Югов Владимиp. Загадка мадам Лю

   - Молодой человек! - Полковник сидел в машине вразвалку, он обращался ко мне. - Вы, говорят, из пострадавших?
   - Да, - ответил за меня Струев. - Он получил ночью по куполу.
   - Как?
   Полковник глядел на меня испытующе.
   - Я, я... - Я забормотал.
   - Просто любопытство, - подумав, сообщил подполковник. - Верно я говорю?
   Я кивнул головой.
   - А кто же вас ударил? - спросил Сухонин.
   - Если бы он знал! Мне позвонил с Хапстроя, тот же Плотников сообщил: какая-то женщина тащит окровавленного мужика...
   - В том-то и дело, что крови не было, - отозвался я.
   - Утюгом, завернутым в полотенце, и шарахнули, - засмеялся подполковник.
   - Шутки шутками, а все это мне не нравится, - сказал полковник.
   Машина остановилась. Я узнал домик, узнал место, где прятался. Все выглядело хуже, чем вчера. Облезлые гнилые стены деревянного сооружения были так стары и угрюмы, что я невольно съежился. Внизу говорливо тек ручей. В синем небе не было и облачка. Было жарко, сон морил меня; все-таки подняли они меня рановато. Надо было вообще-то отлежаться.
   - Где вас ударили? - спросил Струев, подойдя ко мне и закуривая. - В каком месте? То есть, я спрашиваю, не куда вас ударили, а где? У буерака? Или внизу?
   - Думаю, что вон там. - Я кивнул головой на небольшой штабелек кирпичей. - Но я...
   - Да какое это имеет значение? - махнул рукой полковник. - Нет главной нитки. - Он чихнул и полез за платочком. - Истинная правда!.. Ну куда делся этот воришка да еще и в законе? Зачем сразу разболтали о нем?.. У кого насчет него эта идея созрела?
   - У Васильева, - заметил подполковник.
   Мы зашли в комнатку, где недавно видно жил "вор в законе". Мрак, неуют охватил меня, заставил зябко оглянуться. В углу я увидел лужу крови. Уже слетелись мухи, жужжали. "Вот так бы и меня", - с каким-то ужасом подумал я. В голове сразу же после этого начались боли.
   5. ГДЕ ВЕДЕТСЯ СЛЕДСТВИЕ
   Все по порядку. Помните эти фантастические исчезновения букв в записке, которую оставили мне на столе в номере гостиницы? Грешным делом, я хотел потом превратить это в шутку, ибо не раз имел дело со своим братом писателем и артистом, охочем на розыгрыши. Заберется в номер, слава богу, рожи примелькались на экранах, принимают за своих, вынут из бумажника одну записочку, вкладут совсем другую, а ты разрываешься от любопытства и недоумения.
   Так и подумал я на своих. Где-нибудь рядом, на гастрольных подработках, и шутят. А тут, уже перед отъездом самым, - звонок телефонный. Говорит некто Добрюк, из здешней милиции.
   - Не узнаешь? - спрашивает. - А помнишь, я приходил к тебе, когда у тебя дачный кирпич украли?
   Я узнал его голос. Хрипловатый, добрый. Оказывается, сейчас в глубинке. Уехал из столицы. А тут, - рассказывает уже при встрече, - мама старенькая. В село езжу каждую субботу, огород держу, куры, свиньи, гуси, даже голубей завел.
   - Чего мне надо, спросишь? Не спеши, узнаешь. Я тебя свожу в одно местечко.
   Местечком мои знакомые следователи-ребята, которые помогают в моей работе, называют такие комнатушки, где ведется следствие. Откуда он знает, что я давно слыву у ребят своим? Просто я рекламирую их работу в лучшем виде. Я знаю, за такую их адскую муку хорошо хотя бы добрым словом упомянуть их фамилии. Но это, пожалуй, единственное, что я могу сделать для них сегодня.
   В тот раз, когда я за три часа до отхода поезда приехал на ту улицу, куда было указано и где это самое страшное заведение - приемник, я увидел подполковника Добрюка (был, когда у меня украли кирпичи, старшим лейтенантом). Я подумал удивленно: зачем он сюда добровольно напросился? Он, как бы отгадывая мои мысли, сказал:
   - Кому-то надо! Они здесь такие несчастные. Пожалеть некому.
