Позвонил Евгений Максимович Примаков. Человек умный, информированный, сам проработавший много лет в спецслужбе, он прекрасно понимал, что телефон прослушивается, поэтому не стал особенно распространяться и вести длительные душещипательные беседы. Он сказал:
– Юрий Ильич, надеюсь, вы не подумали, что я сдал вас?
– Нет!
– Выздоравливайте!
Звонок Примакова поддержал меня, премьер – тогда еще премьер – дал понять, что находится рядом со мною…
Пока я лежал в «кремлевке», вопрос о моей отставке был внесен на рассмотрение Совета Федерации, и Совет Федерации неожиданно для кремлевских властей уперся: рассматривать вопрос без присутствия Скуратова не будем, это неэтично. Заочно такие вопросы не решаются.
Мне стало ясно, что Совет Федерации захочет серьезно во всем разобраться и вряд ли вот так, «втемную», сдаст.
Я внимательно прочитал стенограмму заседания. Неожиданно нехорошо задело высказывание Строева.
Кто-то из зала произнес:
– Да Скуратов же болеет! Как можно рассматривать вопрос, когда человек болеет?
Строев не замедлил парировать:
– Он здоровее нас с вами!
А ведь Егор Семенович ни разу мне не позвонил, не поинтересовался, как я чувствую себя, не спросил, удобно ли в мое отсутствие выносить этот вопрос на заседание… А чувствовал себя я очень неважно. Во сне у меня начало останавливаться дыхание, я давился им, будто костью, – с остановкой дыхания казалось, что останавливается и сердце. В таких случаях невольно даже во сне боишься умереть, – за ночь я просыпался раз двадцать-тридцать. Было тяжело…
– Напишите еще одно заявление об отставке.
Перед его приездом, кстати, позвонил Бордюжа, попросил сделать то же самое. И еще звонил Путин. Путин был, конечно, в курсе всех шантажных дел и вообще в курсе игры, которую вела «семья», держал соответственно равнение на Кремлевский холм, и сказал:
– В печати уже появилось сообщение насчет пленки… Это стало известным, Юрий Ильич, увы… Говорят, что на меня также есть такая же пленка.
В общем, он подталкивал к мысли: чем раньше я уйду, тем будет лучше. И вообще будет меньше шума… Звонки Бордюжи и Путина были этакой предварительной артиллерийской обработкой, которая всегда проводится перед всяким наступлением, а с появлением Макарова я понял: наступление началось!
Я сказал Макарову:
– Членов Совета Федерации я знаю хорошо: к ним придется идти и объясняться. Заочно они меня не отпустят. В Совете Федерации народ сидит серьезный… Заявление я писать больше не буду.
Честно говоря, именно в тот момент я твердо решил бороться. Бороться до конца: ну почему я должен уступать этим номенклатурным искривленцам? Ведь не я нарушаю закон, а они… Они! Все-таки я юрист, и не самый последний юрист в России… Неужели меня эта публика сломает?
Утром мне сказали, что по телефону меня разыскивает Строев.
Раз разыскивает, значит – припекло. Да и зол я был на него в ту минуту… Попросил передать, что я нахожусь на процедурах, и ушел на эти самые процедуры.
В этот же день, следующий после голосования, губернатор Магаданской области Цветков вновь поднял вопрос о моей отставке: чего, мол, человека поднимать с постели и вызывать на заседание? Он болеет и пусть себе болеет… Давайте удовлетворим его заявление, освободим, и – дело с концом.
Но Совет Федерации не пошел на поводу у Цветкова, в голосовании ему было отказано.
Начался этап изнурительной, тяжелой, длительной борьбы. Как ни уговаривал меня Макаров написать второе заявление об отставке, так я его и не написал.
Газетная атака
– Юрий Ильич, надеюсь, вы не подумали, что я сдал вас?
– Нет!
– Выздоравливайте!
Звонок Примакова поддержал меня, премьер – тогда еще премьер – дал понять, что находится рядом со мною…
Пока я лежал в «кремлевке», вопрос о моей отставке был внесен на рассмотрение Совета Федерации, и Совет Федерации неожиданно для кремлевских властей уперся: рассматривать вопрос без присутствия Скуратова не будем, это неэтично. Заочно такие вопросы не решаются.
Мне стало ясно, что Совет Федерации захочет серьезно во всем разобраться и вряд ли вот так, «втемную», сдаст.
Я внимательно прочитал стенограмму заседания. Неожиданно нехорошо задело высказывание Строева.
Кто-то из зала произнес:
– Да Скуратов же болеет! Как можно рассматривать вопрос, когда человек болеет?
Строев не замедлил парировать:
– Он здоровее нас с вами!
А ведь Егор Семенович ни разу мне не позвонил, не поинтересовался, как я чувствую себя, не спросил, удобно ли в мое отсутствие выносить этот вопрос на заседание… А чувствовал себя я очень неважно. Во сне у меня начало останавливаться дыхание, я давился им, будто костью, – с остановкой дыхания казалось, что останавливается и сердце. В таких случаях невольно даже во сне боишься умереть, – за ночь я просыпался раз двадцать-тридцать. Было тяжело…
* * *
Вечером ко мне приехал Владимир Викторович Макаров, заместитель руководителя администрации президента:– Напишите еще одно заявление об отставке.
Перед его приездом, кстати, позвонил Бордюжа, попросил сделать то же самое. И еще звонил Путин. Путин был, конечно, в курсе всех шантажных дел и вообще в курсе игры, которую вела «семья», держал соответственно равнение на Кремлевский холм, и сказал:
– В печати уже появилось сообщение насчет пленки… Это стало известным, Юрий Ильич, увы… Говорят, что на меня также есть такая же пленка.
В общем, он подталкивал к мысли: чем раньше я уйду, тем будет лучше. И вообще будет меньше шума… Звонки Бордюжи и Путина были этакой предварительной артиллерийской обработкой, которая всегда проводится перед всяким наступлением, а с появлением Макарова я понял: наступление началось!
Я сказал Макарову:
– Членов Совета Федерации я знаю хорошо: к ним придется идти и объясняться. Заочно они меня не отпустят. В Совете Федерации народ сидит серьезный… Заявление я писать больше не буду.
Честно говоря, именно в тот момент я твердо решил бороться. Бороться до конца: ну почему я должен уступать этим номенклатурным искривленцам? Ведь не я нарушаю закон, а они… Они! Все-таки я юрист, и не самый последний юрист в России… Неужели меня эта публика сломает?
Утром мне сказали, что по телефону меня разыскивает Строев.
Раз разыскивает, значит – припекло. Да и зол я был на него в ту минуту… Попросил передать, что я нахожусь на процедурах, и ушел на эти самые процедуры.
В этот же день, следующий после голосования, губернатор Магаданской области Цветков вновь поднял вопрос о моей отставке: чего, мол, человека поднимать с постели и вызывать на заседание? Он болеет и пусть себе болеет… Давайте удовлетворим его заявление, освободим, и – дело с концом.
Но Совет Федерации не пошел на поводу у Цветкова, в голосовании ему было отказано.
Начался этап изнурительной, тяжелой, длительной борьбы. Как ни уговаривал меня Макаров написать второе заявление об отставке, так я его и не написал.
Газетная атака
Когда лежишь в больнице, когда свободного времени не счесть, можно хорошенько обмыспить и собственные поступки, и собственную деятельность, и собственные планы с рабочими «сюжетами».
Конечно же, разговор об отставке был начат не сейчас и не в кабинете Бордюжи – он, судя по всему, произошел на Кремлевском холме еще в 1998 году, в декабре.
В декабре 1998-го у меня должна была состояться встреча с Ельциным, я к ней готовился, – и, вполне возможно, там бы зашел вопрос и о моей отставке, – но вскоре мне объявили, что встреча в декабре не состоится, президент срочно ложится в больницу.
Поскольку я уже физически ощущал, как сгущаются тучи над моей головой, это сообщение я воспринял с облегчением.
В январе ко мне пришел Хапсироков… Кто такой Хапсироков? Как я узнал позже, в Генпрокуратуре его все звали Хапсом, и в этой кличке, похожей на хватательное движение, Хапсироков не видел ничего оскорбительного, наверное, потому, что она соответствовала его сути.
Про себя Хапсироков говорил: «Я, конечно, не первое лицо в Генпрокуратуре, но и не второе…» А был-то Хапсироков всего-навсего управделами на Большой Дмитровке. Но суть не в этом. Управделами во всякой крупной организации – это главный завхоз, и, как всякий завхоз, естественно, имеет доступ к первому лицу. Так и Хапсироков. Он пришел ко мне и сказал:
– Юрий Ильич, разговор наш – под секретом. У меня есть точная информация: на вас собран большой компромат, поэтому вам надо из Генпрокуратуры уходить.
Час от часу не легче. В этом предложении было что-то беспардонно кремлевское: вот ведь – завхоз предлагает руководителю организации добровольно распрощаться со своим креслом.
Я ответил Хапсирокову довольно спокойно:
– Ничего противоправного я не совершал, наоборот, всегда старался этого избегать, поэтому о толстой папке компромата и речи идти не может… И уходить я никуда не буду. И не собираюсь.
Конечно же, разговор об отставке был начат не сейчас и не в кабинете Бордюжи – он, судя по всему, произошел на Кремлевском холме еще в 1998 году, в декабре.
В декабре 1998-го у меня должна была состояться встреча с Ельциным, я к ней готовился, – и, вполне возможно, там бы зашел вопрос и о моей отставке, – но вскоре мне объявили, что встреча в декабре не состоится, президент срочно ложится в больницу.
Поскольку я уже физически ощущал, как сгущаются тучи над моей головой, это сообщение я воспринял с облегчением.
В январе ко мне пришел Хапсироков… Кто такой Хапсироков? Как я узнал позже, в Генпрокуратуре его все звали Хапсом, и в этой кличке, похожей на хватательное движение, Хапсироков не видел ничего оскорбительного, наверное, потому, что она соответствовала его сути.
Про себя Хапсироков говорил: «Я, конечно, не первое лицо в Генпрокуратуре, но и не второе…» А был-то Хапсироков всего-навсего управделами на Большой Дмитровке. Но суть не в этом. Управделами во всякой крупной организации – это главный завхоз, и, как всякий завхоз, естественно, имеет доступ к первому лицу. Так и Хапсироков. Он пришел ко мне и сказал:
– Юрий Ильич, разговор наш – под секретом. У меня есть точная информация: на вас собран большой компромат, поэтому вам надо из Генпрокуратуры уходить.
Час от часу не легче. В этом предложении было что-то беспардонно кремлевское: вот ведь – завхоз предлагает руководителю организации добровольно распрощаться со своим креслом.
Я ответил Хапсирокову довольно спокойно:
– Ничего противоправного я не совершал, наоборот, всегда старался этого избегать, поэтому о толстой папке компромата и речи идти не может… И уходить я никуда не буду. И не собираюсь.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента