Юлия Алейникова. Ангел Смерти

   Мысли эти показались Лене здравыми и тревожными. Ведь он расследует убийство, в таком случае он должен изучать все контакты покойного. Семья, конечно, тоже входит в круг подозреваемых, но ведь Лена мужа не убивала.
   – А кто об этом знает, кроме тебя? – задала она себе вслух вопрос. – Елки-палки!
   Лена уже стояла на ногах, крепко сжимая от страха руки. Боже мой! А ведь у нее действительно есть мотив, и она предприняла попытку; а если они нашли капсулы «Орантола» и сделали анализ? А если она оставила какие-то отпечатки или еще чем-то себя выдала?
   – Нет, нет, нет! Я была осторожна! – принялась уговаривать себя вслух Лена.
   После отравления капсул она выбросила мышьяк на помойку, в нескольких кварталах от их дома. С тех пор прошла почти неделя, мусор наверняка давно вывезли на свалку, никаких следов найти невозможно. Перчатки отправились туда же. Никаких доказательств нет!
   Или есть? А если следователь окажется непорядочным и решит не искать истинного убийцу, а предпочтет все свалить на нее? Ведь бывает такое?
   К кому же ей обратиться? Надо пожаловаться кому-нибудь на работу этого следователя. Господи, Толя всегда знал, кому и когда звонить. У него были связи, знакомства, он мог решить любую проблему. А она? Она, безмозглая дура, всю жизнь посидела на шее у мужа, даже машину водить не научилась!
   Лена вдруг осознала свою полную беспомощность перед жизнью. Она так привыкла жить за спиной у мужа, что не имела ни малейшего понятия о многих вещах. Она даже не знала, в каких банках хранятся их деньги и сколько их. Следователь спросил ее об их с мужем сбережениях, и она честно ответила, что все деньги хранились на счетах мужа, она этих вопросов не касалась. Что же до суммы накоплений, то, по словам Анатолия, они составляли несколько сотен тысяч долларов. Кажется, триста с чем-то. Книжки муж хранил в сейфе на работе… книжки? Какие книжки, сейчас у всех банковские карты! Она даже этого не знает! Лена с горечью тряхнула головой. А хранить их на работе было надежнее. Больница хорошо охранялась. Его кабинет стоял на сигнализации, в коридоре были установлены видеокамеры, а в кабинете имелся надежный сейф… даже два. Один внутри другого. Однажды Толик показывал Лене, как надежно он хранит их добро. И Лену все это вполне устраивало, мужу было лучше знать, как хранить сбережения. Ей он всегда выделял необходимые суммы. Ни в чем не отказывал, а у нее не было привычки предъявлять завышенные претензии.
   И вот сейчас, после смерти Толи, она задумалась: а как она теперь получит эти деньги? Куда идти и где о них спрашивать, и не присвоят ли их чужие люди? Вопросы были отнюдь не праздные и очень ее встревожили. Надо срочно навести справки. Надо кому-то позвонить и все выяснить.
   Но вот кому? Может, этому следователю? Или лучше обратиться к постороннему юристу? Конечно, не объясняя всех подробностей. Лена была в замешательстве.
   А как быть с квартирой, дачей и прочим? Что ей теперь делать?
   Лена зашагала по комнате. Надо позвонить подругам и спросить, нет ли у кого-нибудь знакомого грамотного юриста. Лена не привыкла обращаться к посторонним за помощью, все ее проблемы решал Толя. Но теперь его нет, а жить как-то надо, и лучше позаботиться обо всем заранее. И Лена отправилась за записной книжкой. Ни обеда, ни ужина она не приготовила, и дети, придя домой, были поражены увиденной ими картиной. На кухне стояли посреди стола грязные чашки! Кровать в спальне была смята, дверцы шкафа распахнуты, а в гостиной посреди стола высилась бутылка коньяка и грязный же бокал. Бокал стоял прямо на полировке, без всяких салфеточек. Тут же лежала открытая коробка конфет. А мама – не накрашенная, небрежно причесанная, сидела у телефона, не проявляя никакого беспокойства по поводу царившего вокруг хаоса. Впервые в жизни дети испытали настоящее потрясение, даже смерть отца не произвела на них такого впечатления. Ведь с ними была мама! Несгибаемая, надежная, железобетонная, бесстрашная, умная, рассудительная, умеющая держать любой удар. Ей было по плечу все. Она никогда не теряла присутствия духа, с ней было спокойно и надежно. И недавний разговор Никиты с матерью подтвердил их уверенность в том, что бояться нечего. Да, отца не стало, но деньги есть, а в остальном можно положиться на маму.
