На следующий день после смерти Михаила Федоровича, 13 июля 1645 года, боярство и все высшие чиновники государства Московского принесли присягу на верность царевичу Алексею и его матери. Первый, кто это сделал, был двоюродный брат умершего царя Никита Иванович – старший в роду Романовых.
Своим поступком он как бы утверждал династические традиции престолонаследия. Аналогичную процедуру без какой-либо отсрочки начали осуществлять во всех городах и уездах. Но беда не приходит одна. Менее чем через сорок дней после смерти отца молодой царь лишился и матери. Эти трагические события, по внешним признакам напоминающие начало царствования Ивана Грозного и Федора Иоанновича, наложили свой отпечаток на первые годы правления Алексея Михайловича. Разница была лишь в том, что роли Алексея Адашева и Бориса Годунова на этот раз играли не молодые и честолюбивые царедворцы, а 55-летний Борис Иванович Морозов – вчерашний воспитатель наследника престола. Через сорок дней после смерти матери, 28 сентября, Алексей Михайлович венчался на царство.
Нельзя сказать, что новому царю досталось тяжелое наследство. Отнюдь нет, его положение в корне отличалось от положения его отца тридцатидвухлетней давности, когда тот вступал на престол, как на Голгофу. За истекшие годы государство было умиротворено, а население получило реальную возможность для восстановления своих жизненных сил и подъема хозяйства. Но и о «государстве всеобщего благоденствия» тоже говорить не приходится. В стране были проблемы, о чем достаточно откровенно говорилось на Земском соборе 1642 года, причем такие, которые разрешаются в течение жизни нескольких поколений людей. И главнейшей из них была пополнение казны.
Первый боярин прежнего царствования Федор Иванович Шереметев, ко времени восшествия на престол Алексея Михайловича преодолевший уже 70-летний рубеж, да к тому же больной и не способный к работе в команде царя-юноши, без особого труда был отстранен от власти. Та же участь постигла и его многочисленных родственников. Место Шереметева, как мы уже знаем, занял боярин Морозов, вставший во главе стрелецкого войска и иноземных наемников, а также взявший под свое управление приказ Большой казны, Аптекарский приказ и винную монополию. Как и прежние фавориты, он начал назначать на ведущие государственные посты своих родственников, свойственников и приятелей. Одного своего родственника, И.В. Морозова, он назначил на Владимирский судный приказ, а другого, Б.И. Пушкина, – на Разбойный. Шурина, П.Т. Траханиотова, он выдвинул на Пушкарский приказ, а другого свойственника, Л.С. Плещеева, – на пост судьи Земского приказа.
Правда, это не гарантировало стабильности положения временщика. В любой момент оно могло быть поколеблено: стоило только царю жениться, как новые родственники тут же выкинут его из дворца, оттолкнут от власти и кормушки. И эта угроза стала вполне реальной, когда в начале 1647 года царь вдруг захотел жениться и даже выбрал себе невесту – дочь касимовского помещика Евфимию Федоровну Всеволожскую. Но Алексея постигла та же участь, что и его отца с Марией Хлоповой. Невесту вдруг объявили больной, и свадьба расстроилась. Зато у Морозова на примете была другая партия – дочь одного из его подручников, красавица Мария Ильинична Милославская, которая так приглянулась царю, что уже в январе 1648 года она стала царицей. А через десять дней после царского бракосочетания состоялась и другая свадьба, теперь уже боярина Морозова и царицыной сестры Анны Милославской. Так правитель стал родственником царя и царицы, чем несказанно упрочил свое положение.
Современники и более поздние исследователи характеризуют боярина Морозова как деятельного и жесткого хозяина, скаредность и деловая хватка которого граничили с бесчеловечной изощренной жестокостью по отношению к крестьянам и приказчикам, чья всепоглощающая алчность и тяга к золоту образно сравнивались с естественной жаждой вдоволь напиться воды. Поэтому С.М. Соловьев, высоко ценивший деловые качества правителя, с искренним сожалением вынужден был констатировать, что тот не сумел «возвыситься до того, чтобы не стать временщиком». Тем не менее, забегая вперед, можно сказать, что именно эта методика ведения хозяйства позволила ему за тридцать лет расширить свое личное хозяйство со 151 до 9000 крестьянских дворов и создать таким образом государство в государстве.
По себе он подбирал и помощников, и, видимо, не его вина, что эти помощники, заботясь о царской казне, не забывали и себя, что в конечном итоге стало причиной их падения.
Но давайте посмотрим, какую политику проводил Б.И. Морозов и была ли у нее перспектива. В очередной раз, закрепив десятилетний срок права требования сбежавших или вывезенных крестьян, Морозов приступил к переписи населения, но не для того, чтобы упорядочить сбор податей и налогов, а для того, чтобы окончательно закрепить людей за землей с целью отмены в последующем и права перехода крестьян, и сроков прав требования их выдачи. Если эта мера была, бесспорно, выгодна для землевладельцев, дворян и духовенства, то другая мера, начатая им уже в феврале 1646 года, предпринималась исключительно в интересах казны и горожан. Она была связана с естественным процессом социального расслоения посадского населения, в основном и пополнявшего налоговыми отчислениями государственную казну. Дело в том, что разорившиеся горожане, лишившиеся возможности исправно платить налоги и желавшие избежать правежа, от безысходности либо продавали свои земли, либо шли в кабалу к монастырям, боярам и служивым людям, имевшим налоговые льготы. И в том и в другом случае казна несла убытки за счет уменьшения, как бы сейчас сказали, «налогооблагаемой базы». Кроме казны, убыток несли и городские общины, вынужденные при таком развитии событий облагать остающихся посадских людей дополнительными налогами для покрытия местных расходов. Решение было простым: все земли, перешедшие из городских общин в собственность землевладельцев, не относящихся к посадскому населению, подлежали изъятию в пользу городских общин, а закладчики, учинившие кабальную запись, начиная с 1637 года, – возвращению в прежнее состояние. Эта вполне прагматичная реформа была опробована на примере города Владимира и обещала дать в будущем хорошие результаты в случае ее повсеместного применения.
Но деньги были нужны не в будущем, а немедленно, и притом много. Поэтому Морозов ввел режим жесточайшей экономии. Как и в своих имениях, он резко сократил численность чиновничьего и придворного аппарата, урезав одновременно и жалованье тем, кто удержался на своих постах. Изменения коснулись и армии. Содержание уменьшили и стрельцам, а часть иностранных офицеров вместо денег вынуждены были довольствоваться земельными наделами, с которых им предложили кормиться.
Итак, мы видим, что вышеуказанными действиями временщик должен был нажить себе недоброжелателей не только среди крестьян, землевладельцев и духовенства, но и в армейской среде. И он их нажил, но денег от этого в казне не прибавилось. Тогда Морозов подготовил царский указ от 7 февраля 1646 года о введении монополии на соль и табак. Пошлина на соль тут же увеличилась в четыре раза – с пяти до двадцати копеек с пуда, а табак из запрещенного товара, как некогда и водка, превратился в источник пополнения царской казны. Розничные цены на эти товары резко подскочили, что вызвало недовольство уже всего населения. Пошли многочисленные жалобы судье Земского приказа Плещееву, который вместо своевременного реагирования и исправления ошибок проводимой реформы стал использовать свою должность в целях личного обогащения. И только после волны соляных бунтов эта монополия 10 декабря 1647 года была отменена.
Но если русского человека тяжело поднять на бунт, то еще труднее этот бунт остановить. Более того: русскому мало восстановить справедливость – он хочет видеть наказание своих действительных или мнимых обидчиков, чьи лица ему хорошо известны. С именем одного, П.Т. Траханиотова, олицетворялась городская реформа, с именем другого, дьяка приказа Большой казны Н.И. Чистого, – соляная монополия, с именем третьего, Л.С. Плещеева, – так называемое «плещеевское кривосудие», а с именем четвертого, самого Б.И. Морозова, – все беды нового царствования. Была составлена петиция царю, выбран удобный случай ее вручения. Царь ее взял и обещал принять меры, но, как только он отъехал, подручники Плещеева набросились на народную депутацию с ругательствами и нагайками. В ответ полетели камни.
На следующий день, 2 июня 1648 года, начался открытый бунт. Разбушевавшаяся толпа разгромила дома Морозова и его ближайших помощников, учинив самосуд над думным дьяком Чистовым, затем ворвалась в Кремль и потребовала выдачи на казнь Плещеева. Морозов приказал было стрельцам стрелять по бунтовщикам, но те отказались. В этих условиях царю ничего другого не оставалось делать, как пожертвовать одним из виновников народного волнения. Плещеева вывели из дворца в сопровождении палача, но народ отбил его и тут же, как и Чистова, забил палками до смерти. Однако на этом волнения не закончились: народ требовал новых жертв. 5 июня на растерзание толпы был выдан Траханиотов.
Последующие несколько дней царь, его тесть И.Д. Милославский и патриарх Иосиф были заняты обработкой влиятельных лиц из гостиной и суконной сотен, ублажением пирами стрельцов и иностранных наемников, увещеванием народа и перестановкой внутри правительства. Вместо скомпрометировавших себя царедворцев выдвигались новые, среди которых оказались Н.И. Романов и князь Я.К. Черкасский, тут же начавшие стягивать к Москве дворянское ополчение. Когда же волнение немного улеглось, а силы сторон уравнялись, Алексей Михайлович счел возможным лично встретиться с народом. Удивительно, но в своей речи, как отмечает Н.И. Костомаров, царь не только не стал укорять москвичей за мятеж, а как бы даже оправдывал его, заявляя, что Плещеева и Траханиотова постигла достойная кара. Вряд ли он так думал. В нем и за него говорил страх: он боялся, что бунтовщики потребуют выдачи на растерзание и Морозова. И, чтобы подобного не произошло, он готов был идти на еще большие уступки, «лишь бы только нам, великому государю, не выдавать его (Морозова. – Ю.Ф.) головой народу, потому что он нам как второй отец: воспитал и возрастил нас. Мое сердце не вынесет этого!». Закончив так, царь заплакал. «Ради радости такой» народ прокричал здравицу царю и постановил: «Как угодно Богу и царю, пусть так и будет!» Тем не менее Морозов был отстранен от дел и 12 июня выслан в отдаленный монастырь, правда ненадолго. По возвращении из ссылки он уже не играл прежней роли, хотя и оставался одним из влиятельнейших лиц царства.
А 16 июля царь, напуганный московскими событиями и их отголосками в Сольвычегодске, Устюге и Чердыни, ставшими в основном результатом поспешности в проведении морозовских реформ, издал указ о созыве нового Земского собора. Перед Собором была поставлена задача – привести в порядок законодательство Московского царства, взяв все полезное и «пристойное государским земским делам» из Правил апостолов и святых отцов церкви, а также гражданских законов греческих царей, то есть из «Кормчей Книги». Кроме того, ему предстояло пересмотреть Судебник Ивана Грозного 1550 года, как и все последующие московские законы, статуты и уложения, соотнеся их с последними петициями дворянства, купечества и горожан, да плюс к тому учесть весь тот положительный опыт, что уже имелся на Западе, в частности в Литовском статуте редакции 1588 года. Декларировалось это красиво и впечатляюще: дабы «Московского государства всяких чинов людям, от большего до меньшего чина, суд и расправа была во всяких делах всем равны».
Провести эту, поистине титаническую, работу было поручено князьям Никите Одоевскому, Семену Прозоровскому и Федору Волконскому, а подготовить текст Уложения – дьякам Гавриле Леонтьеву и Федору Грибоедову. Последние справились с поставленной задачей весьма успешно. Причем следует отметить, что редакцию Соборного уложения с полным основанием можно назвать морозовской, ибо все новации опального правителя в нем были учтены. После 29 января 1649 года началась процедура подписания свода законов, состоявшего из 25 глав и 967 статей. В итоге его подписали 315 делегатов Земского собора, но подписей Н.И. Романова, Я.К. Черкасского, И.П. Шереметева под ним не было, что лишний раз подтверждает мысль о том, что верх в этом вопросе взяла все-таки партия Морозова.
Первая глава Уложения, как и следовало ожидать в православном государстве, была посвящена не просто защите православия, а утверждению его «первичности» путем установления строгих наказаний: от смертной казни за богохульство до битья кнутом за предосудительное поведение в церкви, в том числе и за подачу челобитных во время церковной службы царю или патриарху.
В следующих двух главах впервые в истории Русского государства письменно излагалось то, что ранее реализовывалось исходя из обычаев или посредством произвола. В них узаконивались права царя на власть, меры по охране его здоровья, чести и достоинства, устанавливались меры наказания за преступления против государя, его семьи и порядка управления. Здесь же впервые получило закрепление и страшное впоследствии «слово и дело государево», обязывающее всех подданных стоять на страже интересов самодержца, выявлять его хулителей, злоумышленников и крамольников, доносить на них. Получение показаний под пыткой стало богоугодным делом, а смертная казнь – обычной мерой наказания.
Однако, признавая клерикальный (религиозный) характер Московского государства, составители Уложения все-таки пошли на ограничения церкви в сфере хозяйственной и судебной деятельности, а также на установление своеобразной цензуры за публичными высказываниями церковных иерархов. В этих целях был учрежден Монастырский приказ для разрешения споров мирян с духовенством и установлено наказание духовным лицам за нелицеприятные высказывания в адрес бояр и других государевых людей, произнесенные ими как в быту, так и во время церковной проповеди и признанные оскорбительными. Но самый ощутимый удар церкви был нанесен в XIX главе, где все монастырские и церковные слободы, основанные в Москве, ее окрестностях и в провинциальных городах, подлежали возвращению в собственность государства, а их жители становились, таким образом, посадским податным населением. Более того, духовенству запрещалось впредь приобретать себе вотчины. Знаменательно, что под оригинальным экземпляром Уложения стояли подписи патриарха Иосифа, двух митрополитов, трех архиепископов, одного епископа, пяти архимандритов и одного настоятеля, в том числе и подпись архимандрита Никона, который, став патриархом, будет главным противником этого свода законов.
Известно, что одним из признаков государственности является право людей, населяющих определенную территорию, на владение, пользование и распоряжение земельной собственностью. На Руси со времени появления княжеской власти право на распоряжение землями и установление правил землепользования всецело принадлежало князю и членам его многочисленной семьи. Отсюда берут свое начало государственные и удельные (вотчинные, родовые) земли. Одновременно с этим развивался и институт частного землевладения, когда удачливый или трудолюбивый простолюдин (купец, промышленник, скотозаводчик) выкупал у князя какие-то земельные угодья и становился их собственником. С появлением христианства на Руси образовалось церковное, а с зарождением служилого сословия – и поместное землевладение. При этом следует иметь в виду, что сельские и городские общины никогда не являлись собственниками земель, на которых они вели свое хозяйство. Они были всего лишь пользователями этих угодий на правах труженика или в силу специального разрешения, полученного от великого или удельного князя. Однако, как бы ни чувствовал себя господином на земле человек, получивший эту землю по праву родового наследства или в силу сделки купли-продажи, он никогда не был защищен от самоуправства государя, который в любой момент мог изменить «правила игры», что мы неоднократно наблюдали в предыдущей истории отечества. Правила землепользования подстраивались под требования дня, будь то ликвидация удельных княжеств, наложение опалы на неугодных сановников, изъятие монастырских земель.
На этот раз они, кажется, были упорядочены.
Царь распоряжался государственными землями для решения стратегических задач государства, дворцовыми землями – для содержания царского двора, своими личными – для удовлетворения своих личных нужд.
Бояре получили подтверждение своих прав на наследственные родовые вотчины и вотчины, дарованные Василием Шуйским за участие в войне с Болотниковым и Тушинским вором. Кроме того, за «тушинцами», перешедшими на сторону национальной армии, признавались неотъемлемыми права даже на вотчины, полученные от Лжедмитрия. И наконец, Уложение закрепило вотчинное право на земли, отнятые у приверженцев Тушинского вора и перераспределенные между патриотами, освобождавшими Московское царство от польских интервентов и своих доморощенных «лихих людей».
Поместье, как известно, давалось служилому «для прокорма» на время его службы государю и не могло быть передано по наследству, продано или обменено на другое. Земский собор пошел навстречу тем помещикам, которые подготовили себе замену на военной службе. В этом случае поместье наследовал сын, младший брат или племянник умершего дворянина. Послабление было сделано и в обмене поместьями, однако их можно было поменять лишь при условии, что площадь обмениваемых поместий приблизительно равная.
Естественно, что боярам и помещикам земля была нужна не сама по себе, а населенная сельскохозяйственными работниками. Прошло уже более сорока лет с тех первых злополучных «заповедных лет», в течение которых крестьянам не разрешалось переходить от одного землевладельца к другому. За это время выросло два поколения людей – людей терпеливых и не «бунташных», поэтому землевладельцам показалось, что они с помощью царя вполне могли бы, не опасаясь внутренней смуты, окончательно закрепить крестьян за землей. И Собор сделал это, законодательно учредив крепостное право. Отныне отменялся срок давности на розыск и возвращение беглых крестьян. Одновременно ужесточалась ответственность помещиков, укрывающих у себя беглых. За каждый год укрывательства каждого беглого крестьянина помещик должен был заплатить 10-рублевый штраф.
Но внешне крестьянин оставался свободным: он был субъектом, а не объектом права, владел движимым имуществом, мог заключать хозяйственные сделки, возбуждать дело в суде и принимать в нем участие. Ему принадлежал выращенный им урожай, за «бесчестие» ему полагалась компенсация, хоть и самая низкая – один рубль.
Ко времени издания Соборного уложения городское население Московского царства уже имело свою «табель о рангах», Уложение ее только сформулировало и закрепило. О степени значимости того или иного горожанина можно было судить по сумме компенсации, которая ему выплачивалась за оскорбление чести. Наверху этой пирамиды находились «именитые люди» – Строгановы, владевшие огромными территориями на Урале и в Западной Сибири со всевозможными промыслами. Их «бесчестие» стоило бы обидчику 100 рублей, огромная по тем временам сумма. За «именитыми людьми» шли «гости», или богатейшие оптовые купцы, чья честь оценивалась в 50 рублей. Далее следовали богатые купцы, члены так называемой гостиной сотни, которые, в свою очередь, делились на три слоя, различающиеся своим богатством, а соответственно, и суммами возмещения за «бесчестие» – 20, 15 и 10 рублей. Промежуточное положение между посадскими и «гостиной сотней» занимала сотня «суконная», тоже подразделяющаяся на три категории, с суммой возмещения в 15, 10 и 5 рублей. Все эти купцы и промышленники, как правило, жили в Москве и имели свое представительство в Земском соборе. Налогов они не платили. Их участие в формировании доходных статей бюджета состояло в том, что им периодически приходилось выполнять тяжелые казенные поручения, занимая должности голов или целовальников таможен, кружечных дворов, или осуществлять продажу казенных товаров на ярмарках. При этом они несли материальную ответственность в случае недополучения ожидаемой прибыли.
А теперь посадские – поденщики, ремесленники, мелкие торговцы, то есть основная часть городского населения, несущая всю тяжесть городских сборов и повинностей в пользу государственной казны, на содержание стрельцов и ямских станций, а также на другие нужды города. Как «гостиная» и «торговая» сотни, посадские, или мещане, в зависимости от их материального положения делились на три категории и согласно шкале возмещения за оскорбление чести могли получить компенсацию в 7, 6 и 5 рублей.
Их положение мало отличалось от положения крепостных крестьян. Как и крестьяне, они были накрепко приписаны к своему посаду и не могли сменить место жительства, продать или заложить свой дом и земельный надел. Бегство из посада каралось избиением кнутом и ссылкой в Сибирь. Таким образом закреплялось главное предназначение посадского люда – нести «тягло». Однако если за неплатежеспособного крестьянина причитающиеся с него подати в казну выплачивал помещик, то подати, недополученные с посадского, раскладывались на других членов общины, что вызывало недовольство городского населения. Поэтому основным требованием «черного» посадского люда, поддержанным правительством боярина Морозова, стало возвращение всех городских земель в собственность государства и обложение налогами всех проживающих там домовладельцев. Так в Уложении появилась статья, провозгласившая, что впредь «больше не будет иных слобод ни в Москве, ни в провинциальных городах, кроме как государственных».
Посадские люди не имели своего представительства в Земском соборе, поэтому все свои вопросы они могли решать, а во времена царя Алексея Михайловича и решали, через челобитные. Но если и «челобитье» оставалось без реагирования, то в запасе у них было последнее, но действенное средство – бунт.
Х—XV главы Уложения были посвящены судоустройству и судопроизводству. Похоже, это был самый неудачный раздел свода законов, так как передача судебных функций исключительно в ведение московских приказов абсолютно ликвидировала роль выборных губных старост, учрежденных в свое время в качестве амортизирующего механизма от воеводского самоуправства на местах, и открыла дорогу еще большим злоупотреблениям. Отныне потерпевший от беззакония человек мог искать защиту только в Москве, что было сопряжено с посулами, большими затратами на прожитье и «московской волокитой», продолжавшей господствовать в приказной системе Московского царства. В результате подданные вместо правосудия получили круговую поруку продажных судейских чиновников и убедительный довод адресовать свои претензии за творящиеся безобразия не только местному воеводе, но и центральной власти, что провоцировало мятежи и беспорядки.
И все же нужно отдать должное Уложению за то, что оно хоть и декларативно, но провозгласило принцип равенства в отправлении правосудия для всех людей, невзирая на их чины, и необходимость предварительного расследования по делам, где могла быть применена смертная казнь.
Однако на этом законотворческая деятельность правительства Алексея Михайловича не заканчивалась. Осознавая необходимость перемен во внутренней жизни царства и следуя за практикой хозяйственной деятельности разных слоев общества, им было издано еще более 600 так называемых Новоуказных статей по самым различным отраслям права, и в первую очередь по таможенным, торговым, «татебным, разбойным и убийственным» делам.
В рамках этих Новоуказных статей был решен и вопрос о внешней торговле. По челобитной русского купечества иностранные «гости» были лишены ранее предоставленных льгот и привилегий. Впредь им была запрещена розничная торговля на территории всего царства, а оптовая торговля ограничивалась лишь Москвой, Астраханью и Архангельском. Примечательна и налоговая политика. В относительно мирные годы, как бы сейчас сказали, «налог на добавленную стоимость» в торговле составлял всего лишь пять процентов.
Некоторое время назад мы уже упоминали об истории украинского казачества. Настало время остановиться на этом вопросе подробнее. Известно, что в начале XVII века украинские казаки не были союзниками своих братьев-великороссов. Хуже того, в русско-польском конфликте они выступали на стороне Речи Посполитой. Запорожцы были в составе войск Лжедмитрия I, вторгавшихся на территорию Московии, поддерживали Тушинского вора и осаждали Смоленск вместе с Сигизмундом III. После восшествия Михаила Федоровича на престол они самостоятельно или вкупе с атаманом Лисовским совершали рейды по всем внутренним областям Русского государства, сея смерть и разрушение. В 1618 году запорожцы под предводительством гетмана Сагайдачного, известного по его смелому морскому походу на Крым в 1616 году, поддерживали кронпринца Владислава в его попытке овладеть Москвой и Троице-Сергиевой лаврой.
Но закончилась война, подписано Деулинское перемирие – и «запорожское лыцарство» оказалось никому не нужным, за исключением разве что панов, арендаторов и их собственных бедных крестьянских хозяйств. Казакам же, отвыкшим от каждодневного крестьянского труда, хотелось остаться в числе служилых людей, то есть быть зачисленными в казацкое сословие и получать государственное содержание. Но Корона[7] не могла позволить себе такую «роскошь» и вынуждена была ограничить реестровое казачье войско одной тысячей человек, преимущественно из числа мелкой украинской шляхты и зажиточных крестьян. В этих условиях энергия людей, вернувшихся с войны или из разбойничьего набега, должна была во что-то вылиться, и она вылилась в открытый мятеж, на усмирение которого потребовалось мобилизовать самого Жолкевского с его войском. Правда, обошлось без кровопролития. 17 октября 1619 года Сагайдачный и старшины согласились на компромиссное решение: число реестровых казаков увеличилось до трех тысяч, а что касается остальных, то их пообещали поверстать в случае, если они разойдутся по домам.
Здесь следует напомнить, что реестровое казачество берет свое начало еще со времен Стефана Батория, сумевшего перенацелить энергию украинской «черни» с набегов на турецкие владения на братоубийственную войну с «московитами» для упрочения своего положения на польском престоле. Попасть украинскому крестьянину в этот реестр означало большую жизненную удачу. С этого момента крестьянин зачислялся в служилое сословие с выплатой «от короны» определенного жалованья из средств, собираемых с других крестьян-земледельцев, не удостоившихся такой чести. Но главная привилегия, которой пользовался реестровый казак, было то, что его семья наделялась земельным участком и освобождалась от выплаты всяких податей и несения многочисленных повинностей. Таким образом он становился вольным землепашцем. Каждый казак приписывался к определенному полку, создаваемому по территориальному принципу (Черкасский, Каневский, Белоцерковский, Корсунский, Чигиринский, Переяславский). В мирное время он занимался своими хозяйскими делами, но если возникала какая-то внешняя или внутренняя угроза безопасности Речи Посполитой, то он на своем коне и со своим вооружением становился в строй под команду своего сотника, который подчинялся соответствующему полковнику, а тот, в свою очередь, – гетману, назначаемому польским королем. Из вышесказанного мы видим, что уже в самом принципе создания городского украинского казачества было заложено межсословное противопоставление казаков и крестьян, проживающих в одних и тех же селах.
