, загасил в себе злобу.
- Да. Теперь я понимаю.
- Как же, Игорь, выплыли свидетели, которые, по сути, погубили сегодняшнюю жизнь не только Дмитриевского, но и его жены, их будущего ребенка?
- У него - ребенок?
- Он будет... Это...
- Это, - перебил Меломедов, - это все-таки человечно! Я думал - они играют...
- А вы играли, когда поехали за Наташей Светличной, наступив на карьеру?
- Я?..
- Так как же выплыли свидетели?
- Мне Басманов сказал, что жизнь его облегчена?
- Это не окончательное решение вопроса.
- Вы хотите, чтобы я, потеряв любимую женщину, еще пошел добровольно по дорожке Дмитриевского? Чтобы меня посадили в тюрьму за то, что я заставил его говорить неправду?
- Вы впервые об этом подумали? Или такое приходило уже к вам?
Меломедов встал, покопался у камина, потом глянул на Гордия:
- Слишком много нас, если это ошибка... Слишком много...
10
За отсутствием улик, прямых доказательств совершения убийства Иваненко Дмитриевским, Меломедов пытался подтвердить хотя бы факт его пребывания в районе места расположения происшествия. С этой целью следователь организовал опознание убийцы свидетельницей некоей Ениной. В тот вечер, оказывается, она "развлекалась со своим парнем Рябоконем на детской площадке, расположенной на углу Клочковской и Криничного переулка". Само опознание, после столь длительного времени, было не только недостоверным, но и явно недобросовестным. Енина сидела спиной к улице. Она "мельком вроде видела", но "не имела желания присматриваться к посторонним, так как Рябоконь был интересным собеседником".
Показания Ениной:
"Примерно, в 23 часа 16 минут или в 23 часа 45 минут прошли по Клочковской улице два парня. Перейдя Криничный переулок, по левой стороне пошли вверх. Разговаривали о книге или журнале... Оба были высокие, один чуть ниже... Один имел волосы и залысины, стройности в нем не было... Второй - темный..."
Через два года:
"Шли они совершенно спокойно, разговаривали о каких-то учебниках"...
Еще через полгода:
"Один из них, как я заметила, был возбужден. Он размахивал, жестикулируя, и что-то доказывал другому. Нет, они были не совсем высокими. Средними. И не парни, а, скорее, мужчины... Возбужденно спорили, жестикулируя руками... В руках?.. В руках был скрученный журнал или газета"...
На месте преступления была обнаружена газета.
- Я хочу знать одно: рассмотрела или не рассмотрела все-таки ваша Енина лица проходивших парней? - спросил Гордий.
- Я его не просил оговаривать себя! - крикнул Меломедов.
- Игорь, Игорь! Зачем же...
...Меломедову тогда казалось: все идет нормально, правильно.
Он поставил Дмитриевского на колени.
Так и надо ему! Играет, шалит!
Дмитриевский еще за год до ареста жил с Иваненко. Раз она была от него в восторге, то и жил. За год до ареста, правда, он ухаживал за Эммой Кировой. У них "возникла взаимная любовь". Врите! - сказал сам себе Меломедов. - Это вы, друзья, играете! Любовь вам нужна для того, чтобы спасти этого ушастика, который убил Иваненко, чтобы от нее избавиться. Любовница-то - полуграмотная девочка. А эта Эмма... Эмма из другого, высшего класса.
Он, Меломедов, страшно смеялся их спешке. Под Новый год Дмитриевский, решив убить Иваненко, предложил Эмме выйти за него замуж. 10 января следующего года они подали заявление в ЗАГС. 10 февраля брак зарегистрировали.
Свидетели:
- Все было искренне, хорошо!
- Молодые супруги жили очень дружно, встречали друг друга после работы...
- Успехом у женщин не пользовался...
- Дмитриевский был всегда культурным, скромным и застенчивым человеком.
- Да какие посторонние связи?! Они же только поженились!
- Возможность параллельной связи с другой девушкой в дни медового месяца?! Это же неправдоподобно!
Говорите! Говорите!
Меломедов посмеивался. Он не верил Дмитриевскому. Он думал о нем: "Я спасу тебя, дурак, от вышки! Не притворяйся! Такой любви, как ты рисуешь, не бывает!"
...А у него самого с Наташей Светличной...
Любовь, оказывается, существовала!
Обязанности следователя по особо важным поручениям привели его всего, кажется, на минутку к будущим педагогам. Там шло неприятное дело. О нем еще никто не догадывался, кроме тех, кто это дело проворачивал. Декан, молодой еще человек, успевший погрязть во взятках, был любезен. Он не знал, что Игорь пришел к нему за его душой и телом.
А в тот год, и в тот час в этом же институте училась студентка по имени Наташа, а по фамилии - Светличная. И в тот год, и в тот час в институте намечался бал, потому как декан умел пустить общественности пыль в глаза: вот, мол, как живут студенты, даже балы для них устраиваем!
Бал - это вечер с танцами под музыку. Да еще после студенческого концерта. Да еще бал костюмированный!
Игорь Меломедов, конечно же, то ли по долгу службы, то ли по молодости пошел на этот бал. Ну что сидеть одному в гостинице? Потом даже не в этом дело... Хотелось спросить этого декана: и вы еще будете после всего вальсировать? Вот вам, как говорили в старину, пистолет - и бал окончен! Убейте себя, не живите в позоре!
Игорь Меломедов был тогда чист, юные грезы в нем бурлили. Он не терпел взяточников, хапуг, обирал. Но он уже тогда принуждал к ложным показаниям своих подследственных.
Ни Наташа, ни он не знали тогда, что судьба подталкивает их друг к другу пусть и на почве не такой и приятной его работы. Когда заиграли "Дамский вальс", Наташа подошла к Игорю Меломедову. Он был прекрасным партнером. Потом она догадывалась, кто посадил их декана за взятки. Но шел уже последний срок ее учебы. Она после защиты диплома получила, по собственному желанию, направление в тьмутаракань. В еще строящуюся там школу. Она не уехала оттуда, ибо оказалось место в библиотеке...
Игорь же Меломедов однажды пришел в институт не потому, что тут он провернул громкое дело, а потому что здесь он танцевал с Наташей. Все он узнал. Назначение ее Меломедова не смутило. Он враз принял решение. Последовало его заявление - перевести в тот глухой край. Кто только его не отговаривал: он-де похоронит себя, карьеру... Он же! Он же - тут, для столицы - находка! Никто не мог его переубедить.
Он помнит: когда приехал в ее захолустье, когда пришел к ней с небольшим чемоданчиком, пришел, чтобы сказать, что пришел навсегда, она ему ответила, напоив чаем:
- Я не ханжа, Игорь. Но оставить тебя у себя не могу.
- Послушай, мы поженимся!
- Ты думаешь?
- Я же приехал к тебе!
- Игорь, надо еще, чтобы любила женщина. Я не скажу, что во мне ничего нет. Увидев тебя и в первый раз и теперь, я крикнула в душе от радости. Я думаю: многое тут повлияло - эта гнетущая... Ой, я не то, Игорь, говорю... Именно эта для меня гнетущая обстановка, тишина убийственная, свет до одиннадцати вечера... Порой они напиваются, и света вообще нет... А тут вдруг, как снег на голову, столичный товарищ, романтик... Ты в самом деле насовсем?
- Да. Я буду работать в районе, в прокуратуре.
- Следователем? - почему-то насторожилась.
- Да.
- То, что ты мне тогда рассказывал, - она покачала головой, - ты... не можешь продолжать этим заниматься.
- Вот так сразу? В первый вечер?
- Вот так, Игорь.
- А что я, собственно, тебе такого рассказывал?
- Не припомнишь?
- Нет.
- Ты рассказывал о жене твоего подследственного. Ты говорил, что не веришь ей...
- Ах, вот ты о чем! - Он растерянно стоял почти на пороге, было смешно - так он сюда спешил, не давал телеграмм, не беспокоил ее. Эти пятнадцать дней, которые были в Москве их пятнадцатью днями, он не только запомнил - они перевернули его жизнь, по воле этих пятнадцати дней он здесь, на краю земли, в этой Малой Тунгуске, где действительно убийственная тишина, где электрический свет дают лишь до одиннадцати вечера, где Наташа Светличная, маленький комочек жизни, привыкшая к московской ухоженности, к любви матери, отца, одиноко коротает темные вечера...
Ему стало не по себе. Зачем он сюда приехал? Кому это нужно? И что он говорил о жене Дмитриевского такого, что Наташа запомнила? Она ведь не раз и не два по этому его разговору о жене Дмитриевского судила о нем самом, и приговор стал не в его пользу. Он смутно помнил этот разговор. Мало ли их было в те пятнадцать вечеров... Да и ерничал он часто. Этак смешливо говорил о своих важных делах. И, может, так смешливо говорил о жене Дмитриевского, его любви к ней и ее любви к нему... Он, наверное, что-то не так и сказал. Женщины очень тщательно просматривают каждый тезис, высказанный о их сестре...
Терпеливо стоял он на пороге. Наташа смилостивилась.
- Ладно, - сказала она снова, - пей чай. И оставайся. Я уйду к Зайцевым. Здесь неподалеку...
- Не понимаю... Ничего не понимаю... И не помню...
- Зря. Еще нужна любовь женщины. Нужна. - Она сказала это с порога.
И он сразу вспомнил, что сказал ей о жене Дмитриевского. Тогда он не в шутку, очень серьезно - сказал ей, что... Собственно, - сказал он, зачем ей любовь? Дадут годиков пятнадцать... Любовь! Кому это нужно?
Вот на что обиделась Наташа!
Но это же так!
Не иначе!
Этот лопушок Дмитриевский, который убил любовницу, чтобы перед свадьбой развязать себе руки, будет сидеть, как миленький, много лет. И красивая женщина закопает все свое лучшее, все молодые годы - ради чего! Ну? Ради чего, спрашивается?
