Страница:
– Не так давно парижская Академия балета попросила меня прочесть лекции по хореографии. Я им телеграфировал: "С большим удовольствием, когда я сам буду знать, что такое хореография".
– Вы не знаете?
– Нет.
***
Нижинский, дневник:
Когда я сочинял этот балет ["Послеполуденный отдых фавна" – С.Ю.], я не думал об извращениях. Я создавал его с любовью. Весь балет я создал самостоятельно. Я также дал идею для декорации, но Леон Бакст не понял, чего я хотел. Создание этого балета потребовало много времени, но я работал хорошо, ощущая присутствие Бога. Я любил этот балет, поэтому я заставил публику полюбить его так же. Роден написал хорошую критику о "Фавне", но он был под влиянием: он написал критику по просьбе Дягилева. Роден – богатый человек; ему не нужны деньги. На него оказали воздействие и попросили написать – он никогда не писал критику до этого. Он был в отчаянии и нервничал, потому что не любил писать.
Он хотел рисовать меня, желая сделать с меня мраморную статую. Он посмотрел на мое обнаженное тело и нашел, что оно совершенно, поэтому он уничтожил свои наброски. Я чувствовал, что нравлюсь ему, и ушел…
Я чувствовал себя слабым и не мог продолжать сочинение балета "Игра". Это был балет о флирте, и неудачный, потому что я не имел к нему чувства… История этого балета о трех юношах, занимающихся любовью между собой. Я начал понимать жизнь, когда мне было двадцать два года. И этот балет я сочинил сам. Дебюсси, известный композитор, хотел, чтобы сюжет был на бумаге. Я попросил Дягилева помочь мне это сделать, и с Бакстом они записали это на бумаге. Я рассказал Дягилеву свою идею.
Дягилев любит говорить, что это он создал этот балет, потому что любит похвалы. Мне все равно, если Дягилев говорит, что он сочинил истории "Послеполуденного отдыха фавна" и "Игру", потому что, когда я сочинял их, я был под влиянием "моей жизни" с Дягилевым. "Фавн" – это я, а "Игра" – это жизнь, о которой мечтал Дягилев. Он хотел иметь любовниками двух мальчиков. Он часто говорил мне об этом, но я отказывался. Дягилев хотел делать любовь с двумя мальчиками одновременно и хотел, чтобы эти мальчики делали любовь с ним. В этом балете две девушки представляют этих двух мальчиков, а молодой человек – это Дягилев. Я изменил персонажи, потому что любовь между тремя мужчинами не может быть представлена на сцене. Я хотел, чтобы люди чувствовали такое же отвращение к идее плохой любви, как я, но я не мог кончить балет. Дебюсси тоже не нравилась тема, но ему заплатили десять тысяч золотых франков за этот балет, поэтому он должен был его закончить…
***
– Важно понять, – говорит Массин мне жизнь спустя, – в чем сила и начало.
– А в чем оно?
– В чувстве, конечно. Чувство и движение! Если движение прочувствовано, если движение идет от внутреннего состояния, которое толкает вас на разработку темы, не обращаясь к "инородным элементам", тогда будет удача. Не следует касаться музыки – прежде всего. Сила того, что ты хочешь сказать, сама породит и форму, и ритм. Последние дни я слушал "Бориса Годунова". И дивился, насколько это продуманная и прочувствованная вещь. И поэтому она имеет огромную силу.
Я дам вам маленький пример. Когда я остался один в Риме после того, как меня выключили из балета, я взялся за музыку. Андре Дюран предупреждал: "Массин, погодите, не торопитесь, подумайте". Но я потерял под собой почву и решил пойти по более легкому пути. Я взял музыку Иоганна Штрауса и выбрал то, что мне показалось подходило к мысли, которая у меня была. Там в маленьком масштабе происходит следующее. Труппа: Менеджер, Акробат, Танцовщица. На этом фоне – праздничный день. Проходит военный, гусар. Оружие, характер, бравура – он притягивает к себе интерес. Танцовщица узнает в гусаре старого любовника и срывет с него ордена. Гусар останавливается посреди сцены и безмолвно стоит: то есть – к нему возвращается прошлое…
***
Нижинский, дневник:
Мне не нравился Дягилев, но я жил с ним; я ненавидел Дягилева с первых дней нашего знакомства, потому что я знал его мощь. Я был беден, и 65 рублей было недостаточно, чтобы уберечь мою мать и меня от лишений. Мы снимали двухкомнатную квартиру за 35 рублей в месяц…
Я любил музыку. Однажды я познакомился с русским князем, который представил меня польскому графу. Я забыл его имя, потому что этого хотел. Я не хотел ранить его семью. Этот граф купил мне рояль. Я его не любил. Я любил того князя, а не графа. Айвор представил меня Дягилеву, который предложил мне прийти в отель "Европа", где он жил. Мне он не понравился из-за его слишком самоуверенного голоса, но я пошел искать своего счастья. Я нашел мое счастье. Сразу я позволил ему заняться со мной любовью. Я дрожал, как лист. Я ненавидел его, но притворялся, потому что знал, что иначе моя мать и я умрем с голоду. Я понял Дягилева с того первого момента и сразу притворился, что согласен с ним. Нужно было жить, и поэтому мне было все равно, какие жертвы должен я принести. Я тяжело работал над своими танцами и был всегда усталый. Но притворялся, что я не устал, чтобы Дягилеву не было со мной скучно. Я знал, что он чувствует, он любил мальчиков и поэтому не мог понять меня. Я не хочу, чтобы люди думали, что Дягилев – негодяй и что его надо посадить в тюрьму. Я бы плакал, если бы люди обидели его. Я не люблю его, но он человеческое существо… все будут шокированы, читая эти строки, но я хочу опубликовать их при моей жизни, зная их эффект. Я хочу дать впечатление чего-то живого и правдивого.
***
Леонид Федорович отпил из бокала минеральной воды “эвиан”. Без газа. “Плоской” в дословном переводе. Промокнул губы и продолжил:
– Это у меня сильней всего теперь – простота. Я думаю, что по этому пути надо идти и явится новая форма, так, как я ее чувствую. "Борис Годунов" дает мне надежду думать, что я не собьюсь с дороги.
Теперь я хочу сказать о теории. Моей теории хореографического творчества.
Геометрия: разделение на интервалы. Совершенные и несовершенные (которые обладают большей гармонической ценностью, чем совершенные). Отсюда следующее – в моем понимании я вижу… э… общность нашего тела подобно очень маленькому оркестру, который, однако, служит в будущем; прибегая к этому принципу и к расширению всех правил… Необходимость правила… и к массовому движению.
Так как я нашел твердую музыкальную опору – замечательную книгу Иоганн Fux, который разбирает композицию. Движение против движения, два против одного… контрапункт – универсальное понятие. Синкопа. "Цветущий контрапункт" – который дает возможность самой интересной форме, потому что нет уже никаких границ, лишь бы было исключительно хорошо представлено. Отсюда: идя по этому пути, мы принуждены ограничиться одним движением части тела против одного движения другой части тела. Музыкальные моменты, которые известны всем, кроме балета.
"Цветущий контрапункт" – это вопрос воображения. Бизе "Кармен", скажем.
Секвенция – короткая форма, которая повторяется много раз, пользуясь планами сцены.
Искать контрапункт в теле.
Гармония несовершенных движений?
Все движения на 45 градусов, на 90, на 135 – их можно считать совершенными. Все, что между ними, считалось несовершенными. Это был спор в балете.
Не спорили.
Fux упоминает не только о несовершенных движениях. Он дает советы, как перейти от одного совершенного движения к одному несовершенному, от несовершенного к совершенному… все наши движения характеризуются тремя видами – oblique – наклонное, параллельное и контрэр – расходящееся. Одна часть тела есть круглая нота.
Лигатура/связка.
Движение и музыка – здесь нет прямого соответствия, но постоянная аналогия. И "цветущий контрапункт" открывает поле воображению. Ритм есть, но нет гармонии. В Калифорнии "Снегурочку" Корсакова.
Обязательно достаньте эту книгу. Запишите себе:
Johann Joseph Fux "Steps to Parnassus, The Study of Counterpoint", 1943.
Моя жизнь проходит в одиночестве. Поиск был бесперспективен, пока не встретился с Хиндемитом (Йель, 1943). Его музыкальные указания.
Отказался от упрямства. Помимо того, что замечательный композитор, теоретик, Хиндемит играл на многих инструментах, 12 медных инструментов (Италия. Амальфи).
***
– Вы не устали?
– Нет, но, – сделал я жест. – Прошу прощения…
Я вышел на лестничную площадку, извлек из нагрудного кармана пачку "житана".
Вторая дверь вела в душевую комнату, довольно запущенную. Умывальник выглядел еще более старомодно из-за выложенных предметов туалета. Баллончик пены, бритвы. Я выглянул в окно. В саду на шезлонге лежала голая и выбритая до молочной белизны канадка в солнцезащитных очках.
Я пустил воду на окурок и завернул кран.
***
Нижинский, дневник:
Голова у Дягилева больше, чем у других, но в его голове плохие чувства. Ломброзо сказал, что нельзя судить о чувствах по форме головы… Я не ученый, но хорошо понимаю людей. Я знаю трюки импресарио, Дягилев тоже импресарио, у него труппа. Дягилев умеет обманывать других импресарио. Он не любит, чтобы его называли импресарио, так как думают, что все импресарио воры. Дягилев хочет, чтобы его называли "покровителем искусства", он хочет войти в историю. Дягилев обманывает людей и думает, что никто не видит его насквозь. Он красит волосы, чтобы выглядеть моложе. Волосы у Дягилева седые. Он покупает черную краску и втирает ее в них. Я видел эту краску на подушках Дягилева – его наволочки черны от нее. Я ненавижу грязное белье, поэтому был отвращен этим видом. У Дягилева два передних зуба вставные. Когда он нервничает, он толкает их языком. Дягилев напоминает мне сердитую старуху, когда он двигает этими двумя вставными зубами. Прядь волос спереди он красит в белый цвет. Он хочет, чтобы его замечали. Однажды эта прядь стала желтой, потому что он купил плохую краску. В России она выглядела лучше…
Дягилев любит, чтобы о нем говорили, поэтому носит монокль. Я спросил его, зачем он его носит, потому что я заметил, что видит он очень хорошо и без него. Дягилев сказал, что одним глазом он видит не очень хорошо. Я понял, что он солгал мне, и почувствовал себя глубоко уязвленным. Дягилев обманывал меня. Скоро я перестал ему верить во всем и начал развиваться независимо, притворяясь, что остаюсь его учеником. Он чувствовал это, и не любил меня, но он знал, что он тоже притворяется, поэтому продолжал меня держать. Я стал ненавидеть его открыто, и однажды на улицах Парижа я толкнул его, чтобы показать ему, что я его не боюсь. Дягилев ударил меня тростью, когда я захотел уйти от него. Он знал, что я хочу его бросить, поэтому побежал за мной. Я перешел на медленный шаг. Я боялся, что обратят внимание. Я видел, что люди смотрят. Я почувствовал боль в ноге и толкнул Дягилева, не сильно, потому что то, что я чувствовал к Дягилеву, было не гневом, а скорбью. Я плакал. Дягилев оскорблял меня. Он скрежетал зубами, и я чувствовал себя угнетенным, как будто кошки скреблись на душе. Я не мог больше контролировать себя и начал идти медленно. Дягилев тоже. Мы шли медленно. Я не помню, куда мы пришли.
После этого мы жили вместе долгое, долгое время. Я жил грустно, и горевал в одиночестве. Я плакал в одиночестве… Я боялся жизни, потому что был очень молод. Более пяти лет я не был женат. С Дягилевым я жил тоже более пяти лет… Я знаю, что мне было девятнадцать лет, когда я встретил Дягилева. Я искренне восхищался им, и, когда он сказал мне, что любовь к женщинам – ужасная вещь, я ему поверил. Если бы я ему не поверил, я бы не сделал эти вещи, которые сделал. Массин не знает жизни, потому что его родители преуспевающи. Они не испытывают нужды ни в чем.