   - Как же вас отпустили?
   - И сам не знаю. Говорят, что-то случилось с моим начальством. Они ведь меня за безотказность в работе любили. Крикни: "Добрюк!" - я тут как тут. - И сразу, без перехода, спросил меня: - Вы, кажется, в привидения не верите? Тогда еще говорили, помните? Привидение ваши кирпичи для дачи слямзило... Так вот... Я начинаю верить в эти привидения. Встаю сегодня утром, точнее просыпаюсь... А кто-то шепчет на ушко. Ты, говорит, позвони сегодня такому-то, ну, значит, вам. Он у нас, говорит, в области. Покажи ему этого сосунка. Пусть на досуге потом поразмыслит.
   - Какого сосунка?
   - Да есть у меня такой. - И кричит: - Верховод! Приведи того сволочугу.
   Рядом из-за соседней двери кто-то гаркнул, исполненным служебной страсти голосом: "Есть привести!" И через минут десять приводят смугленького, небольшого росточка мальчика лет семнадцати. И рассказывает за него Добрюк: видишь, в тот вечер он вернулся из видеосалона, решил "прошвырнуться" с твердым намерением кого-либо убить.
   - Было уже такое, - сказал я. - У известного писателя. Описано здорово.
   - Верно, - отозвался Добрюк. - Этот лишь убил не беременную женщину, а медсестру, мать двоих детей. Зашел в медчасть и бил ее топором. Ни за что, ни про что. Она уже была мертва, а он все бил и бил.
   - Зачем вы все-таки меня привели сюда? - вскричал я.
   - А голос мне утром приказал! Откуда я знал, что вы тут? Ну скажите, откуда? Ей-богу не вру. Голос говорит: "Ты обязательно позови его и покажи этого несчастного". Слушай, - обратился подполковник к убийце, - ты ел сегодня?
   - Не-е, - ответил тот. Он не был похож на монстра - такое себе плюгавенькое создание.
   - Видите, переживает, - сказал Добрюк. - Голос мне сказал: "Он, когда будет писать о таких, пусть тоже переживает!"
   Нате вам! Переживай! Да кто вам сказал, что о таких писать надо с сожалением?
   Я тогда был настроен агрессивно. История с убийством Светланы, в лесу, близ санатория; убийство Ирины... И еще этот злой и беспощадный сосунок-убийца, с которым Добрюк заигрывает... Не много ли для последних месяцев? Оплакивать судьбу убийц? Об убиенных моя будет печаль.
   Все это происходило в первый мой приезд на разбор дела Ирины. Сразу же от Добрюка я метнулся в гостиницу, собрал быстро вещички и прибежал к директрисе.
   - Вы мне покажите ее, - попросил я.
   - Кого? - Она уже, видимо, меня забыла.
   - Да эту колдунью.
   - А-а, колдунью... Сейчас. - Набрала номер телефона и стала кого-то расспрашивать: на дежурстве ли Рая (оказывается, мадам Лю звали Раей)? Ей что-то ответили. Директриса положила трубку и, будто лишний раз свидетельствуя о непокорности своей сотрудницы, сказала мне:
   - Нет на дежурстве. Исчезла! Как сквозь землю провалилась, говорят. А с людьми рядом была. Говорят, на глазах растворилась...
   ...Теперь она шла ко мне, Лю, женщина неопределенного возраста. В лучшем случае - до тридцати, в худшем - до сорока. Она была, оказывается, блондинка. Я когда-то влюблялся в блондинок, терял голову. В последние десяток лет, подурнев и, откровенно говоря, поистаскавшись, уже не глядел на них. Не все ли равно, кто притворяется, объясняясь тебе в любви: брюнетки, блондинки, шатенки? Любовь - зла. В молодости лишь можно говорить, что тебя любят за твою красоту такие же молодые и красивые. А потом... Врут! Конечно, балдеют в одиночестве, им вечно не хватает денег. Но любить они разучились. Они и не умели любить. Любовь - божий дар. Тут прав подполковник Струев. Когда мы ехали с Хапстроя, он рассуждал опять о любви в семье. Если ее нет, то и нет потом нитки, за которую можно вытянуть всю, как он выразился, цепь. Человека надо учить любить. Человек должен уметь любить. Как все просто было бы понять: "вор в законе" бросил все, ради любви. Но Ирина (о мертвых, конечно, или хорошо, или ничего) никогда не могла любить. Она никого не любила. Потому и сгорело вокруг нее столько людей. По ходу сгорит еще, - пообещал он.