   И теперь на их лицах читалась глубокая, неподдельная паника. Их мать не могла допустить такого! С ней что-то случилось! А что, если они переоценили ее? А если она не такая, как они думали? Что с ними будет?
   – Может, она заболела? – шепотом спросила Полина, стоя в дверях гостиной и с испугом глядя на брата. – Может, у нее температура?
   – Не говори ерунды. При чем здесь тогда коньяк и грязная посуда? Нет. Что-то не так! Иди к себе, я попробую поговорить с ней.
   – Давай вместе. – Полине вовсе не хотелось сидеть у себя и мучиться неизвестностью, пока Никита будет разыгрывать из себя «большого».
   – При тебе она не будет так откровенна. Иди. Я все тебе расскажу. И знаешь что? Убери-ка на кухне. И приготовь что-нибудь пожевать. Хоть макароны. Есть ужасно хочется.
   Полина ушла, а Никита продолжал стоять в дверях, глядя на мать. Она его не замечала. Она разговаривала по телефону, держа наготове блокнот и бездумно водя ручкой по бумаге. Его мать никогда так не делала. Она либо писала, либо нет. Это была мелочь, но Никита с рождения был внимателен к мелочам. Он был очень замкнут, наблюдателен и склонен к анализу. Причем своими умозаключениями он никогда ни с кем не делился, считая откровенность явлением, близким к стриптизу. Ведь никому не приходит в голову переодеваться на людях, так почему же надо свои мысли вываливать на всеобщее обозрение? Особенно учитывая тот факт, что мысли у окружающих, как правило, были примитивными, поверхностными, убогими, крайне банальными. Сродни чахлому телу с дряблыми мышцами или женскому целлюлиту. Такие… гм… вещи рекомендуется держать при себе.
   Друзей у Никиты никогда не было, но приятелей было много. Он охотно обсуждал с ними фильмы, музыку, девушек, но все его высказывания были обезличены и нейтральны, дети его неискренность ощущали, но поскольку в ней не было ничего оскорбительного или агрессивного, мирились с ней. А с годами у Никиты даже появилась репутация человека глубокого и загадочного.
   На самом деле Никита этой своей замкнутостью временами тяготился, поскольку привык держать в себе не только мысли, но и чувства, и эмоции, а справиться с таким грузом в подростковом возрасте не так-то и просто. Но иначе он жить не мог, поскольку был плоть от плоти своих родителей. Особенно сильное влияние на Никиту имела мать. Она была образцом, эталоном, идеалом, абсолютно всем. Никогда в жизни Никита не встречал никого более достойного и совершенного, чем она. В основном потому, что остальные люди с удивительным легкомыслием демонстрировали миру свои слабости и несовершенства, а мать с ними всегда боролась и успешно побеждала.
   Но сейчас с ней случилась беда, Никита пока не знал какая, но был готов поддержать ее, подставить плечо. Одно он знал твердо: смерть отца не могла так ее подкосить, произошло что-то еще. Он выяснит, что, и поможет ей. Обязательно.
   Никита вошел в комнату и, подойдя к матери, положил руки ей на плечи, как делал иногда отец, когда она была расстроена, и тут случилось и вовсе что-то ужасное. Мама обернулась к нему, взглянула ему в лицо своими влажными несчастными глазами и, уткнувшись лицом ему в живот, заревела. Как девчонка.

Глава 9

   Андрей Петрович Усов сидел у себя в кабинете и смотрел на полученную им справку. Справка была выдана районным судом Московского района и сообщала о дате слушания по делу о разводе Бурмистрова А.И. и Бурмистровой Е. С. Истцом выступал Бурмистров.
   Та-ак! Андрей Петрович откинулся на спинку кресла и уперся взглядом в здоровую белоснежную махину на плакате, символизирующую счастливую жизнь в средиземноморском раю. Похоже, покойный Бурмистров оправдал его надежды, оставив толстый пласт неразрешенных проблем в личной жизни.
   Вопрос, стоявший перед Андреем, был прост. Кто соврал? Вдова или покойник?
