Страница:
А с Вечерским надо было решать. Сгустились сумерки, от земли пополз туман, и вой на юге стал заметно сильнее. Вверху зелено мерцали кабинки колеса обозрения, с которых еще не полностью слезла фосфорическая краска. Вороньим гнездом темнел запутавшийся в «русских горках» корпус вертолета.
Раненый все не умирал, хотя по замыслу давно должен был захлебнуться собственной кровью. Черная корка почти залепила рот, и андроид периодически счищал ее гигиенической салфеткой. Колдун подозревал, отчего Вечерский держится так долго, но высказывать подозрения не собирался. Андроид и Хантер опять препирались.
– Я не могу бросить человека, – сказал Батти.
– Программа не позволяет?
Андроид не ответил.
– Ладно. Не можешь бросить – грузи на мотоцикл, и почесали отсюда.
Из четырех мотоциклов, входивших в снаряжение отряда, два пережили падение и сейчас стояли у чертова колеса, сцепившись рулями.
– Его нельзя трогать, сэр. Он умрет, – упрямо повторил Батти.
– Да он и так покойник!
Вздохнув, Колдун присел на корточки рядом с Вечерским и положил ладонь ему на лоб. Раненый захрипел. Охотник стремительно обернулся:
– Эй, гаденыш мутантный, ты чего с ним делаешь?
Вечерский мучительно пытался что-то сказать. Колдун поднял глаза:
– Он хочет, чтобы мы оставили его здесь.
– Так ты и людей, сучара, читаешь?
– Не людей. Не всех людей. Тех, кто подключен к «Вельду».
Хантер недоуменно моргнул, и Колдун добавил:
– Это вроде компьютерного интерфейса.
– Пацан, «Вельд» – это дурь. И в башке у тебя дурь.
Раненый дернулся. Глаза его закатились.
– Он что-то транслирует, – тихо сказал Колдун. – Я не знаю, кому и куда.
Рука Вечерского шевельнулась, принялась ощупывать землю вокруг. Колдун подсунул под шарящую руку осколок стекла. Сжав осколок и по-прежнему не открывая глаз, Вечерский с силой выцарапал на фанере «ОСТА». Буквы вышли кривыми, едва видными в последнем дневном свете. Пальцы умирающего разжались, выронили осколок.
– Откуда я знаю, что это не ты всунул ему в башку? – сварливо спросил Хантер.
– Вы же сами хотели его бросить.
Андроид молча подошел к мотоциклам и принялся приторачивать груз. Хантер поглядел на это, плюнул и злобно бросил:
– Как хотите. Придурки.
– А я не умею ездить на мотоцикле, – сообщил Колдун.
Батти обернулся:
– Сядете со мной. И вот еще… – Он подошел, на ходу расстегивая поясную кобуру с «береттой». – Стрелять умеете?
– Умел когда-то. – Колдун предпочел не уточнять, что стрелял лишь в компьютерном симуляторе.
Андроид протянул ему пистолет:
– Положите куда-нибудь, чтобы можно было быстро достать. С предохранителя не снимайте.
Колдун сунул «беретту» в карман и порадовался, что у него в плаще такие большие карманы. И подумал, что неплохо бы во что-нибудь пострелять.
Вечерского они все же не оставили на съедение тварям. Поднатужившись, Батти перевернул одну из вагонеток детской железной дороги и накрыл ею раненого, как колпаком. Или крышкой саркофага. Колдуну показалось, что последний взгляд Вечерского из-под края вагонетки был благодарным – но в темноте легко обмануться.
Андроид ловко оседлал мотоцикл. Колдун пристроился сзади и, хихикнув, вцепился Батти в плечи. Плечи были тверже железа, все пальцы обломаешь.
На соседней «ямахе» сгорбился Хантер, карабин за плечом, сигарета в зубах. Машины взревели. Вспыхнули белые лучи фар. Огибая развалины, они промчались к разрушенной арке входа, вылетели из парка и понеслись на северо-запад, к шоссе, ведущему в населенный пункт Барри.
Глава 2
Quid Pro Quo
Зверь просыпается в своем логове. Зверь просыпается в своем логове на третьем подземном этаже разрушенного здания, где он дремал, уткнувшись носом в передние лапы. Он спал и видел приятные сны об охоте и самке. Зверь открывает глаза, потому что сквозь бетонные перекрытия, сквозь метры кабеля и проводки, мотки изоляции, сквозь стылый осенний воздух над развалинами, сквозь наступающую ночь и впереди этой ночи несется Зов. Зверь открывает огромные глаза цвета янтаря и пружинисто вскакивает, он мчится – в кромешной тьме, в сыром запахе плесени и нежили, гнилого тряпья, давней беды – он мчится вверх по лестницам и переходам.
Протиснувшись в дыру в кладке и миновав узкий, почти осыпавшийся земляной ход, он встает во весь рост. Зверь огромен, грозен силуэт его в сумерках. Зверь похож на волка, но в два раза крупнее любого волка, его глаза горят желтым, его шерсть черна, а на загривке чуть поблескивают седые шерстинки. Зверь не молод, но и не стар.
Там, где он вылез из-под земли, некогда была автостоянка. Там ржавеют скелеты машин и желтеют скелеты людей, там с кузова на капот перепархивают жирные черные вороны. Заметив зверя, вороны срываются и стаей спешат туда, где еще тлеет закат, спешат на ночевку. Зверь пугает птиц. Иным вечером он был бы не прочь погонять ворон, но не сейчас, не сейчас. Сейчас ему надо спешить.
Зверь срывается и длинными скачками несется вверх по улице, и за ним – по стенам домов, где выбитые окна, и гарь, и граффити, и царапины от огромных когтей, – за ним бежит его тень, черная на красном. В нетронутых стеклах верхних этажей изламывается багровое солнце, вспыхивает в последний раз и гаснет, и дальше зверь мчится в сумерках. Мимо трехэтажных кирпичных особняков, ветхих деревянных домов, пустых коробок небоскребов; через город, в котором не осталось живых людей, где слышен лишь шелест ветра, да писк случайной крысы, да шепот теней, зверь выбегает на шоссе и мчится на север, туда, куда ведет его Зов.
– Итак, если отвлечься от дойных кур – что вы хотите мне предложить?
Вечерский вновь наполнил свой бокал, пригубил и только затем ответил:
– Вы правы. Я хочу предложить вам нечто эксклюзивное. Самое эксклюзивное, что вообще можно предложить: почти неограниченную власть и бессмертие.
Безликая маска не могла улыбнуться, но голос Дориана прозвучал так, будто он улыбался:
– Бессмертие? Вы не считаете, Алекс, что предлагать бессмертие Бессмертному – это моветон?
Вечерский улыбнуться мог и использовал эту возможность по полной.
– Давайте не будем юлить и играть словами.
Я знаю, что вы употребляете «Вельд». И я знаю, каковы последствия. Сколько из ваших друзей уже свихнулись? Сколько стали слюнявыми идиотами, а, Дориан?
– У меня нет друзей, – сказала маска, как почудилось Вечерскому, с грустью.
– Не важно. Вы поняли, о чем я говорю. У моего снадобья есть недостатки. Коктейль нестабилен – это раз, разрушает психику юзеров – это два, и позволяет одновременно контролировать лишь одну химеру – это три.
– И вы предлагаете…
– И я предлагаю приникнуть к источнику. К ориджину, так сказать.
– Вы говорите о…
– Я говорю о Саманте Морган. Мне известно, что она использовала свою ДНК для создания химер. То, что объединяет всех монстров, – это участки из генома Морган. – Бывший ученый взглянул на собеседника. Маска кивнула, и Вечерский продолжил: – В состав «Вельда» входит РНК химер. Но если взять те последовательности, которые имеются у каждой из сконструированных Морган тварей, вы обретете способность контролировать любую химеру. Или всех их одновременно. Сто, тысячу, миллион… насколько хватит мощи вашего разума. К тому же в присутствии ориджина «Вельд» стабилизируется, так что сумасшествие вам угрожать не будет. Власть над монстрами без риска стать одним из них – представляете, какая это сила? Вы сможете создать собственную армию. Стать правителем мира. Или его спасителем, мессией, если это вам больше по душе… Все, что мне потребуется, – люди и снаряжение, чтобы найти Морган.
Дориан, в продолжение разговора стоявший у стены, пересек комнату, сел в кресло и опустил подбородок – или, вернее, нижний край маски – на сцепленные кисти.
– Так вам все равно, Алекс?
– Что «все равно»?
– Все равно, стану я деспотом или мессией? Вы готовы предоставить мне такую власть, не зная наверняка, для чего я ее использую?
Вечерский наклонился вперед в своем кресле, всматриваясь в маску, пытаясь – безнадежно – разглядеть за ней лицо. Не разглядев, хмыкнул:
– Я торговец наркотиками, Дориан. Точнее, одним, но самым дорогим и самым мощным наркотиком. И вы апеллируете к моей морали?
– Нет. Мне просто интересно. Интересно, как вы мыслите. Поэтому давайте на минуту отвлечемся от дел и поговорим о личном. О вас. Вы любили Морган?
Зверь останавливается на городской окраине и принюхивается. Пахнет добычей, пахнет свежей кровью. Через молодую рощицу, выросшую на месте парковки «Коско», стая диких собак-канивров гонит молодого оленя. Олень уже ранен, но пока не сдается – он оторвался от преследователей и, прихрамывая, мчится к реке. Горячий и сладкий запах тревожит зверя. В другую ночь он разогнал бы псов и сам вонзил бы зубы в трепещущий загривок, но теперь надо спешить. Рыкнув, зверь срывается с места и бежит, все набирая скорость. Вой стаи и хрип погибающего оленя остаются позади, а впереди – только дорога и Зов.
В первую секунду Вечерский опешил, а затем разозлился, но быстро подавил злость. Просто Бессмертный Дориан опять играет. Они играют всегда, всюду и всеми, играют людьми, андроидами, химерами и даже собой. Новый подвид человека: Homo Ludens, Человек Играющий.
– Вам нет до этого дела.
– Ошибаетесь, – вкрадчиво произнес хозяин. – Есть. Это ведь вы, Алекс, просите у меня деньги и людей в обмен на некое предполагаемое могущество. Но ваш философский камень, «Вельд-два», или как вы там его назовете, то ли будет, то ли нет, а раскошелиться я должен уже сейчас. Притом без всякой гарантии на получение прибыли – Морган искали многие, но не нашел пока никто. С другой стороны, вы мне интересны, а для удовлетворения интереса я готов рискнуть. Поэтому я предлагаю вам сыграть.
«Вот так сюрприз», – с мрачной иронией подумал Вечерский. Чего-то подобного и следовало ожидать, а он, дурак, не подготовился. Ко всему подготовился, а вот к кошачьим игрищам – нет. Плохо. Совсем плохо, плохо не потому даже, что исход дела зависит от прихоти скучающего психопата, а потому, что, зная вводные, он, Вечерский, не просчитал этот вариант.
– Сыграть во что?
– Вы были в бойскаутах? Очень американская штучка – бойскауты, почти как яблочный пирог и «Волмарт»… Ах, впрочем, что же это я? Вы ведь из России, значит, не бойскаут, а пионер…
Вечерский устало прикрыл глаза.
– Дориан, я родился в девяносто пятом. Как вам отлично известно, никаких пионеров тогда давно уже не было.
– Хорошо, – покладисто согласился Бессмертный. – Вы не были в бойскаутах и в пионерах тоже не были, но, возможно, слышали про игру «Правда или поступок»?
– Да, слышал.
– Отлично. Сыграем. Тот из нас, кто откажется отвечать на вопрос или сделать то, что предложит другой игрок, проиграл. Если проиграю я, вы получите людей и экипировку для вашей экспедиции.
– А если я?
– Если проиграете вы – я вас убью. Прямо здесь и сейчас. Согласны?
«Да он совершенно чокнутый, – с холодком в груди понял Вечерский. – Он, казавшийся мне самым вменяемым из второго поколения, ничуть не лучше остальных. Интересно, если я соглашусь на его условие и проиграю, в какой зачет в какой безумной таблице пойдет моя смерть? Или у них нет таблиц? Или они играют не ради спортивного интереса даже, а из чистой любви к искусству? Или еще хуже – от скуки?»
– Я согласен, – сказал Вечерский.
Маска захлопала в ладоши, как малыш при виде рождественской елки.
Перед зверем протянулся мост. Длинный мост, под которым грохочет река, но грохот реки перекрывает рев огромного водопада. Над двойной его белой громадой стоит облако водяных капель, и зверь фыркает – он не любит воду. Мост забит машинами. Мертвыми машинами, проржавевшими во влажном воздухе. Ржавчина и труха. Зверь фыркает еще раз и вспрыгивает на крышу ближайшего автомобиля. Крыша едва не проламывается под его тяжестью. Когти царапают железо, и железо жалобно скрипит – но зверь уже перескакивает на соседний пикап, и несется дальше, дальше, под хруст и ропот крошащегося металла. Дальше, туда, где чернеют развалины казино, где нет ни одного огня – лишь белые крапинки звезд, размытые и тусклые в облаках водяного пара.
– Одно дополнительное условие. Если выбираем «поступок», вы не можете попросить меня финансировать вашу экспедицию, а я не могу попросить вас размозжить голову о стену. Вообще, давайте так – все, что мы потребуем сделать, должно быть сделано в пределах этой комнаты.
– Хорошо, – нетерпеливо согласился Вечерский. – Кто начинает?
– Начинаю я. И, извините, я уже задал вопрос, так что придется нам слегка отступить от правил. Считайте, что вы выбрали «правду». Итак, вы любили Морган?
Вечерский стиснул зубы. Ну конечно. Весь спектакль Бессмертный затеял ради того, чтобы удовлетворить свое поганое любопытство. Он ведь не привык слышать «нет», этот избалованный сукин сын, называющий себя Дорианом.
Их с Самантой познакомил генерал Грегори Амершам, вездесущий Амершам, Генерал Куда-ни-Плюнь Амершам. Вечерский очень легко мог представить, как почти сотню лет назад на его бывшей родине такие вот Амершамы (хотя, возможно, звали их Воробьевыми или Синицыными) опекали закрытые шарашки. Покровители наук. Того по головке погладят, тому погрозят пальчиком, глядишь, вот и испекли атомную бомбу… Этот Амершам был рослый, с лошадиным лицом и улыбкой голливудской звезды.
– Вы оба рыжие, – заявил генерал, покровительственно скалясь. – Значит, сойдетесь. Но ты, Алекс, бойся этой женщины. Не женщина – огонь.
Женщина-огонь глядела на Вечерского огромными карими глазами. Вот странно – лицо у нее жесткое и даже надменное, а глаза мягкие, бархатные глаза. Рукопожатие по-мужски крепкое. Алекс попытался заглянуть в карие очи поглубже и понял, что они обманчивы. Поверхность расступилась, но лишь до определенной глубины, а за ней – кремень, скала. Саманта Морган улыбнулась холодной приветливой улыбкой и сказала:
– Вы, наверное, хотите осмотреть вашу будущую лабораторию.
Генерал полюбовался выражением лица своего подопечного и радостно заржал.
Алекс всегда был робок с женщинами, но Саманту – он уже мысленно называл ее Сэмми – пригласил на ужин в тот же вечер.
– Отлично, – ответила она, тряхнув рыжей гривой. – Я как раз собиралась предложить вам то же самое. У нас традиция – угощать в ресторане всех новичков. Вы какую кухню предпочитаете – индийскую, тайскую? Или вашу, русскую? Я знаю отличное место на Кингс-стрит… – Должно быть, женщина заметила в глазах Вечерского тень разочарования, потому что улыбка ее смягчилась. – Алекс. У вас в резюме так и написано: Алекс. Это Александр или Алексей?
– Александр.
– Ах да, конечно. Алексей – это Льоша, Альоша.
От этого нежного «Льоша» в груди Вечерского дрогнуло, и он подумал, что между ними обязательно что-то будет – не сегодня, так завтра.
После ужина как-то случайно оказалось, что уже все разъехались и только они сидят за столиком и обсуждают интереснейшую тему: является ли способность узнавать свое отражение в зеркале признаком сознания. Морган считала, что да и что дельфины, шимпанзе, гориллы и слоны не менее разумны, чем люди. У правого уголка ее рта осталось пятно карри, и Вечерский, потянувшись через стол, аккуратно стер пятно салфеткой. Затем они поспорили, кто будет оплачивать счет, скинулись поровну и вышли из ресторана. Был вечер. Тиха была бостонская улочка, застроенная кирпичными особняками, тихи и неподвижны канадские клены и разгорающиеся над ними звезды. Фирма предоставляла Вечерскому машину, но ее должны были подогнать лишь завтра, и Морган распахнула перед ним дверцу своего «рэнджровера». Они доехали до подъезда одного из многих неразличимых кирпичных особняков, где весь первый этаж поступил в распоряжение нового сотрудника («А затем, если вы предпочитаете загородный дом, у нас есть несколько вариантов»). И конечно, Вечерский пригласил коллегу на чашечку кофе, и конечно, коллега сослалась на занятость и усталость. Алекс махнул вслед отплывающему от тротуара джипу. Джип прощально мигнул задними фарами и завернул в переулок. Все получилось как всегда…
– Да, любил, – ответил Вечерский, глядя в белый овал маски. – Я любил ее.
Бессмертный кивнул:
– Спасибо за честный ответ. Ваша очередь.
– Правда или поступок? – спросил бывший ученый, чувствуя себя идиотом.
– Давайте правду.
Что же у него спросить? Как его расколоть, мерзавца? Бессмертные живут ложью, они не выносят правду, в первую очередь правду о себе. Они вечно играют, блефуют, держат покерное лицо – значит…
– Как вас зовут по-настоящему, Дориан?
Маска помедлила и неохотно ответила:
– Джеймс Оливер Эмери.
– Эмери? Вы сын леди Эмери?
– Это уже второй вопрос, а сейчас моя очередь.
– Хорошо. Я весь в ожидании.
– Правда или поступок?
Вечерский тоже выбрал правду, и Бессмертный тут же спросил:
– Вы с Морган были любовниками?
Бывший ученый вздрогнул, потому что и сам не знал настоящего ответа.
…Через неделю Вечерский с головой ушел в работу, и потому, когда Саманта объявилась в его лаборатории и потащила за собой в темную комнату, решил, что ему сейчас покажут результаты особенно важного белкового фореза. Вместо этого, когда свет в комнате погас и под потолком загорелась красная лампочка, женщина распахнула халат, а за ним и легкую блузку – бюстгальтера под блузкой не оказалось – и положила руки Вечерского себе на грудь. Он все еще пытался понять, что происходит, когда в подсвеченной красным темноте ладонь Саманты скользнула вниз и расстегнула молнию у него на брюках. Прохладные пальцы легли на его член, обхватили, сжали, и прозвучал голос Саманты – твердый, суховатый:
– У меня обнаружили ранний Альцгеймер. Прионной природы – значит, неизлечимый. Через два года я превращусь в слабоумную хихикающую развалину. Carpe diem[2], Алекс.
Рука женщины двигалась аккуратно, сноровисто, но Вечерский не мог – не под такие слова, не в этой красной, пропахшей химикатами темноте. Его ладони соскользнули с груди Саманты. Она разжала пальцы и, отступив, улыбнулась:
– Напрасно, Алекс. Второй попытки не будет. – Запахнула халат и быстро вышла из комнаты, не забыв по дороге врубить свет.
А Вечерский так и остался стоять у машины для проявления пленок, злой, красный и со спущенными штанами.
Второй попытки Саманта Морган ему действительно не дала. Нет, не дала, потому что нельзя же ту пьяную, безобразную ночь в парижской гостинице считать второй попыткой.
– Нет, – сказал Вечерский, и лишь когда произнес это вслух, почувствовал, что говорит правду. – Нет, мы не были любовниками.
– Занятно. Ну что ж, продолжим. Я готов правдиво ответить на следующий ваш вопрос.
«Ах ты гнида, – подумал Вечерский, – будет тебе сейчас вопрос».
– Кто ваш отец?
– Военный, – быстро ответил Бессмертный.
– Вы жульничаете.
– Ничуть. Если хотели получить точную информацию, следовало спросить, как моего отца зовут. И вы можете спросить, когда снова наступит ваша очередь, но сейчас моя. Правда или поступок?
– Правда, – с ненавистью сказал Вечерский.
– Вы придерживаетесь одной стратегии, а это ведет к проигрышу.
– Посмотрим.
– Хорошо. Вы действительно сдали Морган с потрохами генералу Амершаму?
«А ведь я хочу его убить, – с удивлением понял Вечерский. – Я бы его убил прямо здесь, будь у меня такая возможность. Спокойней, Алекс, спокойней. Не стоит тратить эмоции на нечто неосуществимое».
– Да или нет, Алекс?
Они работали вместе еще долго, два года, и неизменно вежливо улыбались друг другу – даже тогда, когда больше всего хотелось вцепиться друг другу в глотку. Это хуже ненависти, это презрение. Презрение со стороны Морган; глухое отчаяние, переходящее в злобу, – с его стороны. И ревность. Страшная, слепая ревность – не к человеку, не к вещи. К науке. Когда появились первые результаты, касающиеся телепатического интерфейса, Морган сделалась почти счастлива. Ему хотелось, чтобы она была счастлива с ним. Чтобы ее бархатные глаза сияли при виде его, а не при виде бегущих по экрану статистических данных.
Вся беда в том, что Саманта была гением, самым обыкновенным гением, из тех, что рождаются раз в сотню лет. А он, Вечерский, гением не был. Он был просто человеком и хотел человеческого: славы, признания. Любви. Саманта же хотела таблетку от одиночества, немного живого тепла: ровно столько, чтобы не отвлекало от работы. Но любовь не продается в таблетках, а если упаковать ее в приторную оболочку пилюли, становится не лекарством, а ядом.
Таким же ядом сочились благожелательные слова пригласившего его в свой кабинет человека.
Грегори Амершам на публике мог выглядеть добродушным старым мерином или беззаботным кутилой, но настоящим он был только здесь, в сером офисе на одном из бесчисленных этажей серого нью-йоркского здания. Офис был безлик. Стол и стул для посетителей – ни картин на стенах, ни фото жены и детей, ни припрятанной в одном из ящиков стола бутылки, Вечерский не сомневался. Только серая, безликая функциональность.
– Вот что, Алекс. Я ведь могу называть вас Алексом? Ну и отлично. Как у вас продвигаются дела с грин-кард?
Вечерский поежился.
– Неплохо.
– Неплохо? Не приходится стоять в очередях в компании мексиканских гастарбайтеров и китайских работяг? От китайцев всегда так несет… – Генерал усмехнулся.
Вечерский подумал, что, если Амершам сейчас достанет из ящика пачку сигар и закурит, и предложит сигару собеседнику, они еще смогут договориться. Не достал и не закурил.
– Так вот, Алекс. Мне хотелось бы, чтобы вы знали: я здесь, чтобы оказывать вам помощь. Любую необходимую помощь, как в работе, так и в других делах. Мы очень ценим ваше сотрудничество.
– Благодарю…
– Извините, я еще не договорил. Для того чтобы оказывать вам помощь, я должен знать, как продвигаются ваши исследования. Знать все, что происходит в лаборатории. В вашей, Алекс… и в соседней. Саманта – блестящий ученый, но у нее слишком высокое самомнение. Она полагает, что со всем управится сама. Но мы с вами ведь понимаем, что это не так?
Генерал улыбался. Его длинные губы как будто аккуратно взяли за кончики и подтянули к ушам. Он не утруждался даже изобразить блестящую голливудскую улыбку, которой славился в обществе. Зачем? Не перед тем же, кто целиком от него зависит, кто без его поддержки окажется в толпе мексиканских гастарбайтеров и дурно пахнущих китайцев.
– Я хочу уточнить, – сказал Вечерский, – вы требуете, чтобы я шпионил для вас за Самантой Морган?
– Да, если вам угодно так это сформулировать.
– А если я скажу «нет»?
Грегори Амершам развалился в кресле, закинув ногу на ногу и вытянув их во всю немалую длину. Для этого ему пришлось откатиться от стола – конечности под столом не умещались. Он и правда чем-то походил на скакуна, этот светский генерал, но отнюдь не на мерина, нет – сейчас он смахивал на призового жеребца. Хотя лошадкой, на которую ставили в этих скачках, был как раз Вечерский. Или он не прав? Или на генерала тоже ставили, просто этих игроков мало кто видел в лицо?
– А я вас не тороплю, – сказал Амершам. – Зная Саманту, предположу, что вы сами ко мне прибежите. Раньше или позже. Просто помните о нашем разговоре.
Так и случилось – скорее позже, чем раньше, но все-таки случилось.
– Да. Да, я сдал Саманту Амершаму. Именно я и сдал. Вы удовлетворены?
– Почти. Совсем удовлетворен я буду, когда узнаю ответ на свой последний вопрос. А пока давайте вы.
– Правда или поступок?
– По-моему, мы оба уже слегка устали от правды. Пусть будет поступок.
Вечерский с улыбкой взглянул на Бессмертного, и от этой улыбки хозяин дома беспокойно шевельнулся в кресле.
– Снимите маску, Джимми.
Бессмертный замер.
– Ну, давайте же. Неужели вы там, под маской, настолько безобразны? Поверьте, я видел редкостных уродов, так что в обморок не упаду.
– Вы выиграли.
– Что?
– Ваша взяла, Алекс. Вы получите все, что нужно для экспедиции. Желаю вам удачи в поисках. Кстати, где вы собрались ее искать?
Слегка ошарашенный таким поворотом событий, Вечерский пробормотал:
– Последний раз Морган видели в канадском Алгонкине.
– А. Дивные места. Озера и водяные лилии. Что ж, приятной прогулки.
Бессмертный Дориан, он же Джеймс Оливер Эмери, встал с кресла и вышел из комнаты. Лев, вернувшийся на обои, проводил хозяина равнодушным взглядом.
После трех часов бега зверь достигает своей цели. Здесь тоже много мертвого железа. Железо жалобно скрипит, и воет, и поет на поднявшемся ветру. Железо сверху, и со всех сторон – железо. Под одной из железных вещей спрятался Тот, Кто Зовет. Железную вещь окружают мелкие вонючие твари, они копают и скребутся, они хотят добраться до Того, Кто Зовет. Зверь рявкает. Твари поворачивают к нему треугольные морды. Твари голодны и не желают уступать добычу. Если бы зверь умел смеяться, он бы расхохотался. Ему приходится убить двух или трех вонючих тварей, прежде чем остальные понимают и разбегаются.
Зверь толкает железную вещь плечом. Вещь поддается не сразу. Зверя охватывает нетерпение, ведь источник Зова так близко. Он рвет железо когтями и опять толкает – наконец вещь поддается и переворачивается. Зверь встречает взгляд Своего Человека.
Протиснувшись в дыру в кладке и миновав узкий, почти осыпавшийся земляной ход, он встает во весь рост. Зверь огромен, грозен силуэт его в сумерках. Зверь похож на волка, но в два раза крупнее любого волка, его глаза горят желтым, его шерсть черна, а на загривке чуть поблескивают седые шерстинки. Зверь не молод, но и не стар.
Там, где он вылез из-под земли, некогда была автостоянка. Там ржавеют скелеты машин и желтеют скелеты людей, там с кузова на капот перепархивают жирные черные вороны. Заметив зверя, вороны срываются и стаей спешат туда, где еще тлеет закат, спешат на ночевку. Зверь пугает птиц. Иным вечером он был бы не прочь погонять ворон, но не сейчас, не сейчас. Сейчас ему надо спешить.
Зверь срывается и длинными скачками несется вверх по улице, и за ним – по стенам домов, где выбитые окна, и гарь, и граффити, и царапины от огромных когтей, – за ним бежит его тень, черная на красном. В нетронутых стеклах верхних этажей изламывается багровое солнце, вспыхивает в последний раз и гаснет, и дальше зверь мчится в сумерках. Мимо трехэтажных кирпичных особняков, ветхих деревянных домов, пустых коробок небоскребов; через город, в котором не осталось живых людей, где слышен лишь шелест ветра, да писк случайной крысы, да шепот теней, зверь выбегает на шоссе и мчится на север, туда, куда ведет его Зов.
– Итак, если отвлечься от дойных кур – что вы хотите мне предложить?
Вечерский вновь наполнил свой бокал, пригубил и только затем ответил:
– Вы правы. Я хочу предложить вам нечто эксклюзивное. Самое эксклюзивное, что вообще можно предложить: почти неограниченную власть и бессмертие.
Безликая маска не могла улыбнуться, но голос Дориана прозвучал так, будто он улыбался:
– Бессмертие? Вы не считаете, Алекс, что предлагать бессмертие Бессмертному – это моветон?
Вечерский улыбнуться мог и использовал эту возможность по полной.
– Давайте не будем юлить и играть словами.
Я знаю, что вы употребляете «Вельд». И я знаю, каковы последствия. Сколько из ваших друзей уже свихнулись? Сколько стали слюнявыми идиотами, а, Дориан?
– У меня нет друзей, – сказала маска, как почудилось Вечерскому, с грустью.
– Не важно. Вы поняли, о чем я говорю. У моего снадобья есть недостатки. Коктейль нестабилен – это раз, разрушает психику юзеров – это два, и позволяет одновременно контролировать лишь одну химеру – это три.
– И вы предлагаете…
– И я предлагаю приникнуть к источнику. К ориджину, так сказать.
– Вы говорите о…
– Я говорю о Саманте Морган. Мне известно, что она использовала свою ДНК для создания химер. То, что объединяет всех монстров, – это участки из генома Морган. – Бывший ученый взглянул на собеседника. Маска кивнула, и Вечерский продолжил: – В состав «Вельда» входит РНК химер. Но если взять те последовательности, которые имеются у каждой из сконструированных Морган тварей, вы обретете способность контролировать любую химеру. Или всех их одновременно. Сто, тысячу, миллион… насколько хватит мощи вашего разума. К тому же в присутствии ориджина «Вельд» стабилизируется, так что сумасшествие вам угрожать не будет. Власть над монстрами без риска стать одним из них – представляете, какая это сила? Вы сможете создать собственную армию. Стать правителем мира. Или его спасителем, мессией, если это вам больше по душе… Все, что мне потребуется, – люди и снаряжение, чтобы найти Морган.
Дориан, в продолжение разговора стоявший у стены, пересек комнату, сел в кресло и опустил подбородок – или, вернее, нижний край маски – на сцепленные кисти.
– Так вам все равно, Алекс?
– Что «все равно»?
– Все равно, стану я деспотом или мессией? Вы готовы предоставить мне такую власть, не зная наверняка, для чего я ее использую?
Вечерский наклонился вперед в своем кресле, всматриваясь в маску, пытаясь – безнадежно – разглядеть за ней лицо. Не разглядев, хмыкнул:
– Я торговец наркотиками, Дориан. Точнее, одним, но самым дорогим и самым мощным наркотиком. И вы апеллируете к моей морали?
– Нет. Мне просто интересно. Интересно, как вы мыслите. Поэтому давайте на минуту отвлечемся от дел и поговорим о личном. О вас. Вы любили Морган?
Зверь останавливается на городской окраине и принюхивается. Пахнет добычей, пахнет свежей кровью. Через молодую рощицу, выросшую на месте парковки «Коско», стая диких собак-канивров гонит молодого оленя. Олень уже ранен, но пока не сдается – он оторвался от преследователей и, прихрамывая, мчится к реке. Горячий и сладкий запах тревожит зверя. В другую ночь он разогнал бы псов и сам вонзил бы зубы в трепещущий загривок, но теперь надо спешить. Рыкнув, зверь срывается с места и бежит, все набирая скорость. Вой стаи и хрип погибающего оленя остаются позади, а впереди – только дорога и Зов.
В первую секунду Вечерский опешил, а затем разозлился, но быстро подавил злость. Просто Бессмертный Дориан опять играет. Они играют всегда, всюду и всеми, играют людьми, андроидами, химерами и даже собой. Новый подвид человека: Homo Ludens, Человек Играющий.
– Вам нет до этого дела.
– Ошибаетесь, – вкрадчиво произнес хозяин. – Есть. Это ведь вы, Алекс, просите у меня деньги и людей в обмен на некое предполагаемое могущество. Но ваш философский камень, «Вельд-два», или как вы там его назовете, то ли будет, то ли нет, а раскошелиться я должен уже сейчас. Притом без всякой гарантии на получение прибыли – Морган искали многие, но не нашел пока никто. С другой стороны, вы мне интересны, а для удовлетворения интереса я готов рискнуть. Поэтому я предлагаю вам сыграть.
«Вот так сюрприз», – с мрачной иронией подумал Вечерский. Чего-то подобного и следовало ожидать, а он, дурак, не подготовился. Ко всему подготовился, а вот к кошачьим игрищам – нет. Плохо. Совсем плохо, плохо не потому даже, что исход дела зависит от прихоти скучающего психопата, а потому, что, зная вводные, он, Вечерский, не просчитал этот вариант.
– Сыграть во что?
– Вы были в бойскаутах? Очень американская штучка – бойскауты, почти как яблочный пирог и «Волмарт»… Ах, впрочем, что же это я? Вы ведь из России, значит, не бойскаут, а пионер…
Вечерский устало прикрыл глаза.
– Дориан, я родился в девяносто пятом. Как вам отлично известно, никаких пионеров тогда давно уже не было.
– Хорошо, – покладисто согласился Бессмертный. – Вы не были в бойскаутах и в пионерах тоже не были, но, возможно, слышали про игру «Правда или поступок»?
– Да, слышал.
– Отлично. Сыграем. Тот из нас, кто откажется отвечать на вопрос или сделать то, что предложит другой игрок, проиграл. Если проиграю я, вы получите людей и экипировку для вашей экспедиции.
– А если я?
– Если проиграете вы – я вас убью. Прямо здесь и сейчас. Согласны?
«Да он совершенно чокнутый, – с холодком в груди понял Вечерский. – Он, казавшийся мне самым вменяемым из второго поколения, ничуть не лучше остальных. Интересно, если я соглашусь на его условие и проиграю, в какой зачет в какой безумной таблице пойдет моя смерть? Или у них нет таблиц? Или они играют не ради спортивного интереса даже, а из чистой любви к искусству? Или еще хуже – от скуки?»
– Я согласен, – сказал Вечерский.
Маска захлопала в ладоши, как малыш при виде рождественской елки.
Перед зверем протянулся мост. Длинный мост, под которым грохочет река, но грохот реки перекрывает рев огромного водопада. Над двойной его белой громадой стоит облако водяных капель, и зверь фыркает – он не любит воду. Мост забит машинами. Мертвыми машинами, проржавевшими во влажном воздухе. Ржавчина и труха. Зверь фыркает еще раз и вспрыгивает на крышу ближайшего автомобиля. Крыша едва не проламывается под его тяжестью. Когти царапают железо, и железо жалобно скрипит – но зверь уже перескакивает на соседний пикап, и несется дальше, дальше, под хруст и ропот крошащегося металла. Дальше, туда, где чернеют развалины казино, где нет ни одного огня – лишь белые крапинки звезд, размытые и тусклые в облаках водяного пара.
– Одно дополнительное условие. Если выбираем «поступок», вы не можете попросить меня финансировать вашу экспедицию, а я не могу попросить вас размозжить голову о стену. Вообще, давайте так – все, что мы потребуем сделать, должно быть сделано в пределах этой комнаты.
– Хорошо, – нетерпеливо согласился Вечерский. – Кто начинает?
– Начинаю я. И, извините, я уже задал вопрос, так что придется нам слегка отступить от правил. Считайте, что вы выбрали «правду». Итак, вы любили Морган?
Вечерский стиснул зубы. Ну конечно. Весь спектакль Бессмертный затеял ради того, чтобы удовлетворить свое поганое любопытство. Он ведь не привык слышать «нет», этот избалованный сукин сын, называющий себя Дорианом.
Их с Самантой познакомил генерал Грегори Амершам, вездесущий Амершам, Генерал Куда-ни-Плюнь Амершам. Вечерский очень легко мог представить, как почти сотню лет назад на его бывшей родине такие вот Амершамы (хотя, возможно, звали их Воробьевыми или Синицыными) опекали закрытые шарашки. Покровители наук. Того по головке погладят, тому погрозят пальчиком, глядишь, вот и испекли атомную бомбу… Этот Амершам был рослый, с лошадиным лицом и улыбкой голливудской звезды.
– Вы оба рыжие, – заявил генерал, покровительственно скалясь. – Значит, сойдетесь. Но ты, Алекс, бойся этой женщины. Не женщина – огонь.
Женщина-огонь глядела на Вечерского огромными карими глазами. Вот странно – лицо у нее жесткое и даже надменное, а глаза мягкие, бархатные глаза. Рукопожатие по-мужски крепкое. Алекс попытался заглянуть в карие очи поглубже и понял, что они обманчивы. Поверхность расступилась, но лишь до определенной глубины, а за ней – кремень, скала. Саманта Морган улыбнулась холодной приветливой улыбкой и сказала:
– Вы, наверное, хотите осмотреть вашу будущую лабораторию.
Генерал полюбовался выражением лица своего подопечного и радостно заржал.
Алекс всегда был робок с женщинами, но Саманту – он уже мысленно называл ее Сэмми – пригласил на ужин в тот же вечер.
– Отлично, – ответила она, тряхнув рыжей гривой. – Я как раз собиралась предложить вам то же самое. У нас традиция – угощать в ресторане всех новичков. Вы какую кухню предпочитаете – индийскую, тайскую? Или вашу, русскую? Я знаю отличное место на Кингс-стрит… – Должно быть, женщина заметила в глазах Вечерского тень разочарования, потому что улыбка ее смягчилась. – Алекс. У вас в резюме так и написано: Алекс. Это Александр или Алексей?
– Александр.
– Ах да, конечно. Алексей – это Льоша, Альоша.
От этого нежного «Льоша» в груди Вечерского дрогнуло, и он подумал, что между ними обязательно что-то будет – не сегодня, так завтра.
После ужина как-то случайно оказалось, что уже все разъехались и только они сидят за столиком и обсуждают интереснейшую тему: является ли способность узнавать свое отражение в зеркале признаком сознания. Морган считала, что да и что дельфины, шимпанзе, гориллы и слоны не менее разумны, чем люди. У правого уголка ее рта осталось пятно карри, и Вечерский, потянувшись через стол, аккуратно стер пятно салфеткой. Затем они поспорили, кто будет оплачивать счет, скинулись поровну и вышли из ресторана. Был вечер. Тиха была бостонская улочка, застроенная кирпичными особняками, тихи и неподвижны канадские клены и разгорающиеся над ними звезды. Фирма предоставляла Вечерскому машину, но ее должны были подогнать лишь завтра, и Морган распахнула перед ним дверцу своего «рэнджровера». Они доехали до подъезда одного из многих неразличимых кирпичных особняков, где весь первый этаж поступил в распоряжение нового сотрудника («А затем, если вы предпочитаете загородный дом, у нас есть несколько вариантов»). И конечно, Вечерский пригласил коллегу на чашечку кофе, и конечно, коллега сослалась на занятость и усталость. Алекс махнул вслед отплывающему от тротуара джипу. Джип прощально мигнул задними фарами и завернул в переулок. Все получилось как всегда…
– Да, любил, – ответил Вечерский, глядя в белый овал маски. – Я любил ее.
Бессмертный кивнул:
– Спасибо за честный ответ. Ваша очередь.
– Правда или поступок? – спросил бывший ученый, чувствуя себя идиотом.
– Давайте правду.
Что же у него спросить? Как его расколоть, мерзавца? Бессмертные живут ложью, они не выносят правду, в первую очередь правду о себе. Они вечно играют, блефуют, держат покерное лицо – значит…
– Как вас зовут по-настоящему, Дориан?
Маска помедлила и неохотно ответила:
– Джеймс Оливер Эмери.
– Эмери? Вы сын леди Эмери?
– Это уже второй вопрос, а сейчас моя очередь.
– Хорошо. Я весь в ожидании.
– Правда или поступок?
Вечерский тоже выбрал правду, и Бессмертный тут же спросил:
– Вы с Морган были любовниками?
Бывший ученый вздрогнул, потому что и сам не знал настоящего ответа.
…Через неделю Вечерский с головой ушел в работу, и потому, когда Саманта объявилась в его лаборатории и потащила за собой в темную комнату, решил, что ему сейчас покажут результаты особенно важного белкового фореза. Вместо этого, когда свет в комнате погас и под потолком загорелась красная лампочка, женщина распахнула халат, а за ним и легкую блузку – бюстгальтера под блузкой не оказалось – и положила руки Вечерского себе на грудь. Он все еще пытался понять, что происходит, когда в подсвеченной красным темноте ладонь Саманты скользнула вниз и расстегнула молнию у него на брюках. Прохладные пальцы легли на его член, обхватили, сжали, и прозвучал голос Саманты – твердый, суховатый:
– У меня обнаружили ранний Альцгеймер. Прионной природы – значит, неизлечимый. Через два года я превращусь в слабоумную хихикающую развалину. Carpe diem[2], Алекс.
Рука женщины двигалась аккуратно, сноровисто, но Вечерский не мог – не под такие слова, не в этой красной, пропахшей химикатами темноте. Его ладони соскользнули с груди Саманты. Она разжала пальцы и, отступив, улыбнулась:
– Напрасно, Алекс. Второй попытки не будет. – Запахнула халат и быстро вышла из комнаты, не забыв по дороге врубить свет.
А Вечерский так и остался стоять у машины для проявления пленок, злой, красный и со спущенными штанами.
Второй попытки Саманта Морган ему действительно не дала. Нет, не дала, потому что нельзя же ту пьяную, безобразную ночь в парижской гостинице считать второй попыткой.
– Нет, – сказал Вечерский, и лишь когда произнес это вслух, почувствовал, что говорит правду. – Нет, мы не были любовниками.
– Занятно. Ну что ж, продолжим. Я готов правдиво ответить на следующий ваш вопрос.
«Ах ты гнида, – подумал Вечерский, – будет тебе сейчас вопрос».
– Кто ваш отец?
– Военный, – быстро ответил Бессмертный.
– Вы жульничаете.
– Ничуть. Если хотели получить точную информацию, следовало спросить, как моего отца зовут. И вы можете спросить, когда снова наступит ваша очередь, но сейчас моя. Правда или поступок?
– Правда, – с ненавистью сказал Вечерский.
– Вы придерживаетесь одной стратегии, а это ведет к проигрышу.
– Посмотрим.
– Хорошо. Вы действительно сдали Морган с потрохами генералу Амершаму?
«А ведь я хочу его убить, – с удивлением понял Вечерский. – Я бы его убил прямо здесь, будь у меня такая возможность. Спокойней, Алекс, спокойней. Не стоит тратить эмоции на нечто неосуществимое».
– Да или нет, Алекс?
Они работали вместе еще долго, два года, и неизменно вежливо улыбались друг другу – даже тогда, когда больше всего хотелось вцепиться друг другу в глотку. Это хуже ненависти, это презрение. Презрение со стороны Морган; глухое отчаяние, переходящее в злобу, – с его стороны. И ревность. Страшная, слепая ревность – не к человеку, не к вещи. К науке. Когда появились первые результаты, касающиеся телепатического интерфейса, Морган сделалась почти счастлива. Ему хотелось, чтобы она была счастлива с ним. Чтобы ее бархатные глаза сияли при виде его, а не при виде бегущих по экрану статистических данных.
Вся беда в том, что Саманта была гением, самым обыкновенным гением, из тех, что рождаются раз в сотню лет. А он, Вечерский, гением не был. Он был просто человеком и хотел человеческого: славы, признания. Любви. Саманта же хотела таблетку от одиночества, немного живого тепла: ровно столько, чтобы не отвлекало от работы. Но любовь не продается в таблетках, а если упаковать ее в приторную оболочку пилюли, становится не лекарством, а ядом.
Таким же ядом сочились благожелательные слова пригласившего его в свой кабинет человека.
Грегори Амершам на публике мог выглядеть добродушным старым мерином или беззаботным кутилой, но настоящим он был только здесь, в сером офисе на одном из бесчисленных этажей серого нью-йоркского здания. Офис был безлик. Стол и стул для посетителей – ни картин на стенах, ни фото жены и детей, ни припрятанной в одном из ящиков стола бутылки, Вечерский не сомневался. Только серая, безликая функциональность.
– Вот что, Алекс. Я ведь могу называть вас Алексом? Ну и отлично. Как у вас продвигаются дела с грин-кард?
Вечерский поежился.
– Неплохо.
– Неплохо? Не приходится стоять в очередях в компании мексиканских гастарбайтеров и китайских работяг? От китайцев всегда так несет… – Генерал усмехнулся.
Вечерский подумал, что, если Амершам сейчас достанет из ящика пачку сигар и закурит, и предложит сигару собеседнику, они еще смогут договориться. Не достал и не закурил.
– Так вот, Алекс. Мне хотелось бы, чтобы вы знали: я здесь, чтобы оказывать вам помощь. Любую необходимую помощь, как в работе, так и в других делах. Мы очень ценим ваше сотрудничество.
– Благодарю…
– Извините, я еще не договорил. Для того чтобы оказывать вам помощь, я должен знать, как продвигаются ваши исследования. Знать все, что происходит в лаборатории. В вашей, Алекс… и в соседней. Саманта – блестящий ученый, но у нее слишком высокое самомнение. Она полагает, что со всем управится сама. Но мы с вами ведь понимаем, что это не так?
Генерал улыбался. Его длинные губы как будто аккуратно взяли за кончики и подтянули к ушам. Он не утруждался даже изобразить блестящую голливудскую улыбку, которой славился в обществе. Зачем? Не перед тем же, кто целиком от него зависит, кто без его поддержки окажется в толпе мексиканских гастарбайтеров и дурно пахнущих китайцев.
– Я хочу уточнить, – сказал Вечерский, – вы требуете, чтобы я шпионил для вас за Самантой Морган?
– Да, если вам угодно так это сформулировать.
– А если я скажу «нет»?
Грегори Амершам развалился в кресле, закинув ногу на ногу и вытянув их во всю немалую длину. Для этого ему пришлось откатиться от стола – конечности под столом не умещались. Он и правда чем-то походил на скакуна, этот светский генерал, но отнюдь не на мерина, нет – сейчас он смахивал на призового жеребца. Хотя лошадкой, на которую ставили в этих скачках, был как раз Вечерский. Или он не прав? Или на генерала тоже ставили, просто этих игроков мало кто видел в лицо?
– А я вас не тороплю, – сказал Амершам. – Зная Саманту, предположу, что вы сами ко мне прибежите. Раньше или позже. Просто помните о нашем разговоре.
Так и случилось – скорее позже, чем раньше, но все-таки случилось.
– Да. Да, я сдал Саманту Амершаму. Именно я и сдал. Вы удовлетворены?
– Почти. Совсем удовлетворен я буду, когда узнаю ответ на свой последний вопрос. А пока давайте вы.
– Правда или поступок?
– По-моему, мы оба уже слегка устали от правды. Пусть будет поступок.
Вечерский с улыбкой взглянул на Бессмертного, и от этой улыбки хозяин дома беспокойно шевельнулся в кресле.
– Снимите маску, Джимми.
Бессмертный замер.
– Ну, давайте же. Неужели вы там, под маской, настолько безобразны? Поверьте, я видел редкостных уродов, так что в обморок не упаду.
– Вы выиграли.
– Что?
– Ваша взяла, Алекс. Вы получите все, что нужно для экспедиции. Желаю вам удачи в поисках. Кстати, где вы собрались ее искать?
Слегка ошарашенный таким поворотом событий, Вечерский пробормотал:
– Последний раз Морган видели в канадском Алгонкине.
– А. Дивные места. Озера и водяные лилии. Что ж, приятной прогулки.
Бессмертный Дориан, он же Джеймс Оливер Эмери, встал с кресла и вышел из комнаты. Лев, вернувшийся на обои, проводил хозяина равнодушным взглядом.
После трех часов бега зверь достигает своей цели. Здесь тоже много мертвого железа. Железо жалобно скрипит, и воет, и поет на поднявшемся ветру. Железо сверху, и со всех сторон – железо. Под одной из железных вещей спрятался Тот, Кто Зовет. Железную вещь окружают мелкие вонючие твари, они копают и скребутся, они хотят добраться до Того, Кто Зовет. Зверь рявкает. Твари поворачивают к нему треугольные морды. Твари голодны и не желают уступать добычу. Если бы зверь умел смеяться, он бы расхохотался. Ему приходится убить двух или трех вонючих тварей, прежде чем остальные понимают и разбегаются.
Зверь толкает железную вещь плечом. Вещь поддается не сразу. Зверя охватывает нетерпение, ведь источник Зова так близко. Он рвет железо когтями и опять толкает – наконец вещь поддается и переворачивается. Зверь встречает взгляд Своего Человека.