Жене Дмитриевского он тогда "продемонстрировал" показания ее мужа. Она молча выслушала. Лишь побледнела в конце, когда Дмитриевский стал описывать дом Светланы, посещение этого дома. Дмитриевский описывал старательно, как ученик, говорил, иногда сбиваясь... Эта его жена, видимо, представляла, как муж уходил к молодой семнадцатилетней любовнице, как стонали половицы в том доме, когда он, тяжело каясь (не последний же он подонок, чтобы, имея жену, ходить так и не чувствовать угрызений совести), поднимался по деревянным ступенькам. Ее мать в это время куда-то уходила, тетка отправлялась на базар...
Меломедов говорил убедительно, но она еще не верила ему. Но вот следователь показал ей план квартиры Светланы, нарисованный рукой ее мужа. Все детально обрисовано, все показано - куда заходил, куда клал фуражку, где стояло ведро, где таз. Сомнения улетучивались.
Следователь помнит, как эта женщина поднялась. Он галантно приподнялся, увидев, как тяжело она пошла. Как ни странно, жалости в нем к ней не было. "Пусть бы не убивал!" - сморщился он, провожая ее до двери. Гулко стучали шаги женщины на их служебной лестнице. Был поздний час, большинство служащих уже ушли домой. Он стоял у окна, провожая ее глазами. Она, пошатываясь, будто он ее тут напоил, шла к автобусной остановке. Ему казалось, что теперь все пойдет легко, стремительно.
Но через три дня жена Дмитриевского пришла к нему в кабинет без его вызова. Он вынужден был дать указание, чтобы ее пропустили. Меломедов стоял у окна, в таком же положении, как три дня тому назад, провожая ее взглядом к автобусной остановке. Теперь все пойдет легко, просто, - думал он, поворачиваясь к ней, он глядел на нее мельком, будто в пустоту. Теперь начнет плакать: с кем она связала свою жизнь!
Нет, она заговорила о другом.
Она ни слова не верит следователю.
Ее муж не мог убить!
Валя не мог иметь любовницу. Когда он к ней ходил? С работы? Но работает он вечером, его отсутствие было бы заметно. Это оркестр. А днем она была с ним рядом. Они по сути не разлучались. Убил! Разве она не заметила бы по его состоянию, что он совершил убийство! Это же было бы так заметно! Этого не скроешь!
"Ее настроил Боярский, - решил он. - Шут тебя бы побрал!" Этот возмутитель порядка! Стучит по столу своим худым кулаком: "Бред! Бред! Я знаю его с восьми лет! Он не убьет и муху!"
Он стал уверять ее в правде слов Дмитриевского. Может, конечно, не хотел убивать. Нечаянно. Они стали ругаться в саду, и он вгорячах чем-то ее ударил. Почему она не верит ни своему мужу, ни ему, следователю?
- Я буду просить мужа, чтобы он сказал все, как есть, как было. Жена Дмитриевского глядела отчужденно, непрощающе.
- Вам выгодно верить, что у него была любовница, - усмехнулся он.
- Да, по вашей версии - да!
- Я не придумывал никаких версий. Но вашему мужу грозит всего-то тюрьма. А так, сами понимаете...
- Он должен говорить правду. Пусть и расстрел.
Брови ее сузились, она побледнела. Но он не заметил ее состояния. Улыбнувшись, он ответил:
- Конечно, расстреляют-то не вас.
- И меня, - всхлипнула она. - В том числе! Если его убьют не за правду, убьют и меня. Вам это не простится никогда...
Он ее больше не видел. Дело в том, что на свидание с мужем он ее допускать перестал.
Наташе он пересказал все по-иному, но врать он не мог. Как сказала жена Дмитриевского - выложил. Как-то выложил с насмешечкой. Он сказал ей о Боярском, этом свидетеле в кавычках (не дай бог таких свидетелей, до следующего двухтысячелетия нельзя было бы разобрать и единого дела), Боярский научил ее чепухе. Допусти эту женщину к Дмитриевскому, все бы рухнуло, все показания - козе под хвост...
- Вообще в идиотическую любовь я не верю, - сказал тогда Меломедов. Я нагляделся на любовь. Через год-другой - новая семья, новые увлечения.
Он не придал значение взгляду Наташи. Это был недоуменный, какой-то непрощающий взгляд. Пятнадцать тогдашних вечеров шли один за другим. Он не помнит, как она отказывала ему в нескольких свиданиях. Да он тогда был занят, не заметил.
Басманов прощался с Меломедовым очень приветливо, сочувственно жал руку. Они без него уже оглядели места убийств Светличной и Зайцевой. Гордий понимал, что все это для Басманова - не игра. Он всегда держался за своего работника до конца. Проиграл, не проиграл - держится. Гордий пробурчал, когда они садились в самолет:
- Конечно, можно и тебя понять. Молодой человек, не испорчен донельзя. Любовь какая! За девушкой поехал на край света...