Страница:
– На месте разберемся, а пока пусть вожделеет. Ну, Полин? Подгони мне по имейлу чего-нибудь поэротичней. Муж, небось, по-всякому тебя снимал…
– В бикини?
– Ну, на худой конец. А лучше без…
И напоследок:
– Ты у меня не падай духом. Максик пусть и не Сережа Брин, но пооткладывал в оффшоры столько, что до конца света хватит. На твоем месте я бы уже планировала, куда из этой дыры уматывать. В Лондон, в Париж?
*
Про оффшоры Макс ничего не говорил Полине. Никогда. И этот конец света…Случайность или Ляля в курсе?
Неужели…
Вряд ли. Ничего нет в Ляле, что могло увлечь бы Макса.
И тем не менее лучшая подруга знает намного больше, чем законная жена, которая в ночь на 2001 год пересекает на своем “вольво” мост самоубийц, бесконечный, но всего лишь пятикилометровый Tappan Zee bridgенад Гудзоном, въезжая в темный и занесенный снегом штат Нью-Йорк, а там и в свой родной Нью-Джерси, “свалку возможностей”, как повторяет Брам, – имея на заднем сиденье уснувшего ребенка и бутыль “амароне”, навязанную вместе с визитной карточкой мастером половых покрытий, возвращаясь в выстуженный дом, где на столе стоят, оставшиеся не налитыми, бокалы-“флейты” – черненого серебра и с ножками из спаянных по вертикали цифр “2000”.
Год назад Макс получил в подарок от своей “крыши”, отъехавшей из Москвы на Запад. В лице товарища с фамилией – сальнее не бывает.
Черная метка?
Выпей, дескать, яду?
Вино подослано было, кстати, тоже, но даже ядом не с кем чокнуться в Америке. Поэтому Полина изымает из бара одну за другой все нераспечатанные бутылки, содеянные на территории бывшего СССР, набивает черный мусорный мешок, завязывает, выносит звякающую тяжесть через заднюю дверь и загружает один из заснеженных пластиковых баков, стоящих вдоль стены. Вот мой вклад в ваш бизнес.
Дома берет за ножки “флейты” и на кухне вталкивает в хромированный бак, выпуклая крышка которого, качнувшись наружу, отражает ее, как зеркало смеха.
*
А первого января, Полина точно помнит, она поехала в видеотеку и нашла там “Шайнинг”, про который говорил ей Брам.
Включила в офисе Макса на первом этаже. Фильм был очень старый, 80 года, и, конечно, они смотрели в Москве, еще на первом видаке. Жаль, Макса нет, хотя вряд ли бы стал смотреть с ней видео по телевизору. Сидел бы там в углу на фоне заснеженной природы за стеклом, отгородившись поднятой крышкой лэптопа, ведя по “аське” свой бесконечный диалог с Россией виртуальной и дергая длинными ногами, стиснутыми, будто постоянно зябнет: а зачем тогда было строить дом из стекла?
Нет, нет. Исключено. Брам все преувеличил. ALL WORK NO FUN, “одна работа и никаких радостей”, строка за строкой выстукивает герой на машинке – докомпьютерная эра… Степень отупения, возможно, та же, но совершенно невозможно представить Макса в роли с катушек съехавшего писателя, который - “Darling? I am home! ” -прорубается к нам с сыном в ванную.
И топора нет в доме.
Никакого вообще оружия. Подумав так, Полина себе не поверила: “Неужели никакого?” И, защелкнув компакт-диск в плоскую коробку с обаятельно-жуткой гримасой еще молодого Николсона, пошла по дому, огражденному от снегопада только стеклом, – искать, чем, в случае чего, можно защитить их с сыном беззащитность. Набор ножей на кухне – как в триллерах показывают опережающе и невзначай. Скалка. Сковородки. Молоток в гараже. В подвале пластиковый водомет, которым наигрался в свое время сын. Дверь к Максу была заперта, что возмутило на этот раз. Как это На объект не входить? Никогда запоров друг от друга не было. Снаружи – да. Но не внутри. И было чувство защищенности, когда бросал одну в Москве бандитской с миллионом, висящим в походном рюкзаке в шахте сортира, в сырости водопроводно-канализационных. Впрочем, был пистолет, не говоря про бронированную дверь…
Опасно, блин, для жизни.
Сломать замок?
Полина не решалась.
Конечно, все эти страхи – ерунда и блажь на почве затянувшейся неебли. Тем не менее, исходя из природы стены, которую в открытом виде можно сложить гармошкой, Полина выбивает из рельсовых реек крайнюю левую панель, которая так или иначе маскируется большим нагревательным резервуаром и трубами отопительной системы.
Во владениях Макса, куда Полина пролезает, обдираясь спиной об стену бейсмента, царит запах Востока.
Стылый запах ароматических палочек, которые он непрерывно жжет в педагогическом стремлении забить от сына дух марихуаны. Вся электроника, как в пыли. Под слоем мягкого серого пепла. Даже путаница проводов, которые подключены к большому распределителю. На нем зажигается красный огонек, когда Полина его включает. Объявляя о готовности, принтер издает писк. Заверяющий звук ОС со стороны пентиума-4, задвинутого под стол. Полина садится за монитор. Открывает All programs.В списке полно эзотерических программ. Она переводит взгляд на стеллажи перед столом. Вглядывается в надписи на корешках. Эзотерика на полках подпольной библиотеки заметно потеснила как историко-патриотическую литературу, так и компьютерную.
Щелкая мышкой, Полина открывает файлы на десктопе. Все бизнес. Документы. Мемо. Никаких фото. Ничего подозрительного. Разве что астрологические расчеты. Но только на себя, Полину и Никиту. Стол, на котором монитор, большой, в две тумбы. Выкатывая ящики, Полина изучает взглядом содержимое. Вот серебряная ложечка, которую она давно искала. Фамильная. С вензелями. На “зубок” подаренная в дореволюционной Москве еще ее бабушке Анастасии.
Запасы ароматических палочек – это понятно. Но зачем вот этот жгут? И этот гаджет? измеритель давления, надеваемый на указательный палец? Макс не спортсмен, не джоггер, но на здоровье никогда не жаловался…
Сердце так бьется, что Полина решает измерить давление себе. Пальчик в дырку. On. Start. В окошечке нарастают дигитальные цифры. Потом идут вниз. Все медленней и медленней. Systolic. Diastolic…
110 на 70.
Нормально…
Открывает последний ящик – нижний левый.
Сердце сразу падает. Сваленные туда дискеты прежних лет покрывает россыпь шприцов. Одноразовых. Распечатанных и всунутых обратно в разорванный целлофан, сквозь который просвечивают использованные иглы.
Как это в доме нет оружия?
Вот оно…
Игла.
С косо срезанной дырочкой, забитой кровью, группу которой Полина знает наизусть.
– В бикини?
– Ну, на худой конец. А лучше без…
И напоследок:
– Ты у меня не падай духом. Максик пусть и не Сережа Брин, но пооткладывал в оффшоры столько, что до конца света хватит. На твоем месте я бы уже планировала, куда из этой дыры уматывать. В Лондон, в Париж?
*
Про оффшоры Макс ничего не говорил Полине. Никогда. И этот конец света…Случайность или Ляля в курсе?
Неужели…
Вряд ли. Ничего нет в Ляле, что могло увлечь бы Макса.
И тем не менее лучшая подруга знает намного больше, чем законная жена, которая в ночь на 2001 год пересекает на своем “вольво” мост самоубийц, бесконечный, но всего лишь пятикилометровый Tappan Zee bridgенад Гудзоном, въезжая в темный и занесенный снегом штат Нью-Йорк, а там и в свой родной Нью-Джерси, “свалку возможностей”, как повторяет Брам, – имея на заднем сиденье уснувшего ребенка и бутыль “амароне”, навязанную вместе с визитной карточкой мастером половых покрытий, возвращаясь в выстуженный дом, где на столе стоят, оставшиеся не налитыми, бокалы-“флейты” – черненого серебра и с ножками из спаянных по вертикали цифр “2000”.
Год назад Макс получил в подарок от своей “крыши”, отъехавшей из Москвы на Запад. В лице товарища с фамилией – сальнее не бывает.
Черная метка?
Выпей, дескать, яду?
Вино подослано было, кстати, тоже, но даже ядом не с кем чокнуться в Америке. Поэтому Полина изымает из бара одну за другой все нераспечатанные бутылки, содеянные на территории бывшего СССР, набивает черный мусорный мешок, завязывает, выносит звякающую тяжесть через заднюю дверь и загружает один из заснеженных пластиковых баков, стоящих вдоль стены. Вот мой вклад в ваш бизнес.
Дома берет за ножки “флейты” и на кухне вталкивает в хромированный бак, выпуклая крышка которого, качнувшись наружу, отражает ее, как зеркало смеха.
*
А первого января, Полина точно помнит, она поехала в видеотеку и нашла там “Шайнинг”, про который говорил ей Брам.
Включила в офисе Макса на первом этаже. Фильм был очень старый, 80 года, и, конечно, они смотрели в Москве, еще на первом видаке. Жаль, Макса нет, хотя вряд ли бы стал смотреть с ней видео по телевизору. Сидел бы там в углу на фоне заснеженной природы за стеклом, отгородившись поднятой крышкой лэптопа, ведя по “аське” свой бесконечный диалог с Россией виртуальной и дергая длинными ногами, стиснутыми, будто постоянно зябнет: а зачем тогда было строить дом из стекла?
Нет, нет. Исключено. Брам все преувеличил. ALL WORK NO FUN, “одна работа и никаких радостей”, строка за строкой выстукивает герой на машинке – докомпьютерная эра… Степень отупения, возможно, та же, но совершенно невозможно представить Макса в роли с катушек съехавшего писателя, который - “Darling? I am home! ” -прорубается к нам с сыном в ванную.
И топора нет в доме.
Никакого вообще оружия. Подумав так, Полина себе не поверила: “Неужели никакого?” И, защелкнув компакт-диск в плоскую коробку с обаятельно-жуткой гримасой еще молодого Николсона, пошла по дому, огражденному от снегопада только стеклом, – искать, чем, в случае чего, можно защитить их с сыном беззащитность. Набор ножей на кухне – как в триллерах показывают опережающе и невзначай. Скалка. Сковородки. Молоток в гараже. В подвале пластиковый водомет, которым наигрался в свое время сын. Дверь к Максу была заперта, что возмутило на этот раз. Как это На объект не входить? Никогда запоров друг от друга не было. Снаружи – да. Но не внутри. И было чувство защищенности, когда бросал одну в Москве бандитской с миллионом, висящим в походном рюкзаке в шахте сортира, в сырости водопроводно-канализационных. Впрочем, был пистолет, не говоря про бронированную дверь…
Опасно, блин, для жизни.
Сломать замок?
Полина не решалась.
Конечно, все эти страхи – ерунда и блажь на почве затянувшейся неебли. Тем не менее, исходя из природы стены, которую в открытом виде можно сложить гармошкой, Полина выбивает из рельсовых реек крайнюю левую панель, которая так или иначе маскируется большим нагревательным резервуаром и трубами отопительной системы.
Во владениях Макса, куда Полина пролезает, обдираясь спиной об стену бейсмента, царит запах Востока.
Стылый запах ароматических палочек, которые он непрерывно жжет в педагогическом стремлении забить от сына дух марихуаны. Вся электроника, как в пыли. Под слоем мягкого серого пепла. Даже путаница проводов, которые подключены к большому распределителю. На нем зажигается красный огонек, когда Полина его включает. Объявляя о готовности, принтер издает писк. Заверяющий звук ОС со стороны пентиума-4, задвинутого под стол. Полина садится за монитор. Открывает All programs.В списке полно эзотерических программ. Она переводит взгляд на стеллажи перед столом. Вглядывается в надписи на корешках. Эзотерика на полках подпольной библиотеки заметно потеснила как историко-патриотическую литературу, так и компьютерную.
Щелкая мышкой, Полина открывает файлы на десктопе. Все бизнес. Документы. Мемо. Никаких фото. Ничего подозрительного. Разве что астрологические расчеты. Но только на себя, Полину и Никиту. Стол, на котором монитор, большой, в две тумбы. Выкатывая ящики, Полина изучает взглядом содержимое. Вот серебряная ложечка, которую она давно искала. Фамильная. С вензелями. На “зубок” подаренная в дореволюционной Москве еще ее бабушке Анастасии.
Запасы ароматических палочек – это понятно. Но зачем вот этот жгут? И этот гаджет? измеритель давления, надеваемый на указательный палец? Макс не спортсмен, не джоггер, но на здоровье никогда не жаловался…
Сердце так бьется, что Полина решает измерить давление себе. Пальчик в дырку. On. Start. В окошечке нарастают дигитальные цифры. Потом идут вниз. Все медленней и медленней. Systolic. Diastolic…
110 на 70.
Нормально…
Открывает последний ящик – нижний левый.
Сердце сразу падает. Сваленные туда дискеты прежних лет покрывает россыпь шприцов. Одноразовых. Распечатанных и всунутых обратно в разорванный целлофан, сквозь который просвечивают использованные иглы.
Как это в доме нет оружия?
Вот оно…
Игла.
С косо срезанной дырочкой, забитой кровью, группу которой Полина знает наизусть.