***
– Вы из Москвы?
– В том числе, – сказал я.
– Я в Москву вернулся почти через пятьдесят лет после того, как уехал. В шестьдесят первом году.
– Стоило того?
– Не знаю. Москва показалась мне грустной, серой и без радости. Я жил в "Метрополе" – тот самый отель, где Дягилев пригласил меня заграницу. Посетил Звенигород, где живет племянница. Ее отец, муж моей сестры, имел неосторожность в середине тридцатых, сказать, что, по его мнению, в СССР не абсолютное равенство, а "относительное". Забрали на следующий день. Во Францию мне дошло письмо: "Саша умер от собственных мук". Брат мой Михаил Мясин, офицер, которому в революцию спасли жизнь солдаты, стал ученым по физике. Его выпустили в Лондон, где он просил меня помочь выбраться заграницу. Я обратился к Маркони, но, несмотря на все усилия, Миша не смог попасть в Лондон. Он умер в 1963. Но кое-кто еще был жив. Из наших. Чудинов… Оставил его прекрасным юношей, а встретил совсем седым. Марина Рейзер. Я так боялся ее в училище, я ложился на перила, чтобы съехать и не видеть ее… Бессмертная, познакомился с ней, был на выпускном ее. Мне тогда обещали два спектакля, в Москве и Ленинграде. – Он засмеялся. – До сих пор жду, когда назначат дату. Ну, да это не главное.
– А что главное?
– Самое главное – найти себя, и тогда работа идет большими шагами вперед. Что бы я ни делал в смысле формы, той или иной, я обращаюсь к поэзии. Я хотел бы, чтобы рядом со мной был серьезный автор, который дает мне все для развития. Помогите мне найти такого автора.
Раздался звонок.
Дженнифер передала ему трубку. Звонили из Гран Опера. Секретарша библиотеки Виолетт Верди заверяла, что готова оказать мне всяческое содействие.
Я втягивался в обязательства по работе, которая казалась мне безмерной, но вопрос о финансовом обеспечении все не возникал.
– Что же, – сказал Массин. – Продолжим работу у меня на острове?
– Когда?
– Можете ехать с нами. Завтра ночным с Лионского вокзала.
Дочь была в Швейцарии, в скаутском лагере "Витязь", куда ее устроил Никита Струве. Но у меня путевого документа, позволяющего пересекать границы, еще не было.
– Жаль. Приезжайте, когда сможете. Там, на острове, я все вам расскажу.
Массин взял у меня свой блокнот и на последней страничке написал адрес:
Ufficio Postale
S.Agata sui Duebolfi (NA)
Italia
Tel (89)878 02 95 Атлетически сложенная канадка с бабочкой на плече и русский старичок с глазами, живыми, как изюм, они стояли внизу в дверном проеме, имея на заднем плане неубранную старомодную кровать с высокими железными отвалами, под которой я заметил сплющенные кожаные шлепанцы – две пары.
Я поднял глаза на Дженнифер.
Спутница Массина слегка улыбнулась, подтверждая то ли мою догадку, то ли свой выбор в этой жизни.
***
Из Парижа мы выбрались только через год, но с собой я вез тяжелую машинопись, которая имела шансы превратиться в книгу.
Пересадка в Риме.
И на юг.
На Центральном вокзале в Неаполе, где нужно было пересаживаться на паром, я купил “Интернэшнл Геральд Трибюн”, которую развернул в отеле "Казанова" на сон грядущий. На последней странице, внизу, извещалось о кончине героя моего труда. Не на островах Галли в заливе, до которого мы добрались, а почему-то в Западной Германии:
" Американский танцор и хореограф русского происхождения, родился в Москве в 1896. Воспитанник Московской Императорской балетной школы, был принят в компанию "Русские балеты" и…"
– Гибель Помпеи.
Да простит мне бог Огня дурную символику того жеста, но свой манускрипт я бросил в кратер, и то, что вы прочли, не есть, конечно, никакой роман – просто составленная в надежде на небезынтересность компиляция из клочков, после всех переездов каким-то чудом сохранившихся в многострадальном архиве эмигранта.
Больше с балетом я дела не имел.
– Вы не знаете?
– Нет.
***
Нижинский, дневник:
Когда я сочинял этот балет ["Послеполуденный отдых фавна" – С.Ю.], я не думал об извращениях. Я создавал его с любовью. Весь балет я создал самостоятельно. Я также дал идею для декорации, но Леон Бакст не понял, чего я хотел. Создание этого балета потребовало много времени, но я работал хорошо, ощущая присутствие Бога. Я любил этот балет, поэтому я заставил публику полюбить его так же. Роден написал хорошую критику о "Фавне", но он был под влиянием: он написал критику по просьбе Дягилева. Роден – богатый человек; ему не нужны деньги. На него оказали воздействие и попросили написать – он никогда не писал критику до этого. Он был в отчаянии и нервничал, потому что не любил писать.
Он хотел рисовать меня, желая сделать с меня мраморную статую. Он посмотрел на мое обнаженное тело и нашел, что оно совершенно, поэтому он уничтожил свои наброски. Я чувствовал, что нравлюсь ему, и ушел…
Я чувствовал себя слабым и не мог продолжать сочинение балета "Игра". Это был балет о флирте, и неудачный, потому что я не имел к нему чувства… История этого балета о трех юношах, занимающихся любовью между собой. Я начал понимать жизнь, когда мне было двадцать два года. И этот балет я сочинил сам. Дебюсси, известный композитор, хотел, чтобы сюжет был на бумаге. Я попросил Дягилева помочь мне это сделать, и с Бакстом они записали это на бумаге. Я рассказал Дягилеву свою идею.
Дягилев любит говорить, что это он создал этот балет, потому что любит похвалы. Мне все равно, если Дягилев говорит, что он сочинил истории "Послеполуденного отдыха фавна" и "Игру", потому что, когда я сочинял их, я был под влиянием "моей жизни" с Дягилевым. "Фавн" – это я, а "Игра" – это жизнь, о которой мечтал Дягилев. Он хотел иметь любовниками двух мальчиков. Он часто говорил мне об этом, но я отказывался. Дягилев хотел делать любовь с двумя мальчиками одновременно и хотел, чтобы эти мальчики делали любовь с ним. В этом балете две девушки представляют этих двух мальчиков, а молодой человек – это Дягилев. Я изменил персонажи, потому что любовь между тремя мужчинами не может быть представлена на сцене. Я хотел, чтобы люди чувствовали такое же отвращение к идее плохой любви, как я, но я не мог кончить балет. Дебюсси тоже не нравилась тема, но ему заплатили десять тысяч золотых франков за этот балет, поэтому он должен был его закончить…
***
– Важно понять, – говорит Массин мне жизнь спустя, – в чем сила и начало.
– А в чем оно?
– В чувстве, конечно. Чувство и движение! Если движение прочувствовано, если движение идет от внутреннего состояния, которое толкает вас на разработку темы, не обращаясь к "инородным элементам", тогда будет удача. Не следует касаться музыки – прежде всего. Сила того, что ты хочешь сказать, сама породит и форму, и ритм. Последние дни я слушал "Бориса Годунова". И дивился, насколько это продуманная и прочувствованная вещь. И поэтому она имеет огромную силу.
Я дам вам маленький пример. Когда я остался один в Риме после того, как меня выключили из балета, я взялся за музыку. Андре Дюран предупреждал: "Массин, погодите, не торопитесь, подумайте". Но я потерял под собой почву и решил пойти по более легкому пути. Я взял музыку Иоганна Штрауса и выбрал то, что мне показалось подходило к мысли, которая у меня была. Там в маленьком масштабе происходит следующее. Труппа: Менеджер, Акробат, Танцовщица. На этом фоне – праздничный день. Проходит военный, гусар. Оружие, характер, бравура – он притягивает к себе интерес. Танцовщица узнает в гусаре старого любовника и срывет с него ордена. Гусар останавливается посреди сцены и безмолвно стоит: то есть – к нему возвращается прошлое…
***
Нижинский, дневник:
Мне не нравился Дягилев, но я жил с ним; я ненавидел Дягилева с первых дней нашего знакомства, потому что я знал его мощь. Я был беден, и 65 рублей было недостаточно, чтобы уберечь мою мать и меня от лишений. Мы снимали двухкомнатную квартиру за 35 рублей в месяц…
Я любил музыку. Однажды я познакомился с русским князем, который представил меня польскому графу. Я забыл его имя, потому что этого хотел. Я не хотел ранить его семью. Этот граф купил мне рояль. Я его не любил. Я любил того князя, а не графа. Айвор представил меня Дягилеву, который предложил мне прийти в отель "Европа", где он жил. Мне он не понравился из-за его слишком самоуверенного голоса, но я пошел искать своего счастья. Я нашел мое счастье. Сразу я позволил ему заняться со мной любовью. Я дрожал, как лист. Я ненавидел его, но притворялся, потому что знал, что иначе моя мать и я умрем с голоду. Я понял Дягилева с того первого момента и сразу притворился, что согласен с ним. Нужно было жить, и поэтому мне было все равно, какие жертвы должен я принести. Я тяжело работал над своими танцами и был всегда усталый. Но притворялся, что я не устал, чтобы Дягилеву не было со мной скучно. Я знал, что он чувствует, он любил мальчиков и поэтому не мог понять меня. Я не хочу, чтобы люди думали, что Дягилев – негодяй и что его надо посадить в тюрьму. Я бы плакал, если бы люди обидели его. Я не люблю его, но он человеческое существо… все будут шокированы, читая эти строки, но я хочу опубликовать их при моей жизни, зная их эффект. Я хочу дать впечатление чего-то живого и правдивого.
***
Леонид Федорович отпил из бокала минеральной воды “эвиан”. Без газа. “Плоской” в дословном переводе. Промокнул губы и продолжил:
– Это у меня сильней всего теперь – простота. Я думаю, что по этому пути надо идти и явится новая форма, так, как я ее чувствую. "Борис Годунов" дает мне надежду думать, что я не собьюсь с дороги.
Теперь я хочу сказать о теории. Моей теории хореографического творчества.
Геометрия: разделение на интервалы. Совершенные и несовершенные (которые обладают большей гармонической ценностью, чем совершенные). Отсюда следующее – в моем понимании я вижу… э… общность нашего тела подобно очень маленькому оркестру, который, однако, служит в будущем; прибегая к этому принципу и к расширению всех правил… Необходимость правила… и к массовому движению.
Так как я нашел твердую музыкальную опору – замечательную книгу Иоганн Fux, который разбирает композицию. Движение против движения, два против одного… контрапункт – универсальное понятие. Синкопа. "Цветущий контрапункт" – который дает возможность самой интересной форме, потому что нет уже никаких границ, лишь бы было исключительно хорошо представлено. Отсюда: идя по этому пути, мы принуждены ограничиться одним движением части тела против одного движения другой части тела. Музыкальные моменты, которые известны всем, кроме балета.
"Цветущий контрапункт" – это вопрос воображения. Бизе "Кармен", скажем.
Секвенция – короткая форма, которая повторяется много раз, пользуясь планами сцены.
Искать контрапункт в теле.
Гармония несовершенных движений?
Все движения на 45 градусов, на 90, на 135 – их можно считать совершенными. Все, что между ними, считалось несовершенными. Это был спор в балете.
Не спорили.
Fux упоминает не только о несовершенных движениях. Он дает советы, как перейти от одного совершенного движения к одному несовершенному, от несовершенного к совершенному… все наши движения характеризуются тремя видами – oblique – наклонное, параллельное и контрэр – расходящееся. Одна часть тела есть круглая нота.
Лигатура/связка.
Движение и музыка – здесь нет прямого соответствия, но постоянная аналогия. И "цветущий контрапункт" открывает поле воображению. Ритм есть, но нет гармонии. В Калифорнии "Снегурочку" Корсакова.
Обязательно достаньте эту книгу. Запишите себе:
Johann Joseph Fux "Steps to Parnassus, The Study of Counterpoint", 1943.
Моя жизнь проходит в одиночестве. Поиск был бесперспективен, пока не встретился с Хиндемитом (Йель, 1943). Его музыкальные указания.
Отказался от упрямства. Помимо того, что замечательный композитор, теоретик, Хиндемит играл на многих инструментах, 12 медных инструментов (Италия. Амальфи).
***
– Вы не устали?
– Нет, но, – сделал я жест. – Прошу прощения…
Я вышел на лестничную площадку, извлек из нагрудного кармана пачку "житана".
Вторая дверь вела в душевую комнату, довольно запущенную. Умывальник выглядел еще более старомодно из-за выложенных предметов туалета. Баллончик пены, бритвы. Я выглянул в окно. В саду на шезлонге лежала голая и выбритая до молочной белизны канадка в солнцезащитных очках.
Я пустил воду на окурок и завернул кран.
***
Нижинский, дневник:
Голова у Дягилева больше, чем у других, но в его голове плохие чувства. Ломброзо сказал, что нельзя судить о чувствах по форме головы… Я не ученый, но хорошо понимаю людей. Я знаю трюки импресарио, Дягилев тоже импресарио, у него труппа. Дягилев умеет обманывать других импресарио. Он не любит, чтобы его называли импресарио, так как думают, что все импресарио воры. Дягилев хочет, чтобы его называли "покровителем искусства", он хочет войти в историю. Дягилев обманывает людей и думает, что никто не видит его насквозь. Он красит волосы, чтобы выглядеть моложе. Волосы у Дягилева седые. Он покупает черную краску и втирает ее в них. Я видел эту краску на подушках Дягилева – его наволочки черны от нее. Я ненавижу грязное белье, поэтому был отвращен этим видом. У Дягилева два передних зуба вставные. Когда он нервничает, он толкает их языком. Дягилев напоминает мне сердитую старуху, когда он двигает этими двумя вставными зубами. Прядь волос спереди он красит в белый цвет. Он хочет, чтобы его замечали. Однажды эта прядь стала желтой, потому что он купил плохую краску. В России она выглядела лучше…
Дягилев любит, чтобы о нем говорили, поэтому носит монокль. Я спросил его, зачем он его носит, потому что я заметил, что видит он очень хорошо и без него. Дягилев сказал, что одним глазом он видит не очень хорошо. Я понял, что он солгал мне, и почувствовал себя глубоко уязвленным. Дягилев обманывал меня. Скоро я перестал ему верить во всем и начал развиваться независимо, притворяясь, что остаюсь его учеником. Он чувствовал это, и не любил меня, но он знал, что он тоже притворяется, поэтому продолжал меня держать. Я стал ненавидеть его открыто, и однажды на улицах Парижа я толкнул его, чтобы показать ему, что я его не боюсь. Дягилев ударил меня тростью, когда я захотел уйти от него. Он знал, что я хочу его бросить, поэтому побежал за мной. Я перешел на медленный шаг. Я боялся, что обратят внимание. Я видел, что люди смотрят. Я почувствовал боль в ноге и толкнул Дягилева, не сильно, потому что то, что я чувствовал к Дягилеву, было не гневом, а скорбью. Я плакал. Дягилев оскорблял меня. Он скрежетал зубами, и я чувствовал себя угнетенным, как будто кошки скреблись на душе. Я не мог больше контролировать себя и начал идти медленно. Дягилев тоже. Мы шли медленно. Я не помню, куда мы пришли.
После этого мы жили вместе долгое, долгое время. Я жил грустно, и горевал в одиночестве. Я плакал в одиночестве… Я боялся жизни, потому что был очень молод. Более пяти лет я не был женат. С Дягилевым я жил тоже более пяти лет… Я знаю, что мне было девятнадцать лет, когда я встретил Дягилева. Я искренне восхищался им, и, когда он сказал мне, что любовь к женщинам – ужасная вещь, я ему поверил. Если бы я ему не поверил, я бы не сделал эти вещи, которые сделал. Массин не знает жизни, потому что его родители преуспевающи. Они не испытывают нужды ни в чем.
***
– Вы из Москвы?
– В том числе, – сказал я.
– Я в Москву вернулся почти через пятьдесят лет после того, как уехал. В шестьдесят первом году.
– Стоило того?
– Не знаю. Москва показалась мне грустной, серой и без радости. Я жил в "Метрополе" – тот самый отель, где Дягилев пригласил меня заграницу. Посетил Звенигород, где живет племянница. Ее отец, муж моей сестры, имел неосторожность в середине тридцатых, сказать, что, по его мнению, в СССР не абсолютное равенство, а "относительное". Забрали на следующий день. Во Францию мне дошло письмо: "Саша умер от собственных мук". Брат мой Михаил Мясин, офицер, которому в революцию спасли жизнь солдаты, стал ученым по физике. Его выпустили в Лондон, где он просил меня помочь выбраться заграницу. Я обратился к Маркони, но, несмотря на все усилия, Миша не смог попасть в Лондон. Он умер в 1963. Но кое-кто еще был жив. Из наших. Чудинов… Оставил его прекрасным юношей, а встретил совсем седым. Марина Рейзер. Я так боялся ее в училище, я ложился на перила, чтобы съехать и не видеть ее… Бессмертная, познакомился с ней, был на выпускном ее. Мне тогда обещали два спектакля, в Москве и Ленинграде. – Он засмеялся. – До сих пор жду, когда назначат дату. Ну, да это не главное.
– А что главное?
– Самое главное – найти себя, и тогда работа идет большими шагами вперед. Что бы я ни делал в смысле формы, той или иной, я обращаюсь к поэзии. Я хотел бы, чтобы рядом со мной был серьезный автор, который дает мне все для развития. Помогите мне найти такого автора.
Раздался звонок.
Дженнифер передала ему трубку. Звонили из Гран Опера. Секретарша библиотеки Виолетт Верди заверяла, что готова оказать мне всяческое содействие.
Я втягивался в обязательства по работе, которая казалась мне безмерной, но вопрос о финансовом обеспечении все не возникал.
– Что же, – сказал Массин. – Продолжим работу у меня на острове?
– Когда?
– Можете ехать с нами. Завтра ночным с Лионского вокзала.
Дочь была в Швейцарии, в скаутском лагере "Витязь", куда ее устроил Никита Струве. Но у меня путевого документа, позволяющего пересекать границы, еще не было.
– Жаль. Приезжайте, когда сможете. Там, на острове, я все вам расскажу.
Массин взял у меня свой блокнот и на последней страничке написал адрес:
Ufficio Postale
S.Agata sui Duebolfi (NA)
Italia
Tel (89)878 02 95 Атлетически сложенная канадка с бабочкой на плече и русский старичок с глазами, живыми, как изюм, они стояли внизу в дверном проеме, имея на заднем плане неубранную старомодную кровать с высокими железными отвалами, под которой я заметил сплющенные кожаные шлепанцы – две пары.
Я поднял глаза на Дженнифер.
Спутница Массина слегка улыбнулась, подтверждая то ли мою догадку, то ли свой выбор в этой жизни.
***
Из Парижа мы выбрались только через год, но с собой я вез тяжелую машинопись, которая имела шансы превратиться в книгу.
Пересадка в Риме.
И на юг.
На Центральном вокзале в Неаполе, где нужно было пересаживаться на паром, я купил “Интернэшнл Геральд Трибюн”, которую развернул в отеле "Казанова" на сон грядущий. На последней странице, внизу, извещалось о кончине героя моего труда. Не на островах Галли в заливе, до которого мы добрались, а почему-то в Западной Германии:
" Американский танцор и хореограф русского происхождения, родился в Москве в 1896. Воспитанник Московской Императорской балетной школы, был принят в компанию "Русские балеты" и…"
– Гибель Помпеи.
Да простит мне бог Огня дурную символику того жеста, но свой манускрипт я бросил в кратер, и то, что вы прочли, не есть, конечно, никакой роман – просто составленная в надежде на небезынтересность компиляция из клочков, после всех переездов каким-то чудом сохранившихся в многострадальном архиве эмигранта.
Больше с балетом я дела не имел.