   Мы, правда, не нашли следов "вора в законе", хотя, как вам уже известно, была засада и его "берегли". Упустили!
   О том, что Ирина никого не могла любить говорила и Лю.
   Теперь я могу признаться - я видел тогда Лю и даже встречался с ней. Как бы это объяснить? Я встречался с другой вроде женщиной. Но думаю, что это была она, Лю. Во всяком случае, я встречался не с теперешней Лю, а тогдашней, еще более загадочной, чем теперь. Я даже высчитал все, когда это было. Между посещением Добрюка и последним разговором с подполковником Струевым, в первый мой приезд.
   Тогда, выйдя из кабинета директорши, я побежал искать именно ее, женщину, что постоянно тревожила меня. Я тогда думал: если она вызвала меня сюда, к месту убийства, если организовала эти жуткие смотрины мертвой Ирины, а потом заставила Добрюка (я и теперь думаю - каким-то образом заставила) дозвониться ко мне (чтобы я "поглядел" на этого подонка-убийцу!), имела же она какую-то неведомую мне силу все это сделать? Потому тогда я бежал от директорши по коридору и не только верил в сверхъестественную силу этой женщины - я боялся уже этой силы! И не только потому, что о ее загадочности и силе говорила мне директорша. Я чувствовал эту силу рядом, со мной.
   Чтобы отвлечь внимание Лю, я не стал пользоваться лифтом, взошел на свой этаж, нырнул в коридор, ведущий к чужим номерам. Остановился там за перегородкой, затаившись. Вдруг мелькнула тень неподалеку от лестницы. Вроде что-то там шуршало, потом все стихло. Лю спряталась там, под лестницей? Я решил осторожно приблизиться туда. И я сразу увидел ее. Точнее - не ее. Было слишком темно. Я увидел ее глаза. Эти ее необыкновенные голубые глаза. Такие глаза раньше писали на стенах церквей святым. Я в темноте дотронулся рукой к ее плечу. Она вскрикнула.
   В этой не лучшей гостинице, под лестницей, пахнущей мышами, ее крик, вероятно, был кем-то услышан. Но какое мне было до этого дело? Я держал ее теперь крепко за руку. Боязнь моя прошла. Почему она преследует меня? Почему поучает? Она меня в чем-то предупреждает? Или просто играет в свою какую-то загадочную игру?
   - Пустите же меня, тоже кавалер! - произнесла она. У нее была мелодическая манера речи.
   Я глупо рассмеялся:
   - Вот и не отпущу, пока вы мне не исповедуетесь!
   Легоньким прикосновением пальцев обеих рук она убрала меня со своего пути, вышла из-под лестницы, прошла через коридор прямо к моему номеру (в коридоре никого не было). Лю открыла свободно дверь моего номера и, как давняя знакомая, закрыв за мною дверь (я шел за ней как тень), села на диван. В моем номере было почему-то настолько темно, что я шел к ней на ощупь. Я лишь чувствовал, что, сев на диван, она поджала под себя ноги. Я увидел снова ее глаза, она опустила их, вроде делая приглашение, чтобы я сел рядом.
   - Почему здесь темно? - спросил я.
   - Мне так хочется...
   - У вас всегда так светятся глаза?
   - Всегда. Об этом мне часто говорят.
   Я сказал обеспокоенно:
   - У меня поезд через час.
   - Я провожу вас. Мы успеем. Тут идти до вокзала восемь минут.
   - Но я...
   - Сидите! - У нее, однако, был бессильный, упрашивающий голос.
   Я подчиняясь ему, сел, чуть задев ее крепкое бедро.
   - Я уже третий день хочу встретиться с вами, - проговорила она. - Не обижайтесь, это действительно я звонила вам... У меня к вам просьба... Не возражайте! Вы должны мне помочь. Вы знаете, они пытаются меня уволить. Можно устроиться и где-то. Вся беда в том, что я пока нужна здесь. Вскоре дело об убийстве перейдет в другие руки. Они станут проживать тут. А как к ним подойти? Как узнать, что они будут предпринимать?
   - Кто вы? - Зачем я спрашивал ее об этом? Все равно она не ответит.
   Она действительно не ответила. Снова повторила, что я должен ей помочь. Сначала надо подойти к этой женщине, которая наговорила на нее.
   - К директору?
   - Пусть это называется так. Но скорее, называется это по-другому. Шептунья, доносчица, клеветница, наводчица...
   Я должен пояснить ей, этому директору, - наставляла меня Лю. - Ведь ее, этой женщины, работа не сдельная. Она могла бы стать богатой, если бы за все ей платили...
   - Говорите ясней. - Я почувствовал себя уверенней. Может, все это то есть ее загадочность, какая-то сила - моя выдумка?
   Она заметила во мне перемену. Глаза ее, по-моему, стали насмешливы. Однако Лю спала с голоса.
   - Есть человек, который привел когда-то Ирину сюда, - сказала обиженно. - И здесь, с помощью этой старой лгуньи, Ирина и пошла к тому убийству, которое видели и вы.
   - Здесь это было?
   - Даже в этом номере. Хотите - я вам все покажу?
   - Что ж... - Я встал и попытался раздвинуть шторы.
   - Не смейте! - Она приказывала. Это был уже гневный голос страсти, сердца. - Пусть будет так...
   Я пожал плечами и возвратился к ней на диван.
   - Ее мог убить любой. И вы в этом могли убедиться. Мальчуган... Злодей... Такой, какой убил медсестру... Но ее убил другой. Когда привел ее сюда, - этим уже и убил. Девочку с полными ножками. Девочку, которой отпущено природой безумие страсти... Вам этого не понять. Вы всю жизнь пользовались женщинами третьего сорта. Все было у вас так, но не так. Это старая дама, которую вы называете директором, потворствовала ему. Он был начальником...
   - Это старо, - пробурчал я, - разве вы не знакомы с сегодняшней жизнью? Они сами идут сюда, слетаются, на огонек, эти девочки с полными и тонкими ножками. Мир теперь грешен до отвращения. И вообще... Мне надо спешить на поезд. Был рад с вами познакомиться.
   Мне показалось все уже не интересным.
   - Почему вы предупреждаете меня о моей безопасности? - спросил я уже грубо.
   - Да, вашей. А не чьей-нибудь другой. Конечно, это ваши дела. А мои... Это мои дела!
   - Почему я бежал сегодня по вашей милости к Добрюку?
   - Потому что вы... Вы стали жестоким. У вас умерло чувство сострадания к наказанным небом.
   - Мистика, - захотел я сбросить ее ладонь с моей руки.
   - Глупец. Если все предопределено... Если кому-то быть убитым, а кому-то убить... Тогда Добрюк прав!
   - Мне, выходит, надо перед убийцами-подонками сюсюкать? Становиться на колени?
   - Нет, не сюсюкать. Говорить тихо. Однако нельзя злом призывать к добру. Все у вас не так, не так! Вы стали писать не так.
   Меня начинала раздражать ее манера подобным образом говорить. Говорить рубяще. Всезнающе.
   - Не думайте так обо мне, - посоветовала кротко она.
   - Как? Чего вы вдруг решили, что я думаю о вас?
   - Вы сейчас подумали, что я нетерпима, заносчива...
   - Верно, подумал. Кроме того, вы вмешиваетесь в мою жизнь.
   - Это вы вмешиваетесь в чужую жизнь, - спокойно отпарировала она. Сейчас вас позвали, чтобы вы поглядели на очередного подонка семнадцати лет, который убил женщину. У этой женщины осталось двое малышек - четырех и двух лет. Он ворвался к ней в кабинет и бил ее топором просто так, ни за что. В этот день он хотел кого-либо убить... Но позвольте вас спросить, разве для того чтобы увидеть очередную дрянь, надо было так спешить?
   - Но вы же сами внушили Добрюку, чтобы я был там. Разве не так?
   - Браво, вы уже верите, что есть люди, которые могут внушать.
   - Наверное, естественно. Колдуны, вожди. У меня, как и у других, все смешалось. Я начинаю верить, что люди ходят порой под гипнозом. Они не видят очевидного. Так было и так есть. А потом, как после драки, машут кулаками.
   - И все-таки, почему вы побежали, когда Добрюк позвал вас?
   - У меня такая профессия. Бежать туда, где интересно.
   - Вы когда-либо продавались?
   - Оскорбляете.
   - Ваш газетный суд, стоило лишь приоткрыть краны, хлынул на общество лавиной. Это уже не суд, а расправа. Почему вы так доверчивы? Почему не ищете главных виновников?
   - Кто главный виновник в этой истории?
   - В убийстве Ирины?
   - Об этом я и спрашиваю.
   - Я уже вам ответила. Эта старуха и тот. Найдите его. Бесполезно говорить в этой истории, что ее, Иринин, мальчик ушел на три года. Здесь не это. Есть тот, виновный.
   - Говорите яснее! Кто он? Кто?
   - Он - почти каждый из вас. Вы, мужчины, стали более продажны, чем женщины... Но он, тот... Он жив, здоров. Найдите его. Но не продайтесь. Он попытается вас обмануть.
   - Я не из тех. Не продаюсь.
   - Вам это так кажется. На самом деле вас только позовут, вы бежите. И продаетесь... За мелочь... Вам рассказывают, что было так, а не так. И вы...
   - Я выполняю свой долг, как могу.
   - Долг? Поддерживать все то, что осталось от Системы?
   - Вы не доверяете мне... Потому вы гнали меня от очередной жертвы. Скажите, как вам удалось вытравить из записки слова? И что означает эта аббревиатура - ЧСН?
   - Вы не знаете и этого?! - Восклицание ее было неподдельным, оно означало крайнее удивление. - Но это же ныне знает каждый нормальный человек!
   - Я, выходит, ненормальный... Я догадываюсь... Догадываюсь, это человек... Не знаю, не знаю! Может, иной... Но я хотел бы спросить: почему вы считаете, что в мое здешнее дело кто-то должен вмешиваться? И учить меня моему делу? И не верить мне!
   - Это уже другой вопрос. А первый... Вы мне все-таки поможете? Пойдете со мной, чтобы они оставили меня в покое?
   - Если ваша власть над подобными записками так могуществена, разве вам нужны защитники? Причем неквалифицированные? - Я был ироничен.
   - Я не хочу, чтобы вы вмешивались и в это дело, - сказала, помолчав, она. - Я враз раздумала.
   - В какое дело? В дело этого малолетнего убийцы?
   - Нет. Я говорю об убийце Ирины.
   - Поясните.
   Я все-таки обиделся. "Я враз раздумала!" Что позволяет она себе? Так свысока судить всех!
   - Я знаю, о чем вы думаете. Не обижайтесь на меня. Да, я раздумала. Впрочем, раздумываю...
   - Разрешите действовать впредь так, как будете приказывать вы! - Я заводился.
   Она не обратила внимание на мое ерничание.
   - До этого своего убийства, - заговорила тихо, с раздумьем, - тот звереныш жил, как живут все его сверстники из маленьких городков. Издевательства начинаются с детского садика. Потом издеваются в школе, на улице. Этот тихий мерзавец поступил в училище. И тут его били, унижали. Что сделать, чтобы вознестись? На ком отыграться? И вот жертва медицинская сестра...
   - Выходит, не виновен?
   - Зачем же так? Конечно, виновен. Но он исполнитель воли общества, доведшего его до психоза.
   Я снова пожал плечами и сказал:
   - Не больно и свежая мысль. Не все будут убивать только потому, чтобы вознестись.
   - Жизнь от рождения и смерти... За час, за день, за неделю вы узнаете это. - Ее мелодическая манера речи охлаждала меня. - Вы делаете вид, что во всем разобрались. А разве вы умирали? А разве помните, как родились? От вас скрыты те загадочные дни. Никто в деталях вам не рассказывал, как свершилось чудо... Вам бы все это помнить, тогда вы никогда бы не ошибались. А если бы умерли, вам легче было бы понять умерших...