   Рассмотрим вариант первый. Бурмистрова знала о грядущем разводе, но по каким-то своим соображениям от всех скрывала этот факт, да еще так мастерски, что ни коллеги по работе, ни родственники, ни собственные дети понятия ни о чем не имели. И даже его смогла обвести вокруг пальца! Он ей поверил. Такой высококлассный обман требует недюжинных усилий. Ведь врать приходится круглосуточно. И не просто врать, а ежесекундно имитировать полнейшее благополучие. Такие усилия должны как-то окупаться.
   Бурмистрова говорила, что у мужа были накопления на сумму в триста тысяч долларов или что-то около того. Скобелева сообщила ему, что покойный обещал жене щедрое содержание в случае мирного развода. Интересно, это сколько? Вопрос был далеко не праздным, и Андрей Петрович взялся за телефон.
   – Ирина Владиславовна, добрый день, Усов беспокоит, из следственного отдела. Взаимно, – кивнул головой Андрей на горячее приветствие юрисконсульта. – Ирина Владиславовна, не могли бы вы припомнить, какие именно условия предлагал господин Бурмистров супруге при разводе? Конечно, если он вообще вас информировал о своих планах, – последняя фраза была стандартным «крючком», стимулирующим откровенность оппонента.
   – Разумеется, я в курсе! – тут же гордо заявила Скобелева. – Он предполагал оставить ей квартиру, дачу и ежемесячно выплачивать алименты в размере сорока тысяч рублей на детей, отдельно оплачивать их занятия, лечение и отдых. Но содержать саму Бурмистрову он, естественно, больше не собирался.
   – Разумеется. Благодарю за помощь.
   – Вы уже провели обыск? Нашли что-нибудь? – услышал Андрей торопливый вопрос, когда уже собирался проститься и повесить трубку.
   – Я не уполномочен отвечать на подобные вопросы, – не без удовольствия ответил Усов, вешая трубку. Железная блондинка его раздражала.
   Итак. Сорок тысяч в месяц. Четыреста восемьдесят тысяч в год. Плюс занятия, отдых, лечение детей. Округлим до пятисот пятидесяти. Дальше Андрею понадобился калькулятор. Триста тысяч наследства в переводе на рубли составляет примерно девять миллионов, разделить их на пятьсот пятьдесят тысяч… получается шестнадцать лет. Вряд ли Бурмистров планировал так долго выплачивать алименты. Его сыну уже шестнадцать лет, дочери двенадцать. Да. Убийство Бурмистрова, очевидно, было выгодно вдове. Но ведь не все убивают бывших мужей из-за вопроса о разводе.
   Рассмотрим другой поворот. Скобелева дамочка властная, жесткая. Сперва она завела роман, подмяла под себя Бурмистрова, потом начала его шантажировать, требуя развода. Чем именно шантажировать – вопрос отдельный, тут надо покопаться. У Бурмистрова крепкая идеальная семья, двое детей, одно дело – роман на стороне, другое – развод. К такому повороту он мог быть не готов. Чтобы успокоить любовницу, он подает заявление о разводе, возможно, в ее присутствии, она успокаивается, а он планирует заявление потом тихонько забрать. Жене, естественно, о своих махинациях он ничего не сообщает. В это же время он пытается решить вопрос со Скобелевой, разойдясь с ней полюбовно. Скобелева далеко не дура, она понимает, что от нее хотят избавиться, и из мстительности травит любовника. Вторая версия понравилась Андрею Петровичу больше, потому что ему не нравилась Ирина Владиславовна. А возможно, она хотела убить Бурмистрова не только из мстительности. Кто знает, что связывало эту парочку помимо любовных утех? Может, она помогала ему документы подделывать, а он ей взамен сладкую жизнь обещал, но деньги зажал? Пришлось бедняжке его грохнуть, чтобы забрать причитавшуюся ей долю.
   Кстати! Пора проверить сейф господина Бурмистрова и прояснить его реальное финансовое положение.
 
   Весть о готовящемся в кабинете покойного главврача обыске облетела больницу со скоростью шквалистого ветра. Так что, когда Андрей Петрович в сопровождении директора больницы, начальника отдела по управлению персоналом, специалиста по вскрытию сейфов и старшего лейтенанта Окунькова подходил к кабинету, начальственный коридор заполняла плотная толпа сотрудников и ходячих больных, не очень-то осведомленных о сути происходящего, но очень чувствительных к нездоровым сенсациям.
   – Михаил Георгиевич, – укоризненно обратился к директору больницы Андрей Петрович, – будьте любезны, наведите порядок во вверенном вам учреждении. Я же просил не афишировать происходящее!
   – Клянусь вам, я представления не имею… – краснея, как барышня-гимназистка, пробормотал директор и грозно зыркнул на завкадрами, мощную матрону, отбивавшую рядом с ним чеканный шаг по казенному линолеуму крепкими ногами в удобных полумужских ботинках. – Розалия Карповна, разберитесь! – И они с Андреем Петровичем нырнули в приемную покойного Бурмистрова, где оборону держала Кайса Робертовна.
   Получив разрешение на обыск, Андрей Петрович тщательно изучил записные книжки покойного, его ежедневник, планшет и телефон, но так и не смог обнаружить даже намека на код сейфа. Поэтому, прежде чем перейти к механическому вскрытию замка, они с Домодедовым – это была фамилия специалиста по сейфам – опробовали стандартный набор комбинаций, а именно даты рождения хозяина сейфа, его родных и близких, дату бракосочетания, окончания школы… Не сработало. Очевидно, Бурмистров был не так прост и доверчив, как большинство его сограждан. Ни жена, ни любовница, ни секретарша этими сведениями также не обладали. Пришлось вскрывать. Времени этот процесс в умелых руках Домодедова почти не занял, и вскоре Андрей Петрович с интересом разглядывал содержимое железного ящика.
   Помимо печати и рабочих документов, Андрей Петрович обнаружил в маленьком сейфе несколько банковских карточек. Две из них явно принадлежали иностранным банкам. Сберегательная книжка Сбербанка, с накоплениями на сумму в триста тысяч пятьсот семьдесят пять евро, копии каких-то документов, а также – предположительно – ключ от банковской ячейки какого-то неизвестного банка. Все это было описано, оприходовано и тут же изъято. На протяжении всего обыска двери кабинета неоднократно пыталась штурмовать Скобелева, параллельно атакуя Андрея Петровича настойчивыми звонками с требованием ее личного присутствия при обыске и в качестве юрисконсульта больницы, и близкого Бурмистрову человека. Усов ее натиск умышленно проигнорировал, категорически запретив привлекать Железную блондинку к мероприятию.
   Во-первых, ее настойчивость настораживала его. Во-вторых, Усов пока и сам не знал, что скрывается в сейфе покойного. В-третьих, он не намерен был делиться информацией с подозреваемой, и в-четвертых, слишком мало он был осведомлен об истинной природе взаимоотношений покойного Бурмистрова со Скобелевой. Пусть подергается.
   Когда содержимое сейфа было изъято, Андрей Петрович отправил Окунькова с документами в контору, сам же решил остаться в клинике и побеседовать наконец с коллегами покойного главврача. Потому что версию убийства на служебной почве никто пока не отметал.
   – Вы не были лично знакомы с Анатолием Игоревичем, – с легкой укоризной в голосе произнес директор больницы.
   Михаил Георгиевич Дроботенко смотрел на Андрея Петровича кротким взглядом печальных, как у старого бассета, красноватых глаз. Вид директор больницы имел какой-то… несоответствующий. По мнению Андрея Петровича, современный руководитель подобного уровня должен быть бодрым, энергичным и успешным. Михаил Георгиевич был кротким, печальным и каким-то прилизанным. Его овальная по форме голова слегка утолщалась к подбородку, словно овал этот начал оплывать, будучи не в силах удерживать правильные очертания. Волосы Михаила Георгиевича, прямые, неопределенного коричневато-русого цвета, липли к голове и так же слабовольно стекали к шее, на макушке светилась маленькая, пока еще едва наметившаяся проплешина. Рыжеватые усы грустно свисали на подбородок, прикрывая безвольную линию рта. Покатые плечи, оплывшая талия, вялая походка – все в образе Михаила Георгиевича свидетельствовало о том, что перед вами сидит бесхребетный неудачник, этакий безответный кисель. И тем не менее сидел он в кресле директора крупнейшей в городе больницы, чем вызывал глубокое недоумение и настороженность со стороны Андрея Петровича.
   Директор явно был не прост. Очень не прост! Андрей таких людей не любил. А потому тут же решил, что уделит кроткому Михаилу Георгиевичу особое внимание. Больно уж безобидный образ избрал себе господин Дроботенко.
   – Анатолий Игоревич был человеком в высшей степени выдержанным, ответственным, вдумчивым, – продолжил Михаил Георгиевич. – Я, за долгие годы совместной работы с ним, не могу припомнить ни одного случая, чтобы он повысил на кого-нибудь голос или позволил себе резкое высказывание в адрес коллеги. На него всегда можно было положиться. Он никогда не принимал скоропалительных решений, был в высшей степени надежен, в меру решителен и дальновиден. Идеальный руководитель, идеальный подчиненный.
   Да, похоже, слово «идеальный» в отношении семейства Бурмистровых превращается во что-то вроде родового проклятия. Они все идеальны. Идеальная жена, идеальный муж, идеальные дети, идеальная семья, идеальные сотрудники, руководители, начальники и подчиненные. Андрей Петрович почувствовал легкое раздражение.
   – Михаил Георгиевич, давайте будем откровенны. Я расследую убийство вашего коллеги. Умышленное убийство! – надев на лицо грозную маску карающего правосудия, проговорил Андрей, сложив перед собой на столе руки и подавшись к собеседнику всем телом. – Как минимум, один враг у покойного Бурмистрова все же должен был иметься. Вам так не кажется?
   Михаил Георгиевич как-то неопределенно дернул головой, словно не мог найти в себе сил признать очевидное, но совершенно немыслимое в его благополучном заведении явление.
   – И в ваших интересах помочь мне обнаружить его. Иначе я справлюсь и без вашей помощи, но с большим шумом и, возможно, с неприятными для сотрудников больницы побочными последствиями.
   Как и предполагал Андрей Петрович, больше всего в жизни Михаил Георгиевич не любил «шума». А еще больше, если такое вообще возможно, – побочных последствий, под которыми он, вероятно, как и Андрей Петрович, подразумевал вскрытие крупных и мелких нарушений в работе больницы, в основном в ее финансовом аспекте. А может, и еще что-то – похуже. Вся гамма переживаний директора тут же отразилась на его лице, мгновенно словно бы подернувшемся рябью, как горное озеро, которое еще секунду назад сверкало зеркальной гладью и вдруг ожило и заволновалось под дуновением свежего ветерка.
   – Ирина Владиславовна Скобелева была его любовницей, – выдавил наконец Михаил Георгиевич, покрываясь испариной. – Очень решительная особа. Я не знаю всех подробностей, но если кто и мог бы… – Он тяжело вздохнул и промокнул выступившие на лбу капельки пота.
   – Как давно Скобелева работает в вашей больнице? – строго спросил Усов, не прерывая зрительного контакта с деморализованным Дроботенко.
   – Чуть больше года.
   – И как давно начались отношения Скобелевой с покойным?
   – Насколько я знаю, почти сразу. Вы знаете, я в таких вещах не очень-то разбираюсь, мне сообщила об их отношениях секретарша, если хотите, я могу ее пригласить, и она все вам расскажет.
   – Не стоит. Будет удобнее, если я побеседую с ней в приемной. Как зовут девушку?
   – Олечка. Ольга Викторовна, – поспешно поправился Михаил Георгиевич.
   – Чудненько! – кивнул Андрей Петрович, поднимаясь. – Я пока что с вами не прощаюсь, возможно, у меня еще будут к вам позже вопросы.
   Андрей Петрович вышел в приемную и плотно прикрыл за собой дверь. В приемной за большим секретарским столом сидела хорошенькая брюнетка лет двадцати восьми, стройненькая, в белой блузке с пышным жабо, в узенькой темной юбке и туфлях на высоченном каблуке. Да, Михаил Георгиевич, в отличие от покойного Бурмистрова, изысканным вкусом явно не отличался.
   – Олечка, ваш шеф разрешил мне похитить вас на полчасика, – ласково глядя на секретаршу, промурлыкал Андрей Петрович. – Вы не откажетесь выпить кофе с рядовым сотрудником правоохранительных органов?
   Олечка расплылась в довольной улыбке и милостиво кивнула, даже не поинтересовавшись, с чего это незнакомый сотрудник органов воспылал желанием попить с ней кофе и когда это они успели познакомиться и перейти на «ты», восприняв все происходящее как должное.
   Милая девушка, отметил про себя Андрей. Настоящая находка для сыщика. Если бы все его сограждане были такими же простодушными и отзывчивыми, раскрывать преступления было бы сплошным удовольствием.
   Олечка радостно цокала каблучками по коридору, направляясь к кафетерию, когда им навстречу попался пожилой седовласый мужчина в халате, с аккуратной седой бородкой в духе испанских грандов Эль Греко.
   – Ой, Родион Михайлович, спасибо вам большое! Маме гораздо лучше! Она теперь спит крепче меня и стала гораздо спокойнее! – Олечка кинулась к мужчине и, чмокнув его в морщинистую щеку, вернулась обратно к Андрею.
   Седовласый залился румянцем, часто заморгал глазами и забормотал что-то невразумительное.
   – Это Родион Михайлович, – с удовольствием пояснила Олечка. – Он раньше врачом работал, в другой больнице, а потом вышел на пенсию и к нам устроился простым санитаром! Удивительный человек. У нас его все обожают.
   – А почему санитаром? – удивился Андрей.
   – А он говорит, что врачей и так много, а он просто людям хочет помогать. Он одинокий, так что ему дома делать нечего, он все время на работе проводит. Мне, пожалуйста, кофе и торт шоколадный, – без всяких пауз и переходов распорядилась Олечка, поскольку они уже добрались до кафетерия.
   Андрей встал в очередь, а директорская секретарша устроилась за столиком у окна. Он принес ее заказ.
   – Ну, что вам рассказать? – с удовольствием слизывая взбитые сливки с ложечки, спросила Олечка, демонстрируя полнейшее понимание происходящего.
   – Ну, например, о том, кто мог убить Бурмистрова? – решил поиграть в простодушие Андрей Петрович.
   – Ну, вы даете, откуда-то мне знать?! – искренне возмутилась Олечка.
   – Тогда расскажите мне о его отношениях со Скобелевой, – решил удовольствоваться малым Андрей.
   – Ну, Скобелева, едва у нас объявилась прошлой зимой, сразу же на главного глаз и положила. Причем так нагло, словно он только ее и дожидался! А у нас, между прочим, и до нее некоторые незамужние дамочки пытались Анатолия Игоревича к рукам прибрать – и ничего у них не вышло. Все на него уже рукой махнули. А тут появляется эта щука крашеная – и нате вам! – Олечка от возмущения затолкала в рот чуть ли не половину куска торта разом.
   – Я вижу, вам Скобелева почему-то не нравится? – с легкой усмешкой спросил Андрей Петрович.
   – А почему она должна мне нравиться? Только вы ей ничего не говорите, а то я вам больше ничего рассказывать не буду! – спохватилась Олечка.
   – Могила! Так за что вы ее так не любите?
   – А за что ее любить? Наглая, самоуверенная, строит из себя мисс Вселенную, а у самой сорок четвертый размер обуви!
   – А это важно? – озабоченно спросил Андрей, стараясь сохранить серьезное выражение лица.
   – Для кого как. И вообще, не понимаю, что в ней Бурмистров нашел? У нас столько симпатичных девиц работает, начиная с медсестер и заканчивая завотделениями, а он эту крашеную акулу выбрал. Взять, например, Абрамову из офтальмологии, – тарахтела взахлеб Олечка. – И умница, и красавица, доктор наук, лицо, фигура, и человек приятный. Сколько лет она к Бурмистрову неровно дышит? И что толку? Ничего! А эта… не успела явиться – и готово дело! Куда только Кайса смотрела? – недовольно фыркнула Олечка, с грустью осматривая пустую тарелку из-под торта.
   – А при чем тут Кайса Робертовна?
   – Ну как же? Она за Бурмистровым бдела, как дуэнья за девицей на выданье. Честь начальственную берегла! У нас все уже давно поняли: хочешь заполучить Бурмистрова – понравься Кайсе.
   – Ну и как, многим это удавалось? – с интересом спросил Андрей, собираясь принести девушке еще одно пирожное.
   – Да никому, – пожала плечами Олечка.
   – А как же Скобелева? Как к ней относится Кайса Робертовна?
   – Как и все. Терпеть ее не может.
   Гм. Любопытный крендибобель. Как же это Скобелева сумела, преодолев все заслоны, подмять под себя Анатолия Игоревича, да еще и до развода его довести?
   Андрей заплатил за второе пирожное и, вернувшись за стол, продолжил начатую тему:
   – А как вы думаете, Олечка, могло ли Скобелеву и Бурмистрова связывать еще что-то помимо страсти?
   От слова «страсть» Олечку аж перекосило.
   – Понятия не имею. Ну, связывало, наверное. Он главврач, она юрисконсульт, может, документы какие-нибудь вместе составляли. – Чувствовалось, что эта часть жизни главного врача Олечку совершенно не занимала.