Юрий Додонов. Истоки славянской письменности

Юрий Додонов
Тайны славянской письменности

Введение

   Надо понять и уверовать в то, что Русь – это мы, а Древняя Русь – тоже мы, и если Бог поможет, то и будущая Русь тоже будем мы! Не знать своего прошлого может только объект, а не субъект цивилизации и культуры.

Ю.П. Миролюбов

   Пусть не корят меня за то, что не сказал ничего нового. Ново уже само расположение материала…
   Одно и то же, но по-иному расположенное, образует новые мысли.

Блез Паскаль

   Вот уже около десятка лет, после дружного охаивания и оплевывания всего своего (в том числе и истории), начавшихся с конца 80х гг. прошлого столетия, идет процесс, который даже в научных кругах получил название Русского или, – шире, – Славянского Возрождения. Идет он параллельно с означенным выше процессом охаивания, мнимого развенчания мнимых мифов «проклятого коммунистического прошлого». Здесь мы не будем говорить о политических нюансах этих явлений. Нас интересует, какое отражение Славянское Возрождение получило в сфере исторической науки. Сразу заметим, что самое непосредственное. Сверхскептицизм начала 90х гг. ХХ века нанес мощный удар по многим положениям советской исторической науки, касающимся начала славянской и русской истории. И как-то незаметно стали возвращаться на господствующие позиции норманнизм и мнение о цивилизаторской миссии греков, принесших посредством христианства светоч культуры абсолютно диким славянам. Кроме того, крушение старых, советских, авторитетов утвердило авторитеты новые. Концепция евразийства Л.Н. Гумилёва – яркая тому иллюстрация.
   Для Славянского Возрождения характерен огромный интерес именно к началам истории славян. Опираясь на данные археологии, лингвистики, письменных источников (как общеизвестных и признаваемых, так и тех, подлинность которых оспаривается), сравнительный анализ мифологий, труды ученых прошлого, многие исследователи (профессионалы и любители-энтузиасты) значительно, на тысячелетия, удревняют славянскую историю. Эти исследователи пишут статьи, издают монографии. Приводимые ими аргументы в подтверждение своих построений очень весомы. Подчеркнём: мы имеем дело не с плодами деятельности одиночек. Речь идёт именно о научном направлении. Его представители есть не только в России, но и в других славянских странах (в Украине, Болгарии, Сербии).
   Как же реагируют на всё это учёные-ортодоксы, сторонники «классической» трактовки истории славян? На удивление – никак. Вы думаете, они вступают в научные дискуссии, опровергают стройные построения своих оппонентов посредством ещё более стройных построений? Ничего подобного. Они попросту молчат. Их реакция либо ограничивается презрительным «пофыркиванием» (перефразируя известное стихотворение В.В. Маяковского, это «пофыркивание» можно охарактеризовать словами: «Откуда, мол, и что это за исторические новости»), либо, со стороны наиболее молодых и рьяных из них, предупреждениями об угрозе русского (славянского) фашизма. Вот вам и научные дискуссии.
   Всё вышесказанное смело можно отнести и к проблеме возникновения письма у славян. Есть множество попыток изучения дохристианской славянской письменности, собран богатый в этом отношении материал. Но представители официальной науки предпочитают хранить молчание, видимо, полагая, что в споре истина не рождается. Не очень-то научен подобный подход.
   Между тем у нас сложилось убеждение, что раз существует научное направление, исследователями, работающими в рамках этого направления, делаются какие-то аргументированные выводы, то эти выводы должны быть обобщены, систематизированы, сопоставлены с тем, что было известно ранее. Это надо сделать хотя бы с историографических позиций.
   Насколько нам известно, подобная задача никем ещё выполнена не была. Поэтому данной работой мы попытаемся восполнить существующий пробел.
   Всё ли известно о так хорошо изученных кириллице и глаголице? Существовала ли письменность у славян до Кирилла и Мефодия и каков был уровень её развития? Использовали ли наши предки руны и могло ли у них бытовать слоговое письмо? Действительно ли являются подделками «Боянов гимн» и «Велесова книга» или это ценнейшие письменные исторические памятники? Ответы на все эти вопросы можно найти в излагаемом ниже материале.
   В работе, кроме обобщения и сопоставления информации, приводимой учёными, содержится и анализ первоисточников. На основе всего этого нами делаются некоторые собственные предположения и выдвигаются новые гипотезы.
   Тщим себя надеждой, что результаты наших стараний покажутся небезынтересными и будут полезны всем тем, кто интересуется далёким прошлым славянства, в частности историей славянской письменности.

Основы теории письма

   Они (греки) говорили, что установили у нас их письменность, чтобы мы приняли её и утратили свою. Но вспомните о том Кирилле, который хотел учить детей наших и должен был прятаться в домах наших, чтобы мы не знали, что он учит наши письмена и то, как приносить жертвы Богам нашим.

«Книга Велеса» в переводе А.И. Асова

   «Помилуйте, – может сказать уважаемый читатель или слушатель, – но уж тут-то какие могут быть проблемы, загадки и вопросы. Уж со славянским письмом всё как белый день ясно».
   Да, на бытовом уровне, уровне массового сознания, действительно, ясно всё. Не без помощи существующей системы образования утвердились расхожие стереотипы, сводящиеся к следующему: славянский алфавит создан в 60х годах. IХ века братьями Константином (Кириллом в монашестве) и Мефодием. Отсюда и берёт начало славянское письмо, именуемое кириллицей. До этого времени славяне были народом беcписьменным. Более эрудированные люди могут даже припомнить слова черноризца Храбра, относящиеся к Х веку, а то и к рубежу IХ – Х веков. (уж более достоверного свидетельства и не найти), казалось бы, подтверждающие вышеуказанные утверждения.
   Однако остановимся. Пока ничего не будем опровергать. Скажем мягко, уважаемый читатель или слушатель, что все только что воспроизведённые «постулаты» отнюдь постулатами не являются. Всё это не аксиомы, а теоремы, причём не доказанные.
   Тема настоящей книги требует от нас несколько отвлечься от славянского письма и уделить внимание некоторым теоретическим вопросам, связанным с письмом вообще. Подобный уход в сторону необходим для понимания излагаемого в дальнейшем материала.
   Итак, как возникла письменность, как она развивалась, какие стадии прошла в своём развитии?
   Человечество не знало письма на протяжении большей части своей истории. Принято считать, что применение знаков для записи речи началось около шести тысяч лет назад, т. е. в четвёртом тысячелетии до нашей эры.
   Однако в 1961 году в Трансильвании, у маленького румынского посёлка Тэртерии, археологи нашли три глиняные таблички с загадочными рисуночными знаками (II, 27; 11)^[1]. В знаках этих многие исследователи видят письмо. Но поскольку таблички датируются пятым тысячелетием до нашей эры, то приходится видеть в них памятники древнейшей на Земле письменности (II, 27; 11), (II, 41; 16). Мы ещё поговорим о тэртерийских табличках.
   Первым шагом к созданию письма было использование предметов – сначала в качестве мнемонических, т. е. «напоминательных», средств. Они не передавали мысль, а только напоминали о ней. Потом за предметами стали закреплять конкретное значение. Они являлись своего рода сигналами, условными знаками, обозначавшими то, о чём заранее оговорено. Такими условными знаками служили зарубки на бирках или деревьях, узлы, шнуры, стрелы для объявления войны, «жезлы вестников» и прочие предметы. Этот способ закрепления значений носит название «предметное письмо». Если вспомним послание скифов Дарию I, то увидим типичный случай применения предметного письма. Но предметное письмо не могло передавать большого количества информации. Также слишком трудно, а то и попросту невозможно передавать посредством его накопленные знания последующим поколениям.
   Поэтому люди продолжали совершенствование способов передачи информации. Дальнейшую эволюцию можно назвать «движением от рисунка к букве».
   Пиктография, или письмо в рисунках, стала следующей ступенькой на пути к современному письму. Она применялась многими народами на стадии родового общества. Зародившись в недрах первобытного искусства в эпоху позднего палеолита (40—10 тыс. лет назад), пиктографическое письмо окончательно сформировалось в эпоху неолита, когда разрозненные родовые группы стали объединяться в племена (II, 27; 15).
   Как нам кажется, в трактовке сути пиктографии и стадий её развития у исследователей имеются разночтения. Так, часть из них, например В.С. Драчук, считают, что пиктограмма изображала только законченную мысль, мысль целиком, без членения на отдельные понятия, элементы (части речи) (II, 27; 16, 18). При таком взгляде закрепление за каждым предметом или понятием отдельного знака-рисунка рассматривается как переход к идеографии, более высокой стадии развития письма (II, 27; 18).
   Другие учёные такое закрепление рассматривают лишь как стадию развития рисуночного письма, хоть и более высокую. Таким образом, идеограммы рассматриваются ими как более совершенные пиктограммы (II, 40; 20—22). Отношение к пиктографии у таких учёных весьма, если можно так выразиться, сдержанное. Они считают, что рисунки-пиктограммы даже на стадии их закрепления за определёнными предметами не были неразрывно связаны с конкретным словом определённого языка. «Таким образом, пиктографические «надписи» представляют собой всего лишь «рассказы в картинках», а не памятники настоящего письма, призванного фиксировать формы звуковой речи» (II, 40; 21). Пиктография – сугубо мнемоническое средство. Однако такая ступень её развития, как идеография, позволила закрепиться за знаками, обозначающими определённые предметы и понятия, постоянным фонетическим значениям целых слов, т. е. превратила их в однозначно читаемые логограммы, что и представляло собой принципиально новый этап в развитии письменности (II, 40; 21—22).
   Таким образом, можно видеть, что разность в трактовке пиктографии влечёт за собой и разные оценки идеографии (дословно – «письмо идей»). Более того, указанные различия, на наш взгляд, обусловлены несхожим пониманием самой сути письма. Если представители одной точки зрения склонны видеть письмо уже там, где информация фиксируется на каком-либо носителе или, по крайней мере, с момента закрепления определённых знаков для обозначения отдельных предметов и понятий, вычленения отдельных элементов из общей мысли, выраженной пиктограммой (т. е. со стадии идеографии), то представители второй увязывают начало письма с фонетизацией знаков, т. е. когда за знаком закрепляется слово, представляющее определённый звуковой набор, присущий данному языку (стадия логограмм) (II, 40; 21—22), (II, 27; 16, 246).
   Однако как бы там ни было, какую бы точку зрения ни принимать, идеограмма – это безусловный шаг вперёд на пути к современному письму.
   Система идеографических знаков упорядочивалась, как принято считать, уже в масштабе государства, которое нуждалось в устойчивом и точном письме для целей управления. В ряде стран (Египте, Шумере, Китае, на острове Крит) идеография возникает на одной и той же стадии развития общества, вместе с рабовладельческим государством, в недрах которого и достигает высокой степени совершенства. По сути, совершенствовалась уже логография (дословно – «письмо слов»), так как систематизирующая деятельность государства в этой сфере должна была окончательно завершить процесс закрепления за знаками постоянных фонетических значений целых слов. То есть иероглифы Китая, Египта, Крита, клинопись Междуречья – это логограммы.
   Логографическое письмо не только передавало содержание сообщения, но и выявляло словарный состав языка и даже присущий ему синтаксический строй.
   Начертание знаков-логограмм постепенно упрощалось, всё больше уходя от своего прототипа. Абстрактные понятия передавались либо теми же знаками, что и связанные с ними конкретные (например, в Древнем Египте слова «воин» и «сражение» изображались при помощи двух рук: одна держит щит, а другая – копьё); либо посредством изменения и сочетания знаков, передающих конкретные понятия (в шумерском языке сочетание знаков «хлеб» и «рот» означало «есть») (II, 27; 19—20). В первом случае ясно, что значение логограммы должно быть угадано из контекста предложения (сообщения).
   Но, справляясь с обозначением абстрактных понятий, логография не могла указывать грамматических форм слов, отчего страдала точность передачи связи между понятиями. Другой крупный её недостаток – многознаковость (тысячи, а то и десятки тысяч знаков). И, наконец, настоящей проблемой стала передача на письме имён собственных иностранного происхождения. Выход, найденный для решения этой проблемы, представлял собой «зародыш» новой ступени развития письма в недрах логографии. Речь идёт о «ребусном» методе. Суть его такова: иностранное имя собственное делилось на части таким образом, чтобы по звучанию они совпадали с какими-либо словами. Из набора логограмм этих слов и составлялось имя. Кстати заметим, что представители первой из указанных точек зрения на суть письма только такую запись и считают логограммой: «Такая запись уже отражает звуковую сторону языка, прочно связана со звучащим словом и поэтому называется логограммой (в отличие от идеограммы, которая связана только со значением и может быть прочитана на любом языке)» (II, 27; 20).
   Со своей стороны (придерживаемся второй точки зрения) скажем, что это определённые зачатки слогового письма, вычленение из слова слога.
   Слоговое письмо – следующий шаг в развитии письменности, принципиально новый. С позиций нашего времени, с «высоты веков», если можно так выразиться, всё кажется простым. Ещё с дошкольного возраста, учась читать, мы привыкли делить слова на слоги. Но тысячелетия назад всё было по-другому. Чтобы впервые расчленить значащую целостность слова на ничего не значащие части, нужно отделить звуковую оболочку от смысла, как от чего-то малосущественного, хотя именно ради передачи смысла слово и существует. Около двух тысяч лет потребовалось для этого человечеству. Если первые идеографические (логографические) системы стали возникать в IV—III тысячелетиях до нашей эры, то слоговые появились только во втором-первом тысячелетиях до нашей эры, как принято считать, то есть это общепринятая точка зрения, но не единственная.
   Как бы там ни было, человечество сделало этот трудный шаг, требующий высокого уровня абстрактного мышления.
   Набор слоговых знаков именуется силлабарием, сам слоговый знак – силлабограммой, а слоговое письмо – силлабографией.
   По сравнению с идеографической (логографической) слоговая система была удобнее для обучения и употребления. Она делала письмо более компактным, поскольку насчитывала от двух-трёх сотен знаков до нескольких десятков (это уже далеко не тысячи), точнее отражала фонетический и грамматический строй языка.
   Но всё же принцип слогового построения письма оправдывал себя только в случае, если язык «собирался» из немногих слогов либо структура этих слогов была весьма простой. Так, например, язык минойцев (догреческих обитателей острова Крит) состоял из слогов типа С (согласный) + Г (гласный) или Г («чистый» гласный), не допускал накопления или удвоения согласных перед гласными. Всё это позволило минойцам создать силлабарий из 60—70 знаков (II, 40; 22). Если же указанные условия отсутствовали, то и слоговая письменность оставалась громоздкой и сложной.
   Поэтому дальнейшее развитие письма пошло по пути всё большего дробления звукового потока, до самой мелкой частицы – звука.
   На пути к звуковому (или буквенно-звуковому) возник ещё один тип письма, который можно рассматривать как промежуточный между слоговой и буквенно-звуковой системами – консонантное письмо, при котором пишутся только согласные (II, 58; 8), (II, 27; 24). Например, словосочетание «князь Святослав» будет выглядеть так: кнз Свтслв. Набор знаков консонантного письма, так же как и звукового, именуется алфавитом, сам знак, опять же как и в звуковом, – буквой.
   Первый алфавит создали финикийцы во II тысячелетии до нашей эры. Был он алфавитом консонантным: состоял из 22 букв, обозначавших согласные звуки или слоги, состоящие из согласного и гласного звуков. Финикийский язык принадлежал к семейству семитских, в которых главную роль играли согласные. Из них составлялись корни слов. Гласные же выражали главным образом грамматические связи и формы слов. Передавались гласные не буквами (т. е. в алфавит не входили), а вспомогательными знаками, которые могли указать, какой гласный звук должен следовать за тем или иным согласным (т. н. «матери чтения») (II, 27; 154).
   Венцом развития письма является звуковое (буквенно-звуковое, буквенное; все три понятия синонимичны) письмо. Принято считать, что последний шаг к нему сделали древние греки, выделив гласные звуки и введя для них в алфавит, заимствованный у финикийцев, специальные буквы. Произошло это в I тысячелетии до нашей эры. Буквенное письмо обеспечивает наиболее точную передачу звуков речи, грамматических форм, сравнительно легко в усвоении, так как состоит в среднем из 30—40 знаков.
   Итак, схема развития письма такова: пиктограмма – идеограмма (логограмма) – слог – буква. Или несколько иначе, отталкиваясь не от знака, а от системы знаков: пиктография – идеография (логография) – силлабография – консонантное письмо – буквенное письмо.
   Впору задаться вопросом: «А насколько указанная схема эволюции письменности всеобща?» Формулируя более развёрнуто: могли ли народы, имеющие письменность, «перескочить» через какой-либо из указанных этапов? Обязательно ли одна стадия развития выливается в другую? Если да, то почему? Если нет – тоже почему?
   Конечно, отвечая на поставленные вопросы, мы должны учитывать два фактора: 1) особенности языка того или иного народа; 2) исторические условия.
   Начнём со второго. Исторические условия оказывают огромное влияние на движение по «эволюционной лестнице» письменности. Бесписьменные народы могут позаимствовать письмо у более цивилизованных соседей, минуя определённые ступени развития письма. Так, древние греки позаимствовали у минойцев островов Крит и Кипр их слоговые системы письма (линейное А и кипро-минойское письмо) и создали на их основе собственную письменность (линейное Б и классический кипрский силлабарий) (II, 40; 25—26, 33, 36—37, 43). С течением времени эти письменные системы были вытеснены более совершенным буквенным письмом, созданным на основе финикийского консонантного алфавита. То есть, зная, наверное, пиктографию, как практически всякий первобытный народ, в смысле рисунков, передающих целую мысль, рассказывающих о событии, греки «проскочили» стадию идеограмм и логограмм, перейдя к слоговому письму. А вот славяне, по установившемуся мнению, не знали и последнего и обрели сразу буквенно-звуковую письменность (созданную на основе греческого и латинского алфавитов), миновав, таким образом, целых три ступеньки «эволюционной лестницы» письма.
   В то же время письменность из-за исторических условий может ни во что не развиться (например, из-за природных и военных катастроф, приведших к быстрой гибели или угасанию цивилизации, и других причин). Так, в древнеегипетской, шумерской, ассиро-вавилонской, древнеперсидской и других логографических системах письменности уже выделялись слоги. Обычно в слоги превращались односложные логограммы («ребусным» способом). Однако эти древнейшие письменности в силу исторических обстоятельств вышли из употребления, так и не успев преобразоваться в слоговые.
   Но давайте повнимательнее присмотримся к историческим условиям.
   Мы видим, что китайская логография существует по сей день (т. е. уже пятое тысячелетие). И это при том, что в Китае предпринимались неоднократные попытки создать азбуку, которая могла бы передавать звучание китайской речи (II, 27; 88—89). А вот критская иероглифика, возникнув в конце III – начале II тысячелетия до н. э., очень быстро преобразовалась из логографической в логосиллабическую (т. е. словесно-слоговую) систему. Если учесть, что иероглифика выходит на Крите из употребления не позднее первой половины XVII в. до н. э. и её сменяет силлабарий (линейное А), то существование критских иероглифов как логограмм в чистом виде можно исчислять не более чем двумя-тремя веками, при где-то пяти веках (максимум) употребления иероглифов вообще (II, 40; 24).
   Вывод из приведённых примеров очевиден: помимо исторических условий на эволюцию письма оказывает большое влияние тип языка, на котором говорит народ.
   Лингвистика выделяет три типа языков: 1) изолирующие; 2) агглютинативные; 3) флективные. Кратко объясним эти понятия.
   Основными признаками изолирующих языков являются неизменяемость слов (отсутствие форм словоизменения) и выражение синтаксических отношений преимущественно посредством порядка слов. Есть и некоторые сопутствующие признаки: преобладание однослоговости корня и значительные ограничения, наложенные на структуру слога; наличие слоговых музыкальных тонов; возможность для одного слова выступать разной частью речи, т. е. в различных грамматических функциях. Чистых изолирующих языков не существует. Наиболее близкими к этому типу являются китайский, вьетнамский и некоторые языки Западной Африки (II, 29; 92).
   В агглютинативных языках словообразование и словоизменение осуществляются при помощи агглютинации (отсюда и название типа языков).
   Последняя же представляет собой образование грамматических форм и производных слов путём присоединения к корню или к основе слова аффиксов, имеющих грамматическое и словообразовательное значения. Аффиксы однозначны, т. е. каждый из них выражает только одно грамматическое значение, и для данного значения всегда служит один и тот же аффикс. Аффиксы следуют друг за другом, не сливаются ни с корнями, ни с другими аффиксами, их группы отчётливы (II, 2; 176—177), (II, 1; 177).
   К агглютинативным языкам относятся тюркские, финно-угорские, тунгусо-маньчжурские, корейский, японский и ряд других языков. Для ясности продемонстрируем словообразование и словоизменение в казахском языке (относится, как известно, к тюркским языкам). Слово «ж¥мыс» означает «работа». Посредством словообразовательного аффикса «шы» получаем слово «ж¥мысшы» – «рабочий». Аффикс «лар» отвечает за образование множественного числа последнего слова (т. е. за словоизменение): «ж¥мысшылар» – «рабочие».
   Группа флективных языков (флектирующих) объединяет языки, в которых словоизменительное и словообразовательное значение выражается преимущественно флексией (от лат. flexio – сгибание, изгиб), под которой понимается показатель комплекса грамматических категорий, выражающихся в словоизменении, и сама система словоизменений, пользующаяся такими показателями.
   Флексия бывает внутренней, при которой формы слова образуются изменением звуков внутри основы (например, в немецком: geht – идёт, ging – шёл, der Gang – ход); и внешней, при которой словоизменение идёт посредством синтетических (многозначных) аффиксов (например, слово «рука», форма «рукой»; аффикс «ой» выражает одновременно женский род, ед. ч., творительный падеж) (II, 53; 490). Индоевропейские языки, в том числе славянские, относятся именно к группе флективных языков.
   В лингвистике существует представление, что тип письменности в общем и целом соответствует типу языка. Так что изолирующие языки могут использовать логографию; агглютинативные – довольствоваться силлабографией. Что же касается наиболее развитых флективных языков, то им, так сказать, сам Бог велел использовать буквенно-звуковое письмо (II, 58; 300). Конечно, подобные соответствия надо понимать, на наш взгляд, только как принцип «наибольшего благоприятствования», т. е. тот или иной тип письма наиболее удобно применять при том или ином типе языка. Это не значит, что не подойдут другие виды письма. Связка идёт не от письма к языку, а от языка к письму. Например, какой-то язык для слоговой письменности наиболее благоприятен, наиболее содействует её сохранению. Но это отнюдь не значит, что буквенное письмо для него неприменимо, неудобно. Применяют же угро-финские и тюркские народы с их агглютинативными языками фонетическое письмо.
   То есть можно сделать вывод, что письмо, стоящее на более высокой стадии развития, вполне может быть применимо для языка, который в принципе может использовать и письменность, представляющую собой более низкую ступень эволюции письма.
   Тут вроде бы всё ясно. Однако, как нам кажется, нельзя постулировать утверждение, что приведённое выше соответствие «тип языка – тип письма» не может быть нарушено в обратном направлении. Другими словами, что более развитые языки не могут использовать письменность, подходящую для менее развитых языков. Убеждение в этой невозможности в своё время привело к тому, что когда М. Вентрис и Д. Чэдуик в начале 50х годов. ХХ столетия наконец дешифровали критское линейное письмо Б, доказали, что оно служило для записи древнегреческого языка, то это вызвало довольно сильное смятение умов лингвистической общественности. Приходилось признать, что греки, уже стоя на стадии флективного языка, пользовались слоговой письменностью (II, 58; 301). А ведь ещё раньше (в 70х гг. ХIХ в.) был дешифрован классический кипрский силлабарий. Язык надписей, сделанных этим слоговым письмом, также был греческий. И относились надписи уже не ко II, а к I тысячелетию до н. э. (II, 40; 26).