   - Убитых, - поправил я. - Выходит, мне надо быть убитым, чтобы понять убитого? Но разве тогда я уже буду нужен?
   - Чтобы судить об убитом, надо быть убитому.
   Это был ее решающий голос в нашем немного запутанном диалоге. Я понимал ее: она хотела мне сказать, чтобы я подходил к разным убийствам Ирины и медсестры по-разному. Но этот сам подход к разным убийствам был само собой разумеющимся. И что же? Дальше-то? Чтобы судить об убитом, надо быть убитому?! Какая нездешняя, неземная мысль! Кто так может сказать?!
   - Я понимаю, о чем вы думаете, - послышался вдали ее голос.
   Мимо меня мелькнула тень. Я слышал, как щелкнул замок. И выбежал в коридор. Тут же захлопнулась дверь моего номера. Я попытался побежать в ту сторону, и тут же, ощутив толчок в плечо, отлетел к стене. Вверху горела лампочка. С ужасом я подумал, что надо идти за ключом, мой остался в запертом номере. Там меня увидит директорша... О чем я должен с ней поговорить? Не помню!
   - Не ходите со мной. Я раздумала! - Опять вдали послышался голос.
   Я знал по статистике: продолжается рост преступности; личному составу внутренних дел все труднее справляться с нарастающим валом преступлений; нагрузка на одного сотрудника уголовного розыска по зарегистрированным преступлениям возросла почти на четверть - с семнадцати до двадцати одного оперативно-розыскного дела... И т.д. и т.д. Боже, милый Добрюк! Да тут не надо и показывать таких подонков, чтобы понять весь ужас сегодняшней жизни. Стоит лишь поглядеть вокруг!
   Я тарабанил на машинке об убийстве Ирины, прикатив в свой город. Я позабыл о предупреждении Лю не писать. "Это не ваше дело! Есть другие, которые будут чистить конюшни!" В конце концов, а что я буду делать, если перестану писать? Это же своего рода наркотик - выворачивать пласты уголовной хроники, а?
   Мне казалось, что материал об убийстве Ирины выглядит и серьезнее и в чем-то убедительнее, если хотите - поучительнее, хотя все во мне протестовало. Я ведь решил окончательно, что не стану писать больше об убийстве Светланы, не стану восстанавливать испорченную, наверное, Лю рукопись. Зачем? Пока восстановишь... Да лучше потом, после этой повести, написать заново что-то. Или вообще не писать!
   Так я и повторял: "Кому это нужно! Кому это нужно!" И строчил, подыскивая слова и о Ледике, и его жене, убитой так жестоко, и о "воре в законе", и о всех ребятах-оперативниках. Звонок уже надрывался. И в первые секунды, еще в общем-то толком не разобравшись, я не мог понять, что хочет этот человек от меня лично. Наконец, он объяснил. Он хочет, чтобы я обязательно описал эту историю о его трагически погибшей супруге (слово "трагически" он подчеркивает). Оказывается - муж так трактует смерть ушедшей из жизни Светланы. Он так хочет...
   - Зачем это вам? - закричал я, хотя слышимость была отличной.
   - Зачем? - ответил он, тоже криком. - А не знаю!.. Может, хотя бы напомнить, что она жила... Вы знаете, - продолжал он кричать, - мы жили все-таки хорошо... - Вдруг глухие стоны донеслись до меня. - Зачем, а? Зачем?! Зачем мы все это затеяли? Да лучше бы я получал аспирантские крохи! Я не хочу, вы слышите?.. Не хочу так больше жить! Вы и напишите... Не хочу!
   - Успокойтесь! - стал я упрашивать его. - Уже ничего не вернешь!
   - Это неправда! Не затопчет никто, что у меня было с моей любимой... Нет, не смейте писать о ней плохо! Жила материально со мной плохо. Это верно. Все жили так! Лишь кучка сволочей жила хорошо. Они кормили нас бумажными лозунгами... Но мы жили лучше их. И если она била по мордасам насильника... Это - хорошо! Она осталась чистой... Понимаете, чистой! Не копайтесь в грязном белье! Я в случае чего найду вас на краю земли...
   - Дочь с вами? - крикнул опять я.
   - Нет, она у ее родителей.
   - Зачем вы уехали так далеко от дочери?
   - Светины родители - замечательные люди. У них ей хорошо... Вы, что же, видели девочку?
   Из всего, что я видел там, - его девочка меня более всего потрясла. Лицо у нее было непрощающее, глаза колючие, злые, совсем взрослые, когда она узнала чужого дядю и показала на него:
   - Это он увез маму!..
   Я и читал потом эту стостраничную писанину глазами этой девочки. Зачем пишу? Для кого пишу? Нет, я не хотел отчитываться перед отцом этой девочки. Отец многое не знает. Его красивая жена была не прочь погулять с чужими мужчинами, закрыв свою девочку на ключ. "Так делают все"... Кто мы? Куда идем? На что надеемся? Если наши жены теперь открыто гуляют с чужими мужьями, уезжая от нас. Но кто - не "мужья"? Мы, мы? Все мы? И все мы лжем друг другу?
   Я опять ухватился за стостраничную рукопись - нужна! Я выбрасывал из рукописи все лишнее, выбрасывал эту дешевую мораль - вон, вон! Тысячи, пять тысяч, миллион людских потрясений, и все идет всякий раз не так, как было. Но идет хуже, чем всегда. Общество становится страшным.
   Вместе с тем я потихонечку стал писать о Ледике, его убитой жене. Я видел глаза Ледика, этого растерянного, совсем не похожего теперь на себя - человека, которым был когда-то. Глаза эти были такие просящие, такие безысходные, что я стал понимать: кто-то ведь обязан подать таким людям милостыню! Вдруг он действительно не убивал? Вдруг все это наговоры? Кому он помешал? Жил, работал, учился, служил... И теперь - конец? Он говорит: что вы, зачем я бы ее убивал? Ему Васильев в ответ: "Не говори не убивал. Кивни, и я пойму..." Не кивает!
   По ночам я уже страстно работал с новой рукописью. Старая путем загадочного вмешательства Лю была в дырах, пустотах. Как необетованная земля. И Ледик исправно ложился на новые чистые листы, и теперь был у меня другим - порой беззащитным и неприятным. Господи, что делают с людьми случай и обстоятельства!
   Я знал о нем уже многое. На вопрос Струева, почему же все-таки пошел к жене, Ледик ответил: приехав в свой город, он почувствовал близость и к жене, и к дочери. Ведь не разводились! Мать в своих письмах считала развод естественным исходом их отношений, и он, лишь шагнув на перрон с чемоданом, вроде с ней соглашался. Было даже легко от мысли: зачем усложнять? Еще погуляю! А алименты... Мать писала - выплатим. "Мой мальчик поживет, осмотрится, поедет поступать учиться"...
   Давал ли он телеграмму Ирине о своем приезде? Нет, не давал. Но она знала, что он приедет. Ходил по городу и думал: Ирина знает! Думал об этом постоянно, однако без особого напряжения. Ну и что? Но в разросшемся без него городе многое было связано с ней. Связаны эти городские улицы, по которым они когда-то ходили. Здесь, у автобусной остановки, после окончания десятилетки, сбежав от всех, они впервые поцеловались. До этого они никогда не целовались. У нее была своя компания, у него - своя. Но здесь они все вдруг решили, здесь, уже позже, приехав в магазин, покупали материал на свадебное платье. У нее оказалось много денег.
   - Кто тебе столько отвалил? - спросил, не веря своим глазам.
   - Баушка. - Говорила так всегда.
   - А с чего это?
   - Хочет, чтобы я была богата.
   Ледик работал тогда проходчиком, зарабатывал немало, однако таким деньгам удивился.
   Знал бы все наперед - повернул домой, к родителям! У него же были письма, как она вела себя тут, без него. "Показания". Ледик шел по поселку и откуда ему было знать, что свернет сюда, к ней, на новую ее квартиру? Главное, Ирина была дома. Она растерянно стояла у стола. Когда он положил ей руки на плечи, хотел поцеловать, замотала головой и простуженным голосом попросила: