Страница:
Аглае Викентьевне было уже за семьдесят, но спину она держала прямо, голос ее был чистым и звучным, а манеры столь же властны, как и сорок лет назад.
Проживала Аглая Викентьевна одна в огромной трехкомнатной квартире в центре города, была профессором истории и большую часть жизни посвятила изучению революционного наследия своего великого предка, декабриста Михаила Сергеевича Лунина.
Жила Аглая Викентьевна одна, навещала ее только домработница Нина, такая же пожилая, как сама Аглая Викентьевна, женщина, проработавшая у нее почти четверть века. При этом Аглая Викентьевна не была одинока, у нее имелись две дочери – Ирина и Татьяна, и две внучки, уже совершенно взрослые самостоятельные девицы. Но и с дочерями, и с внучками она виделась не часто, как правило, раз в год, в день рождения Михаила Сергеевича, чей светлый героический образ освещал жизнь и придавал смысл существованию Аглаи Викентьевны.
Впрочем, и эта традиция за последние годы почти умерла. Одна из дочерей Аглаи Викентьевны давно уже жила в другом городе, а зять и вторая внучка не испытывали к своему великому родственнику должного почтения и давно уже не были у Аглаи Викентьевны желанными гостями. Оставалась дочь. Но и с этим единственным близким ей человеком у Аглаи Викентьевны отношения были холодными и лишенными всякого доверия.
Когда-то давно, когда муж Аглаи Викентьевны еще жил с ними, они были обычной счастливой семьей, но уже тогда увлечение Аглаи Викентьевны своим знаменитым предком превышало простой научный интерес. Семья Луниных на протяжении многих поколений хранила память о доблестном декабристе и гордилась своими корнями, но в ее лице знаменитый предок, кажется, обрел наиболее страстного и преданного поклонника, если не сказать фаната.
Еще будучи школьницей, она с гордостью несла свою фамилию, всей жизнью доказывая, что достойна этой чести. Она была принципиальной, пылкой, решительной пионеркой, комсомолкой и строительницей светлого будущего, ради которого декабрист Лунин вышел на Сенатскую площадь и отправился на каторгу. Сама она ни в каких актах социальной борьбы замечена не была, но зато много ратовала, агитировала, призывала, в основном на примере своего великого предка. Редкий государственный праздник в школе Аглаи Луниной обходился без ее традиционного доклада о восстании декабристов. В университете Аглая была не менее активна, решительна и принципиальна, чем вызывала неизменное уважение студентов и педагогов. Хотя и здесь никаких особых дел за ней не числилось. Она не ездила на БАМ, не поднимала целину, не возводила в тайге новые города, но образ знаменитого предка незримо стоял за ее плечами. Аглая закончила аспирантуру и продолжила научную деятельность. Еще в университете она вышла замуж за своего однокурсника, Володю Карпова, юношу заурядного, из ничем не примечательной семьи, но оценившего выпавшую ему честь и с радостью согласившегося после свадьбы сменить свою фамилию на фамилию жены. Володя по окончании вуза выдающейся карьеры не сделал, а отправился преподавать историю в самую обычную школу. После нескольких лет ожидания у супругов одна за другой родились две дочери. Аглая Викентьевна, целиком посвятившая себя изучению великого наследия революционного предка, не могла заниматься детьми, а потому Владимир Терентьевич стал дочерям и отцом и матерью. Они с девочками даже слово такое придумали «мапа». Он водил их в сад, в ясли, в школу, на кружки и секции, читал им книжки, варил кашки, гулял, учил уроки, был для них всем. А потом папу прогнали. Когда девочкам исполнилось двенадцать и одиннадцать лет соответственно, Аглая Викентьевна вдруг разглядела, что живет с человеком мелким, безразличным, не одухотворенным никакой идеей, с мещанином, который растит ее детей и оказывает на них тлетворное влияние. И она развелась, вычеркнув Владимира Терентьевича из своей жизни и жизни своих дочерей со свойственной ей решительностью, запретив все контакты. Дети разлуку с отцом перенесли тяжело, практически возненавидели мать, которая отлучила их от единственного родного, любящего человека. Аглая Викентьевна отмахнулась от их детского горя, как от пустого каприза избалованных, испорченных барышень, и отдала в интернат для одаренных детей. Владимир Терентьевич разлуку перенес еще тяжелее, у него началась серьезная сердечная болезнь, и он умер раньше, чем дочери, достигнув совершеннолетия, смогли сами распоряжаться своей судьбой и переехать к нему, о чем мечтали все годы разлуки.
Едва окончив школу, девочки поступили в вузы, собрали свои вещи и навсегда покинули родительский дом, предпочтя проживание в съемной крохотной комнатке в коммунальной квартире, учебу на вечернем отделении и работу проживанию под одной крышей с черствой, жестокосердной, совершенно чужой им женщиной. Аглая Викентьевна их поступок расценила иначе – как проявление зрелых, самостоятельных личностей, не боящихся трудностей и готовящихся к нелегкой классовой борьбе, и рассказывала коллегам о поступке дочерей с гордостью.
Если старшая, Ира, более мягкая и похожая на отца, со временем смогла простить мать и даже поддерживала с ней некое подобие родственных отношений, то младшая, Таня, характером пошла в мать. Хотя, конечно же, и на нее оказал влияние добрый, полный любви, лишенный честолюбия отец. Она все же исполнила свою детскую клятву и поквиталась с Аглаей Викентьевной, нанеся ей удар болезненный и ощутимый.
Таня была умной, талантливой и очень волевой девочкой и, решив еще будучи подростком отомстить за отца, принялась неторопливо и целеустремленно искать болевую точку в, казалось бы, непрошибаемой броне своей матери. Ведь та ранила отца в самое сердце, пусть получит то же.
Она быстро нашла решение. Самым главным в жизни матери был их великий предок, отними у нее декабриста Лунина – что останется? ПУСТОТА!
Когда Таня в возрасте шестнадцати лет осознала сей факт, дальнейшая ее задача стала ясна и предельно понятна. Она поступила на исторический факультет и бросила все свои силы, время и настойчивость на доказательство единственного факта: они не являются родственниками декабриста. У Михаила Лунина не было детей, и все ныне живущие наследники являются потомками его ближайших родственников. Так вот, проявив завидную настойчивость и невероятные, нечеловеческие дотошность и предприимчивость, Таня провела глубокое исследование, более похожее на криминальное, нежели научное, и в своей кандидатской диссертации как дважды два доказала, что ни она лично, ни ее семья не являются потомками великого декабриста. Надо отметить, что на Таниной защите в президиуме на почетном месте сидела гордая Аглая Викентьевна, даже не подозревавшая, какой аспект жизни великого предка избрала для диссертации ее дочь, а лишь исполненная гордости от того, что благодаря ее трудам и усилиям дети выросли достойными членами общества и продолжателями дела великого предка.
И вот, когда основной вывод работы был озвучен, в зале повисла мертвая звенящая тишина. Ира, присутствовавшая на защите сестры и тоже заранее ни о чем не догадывавшаяся, увидев, как побледнело и напряглось лицо матери, побоялась, что та немедленно если не застрелит, то уж точно задушит отступницу. Но этого не произошло. Все в той же звенящей тишине Аглая Викентьевна со скрежетом отодвинула стул, молча тяжелой, чеканной поступью подошла к дочери и, отвесив ей наотмашь гулкую, как колокольный набат, пощечину, бросила сквозь зубы: «Диссидентка» – и вышла из аудитории, хлопнув дверью.
После ее ухода в зале поднялся невообразимый шум. В Таню летели громкие обличительные фразы, и сколько ни старался ее научный руководитель, сколько ни призывал коллег ценить научную истину, не поддаваясь влиянию авторитетов, сколько ни убеждал их в талантливости и глубине работы, Танина защита так и не состоялась. Научный и партийный вес ее матери был слишком велик, и никто из членов ученого совета, кроме ее научного руководителя, обладавшего не меньшими регалиями, более высокими научными званиями и мировой известностью, а также находясь в весьма преклонном возрасте, не отважился поддержать молодого ученого и высказаться в его защиту.
Но Таня на это и не рассчитывала. Цель ее работы была иной, и именно этой цели Таня в полной мере не достигла. Аглая Викентьевна не была раздавлена или сломлена, ощутив что-то вроде удара под дых, она просто отмахнулась от фактов и доказательств, не дав себе даже труда вдуматься в них. Она осталась глуха к ним, как гранитная скала, и так же несгибаема.
Вскоре после защиты Таня вышла замуж за талантливого молодого физика, с которым познакомилась во время своих изыскательских поездок по Сибири, и уехала в Новосибирск. После свадьбы она сменила фамилию, устроилась на работу в местный университет и сделала блестящую карьеру. Тема ее научных работ ничего общего с движением декабристов не имела. Никаких отношений с матерью она, естественно, не поддерживала.
Но спустя несколько лет, когда у Тани с Сашей родилась дочь, Танин муж, считая, что его теща, с которой сам он никогда лично знаком не был, пожилая и одинокая женщина, имеет право знать о появлении на свет внучки и что такое событие вполне может примирить мать и дочь, написал ей письмо, приложив к письму фото маленькой Оксаны.
Ответа он не дождался. Но с тех пор взял за правило посылать теще поздравительные открытки ко дню рождения и на Новый год, вкладывая в конверт фото любимой дочери.
А однажды, когда они в очередной раз всей семьей приехали в отпуск в Ленинград, Саша потихоньку от жены, на свой страх и риск отвез дочку в гости к Аглае Викентьевне. Вопреки здравому смыслу она не спустила их с лестницы, а впустила в квартиру. Аглая Викентьевна и сама не могла потом объяснить, что руководило ее порывом. Но с тех пор Оксана стала раз в год бывать у бабушки, хотя никогда не называла ее в глаза иначе как по имени-отчеству, и вообще плохо понимала, что это за бабушка такая? Бабушка у нее была Нюра, добрая, родная, теплая, самая-самая хорошая. А когда Оксана подросла, она стала сама подписывать бабушке открытки, на которые никогда не получала ответа. Единственным подарком, который она получила от ленинградской бабушки, была толстая монография о жизни какого-то декабриста Лунина, папа эту книжку у Оксаны забрал и куда-то спрятал, обещав отдать, когда она вырастет. Оксане было все равно, такие скучные вещи, как монографии, ее не интересовали.
Когда Оксане исполнилось восемнадцать, мама пригласила ее в свою комнату, посадила перед собой и рассказала историю своей семьи. Оксане было до слез жалко маму, тетю Иру и дедушку. К этому времени они уже перестали ездить в Петербург, и Оксана порадовалась тому, что больше никогда не увидит свою вторую бабушку. Она перестала ей писать и вообще вычеркнула из своей жизни.
И вот теперь, по прошествии пяти лет, Оксана стояла на пороге бабушкиной квартиры. Ей было страшно, она хорошо помнила и свои прежние визиты сюда, и рассказ мамы об их с тетей Ирой детстве, но выхода у Оксаны не было. Если она хочет выяснить, что случилось с Сашкой, ей нужна бабка Аглая.
– Здравствуйте, Аглая Викентьевна, я ваша внучка Оксана, – четко, почти по-военному, поздоровалась Оксана, решив, что такая манера будет наиболее приятна старухе.
Аглая Викентьевна продолжала молча стоять в дверях, вероятно, сраженная неожиданностью происходящего и не имеющая сил решить, как правильнее будет поступить в данной ситуации. Наконец, как и много лет назад, она отступила в квартиру, давая Оксане войти.
Оксана тихонько выдохнула. Первый рубеж был взят.
Оксана сидела в просторной гостиной, на старом массивном диване, который если и не помнил самого декабриста Лунина, то уж отмену крепостного права застал наверняка. Аглая Викентьевна сидела за столом и, нахмурив густые седые брови, слушала Оксанин рассказ о событиях, которые привели к ней внучку.
– Что ты хочешь от меня? – сухо спросила Аглая Викентьевна, когда Оксана закончила.
– Мне нужна временная прописка и пожить несколько дней, пока я не сниму жилье, – ответила Оксана, словно в омут прыгнула.
«Ну все, сейчас как даст пинка под зад!» – с замиранием сердца решила Оксана, глядя на вытянувшееся от такой наглости лицо бабки Аглаи.
Аглая Викентьевна была сражена. Сражена этим визитом. Сражена историей, которую ей рассказала Оксана, и той решительностью, с какой девушка была намерена разобраться в случившемся, помочь сестре. За долгие годы одиночества Аглая Викентьевна, хотя она бы никогда никому в этом не призналась, изведала много горечи и разочарований. И к семидесяти годам познала простую истину: она никому не нужна, и декабрист Лунин никому не нужен, и идеалы его, а еще то, что, в отличие от предка, за свою долгую безупречную жизнь она, оказывается, никому никогда ничем не помогла. Не совершила ничего доброго и светлого, великого и значимого. Итогом ее жизни были несколько никому не нужных книжек да огромная, пустая, заросшая пылью квартира, в которой она и умрет в одиночестве. Ее даже найдут не сразу. Если Нинка, домработница, уволится или раньше загнется, то квартира вообще может стать ее мавзолеем. Эти дикие, пугающие мысли стали все чаще посещать Аглаю Викентьевну, особенно бывало страшно вечерами. Она часами сидела за большим овальным столом, покрытым скатертью, в ярком свете старой пятирожковой люстры, доставшейся ей еще от родителей, выпрямив спину и сложив перед собой руки, словно в президиуме, и, почти не мигая, смотрела в окно. От долгого сидения у нее начинались видения, сладостно-мучительные, пугающие и желанные одновременно. Стоящие вокруг стола стулья заполнялись размытыми фигурами ее дочерей, внучек и зятьев. Эти образы никогда не обретали четкости, кроме одного – ее мужа, ее бывшего мужа. Владимир Терентьевич, молодой, такой, каким она видела его за этим столом в последний раз, сидел напротив, глядя на нее добрыми, печальными глазами, и улыбался ей легкой, грустной улыбкой, словно спрашивая: «За что ты так, Аглая?» Так она сидела часами, не двигаясь, пока старые фамильные часы не начинали бить полночь. Ночью она спала, наглотавшись снотворного, а ее день был занят привычной бумажной суетой, она писала лекции для жэковских пенсионеров и для жителей дома престарелых. Аглая Викентьевна давно уже поняла, что никому ее разглагольствования не интересны, и даже перестала этим возмущаться, утратила свой боевой пыл, но остановиться не могла, в этом был смысл ее жизни, эти лекции поддерживали ее существование, были стержнем, на котором еще держалась ее ветхая, захудалая жизнь. У Аглаи Викентьевны было отменное здоровье, большая пенсия, счет на книжке и просторная приватизированная квартира и не было чего-то главного. Сейчас, глядя на собственную внучку, она поняла, чего у нее не было: людей, ради которых стоит жить, работать, жертвовать. Михаил Лунин пожертвовал своей жизнью ради общего блага, многие ее знакомые жили и трудились ради своих близких, детей и внуков, а ради чего трудилась она? Обществу от нее пользы не было, а близким – тем более. Уже две недели Аглая Викентьевна не выходила из дома, ни с кем, кроме Нины, не виделась и не разговаривала. Друзей у Аглаи Викентьевны никогда не было, а коллеги, которые еще были живы, давно уже о ней забыли, занятые своими семьями и друзьями. У нее не было никакого утешения, даже музыку она не любила. Никогда прежде Аглая Лунина не задумывалась о том, как страшны тиски одиночества. Страшнее пыток, страшнее позора, разочарования, боли, страшнее всего.
И вот сейчас она смотрела на внучку и боялась показать собственную слабость, разочарование в жизни, уронить себя в глазах этой девочки. А как бы было здорово, если бы внучка пожила у нее! Аглая Викентьевна почувствовала, как защипало глаза, и, испугавшись еще больше, строго, почти зло поджала губы.
Оксана молча наблюдала за мельчайшими проявлениями эмоций на лице старухи.
Вот, вроде смягчилась. Нет, только кажется. Что ж она так долго молчит? «Надо помочь старой ведьме принять правильное решение», – подумала Оксана, приступая к выполнению резервного плана. Она по-прежнему не переваривала бабку Аглаю и не простила ее за маму и дедушку. Но ради Сашки (так объясняла себе свой поступок Оксана) она готова поступиться принципами и пойти на сделку с совестью, подлизавшись к бабке.
– Аглая Викентьевна, вы не волнуйтесь, я все умею делать и в магазин могу сбегать! И стирать умею, и готовить, у меня даже специальная тетрадка с рецептами есть! – заговорила Оксана, ныряя в свою сумку. Никакая тетрадка там, естественно, не нашлась, зато «случайно» выпал на пол томик монографии, посвященной истории жизни и революционных подвигов декабриста Лунина, написанной А. В. Луниной, с портретом декабриста на обложке. Тот самый, который был подарен Оксане лет десять назад. Точнее, не совсем тот…
Сидя дома накануне побега, Оксана, будучи девушкой, как уже отмечалось, умной и предусмотрительной, всесторонне подготовилась к штурму бабки Аглаи Викентьевны, прекрасно представляя, с кем придется иметь дело. Дабы закрепиться на требуемых позициях, она решила прибегнуть к военной хитрости, а именно – отыскала в Интернете список букинистических магазинов города и планомерно прозванивала их, выясняя, имеется ли у них данный исторический труд, в каком состоянии находится, какого года выпуска и так далее; потом перешла к частным объявлениям и так смогла отыскать два интересующих ее предложения. В конце концов, после длительных переговоров, она выбрала подходящий экземпляр, в меру зачитанный, но не ветхий, лишенный каких-либо штампов, но имеющий благородные пометки на полях, свидетельствующие о большом интересе к произведению владельца книги, и на следующий день, то бишь сегодня, по пути к старухе, заскочила и выкупила книгу.
Ранее с помощью Интернета Оксана детально изучила биографию декабриста, выучила наизусть основные даты и вехи его яркой героической жизни и даже кое-что законспектировала. Приобретя монографию, она тщательно изучила пометки в книге, которые помогли ей понять позицию автора в отношении собственного героя; впрочем, тут ничего оригинального, кроме бурных восторгов, она не почерпнула. И вот, обзаведясь главным козырем, Оксана отправилась на штурм.
Когда книга с тихим стуком выпала на пол, Аглая Викентьевна встрепенулась и взглянула на выпавший предмет.
– Что это? – спросила она, стараясь сохранить присущую голосу сухость и не разреветься. Внучка читала ее книгу! Аглая Викентьевна была растрогана, почти счастлива, готова впервые в жизни разрыдаться. Но гордыня по-прежнему властвовала в ее иссушенной душе, губя робкий росток теплой, живой человечности.
– Когда Михаил Сергеевич Лунин был вывезен в Акатуевский рудник? – бросила она внучке вопрос, точно выстрел, резкий, неожиданный, бессмысленный.
– В начале тысяча восемьсот сорок первого года, – пряча довольную улыбку за выражением легкого удивления, ответила Оксана.
Лицо старухи дрогнуло, и Оксана поняла, что остается.
Прошло уже три дня с тех пор, как Оксана поселилась у бабки. Жила она в спальне. Запыленной, оклеенной старыми бордовыми бумажными обоями комнате. Сама Аглая Викентьевна давно уже обитала в кабинете. Вещи Оксана не разбирала, держа под кроватью собранный чемодан, словно ожидала, что в любой момент от нее потребуют освободить жилплощадь. Бабка к ней не приставала, завтракали и ужинали они вместе, а обедала Оксана в городе. Еду готовила Аглая Викентьевна, продукты покупала Нина. Оксана неоднократно предлагала бабушке свою помощь и деньги за продукты, но каждый раз получала твердый и жесткий отказ.
Делами внучки бабушка не интересовалась, но иногда Оксана ловила на себе ее внимательный, изучающий взгляд. Но стоило Оксане взглянуть бабушке в глаза, как та тут же отворачивалась, и они продолжали свое почти безмолвное сосуществование. За последние три дня Оксана успела преобразиться, сменив прическу и цвет волос, чтобы максимально ликвидировать внешнее сходство с беглой Александрой, временно прописалась в бабушкиной квартире, уволилась с работы в Новосибирске и затребовала оттуда свою трудовую книжку, которую уже завтра должны были переслать экспресс-почтой родители. Она побывала в Сашкиной клинике и сумела устроиться туда на работу. Конечно, еще не окончательно, но, как только трудовая книжка прибудет, она тут же напишет заявление и приступит к работе. Медсестер в клинике не хватало, особенно летом, к тому же – такой высокой квалификации. А ожидаемая зарплата Оксану приятно удивила, в Новосибирске о такой она даже мечтать не могла. Еще она нашла себе место в одном общежитии. Общежитие принадлежало какому-то техническому вузу, и по идеи ее туда селить не имели права. Но по чистой случайности Оксана разговорилась в клинике с одной санитаркой, когда ждала собеседования, и та ей рассказала, что ее сватья работает комендантом в общежитии и подхалтуривает – сдает приличным людям временно пустующие комнаты на очень выгодных условиях.
– Всего за десятку в месяц. А живешь, как в отдельной квартире, – агитировала санитарка. – Санузел один на две комнаты, тут же тебе и кухня, и холодильник. А что еще приезжему человеку надо?
– А кухня где? – не поняла Оксана. – Тоже в туалете?
– Ну что за бестолковый народ! – рассердилась бабулька. – В коридоре кухня. Плита и холодильник. А коридор этот всего на две комнаты. В одной ты будешь жить, в другой – еще две девки. Красота, да и только! О таких условиях, да за такие деньги только мечтать можно.
В принципе Оксане было все равно, главное, чтобы недорого, надолго она в Петербурге все равно застревать не собиралась.
Бабушка известие об Оксанином переезде восприняла без ожидаемого энтузиазма. Она долго молчала, словно раздумывая над оценкой происходящего, но после длительной паузы лишь кивнула головой и велела оставить адрес и номер телефона. Оксана страшно удивилась, но адрес оставила.
Уезжая от бабушки, Оксана испытала немалое облегчение.
Часть 2
Глава 1
Проживала Аглая Викентьевна одна в огромной трехкомнатной квартире в центре города, была профессором истории и большую часть жизни посвятила изучению революционного наследия своего великого предка, декабриста Михаила Сергеевича Лунина.
Жила Аглая Викентьевна одна, навещала ее только домработница Нина, такая же пожилая, как сама Аглая Викентьевна, женщина, проработавшая у нее почти четверть века. При этом Аглая Викентьевна не была одинока, у нее имелись две дочери – Ирина и Татьяна, и две внучки, уже совершенно взрослые самостоятельные девицы. Но и с дочерями, и с внучками она виделась не часто, как правило, раз в год, в день рождения Михаила Сергеевича, чей светлый героический образ освещал жизнь и придавал смысл существованию Аглаи Викентьевны.
Впрочем, и эта традиция за последние годы почти умерла. Одна из дочерей Аглаи Викентьевны давно уже жила в другом городе, а зять и вторая внучка не испытывали к своему великому родственнику должного почтения и давно уже не были у Аглаи Викентьевны желанными гостями. Оставалась дочь. Но и с этим единственным близким ей человеком у Аглаи Викентьевны отношения были холодными и лишенными всякого доверия.
Когда-то давно, когда муж Аглаи Викентьевны еще жил с ними, они были обычной счастливой семьей, но уже тогда увлечение Аглаи Викентьевны своим знаменитым предком превышало простой научный интерес. Семья Луниных на протяжении многих поколений хранила память о доблестном декабристе и гордилась своими корнями, но в ее лице знаменитый предок, кажется, обрел наиболее страстного и преданного поклонника, если не сказать фаната.
Еще будучи школьницей, она с гордостью несла свою фамилию, всей жизнью доказывая, что достойна этой чести. Она была принципиальной, пылкой, решительной пионеркой, комсомолкой и строительницей светлого будущего, ради которого декабрист Лунин вышел на Сенатскую площадь и отправился на каторгу. Сама она ни в каких актах социальной борьбы замечена не была, но зато много ратовала, агитировала, призывала, в основном на примере своего великого предка. Редкий государственный праздник в школе Аглаи Луниной обходился без ее традиционного доклада о восстании декабристов. В университете Аглая была не менее активна, решительна и принципиальна, чем вызывала неизменное уважение студентов и педагогов. Хотя и здесь никаких особых дел за ней не числилось. Она не ездила на БАМ, не поднимала целину, не возводила в тайге новые города, но образ знаменитого предка незримо стоял за ее плечами. Аглая закончила аспирантуру и продолжила научную деятельность. Еще в университете она вышла замуж за своего однокурсника, Володю Карпова, юношу заурядного, из ничем не примечательной семьи, но оценившего выпавшую ему честь и с радостью согласившегося после свадьбы сменить свою фамилию на фамилию жены. Володя по окончании вуза выдающейся карьеры не сделал, а отправился преподавать историю в самую обычную школу. После нескольких лет ожидания у супругов одна за другой родились две дочери. Аглая Викентьевна, целиком посвятившая себя изучению великого наследия революционного предка, не могла заниматься детьми, а потому Владимир Терентьевич стал дочерям и отцом и матерью. Они с девочками даже слово такое придумали «мапа». Он водил их в сад, в ясли, в школу, на кружки и секции, читал им книжки, варил кашки, гулял, учил уроки, был для них всем. А потом папу прогнали. Когда девочкам исполнилось двенадцать и одиннадцать лет соответственно, Аглая Викентьевна вдруг разглядела, что живет с человеком мелким, безразличным, не одухотворенным никакой идеей, с мещанином, который растит ее детей и оказывает на них тлетворное влияние. И она развелась, вычеркнув Владимира Терентьевича из своей жизни и жизни своих дочерей со свойственной ей решительностью, запретив все контакты. Дети разлуку с отцом перенесли тяжело, практически возненавидели мать, которая отлучила их от единственного родного, любящего человека. Аглая Викентьевна отмахнулась от их детского горя, как от пустого каприза избалованных, испорченных барышень, и отдала в интернат для одаренных детей. Владимир Терентьевич разлуку перенес еще тяжелее, у него началась серьезная сердечная болезнь, и он умер раньше, чем дочери, достигнув совершеннолетия, смогли сами распоряжаться своей судьбой и переехать к нему, о чем мечтали все годы разлуки.
Едва окончив школу, девочки поступили в вузы, собрали свои вещи и навсегда покинули родительский дом, предпочтя проживание в съемной крохотной комнатке в коммунальной квартире, учебу на вечернем отделении и работу проживанию под одной крышей с черствой, жестокосердной, совершенно чужой им женщиной. Аглая Викентьевна их поступок расценила иначе – как проявление зрелых, самостоятельных личностей, не боящихся трудностей и готовящихся к нелегкой классовой борьбе, и рассказывала коллегам о поступке дочерей с гордостью.
Если старшая, Ира, более мягкая и похожая на отца, со временем смогла простить мать и даже поддерживала с ней некое подобие родственных отношений, то младшая, Таня, характером пошла в мать. Хотя, конечно же, и на нее оказал влияние добрый, полный любви, лишенный честолюбия отец. Она все же исполнила свою детскую клятву и поквиталась с Аглаей Викентьевной, нанеся ей удар болезненный и ощутимый.
Таня была умной, талантливой и очень волевой девочкой и, решив еще будучи подростком отомстить за отца, принялась неторопливо и целеустремленно искать болевую точку в, казалось бы, непрошибаемой броне своей матери. Ведь та ранила отца в самое сердце, пусть получит то же.
Она быстро нашла решение. Самым главным в жизни матери был их великий предок, отними у нее декабриста Лунина – что останется? ПУСТОТА!
Когда Таня в возрасте шестнадцати лет осознала сей факт, дальнейшая ее задача стала ясна и предельно понятна. Она поступила на исторический факультет и бросила все свои силы, время и настойчивость на доказательство единственного факта: они не являются родственниками декабриста. У Михаила Лунина не было детей, и все ныне живущие наследники являются потомками его ближайших родственников. Так вот, проявив завидную настойчивость и невероятные, нечеловеческие дотошность и предприимчивость, Таня провела глубокое исследование, более похожее на криминальное, нежели научное, и в своей кандидатской диссертации как дважды два доказала, что ни она лично, ни ее семья не являются потомками великого декабриста. Надо отметить, что на Таниной защите в президиуме на почетном месте сидела гордая Аглая Викентьевна, даже не подозревавшая, какой аспект жизни великого предка избрала для диссертации ее дочь, а лишь исполненная гордости от того, что благодаря ее трудам и усилиям дети выросли достойными членами общества и продолжателями дела великого предка.
И вот, когда основной вывод работы был озвучен, в зале повисла мертвая звенящая тишина. Ира, присутствовавшая на защите сестры и тоже заранее ни о чем не догадывавшаяся, увидев, как побледнело и напряглось лицо матери, побоялась, что та немедленно если не застрелит, то уж точно задушит отступницу. Но этого не произошло. Все в той же звенящей тишине Аглая Викентьевна со скрежетом отодвинула стул, молча тяжелой, чеканной поступью подошла к дочери и, отвесив ей наотмашь гулкую, как колокольный набат, пощечину, бросила сквозь зубы: «Диссидентка» – и вышла из аудитории, хлопнув дверью.
После ее ухода в зале поднялся невообразимый шум. В Таню летели громкие обличительные фразы, и сколько ни старался ее научный руководитель, сколько ни призывал коллег ценить научную истину, не поддаваясь влиянию авторитетов, сколько ни убеждал их в талантливости и глубине работы, Танина защита так и не состоялась. Научный и партийный вес ее матери был слишком велик, и никто из членов ученого совета, кроме ее научного руководителя, обладавшего не меньшими регалиями, более высокими научными званиями и мировой известностью, а также находясь в весьма преклонном возрасте, не отважился поддержать молодого ученого и высказаться в его защиту.
Но Таня на это и не рассчитывала. Цель ее работы была иной, и именно этой цели Таня в полной мере не достигла. Аглая Викентьевна не была раздавлена или сломлена, ощутив что-то вроде удара под дых, она просто отмахнулась от фактов и доказательств, не дав себе даже труда вдуматься в них. Она осталась глуха к ним, как гранитная скала, и так же несгибаема.
Вскоре после защиты Таня вышла замуж за талантливого молодого физика, с которым познакомилась во время своих изыскательских поездок по Сибири, и уехала в Новосибирск. После свадьбы она сменила фамилию, устроилась на работу в местный университет и сделала блестящую карьеру. Тема ее научных работ ничего общего с движением декабристов не имела. Никаких отношений с матерью она, естественно, не поддерживала.
Но спустя несколько лет, когда у Тани с Сашей родилась дочь, Танин муж, считая, что его теща, с которой сам он никогда лично знаком не был, пожилая и одинокая женщина, имеет право знать о появлении на свет внучки и что такое событие вполне может примирить мать и дочь, написал ей письмо, приложив к письму фото маленькой Оксаны.
Ответа он не дождался. Но с тех пор взял за правило посылать теще поздравительные открытки ко дню рождения и на Новый год, вкладывая в конверт фото любимой дочери.
А однажды, когда они в очередной раз всей семьей приехали в отпуск в Ленинград, Саша потихоньку от жены, на свой страх и риск отвез дочку в гости к Аглае Викентьевне. Вопреки здравому смыслу она не спустила их с лестницы, а впустила в квартиру. Аглая Викентьевна и сама не могла потом объяснить, что руководило ее порывом. Но с тех пор Оксана стала раз в год бывать у бабушки, хотя никогда не называла ее в глаза иначе как по имени-отчеству, и вообще плохо понимала, что это за бабушка такая? Бабушка у нее была Нюра, добрая, родная, теплая, самая-самая хорошая. А когда Оксана подросла, она стала сама подписывать бабушке открытки, на которые никогда не получала ответа. Единственным подарком, который она получила от ленинградской бабушки, была толстая монография о жизни какого-то декабриста Лунина, папа эту книжку у Оксаны забрал и куда-то спрятал, обещав отдать, когда она вырастет. Оксане было все равно, такие скучные вещи, как монографии, ее не интересовали.
Когда Оксане исполнилось восемнадцать, мама пригласила ее в свою комнату, посадила перед собой и рассказала историю своей семьи. Оксане было до слез жалко маму, тетю Иру и дедушку. К этому времени они уже перестали ездить в Петербург, и Оксана порадовалась тому, что больше никогда не увидит свою вторую бабушку. Она перестала ей писать и вообще вычеркнула из своей жизни.
И вот теперь, по прошествии пяти лет, Оксана стояла на пороге бабушкиной квартиры. Ей было страшно, она хорошо помнила и свои прежние визиты сюда, и рассказ мамы об их с тетей Ирой детстве, но выхода у Оксаны не было. Если она хочет выяснить, что случилось с Сашкой, ей нужна бабка Аглая.
– Здравствуйте, Аглая Викентьевна, я ваша внучка Оксана, – четко, почти по-военному, поздоровалась Оксана, решив, что такая манера будет наиболее приятна старухе.
Аглая Викентьевна продолжала молча стоять в дверях, вероятно, сраженная неожиданностью происходящего и не имеющая сил решить, как правильнее будет поступить в данной ситуации. Наконец, как и много лет назад, она отступила в квартиру, давая Оксане войти.
Оксана тихонько выдохнула. Первый рубеж был взят.
Оксана сидела в просторной гостиной, на старом массивном диване, который если и не помнил самого декабриста Лунина, то уж отмену крепостного права застал наверняка. Аглая Викентьевна сидела за столом и, нахмурив густые седые брови, слушала Оксанин рассказ о событиях, которые привели к ней внучку.
– Что ты хочешь от меня? – сухо спросила Аглая Викентьевна, когда Оксана закончила.
– Мне нужна временная прописка и пожить несколько дней, пока я не сниму жилье, – ответила Оксана, словно в омут прыгнула.
«Ну все, сейчас как даст пинка под зад!» – с замиранием сердца решила Оксана, глядя на вытянувшееся от такой наглости лицо бабки Аглаи.
Аглая Викентьевна была сражена. Сражена этим визитом. Сражена историей, которую ей рассказала Оксана, и той решительностью, с какой девушка была намерена разобраться в случившемся, помочь сестре. За долгие годы одиночества Аглая Викентьевна, хотя она бы никогда никому в этом не призналась, изведала много горечи и разочарований. И к семидесяти годам познала простую истину: она никому не нужна, и декабрист Лунин никому не нужен, и идеалы его, а еще то, что, в отличие от предка, за свою долгую безупречную жизнь она, оказывается, никому никогда ничем не помогла. Не совершила ничего доброго и светлого, великого и значимого. Итогом ее жизни были несколько никому не нужных книжек да огромная, пустая, заросшая пылью квартира, в которой она и умрет в одиночестве. Ее даже найдут не сразу. Если Нинка, домработница, уволится или раньше загнется, то квартира вообще может стать ее мавзолеем. Эти дикие, пугающие мысли стали все чаще посещать Аглаю Викентьевну, особенно бывало страшно вечерами. Она часами сидела за большим овальным столом, покрытым скатертью, в ярком свете старой пятирожковой люстры, доставшейся ей еще от родителей, выпрямив спину и сложив перед собой руки, словно в президиуме, и, почти не мигая, смотрела в окно. От долгого сидения у нее начинались видения, сладостно-мучительные, пугающие и желанные одновременно. Стоящие вокруг стола стулья заполнялись размытыми фигурами ее дочерей, внучек и зятьев. Эти образы никогда не обретали четкости, кроме одного – ее мужа, ее бывшего мужа. Владимир Терентьевич, молодой, такой, каким она видела его за этим столом в последний раз, сидел напротив, глядя на нее добрыми, печальными глазами, и улыбался ей легкой, грустной улыбкой, словно спрашивая: «За что ты так, Аглая?» Так она сидела часами, не двигаясь, пока старые фамильные часы не начинали бить полночь. Ночью она спала, наглотавшись снотворного, а ее день был занят привычной бумажной суетой, она писала лекции для жэковских пенсионеров и для жителей дома престарелых. Аглая Викентьевна давно уже поняла, что никому ее разглагольствования не интересны, и даже перестала этим возмущаться, утратила свой боевой пыл, но остановиться не могла, в этом был смысл ее жизни, эти лекции поддерживали ее существование, были стержнем, на котором еще держалась ее ветхая, захудалая жизнь. У Аглаи Викентьевны было отменное здоровье, большая пенсия, счет на книжке и просторная приватизированная квартира и не было чего-то главного. Сейчас, глядя на собственную внучку, она поняла, чего у нее не было: людей, ради которых стоит жить, работать, жертвовать. Михаил Лунин пожертвовал своей жизнью ради общего блага, многие ее знакомые жили и трудились ради своих близких, детей и внуков, а ради чего трудилась она? Обществу от нее пользы не было, а близким – тем более. Уже две недели Аглая Викентьевна не выходила из дома, ни с кем, кроме Нины, не виделась и не разговаривала. Друзей у Аглаи Викентьевны никогда не было, а коллеги, которые еще были живы, давно уже о ней забыли, занятые своими семьями и друзьями. У нее не было никакого утешения, даже музыку она не любила. Никогда прежде Аглая Лунина не задумывалась о том, как страшны тиски одиночества. Страшнее пыток, страшнее позора, разочарования, боли, страшнее всего.
И вот сейчас она смотрела на внучку и боялась показать собственную слабость, разочарование в жизни, уронить себя в глазах этой девочки. А как бы было здорово, если бы внучка пожила у нее! Аглая Викентьевна почувствовала, как защипало глаза, и, испугавшись еще больше, строго, почти зло поджала губы.
Оксана молча наблюдала за мельчайшими проявлениями эмоций на лице старухи.
Вот, вроде смягчилась. Нет, только кажется. Что ж она так долго молчит? «Надо помочь старой ведьме принять правильное решение», – подумала Оксана, приступая к выполнению резервного плана. Она по-прежнему не переваривала бабку Аглаю и не простила ее за маму и дедушку. Но ради Сашки (так объясняла себе свой поступок Оксана) она готова поступиться принципами и пойти на сделку с совестью, подлизавшись к бабке.
– Аглая Викентьевна, вы не волнуйтесь, я все умею делать и в магазин могу сбегать! И стирать умею, и готовить, у меня даже специальная тетрадка с рецептами есть! – заговорила Оксана, ныряя в свою сумку. Никакая тетрадка там, естественно, не нашлась, зато «случайно» выпал на пол томик монографии, посвященной истории жизни и революционных подвигов декабриста Лунина, написанной А. В. Луниной, с портретом декабриста на обложке. Тот самый, который был подарен Оксане лет десять назад. Точнее, не совсем тот…
Сидя дома накануне побега, Оксана, будучи девушкой, как уже отмечалось, умной и предусмотрительной, всесторонне подготовилась к штурму бабки Аглаи Викентьевны, прекрасно представляя, с кем придется иметь дело. Дабы закрепиться на требуемых позициях, она решила прибегнуть к военной хитрости, а именно – отыскала в Интернете список букинистических магазинов города и планомерно прозванивала их, выясняя, имеется ли у них данный исторический труд, в каком состоянии находится, какого года выпуска и так далее; потом перешла к частным объявлениям и так смогла отыскать два интересующих ее предложения. В конце концов, после длительных переговоров, она выбрала подходящий экземпляр, в меру зачитанный, но не ветхий, лишенный каких-либо штампов, но имеющий благородные пометки на полях, свидетельствующие о большом интересе к произведению владельца книги, и на следующий день, то бишь сегодня, по пути к старухе, заскочила и выкупила книгу.
Ранее с помощью Интернета Оксана детально изучила биографию декабриста, выучила наизусть основные даты и вехи его яркой героической жизни и даже кое-что законспектировала. Приобретя монографию, она тщательно изучила пометки в книге, которые помогли ей понять позицию автора в отношении собственного героя; впрочем, тут ничего оригинального, кроме бурных восторгов, она не почерпнула. И вот, обзаведясь главным козырем, Оксана отправилась на штурм.
Когда книга с тихим стуком выпала на пол, Аглая Викентьевна встрепенулась и взглянула на выпавший предмет.
– Что это? – спросила она, стараясь сохранить присущую голосу сухость и не разреветься. Внучка читала ее книгу! Аглая Викентьевна была растрогана, почти счастлива, готова впервые в жизни разрыдаться. Но гордыня по-прежнему властвовала в ее иссушенной душе, губя робкий росток теплой, живой человечности.
– Когда Михаил Сергеевич Лунин был вывезен в Акатуевский рудник? – бросила она внучке вопрос, точно выстрел, резкий, неожиданный, бессмысленный.
– В начале тысяча восемьсот сорок первого года, – пряча довольную улыбку за выражением легкого удивления, ответила Оксана.
Лицо старухи дрогнуло, и Оксана поняла, что остается.
Прошло уже три дня с тех пор, как Оксана поселилась у бабки. Жила она в спальне. Запыленной, оклеенной старыми бордовыми бумажными обоями комнате. Сама Аглая Викентьевна давно уже обитала в кабинете. Вещи Оксана не разбирала, держа под кроватью собранный чемодан, словно ожидала, что в любой момент от нее потребуют освободить жилплощадь. Бабка к ней не приставала, завтракали и ужинали они вместе, а обедала Оксана в городе. Еду готовила Аглая Викентьевна, продукты покупала Нина. Оксана неоднократно предлагала бабушке свою помощь и деньги за продукты, но каждый раз получала твердый и жесткий отказ.
Делами внучки бабушка не интересовалась, но иногда Оксана ловила на себе ее внимательный, изучающий взгляд. Но стоило Оксане взглянуть бабушке в глаза, как та тут же отворачивалась, и они продолжали свое почти безмолвное сосуществование. За последние три дня Оксана успела преобразиться, сменив прическу и цвет волос, чтобы максимально ликвидировать внешнее сходство с беглой Александрой, временно прописалась в бабушкиной квартире, уволилась с работы в Новосибирске и затребовала оттуда свою трудовую книжку, которую уже завтра должны были переслать экспресс-почтой родители. Она побывала в Сашкиной клинике и сумела устроиться туда на работу. Конечно, еще не окончательно, но, как только трудовая книжка прибудет, она тут же напишет заявление и приступит к работе. Медсестер в клинике не хватало, особенно летом, к тому же – такой высокой квалификации. А ожидаемая зарплата Оксану приятно удивила, в Новосибирске о такой она даже мечтать не могла. Еще она нашла себе место в одном общежитии. Общежитие принадлежало какому-то техническому вузу, и по идеи ее туда селить не имели права. Но по чистой случайности Оксана разговорилась в клинике с одной санитаркой, когда ждала собеседования, и та ей рассказала, что ее сватья работает комендантом в общежитии и подхалтуривает – сдает приличным людям временно пустующие комнаты на очень выгодных условиях.
– Всего за десятку в месяц. А живешь, как в отдельной квартире, – агитировала санитарка. – Санузел один на две комнаты, тут же тебе и кухня, и холодильник. А что еще приезжему человеку надо?
– А кухня где? – не поняла Оксана. – Тоже в туалете?
– Ну что за бестолковый народ! – рассердилась бабулька. – В коридоре кухня. Плита и холодильник. А коридор этот всего на две комнаты. В одной ты будешь жить, в другой – еще две девки. Красота, да и только! О таких условиях, да за такие деньги только мечтать можно.
В принципе Оксане было все равно, главное, чтобы недорого, надолго она в Петербурге все равно застревать не собиралась.
Бабушка известие об Оксанином переезде восприняла без ожидаемого энтузиазма. Она долго молчала, словно раздумывая над оценкой происходящего, но после длительной паузы лишь кивнула головой и велела оставить адрес и номер телефона. Оксана страшно удивилась, но адрес оставила.
Уезжая от бабушки, Оксана испытала немалое облегчение.
Часть 2
Вдова
Глава 1
Алиса сидела на широком белом диване в гостиной их нового неуютного загородного дома и смотрела на зеленый, словно нарисованный краской, газон, раскинувшийся перед домом до самых ворот. Это пустое залитое солнцем пространство всегда ее раздражало. Ни деревца, ни кустика. Да и огромная, с уходящим куда-то под крышу куполом потолка гостиная с большими вытянутыми окнами и округлым эркером всегда напоминала ей рампу, и она сидела сейчас на обозрении людей, прячущих свои любопытные лица в безопасной темноте зрительного зала.
Да. Один зритель у нее, по крайней мере, имелся совершенно определенно. Алиса бросила холодный раздраженный взгляд в сторону ворот. Там, возле домика охраны, стоял на солнце Илья, в одних черных форменных штанах, с оголенным мускулистым торсом, и совершенно определенно, физически ощутимо бросал на Алису похотливые, призывные, оскорбительные в своей животной примитивности взгляды. Она знала – он не мог ее видеть, но словно ощущал ее незримое присутствие и был уверен, что она непременно наблюдает за ним. Илья и раньше раздражал ее, она постоянно ловила на себе его сальные, на грани приличия, взгляды. Он никогда не переходил к действиям, но словно напоминал ей при каждой встрече, что «вот он я, здесь, развлечемся?». Очевидно, этот тупой, недалекий маргинал, глядя на хозяина дома, невысокого, округлого, с наметившейся лысиной, и его стройную, подтянутую молодую жену, сделал очевидный и примитивный вывод: богатая, пресыщенная сучка, выскочившая замуж за деньги, наверняка скучает и только и мечтает о том, чтобы ее кто-нибудь приласкал. Эти грязные мыслишки буквально высвечивались на его самодовольном лбу, и от этого Алисе становилось еще отвратительнее, она даже подумывала пожаловаться мужу и потребовать, чтобы Илью убрали с участка. В конце концов, их дом охраняли сотрудники безопасности их собственной компании – стоило только сказать. Но она почему-то медлила. Может, жалела этого молодого идиота? Да и что ей могло грозить при жизни Сережи? Но после смерти мужа Илья стал просто невыносим. «Этот примитив, этот безмозглый, дешевый самец вообразил, что может соблазнить меня, «утешить вдовушку» и этим обеспечить себе безбедную жизнь, став содержанцем, а возможно, он метит и дальше? В мужья?» – прищурив серые, отливающие свинцом, как осенняя вода Невы, глаза, размышляла Алиса. Последние несколько недель присутствие Ильи стало ее нервировать. По сути, Алиса оставалась одна в огромном доме, кухарку она уволила, уборщица приходила раз в два дня, а на воротах этого самого дома стоял он. «Пора от него избавиться», – решила Алиса, скорее бы вернулся Дубровин. Она позвонит и попросит сменить состав охраны.
Словно в ответ на ее тревожные мысли, по дому разлилась мелодичная трель звонка. Алиса взглянула в окно. Так и есть. Она поднялась и подошла к двери, нажала на кнопку переговорного устройства.
Илья Дубинин стоял на солнцепеке, подставив палящим лучам свой накачанный могучий торс. Загорал он уже полчаса, не меньше, и хотя само по себе занятие его не раздражало, но цель, ради которой он скинул рубашку и, оторвавшись от телевизора, выбрался к воротам, никак не становилась ближе.
Да. Один зритель у нее, по крайней мере, имелся совершенно определенно. Алиса бросила холодный раздраженный взгляд в сторону ворот. Там, возле домика охраны, стоял на солнце Илья, в одних черных форменных штанах, с оголенным мускулистым торсом, и совершенно определенно, физически ощутимо бросал на Алису похотливые, призывные, оскорбительные в своей животной примитивности взгляды. Она знала – он не мог ее видеть, но словно ощущал ее незримое присутствие и был уверен, что она непременно наблюдает за ним. Илья и раньше раздражал ее, она постоянно ловила на себе его сальные, на грани приличия, взгляды. Он никогда не переходил к действиям, но словно напоминал ей при каждой встрече, что «вот он я, здесь, развлечемся?». Очевидно, этот тупой, недалекий маргинал, глядя на хозяина дома, невысокого, округлого, с наметившейся лысиной, и его стройную, подтянутую молодую жену, сделал очевидный и примитивный вывод: богатая, пресыщенная сучка, выскочившая замуж за деньги, наверняка скучает и только и мечтает о том, чтобы ее кто-нибудь приласкал. Эти грязные мыслишки буквально высвечивались на его самодовольном лбу, и от этого Алисе становилось еще отвратительнее, она даже подумывала пожаловаться мужу и потребовать, чтобы Илью убрали с участка. В конце концов, их дом охраняли сотрудники безопасности их собственной компании – стоило только сказать. Но она почему-то медлила. Может, жалела этого молодого идиота? Да и что ей могло грозить при жизни Сережи? Но после смерти мужа Илья стал просто невыносим. «Этот примитив, этот безмозглый, дешевый самец вообразил, что может соблазнить меня, «утешить вдовушку» и этим обеспечить себе безбедную жизнь, став содержанцем, а возможно, он метит и дальше? В мужья?» – прищурив серые, отливающие свинцом, как осенняя вода Невы, глаза, размышляла Алиса. Последние несколько недель присутствие Ильи стало ее нервировать. По сути, Алиса оставалась одна в огромном доме, кухарку она уволила, уборщица приходила раз в два дня, а на воротах этого самого дома стоял он. «Пора от него избавиться», – решила Алиса, скорее бы вернулся Дубровин. Она позвонит и попросит сменить состав охраны.
Словно в ответ на ее тревожные мысли, по дому разлилась мелодичная трель звонка. Алиса взглянула в окно. Так и есть. Она поднялась и подошла к двери, нажала на кнопку переговорного устройства.
Илья Дубинин стоял на солнцепеке, подставив палящим лучам свой накачанный могучий торс. Загорал он уже полчаса, не меньше, и хотя само по себе занятие его не раздражало, но цель, ради которой он скинул рубашку и, оторвавшись от телевизора, выбрался к воротам, никак не становилась ближе.