Страница:
---------------------------------------------------------------
© Copyright Александр Юринсон
Email: jurinson@mail.line.ru
Home page Александра Юринсона
Date: 18 Feb 2000
---------------------------------------------------------------
"Помоги, Господь, эту ночь прожить,
Я за жизнь боюсь, за твою рабу...
В Петербурге жить - словно спать в гробу".
Осип Мандельштам
Copyright (C) Александр Юринсон, 2000
Санкт-Петербург 2000
Ненавижу начало года:
Леденящая непогода,
Ветер воет во все четыре
Стороны в уплощенном мире.
В январе намекает старость:
- Новый год! - сколько их осталось...
Распускаются сопли, слюни,
И конец всему лишь в июне.
Но в июне всего - от пуза!
Солнце цветом как кукуруза,
Брызги озера, запах луга
И другие приметы юга.
Одиночество - это шепот
Дыр, которые не заштопать,
Ни заплатой заткнуть их пасти.
Это просто изнанка страсти,
Оседающий после взрыва
Пепел. 'Иначе - перспектива
Мимолетности, то есть вечность.
Тень конца и его конечность
На плече ледяною дланью.
Утро казни. Одно желанье.
Ветра свист и мороз по коже,
На поверхность Луны похожей.
Вот дом, который построил
Мой предок, в робе и строем
Проходивший полжизни, веря
В человечность дикого зверя.
Можно выжить в таком жилище
На воде и остатках пищи
С тараканьих пиров - но стены!
Жмут почище любой системы!
Воздух есть, но утерян запах.
Жизнь прохожена в тихих сапах.
Годы прожиты в склепах комнат,
Но об этом никто не помнит.
Город. Копоть щекочет бронхи.
Люди в шкуре его как блохи.
Каждый словно отлитый в бронзе:
Спесь, воздвигнутая на угрозе.
В каждом словно угрюмый демон,
Слишком злой, чтоб заняться делом,
И ленивый, чтоб строить козни.
Люди в городе - только гости
На чужом пиру. Только угли
От чужого костра. Как в улье,
Копошатся, жужжа, и прячут
В соты краденые удачи.
Он - кто смотрит на землю с неба -
Ветра вдул нам и всыпал снега,
Душу дал им, впустил в наш город:
Размножайтесь, плодитесь! Скоро
Станет тесно от них, и взвоет
Все, что теплое и живое,
Все, что дышит и морду прячет
От мороза и ветра. Значит -
Ты - среди обреченных вмерзнуть
В лед, растущий стеною грозной -
Мимо: шаркай, бреди, сутулься
Без дыхания и без пульса.
Много глупостей и печалей
Рука об руку мне встречались,
Всюду, всюду они поспели,
Все любимы и все при деле.
Горе краю, где глупый правит.
Горше глупым, которых грабят,
В кошельках и карманах шаря,
Нагло, тупо опустошая.
От порога и до порога
В лабиринте одна дорога.
Как прокрасться по всем извивам,
Оставаясь неуязвимым?
Будет лето - и будет пища.
А пока только ветер свищет,
Погоняя метель и мусор.
Он без запаха, но со вкусом
Мертвечины. Он дышит в спину.
Держит хрупкую хворостину,
Хохоча, погоняет, следом
Увязавшись. Он только летом
Прекратится. Он станет мягок.
Ту же кучу бумажек мятых
Он заставит плясать - и спляшет
С ними сам над пустынным пляжем.
Жить бы там, где весной по шторам
Словно пальцем проводит штормом
Ветер с моря или с залива.
Где пространство водой залито.
Даже камни там смотрят гордо.
Воздух сам наполняет горло,
А обратно выходит кашель
Пополам со словесной кашей.
Там сползает волна по рифам.
Там ни времени нету рифмам,
Ни пространства - воды ли, суши, -
Как и уха, которым слушать.
Ты, признайся, порой мечтала
Сердце выковать из металла,
О душе, ледяной, как глыба,
И о маске с улыбкой, либо -
Чтоб в крови был язык и губы.
Чтоб движения были грубы
И решительны. Чтоб нервозность
Улетучилась. Чтобы возраст
Стал лишь функцией тела. Знаком,
А не цифрой, и чтоб во всяком
Проявлении был всесильным
Дух - не сам по себе, а - символ.
Лето с каждой минутой ближе.
Там, где след оставляли лыжи,
И сугроб, словно горб верблюжий,
Возвышался - остались лужи.
Это лучшее время года:
Дни сосулек и ледохода
По реке беспросветно черной.
Санта Клаус убрался к черту.
Ручеек подмывает мостик.
Пешеходы на грязь наносят
Слой за слоем следы ботинок,
Будто здесь отступал противник.
Это - зеркало. Миллионы
Взглядов, канувших в бездне сонной,
Не имеющей дна, без круга
По поверхности. Это груда
Незапомненного, но где-то
Там хранящегося. Вне света
Его нет - ни холодной грани,
Ни пространства за ней. Углами
В него входит жилье и мебель.
Солнце то ли оттенка меди,
То ли огенно-рыжей масти
Отражается в нем - и гаснет.
Вpемя движется невзиpая
Ни на что. Вот и нету кpая
У земли и у неба - это
Означает, что снова лето.
Снова будут мелькать над пестpым
Лугом бабочки. Снова остpым
Стеблем будет колоть тpавинка.
Снова в лес уведет тpопинка
И исчезнет в подлеске. Осень
Снова станет нескоpым гостем,
О котоpом не надо помнить,
Собиpаясь готовить полдник.
Стал накрученным, вязким, спертым
Воздух в комнате, словно сверток,
Словно в кресле одежды ворох,
Словно вечер, осевший в шторах
Духотой, превратившей сумрак
В содержимое сотни сумок
На пороге, на всякий случай
Сбившихся испуганной кучей.
Поприветствуй дачников, дача!
Стулья дай им, скрипя и плача,
И посетуй, что стол с уклоном,
Ибо в прошлом сезоне сломан.
Пыль на книгах - хоpоший пpизнак.
Жизнь становится как огpызок,
Как обpывок или обpезок,
Как бессмысленный, но довесок.
Так узнаешь в конце маpшpута,
Что ценнее всего - минута,
Вечность, сжатая до момента,
Как подбpошенная монета.
Обыгpать невозможно вpемя:
Замедляясь или быстpея,
Оно pядом всегда пестpело
Паутиной дpожащих стpелок.
Зелень вновь потеснила серость
Камня, встала или уселась
В каждой трещинке как в окопе.
В чайной чашечке стынет кофе.
Летний город как будто вымер.
Ветер вымел и ливень вымыл
Мостовые и сбрызнул соком
Лип. И воздух вечерний соткан
Из чего-то, что отболело.
Муравей эверест колена
Покоряет, хватая лапкой
Тонкий волос на коже гладкой.
Я копил по крупицам опыт
Незаметный, как тихий шепот,
Как на солнцем пригретых склонах
Пробуждение насекомых.
Было радостно... А вообще-то:
Всякий труд оказался тщетным,
Всякий путь бесконечен; словом,
Каждый день начинаю снова,
И все так же бреду, ногами
Загребая песок; на камень
Наступив, чертыхаюсь глухо -
И летят слова мимо слуха.
Лето. Окна раскрыты. Утром
На весь двор кухонная утварь
Переговаривается. На выход -
Жильцы. Вещами напихан
Портфель у дядьки. Провинциальный
Двор в столице. Принципиально
Консервативный он сделал выбор,
И из пространства как будто выпал.
Он - полость прошлого в мире, плотно
Позавтраковшем, уже бесплодном,
Но похотливом, уже бессмертным,
Но разлагающимся усердно.
Как подумаю - все вскипает...
А меж тем это только память,
Только зpительный обpаз, только
След по волнам: пpошла мотоpка,
Хлопья пены упали, будто
Снег. Завидуя незабудкам,
Покачались кувшинки вяло
И - забыли. И волн не стало.
Сосны близко к воде стояли.
Чайки вскpикивали, стонали
И бpосались с воплем за солнцем,
Пеpечеpкнутым гоpизонтом.
Ветер стонет в песке и редких
Пятернями торчащих ветках,
Пробираясь в корнях и травах, -
Побывавший в далеких странах.
Что ты видел, бродя по свету? -
Там - листву обдирая с веток,
Там - швыряя волну на скалы,
Там - над лугом струясь устало.
Где ты был (или: где ты не был),
Бороздя бесконечно небо
Голубое днем, а ночами
Вновь такое же, как в Начале.
Не пытайся хитрить ни в слове,
Ни в делах, ибо всех изловят
Там, на выходе, руки скрутят,
Поднесут раскаленный прутик,
На мошонку ногой наступят,
Спросят: "Ну же, какой поступок
Совесть утром сырым и темным
Заставлял извиваться стоном?"
И не спрятаться, ни руками
Защититься. И так - веками,
Пока дух твой, лживый и косный,
Не рассеет по квантам космос.
Горло с ветром протяжно спелось.
Как посметь изойти на смелость
Посоперничать со стихией,
Прокричать в пустоту стихи ей?
Горло дышит, хотя и хрипло.
Худо-бедно исходит рифма
С каждым вздохом, покуда голос
Там живет, ротовую полость
Принимая за норку. К ночи
Он, сворачиваясь в клубочек,
Дремлет в связках, в какой-то складке,
И во сне шевелятся лапки.
Мы считаем, что мир реален.
Что составлен он из развалин
С новостройками, крыс в подвалах
Тех и этих. Больших и малых
Ожиданий, надежд и жалоб.
Из желающий впиться жалом
И подставить мягкое место.
Из попыток представить вместо
Нас - на нас не похожих тварей.
Каждой дать по такой же паре
И заставить плясать обоих
Тенью на выгоревших обоях.
Море очерчено четко кромкой.
В тех пределах буянит громко -
Море звуков, а внешне - голо, -
Вывернутое наизнанку горло.
Ветер сутками свищет. Волны
Камень лижут, как стенки колбы -
Кислота. На нем - трещин сети,
Но не ловится рыба - в эти.
Деревца изогнулись криво.
Их смутившая перспектива
Снова в дымке молочно-мутной
Потеряла себя и утро.
Прошлое - это гора развалин.
Память о том, чего мы не знаем.
Что-то сфальшивленное фальцетом.
Латынь с неаполитанским акцентом.
Девушка с именем... нет, не помню.
Пятый десяток (пока не полный).
Причисление себя к нашим.
Смех, больше похожий на кашель.
Взгляд, скользящий уткнуться в точку,
Недоступную прочим. Строчку
Каждую желание видеть
В необъяснимом словами виде.
День закончен, хотя не прожит.
Завершаются крупной дрожью
Все попытки пошевелиться
И мерещатся всюду лица.
То не ад ли? - лежишь, как скован,
С телом, ватой набитым; с комом
В горле, или же - с кляпом
Во рту; с ненавидящим взглядом.
Дни текут вереницей - мимо.
Из бездвижности каждый - мина
С часовым механизмом. Взором
Провожаю, пока не взорван.
Только ветер способен слиться
С морем и продолжать носиться
Над волнами, пузатый парус
Наполняя собою. Ярость
Ветра в том, что он неприкаян,
Гол, бездомен. Материками
Не удерживаем. Над морем
Безголосен. Но с диким воем
Он просачивается в щели
Дома в поисках развлечений
И ложится в ногах, как старый
Пес от жизни своей усталый.
Камень стал продолженьем шага.
Над болотом торчит, как шпага,
Шпиль с корабликом, пара башен,
Колоколен и труб. Украшен
Город саваном листьев пестрых.
Так, лишенный с рожденья острых
Тонких линий, плашмя в низине
Лег, опору найдя в трясине,
Он лежит и поныне молча,
Выдыхая тумана клочья,
Хриплым горлом на море дышит
С каждым годом слабей и тише.
Ждать всегда тяжелее, нежель
Знать: все кончено, - веки смежил
И поплыл, а куда - неважно,
Лишь бы было тепло и влажно -
Значит, тpопики. Где-то pядом
Pай, но он безнадежно спpятан
В этих заpослях, и гадюки
Охpаняют его. И звуки
Не пpоходят сквозь толщу веток.
И закат, подтекая светом
Чеpез загнутый как у чашки
Кpай земли, угасает в чаще.
Осень - вpемя подсчета. Вpемя
Солнца, светящего не гpея
На остывшую землю. Желтых
Листьев - ломких, хотя и жестких.
Ближе к осени (где-то после
Сеpедины июля) гостьей
Гpусть подходит к столу под вишней.
Для нее оставляют лишний
Стул, столовый пpибоp. Из кpужек
Поднимается запах, кpужит
Птицей и, не закончив кpуга,
Устpемляется в небо к югу.
Я в отчаяньи - чтобы выжить.
Чтобы душу до капли выжать.
Чтобы выбежать прочь из дома -
Так заела меня истома.
Тьмы желаний секут, как ливень,
Мою душу, нежнее лилий,
Мою плоть, что грубела втуне,
Выбрав эту дорогу - ту ли?
Речь уже не идет о жизни.
Так в фашизме и фетишизме
Существует один зловещий
Знак: подмена предмета вещью.
Вперемежку снежинки, капли...
Мир прекрасен всегда, не так ли?
Подниму воротник, шныряя
Между луж и прохожих. Зря я
Расчертил этот город косо.
Больше точек в нем, чем вопросов.
Больше камня, хотя и сырость
Снежной кашей в ногах взмесилась.
Каб не холод - была бы плесень.