Своим поступком он как бы утверждал династические традиции престолонаследия. Аналогичную процедуру без какой-либо отсрочки начали осуществлять во всех городах и уездах. Но беда не приходит одна. Менее чем через сорок дней после смерти отца молодой царь лишился и матери. Эти трагические события, по внешним признакам напоминающие начало царствования Ивана Грозного и Федора Иоанновича, наложили свой отпечаток на первые годы правления Алексея Михайловича. Разница была лишь в том, что роли Алексея Адашева и Бориса Годунова на этот раз играли не молодые и честолюбивые царедворцы, а 55-летний Борис Иванович Морозов – вчерашний воспитатель наследника престола. Через сорок дней после смерти матери, 28 сентября, Алексей Михайлович венчался на царство.
Нельзя сказать, что новому царю досталось тяжелое наследство. Отнюдь нет, его положение в корне отличалось от положения его отца тридцатидвухлетней давности, когда тот вступал на престол, как на Голгофу. За истекшие годы государство было умиротворено, а население получило реальную возможность для восстановления своих жизненных сил и подъема хозяйства. Но и о «государстве всеобщего благоденствия» тоже говорить не приходится. В стране были проблемы, о чем достаточно откровенно говорилось на Земском соборе 1642 года, причем такие, которые разрешаются в течение жизни нескольких поколений людей. И главнейшей из них была пополнение казны.
Первый боярин прежнего царствования Федор Иванович Шереметев, ко времени восшествия на престол Алексея Михайловича преодолевший уже 70-летний рубеж, да к тому же больной и не способный к работе в команде царя-юноши, без особого труда был отстранен от власти. Та же участь постигла и его многочисленных родственников. Место Шереметева, как мы уже знаем, занял боярин Морозов, вставший во главе стрелецкого войска и иноземных наемников, а также взявший под свое управление приказ Большой казны, Аптекарский приказ и винную монополию. Как и прежние фавориты, он начал назначать на ведущие государственные посты своих родственников, свойственников и приятелей. Одного своего родственника, И.В. Морозова, он назначил на Владимирский судный приказ, а другого, Б.И. Пушкина, – на Разбойный. Шурина, П.Т. Траханиотова, он выдвинул на Пушкарский приказ, а другого свойственника, Л.С. Плещеева, – на пост судьи Земского приказа.
Правда, это не гарантировало стабильности положения временщика. В любой момент оно могло быть поколеблено: стоило только царю жениться, как новые родственники тут же выкинут его из дворца, оттолкнут от власти и кормушки. И эта угроза стала вполне реальной, когда в начале 1647 года царь вдруг захотел жениться и даже выбрал себе невесту – дочь касимовского помещика Евфимию Федоровну Всеволожскую. Но Алексея постигла та же участь, что и его отца с Марией Хлоповой. Невесту вдруг объявили больной, и свадьба расстроилась. Зато у Морозова на примете была другая партия – дочь одного из его подручников, красавица Мария Ильинична Милославская, которая так приглянулась царю, что уже в январе 1648 года она стала царицей. А через десять дней после царского бракосочетания состоялась и другая свадьба, теперь уже боярина Морозова и царицыной сестры Анны Милославской. Так правитель стал родственником царя и царицы, чем несказанно упрочил свое положение.
Современники и более поздние исследователи характеризуют боярина Морозова как деятельного и жесткого хозяина, скаредность и деловая хватка которого граничили с бесчеловечной изощренной жестокостью по отношению к крестьянам и приказчикам, чья всепоглощающая алчность и тяга к золоту образно сравнивались с естественной жаждой вдоволь напиться воды. Поэтому С.М. Соловьев, высоко ценивший деловые качества правителя, с искренним сожалением вынужден был констатировать, что тот не сумел «возвыситься до того, чтобы не стать временщиком». Тем не менее, забегая вперед, можно сказать, что именно эта методика ведения хозяйства позволила ему за тридцать лет расширить свое личное хозяйство со 151 до 9000 крестьянских дворов и создать таким образом государство в государстве.
По себе он подбирал и помощников, и, видимо, не его вина, что эти помощники, заботясь о царской казне, не забывали и себя, что в конечном итоге стало причиной их падения.
Но давайте посмотрим, какую политику проводил Б.И. Морозов и была ли у нее перспектива. В очередной раз, закрепив десятилетний срок права требования сбежавших или вывезенных крестьян, Морозов приступил к переписи населения, но не для того, чтобы упорядочить сбор податей и налогов, а для того, чтобы окончательно закрепить людей за землей с целью отмены в последующем и права перехода крестьян, и сроков прав требования их выдачи. Если эта мера была, бесспорно, выгодна для землевладельцев, дворян и духовенства, то другая мера, начатая им уже в феврале 1646 года, предпринималась исключительно в интересах казны и горожан. Она была связана с естественным процессом социального расслоения посадского населения, в основном и пополнявшего налоговыми отчислениями государственную казну. Дело в том, что разорившиеся горожане, лишившиеся возможности исправно платить налоги и желавшие избежать правежа, от безысходности либо продавали свои земли, либо шли в кабалу к монастырям, боярам и служивым людям, имевшим налоговые льготы. И в том и в другом случае казна несла убытки за счет уменьшения, как бы сейчас сказали, «налогооблагаемой базы». Кроме казны, убыток несли и городские общины, вынужденные при таком развитии событий облагать остающихся посадских людей дополнительными налогами для покрытия местных расходов. Решение было простым: все земли, перешедшие из городских общин в собственность землевладельцев, не относящихся к посадскому населению, подлежали изъятию в пользу городских общин, а закладчики, учинившие кабальную запись, начиная с 1637 года, – возвращению в прежнее состояние. Эта вполне прагматичная реформа была опробована на примере города Владимира и обещала дать в будущем хорошие результаты в случае ее повсеместного применения.
Но деньги были нужны не в будущем, а немедленно, и притом много. Поэтому Морозов ввел режим жесточайшей экономии. Как и в своих имениях, он резко сократил численность чиновничьего и придворного аппарата, урезав одновременно и жалованье тем, кто удержался на своих постах. Изменения коснулись и армии. Содержание уменьшили и стрельцам, а часть иностранных офицеров вместо денег вынуждены были довольствоваться земельными наделами, с которых им предложили кормиться.
Итак, мы видим, что вышеуказанными действиями временщик должен был нажить себе недоброжелателей не только среди крестьян, землевладельцев и духовенства, но и в армейской среде. И он их нажил, но денег от этого в казне не прибавилось. Тогда Морозов подготовил царский указ от 7 февраля 1646 года о введении монополии на соль и табак. Пошлина на соль тут же увеличилась в четыре раза – с пяти до двадцати копеек с пуда, а табак из запрещенного товара, как некогда и водка, превратился в источник пополнения царской казны. Розничные цены на эти товары резко подскочили, что вызвало недовольство уже всего населения. Пошли многочисленные жалобы судье Земского приказа Плещееву, который вместо своевременного реагирования и исправления ошибок проводимой реформы стал использовать свою должность в целях личного обогащения. И только после волны соляных бунтов эта монополия 10 декабря 1647 года была отменена.
Но если русского человека тяжело поднять на бунт, то еще труднее этот бунт остановить. Более того: русскому мало восстановить справедливость – он хочет видеть наказание своих действительных или мнимых обидчиков, чьи лица ему хорошо известны. С именем одного, П.Т. Траханиотова, олицетворялась городская реформа, с именем другого, дьяка приказа Большой казны Н.И. Чистого, – соляная монополия, с именем третьего, Л.С. Плещеева, – так называемое «плещеевское кривосудие», а с именем четвертого, самого Б.И. Морозова, – все беды нового царствования. Была составлена петиция царю, выбран удобный случай ее вручения. Царь ее взял и обещал принять меры, но, как только он отъехал, подручники Плещеева набросились на народную депутацию с ругательствами и нагайками. В ответ полетели камни.
На следующий день, 2 июня 1648 года, начался открытый бунт. Разбушевавшаяся толпа разгромила дома Морозова и его ближайших помощников, учинив самосуд над думным дьяком Чистовым, затем ворвалась в Кремль и потребовала выдачи на казнь Плещеева. Морозов приказал было стрельцам стрелять по бунтовщикам, но те отказались. В этих условиях царю ничего другого не оставалось делать, как пожертвовать одним из виновников народного волнения. Плещеева вывели из дворца в сопровождении палача, но народ отбил его и тут же, как и Чистова, забил палками до смерти. Однако на этом волнения не закончились: народ требовал новых жертв. 5 июня на растерзание толпы был выдан Траханиотов.
Последующие несколько дней царь, его тесть И.Д. Милославский и патриарх Иосиф были заняты обработкой влиятельных лиц из гостиной и суконной сотен, ублажением пирами стрельцов и иностранных наемников, увещеванием народа и перестановкой внутри правительства. Вместо скомпрометировавших себя царедворцев выдвигались новые, среди которых оказались Н.И. Романов и князь Я.К. Черкасский, тут же начавшие стягивать к Москве дворянское ополчение. Когда же волнение немного улеглось, а силы сторон уравнялись, Алексей Михайлович счел возможным лично встретиться с народом. Удивительно, но в своей речи, как отмечает Н.И. Костомаров, царь не только не стал укорять москвичей за мятеж, а как бы даже оправдывал его, заявляя, что Плещеева и Траханиотова постигла достойная кара. Вряд ли он так думал. В нем и за него говорил страх: он боялся, что бунтовщики потребуют выдачи на растерзание и Морозова. И, чтобы подобного не произошло, он готов был идти на еще большие уступки, «лишь бы только нам, великому государю, не выдавать его (Морозова. – Ю.Ф.) головой народу, потому что он нам как второй отец: воспитал и возрастил нас. Мое сердце не вынесет этого!». Закончив так, царь заплакал. «Ради радости такой» народ прокричал здравицу царю и постановил: «Как угодно Богу и царю, пусть так и будет!» Тем не менее Морозов был отстранен от дел и 12 июня выслан в отдаленный монастырь, правда ненадолго. По возвращении из ссылки он уже не играл прежней роли, хотя и оставался одним из влиятельнейших лиц царства.
А 16 июля царь, напуганный московскими событиями и их отголосками в Сольвычегодске, Устюге и Чердыни, ставшими в основном результатом поспешности в проведении морозовских реформ, издал указ о созыве нового Земского собора. Перед Собором была поставлена задача – привести в порядок законодательство Московского царства, взяв все полезное и «пристойное государским земским делам» из Правил апостолов и святых отцов церкви, а также гражданских законов греческих царей, то есть из «Кормчей Книги». Кроме того, ему предстояло пересмотреть Судебник Ивана Грозного 1550 года, как и все последующие московские законы, статуты и уложения, соотнеся их с последними петициями дворянства, купечества и горожан, да плюс к тому учесть весь тот положительный опыт, что уже имелся на Западе, в частности в Литовском статуте редакции 1588 года. Декларировалось это красиво и впечатляюще: дабы «Московского государства всяких чинов людям, от большего до меньшего чина, суд и расправа была во всяких делах всем равны».
Провести эту, поистине титаническую, работу было поручено князьям Никите Одоевскому, Семену Прозоровскому и Федору Волконскому, а подготовить текст Уложения – дьякам Гавриле Леонтьеву и Федору Грибоедову. Последние справились с поставленной задачей весьма успешно. Причем следует отметить, что редакцию Соборного уложения с полным основанием можно назвать морозовской, ибо все новации опального правителя в нем были учтены. После 29 января 1649 года началась процедура подписания свода законов, состоявшего из 25 глав и 967 статей. В итоге его подписали 315 делегатов Земского собора, но подписей Н.И. Романова, Я.К. Черкасского, И.П. Шереметева под ним не было, что лишний раз подтверждает мысль о том, что верх в этом вопросе взяла все-таки партия Морозова.
Первая глава Уложения, как и следовало ожидать в православном государстве, была посвящена не просто защите православия, а утверждению его «первичности» путем установления строгих наказаний: от смертной казни за богохульство до битья кнутом за предосудительное поведение в церкви, в том числе и за подачу челобитных во время церковной службы царю или патриарху.
В следующих двух главах впервые в истории Русского государства письменно излагалось то, что ранее реализовывалось исходя из обычаев или посредством произвола. В них узаконивались права царя на власть, меры по охране его здоровья, чести и достоинства, устанавливались меры наказания за преступления против государя, его семьи и порядка управления. Здесь же впервые получило закрепление и страшное впоследствии «слово и дело государево», обязывающее всех подданных стоять на страже интересов самодержца, выявлять его хулителей, злоумышленников и крамольников, доносить на них. Получение показаний под пыткой стало богоугодным делом, а смертная казнь – обычной мерой наказания.
Однако, признавая клерикальный (религиозный) характер Московского государства, составители Уложения все-таки пошли на ограничения церкви в сфере хозяйственной и судебной деятельности, а также на установление своеобразной цензуры за публичными высказываниями церковных иерархов. В этих целях был учрежден Монастырский приказ для разрешения споров мирян с духовенством и установлено наказание духовным лицам за нелицеприятные высказывания в адрес бояр и других государевых людей, произнесенные ими как в быту, так и во время церковной проповеди и признанные оскорбительными. Но самый ощутимый удар церкви был нанесен в XIX главе, где все монастырские и церковные слободы, основанные в Москве, ее окрестностях и в провинциальных городах, подлежали возвращению в собственность государства, а их жители становились, таким образом, посадским податным населением. Более того, духовенству запрещалось впредь приобретать себе вотчины. Знаменательно, что под оригинальным экземпляром Уложения стояли подписи патриарха Иосифа, двух митрополитов, трех архиепископов, одного епископа, пяти архимандритов и одного настоятеля, в том числе и подпись архимандрита Никона, который, став патриархом, будет главным противником этого свода законов.
Известно, что одним из признаков государственности является право людей, населяющих определенную территорию, на владение, пользование и распоряжение земельной собственностью. На Руси со времени появления княжеской власти право на распоряжение землями и установление правил землепользования всецело принадлежало князю и членам его многочисленной семьи. Отсюда берут свое начало государственные и удельные (вотчинные, родовые) земли. Одновременно с этим развивался и институт частного землевладения, когда удачливый или трудолюбивый простолюдин (купец, промышленник, скотозаводчик) выкупал у князя какие-то земельные угодья и становился их собственником. С появлением христианства на Руси образовалось церковное, а с зарождением служилого сословия – и поместное землевладение. При этом следует иметь в виду, что сельские и городские общины никогда не являлись собственниками земель, на которых они вели свое хозяйство. Они были всего лишь пользователями этих угодий на правах труженика или в силу специального разрешения, полученного от великого или удельного князя. Однако, как бы ни чувствовал себя господином на земле человек, получивший эту землю по праву родового наследства или в силу сделки купли-продажи, он никогда не был защищен от самоуправства государя, который в любой момент мог изменить «правила игры», что мы неоднократно наблюдали в предыдущей истории отечества. Правила землепользования подстраивались под требования дня, будь то ликвидация удельных княжеств, наложение опалы на неугодных сановников, изъятие монастырских земель.
На этот раз они, кажется, были упорядочены.
Царь распоряжался государственными землями для решения стратегических задач государства, дворцовыми землями – для содержания царского двора, своими личными – для удовлетворения своих личных нужд.
Бояре получили подтверждение своих прав на наследственные родовые вотчины и вотчины, дарованные Василием Шуйским за участие в войне с Болотниковым и Тушинским вором. Кроме того, за «тушинцами», перешедшими на сторону национальной армии, признавались неотъемлемыми права даже на вотчины, полученные от Лжедмитрия. И наконец, Уложение закрепило вотчинное право на земли, отнятые у приверженцев Тушинского вора и перераспределенные между патриотами, освобождавшими Московское царство от польских интервентов и своих доморощенных «лихих людей».
Поместье, как известно, давалось служилому «для прокорма» на время его службы государю и не могло быть передано по наследству, продано или обменено на другое. Земский собор пошел навстречу тем помещикам, которые подготовили себе замену на военной службе. В этом случае поместье наследовал сын, младший брат или племянник умершего дворянина. Послабление было сделано и в обмене поместьями, однако их можно было поменять лишь при условии, что площадь обмениваемых поместий приблизительно равная.
Естественно, что боярам и помещикам земля была нужна не сама по себе, а населенная сельскохозяйственными работниками. Прошло уже более сорока лет с тех первых злополучных «заповедных лет», в течение которых крестьянам не разрешалось переходить от одного землевладельца к другому. За это время выросло два поколения людей – людей терпеливых и не «бунташных», поэтому землевладельцам показалось, что они с помощью царя вполне могли бы, не опасаясь внутренней смуты, окончательно закрепить крестьян за землей. И Собор сделал это, законодательно учредив крепостное право. Отныне отменялся срок давности на розыск и возвращение беглых крестьян. Одновременно ужесточалась ответственность помещиков, укрывающих у себя беглых. За каждый год укрывательства каждого беглого крестьянина помещик должен был заплатить 10-рублевый штраф.
Но внешне крестьянин оставался свободным: он был субъектом, а не объектом права, владел движимым имуществом, мог заключать хозяйственные сделки, возбуждать дело в суде и принимать в нем участие. Ему принадлежал выращенный им урожай, за «бесчестие» ему полагалась компенсация, хоть и самая низкая – один рубль.
Ко времени издания Соборного уложения городское население Московского царства уже имело свою «табель о рангах», Уложение ее только сформулировало и закрепило. О степени значимости того или иного горожанина можно было судить по сумме компенсации, которая ему выплачивалась за оскорбление чести. Наверху этой пирамиды находились «именитые люди» – Строгановы, владевшие огромными территориями на Урале и в Западной Сибири со всевозможными промыслами. Их «бесчестие» стоило бы обидчику 100 рублей, огромная по тем временам сумма. За «именитыми людьми» шли «гости», или богатейшие оптовые купцы, чья честь оценивалась в 50 рублей. Далее следовали богатые купцы, члены так называемой гостиной сотни, которые, в свою очередь, делились на три слоя, различающиеся своим богатством, а соответственно, и суммами возмещения за «бесчестие» – 20, 15 и 10 рублей. Промежуточное положение между посадскими и «гостиной сотней» занимала сотня «суконная», тоже подразделяющаяся на три категории, с суммой возмещения в 15, 10 и 5 рублей. Все эти купцы и промышленники, как правило, жили в Москве и имели свое представительство в Земском соборе. Налогов они не платили. Их участие в формировании доходных статей бюджета состояло в том, что им периодически приходилось выполнять тяжелые казенные поручения, занимая должности голов или целовальников таможен, кружечных дворов, или осуществлять продажу казенных товаров на ярмарках. При этом они несли материальную ответственность в случае недополучения ожидаемой прибыли.
А теперь посадские – поденщики, ремесленники, мелкие торговцы, то есть основная часть городского населения, несущая всю тяжесть городских сборов и повинностей в пользу государственной казны, на содержание стрельцов и ямских станций, а также на другие нужды города. Как «гостиная» и «торговая» сотни, посадские, или мещане, в зависимости от их материального положения делились на три категории и согласно шкале возмещения за оскорбление чести могли получить компенсацию в 7, 6 и 5 рублей.
Их положение мало отличалось от положения крепостных крестьян. Как и крестьяне, они были накрепко приписаны к своему посаду и не могли сменить место жительства, продать или заложить свой дом и земельный надел. Бегство из посада каралось избиением кнутом и ссылкой в Сибирь. Таким образом закреплялось главное предназначение посадского люда – нести «тягло». Однако если за неплатежеспособного крестьянина причитающиеся с него подати в казну выплачивал помещик, то подати, недополученные с посадского, раскладывались на других членов общины, что вызывало недовольство городского населения. Поэтому основным требованием «черного» посадского люда, поддержанным правительством боярина Морозова, стало возвращение всех городских земель в собственность государства и обложение налогами всех проживающих там домовладельцев. Так в Уложении появилась статья, провозгласившая, что впредь «больше не будет иных слобод ни в Москве, ни в провинциальных городах, кроме как государственных».
Посадские люди не имели своего представительства в Земском соборе, поэтому все свои вопросы они могли решать, а во времена царя Алексея Михайловича и решали, через челобитные. Но если и «челобитье» оставалось без реагирования, то в запасе у них было последнее, но действенное средство – бунт.
Х—XV главы Уложения были посвящены судоустройству и судопроизводству. Похоже, это был самый неудачный раздел свода законов, так как передача судебных функций исключительно в ведение московских приказов абсолютно ликвидировала роль выборных губных старост, учрежденных в свое время в качестве амортизирующего механизма от воеводского самоуправства на местах, и открыла дорогу еще большим злоупотреблениям. Отныне потерпевший от беззакония человек мог искать защиту только в Москве, что было сопряжено с посулами, большими затратами на прожитье и «московской волокитой», продолжавшей господствовать в приказной системе Московского царства. В результате подданные вместо правосудия получили круговую поруку продажных судейских чиновников и убедительный довод адресовать свои претензии за творящиеся безобразия не только местному воеводе, но и центральной власти, что провоцировало мятежи и беспорядки.
И все же нужно отдать должное Уложению за то, что оно хоть и декларативно, но провозгласило принцип равенства в отправлении правосудия для всех людей, невзирая на их чины, и необходимость предварительного расследования по делам, где могла быть применена смертная казнь.
Однако на этом законотворческая деятельность правительства Алексея Михайловича не заканчивалась. Осознавая необходимость перемен во внутренней жизни царства и следуя за практикой хозяйственной деятельности разных слоев общества, им было издано еще более 600 так называемых Новоуказных статей по самым различным отраслям права, и в первую очередь по таможенным, торговым, «татебным, разбойным и убийственным» делам.
В рамках этих Новоуказных статей был решен и вопрос о внешней торговле. По челобитной русского купечества иностранные «гости» были лишены ранее предоставленных льгот и привилегий. Впредь им была запрещена розничная торговля на территории всего царства, а оптовая торговля ограничивалась лишь Москвой, Астраханью и Архангельском. Примечательна и налоговая политика. В относительно мирные годы, как бы сейчас сказали, «налог на добавленную стоимость» в торговле составлял всего лишь пять процентов.
Некоторое время назад мы уже упоминали об истории украинского казачества. Настало время остановиться на этом вопросе подробнее. Известно, что в начале XVII века украинские казаки не были союзниками своих братьев-великороссов. Хуже того, в русско-польском конфликте они выступали на стороне Речи Посполитой. Запорожцы были в составе войск Лжедмитрия I, вторгавшихся на территорию Московии, поддерживали Тушинского вора и осаждали Смоленск вместе с Сигизмундом III. После восшествия Михаила Федоровича на престол они самостоятельно или вкупе с атаманом Лисовским совершали рейды по всем внутренним областям Русского государства, сея смерть и разрушение. В 1618 году запорожцы под предводительством гетмана Сагайдачного, известного по его смелому морскому походу на Крым в 1616 году, поддерживали кронпринца Владислава в его попытке овладеть Москвой и Троице-Сергиевой лаврой.
Но закончилась война, подписано Деулинское перемирие – и «запорожское лыцарство» оказалось никому не нужным, за исключением разве что панов, арендаторов и их собственных бедных крестьянских хозяйств. Казакам же, отвыкшим от каждодневного крестьянского труда, хотелось остаться в числе служилых людей, то есть быть зачисленными в казацкое сословие и получать государственное содержание. Но Корона[7] не могла позволить себе такую «роскошь» и вынуждена была ограничить реестровое казачье войско одной тысячей человек, преимущественно из числа мелкой украинской шляхты и зажиточных крестьян. В этих условиях энергия людей, вернувшихся с войны или из разбойничьего набега, должна была во что-то вылиться, и она вылилась в открытый мятеж, на усмирение которого потребовалось мобилизовать самого Жолкевского с его войском. Правда, обошлось без кровопролития. 17 октября 1619 года Сагайдачный и старшины согласились на компромиссное решение: число реестровых казаков увеличилось до трех тысяч, а что касается остальных, то их пообещали поверстать в случае, если они разойдутся по домам.
Здесь следует напомнить, что реестровое казачество берет свое начало еще со времен Стефана Батория, сумевшего перенацелить энергию украинской «черни» с набегов на турецкие владения на братоубийственную войну с «московитами» для упрочения своего положения на польском престоле. Попасть украинскому крестьянину в этот реестр означало большую жизненную удачу. С этого момента крестьянин зачислялся в служилое сословие с выплатой «от короны» определенного жалованья из средств, собираемых с других крестьян-земледельцев, не удостоившихся такой чести. Но главная привилегия, которой пользовался реестровый казак, было то, что его семья наделялась земельным участком и освобождалась от выплаты всяких податей и несения многочисленных повинностей. Таким образом он становился вольным землепашцем. Каждый казак приписывался к определенному полку, создаваемому по территориальному принципу (Черкасский, Каневский, Белоцерковский, Корсунский, Чигиринский, Переяславский). В мирное время он занимался своими хозяйскими делами, но если возникала какая-то внешняя или внутренняя угроза безопасности Речи Посполитой, то он на своем коне и со своим вооружением становился в строй под команду своего сотника, который подчинялся соответствующему полковнику, а тот, в свою очередь, – гетману, назначаемому польским королем. Из вышесказанного мы видим, что уже в самом принципе создания городского украинского казачества было заложено межсословное противопоставление казаков и крестьян, проживающих в одних и тех же селах.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента