Страница:
Но всем этим хвалителям и льстецам сложно было понять натуру Александра, целиком состоявшую из противоречий. Он жаждал истины – и не умел быть искренним. Питал отвращение к насилию – и вступил на престол, перешагнув через изуродованный труп отца. Мечтал о всенародном просвещении и еще от царственной бабки своей воспринял правило: «Будьте мягки, человеколюбивы, сострадательны и либеральны», а под конец жизни предоставил полную свободу действий Аракчееву, которого ненавидела вся либеральная Россия.
В юности Александр прошел через искушение стать ангелом-хранителем России: освободить крестьян, установить равенство подданных перед законом. Позже даже вознамерился быть ангелом-хранителем Европы, пытаясь создать братство наций, которое следовало бы христианским заповедям. А закочил тираническим правлением, символом которого во внутренней политике стали военные поселения, а во внешней – Священный союз, вылившийся в инструмент подавления любого сопротивления установленному в Европе порядку.
Таким же Александр был и в любви – противоречивым, непостоянным, самовлюбленным и при этом необыкновенно обаятельным и притягательным.
Черты характера русского царя, в частности та из них, которая именуется «нарциссизмом», сформировались благодаря безграничному влиянию на мальчика его бабки, Екатерины II. Материнский инстинкт Екатерины, не проснувшийся в ней при рождении сына Павла, которого она ненавидела всю жизнь, с неожиданной силой пробудился при появлении на свет первого красавца-внука. Эта вспышка запоздалой материнской нежности привела ее в восторг, и все свои помыслы и чувства императрица сосредоточила на новорожденном. Повитуха только издали показала матери, великой княгине Марии Федоровне, ее первенца, после чего им завладела Екатерина и унесла в свои покои, а с тех пор до самой своей смерти почти не допускала мать к сыну. Имя Александр ему тоже было дано по желанию бабки, чтобы он был столь же великим человеком, как Александр Македонский, и столь же святым, как Александр Невский.
Поручив внука нянькам, воспитателям, гувернанткам и учителям, Екатерина тем не менее составила для главного надзирателя за его обучением генерал-адъютанта Н. И. Салтыкова «Наставление к воспитанию внуков» в семи главах. В нем она доказывала важность физического и нравственного здоровья, величия души и учтивых манер. Хотя в этих взглядах не было ничего оригинального, Екатерина очень гордилась своей инструкцией, велела сделать с нее десятки копий и дарила лицам, заслужившим ее благосклонность.
Признаки возмужалости у Александра обнаружились уже в 14-летнем возрасте. Об этом есть свидетельство его воспитателя Протасова, который отмечал в своем дневнике: «От некоторого времени замечаются в Александре Павловиче сильные физические желания, как в разговорах, так и по сонным грезам, которые умножаются по мере частых бесед с хорошенькими женщинами». Кроме того, наставник подмечал в своем воспитаннике такие черты, как беспечность, беззаботность и жажда удовольствий. Но как бы ни мечтал Александр по ночам о хорошеньких женщинах, встреченных днем, физическое влечение к ним еще не проснулось. Ему хватало и сновидений.
Беспокоясь, как бы не затянулся подростковый возраст внука, Екатерина решила женить 15-летнего юношу. Она посчитала, что только в супружестве к Александру придет настоящее возмужание. Выбор пал на баденскую принцессу Луизу. В октябре 1792 г. тринадцатилетняя Луиза прибыла в Петербург на смотрины. Екатерина с первого взгляда оценила полудетскую грацию и привлекательность юной принцессы. Окружение императрицы тоже разделяло ее восхищение. Одна из придворных дам так описывала избранницу великого князя: «У нее стройный стан, пепельные волосы, локонами ниспадающие на плечи, кожа розовых лепестков, очаровательный рот. Есть что-то невыразимо притягательное и волнующее в мягком и одухотворенном взоре ее голубых миндалевидных глаз, обрамленных черными ресницами и смотрящих на вас из-под черных бровей».
Итак, молодые люди начали изучать, присматриваться и оценивать друг друга. Наконец, с трудом преодолевая застенчивость, Александр написал слова признания своей невесте; она ответила ему в том же духе. А Екатерина умилялась молодыми, считая, что «никогда еще не было более подходящей пары, они прекрасны, как день, полны грации и ума». Находя Александра «замечательным, красивым и добрым», бабка не льстила ему. По единодушному отзыву современников, юный наследник отличался редким изяществом манер, высоким ростом, стройным станом, тонкими, благородными чертами лица и очаровательной улыбкой.
В мае 1793 г. принцессу крестили по православному обряду и заменили ее протестантское имя Луиза на русское Елизавета Алексеевна. А бракосочетание шестнадцатилетнего Александра и четырнадцатилетней Елизаветы состоялось спустя три месяца, 28 сентября в большой церкви Зимнего дворца.
Вступив в брак, Александр неожиданно ощутил себя совершенно свободным. Ему показалось, что, став супругом, он переступил незримую черту между его зависимостью от воспитателей с обязательными уроками и положением взрослого человека, чья жизнь, как он считал, посвящена только наслаждениям. Великий князь совсем разленился: туалеты, болтовня, игры привлекали его куда больше, чем скучные страницы трудов по истории, юриспруденции или политике.
Юношеский нарциссизм Александра буквально расцвел от восторженных похвал придворных, которыми его осыпали со всех сторон. Тот же Протасов с горечью замечал: «Поведение Александра Павловича не соответствовало моему ожиданию. Он прилепился к детским мелочам, а паче военным, подражал брату, шалил непрестанно с прислужниками в своем кабинете весьма непристойно. Всем таковым непристойностям, сходственным его летам, но не состоянию, была свидетельница супруга».
Протасов огорчался не напрасно. Женившись слишком рано, почти на подростке, Александр не умел ни удовлетворить жену, ни сам получить удовольствие. Она же, романтичная и стыдливая, и вовсе не способна была ответить на его ласки. К тому же будущий император никогда не обладал страстным темпераментом, ибо был слишком влюблен в самого себя. И если он охотно искал общества других женщин, то лишь для того, чтобы в их восхищенных глазах, как в зеркале, любоваться собой, снова и снова убеждаясь в своей неотразимости. Дальше этого его ухаживания не шли. Возвратившись к жене, он признавал, что она нежна, утонченна, умна, прекрасно образованна. Беда была в том, что ее достоинства не обольщали, а охлаждали его.
После смерти Екатерины II на престол взошел Павел I, хотя все знали, что наследником трона императрица желала видеть Александра. Подавляя отвращение, великий князь был вынужден подчиниться воле отца, согласившись выполнять множество его мелких поручений. Занятый службой, он почти все время проводил вне дома, во дворец возвращался измученный, усталый, не выказывая жене ни нежности, ни внимания, которых она так ждала. Поэтому редкие встречи наедине оставляли у обоих лишь горечь и разочарование.
Елизавета тосковала по настоящей мужской любви, захватывающей страсти, о которой так мечтала в первые дни замужества и которой так и не получила от своего красавца-мужа. Долго ждать не пришлось: утешителем покинутой супруги стал лучший друг Александра, обольстительный князь Адам Чарторыйский. Как ни странно, но самого Александра эта любовная интрига лишь забавляла, и он не только закрывал глаза на любовные шалости жены, но даже помогал влюбленным сблизиться. В течение трех лет великий князь со снисходительностью постороннего зрителя наблюдал за перипетиями этой любовной истории.
Действительно ли Александру была безразлична неверность жены, о которой судачил весь двор, или же он испытывал извращенное наслаждение, деля Елизавету со своим любимцем? Скорее всего, измена жены освобождала его от супружеского долга по отношению к ней, и, пока еще не пользуясь этой свободой, он просто ей радовался.
18 мая 1799 г. Елизавета родила черноволосую и черноглазую девочку Марию. Внешность младенца стала поводом для откровенного злорадства придворных. Тем более что во время крестин император Павел, обращаясь к графине Дивен, показавшей ему новорожденную, заметил сухо: «Мадам, верите ли вы, что у блондинки жены и блондина мужа может родиться ребенок брюнет?» На секунду смешавшись, графиня ответила: «Государь, Бог всемогущ».
Карьера в России окончательно скомпрометировавшего себя Адама Чарторыйского была закончена. По повелению Павла он отправился с дипломатической миссией в Сардинию. А вскоре после отъезда возлюбленного Елизавету постиг новый удар: умерла ее крошечная дочь. Чувствовал себя потерянным и Александр, но больше из-за разлуки с Адамом Чарторыйским, чем из-за смерти ребенка.
Собственно, Александр и Елизавета давно уже не испытывали влечения друг к другу. Их теперь связывала не любовь, а скорее дружба, общие интересы и взаимное доверие.
Восшествие на престол в 1801 г. коренным образом изменило не только общественное положение Александра, но и его личную жизнь. Только теперь он понял, как популярен в народе и как умеет нравиться приближенным, в том числе и женщинам.
Во время коронационных торжеств в Москве, когда он ехал верхом, медленно продвигаясь сквозь толпы народа, люди падали на колени, крестились, целовали его сапоги, величая нового государя: «Наш царь-батюшка», «Наше красное солнышко»… Знатнейшие фамилии города в честь царя устраивали праздничные приемы, на которых выражали императорской чете благоговейный восторг и верноподданические чувства. Все единодушно восхищались высокой статной фигурой Александра, его красотой, простыми и изящными манерами. Балы не прекращались целую неделю. Ни усталость, ни боль в ногах не могли удержать московских красавиц, и они кружились в хороводе вокруг двадцатичетырехлетнего царя, настоящего «порфироносного ангела».
Александр всегда был чрезвычайно учтив со всеми членами своей семьи, особенно с матерью. А став императором, он изменил и свое отношение к жене, проявляя к ней больше почтительности и внимания. Правда, к любовным приключениям интерес так и не утратил. Он ухаживал за женами двух своих друзей – Строганова и Кочубея, завел мимолетную связь с французской певичкой мадемуазель Шевалье; поддался чарам другой французской актрисы, мадемуазель Жорж; мимоходом влюблялся в мадам де Бахарах, мадам де Креммер, мадам де Северен и мадам де Шварц, чьи мужья закрывали глаза на любовные забавы своих жен с царем.
В довершение всего Александр признался своей красавице-сестре Екатерине Павловне в, по меньшей мере, двусмысленной страсти. У какой же черты остановились брат с сестрой во время нежных встреч наедине? Об этом можно судить из писем. Например, после одного из свиданий Александр писал ей: «Прощайте, очарованье моих очей, владычица моего сердца, светоч века, чудо природы». И в другой раз: «Что поделывает Ваш дорогой носик? Мне так приятно прижиматься к нему и целовать его…», «Если Вы безумица, то самая восхитительная из всех! Я без ума от Вас…», «Ваша любовь необходима для моего счастья, потому что Вы самое красивое создание во всем мире…», «Я безумно люблю Вас!.. Я радуюсь, как одержимый, когда вижу Вас. Примчавшись к Вам, как безумный, я надеюсь насладиться отдыхом в Ваших нежных объятьях».
Но Александру мало и этого кровосмесительного увлечения. Он жаждал воспламенять все женские сердца. «Вы не понимаете прелести любовной игры, – поучал он одного из приближенных. – Вы всегда заходите слишком далеко». И вот наступает момент, когда он сам «зашел слишком далеко», влюбившись в 1802 г. в Марию Нарышкину, жену богатейшего сановника, обер-егермейстера Его Величества Дмитрия Нарышкина.
По общему мнению, дочь польского князя Святополк-Четвертинского Мария Антоновна Нарышкина затмевала всех придворных красавиц. «Разиня рот, стоял я в театре перед ее ложей и преглупым образом дивился красоте ее, до того совершенной, что она казалась неестественной, невозможной», – вспоминал через много лет один из ее поклонников. «Скажи, что она ангел, – вторил ему генералиссимус М. Кутузов, говоря жене, – и что если я боготворю женщин, то для того только, что она – сего пола; а если б она мужчиной была, тогда бы все женщины были бы мне равнодушны». Правда, за прелестным обликом скрывалась постоянная жажда наслаждений и ум, не обнаруживающий серьезных интересов. Поэтому придворные шутники говорили, что муж Нарышкиной имеет две должности: явную – обер-гофмейстера и тайную – «снисходительного мужа» или «великого мастера масонской ложи рогоносцев».
В отношениях с Александром Мария Нарышкина не претендовала на роль мадам Помпадур, она никогда не докучала царю ни просьбами, ни советами. В ее обществе он отдыхал от государственных дел, расслаблялся и предавался развлечениям. Поскольку Александр по натуре был холоден, то Нарышкину он боготворил за то, что она пробуждала в нем такие порывы страсти, о которых он даже и мечтать не смел. В ее объятиях Александр забывал все: залы императорского дворца, где его неотступно преследовала окровавленная тень отца, убиенного заговорщиками, и жену, которая была рядом с ним в ночь убийства и тем самым была неотделима от его душевных мук.
Все же Александр не совсем оставил Елизавету – он не делал выбор между двумя женщинами, он просто жил двумя, дополняющими друг друга, жизнями. Как и раньше, император почти всегда обедал и ужинал с императрицей, на людях был почтителен и нежен с ней. Он даже время от времени проводил с ней ночь в надежде на то, что Елизавета все-таки подарит ему законного наследника. Но у Елизаветы все еще нет детей, и ей приходится молча страдать, видя, с какой радостью Александр рассказывал придворным о том, что, наконец, забеременела Мария Нарышкина, и терпеть неслыханное унижение: будущая мать сама сообщила императрице о своем «интересном положении».
Поскольку признанная фаворитка всегда была рядом с Александром, то Елизавета уступила нежному чувству к красивому гвардейскому офицеру Алексею Охотникову. Красавец-корнет погиб при таинственных обстоятельствах: неизвестный заколол его кинжалом при выходе из театра. После гибели своего возлюбленного Елизавета откровенно стала предпочитать одиночество. Она полностью смирилась с неверностью Александра и даже горевала вместе с ним, оплакивая смерть его недавно родившейся дочери от Марии Нарышкиной. Великодушная Елизавета, не в силах видеть мужа страдающим, даже принесла соболезнования его любовнице.
В декабре 1806 г. императрица наконец родила дочь, которую нарекли в честь матери Елизаветой. Чувствуя себя одинокой и никому не нужной, она перенесла всю свою любовь на этого ребенка. Но через пятнадцать месяцев девочка неожиданно умерла от воспаления, вызванного режущимися зубками. «Теперь, – пишет Елизавета матери, – мое сердце очерствело, душа моя мертва». Больше у императрицы детей не было.
А император, прекрасно уживаясь с двумя женщинами – законной женой и фавориткой, тем не менее редко когда пропускал других красивых женщин. Всей Европе был, например, известен его роман с королевой Луизой Прусской, женой короля Фридриха-Вильгельма III. Он познакомился с ней в мае 1802 г., во время своего визита к королевской чете, и сразу же пленился красотой и умом 26-летней королевы. Да и Луиза не скрывала, что для нее русский царь – самое совершенное творение на земле.
Александр с удовольствием увлекся обменом утонченными любезностями, влюбленными взглядами, двусмысленными комплиментами. Но, от души забавляясь этой словесной дуэлью, он вовсе не собирался идти до конца. «Лишь в очень редких случаях, – замечал язвительный Адам Чарторыйский, – добродетели дам, к которым благоволил этот монарх, угрожала реальная опасность». Когда королева становилась слишком пылкой, Александр укрывался за личиной робости или светской учтивости. Он даже, опасаясь ночного вторжения, запирал на ночь дверь своей спальни на два замка.
Но это была напрасная предосторожность, ибо «чаровница», как называл Луизу Александр, оказалась слишком романтичной, чтобы опуститься до плотских желаний. Она наслаждалась сознанием, что увлекла императора, впрочем, так же как и он наслаждался мыслью, что покорил королеву. Платонический роман укреплял их взаимную симпатию. Александр, покорив еще одну «даму сердца», при этом и пальцем не коснувшись ее, в дальнейшем будет поклоняться ей лишь издали. К тому же королева олицетворяла Пруссию со всеми ее соблазнами, и император уже сам не разбирал, какую ведет интригу – политическую или любовную.
Они встретились еще раз в январе 1809 г., когда Луиза посетила Петербург по случаю бракосочетания великой княжны Екатерины и была принята с исключительным блеском. В великосветских гостиных сплетничали: «В этом визите нет никакой тайны: Луиза приехала спать с императором Александром». Правда, большинство наблюдателей все же не верили этим слухам, хотя всех изумляла чрезмерная роскошь подарков, приготовленных для королевы Луизы: дюжина расшитых жемчугом придворных туалетов, редкой красоты бриллианты… Несомненно, эстет Александр хотел пополнить оскудевший гардероб этой многострадальной королевы, потерявшей все после разгрома своей родины. От пережитых невзгод красота молодой женщины несколько поблекла и хотя она по-прежнему старалась привлечь внимание Александра, тот уже избегал полусентиментальных, полуполитических бесед с этой неугомонной кокеткой. Уезжая из Петербурга, Луиза в прощальном письме написала царю: «Я Вас мысленно обнимаю и прошу верить, что в жизни и смерти я Ваш преданный друг… Все было великолепно в Петербурге, только я слишком редко видела Вас».
Следует заметить, что Александр был из той породы мужчин, которые степенны дома и ветрены за его стенами. Примером тому может быть Венский конгресс, который состоялся в 1814 г. Со дня открытия конгресса Вена превратилась в некую международную ярмарку, куда съехались со всех концов Европы коронованные особы и легкомысленные женщины, дипломаты и мошенники, принцы и торговцы. Передел Европы велся не только за столом переговоров, где яростно схлестывались заинтересованные стороны, но и в светских гостиных. Самые очаровательные женщины пытались, танцуя, болтая или предаваясь любви, выведать что-нибудь у своего партнера. В театральных ложах и альковах, между двумя улыбками или двумя объятиями они буквально соревновались в добывании секретов.
Александр чувствовал себя здесь в своей стихии. На пороге своего сорокалетия он был еще очень красив и утонченно галантен в обращении с дамами, расточая им витиеватые комплименты. То поочередно, то одновременно он увлекался княгиней Габриэль д’Ауэрсперг – «добродетельной красавицей», графиней Каролиной Сеченьи – «кокетливой красавицей», графиней Софи Зичи – «тривиальной красавицей», графиней Эстергази – «удивительной красавицей» и графиней Юлией Зичи – «ослепительной красавицей». К ним добавились две подруги Меттерниха – герцогиня де Саган и княгиня Багратион, вдова героя 1812 г., павшего в Бородинском сражении, а также немалое количество молодых женщин более скромного происхождения.
Одним словом, Александр забавлялся вовсю. Что, кстати, не ускользало от глаз бдительных шпионов, приставленных по приказу австрийского министра полиции к российскому императору и следящих за каждым его шагом. Так, по свидетельству одного полицейского, «за ужином у Карла Зичи царь Александр и графиня Вбрна спорили, кто переодевается быстрее, мужчина или женщина. Они держали пари и удалились для переодевания в соседние комнаты. Выиграла графиня Вбрна».
Впрочем, вся эта цветистая болтовня и светские игры не имели серьезных последствий. Любитель неуловимых прикосновений, мимолетных влюбленных взглядов и куртуазных намеков, Александр довольствовался лишь легким трепетом чувств и не заходил слишком далеко. Свидетельством тому могут служить те же обильные, но разнообразные донесения полиции: «Княгиня Леопольдина Лихтенштейн больше других светских дам нравится Александру. По этому поводу острят, что он выказывает себя истинно русским человеком, предпочитая женщин холодных, как лед». И еще: «Александр уделяет много внимания графине Софи Зичи и княгине Ауэрсперг. Он много танцует и любезничает с княгиней Лихтенштейн и юной Сеченьи. Обе они убеждены, что поймали его в свои сети; но остальные хорошо понимают, что здесь, как и повсюду, все это для Александра – одно лишь чистое кокетство».
Правда, наблюдательные шпионы отмечали и то, что царь, случается, поздно ночью проскальзывает в особняк княгини Багратион и украдкой выходит оттуда, проведя три часа в обществе своей восхитительной соотечественницы. Некоторые уверяли, что видели императора быстро идущим по темному коридору к комнатам, отведенным двум фрейлинам его супруги.
Но как бы там ни было, после блестящих торжеств в Вене, Штутгарте и Мюнхене Александр почувствовал усталость. Он стал мечтать об уединении, где можно было бы погрузиться в благочестивые размышления. И здесь судьба его свела, как он считал позже, с «ангелом-хранителем», взявшимся указать ему путь к Богу. Это была баронесса Юлия де Крюденер. Дочь лифляндского дворянина старинного рода барона Фитингофа и вдова видного дипломата барона де Крюденера, она провела бурную молодость, исколесила всю Европу, завязала дружеские отношения с французскими литераторами, королевой Гортензией, королевой Луизой. После смерти мужа, потеряв часть состояния, она мало-помалу отдалилась от общества красавцев-офицеров и блестящих дипломатов, до той поры смущавших воображение и будораживших ее чувства, и с возрастом нашла утешение в соблюдении церковных обрядов и религиозной экзальтации. Баронесса страстно увлеклась доктриной Сведенборга и уверовала, что призвана самим Провидением нравственно возродить человечество.
Баронесса Крюденер посетила российского императора в немецком городке Гейльбронн, где разместилась в то время главная квартира русской армии. И Александр сразу поддался ее влиянию. Конечно, царь, обхаживавший стольких красавиц в Вене, не испытывал никакого влечения к новой знакомой, которая представляла собой увядшее создание с неправильными чертами лица, заострившимся носом и покрытой красноватыми пятнами кожей. В этой пятидесятилетней даме он видел не женщину, которую стоило бы обольстить, а пророчицу, сверкающий взгляд которой наполнял его душу сладким ужасом.
В течение трех часов «спасительница» голосом, в котором звучали металлические ноты, обличала раздавленного угрызениями совести государя, намекая при этом и на убийство Павла. Она довела бедного Александра до слез. В конце концов, спохватившись, что зашла слишком далеко, баронесса начала было оправдываться, ссылаясь на Божью волю. Но он успокоил ее и попросил следовать за ним и укреплять его душу назидательными беседами.
Баронесса, причем не одна, а с дочерью, зятем и своим сотрудником, проповедником Эмпейтазом, последовала за
Александром сначала в Гейдельберг, где готовилось решающее сражение между армиями союзников и новой армией Наполеона, затем, уже после победы над Наполеоном, прибыла в Париж. В первое время российский император проводил у нее почти каждый вечер, читал вместе с ней Библию, вел беседы о спасении души или о посетивших ее видениях, смиренно выслушивал какое-нибудь из яростных обличений, тайной которых она владела. Она была бедна и, хоть и пыталась казаться бескорыстной, охотно принимала от русского царя денежную помощь. При этом баронесса растроганно называла его своим «небесным кредитором», а тот уверял, что возле нее чувствует, как приобщается к благодати и проникается духом Христа.
Благочестивая идиллия продолжилась и в Париже, где Крюденерша, как называли ее злые языки, принимала участие в торжествах, устроенных в честь Александра. Она разъезжала в элегантном придворном экипаже, воображала себя героиней праздника и даже настоящей императрицей, чье место рядом с императором, ее мистическим супругом.
Но расставшись с пророчицей в Париже и вернувшись в Россию, Александр совершенно от нее отдалился. Он, по обыкновению, быстро уставал от человека, которым страстно увлекался. И ее письма-заклинания типа: «Великий император, дитя в душе, открою Вам без страха – не продвинуться Вам без меня по пути к Богу, ибо Господь направляет меня…», которыми она засыпала Александра, хотя и льстили ему, но наводили скуку и остались без ответа.
Так и не дождавшись приглашения в Россию, «спасительница заблудших душ» некоторое время скиталась по Швейцарии и Германии, как всегда, нуждаясь в деньгах. Посеяв везде понемногу слово Божие, она, утратив наконец иллюзии, вернулась на родину в Лифляндию, в свое поместье.
А Александр, в молодости так любивший общество дам, в зрелом возрасте совсем к ним охладел. За годы войны с Наполеоном он отдалился от любовницы, прекрасной Марии Нарышкиной. Та же, в свою очередь, много путешествовала по России и Европе, пережила за это время немало любовных приключений. Возвратившись в Петербург в 1818 г., она поняла, что свою власть над Александром полностью утратила. Душевно надломленный, он больше не поддавался обольщениям плоти. Присутствие бывшей фаворитки вызывало у него лишь стесненность и чувство вины. Их связывала только дочь, София Нарышкина. У Александра не было детей от императрицы, и он души не чаял в этом «дитяти адюльтера» – прелестной восемнадцатилетней девушке, изящной и образованной. Но у Софьи была чахотка, и она умерла в июне 1824 г. накануне своей свадьбы с графом Шуваловым. Узнав об этом, Александр буквально обезумел от горя.
В юности Александр прошел через искушение стать ангелом-хранителем России: освободить крестьян, установить равенство подданных перед законом. Позже даже вознамерился быть ангелом-хранителем Европы, пытаясь создать братство наций, которое следовало бы христианским заповедям. А закочил тираническим правлением, символом которого во внутренней политике стали военные поселения, а во внешней – Священный союз, вылившийся в инструмент подавления любого сопротивления установленному в Европе порядку.
Таким же Александр был и в любви – противоречивым, непостоянным, самовлюбленным и при этом необыкновенно обаятельным и притягательным.
Черты характера русского царя, в частности та из них, которая именуется «нарциссизмом», сформировались благодаря безграничному влиянию на мальчика его бабки, Екатерины II. Материнский инстинкт Екатерины, не проснувшийся в ней при рождении сына Павла, которого она ненавидела всю жизнь, с неожиданной силой пробудился при появлении на свет первого красавца-внука. Эта вспышка запоздалой материнской нежности привела ее в восторг, и все свои помыслы и чувства императрица сосредоточила на новорожденном. Повитуха только издали показала матери, великой княгине Марии Федоровне, ее первенца, после чего им завладела Екатерина и унесла в свои покои, а с тех пор до самой своей смерти почти не допускала мать к сыну. Имя Александр ему тоже было дано по желанию бабки, чтобы он был столь же великим человеком, как Александр Македонский, и столь же святым, как Александр Невский.
Поручив внука нянькам, воспитателям, гувернанткам и учителям, Екатерина тем не менее составила для главного надзирателя за его обучением генерал-адъютанта Н. И. Салтыкова «Наставление к воспитанию внуков» в семи главах. В нем она доказывала важность физического и нравственного здоровья, величия души и учтивых манер. Хотя в этих взглядах не было ничего оригинального, Екатерина очень гордилась своей инструкцией, велела сделать с нее десятки копий и дарила лицам, заслужившим ее благосклонность.
Признаки возмужалости у Александра обнаружились уже в 14-летнем возрасте. Об этом есть свидетельство его воспитателя Протасова, который отмечал в своем дневнике: «От некоторого времени замечаются в Александре Павловиче сильные физические желания, как в разговорах, так и по сонным грезам, которые умножаются по мере частых бесед с хорошенькими женщинами». Кроме того, наставник подмечал в своем воспитаннике такие черты, как беспечность, беззаботность и жажда удовольствий. Но как бы ни мечтал Александр по ночам о хорошеньких женщинах, встреченных днем, физическое влечение к ним еще не проснулось. Ему хватало и сновидений.
Беспокоясь, как бы не затянулся подростковый возраст внука, Екатерина решила женить 15-летнего юношу. Она посчитала, что только в супружестве к Александру придет настоящее возмужание. Выбор пал на баденскую принцессу Луизу. В октябре 1792 г. тринадцатилетняя Луиза прибыла в Петербург на смотрины. Екатерина с первого взгляда оценила полудетскую грацию и привлекательность юной принцессы. Окружение императрицы тоже разделяло ее восхищение. Одна из придворных дам так описывала избранницу великого князя: «У нее стройный стан, пепельные волосы, локонами ниспадающие на плечи, кожа розовых лепестков, очаровательный рот. Есть что-то невыразимо притягательное и волнующее в мягком и одухотворенном взоре ее голубых миндалевидных глаз, обрамленных черными ресницами и смотрящих на вас из-под черных бровей».
Итак, молодые люди начали изучать, присматриваться и оценивать друг друга. Наконец, с трудом преодолевая застенчивость, Александр написал слова признания своей невесте; она ответила ему в том же духе. А Екатерина умилялась молодыми, считая, что «никогда еще не было более подходящей пары, они прекрасны, как день, полны грации и ума». Находя Александра «замечательным, красивым и добрым», бабка не льстила ему. По единодушному отзыву современников, юный наследник отличался редким изяществом манер, высоким ростом, стройным станом, тонкими, благородными чертами лица и очаровательной улыбкой.
В мае 1793 г. принцессу крестили по православному обряду и заменили ее протестантское имя Луиза на русское Елизавета Алексеевна. А бракосочетание шестнадцатилетнего Александра и четырнадцатилетней Елизаветы состоялось спустя три месяца, 28 сентября в большой церкви Зимнего дворца.
Вступив в брак, Александр неожиданно ощутил себя совершенно свободным. Ему показалось, что, став супругом, он переступил незримую черту между его зависимостью от воспитателей с обязательными уроками и положением взрослого человека, чья жизнь, как он считал, посвящена только наслаждениям. Великий князь совсем разленился: туалеты, болтовня, игры привлекали его куда больше, чем скучные страницы трудов по истории, юриспруденции или политике.
Юношеский нарциссизм Александра буквально расцвел от восторженных похвал придворных, которыми его осыпали со всех сторон. Тот же Протасов с горечью замечал: «Поведение Александра Павловича не соответствовало моему ожиданию. Он прилепился к детским мелочам, а паче военным, подражал брату, шалил непрестанно с прислужниками в своем кабинете весьма непристойно. Всем таковым непристойностям, сходственным его летам, но не состоянию, была свидетельница супруга».
Протасов огорчался не напрасно. Женившись слишком рано, почти на подростке, Александр не умел ни удовлетворить жену, ни сам получить удовольствие. Она же, романтичная и стыдливая, и вовсе не способна была ответить на его ласки. К тому же будущий император никогда не обладал страстным темпераментом, ибо был слишком влюблен в самого себя. И если он охотно искал общества других женщин, то лишь для того, чтобы в их восхищенных глазах, как в зеркале, любоваться собой, снова и снова убеждаясь в своей неотразимости. Дальше этого его ухаживания не шли. Возвратившись к жене, он признавал, что она нежна, утонченна, умна, прекрасно образованна. Беда была в том, что ее достоинства не обольщали, а охлаждали его.
После смерти Екатерины II на престол взошел Павел I, хотя все знали, что наследником трона императрица желала видеть Александра. Подавляя отвращение, великий князь был вынужден подчиниться воле отца, согласившись выполнять множество его мелких поручений. Занятый службой, он почти все время проводил вне дома, во дворец возвращался измученный, усталый, не выказывая жене ни нежности, ни внимания, которых она так ждала. Поэтому редкие встречи наедине оставляли у обоих лишь горечь и разочарование.
Елизавета тосковала по настоящей мужской любви, захватывающей страсти, о которой так мечтала в первые дни замужества и которой так и не получила от своего красавца-мужа. Долго ждать не пришлось: утешителем покинутой супруги стал лучший друг Александра, обольстительный князь Адам Чарторыйский. Как ни странно, но самого Александра эта любовная интрига лишь забавляла, и он не только закрывал глаза на любовные шалости жены, но даже помогал влюбленным сблизиться. В течение трех лет великий князь со снисходительностью постороннего зрителя наблюдал за перипетиями этой любовной истории.
Действительно ли Александру была безразлична неверность жены, о которой судачил весь двор, или же он испытывал извращенное наслаждение, деля Елизавету со своим любимцем? Скорее всего, измена жены освобождала его от супружеского долга по отношению к ней, и, пока еще не пользуясь этой свободой, он просто ей радовался.
18 мая 1799 г. Елизавета родила черноволосую и черноглазую девочку Марию. Внешность младенца стала поводом для откровенного злорадства придворных. Тем более что во время крестин император Павел, обращаясь к графине Дивен, показавшей ему новорожденную, заметил сухо: «Мадам, верите ли вы, что у блондинки жены и блондина мужа может родиться ребенок брюнет?» На секунду смешавшись, графиня ответила: «Государь, Бог всемогущ».
Карьера в России окончательно скомпрометировавшего себя Адама Чарторыйского была закончена. По повелению Павла он отправился с дипломатической миссией в Сардинию. А вскоре после отъезда возлюбленного Елизавету постиг новый удар: умерла ее крошечная дочь. Чувствовал себя потерянным и Александр, но больше из-за разлуки с Адамом Чарторыйским, чем из-за смерти ребенка.
Собственно, Александр и Елизавета давно уже не испытывали влечения друг к другу. Их теперь связывала не любовь, а скорее дружба, общие интересы и взаимное доверие.
Восшествие на престол в 1801 г. коренным образом изменило не только общественное положение Александра, но и его личную жизнь. Только теперь он понял, как популярен в народе и как умеет нравиться приближенным, в том числе и женщинам.
Во время коронационных торжеств в Москве, когда он ехал верхом, медленно продвигаясь сквозь толпы народа, люди падали на колени, крестились, целовали его сапоги, величая нового государя: «Наш царь-батюшка», «Наше красное солнышко»… Знатнейшие фамилии города в честь царя устраивали праздничные приемы, на которых выражали императорской чете благоговейный восторг и верноподданические чувства. Все единодушно восхищались высокой статной фигурой Александра, его красотой, простыми и изящными манерами. Балы не прекращались целую неделю. Ни усталость, ни боль в ногах не могли удержать московских красавиц, и они кружились в хороводе вокруг двадцатичетырехлетнего царя, настоящего «порфироносного ангела».
Александр всегда был чрезвычайно учтив со всеми членами своей семьи, особенно с матерью. А став императором, он изменил и свое отношение к жене, проявляя к ней больше почтительности и внимания. Правда, к любовным приключениям интерес так и не утратил. Он ухаживал за женами двух своих друзей – Строганова и Кочубея, завел мимолетную связь с французской певичкой мадемуазель Шевалье; поддался чарам другой французской актрисы, мадемуазель Жорж; мимоходом влюблялся в мадам де Бахарах, мадам де Креммер, мадам де Северен и мадам де Шварц, чьи мужья закрывали глаза на любовные забавы своих жен с царем.
В довершение всего Александр признался своей красавице-сестре Екатерине Павловне в, по меньшей мере, двусмысленной страсти. У какой же черты остановились брат с сестрой во время нежных встреч наедине? Об этом можно судить из писем. Например, после одного из свиданий Александр писал ей: «Прощайте, очарованье моих очей, владычица моего сердца, светоч века, чудо природы». И в другой раз: «Что поделывает Ваш дорогой носик? Мне так приятно прижиматься к нему и целовать его…», «Если Вы безумица, то самая восхитительная из всех! Я без ума от Вас…», «Ваша любовь необходима для моего счастья, потому что Вы самое красивое создание во всем мире…», «Я безумно люблю Вас!.. Я радуюсь, как одержимый, когда вижу Вас. Примчавшись к Вам, как безумный, я надеюсь насладиться отдыхом в Ваших нежных объятьях».
Но Александру мало и этого кровосмесительного увлечения. Он жаждал воспламенять все женские сердца. «Вы не понимаете прелести любовной игры, – поучал он одного из приближенных. – Вы всегда заходите слишком далеко». И вот наступает момент, когда он сам «зашел слишком далеко», влюбившись в 1802 г. в Марию Нарышкину, жену богатейшего сановника, обер-егермейстера Его Величества Дмитрия Нарышкина.
По общему мнению, дочь польского князя Святополк-Четвертинского Мария Антоновна Нарышкина затмевала всех придворных красавиц. «Разиня рот, стоял я в театре перед ее ложей и преглупым образом дивился красоте ее, до того совершенной, что она казалась неестественной, невозможной», – вспоминал через много лет один из ее поклонников. «Скажи, что она ангел, – вторил ему генералиссимус М. Кутузов, говоря жене, – и что если я боготворю женщин, то для того только, что она – сего пола; а если б она мужчиной была, тогда бы все женщины были бы мне равнодушны». Правда, за прелестным обликом скрывалась постоянная жажда наслаждений и ум, не обнаруживающий серьезных интересов. Поэтому придворные шутники говорили, что муж Нарышкиной имеет две должности: явную – обер-гофмейстера и тайную – «снисходительного мужа» или «великого мастера масонской ложи рогоносцев».
В отношениях с Александром Мария Нарышкина не претендовала на роль мадам Помпадур, она никогда не докучала царю ни просьбами, ни советами. В ее обществе он отдыхал от государственных дел, расслаблялся и предавался развлечениям. Поскольку Александр по натуре был холоден, то Нарышкину он боготворил за то, что она пробуждала в нем такие порывы страсти, о которых он даже и мечтать не смел. В ее объятиях Александр забывал все: залы императорского дворца, где его неотступно преследовала окровавленная тень отца, убиенного заговорщиками, и жену, которая была рядом с ним в ночь убийства и тем самым была неотделима от его душевных мук.
Все же Александр не совсем оставил Елизавету – он не делал выбор между двумя женщинами, он просто жил двумя, дополняющими друг друга, жизнями. Как и раньше, император почти всегда обедал и ужинал с императрицей, на людях был почтителен и нежен с ней. Он даже время от времени проводил с ней ночь в надежде на то, что Елизавета все-таки подарит ему законного наследника. Но у Елизаветы все еще нет детей, и ей приходится молча страдать, видя, с какой радостью Александр рассказывал придворным о том, что, наконец, забеременела Мария Нарышкина, и терпеть неслыханное унижение: будущая мать сама сообщила императрице о своем «интересном положении».
Поскольку признанная фаворитка всегда была рядом с Александром, то Елизавета уступила нежному чувству к красивому гвардейскому офицеру Алексею Охотникову. Красавец-корнет погиб при таинственных обстоятельствах: неизвестный заколол его кинжалом при выходе из театра. После гибели своего возлюбленного Елизавета откровенно стала предпочитать одиночество. Она полностью смирилась с неверностью Александра и даже горевала вместе с ним, оплакивая смерть его недавно родившейся дочери от Марии Нарышкиной. Великодушная Елизавета, не в силах видеть мужа страдающим, даже принесла соболезнования его любовнице.
В декабре 1806 г. императрица наконец родила дочь, которую нарекли в честь матери Елизаветой. Чувствуя себя одинокой и никому не нужной, она перенесла всю свою любовь на этого ребенка. Но через пятнадцать месяцев девочка неожиданно умерла от воспаления, вызванного режущимися зубками. «Теперь, – пишет Елизавета матери, – мое сердце очерствело, душа моя мертва». Больше у императрицы детей не было.
А император, прекрасно уживаясь с двумя женщинами – законной женой и фавориткой, тем не менее редко когда пропускал других красивых женщин. Всей Европе был, например, известен его роман с королевой Луизой Прусской, женой короля Фридриха-Вильгельма III. Он познакомился с ней в мае 1802 г., во время своего визита к королевской чете, и сразу же пленился красотой и умом 26-летней королевы. Да и Луиза не скрывала, что для нее русский царь – самое совершенное творение на земле.
Александр с удовольствием увлекся обменом утонченными любезностями, влюбленными взглядами, двусмысленными комплиментами. Но, от души забавляясь этой словесной дуэлью, он вовсе не собирался идти до конца. «Лишь в очень редких случаях, – замечал язвительный Адам Чарторыйский, – добродетели дам, к которым благоволил этот монарх, угрожала реальная опасность». Когда королева становилась слишком пылкой, Александр укрывался за личиной робости или светской учтивости. Он даже, опасаясь ночного вторжения, запирал на ночь дверь своей спальни на два замка.
Но это была напрасная предосторожность, ибо «чаровница», как называл Луизу Александр, оказалась слишком романтичной, чтобы опуститься до плотских желаний. Она наслаждалась сознанием, что увлекла императора, впрочем, так же как и он наслаждался мыслью, что покорил королеву. Платонический роман укреплял их взаимную симпатию. Александр, покорив еще одну «даму сердца», при этом и пальцем не коснувшись ее, в дальнейшем будет поклоняться ей лишь издали. К тому же королева олицетворяла Пруссию со всеми ее соблазнами, и император уже сам не разбирал, какую ведет интригу – политическую или любовную.
Они встретились еще раз в январе 1809 г., когда Луиза посетила Петербург по случаю бракосочетания великой княжны Екатерины и была принята с исключительным блеском. В великосветских гостиных сплетничали: «В этом визите нет никакой тайны: Луиза приехала спать с императором Александром». Правда, большинство наблюдателей все же не верили этим слухам, хотя всех изумляла чрезмерная роскошь подарков, приготовленных для королевы Луизы: дюжина расшитых жемчугом придворных туалетов, редкой красоты бриллианты… Несомненно, эстет Александр хотел пополнить оскудевший гардероб этой многострадальной королевы, потерявшей все после разгрома своей родины. От пережитых невзгод красота молодой женщины несколько поблекла и хотя она по-прежнему старалась привлечь внимание Александра, тот уже избегал полусентиментальных, полуполитических бесед с этой неугомонной кокеткой. Уезжая из Петербурга, Луиза в прощальном письме написала царю: «Я Вас мысленно обнимаю и прошу верить, что в жизни и смерти я Ваш преданный друг… Все было великолепно в Петербурге, только я слишком редко видела Вас».
Следует заметить, что Александр был из той породы мужчин, которые степенны дома и ветрены за его стенами. Примером тому может быть Венский конгресс, который состоялся в 1814 г. Со дня открытия конгресса Вена превратилась в некую международную ярмарку, куда съехались со всех концов Европы коронованные особы и легкомысленные женщины, дипломаты и мошенники, принцы и торговцы. Передел Европы велся не только за столом переговоров, где яростно схлестывались заинтересованные стороны, но и в светских гостиных. Самые очаровательные женщины пытались, танцуя, болтая или предаваясь любви, выведать что-нибудь у своего партнера. В театральных ложах и альковах, между двумя улыбками или двумя объятиями они буквально соревновались в добывании секретов.
Александр чувствовал себя здесь в своей стихии. На пороге своего сорокалетия он был еще очень красив и утонченно галантен в обращении с дамами, расточая им витиеватые комплименты. То поочередно, то одновременно он увлекался княгиней Габриэль д’Ауэрсперг – «добродетельной красавицей», графиней Каролиной Сеченьи – «кокетливой красавицей», графиней Софи Зичи – «тривиальной красавицей», графиней Эстергази – «удивительной красавицей» и графиней Юлией Зичи – «ослепительной красавицей». К ним добавились две подруги Меттерниха – герцогиня де Саган и княгиня Багратион, вдова героя 1812 г., павшего в Бородинском сражении, а также немалое количество молодых женщин более скромного происхождения.
Одним словом, Александр забавлялся вовсю. Что, кстати, не ускользало от глаз бдительных шпионов, приставленных по приказу австрийского министра полиции к российскому императору и следящих за каждым его шагом. Так, по свидетельству одного полицейского, «за ужином у Карла Зичи царь Александр и графиня Вбрна спорили, кто переодевается быстрее, мужчина или женщина. Они держали пари и удалились для переодевания в соседние комнаты. Выиграла графиня Вбрна».
Впрочем, вся эта цветистая болтовня и светские игры не имели серьезных последствий. Любитель неуловимых прикосновений, мимолетных влюбленных взглядов и куртуазных намеков, Александр довольствовался лишь легким трепетом чувств и не заходил слишком далеко. Свидетельством тому могут служить те же обильные, но разнообразные донесения полиции: «Княгиня Леопольдина Лихтенштейн больше других светских дам нравится Александру. По этому поводу острят, что он выказывает себя истинно русским человеком, предпочитая женщин холодных, как лед». И еще: «Александр уделяет много внимания графине Софи Зичи и княгине Ауэрсперг. Он много танцует и любезничает с княгиней Лихтенштейн и юной Сеченьи. Обе они убеждены, что поймали его в свои сети; но остальные хорошо понимают, что здесь, как и повсюду, все это для Александра – одно лишь чистое кокетство».
Правда, наблюдательные шпионы отмечали и то, что царь, случается, поздно ночью проскальзывает в особняк княгини Багратион и украдкой выходит оттуда, проведя три часа в обществе своей восхитительной соотечественницы. Некоторые уверяли, что видели императора быстро идущим по темному коридору к комнатам, отведенным двум фрейлинам его супруги.
Но как бы там ни было, после блестящих торжеств в Вене, Штутгарте и Мюнхене Александр почувствовал усталость. Он стал мечтать об уединении, где можно было бы погрузиться в благочестивые размышления. И здесь судьба его свела, как он считал позже, с «ангелом-хранителем», взявшимся указать ему путь к Богу. Это была баронесса Юлия де Крюденер. Дочь лифляндского дворянина старинного рода барона Фитингофа и вдова видного дипломата барона де Крюденера, она провела бурную молодость, исколесила всю Европу, завязала дружеские отношения с французскими литераторами, королевой Гортензией, королевой Луизой. После смерти мужа, потеряв часть состояния, она мало-помалу отдалилась от общества красавцев-офицеров и блестящих дипломатов, до той поры смущавших воображение и будораживших ее чувства, и с возрастом нашла утешение в соблюдении церковных обрядов и религиозной экзальтации. Баронесса страстно увлеклась доктриной Сведенборга и уверовала, что призвана самим Провидением нравственно возродить человечество.
Баронесса Крюденер посетила российского императора в немецком городке Гейльбронн, где разместилась в то время главная квартира русской армии. И Александр сразу поддался ее влиянию. Конечно, царь, обхаживавший стольких красавиц в Вене, не испытывал никакого влечения к новой знакомой, которая представляла собой увядшее создание с неправильными чертами лица, заострившимся носом и покрытой красноватыми пятнами кожей. В этой пятидесятилетней даме он видел не женщину, которую стоило бы обольстить, а пророчицу, сверкающий взгляд которой наполнял его душу сладким ужасом.
В течение трех часов «спасительница» голосом, в котором звучали металлические ноты, обличала раздавленного угрызениями совести государя, намекая при этом и на убийство Павла. Она довела бедного Александра до слез. В конце концов, спохватившись, что зашла слишком далеко, баронесса начала было оправдываться, ссылаясь на Божью волю. Но он успокоил ее и попросил следовать за ним и укреплять его душу назидательными беседами.
Баронесса, причем не одна, а с дочерью, зятем и своим сотрудником, проповедником Эмпейтазом, последовала за
Александром сначала в Гейдельберг, где готовилось решающее сражение между армиями союзников и новой армией Наполеона, затем, уже после победы над Наполеоном, прибыла в Париж. В первое время российский император проводил у нее почти каждый вечер, читал вместе с ней Библию, вел беседы о спасении души или о посетивших ее видениях, смиренно выслушивал какое-нибудь из яростных обличений, тайной которых она владела. Она была бедна и, хоть и пыталась казаться бескорыстной, охотно принимала от русского царя денежную помощь. При этом баронесса растроганно называла его своим «небесным кредитором», а тот уверял, что возле нее чувствует, как приобщается к благодати и проникается духом Христа.
Благочестивая идиллия продолжилась и в Париже, где Крюденерша, как называли ее злые языки, принимала участие в торжествах, устроенных в честь Александра. Она разъезжала в элегантном придворном экипаже, воображала себя героиней праздника и даже настоящей императрицей, чье место рядом с императором, ее мистическим супругом.
Но расставшись с пророчицей в Париже и вернувшись в Россию, Александр совершенно от нее отдалился. Он, по обыкновению, быстро уставал от человека, которым страстно увлекался. И ее письма-заклинания типа: «Великий император, дитя в душе, открою Вам без страха – не продвинуться Вам без меня по пути к Богу, ибо Господь направляет меня…», которыми она засыпала Александра, хотя и льстили ему, но наводили скуку и остались без ответа.
Так и не дождавшись приглашения в Россию, «спасительница заблудших душ» некоторое время скиталась по Швейцарии и Германии, как всегда, нуждаясь в деньгах. Посеяв везде понемногу слово Божие, она, утратив наконец иллюзии, вернулась на родину в Лифляндию, в свое поместье.
А Александр, в молодости так любивший общество дам, в зрелом возрасте совсем к ним охладел. За годы войны с Наполеоном он отдалился от любовницы, прекрасной Марии Нарышкиной. Та же, в свою очередь, много путешествовала по России и Европе, пережила за это время немало любовных приключений. Возвратившись в Петербург в 1818 г., она поняла, что свою власть над Александром полностью утратила. Душевно надломленный, он больше не поддавался обольщениям плоти. Присутствие бывшей фаворитки вызывало у него лишь стесненность и чувство вины. Их связывала только дочь, София Нарышкина. У Александра не было детей от императрицы, и он души не чаял в этом «дитяти адюльтера» – прелестной восемнадцатилетней девушке, изящной и образованной. Но у Софьи была чахотка, и она умерла в июне 1824 г. накануне своей свадьбы с графом Шуваловым. Узнав об этом, Александр буквально обезумел от горя.