Мир не столько убог и тесен,
Сколько сделан кривым и плоским
Тайнами, помещенными в сноски.
Время всех нас под корень косит,
Серым лезвием свистнув косо
По ногам, по рукам, по шее -
В кучу всех, а затем - в траншею.
Можно загодя выпить яда.
Можно просто просить "не надо".
Можно ржавую саблю из ножен
Вытащить - ничего не поможет.
Все проходит легко, как дрема:
Глядь - и нет ни семьи, ни дома,
Ни тебя самого, одна лишь
Мысль, что ты ничего не знаешь.
С пьяной удалью и pазмахом
Миp pаскpоен и пеpепахан,
Дом постpоен затем pазвален.
Вpемя выpодков и pазвалин.
Вот стpана со своим наpодом,
Спотыкавшаяся на pовном
Месте. Скованная моpозом.
Существующая под вопpосом.
Вот эпоха, что не сумела
Ни pодить, ни казнить Гомеpа,
Только пела и блядовала
И бессмеpтье облюбовала.
Холод, тьма - все сегодня в сборе.
Зимней ночью любое море
Станет черным, как клякса между
Строк. Набившийся под одежду
Снег не тает, но тело лепит.
Пляска губ разбивает лепет.
Пляска слов - хоровод безруких.
Гимн отчаянья и разрухи.
Danse macabre. Пируэт в метели.
Лишний день посреди недели -
День творения тьмы, в которой
Тонешь, к смерти своей готовый.
Все попытки дойти до сути
Заминаются на распутье -
На размыслии: дух непрочен
Перед путаницей и прочим.
Мысль уводит в иные дали.
Там, как памятники, в металле
Воплотились, многоголосы,
Все ответы на все вопросы.
В них не мудрость, а только ворох
Аргументов и брани в спорах,
Завершившихся криком "бей их!"
И убийством сторон - обеих.
Ночь за ночью стуча, как поезд,
Сердце рвется уйти на поиск
Тишины, сбивающей с толку,
За которую можно смолкнуть.
В пеленующем вечность мраке
Сердце глухо свои тик-таки
Отбивает в подушку, славясь
Тем, что сила в нем - это слабость.
Ночь за ночью топчась на месте,
Сердце - духа тупой наместник -
Раз-два-три! - марширует браво:
Вправо-влево и влево-вправо.
Век и короток и несладок.
Все в итоге придет в упадок,
Все разрушится и увянет,
Будет выедено червями,
Будет выполоскано дождями.
Все, рабами и их вождями
Возведенное, рухнет кучей,
Бесполезной, бесцветной, скучной.
И о том, как оно стояло
В дни расцвета, потом слоями
В землю вкpапленные мощами
Гробовое хранят молчанье.
Попирая мороз и сырость,
Прямо в липком тумане вырос
Город-мученик, город-призрак,
Искажающий мир, как призма,
Преломляющий дух и кости,
Запускающий мягко когти...
Отдаешься ему, сгорая,
А в награду - земля сырая,
Век, промчавшийся, как и не был.
Дом, приплюснутый низким небом,
Блеклый дождь барабанит в кровлю,
Пока ты истекаешь кровью.
Мир с годами наполнят твари.
Он погрязнет в словах, в товаре,
Резких звуках и ярком свете.
Попадется в свои же сети.
Нас со временем станет меньше.
Нас не станут делить на женщин
И мужчин, и различий этих
Мы лишимся - в себе и в детях.
Звуки с возрастом станут глуше,
А глаза, западая глубже,
Будут реже смотреть на то, что
Вне, вовнутрь обращаясь. Точка.
Время сделало круг, пустыми
Шаря зенками по пустыне
Своего королевства, холод
Выдувая сквозь куцый хобот
Пополам с отсыревшим ветром.
Небо стало прозрачно-светлым,
А земля костяной и черной.
Солнце бляшкой почти никчемной
Проползает по небу с края.
Коченея и умирая,
Лист последний шуршит на ветке,
Бесконечно сухой и ветхий.
Снова утро и снова будит
Мысль: опять ничего не будет.
День как тысячи прочих канет.
Время ведрами утекает.
Время падает в бездну с ревом
Водопада, а жизнь бескровым
Pуслом тянется по пустыне.
Это вечером поостыли
Pаскаленные в полдень камни.
Все серее и все бескрайней
То, что раньше звалось талантом.
И бежит по песку тарантул.
Все пройдет, но не это. Надписи врут.
Им важнее внешнее: начертанье,
Шрифт и кегль. А то, что их сотрут
С лица листа, только тех, в читальне
Интересует. Слова пусты.
Нет - наполнены пустым звуком.
Сперва раскаленные, после остыв,
Ни вещью не станут уже, ни поступком.
Я молился на них. Молюсь и сейчас,
Пробуждаясь ли, веки ко сну смыкая.
И толчки крови в висках стучат,
Будто там работает мастерская.
У этой эпохи нет названия,
Очертаний. Слишком аморфна масса.
На ее знамени - символ незнания.
Воздействовать на нее - как в масло
Тыкать ножом. Аккуратно срезаны
Ребра, углы - торжество граней,
Сделавших плоским любыми средствами
Дикий рельеф, громоздящийся ранее.
Звуки в ее атмосфере тише и
Медленней движутся от источника
К уху, и в каждом четверостишии
Есть многоточие как червоточинка.
Ветер удваивает расстояния,
Распыляет звуки и мусор гонит.
На ветру бессмысленны расставания,
Потому что чувствуешь себя голым.
Он лишает запаха, дара речи
И способности просто думать
Об отвлеченном; и чем он резче,
Тем безнадежнее. Если дунуть
С ним за компанию - тоже станешь
Частью кочующей в небе массы
И никогда уже не заставишь
Душу в полете разбиться насмерть.
Податься некуда. Так, пройдя
Материк до края, уткнешься в воду,
Как старуха сетующую кряхтя
На болезни, возраст и непогоду.
Поперек пространству, кривые, как
Знак вопроса, сосны, и ветер шарит
В до проплешин вычесанных кустах.
Солнце висит как елочный шарик.
Дальше нет дороги. Предел. Привал.
Можно строить хижину, ладить сети
И в траве, которую приминал
Ветер лишь, мечтать обо всем на свете.
Деревья разбухли зеленью. Из ветвей
Раздается сварливое "кр-ра",
Потому что птице сверху видней
Исчезающее вчера.
Там в любую погоду шуршит листвой
Ветер, и зреющие плоды
Нависают над мостовой,
Где в серебристой как у плотвы
Чешуе снуют назад и вперед
Автомобили, и как проток
Переходит улицу кто-то вброд,
Даже не закатав порток.
Тишина всегда появляется в черном,
Неважно, заглядывает ли к обреченным
Или к цветущим. Из-под берета -
Длинный нос и тонкая сигарета.
Несмотря на облик, она стерильна,
Хотя и любит, чтоб было пыльно,
Книги на полках, на окнах шторы
И опустевшие коридоры.
Она селится в комнатах, где кровати
Скрипом пружин умоляют "Хватит!"
Присевших на краешек к изголовью
Тех, что могли бы заняться любовью.
Наконец-то день как отрезан
Тучей, несущей грозу и вечер,
Потрясающей молниями над лесом.
Резкая смена всегда легче.
Убегать не хочется. И, подставив
Прическу под налетающий ветер,
Можно просто стоять, представив
Море, нанизанную на вертел
Мачты шхуну, и волны крутят
Ее, плюются в лицо и шепчут,
И капитан принимают грудью
Судьбу муравья на плывущей щепке.
За окном обычно совсем не то,
Что хочется видеть, но от и до
Раскинулись крылья тысячи крыш,
И нету голоса крикнуть "кыш".
Так выглядит осенью голый пляж.
И так и тянет накинуть плащ,
Расправив зябко пушистый шарф.
Такой пейзаж превращает шар
Земной в бесспорную плоскость, в круг.
И воздух, переполняя грудь,
Спешит на волю звенящим "чхи!",
И с носа стряхивает очки.
Памяти Бродского
Серое море как грязная простынь
Скомканным краем тычется в пристань.
Волны (пена на них как короста)
Встали, готовясь идти на приступ.
Их угнетающе мерная поступь
Слышится днем, на закате и после.
Брызги наполнили блестками воздух,
Чуть затуманенный маревом возле
Края округлого, там, где так просто
Небо потрогать; и вовсе не подвиг
Голосом с пирса рассечь, а не торсом
Волны, всегда набегавшие по две.
24 мая 2000 г.
Хуже изгнания только остаться там,
Где родился, прятаться по кустам
От своего хвоста; где сам ты не так высок,
Как твой рост, потому что прячешь лицо в песок.
Хуже всего, вставая, видеть одну
И ту же картину, тот же ландшафт, луну,
Прячущую в облаках половину лица.
Начинать новый день с исписанного листа.
И когда четыре стены упираются в потолок,
С поднятым вверх лицом, как поплавок
На волне, не зная покоя, качаться в такт
Мысли, ползущей среди извилин как танк.
День слишком краток, чтоб подводить итог.
Оттого дневники копят в тебе труху
Событий. Всякий дневник - едок
Времени, вытянутого в строку,
Но не в струну: звук переходит грань
Слышимого, и напрасный труд -
Раз за разом пытаться переиграть
Самого себя. Останется труп,
Если вычесть из человека то,
Что он называет своей судьбой,
И никто на свете - ни здесь, ни на том -
Не возьмется быть такому судьей.
День начинается с пустяка,
Разросшегося до катастрофы, вроде
Будильника, выступившего в роли
Мухи, отскакивающей от стекла.
Затем пробуждение. Свет, едва
Ощупав сетчатку, растекается по квартире.
Ты тянешь время, как пешка, на Е-4
Сменить не желающая тепленькое Е-2.
Потом сточные трубы пьют воду с лица,
Опухшего за ночь как спелая слива.
Новый день встречает тебя брезгливо,
Как тупик - беглеца.
В душном воздухе лета запах зимы
Едва уловимый - может быть, от стены,
От серой кирпичной кладки, от лестницы, в чей пролет
Если уронишь взгляд - никто не подберет.
Запах зимы гнездится в ветвях, пока
Зеленых; в небе, где облака цвета потолка
Либо на голубом самолет оставляет след
Движения в пустоте, и не нужен свет.
Да скоро его и не будет. Вернее, будет, но
Недостаточно, чтобы, утром взглянув в окно,
Увидеть что-то кроме бесцветных глыб
Зимы, поджавшей в термометре ртутный клык.
Город, избавившийся от улиц.
Битый кирпич: остатки, останки
Строительства. Море уже не устриц
Выбрасывает, но консервные банки.
Так выглядит берег. А в перспективе -
Будущее, с лихим бесстыдством
Обнажающее при каждом отливе
Свое прошлое, приглашая пуститься
В изыскания. Злата, злака
Не откопаешь в толще холодного
Сырого песка, где кончается свалка
И начинается археология.
Каждый шаг это прежде всего стук
Каблука об асфальт и только потом
Перемещенье тебя из "тут" -
"Туда". С таким же звуком патрон
Входит в патронник. У пули путь
Длинней, но короче во времени. Цель
С ее точки зрения - только пункт
Назначенья. Молись, что остался цел.
Почаще взглядывай на часы,
Сверяя с тиканьем каждый шаг:
Когда шаги чересчур часты,
Значит ноги твои спешат.
У ломаной линии есть свое
Правило построенья. Куски прямых
Не просто отрезки, скорее - сырье,
И их прямота при них.
Из ломаных линий люди строят дома,
Что раскрыто идущим на слом жильем.
В конце ломаной линии сходишь с ума
Либо в мир иной попадаешь живьем.
И вся геометрия заломом рук
Провожает того, кто туда, где ни зги,
По кривой уходит - семь верст не крюк -
Повторяя каждый ее изгиб.
В духоте июля асфальт, дымясь
Испареньями гроз, выцветает на солнце,
Как бумага, написанному дивясь,
Как готовящиеся к осени сосны.
И песок пробирается мимо ползком
Вдоль стены, змеей в иероглифах трещин.
И белье во дворе носовым платком
Раздувается и трепещет.
И солнце, забравшееся в зенит,
Так раскаляет камень, что здание
Всеми четырьмя стенами звенит,
Как комар, вылетающий на задание.
Слишком уж устремляется в небо
Город плоский, как блюдо,
Где прошедшее время "не был"
Равносильно - "не буду".
Где, сбиваясь со слога, речью
Вводят в прострацию, в невесомость
Камень, вставший вдоль русла речки,
Охраняя ее бессонность.
Так рождается неподвижность.
Тишина, входящая в уши
Раскаленной иглой. Слишком книжным
Стал для ближнего ужас.
События тесно наполнили память.
Пройденный путь переходит в опыт.
Снег начинает чернеть и таять:
Полоз пора заменить на обод.
Время скольжения в прошлом. Время
Вообще явление прошлого, чем-то
Приятное, но как правило вредное
Телу, вошедшему в возраст качения -
Качения под гору! - Это не старость
Тела, но вроде отсутствия денег:
Смерть души, которая как ни старалась,
Почти ничего не успела сделать.
Входная дверь, ожидая ключа,
Доступна только грубому взлому.
Лампа глуха к человечьему слову
И не попросит тебя "включай!"
Постой в темноте, вдыхая пыль
Прихожей, сукна на вешалках, тапок.
Она образует потом осадок
В чаше, которую ты испил.
Так возвращаешься в дом, когда
Болен, зол, устал. От озноба
Выпей чаю, возьми на колени кота
И гладь, пока не заснете оба.
© Copyright Александр Юринсон
Email: jurinson@mail.line.ru
Home page Александра Юринсона
Date: 18 Feb 2000
---------------------------------------------------------------
"Помоги, Господь, эту ночь прожить,
Я за жизнь боюсь, за твою рабу...
В Петербурге жить - словно спать в гробу".
Осип Мандельштам
Copyright (C) Александр Юринсон, 2000
Санкт-Петербург 2000
Ненавижу начало года:
Леденящая непогода,
Ветер воет во все четыре
Стороны в уплощенном мире.
В январе намекает старость:
- Новый год! - сколько их осталось...
Распускаются сопли, слюни,
И конец всему лишь в июне.
Но в июне всего - от пуза!
Солнце цветом как кукуруза,
Брызги озера, запах луга
И другие приметы юга.
Одиночество - это шепот
Дыр, которые не заштопать,
Ни заплатой заткнуть их пасти.
Это просто изнанка страсти,
Оседающий после взрыва
Пепел. 'Иначе - перспектива
Мимолетности, то есть вечность.
Тень конца и его конечность
На плече ледяною дланью.
Утро казни. Одно желанье.
Ветра свист и мороз по коже,
На поверхность Луны похожей.
Вот дом, который построил
Мой предок, в робе и строем
Проходивший полжизни, веря
В человечность дикого зверя.
Можно выжить в таком жилище
На воде и остатках пищи
С тараканьих пиров - но стены!
Жмут почище любой системы!
Воздух есть, но утерян запах.
Жизнь прохожена в тихих сапах.
Годы прожиты в склепах комнат,
Но об этом никто не помнит.
Город. Копоть щекочет бронхи.
Люди в шкуре его как блохи.
Каждый словно отлитый в бронзе:
Спесь, воздвигнутая на угрозе.
В каждом словно угрюмый демон,
Слишком злой, чтоб заняться делом,
И ленивый, чтоб строить козни.
Люди в городе - только гости
На чужом пиру. Только угли
От чужого костра. Как в улье,
Копошатся, жужжа, и прячут
В соты краденые удачи.
Он - кто смотрит на землю с неба -
Ветра вдул нам и всыпал снега,
Душу дал им, впустил в наш город:
Размножайтесь, плодитесь! Скоро
Станет тесно от них, и взвоет
Все, что теплое и живое,
Все, что дышит и морду прячет
От мороза и ветра. Значит -
Ты - среди обреченных вмерзнуть
В лед, растущий стеною грозной -
Мимо: шаркай, бреди, сутулься
Без дыхания и без пульса.
Много глупостей и печалей
Рука об руку мне встречались,
Всюду, всюду они поспели,
Все любимы и все при деле.
Горе краю, где глупый правит.
Горше глупым, которых грабят,
В кошельках и карманах шаря,
Нагло, тупо опустошая.
От порога и до порога
В лабиринте одна дорога.
Как прокрасться по всем извивам,
Оставаясь неуязвимым?
Будет лето - и будет пища.
А пока только ветер свищет,
Погоняя метель и мусор.
Он без запаха, но со вкусом
Мертвечины. Он дышит в спину.
Держит хрупкую хворостину,
Хохоча, погоняет, следом
Увязавшись. Он только летом
Прекратится. Он станет мягок.
Ту же кучу бумажек мятых
Он заставит плясать - и спляшет
С ними сам над пустынным пляжем.
Жить бы там, где весной по шторам
Словно пальцем проводит штормом
Ветер с моря или с залива.
Где пространство водой залито.
Даже камни там смотрят гордо.
Воздух сам наполняет горло,
А обратно выходит кашель
Пополам со словесной кашей.
Там сползает волна по рифам.
Там ни времени нету рифмам,
Ни пространства - воды ли, суши, -
Как и уха, которым слушать.
Ты, признайся, порой мечтала
Сердце выковать из металла,
О душе, ледяной, как глыба,
И о маске с улыбкой, либо -
Чтоб в крови был язык и губы.
Чтоб движения были грубы
И решительны. Чтоб нервозность
Улетучилась. Чтобы возраст
Стал лишь функцией тела. Знаком,
А не цифрой, и чтоб во всяком
Проявлении был всесильным
Дух - не сам по себе, а - символ.
Лето с каждой минутой ближе.
Там, где след оставляли лыжи,
И сугроб, словно горб верблюжий,
Возвышался - остались лужи.
Это лучшее время года:
Дни сосулек и ледохода
По реке беспросветно черной.
Санта Клаус убрался к черту.
Ручеек подмывает мостик.
Пешеходы на грязь наносят
Слой за слоем следы ботинок,
Будто здесь отступал противник.
Это - зеркало. Миллионы
Взглядов, канувших в бездне сонной,
Не имеющей дна, без круга
По поверхности. Это груда
Незапомненного, но где-то
Там хранящегося. Вне света
Его нет - ни холодной грани,
Ни пространства за ней. Углами
В него входит жилье и мебель.
Солнце то ли оттенка меди,
То ли огенно-рыжей масти
Отражается в нем - и гаснет.
Вpемя движется невзиpая
Ни на что. Вот и нету кpая
У земли и у неба - это
Означает, что снова лето.
Снова будут мелькать над пестpым
Лугом бабочки. Снова остpым
Стеблем будет колоть тpавинка.
Снова в лес уведет тpопинка
И исчезнет в подлеске. Осень
Снова станет нескоpым гостем,
О котоpом не надо помнить,
Собиpаясь готовить полдник.
Стал накрученным, вязким, спертым
Воздух в комнате, словно сверток,
Словно в кресле одежды ворох,
Словно вечер, осевший в шторах
Духотой, превратившей сумрак
В содержимое сотни сумок
На пороге, на всякий случай
Сбившихся испуганной кучей.
Поприветствуй дачников, дача!
Стулья дай им, скрипя и плача,
И посетуй, что стол с уклоном,
Ибо в прошлом сезоне сломан.
Пыль на книгах - хоpоший пpизнак.
Жизнь становится как огpызок,
Как обpывок или обpезок,
Как бессмысленный, но довесок.
Так узнаешь в конце маpшpута,
Что ценнее всего - минута,
Вечность, сжатая до момента,
Как подбpошенная монета.
Обыгpать невозможно вpемя:
Замедляясь или быстpея,
Оно pядом всегда пестpело
Паутиной дpожащих стpелок.
Зелень вновь потеснила серость
Камня, встала или уселась
В каждой трещинке как в окопе.
В чайной чашечке стынет кофе.
Летний город как будто вымер.
Ветер вымел и ливень вымыл
Мостовые и сбрызнул соком
Лип. И воздух вечерний соткан
Из чего-то, что отболело.
Муравей эверест колена
Покоряет, хватая лапкой
Тонкий волос на коже гладкой.
Я копил по крупицам опыт
Незаметный, как тихий шепот,
Как на солнцем пригретых склонах
Пробуждение насекомых.
Было радостно... А вообще-то:
Всякий труд оказался тщетным,
Всякий путь бесконечен; словом,
Каждый день начинаю снова,
И все так же бреду, ногами
Загребая песок; на камень
Наступив, чертыхаюсь глухо -
И летят слова мимо слуха.
Лето. Окна раскрыты. Утром
На весь двор кухонная утварь
Переговаривается. На выход -
Жильцы. Вещами напихан
Портфель у дядьки. Провинциальный
Двор в столице. Принципиально
Консервативный он сделал выбор,
И из пространства как будто выпал.
Он - полость прошлого в мире, плотно
Позавтраковшем, уже бесплодном,
Но похотливом, уже бессмертным,
Но разлагающимся усердно.
Как подумаю - все вскипает...
А меж тем это только память,
Только зpительный обpаз, только
След по волнам: пpошла мотоpка,
Хлопья пены упали, будто
Снег. Завидуя незабудкам,
Покачались кувшинки вяло
И - забыли. И волн не стало.
Сосны близко к воде стояли.
Чайки вскpикивали, стонали
И бpосались с воплем за солнцем,
Пеpечеpкнутым гоpизонтом.
Ветер стонет в песке и редких
Пятернями торчащих ветках,
Пробираясь в корнях и травах, -
Побывавший в далеких странах.
Что ты видел, бродя по свету? -
Там - листву обдирая с веток,
Там - швыряя волну на скалы,
Там - над лугом струясь устало.
Где ты был (или: где ты не был),
Бороздя бесконечно небо
Голубое днем, а ночами
Вновь такое же, как в Начале.
Не пытайся хитрить ни в слове,
Ни в делах, ибо всех изловят
Там, на выходе, руки скрутят,
Поднесут раскаленный прутик,
На мошонку ногой наступят,
Спросят: "Ну же, какой поступок
Совесть утром сырым и темным
Заставлял извиваться стоном?"
И не спрятаться, ни руками
Защититься. И так - веками,
Пока дух твой, лживый и косный,
Не рассеет по квантам космос.
Горло с ветром протяжно спелось.
Как посметь изойти на смелость
Посоперничать со стихией,
Прокричать в пустоту стихи ей?
Горло дышит, хотя и хрипло.
Худо-бедно исходит рифма
С каждым вздохом, покуда голос
Там живет, ротовую полость
Принимая за норку. К ночи
Он, сворачиваясь в клубочек,
Дремлет в связках, в какой-то складке,
И во сне шевелятся лапки.
Мы считаем, что мир реален.
Что составлен он из развалин
С новостройками, крыс в подвалах
Тех и этих. Больших и малых
Ожиданий, надежд и жалоб.
Из желающий впиться жалом
И подставить мягкое место.
Из попыток представить вместо
Нас - на нас не похожих тварей.
Каждой дать по такой же паре
И заставить плясать обоих
Тенью на выгоревших обоях.
Море очерчено четко кромкой.
В тех пределах буянит громко -
Море звуков, а внешне - голо, -
Вывернутое наизнанку горло.
Ветер сутками свищет. Волны
Камень лижут, как стенки колбы -
Кислота. На нем - трещин сети,
Но не ловится рыба - в эти.
Деревца изогнулись криво.
Их смутившая перспектива
Снова в дымке молочно-мутной
Потеряла себя и утро.
Прошлое - это гора развалин.
Память о том, чего мы не знаем.
Что-то сфальшивленное фальцетом.
Латынь с неаполитанским акцентом.
Девушка с именем... нет, не помню.
Пятый десяток (пока не полный).
Причисление себя к нашим.
Смех, больше похожий на кашель.
Взгляд, скользящий уткнуться в точку,
Недоступную прочим. Строчку
Каждую желание видеть
В необъяснимом словами виде.
День закончен, хотя не прожит.
Завершаются крупной дрожью
Все попытки пошевелиться
И мерещатся всюду лица.
То не ад ли? - лежишь, как скован,
С телом, ватой набитым; с комом
В горле, или же - с кляпом
Во рту; с ненавидящим взглядом.
Дни текут вереницей - мимо.
Из бездвижности каждый - мина
С часовым механизмом. Взором
Провожаю, пока не взорван.
Только ветер способен слиться
С морем и продолжать носиться
Над волнами, пузатый парус
Наполняя собою. Ярость
Ветра в том, что он неприкаян,
Гол, бездомен. Материками
Не удерживаем. Над морем
Безголосен. Но с диким воем
Он просачивается в щели
Дома в поисках развлечений
И ложится в ногах, как старый
Пес от жизни своей усталый.
Камень стал продолженьем шага.
Над болотом торчит, как шпага,
Шпиль с корабликом, пара башен,
Колоколен и труб. Украшен
Город саваном листьев пестрых.
Так, лишенный с рожденья острых
Тонких линий, плашмя в низине
Лег, опору найдя в трясине,
Он лежит и поныне молча,
Выдыхая тумана клочья,
Хриплым горлом на море дышит
С каждым годом слабей и тише.
Ждать всегда тяжелее, нежель
Знать: все кончено, - веки смежил
И поплыл, а куда - неважно,
Лишь бы было тепло и влажно -
Значит, тpопики. Где-то pядом
Pай, но он безнадежно спpятан
В этих заpослях, и гадюки
Охpаняют его. И звуки
Не пpоходят сквозь толщу веток.
И закат, подтекая светом
Чеpез загнутый как у чашки
Кpай земли, угасает в чаще.
Осень - вpемя подсчета. Вpемя
Солнца, светящего не гpея
На остывшую землю. Желтых
Листьев - ломких, хотя и жестких.
Ближе к осени (где-то после
Сеpедины июля) гостьей
Гpусть подходит к столу под вишней.
Для нее оставляют лишний
Стул, столовый пpибоp. Из кpужек
Поднимается запах, кpужит
Птицей и, не закончив кpуга,
Устpемляется в небо к югу.
Я в отчаяньи - чтобы выжить.
Чтобы душу до капли выжать.
Чтобы выбежать прочь из дома -
Так заела меня истома.
Тьмы желаний секут, как ливень,
Мою душу, нежнее лилий,
Мою плоть, что грубела втуне,
Выбрав эту дорогу - ту ли?
Речь уже не идет о жизни.
Так в фашизме и фетишизме
Существует один зловещий
Знак: подмена предмета вещью.
Вперемежку снежинки, капли...
Мир прекрасен всегда, не так ли?
Подниму воротник, шныряя
Между луж и прохожих. Зря я
Расчертил этот город косо.
Больше точек в нем, чем вопросов.
Больше камня, хотя и сырость
Снежной кашей в ногах взмесилась.
Каб не холод - была бы плесень.
Мир не столько убог и тесен,
Сколько сделан кривым и плоским
Тайнами, помещенными в сноски.
Время всех нас под корень косит,
Серым лезвием свистнув косо
По ногам, по рукам, по шее -
В кучу всех, а затем - в траншею.
Можно загодя выпить яда.
Можно просто просить "не надо".
Можно ржавую саблю из ножен
Вытащить - ничего не поможет.
Все проходит легко, как дрема:
Глядь - и нет ни семьи, ни дома,
Ни тебя самого, одна лишь
Мысль, что ты ничего не знаешь.
С пьяной удалью и pазмахом
Миp pаскpоен и пеpепахан,
Дом постpоен затем pазвален.
Вpемя выpодков и pазвалин.
Вот стpана со своим наpодом,
Спотыкавшаяся на pовном
Месте. Скованная моpозом.
Существующая под вопpосом.
Вот эпоха, что не сумела
Ни pодить, ни казнить Гомеpа,
Только пела и блядовала
И бессмеpтье облюбовала.
Холод, тьма - все сегодня в сборе.
Зимней ночью любое море
Станет черным, как клякса между
Строк. Набившийся под одежду
Снег не тает, но тело лепит.
Пляска губ разбивает лепет.
Пляска слов - хоровод безруких.
Гимн отчаянья и разрухи.
Danse macabre. Пируэт в метели.
Лишний день посреди недели -
День творения тьмы, в которой
Тонешь, к смерти своей готовый.
Все попытки дойти до сути
Заминаются на распутье -
На размыслии: дух непрочен
Перед путаницей и прочим.
Мысль уводит в иные дали.
Там, как памятники, в металле
Воплотились, многоголосы,
Все ответы на все вопросы.
В них не мудрость, а только ворох
Аргументов и брани в спорах,
Завершившихся криком "бей их!"
И убийством сторон - обеих.
Ночь за ночью стуча, как поезд,
Сердце рвется уйти на поиск
Тишины, сбивающей с толку,
За которую можно смолкнуть.
В пеленующем вечность мраке
Сердце глухо свои тик-таки
Отбивает в подушку, славясь
Тем, что сила в нем - это слабость.
Ночь за ночью топчась на месте,
Сердце - духа тупой наместник -
Раз-два-три! - марширует браво:
Вправо-влево и влево-вправо.
Век и короток и несладок.
Все в итоге придет в упадок,
Все разрушится и увянет,
Будет выедено червями,
Будет выполоскано дождями.
Все, рабами и их вождями
Возведенное, рухнет кучей,
Бесполезной, бесцветной, скучной.
И о том, как оно стояло
В дни расцвета, потом слоями
В землю вкpапленные мощами
Гробовое хранят молчанье.
Попирая мороз и сырость,
Прямо в липком тумане вырос
Город-мученик, город-призрак,
Искажающий мир, как призма,
Преломляющий дух и кости,
Запускающий мягко когти...
Отдаешься ему, сгорая,
А в награду - земля сырая,
Век, промчавшийся, как и не был.
Дом, приплюснутый низким небом,
Блеклый дождь барабанит в кровлю,
Пока ты истекаешь кровью.
Мир с годами наполнят твари.
Он погрязнет в словах, в товаре,
Резких звуках и ярком свете.
Попадется в свои же сети.
Нас со временем станет меньше.
Нас не станут делить на женщин
И мужчин, и различий этих
Мы лишимся - в себе и в детях.
Звуки с возрастом станут глуше,
А глаза, западая глубже,
Будут реже смотреть на то, что
Вне, вовнутрь обращаясь. Точка.
Время сделало круг, пустыми
Шаря зенками по пустыне
Своего королевства, холод
Выдувая сквозь куцый хобот
Пополам с отсыревшим ветром.
Небо стало прозрачно-светлым,
А земля костяной и черной.
Солнце бляшкой почти никчемной
Проползает по небу с края.
Коченея и умирая,
Лист последний шуршит на ветке,
Бесконечно сухой и ветхий.
Снова утро и снова будит
Мысль: опять ничего не будет.
День как тысячи прочих канет.
Время ведрами утекает.
Время падает в бездну с ревом
Водопада, а жизнь бескровым
Pуслом тянется по пустыне.
Это вечером поостыли
Pаскаленные в полдень камни.
Все серее и все бескрайней
То, что раньше звалось талантом.
И бежит по песку тарантул.
Все пройдет, но не это. Надписи врут.
Им важнее внешнее: начертанье,
Шрифт и кегль. А то, что их сотрут
С лица листа, только тех, в читальне
Интересует. Слова пусты.
Нет - наполнены пустым звуком.
Сперва раскаленные, после остыв,
Ни вещью не станут уже, ни поступком.
Я молился на них. Молюсь и сейчас,
Пробуждаясь ли, веки ко сну смыкая.
И толчки крови в висках стучат,
Будто там работает мастерская.
У этой эпохи нет названия,
Очертаний. Слишком аморфна масса.
На ее знамени - символ незнания.
Воздействовать на нее - как в масло
Тыкать ножом. Аккуратно срезаны
Ребра, углы - торжество граней,
Сделавших плоским любыми средствами
Дикий рельеф, громоздящийся ранее.
Звуки в ее атмосфере тише и
Медленней движутся от источника
К уху, и в каждом четверостишии
Есть многоточие как червоточинка.
Ветер удваивает расстояния,
Распыляет звуки и мусор гонит.
На ветру бессмысленны расставания,
Потому что чувствуешь себя голым.
Он лишает запаха, дара речи
И способности просто думать
Об отвлеченном; и чем он резче,
Тем безнадежнее. Если дунуть
С ним за компанию - тоже станешь
Частью кочующей в небе массы
И никогда уже не заставишь
Душу в полете разбиться насмерть.
Податься некуда. Так, пройдя
Материк до края, уткнешься в воду,
Как старуха сетующую кряхтя
На болезни, возраст и непогоду.
Поперек пространству, кривые, как
Знак вопроса, сосны, и ветер шарит
В до проплешин вычесанных кустах.
Солнце висит как елочный шарик.
Дальше нет дороги. Предел. Привал.
Можно строить хижину, ладить сети
И в траве, которую приминал
Ветер лишь, мечтать обо всем на свете.
Деревья разбухли зеленью. Из ветвей
Раздается сварливое "кр-ра",
Потому что птице сверху видней
Исчезающее вчера.
Там в любую погоду шуршит листвой
Ветер, и зреющие плоды
Нависают над мостовой,
Где в серебристой как у плотвы
Чешуе снуют назад и вперед
Автомобили, и как проток
Переходит улицу кто-то вброд,
Даже не закатав порток.
Тишина всегда появляется в черном,
Неважно, заглядывает ли к обреченным
Или к цветущим. Из-под берета -
Длинный нос и тонкая сигарета.
Несмотря на облик, она стерильна,
Хотя и любит, чтоб было пыльно,
Книги на полках, на окнах шторы
И опустевшие коридоры.
Она селится в комнатах, где кровати
Скрипом пружин умоляют "Хватит!"
Присевших на краешек к изголовью
Тех, что могли бы заняться любовью.
Наконец-то день как отрезан
Тучей, несущей грозу и вечер,
Потрясающей молниями над лесом.
Резкая смена всегда легче.
Убегать не хочется. И, подставив
Прическу под налетающий ветер,
Можно просто стоять, представив
Море, нанизанную на вертел
Мачты шхуну, и волны крутят
Ее, плюются в лицо и шепчут,
И капитан принимают грудью
Судьбу муравья на плывущей щепке.
За окном обычно совсем не то,
Что хочется видеть, но от и до
Раскинулись крылья тысячи крыш,
И нету голоса крикнуть "кыш".
Так выглядит осенью голый пляж.
И так и тянет накинуть плащ,
Расправив зябко пушистый шарф.
Такой пейзаж превращает шар
Земной в бесспорную плоскость, в круг.
И воздух, переполняя грудь,
Спешит на волю звенящим "чхи!",
И с носа стряхивает очки.
Памяти Бродского
Серое море как грязная простынь
Скомканным краем тычется в пристань.
Волны (пена на них как короста)
Встали, готовясь идти на приступ.
Их угнетающе мерная поступь
Слышится днем, на закате и после.
Брызги наполнили блестками воздух,
Чуть затуманенный маревом возле
Края округлого, там, где так просто
Небо потрогать; и вовсе не подвиг
Голосом с пирса рассечь, а не торсом
Волны, всегда набегавшие по две.
24 мая 2000 г.
Хуже изгнания только остаться там,
Где родился, прятаться по кустам
От своего хвоста; где сам ты не так высок,
Как твой рост, потому что прячешь лицо в песок.
Хуже всего, вставая, видеть одну
И ту же картину, тот же ландшафт, луну,
Прячущую в облаках половину лица.
Начинать новый день с исписанного листа.
И когда четыре стены упираются в потолок,
С поднятым вверх лицом, как поплавок
На волне, не зная покоя, качаться в такт
Мысли, ползущей среди извилин как танк.
День слишком краток, чтоб подводить итог.
Оттого дневники копят в тебе труху
Событий. Всякий дневник - едок
Времени, вытянутого в строку,
Но не в струну: звук переходит грань
Слышимого, и напрасный труд -
Раз за разом пытаться переиграть
Самого себя. Останется труп,
Если вычесть из человека то,
Что он называет своей судьбой,
И никто на свете - ни здесь, ни на том -
Не возьмется быть такому судьей.
День начинается с пустяка,
Разросшегося до катастрофы, вроде
Будильника, выступившего в роли
Мухи, отскакивающей от стекла.
Затем пробуждение. Свет, едва
Ощупав сетчатку, растекается по квартире.
Ты тянешь время, как пешка, на Е-4
Сменить не желающая тепленькое Е-2.
Потом сточные трубы пьют воду с лица,
Опухшего за ночь как спелая слива.
Новый день встречает тебя брезгливо,
Как тупик - беглеца.
В душном воздухе лета запах зимы
Едва уловимый - может быть, от стены,
От серой кирпичной кладки, от лестницы, в чей пролет
Если уронишь взгляд - никто не подберет.
Запах зимы гнездится в ветвях, пока
Зеленых; в небе, где облака цвета потолка
Либо на голубом самолет оставляет след
Движения в пустоте, и не нужен свет.
Да скоро его и не будет. Вернее, будет, но
Недостаточно, чтобы, утром взглянув в окно,
Увидеть что-то кроме бесцветных глыб
Зимы, поджавшей в термометре ртутный клык.
Город, избавившийся от улиц.
Битый кирпич: остатки, останки
Строительства. Море уже не устриц
Выбрасывает, но консервные банки.
Так выглядит берег. А в перспективе -
Будущее, с лихим бесстыдством
Обнажающее при каждом отливе
Свое прошлое, приглашая пуститься
В изыскания. Злата, злака
Не откопаешь в толще холодного
Сырого песка, где кончается свалка
И начинается археология.
Каждый шаг это прежде всего стук
Каблука об асфальт и только потом
Перемещенье тебя из "тут" -
"Туда". С таким же звуком патрон
Входит в патронник. У пули путь
Длинней, но короче во времени. Цель
С ее точки зрения - только пункт
Назначенья. Молись, что остался цел.
Почаще взглядывай на часы,
Сверяя с тиканьем каждый шаг:
Когда шаги чересчур часты,
Значит ноги твои спешат.
У ломаной линии есть свое
Правило построенья. Куски прямых
Не просто отрезки, скорее - сырье,
И их прямота при них.
Из ломаных линий люди строят дома,
Что раскрыто идущим на слом жильем.
В конце ломаной линии сходишь с ума
Либо в мир иной попадаешь живьем.
И вся геометрия заломом рук
Провожает того, кто туда, где ни зги,
По кривой уходит - семь верст не крюк -
Повторяя каждый ее изгиб.
В духоте июля асфальт, дымясь
Испареньями гроз, выцветает на солнце,
Как бумага, написанному дивясь,
Как готовящиеся к осени сосны.
И песок пробирается мимо ползком
Вдоль стены, змеей в иероглифах трещин.
И белье во дворе носовым платком
Раздувается и трепещет.
И солнце, забравшееся в зенит,
Так раскаляет камень, что здание
Всеми четырьмя стенами звенит,
Как комар, вылетающий на задание.
Слишком уж устремляется в небо
Город плоский, как блюдо,
Где прошедшее время "не был"
Равносильно - "не буду".
Где, сбиваясь со слога, речью
Вводят в прострацию, в невесомость
Камень, вставший вдоль русла речки,
Охраняя ее бессонность.
Так рождается неподвижность.
Тишина, входящая в уши
Раскаленной иглой. Слишком книжным
Стал для ближнего ужас.
События тесно наполнили память.
Пройденный путь переходит в опыт.
Снег начинает чернеть и таять:
Полоз пора заменить на обод.
Время скольжения в прошлом. Время
Вообще явление прошлого, чем-то
Приятное, но как правило вредное
Телу, вошедшему в возраст качения -
Качения под гору! - Это не старость
Тела, но вроде отсутствия денег:
Смерть души, которая как ни старалась,
Почти ничего не успела сделать.
Входная дверь, ожидая ключа,
Доступна только грубому взлому.
Лампа глуха к человечьему слову
И не попросит тебя "включай!"
Постой в темноте, вдыхая пыль
Прихожей, сукна на вешалках, тапок.
Она образует потом осадок
В чаше, которую ты испил.
Так возвращаешься в дом, когда
Болен, зол, устал. От озноба
Выпей чаю, возьми на колени кота
И гладь, пока не заснете оба.