Страница:
Со всей округи везли ему муку-крупчатку даже из Семипалатинска, Славгорода, других мест Алтая и Казахстана, и он, умелый хлебопек, делал крендели и сушки, в печи. А около нее он сделал все удобства: яму, чтобы не наклоняться, полки для полуфабрикатов и готовых изделий. По времени договора приезжали заказчики и забирали товар. Потом его пригласили, и он работал в общественной пекарне. Выделывал он овчины, красил их, кроил и шил шубы. Трудно представить дело, которое бы он не мог бы делать или освоить. Я была всегда с ним рядом и все запоминала, как и что делается. Это великая истина – ребенка воспитывать своим примером через обучение труду с самого раннего детства. Никогда не надо отталкивать ребенка от себя, когда он интересуется тем, что вы делаете.
Старшая сестра Катя, 1908 года рождения, работала в колхозе «Новый путь» няней в яслях, потом она окончила курсы материнства и младенчества в г. Новосибирске. По их окончании работала заведующей дошкольными учреждениями всю свою жизнь, только во время войны с 1941 по 1945 год работала инструктором в райкоме ВКП (б).
Мой брат Алексей, 1910 года рождения, никак не хотел учиться, окончил только 4 класса, но страстно любил лошадей. Как рассказывала мама, пойдет он в школу, а сам уйдет в нашу конюшню, сядет неприметный в уголок и глядит на нашу лошадь, а когда образовались колхозы, стал конюхом, чтобы быть рядом с любимицей. А когда нашу лошадь по возрасту передали из колхоза в школу, он ушел конюхом в школу. В 1935 году он женился, в 1936 году родился у него сын Виталий, в 1938-м – Владимир, в 1940-м – дочь Вера. Воевал в Финскую войну. Когда он вернулся с нее, много рассказывал, а больше всего меня поразило, и чему я не поверила, это то, что ему приходилось спать на снегу, только когда сама научилась этому и многому другому солдатскому делу, только тогда и поверила. Он добровольно, с благословения мамы, пошел в 1941 году на фронт и пропал без вести, мама с папашей взяли на себя всю тяжесть заботы о его семье. Жена его, Шура, работала уборщицей и не смогла бы осилить прокормить, одеть и обуть троих детей. Помогала в этом и моя сестра Катя. Семья была дружной, воспитанной. Кто тогда говорил о гуманизме и правах человека? Наверно, не говорили, потому что гуманизм реально жил в душах людей, общинных по своему устройству. Говорят всегда о том, чего у самого не хватает. И права тогда брали себе те, что соответствовали своим обязательствам.
Сестра Мария, 1916 года рождения, окончив в Волчихе школу крестьянской молодежи, по направлению колхоза поступила в медицинский институт в г. Омске. Затем там же вышла замуж за лезгина Муратханова, которого мы звали не иначе как Женя, не окончив института. Это был очень порядочный человек. Она уехала с мужем в Алма-Ату. А потом они переехали в Кисловодск к его матери, где она и прожила до августа 2002 года.
Я же в семье была самой маленькой, все меня так или иначе баловали. Росла я своенравной девчонкой. Маленькую меня баловал особенно брат, который каждый вечер со мной занимался физкультурой (если это можно назвать так). Изгибал меня всячески, я лежа могла загнуть ноги за голову, делать мостик, стоять на руках, и в школе, когда делали пирамиды, на моем животе стояли другие дети с флажками. Это оказалось в моей жизни не лишним. Нам ничего не стоило бегать по зимним улицам босиком, и вроде не болели. Характер был настойчивый, всегда добивались своего.
Моя мама Федора Марковна с внуками Аней и Сережей.
Мой отец Иван Пантелеевич Гриднев с внуком Сергеем
Вспоминается один случай. Родители на корове поехали в другое село в гости к дяде, которого я очень любила, а родители меня не взяли, поехали без меня, а я вслед бегу и реву, со зла вслед кричу: «черти!», «черти!». Ну а это в нашей семье не только не позволялось, но и строго наказывалось за слово «черт». Мама за это сказала: «Снимай новое платье, будешь ходить голой». Конечно, платье-то было новое, жалко было снимать, но я его сняла, бросила на дорогу и голая бежала за ними и ревела до заикания. А было мне всего 4–5 лет. Родители остановились, подняли платье, а я даже разговаривать не могла, но радости не было конца – ведь взяли! Добилась! Вот я тогда и поняла (ребенок!), что если захочешь, то всего можно добиться. Зато какая радость, по приезде к дяде меня ждал сюрприз. Дядя Гриша меня взял на руки и понес в сарай, а когда мы вошли, на его плечо сел филин, но небольшой, его дядя подобрал с больной ножкой и вылечил. Я была в восторге. А про себя думала: вот не взяли бы – я и не увидела бы филина. С этим я вошла в сознательную жизнь. В эти же годы или чуть старше я умудрилась сходить в школу с инспекцией успеваемости моей сестры Марии. Так и было, зашла в класс, учитель спрашивает:
– Что девочка тебе? Учиться пришла?
– Нет, – отвечаю, – я пришла спросить о том, как наша Манька учится.
Жили не так, как сейчас. Керосин привозили, не всегда давали всем, только членам потребкооперации понемногу. Чаще мой брат щипал лучину, и под этот свет мама пряла пряжу. Потом уже стали давать электрический свет на 2 – 3 часа по вечерам. Потом добавили еще час, еще час…. Затем и радио провели. Вот тут народ воспрянул, даже тот, кто не верил Советской власти, убедился, что эта власть – для людей. Но были люди, которые по своему характеру или по своему интересу вредили хорошим делам. Репрессированный в те годы – сейчас герой. И он, и его дети получают больше привилегий, чем дети моего брата, погибшего в войну.
А они дети и внуки тех кулаков и подкулачников, что явно мешали строительству социализма, подъему качества жизни и культуры народа. А ведь и так они получили образование, жили как все, а кое-кто, как началась война, перебегали к немцам, пользуясь прошлым дедов и отцов. Я это доподлинно знаю.
Изотова П.А. (первая справа во втором ряду) с Луначарским А.В. и Крупской Н.К.
Мой старший друг Изотова Прасковья Алексеевна
Я в 1940 г. – учительница с подругой Лелей
Вот один пример.
В соседях у нас жил и Лопины. Отецбыл председателем колхоза «Новый путь», считался партизаном Гражданской войны. А моя мама говорила, что он не воевал, а, пользуясь своим положением, растащил добро купца Чернова, который держал большой магазин (здание и сейчас цело), склады кирпичные. Итак, Лопин был председатель, Чупахин – заместитель, а Кощин, наш сват, был счетоводом. Они вели двойную бухгалтерию. Так, они не все трудодни засчитывали при выдаче. Моя сестра Мария тогда работала в колхозе, а учитывали лишь 50 % трудодней. Вот эту тройку и осудили как врагов народа, репрессировали. Мне было тогда лет 14–15, а Зоя Лопина была мне подружкой (и сейчас осталась). Зимой я пришла к ней, она сидела на печи, и я залезла к ней. Она мне рассказала, что ночью приходили энкавэдэшники, описали все и скоро должны приехать забирать. А в горнице сложены посуда-хрусталь, синяя посуда (потом узнала, что это «кобальт»), шубы дорогие, шапки, овчинные шубы, большие рулоны ткани и т. д. Приехало много подвод, розвальни, и из завозни стали грузить мешки с мукой и еще с чем-то, не знаю, квадратные куски мороженого мяса, сала, пакеты масла и т. д. Воттак они жили, а люди недополучали по трудодням, да и от государства они прятали. А сейчас такие и их дети с пеной у рта кричат о ГУЛАГе.
Да если бы не очистили перед войной страну от этих подонков, мы бы не только не победили, а просто бы перемерли. А страна уже тогда бы престала быть великой державой, а стала бы как сейчас, распроданной и расчлененной усилиями бухариных, Зиновьевых, блюхеров, предков Горбачевых, ельциных, Шапошниковых и иже с ними Хакамад.
Спасибо тов. Сталину!
И я продолжала расти, развиваться, понимать «что такое хорошо и что такое плохо».
О духовности. Сейчас говорят, что революция 17-го года уничтожала и закрывала церкви. Неправда! У нас была хорошая церковь, и я маленькой, и потом, став побольше, ходила в нее, мне нравилось смотреть на вышивки и оклады вокруг икон. Выпрашивала у родителей нитки и старалась воспроизвести всю эту красоту. Я очень рано вышивала, рисовала и вязала. Мне отец сделал маленькую прялку, и я была в восторге, стараясь вместе с мамой прясть, не всегда получалось, но я старалась. Мама посещала церковь, и я с ней. А отец был против попов. Говорил маме: «Бог везде, молись, исполняй добрые дела, он все зачтет, но деньги, которые я потом зарабатывал, носить долгогривому пьянице-попу не смей!» Сам он верил в бога, молился дома до обеда и после. Меня учил «Отче наш…», «Сею, сею, просеваю, с новым годом поздравляю!» Приход в церкви стал уменьшаться, поп бросил церковь. Здание было просторное, и сделали в нем столовую. Духовность– в добрых деяниях.
К этому времени я училась в 9-м классе. С первого класса мы вместе учились и дружили с Раей Русаковой. В конце учебного года приезжают из Рубцовска агитаторы и приглашают туда на курсы учителей и медсестер. На учителя начальных классов нужно было учиться 3 месяца, на медсестру дольше. Я записалась на курсы учительниц, Рая-медсестер. Я закончила их и стала учить людей, даже старше себя, грамоте в начальных классах.
Война
Солдат есть солдат
Первый бой
Снайпер
Старшая сестра Катя, 1908 года рождения, работала в колхозе «Новый путь» няней в яслях, потом она окончила курсы материнства и младенчества в г. Новосибирске. По их окончании работала заведующей дошкольными учреждениями всю свою жизнь, только во время войны с 1941 по 1945 год работала инструктором в райкоме ВКП (б).
Мой брат Алексей, 1910 года рождения, никак не хотел учиться, окончил только 4 класса, но страстно любил лошадей. Как рассказывала мама, пойдет он в школу, а сам уйдет в нашу конюшню, сядет неприметный в уголок и глядит на нашу лошадь, а когда образовались колхозы, стал конюхом, чтобы быть рядом с любимицей. А когда нашу лошадь по возрасту передали из колхоза в школу, он ушел конюхом в школу. В 1935 году он женился, в 1936 году родился у него сын Виталий, в 1938-м – Владимир, в 1940-м – дочь Вера. Воевал в Финскую войну. Когда он вернулся с нее, много рассказывал, а больше всего меня поразило, и чему я не поверила, это то, что ему приходилось спать на снегу, только когда сама научилась этому и многому другому солдатскому делу, только тогда и поверила. Он добровольно, с благословения мамы, пошел в 1941 году на фронт и пропал без вести, мама с папашей взяли на себя всю тяжесть заботы о его семье. Жена его, Шура, работала уборщицей и не смогла бы осилить прокормить, одеть и обуть троих детей. Помогала в этом и моя сестра Катя. Семья была дружной, воспитанной. Кто тогда говорил о гуманизме и правах человека? Наверно, не говорили, потому что гуманизм реально жил в душах людей, общинных по своему устройству. Говорят всегда о том, чего у самого не хватает. И права тогда брали себе те, что соответствовали своим обязательствам.
Сестра Мария, 1916 года рождения, окончив в Волчихе школу крестьянской молодежи, по направлению колхоза поступила в медицинский институт в г. Омске. Затем там же вышла замуж за лезгина Муратханова, которого мы звали не иначе как Женя, не окончив института. Это был очень порядочный человек. Она уехала с мужем в Алма-Ату. А потом они переехали в Кисловодск к его матери, где она и прожила до августа 2002 года.
Я же в семье была самой маленькой, все меня так или иначе баловали. Росла я своенравной девчонкой. Маленькую меня баловал особенно брат, который каждый вечер со мной занимался физкультурой (если это можно назвать так). Изгибал меня всячески, я лежа могла загнуть ноги за голову, делать мостик, стоять на руках, и в школе, когда делали пирамиды, на моем животе стояли другие дети с флажками. Это оказалось в моей жизни не лишним. Нам ничего не стоило бегать по зимним улицам босиком, и вроде не болели. Характер был настойчивый, всегда добивались своего.
Моя мама Федора Марковна с внуками Аней и Сережей.
Мой отец Иван Пантелеевич Гриднев с внуком Сергеем
Вспоминается один случай. Родители на корове поехали в другое село в гости к дяде, которого я очень любила, а родители меня не взяли, поехали без меня, а я вслед бегу и реву, со зла вслед кричу: «черти!», «черти!». Ну а это в нашей семье не только не позволялось, но и строго наказывалось за слово «черт». Мама за это сказала: «Снимай новое платье, будешь ходить голой». Конечно, платье-то было новое, жалко было снимать, но я его сняла, бросила на дорогу и голая бежала за ними и ревела до заикания. А было мне всего 4–5 лет. Родители остановились, подняли платье, а я даже разговаривать не могла, но радости не было конца – ведь взяли! Добилась! Вот я тогда и поняла (ребенок!), что если захочешь, то всего можно добиться. Зато какая радость, по приезде к дяде меня ждал сюрприз. Дядя Гриша меня взял на руки и понес в сарай, а когда мы вошли, на его плечо сел филин, но небольшой, его дядя подобрал с больной ножкой и вылечил. Я была в восторге. А про себя думала: вот не взяли бы – я и не увидела бы филина. С этим я вошла в сознательную жизнь. В эти же годы или чуть старше я умудрилась сходить в школу с инспекцией успеваемости моей сестры Марии. Так и было, зашла в класс, учитель спрашивает:
– Что девочка тебе? Учиться пришла?
– Нет, – отвечаю, – я пришла спросить о том, как наша Манька учится.
Жили не так, как сейчас. Керосин привозили, не всегда давали всем, только членам потребкооперации понемногу. Чаще мой брат щипал лучину, и под этот свет мама пряла пряжу. Потом уже стали давать электрический свет на 2 – 3 часа по вечерам. Потом добавили еще час, еще час…. Затем и радио провели. Вот тут народ воспрянул, даже тот, кто не верил Советской власти, убедился, что эта власть – для людей. Но были люди, которые по своему характеру или по своему интересу вредили хорошим делам. Репрессированный в те годы – сейчас герой. И он, и его дети получают больше привилегий, чем дети моего брата, погибшего в войну.
А они дети и внуки тех кулаков и подкулачников, что явно мешали строительству социализма, подъему качества жизни и культуры народа. А ведь и так они получили образование, жили как все, а кое-кто, как началась война, перебегали к немцам, пользуясь прошлым дедов и отцов. Я это доподлинно знаю.
Изотова П.А. (первая справа во втором ряду) с Луначарским А.В. и Крупской Н.К.
Мой старший друг Изотова Прасковья Алексеевна
Я в 1940 г. – учительница с подругой Лелей
Вот один пример.
В соседях у нас жил и Лопины. Отецбыл председателем колхоза «Новый путь», считался партизаном Гражданской войны. А моя мама говорила, что он не воевал, а, пользуясь своим положением, растащил добро купца Чернова, который держал большой магазин (здание и сейчас цело), склады кирпичные. Итак, Лопин был председатель, Чупахин – заместитель, а Кощин, наш сват, был счетоводом. Они вели двойную бухгалтерию. Так, они не все трудодни засчитывали при выдаче. Моя сестра Мария тогда работала в колхозе, а учитывали лишь 50 % трудодней. Вот эту тройку и осудили как врагов народа, репрессировали. Мне было тогда лет 14–15, а Зоя Лопина была мне подружкой (и сейчас осталась). Зимой я пришла к ней, она сидела на печи, и я залезла к ней. Она мне рассказала, что ночью приходили энкавэдэшники, описали все и скоро должны приехать забирать. А в горнице сложены посуда-хрусталь, синяя посуда (потом узнала, что это «кобальт»), шубы дорогие, шапки, овчинные шубы, большие рулоны ткани и т. д. Приехало много подвод, розвальни, и из завозни стали грузить мешки с мукой и еще с чем-то, не знаю, квадратные куски мороженого мяса, сала, пакеты масла и т. д. Воттак они жили, а люди недополучали по трудодням, да и от государства они прятали. А сейчас такие и их дети с пеной у рта кричат о ГУЛАГе.
Да если бы не очистили перед войной страну от этих подонков, мы бы не только не победили, а просто бы перемерли. А страна уже тогда бы престала быть великой державой, а стала бы как сейчас, распроданной и расчлененной усилиями бухариных, Зиновьевых, блюхеров, предков Горбачевых, ельциных, Шапошниковых и иже с ними Хакамад.
Спасибо тов. Сталину!
И я продолжала расти, развиваться, понимать «что такое хорошо и что такое плохо».
О духовности. Сейчас говорят, что революция 17-го года уничтожала и закрывала церкви. Неправда! У нас была хорошая церковь, и я маленькой, и потом, став побольше, ходила в нее, мне нравилось смотреть на вышивки и оклады вокруг икон. Выпрашивала у родителей нитки и старалась воспроизвести всю эту красоту. Я очень рано вышивала, рисовала и вязала. Мне отец сделал маленькую прялку, и я была в восторге, стараясь вместе с мамой прясть, не всегда получалось, но я старалась. Мама посещала церковь, и я с ней. А отец был против попов. Говорил маме: «Бог везде, молись, исполняй добрые дела, он все зачтет, но деньги, которые я потом зарабатывал, носить долгогривому пьянице-попу не смей!» Сам он верил в бога, молился дома до обеда и после. Меня учил «Отче наш…», «Сею, сею, просеваю, с новым годом поздравляю!» Приход в церкви стал уменьшаться, поп бросил церковь. Здание было просторное, и сделали в нем столовую. Духовность– в добрых деяниях.
К этому времени я училась в 9-м классе. С первого класса мы вместе учились и дружили с Раей Русаковой. В конце учебного года приезжают из Рубцовска агитаторы и приглашают туда на курсы учителей и медсестер. На учителя начальных классов нужно было учиться 3 месяца, на медсестру дольше. Я записалась на курсы учительниц, Рая-медсестер. Я закончила их и стала учить людей, даже старше себя, грамоте в начальных классах.
Война
В начале летних каникул 1941 года мы с мамой поехали в город Алма-Ату к моей сестре Марии. Летом всякий город красив, но Алма-Ата-особенно. В любую жару там прохлада от арыков, фруктовых деревьев, цветы необыкновенной красоты благоухают. Прекрасный город и много русских, впечатление такое, что это город русский (прежде Алма-Ата – русская крепость Верный, аванпост России против английской колонизации Средней Азии), а казахи, как друзья – добрые гости в нем, дай народ казахи дружелюбный.
22 июня 1941 года утром моя сестра пригласила меня в центральный городской парк поразвлекаться, а мама в это время приболела и лежала в больнице. Мы поехали трамваем. Приехали в этот чудесный уголок города. Все для меня было необыкновенным, я впервые в жизни видела обилие цветов, причудливые деревья, необыкновенных животных и птиц. И вот заметили, что музыка, не теперешняя какофония, а мелодичная, очень гармонировавшая с природным благолепием, стихла, мы прошли по аллее и увидели толпу людей у столба с репродуктором. Стали слушать… «Война!» И люди, ранее выглядевшие счастливыми, веселыми, стали строгими, посерели и толпой пошли к выходу. Мы тоже пошли за толпой молча, только ишаки, нарушив всеобщую тишину, вдруг заревел и в один голос «И-a, и-a!», было 16 часов, их время…
Фротновая подруга Клава Кряжева (Шиляева)
Фронтовой друг Владислав Михайлов (теперь профессор)
Тамара Неси на (Удот) с дочкой Таней
Пошли к маме, и ей мы не хотели говорить о войне, но она уже знала. Стала она проситься домой в Волчиху, где был ее сын и его трое малых детей. А она знала, что отсиживаться в тылу он не будет, хоть и повоевал уже в Финскую кампанию. Через неделю мы с мамой поехали в Волчиху, а Алеша уже ушел на фронт добровольцем в первые дни. Потом из-под Москвы написал маме письмо, врезались в память слова «мама, береги моих детей». Было ему 31 год, детям 5,3 и 1 год. Родители и старшая сестра взяли на себя весь груз, помогал воспитывать детей и сын старшей сестры Кощин Вася, 1928 года, катал их на санках в ясли и обратно.
По приезде из Алма-Аты меня взяли на работу в РайОНО инспектором политпросветработы. Здание находилось рядом с домом культуры.
Пришла весна 1942 года. Ко мне зашла секретарь райкома комсомола Завгородняя Матрена Емельяновна, и мы вместе пошли в клуб, а в клубе заседала комиссия военкомата, шел набор девушек в армию. Одна из девушек не хотела идти на фронт и плакала. Я попросила военкома взять меня вместо нее, а он мне:
– Ты же не окончила курсы сандружины.
– Я смогу, – говорю, – перевязать, вытащить с поля боя раненого, да и подруга моя здесь, Рая Русакова, она мне поможет, умоляю, возьмите.
– Пиши, – сказал военком, – заявление, а секретарь райкома пусть заверит.
Итак, меня зачислили, и завтра утром сбору военкомата. Я на крыльях вылетела из клуба, мне встретилась моя сестра Катя, я ей сообщила новость.
– Ты с ума сошла! – услышала от сестры.
– Ты коммунист и не имеешь права так говорить, весь народ сходит с ума и рвется защищать свою Родину, – такой был мой ответ.
– А как же мама? – говорит она.
– Я ей скажу, что еду на военный завод.
Так и заключили договор-заговор и уговорили маму.
В этот вечер у Раи Русаковой была истоплена баня, и мы мылись, и с нами мылись двое девушек, которые шли уже вторично, после ранения, и рассказывали фронтовые страсти, а у меня в глубине зародилось и окрепло: «Вы же живые остались, не всех же убивают, и мы выживем».
22 июня 1941 года утром моя сестра пригласила меня в центральный городской парк поразвлекаться, а мама в это время приболела и лежала в больнице. Мы поехали трамваем. Приехали в этот чудесный уголок города. Все для меня было необыкновенным, я впервые в жизни видела обилие цветов, причудливые деревья, необыкновенных животных и птиц. И вот заметили, что музыка, не теперешняя какофония, а мелодичная, очень гармонировавшая с природным благолепием, стихла, мы прошли по аллее и увидели толпу людей у столба с репродуктором. Стали слушать… «Война!» И люди, ранее выглядевшие счастливыми, веселыми, стали строгими, посерели и толпой пошли к выходу. Мы тоже пошли за толпой молча, только ишаки, нарушив всеобщую тишину, вдруг заревел и в один голос «И-a, и-a!», было 16 часов, их время…
Фротновая подруга Клава Кряжева (Шиляева)
Фронтовой друг Владислав Михайлов (теперь профессор)
Тамара Неси на (Удот) с дочкой Таней
Пошли к маме, и ей мы не хотели говорить о войне, но она уже знала. Стала она проситься домой в Волчиху, где был ее сын и его трое малых детей. А она знала, что отсиживаться в тылу он не будет, хоть и повоевал уже в Финскую кампанию. Через неделю мы с мамой поехали в Волчиху, а Алеша уже ушел на фронт добровольцем в первые дни. Потом из-под Москвы написал маме письмо, врезались в память слова «мама, береги моих детей». Было ему 31 год, детям 5,3 и 1 год. Родители и старшая сестра взяли на себя весь груз, помогал воспитывать детей и сын старшей сестры Кощин Вася, 1928 года, катал их на санках в ясли и обратно.
По приезде из Алма-Аты меня взяли на работу в РайОНО инспектором политпросветработы. Здание находилось рядом с домом культуры.
Пришла весна 1942 года. Ко мне зашла секретарь райкома комсомола Завгородняя Матрена Емельяновна, и мы вместе пошли в клуб, а в клубе заседала комиссия военкомата, шел набор девушек в армию. Одна из девушек не хотела идти на фронт и плакала. Я попросила военкома взять меня вместо нее, а он мне:
– Ты же не окончила курсы сандружины.
– Я смогу, – говорю, – перевязать, вытащить с поля боя раненого, да и подруга моя здесь, Рая Русакова, она мне поможет, умоляю, возьмите.
– Пиши, – сказал военком, – заявление, а секретарь райкома пусть заверит.
Итак, меня зачислили, и завтра утром сбору военкомата. Я на крыльях вылетела из клуба, мне встретилась моя сестра Катя, я ей сообщила новость.
– Ты с ума сошла! – услышала от сестры.
– Ты коммунист и не имеешь права так говорить, весь народ сходит с ума и рвется защищать свою Родину, – такой был мой ответ.
– А как же мама? – говорит она.
– Я ей скажу, что еду на военный завод.
Так и заключили договор-заговор и уговорили маму.
В этот вечер у Раи Русаковой была истоплена баня, и мы мылись, и с нами мылись двое девушек, которые шли уже вторично, после ранения, и рассказывали фронтовые страсти, а у меня в глубине зародилось и окрепло: «Вы же живые остались, не всех же убивают, и мы выживем».
Солдат есть солдат
Вот уже утро, 12 апреля, днем уже хорошо подтаивало, а с утра подморозило, мы явились. Собрались и родные, меня провожали мама и сестра. Собрались все. Военком сказал нам напутственное слово, пожелал возвращения с победой, моя мама здесь поняла, на какой я завод еду, на фронт. Но все равно благословила.
Подъехал на розвальнях дядя Федя, детдомовский конюх, сложили мы свои пожитки в сани и пошли за повозкой, лошадка одна, а нас много: Рая Русакова, Ира Мирзунова, Надя Лог, Лиза Земенкина и другие со мной. Путь лежал на станцию Кулунда через Ключи (районное село). Идти было тяжело, а поэтому по очереди все же садились и на сани. Так добрались до Ключей, сани поменяли на телегу, к нам присоединились Зоя Немцова, Тамара Несина и еще несколько девушек. Забыла фамилии. Добрались до Кулунды. Здесь на вокзале нас распределили прямо по полкам, стоявшим на разных станциях, а некоторых в Славгород, там был штаб нашей теперь, 312 стрелковой сибирской дивизии и санитарный батальон. Мы с Раей, Тамарой, Ирой, Лизой, Надей и другими девушками попали в 1083-й стрелковый полк. Прибыли на станцию Бурла, где находился этот полк, поселили в какой-то избе, мы поспали, на второй день переодели и отправили наши вещи домой. К нам присоединились еще девочки Валя Быкова, Маша Саблина, Клава Кряжева.
Пришел комиссар полка Носенко Емельян Иванович. Душа полка, так звали его солдаты, и он стал нашим советчиком и заступником. Вначале построил, познакомился, объяснил ситуацию и предназначение санинструктора роты, батальона, где расположены они по отношению к врагу. Прямо было сказано, что будем участвовать в боях, а поэтому: «Прошу вас, – сказал он, – сначала подумайте и сделайте шаг вперед, кто хочет в роту?» Я сорвалась первой, за мной Рая, Ира, Тамара и все остальные, никто не струсил. Отобрали для роты, остальных распределили в батальоны. С Раей мы были разлучены, отправлены в разные роты, но часто виделись. Я солдат, она – сержант, как медсестра. Солдатам платили, как помню, 10 рублей (на базаре столько стоило одно яйцо), ей, наверно, намного больше, так как она все время деньгами делилась, а кушать все время хотелось.
Закончили формирование в июне, погрузились в эшелоны и поехали в село Данилово Ярославской области, поселили в какой-то дом. К нам приехал комиссар Носенко Е. на красивом белом коне, а я с детства люблю лошадей, от брата это. И осмелилась попросить прокатиться на нем, и он разрешил. Я, затаив дыхание, каталась на этом красавце, да за деревню, а там галопом, высота блаженства… И потом, как только приезжал он к нам, хитро улыбался мне и говорил: «Что, еще покататься?» Я молча, утвердительно качаю головой. И опять несколько минут на коне, это было что-то…
А однажды у меня распух палец на ноге, его разрезали, перебинтовали, нашли какую-то галошу, и я так и сидела, старшина же назначает меня дневальной. Ходить я не могу, а девчонки собрались к уже знакомым парням. Они меня уговорили отпустить их на свидание, сказав места, где будут сидеть, чтобы я могла их предупредить, если проверка… И вот сижу я на крылечке, дневалю со своей больной ногой, не дневалю, а прямо дремлю-ночую, и над ухом дежурный как заорет:
– Дневальный где?!
– Я – дневальный!
– Какой ты, мать твою, дневальный! Где личный состав?
Девчонки были недалеко и быстро начали сбегаться, он их построил и давай ругать таки-и-и-ими словами. А меня – на гауптвахту. Гауптвахта – комната при штабе. И вот через дверь я слышу, как комиссар отчитывает этого дежурного за его всякие нехорошие слова:
– Да как вы могли девочкам говорить такие слова?! Они ведь только что от маминой сиськи, они таких слов, что вы наговорили, и не понимают еще. Не могу приказать вам извиниться, но ваша совесть должна это сделать. А дневальную сам отпусти. Мне не положено, я не арестовывал.
Так я побывала на гауптвахте. Что ж, солдат есть солдат.
Затем мы прибыли на окраину города Солнечногорска. Меня удивило, что вокруг Москвы деревни с банями, которые топятся по-черному, и есть дома вообще без бань, и парятся, и моются прямо в русской печке (село Данилово). Крыльцо дома под навесом вместе с коровником, и сами жители с крыльца оправлялись. Для нас, сибиряков, было дико и неприятно. У нас баньки беленькие, скобленые, а туалеты, хоть и на улице, да в отдалении от жилья, как и коровники. А мы-то думали, раз Москва, то… Не думали, что может здесь быть беднота.
Затем нас отправили на Калининский фронт, в бой не вступили, отправили на смоленское направление, благо ноги ходили. А были такие марши, что идем почти сутки, да в основном ночью, спать охота, невмоготу. И научились спать даже на ходу, правда, для этого нужно, чтобы один спал, а другой его держал, а то иногда идем и смотрим – выходит солдат из строя и пошел в сторону, и в поле, в никуда. Это значит, он уснул, и никто этого не заметил. Я шла все время с Клавой Кряжевой, она старше меня была на 4 года и все время меня опекала. Марши были тяжелые, не по асфальту, по 40–50 км с полной выкладкой. Шли дожди, только днем на привалах жгли костры и подогревали мокрую одежду, высыхать она не успевала, ну мы у костра и не сушились, а спали. Просыпаешься оттого, что горячо и нога сжата сапогом, который съежился от тепла, да и шинель прожжена. А тут подъем, снова идем, идем, вот солнышко вышло, деревня, нам разрешили побывать в избах, обсушиться и поспать: рай, все с себя развесили на заборе, а хозяйка одела нас в свою одежду. Мы с Клавой залезли на русскую печь и утонули в блаженстве, в сухом и теплом месте, и выспались. Опять подъем, опять в поход, и ночью где-то идем по болоту, и нам объявили привал. Привал среди кочек. Мы с Клавой стянули до земли несколько мелких березок за верхушки, на них одну шинель, под себя, с головой сверху-другую, надышали и уснули, а березки наши прогнулись, подломились, и мы оказались в воде. Опять мы мокрые, ночь, холодно, отжали то, что называлось шинелями, оделись, и как раз приказ «шагом марш». Вышли из болота на рассвете, идем по лесной дороге и выходим лесом к городу и железнодорожной станции Карманово, Смоленской области.
Подъехал на розвальнях дядя Федя, детдомовский конюх, сложили мы свои пожитки в сани и пошли за повозкой, лошадка одна, а нас много: Рая Русакова, Ира Мирзунова, Надя Лог, Лиза Земенкина и другие со мной. Путь лежал на станцию Кулунда через Ключи (районное село). Идти было тяжело, а поэтому по очереди все же садились и на сани. Так добрались до Ключей, сани поменяли на телегу, к нам присоединились Зоя Немцова, Тамара Несина и еще несколько девушек. Забыла фамилии. Добрались до Кулунды. Здесь на вокзале нас распределили прямо по полкам, стоявшим на разных станциях, а некоторых в Славгород, там был штаб нашей теперь, 312 стрелковой сибирской дивизии и санитарный батальон. Мы с Раей, Тамарой, Ирой, Лизой, Надей и другими девушками попали в 1083-й стрелковый полк. Прибыли на станцию Бурла, где находился этот полк, поселили в какой-то избе, мы поспали, на второй день переодели и отправили наши вещи домой. К нам присоединились еще девочки Валя Быкова, Маша Саблина, Клава Кряжева.
Пришел комиссар полка Носенко Емельян Иванович. Душа полка, так звали его солдаты, и он стал нашим советчиком и заступником. Вначале построил, познакомился, объяснил ситуацию и предназначение санинструктора роты, батальона, где расположены они по отношению к врагу. Прямо было сказано, что будем участвовать в боях, а поэтому: «Прошу вас, – сказал он, – сначала подумайте и сделайте шаг вперед, кто хочет в роту?» Я сорвалась первой, за мной Рая, Ира, Тамара и все остальные, никто не струсил. Отобрали для роты, остальных распределили в батальоны. С Раей мы были разлучены, отправлены в разные роты, но часто виделись. Я солдат, она – сержант, как медсестра. Солдатам платили, как помню, 10 рублей (на базаре столько стоило одно яйцо), ей, наверно, намного больше, так как она все время деньгами делилась, а кушать все время хотелось.
Закончили формирование в июне, погрузились в эшелоны и поехали в село Данилово Ярославской области, поселили в какой-то дом. К нам приехал комиссар Носенко Е. на красивом белом коне, а я с детства люблю лошадей, от брата это. И осмелилась попросить прокатиться на нем, и он разрешил. Я, затаив дыхание, каталась на этом красавце, да за деревню, а там галопом, высота блаженства… И потом, как только приезжал он к нам, хитро улыбался мне и говорил: «Что, еще покататься?» Я молча, утвердительно качаю головой. И опять несколько минут на коне, это было что-то…
А однажды у меня распух палец на ноге, его разрезали, перебинтовали, нашли какую-то галошу, и я так и сидела, старшина же назначает меня дневальной. Ходить я не могу, а девчонки собрались к уже знакомым парням. Они меня уговорили отпустить их на свидание, сказав места, где будут сидеть, чтобы я могла их предупредить, если проверка… И вот сижу я на крылечке, дневалю со своей больной ногой, не дневалю, а прямо дремлю-ночую, и над ухом дежурный как заорет:
– Дневальный где?!
– Я – дневальный!
– Какой ты, мать твою, дневальный! Где личный состав?
Девчонки были недалеко и быстро начали сбегаться, он их построил и давай ругать таки-и-и-ими словами. А меня – на гауптвахту. Гауптвахта – комната при штабе. И вот через дверь я слышу, как комиссар отчитывает этого дежурного за его всякие нехорошие слова:
– Да как вы могли девочкам говорить такие слова?! Они ведь только что от маминой сиськи, они таких слов, что вы наговорили, и не понимают еще. Не могу приказать вам извиниться, но ваша совесть должна это сделать. А дневальную сам отпусти. Мне не положено, я не арестовывал.
Так я побывала на гауптвахте. Что ж, солдат есть солдат.
Затем мы прибыли на окраину города Солнечногорска. Меня удивило, что вокруг Москвы деревни с банями, которые топятся по-черному, и есть дома вообще без бань, и парятся, и моются прямо в русской печке (село Данилово). Крыльцо дома под навесом вместе с коровником, и сами жители с крыльца оправлялись. Для нас, сибиряков, было дико и неприятно. У нас баньки беленькие, скобленые, а туалеты, хоть и на улице, да в отдалении от жилья, как и коровники. А мы-то думали, раз Москва, то… Не думали, что может здесь быть беднота.
Затем нас отправили на Калининский фронт, в бой не вступили, отправили на смоленское направление, благо ноги ходили. А были такие марши, что идем почти сутки, да в основном ночью, спать охота, невмоготу. И научились спать даже на ходу, правда, для этого нужно, чтобы один спал, а другой его держал, а то иногда идем и смотрим – выходит солдат из строя и пошел в сторону, и в поле, в никуда. Это значит, он уснул, и никто этого не заметил. Я шла все время с Клавой Кряжевой, она старше меня была на 4 года и все время меня опекала. Марши были тяжелые, не по асфальту, по 40–50 км с полной выкладкой. Шли дожди, только днем на привалах жгли костры и подогревали мокрую одежду, высыхать она не успевала, ну мы у костра и не сушились, а спали. Просыпаешься оттого, что горячо и нога сжата сапогом, который съежился от тепла, да и шинель прожжена. А тут подъем, снова идем, идем, вот солнышко вышло, деревня, нам разрешили побывать в избах, обсушиться и поспать: рай, все с себя развесили на заборе, а хозяйка одела нас в свою одежду. Мы с Клавой залезли на русскую печь и утонули в блаженстве, в сухом и теплом месте, и выспались. Опять подъем, опять в поход, и ночью где-то идем по болоту, и нам объявили привал. Привал среди кочек. Мы с Клавой стянули до земли несколько мелких березок за верхушки, на них одну шинель, под себя, с головой сверху-другую, надышали и уснули, а березки наши прогнулись, подломились, и мы оказались в воде. Опять мы мокрые, ночь, холодно, отжали то, что называлось шинелями, оделись, и как раз приказ «шагом марш». Вышли из болота на рассвете, идем по лесной дороге и выходим лесом к городу и железнодорожной станции Карманово, Смоленской области.
Первый бой
Первое боевое крещение я получила, как и весь полк и дивизия, 20 августа 1942 года в наступлении на немцев, располагавшихся на опушке леса. До этого еще боя погибла моя лучшая подруга детства Рая Русакова. Ее рота попала в засаду и была обстреляна немецкими автоматчиками, прямо с деревьев, их и называли «кукушки». Сейчас фильм «романтический» сочинили про таких. Рая сразу же приступила к своим обязанностям и перевязывала раненых прямо под обстрелом. Немец, которого сейчас призывают простить, прошил очередью из автомата ее и раненого, которому она оказывала помощь. Посмертно она награждена орденом Отечественной войны I степени. Фронтовой поэт написал в газете:
Со значительными потерями дивизия освободила город Карманово от немцев.
23 августа поступает приказ наступать на Гусаки-Субботино. Сильное сопротивление противника, огневые налеты артиллерии и атаки танков принесли дополнительные потери в людях и технике, вынудили остановиться и прекратить атаки. Начальник политотдела Горемыкин Михаил Григорьевич, находясь в боевых порядках батальона 1079-го полка, личным примером поднял в атаку красноармейцев: «Коммунисты, за мной». Приказ о взятии Гусаки-Субботино был выполнен. Наш полковой комиссар Носенко Е. И. был тяжело ранен, я его вытаскивала и так ревела, думая, кто же теперь будет нас, девчонок, защищать?
Когда шли решительные бои, коммунисты и их вожаки, как наши начальник политотдела дивизии и комиссар полка Носенко Емельян Иванович, а особенно политруки, такие, как наш ротный политрук Малошик, батальонный комиссар Заболотный, всегда шли вперед и вели за собой бойцов, призывая: «Вперед, за Родину! За Сталина!»
После боя за Гусаки-Субботино мы с Верой Бердниковой подали, как и многие бойцы, заявление о приеме нас в ряды ВКП(б). Написали, как и все: «Если погибну, прошу меня считать коммунистом». В феврале 1943 года нас приняли в члены партии.
Я, парторг М. Заболотный и комсорг батальона В. Васин в день моего вступления в партию большевиков.
Нам же предстоял еще страшный бой. Бомбовые удары пикирующих бомбардировщиков, по 30 – 50 самолетов за налет, следовали один за другим. Несмотря на это, к исходу 21 августа 1942 года мы очистили лес от немцев и вышли на южную опушку леса у станции Карманово. Мы, ротные сан дружинницы, вылазили с опушки на открытое место, искали раненых, привязывали к лямкам и тащили в лес, а там другие эвакуировали их дальше, пули свистели рядом, рвались снаряды, но крики раненых указывали долг. Иногда подсунешься под убитого, послушаешь стоны, куда ползти, и лезешь, лезешь за очередным. Стояла жара, воздух пропитался испарениями крови, лившейся рекой. В горле от этого запаха першило. Долго это ощущение не покидало меня, и не хотелось, чтобы кто-то еще испытал такое. Курить тогда стала, чтобы отбить восприятие этого тошнотворного запаха, а не как сейчас курят от развратной моды. Страшный, страстный, страдный, страда, труд-все эти слова русские однопонятные. Страх – не трусость.
Встало утро раннее
Над простором боя.
Кто склонился, раненый,
Нежно над тобою?
У виска пружинится
Завиток шелковый,
Над тобой дружинница —
Рая Русакова.
Перевязка сделана.
Жизнь, боец, с тобою —
Патриотка смелая
Вынесет из боя.
Раненых носила,
Вновь в огонь ходила,
Где ты только, Рая,
Силы находила.
Враг свинцом щетинится.
Чует: в землю ляжет.
Обожгло дружинницу
Подлой пулей вражьей.
Посмотрела Рая
В небо голубое:
«Я и умирая
Не уйду из боя».
Со значительными потерями дивизия освободила город Карманово от немцев.
23 августа поступает приказ наступать на Гусаки-Субботино. Сильное сопротивление противника, огневые налеты артиллерии и атаки танков принесли дополнительные потери в людях и технике, вынудили остановиться и прекратить атаки. Начальник политотдела Горемыкин Михаил Григорьевич, находясь в боевых порядках батальона 1079-го полка, личным примером поднял в атаку красноармейцев: «Коммунисты, за мной». Приказ о взятии Гусаки-Субботино был выполнен. Наш полковой комиссар Носенко Е. И. был тяжело ранен, я его вытаскивала и так ревела, думая, кто же теперь будет нас, девчонок, защищать?
Когда шли решительные бои, коммунисты и их вожаки, как наши начальник политотдела дивизии и комиссар полка Носенко Емельян Иванович, а особенно политруки, такие, как наш ротный политрук Малошик, батальонный комиссар Заболотный, всегда шли вперед и вели за собой бойцов, призывая: «Вперед, за Родину! За Сталина!»
После боя за Гусаки-Субботино мы с Верой Бердниковой подали, как и многие бойцы, заявление о приеме нас в ряды ВКП(б). Написали, как и все: «Если погибну, прошу меня считать коммунистом». В феврале 1943 года нас приняли в члены партии.
* * *
Я часто думаю о том неизвестном солдате, останки которого лежат у Кремля, у Вечного огня. Я уверена, что он тоже писал такое заявление. И когда к его могиле подходят и подносят венки подонки, которые предали и порушили его мечты, у меня до боли сжимается сердце. Ведь мы, дети многих народов СССР, этот солдат, его командиры и комиссары, комсомольцы и беспартийные защищали в боях и труде нашу великую Родину, единственную в мире, где строили и состоялся социализм. Мы воевали, проливали кровь, в тылу отдавали пот и последние сбережения за справедливость, свободное и счастливое общество во всем мире, за социализм против агрессии капитализма. Люди при капитализме звереют, за прибыль, за один доллар убивают враг врага внутри страны, а уж тем более капиталистические страны не могут жить без войн. Общий их враг СССР сдерживал их агрессивность. Но вот пришли оттепель Хрущева, мягкость застоя, либерализм Горбачева. Сначала одурманили нас Чумак и Кашпировский, создав из телевизора гипнотическое средство для недоумков. План ЦРУ, директива Даллеса выполнены, они оклеветали и уничтожили порядочных руководителей, нашли в нашей стране подонков среди высшего руководства, таких как слизняка Горбачева и пропойцу Ельцина, готовых за 30 зелененьких для своих отпрысков продать все. Эта группка, которую мы допустили к власти, расчленила дружный и великий Союз, а великая тяга к мелкому снобизму суверенитета породила президентиков, которые стали жить-поживать, народное добро проживать. Люди, ждавшие свободы и процентов от МММ, как та старуха, оказались у разбитого корыта. Горько нам, ветеранам, видеть, слышать и осознавать это все происходящее.Я, парторг М. Заболотный и комсорг батальона В. Васин в день моего вступления в партию большевиков.
* * *
6 сентября 1942 года немцы окопались, и мы заняли оборону на рубеже Емельянов – Субботино. Потери были такие, что на охранение не хватало людей. Ставили всех, кто остался жив. И вот я стою на посту… и чувство такое, сердце замирает: впереди враг, а позади Москва, вся Россия и в Кремле товарищ Сталин. Все, наверно, спят… Пусть спят, я их защищу, у меня ведь пулемет, противотанковое ружье, автомат, гранаты, я же до зубов вооружена. Смешная девчонка, немец-то тоже стоит в сотнях метров от тебя, также один на 2 километра фронта и до зубов вооружен.
Снайпер
Стало прибывать пополнение, уже стало спокойнее. Мы не дергаемся, и немец стоит. Хорошо, видно, пощипали друг друга. Командование полка решило проверить стрелковую подготовку бойцов. И когда закончилась проверка, меня вызвал командир полка Борис Исаевич Гальперин. Он объявил, что я самый лучший стрелок в полку, и вручил мне снайперскую винтовку и поставил мне новую задачу. Я ответила: «Служу Советскому Союзу», и так я стала снайпером.
Сначала я охотилась из траншеи. И вот однажды шла в свою роту, а между стыками рот увидела, что на нейтральной полосе к подбитому танку гуськом, один за другим, пробираются немцы. Я вскинула на бруствер винтовку и стала брать их на мушку. Первый выстрел был удачный и вызвал у них замешательство и тревогу. Немцы залегли и по-пластунски потащили своего товарища. Затишье. Следующий немец броском попытался приблизиться к танку, я на лету его сразила, и он с вытянутой, вооруженной автоматом рукой, распластался на земле. Его тоже утащили. Опять затишье. Вижу, повернули все назад. Но нашелся еще смельчак. Сначала дал очередь по брустверу моей траншеи, но в меня не попал, ринулся к танку, но не дотянулся, я его срезала. Жду, села на корточки на дно траншеи, как обычно мы сидели. Вижу, ко мне подбегает капитан, адъютант командира дивизии Моисеевского Александра Гавриловича.
Сначала я охотилась из траншеи. И вот однажды шла в свою роту, а между стыками рот увидела, что на нейтральной полосе к подбитому танку гуськом, один за другим, пробираются немцы. Я вскинула на бруствер винтовку и стала брать их на мушку. Первый выстрел был удачный и вызвал у них замешательство и тревогу. Немцы залегли и по-пластунски потащили своего товарища. Затишье. Следующий немец броском попытался приблизиться к танку, я на лету его сразила, и он с вытянутой, вооруженной автоматом рукой, распластался на земле. Его тоже утащили. Опять затишье. Вижу, повернули все назад. Но нашелся еще смельчак. Сначала дал очередь по брустверу моей траншеи, но в меня не попал, ринулся к танку, но не дотянулся, я его срезала. Жду, села на корточки на дно траншеи, как обычно мы сидели. Вижу, ко мне подбегает капитан, адъютант командира дивизии Моисеевского Александра Гавриловича.