Страница:
– Да как же ты, пес грязный, осмелился на землю Далечья ступить?! – вскипела ярость в сердце Емела, который двух сынов в боях потерял.
– По приглашению князя вашего прибыл, – ничуть не испугавшись гневного взора главы, ответил варк Борг. – Вели воеводу позвать, иль пусть твои увальни к нему меня отведут!
– Голову мерзавцу срубить, в мешок и в Киж отправить! – взял себя в руки городской глава и огласил приговор. – Тело же в воду бросьте, подальше от берега… камня на шею не надо… броня на мерзавце тяжелая, сам потопнет!
Не поверил Емел словам чужака, а зря, чуть было беду на свою голову не накликал. Едва стражники рыцаря связанного к воде поволокли, как появились в порту дружинники княжеские. Дюжины три их было, все верхом и в полном боевом облачении, а привел их Нерода Щербатый, лютый вояка, правая рука самого воеводы.
– Ах, что ж ты, пень трухлявый, делаешь?! Как осмелился в дела княжие лезть?! – пробасил Нерода и едва спешился, тут же за бороду Емела крепко ухватил. – Воеводов это гость, не смей в дела тебе неподвластные нос длинный совать!
Ратники быстро стражу городскую растолкали, да те, если честно признаться, сопротивления совсем и не оказывали, отошли в сторонку и безмолвно взирали, как Нерода Щербатый их начальника прилюдно за бороденку таскал и затрещинами потчевал. Тем временем дружинники плененного рыцаря развязали, на коня усадили и с собой увезли. На том все вроде бы и закончилось, да только Емел, которому крепко досталось, в сердце злобу лютую затаил и решил и с Неродой, и с рыцарем, а заодно и с самим воеводой непременно поквитаться.
Чтобы козни злодеев-заговорщиков подробней разузнать и как можно красочнее их в письме казенном расписать, послал городской глава в дом воеводы соглядатая – шустрого и ловкого паренька, которому Емел лишь самые ответственные поручения доверял. Послал утром, как только из порта воротился. Теперь уж ночь на дворе, а от лазутчика так и не было вестей. Нервничал управитель, злился, все палаты шагами измерил и всех домочадцев со слугами по углам расшугал. Боялся сановник, как бы ненароком дружинники воеводы шпиона его не поймали и у него лишнего не выпытали, тогда уже не полководца, а его голова под ударом была б… Лишь к утру соглядатай вернулся и, не вдаваясь в неинтересные подробности, как он в палаты воеводы тайно проник, поведал вот о чем.
Принял воевода гостя заморского радушно, с собою, как ровню, за стол усадил, вина отменного налил да яствами вкусными угощал. Заклятые враги, те, кто недавно на ратном поле лицом к лицу сходился, сегодня вместе пируют. Такой поворот был Емелу на руку. Уж представлял глава, рассказ о трапезе двух воинов слушая, как напыщенно и изощренно он этот возмутительный факт в письме князю представит.
Еще не успели воители по три чарочки опрокинуть да поросенка докушать, как к делам перешли. Рассказал воевода гостю заморскому, что на землях к северо-востоку от Динска чудовища богомерзкие появились, что из леса почти каждую ночь выходят да людей почем зря изводят. Жаловался полководец, что ратников у него мало и они еще плохо обучены, что не в силах дружина ему подвластная и границу от набегов восточных племен держать, и чудовищ по лесам истребить. А в конце просил воевода от имени князя далеченского знаменитого рыцаря в ту округу отправиться и чудовищ извести. Говорил, что воинов своих дать не может, но три мешка серебром отмерить готов, чтоб рыцарь отряд себе из наемников нанял, из тех самых головорезов, что в кабаках портовых сидят, найма или в охрану к купцам-караванщикам, или в дружину ожидая.
Призадумался Емел, дело показалось ему не таким уж и простым, а случай, чтобы воеводу сместить, не слишком удобным. «А что, если правда? А что, если воевода всего лишь тайный приказ князя исполняет, а не заговор готовит? – рассуждал городской глава, опасаясь, как бы рвение и преданность не вышли ему боком. – Коли взаправду так, а я в Киж донос отправлю, то немилость княжескую на себя накличу! Казнить не казнят, но поста доходного как пить дать лишусь!»
Дальше поведал лазутчик, что рыцарь варк Борг исполнить поручение взялся, но от денег, для найма отряда предназначенных, отказался. Надменно заявил вояка заморский, что ему всего двое подручных надобно, что он сам их отберет, им задатка за работу мечами платить не собирается. На том обменялись воины крепким рукопожатием, подняли по чарке и к обсуждению вознаграждения перешли. Щедро был готов воевода за службу опасную платить, но рыцарь, похоже, в делах торговых совсем не разбирался. Отказался варк Борг от мешков с деньгами, а попросил лишь следующее. Пожелал рыцарь небольшой надел земельный на северо-востоке, что как раз между лесом проклятым да пограничной заставой находился. Охотно согласился воевода и тут же отдал писарчуку приказ, землю ту каменистую, неплодовитую, в дар заморскому рыцарю отписать. Кроме того, изъявил воитель желание десятую часть добра получать, что он с подручными от чудовищ убережет, а каждого пятого спасенного человечка: мужика али бабу – себе в холопы.
Обрадовался воевода, что столько денег казне сберег, и велел еще один бочонок вина прикатить да девок-танцовщиц позвать. Ведь выходило так, что служба рыцарская князю далеченскому ничего не стоила! Бесплодная земля да людишки с имуществом, которых все равно бы твари проклятые загрызли да попортили. Если бы все дела так выгодно делались и все чужеземцы такими глупыми были, процветало бы родное Далечье!
Не разделил Емел радости своего недруга, нутром купеческим чуя подвох. А пока городской глава брови хмурил да лоб морщил, паренек-соглядатай продолжал рассказывать. Недолго рыцарь заморский в гостях у воеводы засиделся, танцами взор тешить не стал, выпил чарку вина, доспехи стальные надел, мечом подпоясался да, застолье богатое покинув, тут же в кабак направился, подручных искать. Шумно в заведении портовом было, отдыхало там за кружкой и дракой много чужеродного сброда, но стоило лишь варк Боргу порог злачного места переступить, как смолкли пьяные голоса и стук кружек вмиг утих. Узнала рыцаря добрая половина наемников, видимо, со многими он на ратные подвиги хаживал. Повскакали с мест сразу дюжина воителей, а может, и более, да как заорали во все пьяные глотки: «Слава варк Боргу!» – а остальные затопали и дружно кулаками по дубовым столам застучали. «Слава, слава, слава!» – этот крик долго еще по кабаку разносился. Рыцарь медленно поднял руку в стальной перчатке, и наступила гробовая тишина. «Ты и ты, со мной пойдете!» – произнес Витор варк Борг и указал пальцем на двух рослых наемников.
– Ну, и что, пошли? – удивился Емел, не привыкший, что наемники вот так просто без задатка, договора и даже условий не узнав, на службу нанимаются.
– Не то слово, господин городской глава, – тихим шепотом произнес соглядатай, озираясь зачем-то по сторонам. – Не пошли, вприпрыжку вслед за рыцарьком пустились! Один даже кошель свой на столе позабыл! А на лицах оставшихся такая горечь, такая досада была!..
– Ладно, дружок, ступай! Верой и правдой ты мне послужил, завтра к казначею за наградой придешь! – отпустил Емел шпиона, а сам, вместо того чтобы на покой отправиться, приказал десятника Митрофана позвать, того самого, что у воеводы в дружине служил, но ему лично многим был обязан.
Не по нутру было Митрофану новое поручение, не лежало сердце к поездке, к тяжкой полугодовой службе на дальней заставе, но он был в долгу, а в этом случае, как известно, расплата бывает чаще всего неприятной… Раз городской глава такую волю изъявил, должен был десятник ей покориться. Хоть и хотелось служивому в Динске остаться, но пришлось на поклон к Нероде Щербатому пойти и добровольно в дозорные на приграничье вызваться. Подивился главный помощник воеводы столь странному желанию, но отговаривать не стал, на службу в дикую местность десятника направил. Не знал Нерода, что Митрофан перед Емелом в долгу, да в таком, что деньжатами не расквитаться.
Вырос Митрофан без отца, без матери. Унесла их жизни война или другая напасть, парнишке босому было неведомо. Мелкими заработками сирота беспризорный жил да воровством промышлял, пока однажды не попался. Жестоко в ту пору воров в Далечье карали, стражники парнишку чуть насмерть не засекли, да Емел Одортов сын, тогда еще купец, за него заступился. Пощадили Митрофана, отпустили купцу на поруки, а тот его к делу пристроил, к учетчику складскому в ученики поставил, у которого паренек и счету, и грамоте обучился. Как исполнилось сироте семнадцать годков, подсобил купец-покровитель в стражу городскую поступить, слово перед тогдашним городским главой за него замолвил. Быстро смекнул Митрофан, как службу охранную нести, и к девятнадцати годкам уже десятником стал. Вот тогда-то его Нерода Щербатый и приметил. Понравилось воину именитому, как молодец с мечом управляется да как службу несет, и решил, что грех с такими задатками в стражниках простых прозябать. Четыре года Митрофан в дружине под началом у Нероды служил, войну с честью и славой прошел, до десятника дослужился. Все было хорошо: и по службе продвинулся, и в ратных делах преуспел, и деньжата водились, и девки на него заглядывались, но вот только старый долг покоя ему не давал.
Хоть между Емелом и воеводой давнишняя вражда была, но Митрофана она никак не касалась, поскольку десятник и у того и у другого на хорошем счету был. Ранее никогда не просил городской глава Митрофана об услугах зазорных и о том, как ему в жизни помог, тоже не напоминал. Но вот три дня назад позвал управитель Динска к себе Митрофана, былые деньки припомнил и приказал на дальнюю заставу в дозор вызваться, чтобы там за рыцарем заморским следить и о том, как истребление чудовищ идет, и чем рыцарь с подручными занимается, с верным человечком в Динск докладывать. Не понравилось десятнику поручение. Попахивало дурно: шпионством, кляузничеством да подлым предательством. Заела Митрофана совесть трехголовая: одна голова кричала, что не след честному ратнику в презренных соглядатаях ходить; другая шипела, что у парня перед Емелом должок неоплатный. Третья же голова, самая старая и мудрая, во время спора «сестричек» молчала, а затем, когда обе пыл уже подрастеряли, важно изрекла: «Пусть все идет, как идет! Отправляйся на заставу, а там разберешься, за кем правда; на месте и поймешь, как честнее поступить и имени своего не замарать!»
Вот и трясся теперь Митрофан на телеге, не столько от тягот дорожных хмурясь, сколько от мыслей дурных. До заставы пограничной еще несколько часов оставалось, как проехал обоз мимо надела, который рыцарю варк Боргу отписан был. Да что это за надел? Одни камни, да коренья из земли торчащие; ямы да холмики, травою поросшие. Нельзя было здесь ни пахать, ни сеять, но, как оказалось, можно было укрепления возводить. Раскрыв рты, смотрели служивые, как двое голых по пояс наемников, подручных заморского рыцаря, пилили и обтесывали огромные бревна. Работа спорилась, хотя плотничали всего двое, да и сам варк Борг за подручными не следил… его самого поблизости даже не было. Странным показалось Митрофану подобное рвение, уж от кого, а от наемников ленивых, только и знающих, что по кабакам шляться, он его не ожидал.
К вечеру обоз до заставы добрался. Как только ратники разгрузили припасы, тронулись телеги в обратный путь, а с ними и счастливчики ушли, на смену которым Митрофан свой десяток привел. Хороший был вечер, спокойный: сначала ужин сытный, а затем солдаты, переходом утомленные, на боковую отправились. Потихоньку успокоилась и вся застава, лишь часовые на смотровых вышках службу несли, да Митрофану не спалось. Думалось ему, как же поступить, чтобы и Емелу угодить, и чести не уронить. Хотелось молодцу выход достойный из ситуации сложной найти, да только его пока не виделось. К тому ж и сон, словно в сговоре с думами тяжкими был, все не приходил да не приходил к Митрофану: не мог десятник ни забыться в дремах приятных, ни делом полезным заняться, вот и решил немного по округе ночной прогуляться, а заодно и посмотреть, что во владениях рыцаря заморского делается. Хоть и не по нутру было солдату тайное поручение, да рано или поздно выполнять пришлось бы. Так почему же не сейчас, раз все равно не спится?
Надев кольчугу и меч прихватив, покинул Митрофан заставу и к землям рыцаря направился. Выпустили его часовые, препятствий чинить поздней прогулке не стали, ведь не простой дружинник, а десятник! Долго служивый шел, пожалел, что факела не прихватил и верхом не поехал. Доносились из леса крики звериные, страшные, от которых даже у бывалого воина мурашки по спине бегали да руки холодели.
Наконец добрался Митрофан до надела рыцарского. Как увидел лагерь походный, так и ахнул и шелохнуться не мог, таким диковинным ему зрелище показалось. У единственного шатра горел костер, у которого три фигурки маленькие сидели. Не было вокруг становья ни частокола, ни рва, ни другого укрепления для защиты от диких зверей да прочих опасностей. Но зато по кругу вбиты шесты острые, а на них головы тварей диковинных насажены. Сразу смекнул десятник, почему, когда наемники работали, хозяин за ними не приглядывал. В лес на охоту рыцарь ходил, зверье хищное истреблял, как воеводе и обещался. Десятник недоумевал, а почему тогда наемники за рыцарем не отправились, к чему бревна тесали, если ни частокол возводить, ни избу ставить не собирались?
Нашелся ответ, но не сразу, а когда Митрофан повнимательней огляделся. Не приметил он в темноте ни вкопанных в землю чучел, ни столбов, на которых мишени висели. Не заметил десятник и огромной, недавно выкопанной ямы, через которую бревна внахлест перекинуты были. Серьезно отнесся заморский гость к порученному делу: целую площадку для упражнений с мечом да луком приготовил, только вот странно было, кого же он собрался обучать, ведь отряда-то у него не было…
Решил десятник, что позже над этим умишком пораскинет, лег на землю сырую и осторожно к костру пополз. Из разговоров наемников хотел парень что-то полезное для Емела выведать, тем более что на войне недавней он кое-как заморский язык понимать научился. Однако ошибся десятник, не водил разговоров варк Борг у костра с подручными о делах важных. Вовсе рыцарь не беседовал, а, взявши в руки инструмент струнный, из него мелодию веселую извлекал и песню задорную пел, а наемники ему на два голоса подпевали:
Весь обратный путь до заставы размышлял Митрофан, что же такое в жизни варк Борга могло случиться, что он, воин благородных кровей, себя добровольно с низким наемным сбродом уравнял. Не понять было десятнику, не понять; впрочем, он не очень долго о том и задумывался. Наступило утро, а с ним навалились на плечи Митрофану множество всяких мелких хлопот по службе.
Как рыцарь тварей хищных истреблять принялся, заметно спокойней стало в окрестных лесах. Звери ведь не дураки, почувствовали, что хищник сильнее и кровожадней их в округе объявился, и в другое место ушли. Вздохнули мужички да бабы из ближайших земель с облегчением, уже не боялись поля на опушке леса обрабатывать, а те, кто посмелее, по грибы да по ягоды в чащу ходить стали. Народ в Далечье простой, в распри между боярами да чинами казенными никогда не встревал, но коль кто ему добро сделал, непременно отплатит тем же. Вот и потянулся в лагерь рыцарский деревенский люд с благодарностью: кто хлеба с овощами принесет, а кто и поросенка или гуся не пожалеет. Всегда принимали подручные варк Борга дары, они хоть и не жадными были и ничего с крестьян не требовали, но ведь кормиться-то тоже нужно. Некогда наемникам было жать да сеять, не обучены они пахотному делу, да и что на камнях взрастет?
Не рассказал Митрофан о дарах добровольных, поскольку не хотел люду простому вреда чинить. Узнал бы Емел, непременно бы пакость какую труженикам полей учинил: или в город на торги не пустил бы, или податями непосильными задушил. Не любят чины высокие, когда низкородное дурачье в их игры вмешивается и карты путает… пусть даже не со зла и без умысла.
Прошло два дня, как слуга Емела в Динск уехал. Оживилась жизнь в лагере рыцарском. Не один варк Борг с охоты пришел, приехал на телеге, груженной провизией, а позади нее понуро плелись три мужика и две бабы. Припасы разгрузили, возница пустую телегу обратно погнал, а люди пришлые на стоянке остались. Со следующего утра мужики топорами застучали, лес рубя да избу возводя, а женщины, лишь ножами вооружившись, по грибы пошли. Странным показалось это десятнику, к наемникам с расспросами он, конечно, не сунулся, а вот с деревенскими жителями, которые в лагере рыцаря частенько бывали, решил все же поговорить. Оказалось, что спас рыцарь заморский деревню, что в дне пути от его становья находилась, от нападения целой стаи хищников. Ну а поскольку с воеводой уговор такой был, забрал себе десятую часть спасенного добра и нескольких человек в холопы. Людишек в услужение ему больше полагалось, но рыцарь пятерыми ограничился: то ли деревню пожалел, то ли больше ему было без надобности.
Кроме того, поведали крестьяне десятнику, почему наемники головы чудищ лесных на колья насаживали да чучела страшные дни напролет мастерили. Митрофан, в Динске детство и юность проведший, голову ломал, зачем такое чудачество чужаку понадобилось, а все оказалось до смешного просто. Мертвые головы на шестах зверей диких и лютых разбойничков отпугивали: одни запах смерти чувствовали и лагерь стороной обходили, а других ужасный вид пугал, боялся лихой люд во владения к тому соваться, кто с такими чудищами справился. Что до чучел, то имелся у рыцаря интерес торговый. Это в Далечье знати дохлые чудовища были без надобности, а заморские купцы да рыцари готовы были большие деньги за подобные «сувениры» платить. На единственной телеге отвозили наемники чучела в Динск, где те пока у воеводы на складе хранились. Должен был вскоре корабль из Заморья прийти, чтобы охотничьи трофеи на чужбину отвезти.
Разузнал Митрофан довольно много, но когда к нему снова человек от Емела пожаловал, опять промолчал. Внушали наемники и их хозяин родовитый десятнику уважение. В отличие от других наемников, им в жизни виденных, своим трудом кормились чужаки и дни в заботах не только о себе, но и о людях простых проводили. А если городской глава о задумке рыцаря узнал бы, то непременно подлость совершил бы: или податью вывозимые чучела обложил, или просто отнял добычу охотничью да сам втихаря ее в Заморье и продал бы.
Опять недовольным уехал посланник, а десятника напоследок за леность отчитал. Неприятно было парню даже подумать, какой разговор по возвращении с заставы у него с Емелом состоится, зато совесть не мучила. Молчала голова вторая, та самая, что о долге старом напоминала; видимо, не давали ей две другие рта раскрыть да язык змеиный высунуть.
Шли дни, отстроили мужики на земле рыцаря избу и в ней сами жить стали. К удивлению Митрофана, не заставлял более рыцарь холопов работой мужицкой, тяжкой да неблагодарной заниматься, а стал их ратному делу обучать. С раннего утра до позднего вечера упражнялись мужики с боевыми мечами, стреляли из лука да через яму, водой наполненную, по бревенчатому настилу бегали. Стояли чучела деревянные все в зазубринах, а мишени в дырках от наконечников стрел. Вскоре новички уже без присмотра наемников упражняться начали, а бабы, отложив поварешки, тоже за оружие взялись. Доверял рыцарь слугам своим и никогда их плетью не наказывал. Ходил он на охоту уже не один, а в сопровождении подручных. Холопы же в тренировках дни проводили, а по вечерам трупы чудищ потрошили. Да и выглядели они уже по-другому, не как крестьяне иль прислуга дворовая, а как вольный наемный люд. Росло постепенно поселение на землях рыцарских: появились новые избы, народу заметно прибавилось, да и свежесрубленный амбар от припасов и прочего добра, мечом заработанного, уже ломился. Дивился десятник, странно ему было, как без воевод и бояр припеваючи можно жить. Ждал Митрофан, что вот-вот наступит момент, когда распадется отряд, рыцарем собранный: иль не поделят чего и, волю почуяв, разбредутся; иль чудовища в лесах переведутся, и общине этой странной не на что жить будет.
– По приглашению князя вашего прибыл, – ничуть не испугавшись гневного взора главы, ответил варк Борг. – Вели воеводу позвать, иль пусть твои увальни к нему меня отведут!
– Голову мерзавцу срубить, в мешок и в Киж отправить! – взял себя в руки городской глава и огласил приговор. – Тело же в воду бросьте, подальше от берега… камня на шею не надо… броня на мерзавце тяжелая, сам потопнет!
Не поверил Емел словам чужака, а зря, чуть было беду на свою голову не накликал. Едва стражники рыцаря связанного к воде поволокли, как появились в порту дружинники княжеские. Дюжины три их было, все верхом и в полном боевом облачении, а привел их Нерода Щербатый, лютый вояка, правая рука самого воеводы.
– Ах, что ж ты, пень трухлявый, делаешь?! Как осмелился в дела княжие лезть?! – пробасил Нерода и едва спешился, тут же за бороду Емела крепко ухватил. – Воеводов это гость, не смей в дела тебе неподвластные нос длинный совать!
Ратники быстро стражу городскую растолкали, да те, если честно признаться, сопротивления совсем и не оказывали, отошли в сторонку и безмолвно взирали, как Нерода Щербатый их начальника прилюдно за бороденку таскал и затрещинами потчевал. Тем временем дружинники плененного рыцаря развязали, на коня усадили и с собой увезли. На том все вроде бы и закончилось, да только Емел, которому крепко досталось, в сердце злобу лютую затаил и решил и с Неродой, и с рыцарем, а заодно и с самим воеводой непременно поквитаться.
* * *
Не ужиться двум медведям в одной берлоге; не водить волчью стаю двум вожакам. Уж который год мешал Емелу воевода, а тот ему в отместку по любому поводу пакостил. Не могли никак слуги княжие власть в Динске и окрестностях поделить, хоть и разными делами занимались, но нет-нет да и залезал кто-то в чужой огород. В первое время чуть ли не по каждому случаю мчались в Киж гонцы с доносами иль жалобами, но только не любил правитель Далечья, когда его по пустякам беспокоили. Строго-настрого запретил наместнику с полководцем друг на дружку мелкие кляузы писать. Долго ждал Емел подходящего случая, чтобы донос князю направить и расписать подробно, как воевода, им поставленный, властью злоупотребляет и произвол чинит. Не было повода, а теперь подвернулся! Хоть пришлось Емелу позор при честном народе стерпеть, но все же радостно было у управителя городского на душе. Оплошал воевода, открыто в сговор с врагом заклятым вступил, пригласил в Динск не кого-нибудь, а супостата кровожадного, за чью голову сам князь недавно золотом готов был платить.Чтобы козни злодеев-заговорщиков подробней разузнать и как можно красочнее их в письме казенном расписать, послал городской глава в дом воеводы соглядатая – шустрого и ловкого паренька, которому Емел лишь самые ответственные поручения доверял. Послал утром, как только из порта воротился. Теперь уж ночь на дворе, а от лазутчика так и не было вестей. Нервничал управитель, злился, все палаты шагами измерил и всех домочадцев со слугами по углам расшугал. Боялся сановник, как бы ненароком дружинники воеводы шпиона его не поймали и у него лишнего не выпытали, тогда уже не полководца, а его голова под ударом была б… Лишь к утру соглядатай вернулся и, не вдаваясь в неинтересные подробности, как он в палаты воеводы тайно проник, поведал вот о чем.
Принял воевода гостя заморского радушно, с собою, как ровню, за стол усадил, вина отменного налил да яствами вкусными угощал. Заклятые враги, те, кто недавно на ратном поле лицом к лицу сходился, сегодня вместе пируют. Такой поворот был Емелу на руку. Уж представлял глава, рассказ о трапезе двух воинов слушая, как напыщенно и изощренно он этот возмутительный факт в письме князю представит.
Еще не успели воители по три чарочки опрокинуть да поросенка докушать, как к делам перешли. Рассказал воевода гостю заморскому, что на землях к северо-востоку от Динска чудовища богомерзкие появились, что из леса почти каждую ночь выходят да людей почем зря изводят. Жаловался полководец, что ратников у него мало и они еще плохо обучены, что не в силах дружина ему подвластная и границу от набегов восточных племен держать, и чудовищ по лесам истребить. А в конце просил воевода от имени князя далеченского знаменитого рыцаря в ту округу отправиться и чудовищ извести. Говорил, что воинов своих дать не может, но три мешка серебром отмерить готов, чтоб рыцарь отряд себе из наемников нанял, из тех самых головорезов, что в кабаках портовых сидят, найма или в охрану к купцам-караванщикам, или в дружину ожидая.
Призадумался Емел, дело показалось ему не таким уж и простым, а случай, чтобы воеводу сместить, не слишком удобным. «А что, если правда? А что, если воевода всего лишь тайный приказ князя исполняет, а не заговор готовит? – рассуждал городской глава, опасаясь, как бы рвение и преданность не вышли ему боком. – Коли взаправду так, а я в Киж донос отправлю, то немилость княжескую на себя накличу! Казнить не казнят, но поста доходного как пить дать лишусь!»
Дальше поведал лазутчик, что рыцарь варк Борг исполнить поручение взялся, но от денег, для найма отряда предназначенных, отказался. Надменно заявил вояка заморский, что ему всего двое подручных надобно, что он сам их отберет, им задатка за работу мечами платить не собирается. На том обменялись воины крепким рукопожатием, подняли по чарке и к обсуждению вознаграждения перешли. Щедро был готов воевода за службу опасную платить, но рыцарь, похоже, в делах торговых совсем не разбирался. Отказался варк Борг от мешков с деньгами, а попросил лишь следующее. Пожелал рыцарь небольшой надел земельный на северо-востоке, что как раз между лесом проклятым да пограничной заставой находился. Охотно согласился воевода и тут же отдал писарчуку приказ, землю ту каменистую, неплодовитую, в дар заморскому рыцарю отписать. Кроме того, изъявил воитель желание десятую часть добра получать, что он с подручными от чудовищ убережет, а каждого пятого спасенного человечка: мужика али бабу – себе в холопы.
Обрадовался воевода, что столько денег казне сберег, и велел еще один бочонок вина прикатить да девок-танцовщиц позвать. Ведь выходило так, что служба рыцарская князю далеченскому ничего не стоила! Бесплодная земля да людишки с имуществом, которых все равно бы твари проклятые загрызли да попортили. Если бы все дела так выгодно делались и все чужеземцы такими глупыми были, процветало бы родное Далечье!
Не разделил Емел радости своего недруга, нутром купеческим чуя подвох. А пока городской глава брови хмурил да лоб морщил, паренек-соглядатай продолжал рассказывать. Недолго рыцарь заморский в гостях у воеводы засиделся, танцами взор тешить не стал, выпил чарку вина, доспехи стальные надел, мечом подпоясался да, застолье богатое покинув, тут же в кабак направился, подручных искать. Шумно в заведении портовом было, отдыхало там за кружкой и дракой много чужеродного сброда, но стоило лишь варк Боргу порог злачного места переступить, как смолкли пьяные голоса и стук кружек вмиг утих. Узнала рыцаря добрая половина наемников, видимо, со многими он на ратные подвиги хаживал. Повскакали с мест сразу дюжина воителей, а может, и более, да как заорали во все пьяные глотки: «Слава варк Боргу!» – а остальные затопали и дружно кулаками по дубовым столам застучали. «Слава, слава, слава!» – этот крик долго еще по кабаку разносился. Рыцарь медленно поднял руку в стальной перчатке, и наступила гробовая тишина. «Ты и ты, со мной пойдете!» – произнес Витор варк Борг и указал пальцем на двух рослых наемников.
– Ну, и что, пошли? – удивился Емел, не привыкший, что наемники вот так просто без задатка, договора и даже условий не узнав, на службу нанимаются.
– Не то слово, господин городской глава, – тихим шепотом произнес соглядатай, озираясь зачем-то по сторонам. – Не пошли, вприпрыжку вслед за рыцарьком пустились! Один даже кошель свой на столе позабыл! А на лицах оставшихся такая горечь, такая досада была!..
– Ладно, дружок, ступай! Верой и правдой ты мне послужил, завтра к казначею за наградой придешь! – отпустил Емел шпиона, а сам, вместо того чтобы на покой отправиться, приказал десятника Митрофана позвать, того самого, что у воеводы в дружине служил, но ему лично многим был обязан.
* * *
Медленно тащился обоз по размытой дождями дороге. Четыре подводы, одна скрипучей другой, то тонули в грязи, то подскакивали на кочках да ухабах. Десяток пеших солдат, отложив мечи со щитами, толкали телеги вперед и не давали им завалиться на бок. До дальней заставы оставалось менее дня пути. С нетерпением ожидали ратники на приграничье провизии, свежих рубах, мечей и стрел. Утомленных трехдневным переходом солдат конвоя радовала мысль о скором прибытии. Меся стоптанными сапогами дорожную грязь, каждый из них лелеял в душе мечту о сытном, горячем обеде у походного костра и о долгом, манящем сне на мягкой постели в теплой, уютной казарме. Настроение в отряде было приподнятым, и только ехавший на второй подводе десятник Митрофан был мрачнее тучи и все беззвучно шевелил губами, то ли разговаривая сам с собою, то ли насылая проклятия на чью-то дурную голову.Не по нутру было Митрофану новое поручение, не лежало сердце к поездке, к тяжкой полугодовой службе на дальней заставе, но он был в долгу, а в этом случае, как известно, расплата бывает чаще всего неприятной… Раз городской глава такую волю изъявил, должен был десятник ей покориться. Хоть и хотелось служивому в Динске остаться, но пришлось на поклон к Нероде Щербатому пойти и добровольно в дозорные на приграничье вызваться. Подивился главный помощник воеводы столь странному желанию, но отговаривать не стал, на службу в дикую местность десятника направил. Не знал Нерода, что Митрофан перед Емелом в долгу, да в таком, что деньжатами не расквитаться.
Вырос Митрофан без отца, без матери. Унесла их жизни война или другая напасть, парнишке босому было неведомо. Мелкими заработками сирота беспризорный жил да воровством промышлял, пока однажды не попался. Жестоко в ту пору воров в Далечье карали, стражники парнишку чуть насмерть не засекли, да Емел Одортов сын, тогда еще купец, за него заступился. Пощадили Митрофана, отпустили купцу на поруки, а тот его к делу пристроил, к учетчику складскому в ученики поставил, у которого паренек и счету, и грамоте обучился. Как исполнилось сироте семнадцать годков, подсобил купец-покровитель в стражу городскую поступить, слово перед тогдашним городским главой за него замолвил. Быстро смекнул Митрофан, как службу охранную нести, и к девятнадцати годкам уже десятником стал. Вот тогда-то его Нерода Щербатый и приметил. Понравилось воину именитому, как молодец с мечом управляется да как службу несет, и решил, что грех с такими задатками в стражниках простых прозябать. Четыре года Митрофан в дружине под началом у Нероды служил, войну с честью и славой прошел, до десятника дослужился. Все было хорошо: и по службе продвинулся, и в ратных делах преуспел, и деньжата водились, и девки на него заглядывались, но вот только старый долг покоя ему не давал.
Хоть между Емелом и воеводой давнишняя вражда была, но Митрофана она никак не касалась, поскольку десятник и у того и у другого на хорошем счету был. Ранее никогда не просил городской глава Митрофана об услугах зазорных и о том, как ему в жизни помог, тоже не напоминал. Но вот три дня назад позвал управитель Динска к себе Митрофана, былые деньки припомнил и приказал на дальнюю заставу в дозор вызваться, чтобы там за рыцарем заморским следить и о том, как истребление чудовищ идет, и чем рыцарь с подручными занимается, с верным человечком в Динск докладывать. Не понравилось десятнику поручение. Попахивало дурно: шпионством, кляузничеством да подлым предательством. Заела Митрофана совесть трехголовая: одна голова кричала, что не след честному ратнику в презренных соглядатаях ходить; другая шипела, что у парня перед Емелом должок неоплатный. Третья же голова, самая старая и мудрая, во время спора «сестричек» молчала, а затем, когда обе пыл уже подрастеряли, важно изрекла: «Пусть все идет, как идет! Отправляйся на заставу, а там разберешься, за кем правда; на месте и поймешь, как честнее поступить и имени своего не замарать!»
Вот и трясся теперь Митрофан на телеге, не столько от тягот дорожных хмурясь, сколько от мыслей дурных. До заставы пограничной еще несколько часов оставалось, как проехал обоз мимо надела, который рыцарю варк Боргу отписан был. Да что это за надел? Одни камни, да коренья из земли торчащие; ямы да холмики, травою поросшие. Нельзя было здесь ни пахать, ни сеять, но, как оказалось, можно было укрепления возводить. Раскрыв рты, смотрели служивые, как двое голых по пояс наемников, подручных заморского рыцаря, пилили и обтесывали огромные бревна. Работа спорилась, хотя плотничали всего двое, да и сам варк Борг за подручными не следил… его самого поблизости даже не было. Странным показалось Митрофану подобное рвение, уж от кого, а от наемников ленивых, только и знающих, что по кабакам шляться, он его не ожидал.
К вечеру обоз до заставы добрался. Как только ратники разгрузили припасы, тронулись телеги в обратный путь, а с ними и счастливчики ушли, на смену которым Митрофан свой десяток привел. Хороший был вечер, спокойный: сначала ужин сытный, а затем солдаты, переходом утомленные, на боковую отправились. Потихоньку успокоилась и вся застава, лишь часовые на смотровых вышках службу несли, да Митрофану не спалось. Думалось ему, как же поступить, чтобы и Емелу угодить, и чести не уронить. Хотелось молодцу выход достойный из ситуации сложной найти, да только его пока не виделось. К тому ж и сон, словно в сговоре с думами тяжкими был, все не приходил да не приходил к Митрофану: не мог десятник ни забыться в дремах приятных, ни делом полезным заняться, вот и решил немного по округе ночной прогуляться, а заодно и посмотреть, что во владениях рыцаря заморского делается. Хоть и не по нутру было солдату тайное поручение, да рано или поздно выполнять пришлось бы. Так почему же не сейчас, раз все равно не спится?
Надев кольчугу и меч прихватив, покинул Митрофан заставу и к землям рыцаря направился. Выпустили его часовые, препятствий чинить поздней прогулке не стали, ведь не простой дружинник, а десятник! Долго служивый шел, пожалел, что факела не прихватил и верхом не поехал. Доносились из леса крики звериные, страшные, от которых даже у бывалого воина мурашки по спине бегали да руки холодели.
Наконец добрался Митрофан до надела рыцарского. Как увидел лагерь походный, так и ахнул и шелохнуться не мог, таким диковинным ему зрелище показалось. У единственного шатра горел костер, у которого три фигурки маленькие сидели. Не было вокруг становья ни частокола, ни рва, ни другого укрепления для защиты от диких зверей да прочих опасностей. Но зато по кругу вбиты шесты острые, а на них головы тварей диковинных насажены. Сразу смекнул десятник, почему, когда наемники работали, хозяин за ними не приглядывал. В лес на охоту рыцарь ходил, зверье хищное истреблял, как воеводе и обещался. Десятник недоумевал, а почему тогда наемники за рыцарем не отправились, к чему бревна тесали, если ни частокол возводить, ни избу ставить не собирались?
Нашелся ответ, но не сразу, а когда Митрофан повнимательней огляделся. Не приметил он в темноте ни вкопанных в землю чучел, ни столбов, на которых мишени висели. Не заметил десятник и огромной, недавно выкопанной ямы, через которую бревна внахлест перекинуты были. Серьезно отнесся заморский гость к порученному делу: целую площадку для упражнений с мечом да луком приготовил, только вот странно было, кого же он собрался обучать, ведь отряда-то у него не было…
Решил десятник, что позже над этим умишком пораскинет, лег на землю сырую и осторожно к костру пополз. Из разговоров наемников хотел парень что-то полезное для Емела выведать, тем более что на войне недавней он кое-как заморский язык понимать научился. Однако ошибся десятник, не водил разговоров варк Борг у костра с подручными о делах важных. Вовсе рыцарь не беседовал, а, взявши в руки инструмент струнный, из него мелодию веселую извлекал и песню задорную пел, а наемники ему на два голоса подпевали:
Пересохло в горле у певцов, смолкла на миг песня. Подняли наемники вместе с рыцарем фляги походные, чокнулись звучно, осушили их залпом да в стороны побросали, а затем, напиток забористый по-солдатски крепким словом дружно похвалив, вновь петь принялись:
Сидит король на троне,
На злате ест и пьет,
В покоях королевских
Плодит ленивый сброд.
Не ведают подлизы,
Что значит воевать,
Им лишь бы всласть нажраться
Да грохнуться в кровать.
Наемная пехота – кровавый пот войны,
Штурмуем города мы и топим корабли!
С мечом, копьем иль луком вступаем смело в бой,
Коль с нами ты, дружище, так, значит, ты – герой!
Понравилась Митрофану мелодия песни, но уж больно дерзкой она была. Не мог десятник себе и представить, что о короле и знати так вот неучтиво отзываться можно. «Крамола, мерзкая крамола, но чего от наемников и ожидать?! Они себя особенными, вольными считают, господами себя мнят, но за золото готовы на любую пакость пойти! – подумал десятник, потихоньку отползая от костра. – Ладно, этот сброд разбойный, но рыцарь?! Как благородный человек такую песнь затянуть мог?!»
Важнее полководца вельможи не сыскать,
Есть у него осанка, и выправка, и стать.
Надменно и красиво приказы отдает,
Едва рукой взмахнет он, войска идут вперед.
Но стоит лишь Удаче немного изменить,
Флаг белый поднимает, кричит, что хочет жить.
Наемная пехота – кровавый пот войны,
Штурмуем города мы и топим корабли!
С мечом, копьем иль луком вступаем смело в бой,
Коль с нами ты, дружище, так, значит, ты – герой!
Купец считает прибыль,
Жиреет на глазах.
Жизнь мерит он в монетах,
Бриллиантах, сундуках.
Привык торговец важный
Людишек покупать,
А женушка привыкла
С другим нырять в кровать.
Наемная пехота – кровавый пот войны,
Штурмуем города мы и топим корабли!
С мечом, копьем иль луком вступаем смело в бой,
Коль с нами ты, дружище, так, значит, ты – герой!..
Весь обратный путь до заставы размышлял Митрофан, что же такое в жизни варк Борга могло случиться, что он, воин благородных кровей, себя добровольно с низким наемным сбродом уравнял. Не понять было десятнику, не понять; впрочем, он не очень долго о том и задумывался. Наступило утро, а с ним навалились на плечи Митрофану множество всяких мелких хлопот по службе.
* * *
Шло время, Митрофан службу воителя на заставе исправно нес, да и про поручение благодетеля своего, Емела, не забывал. Каждый день десятник к лагерю рыцаря ходил и все новое примечал. Через семь дней пожаловал человек от городского главы и про варк Борга расспрашивать стал. Не отличился десятник, поскольку пока мало что полезного сообщить смог. Рыцарь в лес ежедневно на охоту за тварями отправлялся и без добычи уродливой никогда не возвращался. Подручные его тренировочную площадку доделали, затем хибарку да баньку с грехом пополам поставили, а как закончили со строительством, так за потрошение туш чудищ умерщвленных взялись. Животы тварям наемники ножами вспарывали, внутренности зловонные вытаскивали да тут же сжигали, а из тел чучела делали. Зачем такой мерзостью им заниматься потребовалось, десятник не знал. Недовольным уехал посланник, ведь все, что ему Митрофан рассказал, он собственными глазами по дороге на заставу видел. Ожидал человечек по тайным делам большего. Невдомек слуге Емела было, что не все рассказал ему десятник, кое– что утаил…Как рыцарь тварей хищных истреблять принялся, заметно спокойней стало в окрестных лесах. Звери ведь не дураки, почувствовали, что хищник сильнее и кровожадней их в округе объявился, и в другое место ушли. Вздохнули мужички да бабы из ближайших земель с облегчением, уже не боялись поля на опушке леса обрабатывать, а те, кто посмелее, по грибы да по ягоды в чащу ходить стали. Народ в Далечье простой, в распри между боярами да чинами казенными никогда не встревал, но коль кто ему добро сделал, непременно отплатит тем же. Вот и потянулся в лагерь рыцарский деревенский люд с благодарностью: кто хлеба с овощами принесет, а кто и поросенка или гуся не пожалеет. Всегда принимали подручные варк Борга дары, они хоть и не жадными были и ничего с крестьян не требовали, но ведь кормиться-то тоже нужно. Некогда наемникам было жать да сеять, не обучены они пахотному делу, да и что на камнях взрастет?
Не рассказал Митрофан о дарах добровольных, поскольку не хотел люду простому вреда чинить. Узнал бы Емел, непременно бы пакость какую труженикам полей учинил: или в город на торги не пустил бы, или податями непосильными задушил. Не любят чины высокие, когда низкородное дурачье в их игры вмешивается и карты путает… пусть даже не со зла и без умысла.
Прошло два дня, как слуга Емела в Динск уехал. Оживилась жизнь в лагере рыцарском. Не один варк Борг с охоты пришел, приехал на телеге, груженной провизией, а позади нее понуро плелись три мужика и две бабы. Припасы разгрузили, возница пустую телегу обратно погнал, а люди пришлые на стоянке остались. Со следующего утра мужики топорами застучали, лес рубя да избу возводя, а женщины, лишь ножами вооружившись, по грибы пошли. Странным показалось это десятнику, к наемникам с расспросами он, конечно, не сунулся, а вот с деревенскими жителями, которые в лагере рыцаря частенько бывали, решил все же поговорить. Оказалось, что спас рыцарь заморский деревню, что в дне пути от его становья находилась, от нападения целой стаи хищников. Ну а поскольку с воеводой уговор такой был, забрал себе десятую часть спасенного добра и нескольких человек в холопы. Людишек в услужение ему больше полагалось, но рыцарь пятерыми ограничился: то ли деревню пожалел, то ли больше ему было без надобности.
Кроме того, поведали крестьяне десятнику, почему наемники головы чудищ лесных на колья насаживали да чучела страшные дни напролет мастерили. Митрофан, в Динске детство и юность проведший, голову ломал, зачем такое чудачество чужаку понадобилось, а все оказалось до смешного просто. Мертвые головы на шестах зверей диких и лютых разбойничков отпугивали: одни запах смерти чувствовали и лагерь стороной обходили, а других ужасный вид пугал, боялся лихой люд во владения к тому соваться, кто с такими чудищами справился. Что до чучел, то имелся у рыцаря интерес торговый. Это в Далечье знати дохлые чудовища были без надобности, а заморские купцы да рыцари готовы были большие деньги за подобные «сувениры» платить. На единственной телеге отвозили наемники чучела в Динск, где те пока у воеводы на складе хранились. Должен был вскоре корабль из Заморья прийти, чтобы охотничьи трофеи на чужбину отвезти.
Разузнал Митрофан довольно много, но когда к нему снова человек от Емела пожаловал, опять промолчал. Внушали наемники и их хозяин родовитый десятнику уважение. В отличие от других наемников, им в жизни виденных, своим трудом кормились чужаки и дни в заботах не только о себе, но и о людях простых проводили. А если городской глава о задумке рыцаря узнал бы, то непременно подлость совершил бы: или податью вывозимые чучела обложил, или просто отнял добычу охотничью да сам втихаря ее в Заморье и продал бы.
Опять недовольным уехал посланник, а десятника напоследок за леность отчитал. Неприятно было парню даже подумать, какой разговор по возвращении с заставы у него с Емелом состоится, зато совесть не мучила. Молчала голова вторая, та самая, что о долге старом напоминала; видимо, не давали ей две другие рта раскрыть да язык змеиный высунуть.
Шли дни, отстроили мужики на земле рыцаря избу и в ней сами жить стали. К удивлению Митрофана, не заставлял более рыцарь холопов работой мужицкой, тяжкой да неблагодарной заниматься, а стал их ратному делу обучать. С раннего утра до позднего вечера упражнялись мужики с боевыми мечами, стреляли из лука да через яму, водой наполненную, по бревенчатому настилу бегали. Стояли чучела деревянные все в зазубринах, а мишени в дырках от наконечников стрел. Вскоре новички уже без присмотра наемников упражняться начали, а бабы, отложив поварешки, тоже за оружие взялись. Доверял рыцарь слугам своим и никогда их плетью не наказывал. Ходил он на охоту уже не один, а в сопровождении подручных. Холопы же в тренировках дни проводили, а по вечерам трупы чудищ потрошили. Да и выглядели они уже по-другому, не как крестьяне иль прислуга дворовая, а как вольный наемный люд. Росло постепенно поселение на землях рыцарских: появились новые избы, народу заметно прибавилось, да и свежесрубленный амбар от припасов и прочего добра, мечом заработанного, уже ломился. Дивился десятник, странно ему было, как без воевод и бояр припеваючи можно жить. Ждал Митрофан, что вот-вот наступит момент, когда распадется отряд, рыцарем собранный: иль не поделят чего и, волю почуяв, разбредутся; иль чудовища в лесах переведутся, и общине этой странной не на что жить будет.