Страница:
– Ориентировочный срок выполнения задания?
– От трех до семи дней. Каждый день – удвоенные «боевые». Слово даю, получите все до копейки.
– Легенда? Без легенды и без прикрытия мы при первом контакте засыплемся.
– Кто сказал, что идем без легенды и без прикрытия? Все будет: оружие, деньги, документы, свежайшие данные по оперативной обстановке. Придем и возьмем как на блюдечке. И легенда имеется. В общих чертах, ты, Катерина Георгиевна, моя боевая подруга, она же маруха, киска, фрея. Любящая. Преданная, аки кошка. Понимаю, что выглядит мезальянсом, но где такой красавице истинно достойного партнера подыскать? Ван Даммы и прочие Брэды Питты у нас не служат. Зато будешь одета, сыта. Никаких портянок, чирьев, вшей и прочих ужасов военного коммунизма. По легенде мы не из безлошадных селян и голодающих пролетариев. Подробности позже.
– Цель. Он кто?
– Без комментариев.
– Маршрут? Город или село?
– Начнем с города. Подробности позже.
– Ориентиры? Без них угодим прямо в ж…
– Ориентиры будут. Фото– и видеоматериалы. Мои личные впечатления. Я в точке прибытия побывал вчера. Перед Прыжком изложу любые подробности. Поправку на последние девяносто лет сама сделаешь. Устроит?
– Цель – тот человечек – он под охраной?
– Без комментариев.
– Почему такая спешка?
Виктор Иванович поцокал языком:
– Уж не знаю, как и сказать. Лишними подробностями грузить вас не хочется. Давайте скажем так – нас могут опередить.
Катя и Сан Саныч переглянулись:
– Конкуренты?
– Без комментариев.
Катя и Александр Александрович сидели в комнате отдыха, пили чай с лимонными вафлями.
– Нет, – вздохнул начальник, – уйду я. С моим желудком нужно занятие поспокойнее. Какая-нибудь рутинная научная работа. Буду раз в год статью в «Вестнике академии» публиковать, и фиг с ним. Что мне эта «калька»? С ней совсем с ума сойдешь.
– Ты, товарищ начальник, для начала с цитрусовыми вафлями завязывай. В них лимонной кислоты полно, не слишком-то для гастрита полезно. А из «кальки» ты не уйдешь. Тебе здесь интересно. Да и любишь ты былое вспомнить, из «нагана» на стрельбище побабахать. Этого тебе на гражданке точно не позволят.
– Ты, Катерина, вечно правду-матку в глаза режешь. Никакого воспитания. Смотри, прижмет тебя майор.
– Это точно, – согласилась девушка. – Полезет. Он по поводу баб слабоват. Собственно, ко мне все равно все лезут.
– Я к тебе ни разу не приставал, – обиделся начальник и взял еще вафлю.
– Ты правильный. У меня муж такой же был, – с грустью согласилась Катя. – Чего ж вас, нормальных людей, так мало? Просто свинство какое-то. Саныч, я тебе сувенирчик переправлю. Все равно в последний раз иду.
– Не вздумай рисковать, Катька! Собьете наводку, бог знает куда угодите. Не глупи. Вернешься, я тебя еще за ножичек в штанах взгрею. Как пацанка, игрушки таскаешь. Будто на тебя кто-то покуситься рискнет. Тебя уже и лица кавказской национальности на улице по дуге обходят. Кстати, ты смотри, с майором поаккуратнее. Он, похоже, крутой.
– Крутой, – согласилась девушка. – Грызться будем. Ну, мне ведь вернуться нужно, и ему тоже. Столкуемся как-нибудь.
Глава 2
Выстрелы постукивали все ближе. Перестрелка, начавшаяся со стороны Основы, стала реже, но явно приблизилась к центру. Город притих, лишь над крышами кружились встревоженные голуби.
Пашка взвалил на повозку тяжеленные тиски. Гаврилыч возился, пытаясь распихать наваленные как попало катушки проволоки. Грузиться начали самовольно, без приказа. Два часа назад начальник оружейно-пулеметной мастерской бывший прапорщик Коваль ушел в штаб и как в воду канул. Дело все явственнее попахивало керосином.
Старший мастер Граченко поправил очки, солидно кашлянул:
– Я до зв’язних схожу, подивлюсь що та як[1], – старик на диво резво зашаркал к воротам.
– Пашка, что ты рот раззявил? Ворона залетит, – рявкнул Гаврилыч. – Отворяй ворота.
– Мы ящики с крепежом еще не погрузили.
– Да хрен с ними. Инструмент собрали и ладно. Ворота отворяй. Пулей, говорю!
Пашка навалился на просевшую створку ворот. Улица была пуста. Даже собаки не лаяли. От реки, сквозь привычный запах тины, несло гарью. Сразу стало не по себе.
– Пошла шустрее, – Гаврилыч тряхнул вожжами. Белесая кобыла, давно списанная по старости лет в мастерскую, неохотно переступила копытами. Придурковатый Кирюшка подтолкнул повозку и неуклюже запрыгнул на катушки. Выкатили на пустынную улицу. Невдалеке снова начали палить из винтовок, – кажется, прямо на Николаевской площади. Гаврилыч заозирался и ближе придвинул свою «трехлинейку».
– Тронулись, тронулись. Пашка, брось ворота, найдется кому закрыть. Судя по всему, поспешать нам нужно.
– А Граченко? Ждать не будем?
– Да дед уже у себя в хате в подполе сидит. Старый пень, мать его, революционный подпольщик.
За площадью торопливо застучали выстрелы. Грохнуло громче.
– Вот бес бы их взял, из «маузера» садят, да еще бомбами. Говорил я, еще утром в хозроту нужно было идти. Влипли, мать его.
– Может, ловят кого, – предположил Пашка, шагая рядом с повозкой. – Объявляли же, что шпионов в городе полно. Во все щели лезут.
– Деникин к нам сам-сам пролез, гы, – заухмылялся Кирюшка, ощупывая свой пухлый вещмешок.
Пашка с досадой вспомнил, что забыл захватить спрятанные в поленнице куски мыла, завернутые в новые портянки. Вот черт, на рынок так и не успел смотаться.
– Вам бы, соплякам, только зубы скалить, – пробормотал Гаврилыч, снял фуражку, задумчиво посмотрел на красную звезду на околыше, вытер потную лысину и решительно нахлобучил фуражку на место. – Зря мы столько катушек проволоки навалили – тяжело драпать будет.
– Чего там драпать? – удивился Пашка. – Отойдем к роте, обстановку проясним. Нечего панику разводить.
– Панику… Дал бог сопляков в команду. Учить меня еще будешь. Или не слышишь, беляки уже в городе.
Пашка прислушался к отдаленному треску пулемета. Кажется, целую ленту вмах высадили.
– Так это на окраине, – неуверенно возразил Пашка. – Деникинцы щель ищут. Город-то крепостью объявили. Наши настороже стоят со всех флангов.
– Флангов… Стратег драный. Крепостью как заявили, так и взад раззаявят, – Гаврилыч щелкнул затвором, проверяя патронник. – Как бы по нам из окна не пальнул офицерик какой. Много их здесь пригрелось, сучьих фон-баронов.
Посерьезневший Кирюшка вытащил из брезентовой кобуры свой громадный «смит-вессон». Пашка посмотрел с завистью, – «смит-вессон» оружие, конечно, не сильно боевое, зато рукоять у револьвера славная – сам деревянные «щечки» полировал.
У самого Пашки оружия не имелось. Сволочь Коваль по своей старорежимной подлости не соизволил выдать. «Несовершеннолетний, не положено, в штате не состоишь». Подумаешь, в штате. Приписанным при мастерской Пашка действительно меньше месяца числился. Но до этого почти месяц у телефонистов служил. Могли бы винтарь и выделить. Полноценный паек, что получал, оно, конечно, тоже неплохо. Ладно, полк в бой пойдет, сразу оружие появится.
Кобыла довольно шустро перебирала копытами, кляча клячей, но тоже неладное учуяла. Пулемет захлебывался без пауз, вот только посреди улицы не разберешь, где именно воюют, – дома мешают.
– Вот черти, – пробормотал Гаврилыч, – таки опять забыли про нас. Как машинки чинить, так даешь до победного конца, в ночь за полночь без разницы. Под Лозовой и батарею бросили, и половину пулеметов. Опять, небось, один товарищ комиссар со своей сабелюкой к начдиву на глаза заявится. «Дезззертиры-прееедатели, так их растак!»
– Ты подгоняй, подгоняй, – зашептал Кирюшка, сжимая револьвер, – смотри, как чума прошла. Вымер город.
– Куда подгоняй?! – Гаврилыч длинно выматерился. – Слышишь? Уже у Пензенских казарм постреливают. Видать, полк-то ушел.
Повозка остановилась на Рымарской. Трое красноармейцев с тревогой прислушивались. Кобыла с подозрением уставилась на крутой, мощенный брусчаткой спуск.
– Вот что, – пробормотал Гаврилыч, – давайте в обход. В буржуйские кварталы соваться нечего. Пашка, ты у нас этот – спортсменец. Заскочи в штаб к начдиву, до ихнего особняка тут рукой подать. Узнай, куда рота делась, и мигом обратно. Мы по Рымарской пройдем и на углу ждать будем. Только не вошкайся. Дело серьезное.
– Раз дело серьезное – винтарь дайте.
– Я тебе сейчас пендаля дам, – долетишь мигом. Я тебя не в атаку посылаю, а за указаниями. Винтовка тебе сейчас как барану дышло. Жарь быстрей!
– Вы уж меня тогда ждите, – мрачно потребовал Пашка.
– Мы дождемся, не трясись. Только бегом давай!
Пашка запрыгал вверх по широким ступенькам. Туда пойди, то притащи, это оттащи. Одной воды за день натаскаешься – кита утопить можно. Плохо, когда тебе пятнадцать лет и тебя каждый, кому не лень, припахать норовит. Зато хорошо, когда ты ловкий и тренируешься регулярно. «Спортсменец». Ха, вот почитал бы отсталый Гаврилыч хотя бы «Гимнастику Мюллера». Или «Сильнее и выше». Понял бы, какая в физкультуре польза. Пашка, когда малым был, еще до войны, в цирке выступление самого Ивана Поддубного видел. Тогда и понял – вот оно. Вот так мужчина должен выглядеть. Чтоб на бицепсе вчетвером висели, разогнуть не могли.
На подъем Пашка взлетел мигом, рванул по Сумской. Стало жарко, держать локти, как на картинках в «Великой Олимпионике», парень перестал, бежал как удобнее. Суконная фуражка зажата в кулаке. Старался старыми сапогами по брусчатке шибко не топать. Слушал, – сейчас густо палили за мостом. И правда, натуральный бой. Вот тебе и неприступная пролетарская крепость.
Свернув в переулок, Пашка сразу понял, что у штаба пусто. Посреди мостовой валялась шинель, на тротуаре ветерок перелистывал брошенные бумаги. Стоял ящик из-под патронов, сами патроны россыпью валялись вокруг. Пашка растерянно остановился. Недавно рассказывали, как начдив за брошенную обойму лично расстрелял взводного из 3-го батальона. А здесь целый ящик. Или они нарочно? Засаду оставили?
Кованые ворота нараспашку. Пашка осторожно вошел. У дверей особняка стояла новенькая двуколка, в ней грудой валялись связки бумаг. Упряжь, брошенная прямо на землю. Часового нет. Пулемет, что вечно выглядывал тупым рылом из окна, исчез. Ушли. Нужно Гаврилычу срочно доложить.
Пашка повернулся к воротам и тут расслышал тихую музыку. Задрал голову. Из распахнутого окна третьего этажа нарядного барского дома, стоящего напротив штаба, доносился женский голос, что-то с томным придыханием выводящий на непонятном языке. Должно быть, по-французски. Граммофон. Ага, значит, есть кто живой. Штабные вояки скорее пулемет бросят, чем граммофон забудут.
Деловым шагом направляясь к дверям подъезда, Пашка соображал. Здесь вроде бы сам начдив с начштаба квартировал. У двери вечно часовой топтался. Вон как все вокруг шелухой семечек заплевано. Может, штаб ближе к бою выдвинулся, а здесь для охраны барахла хлопцев оставили? Да нет, уж больно тихо. Кстати, на обратном пути нужно будет шинель прихватить. Каптенармус Пашке совсем худую выдал – прямо между лопаток дыра с рыжим пятном, смотреть жутко. Ладно еще сейчас лето, а осенью как в такой шинели позориться?
В подъезде было прохладно. Пашка с уважением посмотрел на мраморные ступени, на завитушки перил. Буржуи, конечно, эксплуататоры, но художников и архитекторов выучивают на славу. Музыка сверху доносилась как-то глухо, точно из гроба. Снова стало не по себе. Надо бы быстрее к Гаврилычу вернуться. Ждут уже, наверное. Пашка нащупал в кармане шаровар рукоять большой отвертки. Надежный инструмент, еще отец ковал. На все случаи жизни подходит, и вместо стилета вполне сгодится.
На лестничной площадке пришлось протискиваться мимо штабеля каких-то ящиков. Пашка преодолел искушение поддеть отверткой крышку и полюбопытствовать. Застукают, некрасиво получится.
За приоткрытой дверью все мурлыкала нерусская женщина. Потрескивал, шипел граммофон. Пашка осторожно поинтересовался:
– Есть кто, товарищи? Я из хозвзвода, насчет приказа интересуюсь.
Парижская баба продолжала выводить свое непонятное, а в остальном царила полная тишина. Пашка на всякий случай присел – еще выдадут залпом прямо в грудь – и толкнул дверь. Огромная прихожая была пуста, пахло вином, керосиновой копотью и еще чем-то сладким.
– Товарищи, есть кто живой?
В тишине Пашка сделал несколько бодрых шагов, разглядел блеск на вешалке. Ого, шашка! Мудреная какая-то, на мушкетерскую шпагу похожа. Рукоять на ощупь показалась прохладной и богатой. Может, позолоченная? Наверное, самого начдива. Его Пашка видел всего два раза – высокий мужчина с густыми усами, в ладном новом френче с большой, нашитой на рукаве, звездой и блестящим значком краскома на нагрудном кармане. Шашка у него тогда вроде другая была. Ладно, не наше дело. Пашка шагнул к двери в комнату и споткнулся о темную груду на полу. Сапоги какие-то, штиблеты. Во – и саквояж. А это что? В руках оказалась кобура из лакированной кожи. Явно не пустая. Пашка растерянно пощупал у ног и поднял вторую кобуру, – здесь явно «наган». Побросали, что ли? И что теперь делать?
Набравшись духа, Пашка стукнул в дверь:
– Товарищи, я из хозвзвода. Есть тут кто?
Граммофон равнодушно напевал. Издалека, сквозь шуршание заграничной музыки доносился треск выстрелов. Хватит, убедился, что никого нет, и к своим. Револьверы трофеями оставить себе можно. Пусть доказывают, что не побросали.
Тяжелые портьеры отсекали уличное солнце. Было душно, несмотря на приоткрытое окно, стойко пахло табачным дымом, пролитым вином и еще чем-то странным, похожим на ладан. Никого. Круглый стол, покрытый съехавшей набок скатертью, венские стулья вокруг. На одном стоял портфель, поблескивающий колодкой монограммы. За распахнутыми высоченными дверьми виднелась кровать, широко растопырившая резные звериные ножки-лапы.
Пашка ожесточенно почесал переносицу, чтобы не чихнуть. Ушли. Хрен с ними. Шпалеры, значит, можно себе оставить. Любопытство мучило просто ужасно. Пашка расстегнул лаковую кобуру, потянул тяжелую рубчатую рукоять. Ух ты, «Штейер». Редкая штука. За время службы в мастерской Пашка успел насмотреться на кучу оружия и стал неплохо разбираться. Вот это ствол так ствол! Поковырявшись с затвором и заглянув в магазин, парень разочарованно вздохнул – патронов не было. Да, к такому шпалеру боеприпас искать замучаешься. Ничего, обменяем на что-нибудь полезное. Во второй кобуре оказался «наган», довольно облезлый, солдатский, без самовзвода. Зато с патронами. Правда, при проверке барабана оказалось, что в четырех из семи гнезд сидят пустые гильзы. Ну, три выстрела тоже неплохо. Следовало торопиться. Пашка глянул на портфель – вдруг там документы секретные? Могут наградить за бдительность. Ага, или к стенке поставить за шпионаж. Нет уж, документы – не нашего ума дело. Нужно давать деру, – граммофон приглушал звуки с улицы, но почему-то казалось, что стреляют ближе. Пашка расстегнул ремень и стал подвешивать кобуру «нагана» на бок. Сейчас мигом метнемся по Сумской, потом переулком вниз, а там и Гаврилыч ждет. Если не дождались и ушли – не беда. Пойдут по Белгородской дороге, больше некуда. Догоним. Город Пашка знал. За два месяца вдоволь набегался с поручениями, таская накладные и требования.
Проклятый граммофон под конец зверски всхрапнул и замолчал. Пашка с перепугу чуть не уронил кобуру. За окном щелкнул одинокий выстрел. Ой, что-то близко.
– Музыку заведи, – капризно сказали в спальне.
Пашка панически заскреб по кобуре, но она, как нарочно, расстегиваться не желала.
– Ну, заведите же кто-нибудь музыку! – жалобно сказали из полутьмы.
Поцарапанная рукоять «нагана» оказалась в потной ладони, но Пашка уже успел слегка опомниться. Судя по голосу, девка или баба. Тьфу, черти бы ее взяли, чуть в штаны не наложил.
Сжимая револьвер, Пашка шагнул в спальню. Углы комнаты таяли во тьме. Окно было плотно зашторено и до половины заложено мешками с песком. На кровати валялась молодая девка. Именно валялась, обняв двумя руками огромную подушку и уткнув лицо в ком пухового одеяла.
Пашка оторопело уставился на белое гладкое бедро. Попка бесстыжей девки походила на две маленькие подушечки. На атласные.
– Ну, заведите же музыку, что вы сволочи все такие? – пробормотала девка.
– Это… Бой вроде на улице, – выдавил из себя Пашка, пытаясь ощупью вложить «наган» в кобуру.
– Да х… с ним. Музыку сделай. У меня от треска голова болит, – девка повернула голову, смахнула с лица волну рыжих кудрей. – А ты вообще кто, мальчик?
– Красноармеец Звиренко, командиров ищу, – Пашка во все глаза смотрел на девушку. Мордашка у нее была помятая, глаза густо обведены синевой, но Пашке казалось, что такого ангельского личика он в жизни не видел. Какая же она вся… тонкая. Фарфоровая.
– Красноармеец? – статуэтка равнодушно моргнула длинными ресницами. – Какой же ты красноармеец? Ты, наверное, еще в гимназию с ранцем бегаешь. Заведи граммофон, а? Ну, пожалуйста! У меня в висках от шума звенит.
– Это… барышня, ты послушай. Уходить нужно. Беляки прорвались. Где начдив?
– Да пошел он на х…, ваш товарищ начдив, – пробормотала девушка. – Бросили меня все. Слушай, к черту эту музыку. Ой, у меня виски сейчас лопнут. Дай вина. Там мадера осталась.
Пашка зачем-то взял с комода липкую бутылку, протянул девушке. Она шумно глотнула раз, другой. Обтерла ладонью рот. Пашка смотрел, как по гладкой коже катятся капли. Грудь у рыжей красавицы была небольшая, но даже на взгляд упругая, как литая резина.
Девушка насмешливо улыбнулась. Глаза у нее были шалые, пьяные, с огромными зрачками, и смотрели так бесстыдно, что у Пашки заколотилось сердце.
– Ну какой ты красноармеец, мальчик? Разве невинных херувимов в большевики берут?
Пашка насупился. Разве виноват, что уродился светловолосым и кудрявым? Стригись хоть каждую неделю, все равно дразнить будут. И никого не волнует, что ты почти любого можешь на лопатки уложить и английский бокс изучаешь. Раз борода еще не растет и кудрявый – амба, одна дорога, в херувимы. Тьфу! Бога и всех херувимов революция уже два года как отменила, чтоб вы знали.
– Барышня, ты бы задницу прикрыла и бельишко накинула. Не ровен час деникинцы налетят. Отступать нужно.
– Суровый какой, – девушка надула и так припухлые губки. – Коммунист, да? Ну иди, раз нравлюсь, – рыжая бесстыдница окончательно повернулась на спину.
Пашка ошеломленно смотрел, как перед ним раздвигаются ноги в сползших шелковых чулках.
– Иди, дурачок, – прошептала девушка, глядя огромными бессмысленными глазами. – Хорошо будет. Я вкусная.
Не устоял прикомандированный к ремкоманде боец Звиренко. Заворожил-околдовал бойца девичий гладкий животик да лобочек с аккуратным рыжим островком. И хоть познал Пашка радости плотские еще дома, под шелест прибоя на теплом азовском песке, но сейчас вышло как в первый раз. Теплая она была, податливая, и правда, статуэтка живая. Вздыхала часто, руку, чуть подпорченную синяками повыше локтя, на шею закинула, кудри юного любовника пальчиками ласкала.
– Давай, давай… ох, какой же вы зверь, товарищ Антоний…
Как называла да за кого принимала, Пашка думать не желал. Сладко было так, что взвыть впору. Огромная кровать скрипела, мешали сползшие на сапоги шаровары, да только и оглох Пашка, и онемел. Сжимал в объятиях скользкое тело, не чуял запаха вина и застарелого курева.
Ноги девушки обхватывали поясницу, вздрагивали:
– Ой, постой, задавишь! Ты сегодня совсем… Марафету хочешь?
Пашка хотел продолжить. Кровь била в башке гулким колоколом. Трясло всего. Замер, только жадно целовал в ключицу.
– Сейчас, сейчас, – бормотала рыжая, запуская руку в груду подушек. – Я только носик припудрю. Сам-то отчего не хочешь?
Пашка двинуться ей дал, но вымолвить не мог ни слова. Да и не о чем было говорить. Ниже живота тело словно парализовало. Ох, да не может быть, чтобы такой сладостью плоть сводило.
Руки у барышни дрожали, белый порошок сыпался на грудь. Бормотала:
– Дай, дай втянуть. Да пусти, гад, я тебе по-собачьи дам.
Она звучно втянула ноздрями, на мгновение замерла. Замотав рыжей гривой, начала переворачиваться.
Себя Пашка не помнил. Мял белое тело, наседал, жадно хватая воздух, скрипел от блаженства зубами. Барышня тоже заохала в голос, да еще и скулила. Подушки, за которые цеплялась, расползлись, трещали под ногтями льняные, липкие, в пятнах, простыни.
Отдуваясь, Пашка осознал, что лежит, уткнувшись лицом в густые кудри. От волос несло диковинным душистым табаком. Девушка, кажется, не дышала. Пашка поспешно сполз на бок, перевернул барышню. Глаза у нее оказались открыты, черные, огромные зрачки слепо смотрели в потолок. Пашка испуганно тряхнул бледные плечи.
– Ты кто? – девушка слабо уперлась ладонью в его руку, попыталась оттолкнуть. – Уйди отсюда, тварь.
За окном крепко бабахнуло, зазвенели стекла. Густо затрещали выстрелы. Совсем под боком, на Сумской.
Пашка скатился с постели, поддернул шаровары.
– Тикать нужно! Вставай!
– Да иди ты в… Надоели, уроды совдеповские, – рыжая сунула голову в подушки, потянула на себя одеяло.
Летнее пальто Пашка обнаружил на дверце шифоньера. Девчонка отбивалась, пришлось ее тряхнуть так, что зубы клацнули. Захныкала. Пашка впихнул ее в пальто.
– Туфли где?
– Что пристал? Быдло, тварь мастеровая. Пальцы с заусенцами, кобель тупой.
Пашка тряхнул ее покрепче, на этот раз за волосы:
– Уходить нужно, дура! Шлепнут ведь тебя, как комиссарскую блядушку.
– Меня шлепнут?! Да уж верно, зашлепают во все дырки. Думаешь, я у офицеров не сосала? Вы там все одинаковые. Пусти волосы, скотина! Больно! Пусти! Хочешь, отсосу? Тебе понравится. Да пусти же! Денег хочешь? Вон, бери! Только отстань.
Она уцепилась за шифоньер, с полки, из-под шелковых тряпок посыпались пачки денег. И советские, и широкие, растрепанные николаевские. Пашка, окончательно ошалев, сгреб пару пачек, запихнул в карман девичьего пальто. Стыдясь, сунул комок денег себе за пазуху. Рванул девушку за шиворот:
– Выметайся!
Рыжая вдруг разрыдалась:
– Да оставь же меня, бессовестный негодяй!
На ногах она стоять не желала, и Пашка подхватил ее на плечо. Девичий кулачок слабо стучал по спине. Вот дурища! Но оставлять нельзя. Пристрелят сгоряча или так отдерут, что и как дышать забудет.
Скатились по лестнице. У двери Пашка прислонил девушку к стене:
– Дай огляжусь.
На углу у Сумской маячило несколько фигур с винтовками. Кто такие, Пашка рассмотреть не успел, – сверху, от улицы Гоголя, зацокали копыта.
Поспешно задвигая запор, Пашка зашептал:
– Слушай, здесь черный ход есть?
Девушка сидела, тупо опустив голову и поглаживая голые колени. Пашка с тоской догадался, что нужно было ей все-таки туфли найти. Во дворе клацали копыта. «Удрали, сволочи, – заорал кто-то. – Ничего, догоним». Затопали по брусчатке сапоги.
Пашка подхватил девушку за локти, потащил к лестнице. Окно было закрыто, пришлось выдернуть из кармана отвертку, поддеть шпингалет. Пашка рванул раму, за пыльными стеклами открылся короткий, сдавленный высокой кирпичной оградой дворик.
– Лезь!
– Я ноги поломаю, – вяло сказала девушка.
– Помогу, не бойся, – Пашка выбрался на карниз первым. Рыжая попятилась было к лестнице наверх, но парень ухватил за плечо: – Да бежим же, дурища ты этакая!
Ухватил за запястья, осторожно опустил вниз, пока девчонка не коснулась земли пятками в подранных чулках. Уцепившись за край окна, собрался прыгнуть сам. Внизу зашлепали босые ноги, – рыжая вдруг побежала вдоль стены.
– Стой! Куда?! – шепотом заорал Пашка.
Девушка уже завернула в подворотню.
Пашка спрыгнул и услышал звонкий крик на улице:
– Господа офицеры, спасите! Там большевик прячется!
– Господа, поднимите барышню, – заорал кто-то зычным командным голосом. – К делу, господа, не упустите мерзавца. Ефремчук, дом оцепить. Чтоб ни одна краснопузая вша не уползла.
Пашка закрутился под окном. Куда?! Спрятаться негде. Забор высоченный. Обратно в дом? Обложат, как хорька. А-аа, запрыгнуть, что ли?
Он разбежался, ударив в кирпичную стену носком сапога, метнул тело вверх. Пальцы правой руки дотянулись до гребня стены. Левая, хоть и сорвала ногти, но тоже помогла удержаться. Недаром столько времени на турнике провел. Подтянулся, закинул ногу на гребень.
– Вон он! По ногам цельтесь, господа!
Убегая по узкому гребню стены, Пашка краем глаза увидел фигуры, выскочившие из подворотни. Яркие белые околыши фуражек, малиновые тульи. Дроздовцы – ох, много чего про них нехорошего рассказывают.
Прыгать было некуда, по ту сторону забора до земли оказалось ого как. Верное дело – ноги переломаешь. Ох, до крыши бы флигеля добраться…
– От трех до семи дней. Каждый день – удвоенные «боевые». Слово даю, получите все до копейки.
– Легенда? Без легенды и без прикрытия мы при первом контакте засыплемся.
– Кто сказал, что идем без легенды и без прикрытия? Все будет: оружие, деньги, документы, свежайшие данные по оперативной обстановке. Придем и возьмем как на блюдечке. И легенда имеется. В общих чертах, ты, Катерина Георгиевна, моя боевая подруга, она же маруха, киска, фрея. Любящая. Преданная, аки кошка. Понимаю, что выглядит мезальянсом, но где такой красавице истинно достойного партнера подыскать? Ван Даммы и прочие Брэды Питты у нас не служат. Зато будешь одета, сыта. Никаких портянок, чирьев, вшей и прочих ужасов военного коммунизма. По легенде мы не из безлошадных селян и голодающих пролетариев. Подробности позже.
– Цель. Он кто?
– Без комментариев.
– Маршрут? Город или село?
– Начнем с города. Подробности позже.
– Ориентиры? Без них угодим прямо в ж…
– Ориентиры будут. Фото– и видеоматериалы. Мои личные впечатления. Я в точке прибытия побывал вчера. Перед Прыжком изложу любые подробности. Поправку на последние девяносто лет сама сделаешь. Устроит?
– Цель – тот человечек – он под охраной?
– Без комментариев.
– Почему такая спешка?
Виктор Иванович поцокал языком:
– Уж не знаю, как и сказать. Лишними подробностями грузить вас не хочется. Давайте скажем так – нас могут опередить.
Катя и Сан Саныч переглянулись:
– Конкуренты?
– Без комментариев.
Катя и Александр Александрович сидели в комнате отдыха, пили чай с лимонными вафлями.
– Нет, – вздохнул начальник, – уйду я. С моим желудком нужно занятие поспокойнее. Какая-нибудь рутинная научная работа. Буду раз в год статью в «Вестнике академии» публиковать, и фиг с ним. Что мне эта «калька»? С ней совсем с ума сойдешь.
– Ты, товарищ начальник, для начала с цитрусовыми вафлями завязывай. В них лимонной кислоты полно, не слишком-то для гастрита полезно. А из «кальки» ты не уйдешь. Тебе здесь интересно. Да и любишь ты былое вспомнить, из «нагана» на стрельбище побабахать. Этого тебе на гражданке точно не позволят.
– Ты, Катерина, вечно правду-матку в глаза режешь. Никакого воспитания. Смотри, прижмет тебя майор.
– Это точно, – согласилась девушка. – Полезет. Он по поводу баб слабоват. Собственно, ко мне все равно все лезут.
– Я к тебе ни разу не приставал, – обиделся начальник и взял еще вафлю.
– Ты правильный. У меня муж такой же был, – с грустью согласилась Катя. – Чего ж вас, нормальных людей, так мало? Просто свинство какое-то. Саныч, я тебе сувенирчик переправлю. Все равно в последний раз иду.
– Не вздумай рисковать, Катька! Собьете наводку, бог знает куда угодите. Не глупи. Вернешься, я тебя еще за ножичек в штанах взгрею. Как пацанка, игрушки таскаешь. Будто на тебя кто-то покуситься рискнет. Тебя уже и лица кавказской национальности на улице по дуге обходят. Кстати, ты смотри, с майором поаккуратнее. Он, похоже, крутой.
– Крутой, – согласилась девушка. – Грызться будем. Ну, мне ведь вернуться нужно, и ему тоже. Столкуемся как-нибудь.
Глава 2
Вся страна заботится теперь о Южном фронте. Нужно, чтобы командиры, комиссары, а вслед за ними красноармейцы, поняли, что уже сейчас на Южном фронте мы сильнее Деникина.
Л.Д. Троцкий. Из приказа от 16 июля
Ну и драпанули мы тогда.
Из воспоминаний П.Г. Звиренко, ветерана, заслуженного тренера РФ (К)
Выстрелы постукивали все ближе. Перестрелка, начавшаяся со стороны Основы, стала реже, но явно приблизилась к центру. Город притих, лишь над крышами кружились встревоженные голуби.
Пашка взвалил на повозку тяжеленные тиски. Гаврилыч возился, пытаясь распихать наваленные как попало катушки проволоки. Грузиться начали самовольно, без приказа. Два часа назад начальник оружейно-пулеметной мастерской бывший прапорщик Коваль ушел в штаб и как в воду канул. Дело все явственнее попахивало керосином.
Старший мастер Граченко поправил очки, солидно кашлянул:
– Я до зв’язних схожу, подивлюсь що та як[1], – старик на диво резво зашаркал к воротам.
– Пашка, что ты рот раззявил? Ворона залетит, – рявкнул Гаврилыч. – Отворяй ворота.
– Мы ящики с крепежом еще не погрузили.
– Да хрен с ними. Инструмент собрали и ладно. Ворота отворяй. Пулей, говорю!
Пашка навалился на просевшую створку ворот. Улица была пуста. Даже собаки не лаяли. От реки, сквозь привычный запах тины, несло гарью. Сразу стало не по себе.
– Пошла шустрее, – Гаврилыч тряхнул вожжами. Белесая кобыла, давно списанная по старости лет в мастерскую, неохотно переступила копытами. Придурковатый Кирюшка подтолкнул повозку и неуклюже запрыгнул на катушки. Выкатили на пустынную улицу. Невдалеке снова начали палить из винтовок, – кажется, прямо на Николаевской площади. Гаврилыч заозирался и ближе придвинул свою «трехлинейку».
– Тронулись, тронулись. Пашка, брось ворота, найдется кому закрыть. Судя по всему, поспешать нам нужно.
– А Граченко? Ждать не будем?
– Да дед уже у себя в хате в подполе сидит. Старый пень, мать его, революционный подпольщик.
За площадью торопливо застучали выстрелы. Грохнуло громче.
– Вот бес бы их взял, из «маузера» садят, да еще бомбами. Говорил я, еще утром в хозроту нужно было идти. Влипли, мать его.
– Может, ловят кого, – предположил Пашка, шагая рядом с повозкой. – Объявляли же, что шпионов в городе полно. Во все щели лезут.
– Деникин к нам сам-сам пролез, гы, – заухмылялся Кирюшка, ощупывая свой пухлый вещмешок.
Пашка с досадой вспомнил, что забыл захватить спрятанные в поленнице куски мыла, завернутые в новые портянки. Вот черт, на рынок так и не успел смотаться.
– Вам бы, соплякам, только зубы скалить, – пробормотал Гаврилыч, снял фуражку, задумчиво посмотрел на красную звезду на околыше, вытер потную лысину и решительно нахлобучил фуражку на место. – Зря мы столько катушек проволоки навалили – тяжело драпать будет.
– Чего там драпать? – удивился Пашка. – Отойдем к роте, обстановку проясним. Нечего панику разводить.
– Панику… Дал бог сопляков в команду. Учить меня еще будешь. Или не слышишь, беляки уже в городе.
Пашка прислушался к отдаленному треску пулемета. Кажется, целую ленту вмах высадили.
– Так это на окраине, – неуверенно возразил Пашка. – Деникинцы щель ищут. Город-то крепостью объявили. Наши настороже стоят со всех флангов.
– Флангов… Стратег драный. Крепостью как заявили, так и взад раззаявят, – Гаврилыч щелкнул затвором, проверяя патронник. – Как бы по нам из окна не пальнул офицерик какой. Много их здесь пригрелось, сучьих фон-баронов.
Посерьезневший Кирюшка вытащил из брезентовой кобуры свой громадный «смит-вессон». Пашка посмотрел с завистью, – «смит-вессон» оружие, конечно, не сильно боевое, зато рукоять у револьвера славная – сам деревянные «щечки» полировал.
У самого Пашки оружия не имелось. Сволочь Коваль по своей старорежимной подлости не соизволил выдать. «Несовершеннолетний, не положено, в штате не состоишь». Подумаешь, в штате. Приписанным при мастерской Пашка действительно меньше месяца числился. Но до этого почти месяц у телефонистов служил. Могли бы винтарь и выделить. Полноценный паек, что получал, оно, конечно, тоже неплохо. Ладно, полк в бой пойдет, сразу оружие появится.
Кобыла довольно шустро перебирала копытами, кляча клячей, но тоже неладное учуяла. Пулемет захлебывался без пауз, вот только посреди улицы не разберешь, где именно воюют, – дома мешают.
– Вот черти, – пробормотал Гаврилыч, – таки опять забыли про нас. Как машинки чинить, так даешь до победного конца, в ночь за полночь без разницы. Под Лозовой и батарею бросили, и половину пулеметов. Опять, небось, один товарищ комиссар со своей сабелюкой к начдиву на глаза заявится. «Дезззертиры-прееедатели, так их растак!»
– Ты подгоняй, подгоняй, – зашептал Кирюшка, сжимая револьвер, – смотри, как чума прошла. Вымер город.
– Куда подгоняй?! – Гаврилыч длинно выматерился. – Слышишь? Уже у Пензенских казарм постреливают. Видать, полк-то ушел.
Повозка остановилась на Рымарской. Трое красноармейцев с тревогой прислушивались. Кобыла с подозрением уставилась на крутой, мощенный брусчаткой спуск.
– Вот что, – пробормотал Гаврилыч, – давайте в обход. В буржуйские кварталы соваться нечего. Пашка, ты у нас этот – спортсменец. Заскочи в штаб к начдиву, до ихнего особняка тут рукой подать. Узнай, куда рота делась, и мигом обратно. Мы по Рымарской пройдем и на углу ждать будем. Только не вошкайся. Дело серьезное.
– Раз дело серьезное – винтарь дайте.
– Я тебе сейчас пендаля дам, – долетишь мигом. Я тебя не в атаку посылаю, а за указаниями. Винтовка тебе сейчас как барану дышло. Жарь быстрей!
– Вы уж меня тогда ждите, – мрачно потребовал Пашка.
– Мы дождемся, не трясись. Только бегом давай!
Пашка запрыгал вверх по широким ступенькам. Туда пойди, то притащи, это оттащи. Одной воды за день натаскаешься – кита утопить можно. Плохо, когда тебе пятнадцать лет и тебя каждый, кому не лень, припахать норовит. Зато хорошо, когда ты ловкий и тренируешься регулярно. «Спортсменец». Ха, вот почитал бы отсталый Гаврилыч хотя бы «Гимнастику Мюллера». Или «Сильнее и выше». Понял бы, какая в физкультуре польза. Пашка, когда малым был, еще до войны, в цирке выступление самого Ивана Поддубного видел. Тогда и понял – вот оно. Вот так мужчина должен выглядеть. Чтоб на бицепсе вчетвером висели, разогнуть не могли.
На подъем Пашка взлетел мигом, рванул по Сумской. Стало жарко, держать локти, как на картинках в «Великой Олимпионике», парень перестал, бежал как удобнее. Суконная фуражка зажата в кулаке. Старался старыми сапогами по брусчатке шибко не топать. Слушал, – сейчас густо палили за мостом. И правда, натуральный бой. Вот тебе и неприступная пролетарская крепость.
Свернув в переулок, Пашка сразу понял, что у штаба пусто. Посреди мостовой валялась шинель, на тротуаре ветерок перелистывал брошенные бумаги. Стоял ящик из-под патронов, сами патроны россыпью валялись вокруг. Пашка растерянно остановился. Недавно рассказывали, как начдив за брошенную обойму лично расстрелял взводного из 3-го батальона. А здесь целый ящик. Или они нарочно? Засаду оставили?
Кованые ворота нараспашку. Пашка осторожно вошел. У дверей особняка стояла новенькая двуколка, в ней грудой валялись связки бумаг. Упряжь, брошенная прямо на землю. Часового нет. Пулемет, что вечно выглядывал тупым рылом из окна, исчез. Ушли. Нужно Гаврилычу срочно доложить.
Пашка повернулся к воротам и тут расслышал тихую музыку. Задрал голову. Из распахнутого окна третьего этажа нарядного барского дома, стоящего напротив штаба, доносился женский голос, что-то с томным придыханием выводящий на непонятном языке. Должно быть, по-французски. Граммофон. Ага, значит, есть кто живой. Штабные вояки скорее пулемет бросят, чем граммофон забудут.
Деловым шагом направляясь к дверям подъезда, Пашка соображал. Здесь вроде бы сам начдив с начштаба квартировал. У двери вечно часовой топтался. Вон как все вокруг шелухой семечек заплевано. Может, штаб ближе к бою выдвинулся, а здесь для охраны барахла хлопцев оставили? Да нет, уж больно тихо. Кстати, на обратном пути нужно будет шинель прихватить. Каптенармус Пашке совсем худую выдал – прямо между лопаток дыра с рыжим пятном, смотреть жутко. Ладно еще сейчас лето, а осенью как в такой шинели позориться?
В подъезде было прохладно. Пашка с уважением посмотрел на мраморные ступени, на завитушки перил. Буржуи, конечно, эксплуататоры, но художников и архитекторов выучивают на славу. Музыка сверху доносилась как-то глухо, точно из гроба. Снова стало не по себе. Надо бы быстрее к Гаврилычу вернуться. Ждут уже, наверное. Пашка нащупал в кармане шаровар рукоять большой отвертки. Надежный инструмент, еще отец ковал. На все случаи жизни подходит, и вместо стилета вполне сгодится.
На лестничной площадке пришлось протискиваться мимо штабеля каких-то ящиков. Пашка преодолел искушение поддеть отверткой крышку и полюбопытствовать. Застукают, некрасиво получится.
За приоткрытой дверью все мурлыкала нерусская женщина. Потрескивал, шипел граммофон. Пашка осторожно поинтересовался:
– Есть кто, товарищи? Я из хозвзвода, насчет приказа интересуюсь.
Парижская баба продолжала выводить свое непонятное, а в остальном царила полная тишина. Пашка на всякий случай присел – еще выдадут залпом прямо в грудь – и толкнул дверь. Огромная прихожая была пуста, пахло вином, керосиновой копотью и еще чем-то сладким.
– Товарищи, есть кто живой?
В тишине Пашка сделал несколько бодрых шагов, разглядел блеск на вешалке. Ого, шашка! Мудреная какая-то, на мушкетерскую шпагу похожа. Рукоять на ощупь показалась прохладной и богатой. Может, позолоченная? Наверное, самого начдива. Его Пашка видел всего два раза – высокий мужчина с густыми усами, в ладном новом френче с большой, нашитой на рукаве, звездой и блестящим значком краскома на нагрудном кармане. Шашка у него тогда вроде другая была. Ладно, не наше дело. Пашка шагнул к двери в комнату и споткнулся о темную груду на полу. Сапоги какие-то, штиблеты. Во – и саквояж. А это что? В руках оказалась кобура из лакированной кожи. Явно не пустая. Пашка растерянно пощупал у ног и поднял вторую кобуру, – здесь явно «наган». Побросали, что ли? И что теперь делать?
Набравшись духа, Пашка стукнул в дверь:
– Товарищи, я из хозвзвода. Есть тут кто?
Граммофон равнодушно напевал. Издалека, сквозь шуршание заграничной музыки доносился треск выстрелов. Хватит, убедился, что никого нет, и к своим. Револьверы трофеями оставить себе можно. Пусть доказывают, что не побросали.
Тяжелые портьеры отсекали уличное солнце. Было душно, несмотря на приоткрытое окно, стойко пахло табачным дымом, пролитым вином и еще чем-то странным, похожим на ладан. Никого. Круглый стол, покрытый съехавшей набок скатертью, венские стулья вокруг. На одном стоял портфель, поблескивающий колодкой монограммы. За распахнутыми высоченными дверьми виднелась кровать, широко растопырившая резные звериные ножки-лапы.
Пашка ожесточенно почесал переносицу, чтобы не чихнуть. Ушли. Хрен с ними. Шпалеры, значит, можно себе оставить. Любопытство мучило просто ужасно. Пашка расстегнул лаковую кобуру, потянул тяжелую рубчатую рукоять. Ух ты, «Штейер». Редкая штука. За время службы в мастерской Пашка успел насмотреться на кучу оружия и стал неплохо разбираться. Вот это ствол так ствол! Поковырявшись с затвором и заглянув в магазин, парень разочарованно вздохнул – патронов не было. Да, к такому шпалеру боеприпас искать замучаешься. Ничего, обменяем на что-нибудь полезное. Во второй кобуре оказался «наган», довольно облезлый, солдатский, без самовзвода. Зато с патронами. Правда, при проверке барабана оказалось, что в четырех из семи гнезд сидят пустые гильзы. Ну, три выстрела тоже неплохо. Следовало торопиться. Пашка глянул на портфель – вдруг там документы секретные? Могут наградить за бдительность. Ага, или к стенке поставить за шпионаж. Нет уж, документы – не нашего ума дело. Нужно давать деру, – граммофон приглушал звуки с улицы, но почему-то казалось, что стреляют ближе. Пашка расстегнул ремень и стал подвешивать кобуру «нагана» на бок. Сейчас мигом метнемся по Сумской, потом переулком вниз, а там и Гаврилыч ждет. Если не дождались и ушли – не беда. Пойдут по Белгородской дороге, больше некуда. Догоним. Город Пашка знал. За два месяца вдоволь набегался с поручениями, таская накладные и требования.
Проклятый граммофон под конец зверски всхрапнул и замолчал. Пашка с перепугу чуть не уронил кобуру. За окном щелкнул одинокий выстрел. Ой, что-то близко.
– Музыку заведи, – капризно сказали в спальне.
Пашка панически заскреб по кобуре, но она, как нарочно, расстегиваться не желала.
– Ну, заведите же кто-нибудь музыку! – жалобно сказали из полутьмы.
Поцарапанная рукоять «нагана» оказалась в потной ладони, но Пашка уже успел слегка опомниться. Судя по голосу, девка или баба. Тьфу, черти бы ее взяли, чуть в штаны не наложил.
Сжимая револьвер, Пашка шагнул в спальню. Углы комнаты таяли во тьме. Окно было плотно зашторено и до половины заложено мешками с песком. На кровати валялась молодая девка. Именно валялась, обняв двумя руками огромную подушку и уткнув лицо в ком пухового одеяла.
Пашка оторопело уставился на белое гладкое бедро. Попка бесстыжей девки походила на две маленькие подушечки. На атласные.
– Ну, заведите же музыку, что вы сволочи все такие? – пробормотала девка.
– Это… Бой вроде на улице, – выдавил из себя Пашка, пытаясь ощупью вложить «наган» в кобуру.
– Да х… с ним. Музыку сделай. У меня от треска голова болит, – девка повернула голову, смахнула с лица волну рыжих кудрей. – А ты вообще кто, мальчик?
– Красноармеец Звиренко, командиров ищу, – Пашка во все глаза смотрел на девушку. Мордашка у нее была помятая, глаза густо обведены синевой, но Пашке казалось, что такого ангельского личика он в жизни не видел. Какая же она вся… тонкая. Фарфоровая.
– Красноармеец? – статуэтка равнодушно моргнула длинными ресницами. – Какой же ты красноармеец? Ты, наверное, еще в гимназию с ранцем бегаешь. Заведи граммофон, а? Ну, пожалуйста! У меня в висках от шума звенит.
– Это… барышня, ты послушай. Уходить нужно. Беляки прорвались. Где начдив?
– Да пошел он на х…, ваш товарищ начдив, – пробормотала девушка. – Бросили меня все. Слушай, к черту эту музыку. Ой, у меня виски сейчас лопнут. Дай вина. Там мадера осталась.
Пашка зачем-то взял с комода липкую бутылку, протянул девушке. Она шумно глотнула раз, другой. Обтерла ладонью рот. Пашка смотрел, как по гладкой коже катятся капли. Грудь у рыжей красавицы была небольшая, но даже на взгляд упругая, как литая резина.
Девушка насмешливо улыбнулась. Глаза у нее были шалые, пьяные, с огромными зрачками, и смотрели так бесстыдно, что у Пашки заколотилось сердце.
– Ну какой ты красноармеец, мальчик? Разве невинных херувимов в большевики берут?
Пашка насупился. Разве виноват, что уродился светловолосым и кудрявым? Стригись хоть каждую неделю, все равно дразнить будут. И никого не волнует, что ты почти любого можешь на лопатки уложить и английский бокс изучаешь. Раз борода еще не растет и кудрявый – амба, одна дорога, в херувимы. Тьфу! Бога и всех херувимов революция уже два года как отменила, чтоб вы знали.
– Барышня, ты бы задницу прикрыла и бельишко накинула. Не ровен час деникинцы налетят. Отступать нужно.
– Суровый какой, – девушка надула и так припухлые губки. – Коммунист, да? Ну иди, раз нравлюсь, – рыжая бесстыдница окончательно повернулась на спину.
Пашка ошеломленно смотрел, как перед ним раздвигаются ноги в сползших шелковых чулках.
– Иди, дурачок, – прошептала девушка, глядя огромными бессмысленными глазами. – Хорошо будет. Я вкусная.
Не устоял прикомандированный к ремкоманде боец Звиренко. Заворожил-околдовал бойца девичий гладкий животик да лобочек с аккуратным рыжим островком. И хоть познал Пашка радости плотские еще дома, под шелест прибоя на теплом азовском песке, но сейчас вышло как в первый раз. Теплая она была, податливая, и правда, статуэтка живая. Вздыхала часто, руку, чуть подпорченную синяками повыше локтя, на шею закинула, кудри юного любовника пальчиками ласкала.
– Давай, давай… ох, какой же вы зверь, товарищ Антоний…
Как называла да за кого принимала, Пашка думать не желал. Сладко было так, что взвыть впору. Огромная кровать скрипела, мешали сползшие на сапоги шаровары, да только и оглох Пашка, и онемел. Сжимал в объятиях скользкое тело, не чуял запаха вина и застарелого курева.
Ноги девушки обхватывали поясницу, вздрагивали:
– Ой, постой, задавишь! Ты сегодня совсем… Марафету хочешь?
Пашка хотел продолжить. Кровь била в башке гулким колоколом. Трясло всего. Замер, только жадно целовал в ключицу.
– Сейчас, сейчас, – бормотала рыжая, запуская руку в груду подушек. – Я только носик припудрю. Сам-то отчего не хочешь?
Пашка двинуться ей дал, но вымолвить не мог ни слова. Да и не о чем было говорить. Ниже живота тело словно парализовало. Ох, да не может быть, чтобы такой сладостью плоть сводило.
Руки у барышни дрожали, белый порошок сыпался на грудь. Бормотала:
– Дай, дай втянуть. Да пусти, гад, я тебе по-собачьи дам.
Она звучно втянула ноздрями, на мгновение замерла. Замотав рыжей гривой, начала переворачиваться.
Себя Пашка не помнил. Мял белое тело, наседал, жадно хватая воздух, скрипел от блаженства зубами. Барышня тоже заохала в голос, да еще и скулила. Подушки, за которые цеплялась, расползлись, трещали под ногтями льняные, липкие, в пятнах, простыни.
Отдуваясь, Пашка осознал, что лежит, уткнувшись лицом в густые кудри. От волос несло диковинным душистым табаком. Девушка, кажется, не дышала. Пашка поспешно сполз на бок, перевернул барышню. Глаза у нее оказались открыты, черные, огромные зрачки слепо смотрели в потолок. Пашка испуганно тряхнул бледные плечи.
– Ты кто? – девушка слабо уперлась ладонью в его руку, попыталась оттолкнуть. – Уйди отсюда, тварь.
За окном крепко бабахнуло, зазвенели стекла. Густо затрещали выстрелы. Совсем под боком, на Сумской.
Пашка скатился с постели, поддернул шаровары.
– Тикать нужно! Вставай!
– Да иди ты в… Надоели, уроды совдеповские, – рыжая сунула голову в подушки, потянула на себя одеяло.
Летнее пальто Пашка обнаружил на дверце шифоньера. Девчонка отбивалась, пришлось ее тряхнуть так, что зубы клацнули. Захныкала. Пашка впихнул ее в пальто.
– Туфли где?
– Что пристал? Быдло, тварь мастеровая. Пальцы с заусенцами, кобель тупой.
Пашка тряхнул ее покрепче, на этот раз за волосы:
– Уходить нужно, дура! Шлепнут ведь тебя, как комиссарскую блядушку.
– Меня шлепнут?! Да уж верно, зашлепают во все дырки. Думаешь, я у офицеров не сосала? Вы там все одинаковые. Пусти волосы, скотина! Больно! Пусти! Хочешь, отсосу? Тебе понравится. Да пусти же! Денег хочешь? Вон, бери! Только отстань.
Она уцепилась за шифоньер, с полки, из-под шелковых тряпок посыпались пачки денег. И советские, и широкие, растрепанные николаевские. Пашка, окончательно ошалев, сгреб пару пачек, запихнул в карман девичьего пальто. Стыдясь, сунул комок денег себе за пазуху. Рванул девушку за шиворот:
– Выметайся!
Рыжая вдруг разрыдалась:
– Да оставь же меня, бессовестный негодяй!
На ногах она стоять не желала, и Пашка подхватил ее на плечо. Девичий кулачок слабо стучал по спине. Вот дурища! Но оставлять нельзя. Пристрелят сгоряча или так отдерут, что и как дышать забудет.
Скатились по лестнице. У двери Пашка прислонил девушку к стене:
– Дай огляжусь.
На углу у Сумской маячило несколько фигур с винтовками. Кто такие, Пашка рассмотреть не успел, – сверху, от улицы Гоголя, зацокали копыта.
Поспешно задвигая запор, Пашка зашептал:
– Слушай, здесь черный ход есть?
Девушка сидела, тупо опустив голову и поглаживая голые колени. Пашка с тоской догадался, что нужно было ей все-таки туфли найти. Во дворе клацали копыта. «Удрали, сволочи, – заорал кто-то. – Ничего, догоним». Затопали по брусчатке сапоги.
Пашка подхватил девушку за локти, потащил к лестнице. Окно было закрыто, пришлось выдернуть из кармана отвертку, поддеть шпингалет. Пашка рванул раму, за пыльными стеклами открылся короткий, сдавленный высокой кирпичной оградой дворик.
– Лезь!
– Я ноги поломаю, – вяло сказала девушка.
– Помогу, не бойся, – Пашка выбрался на карниз первым. Рыжая попятилась было к лестнице наверх, но парень ухватил за плечо: – Да бежим же, дурища ты этакая!
Ухватил за запястья, осторожно опустил вниз, пока девчонка не коснулась земли пятками в подранных чулках. Уцепившись за край окна, собрался прыгнуть сам. Внизу зашлепали босые ноги, – рыжая вдруг побежала вдоль стены.
– Стой! Куда?! – шепотом заорал Пашка.
Девушка уже завернула в подворотню.
Пашка спрыгнул и услышал звонкий крик на улице:
– Господа офицеры, спасите! Там большевик прячется!
– Господа, поднимите барышню, – заорал кто-то зычным командным голосом. – К делу, господа, не упустите мерзавца. Ефремчук, дом оцепить. Чтоб ни одна краснопузая вша не уползла.
Пашка закрутился под окном. Куда?! Спрятаться негде. Забор высоченный. Обратно в дом? Обложат, как хорька. А-аа, запрыгнуть, что ли?
Он разбежался, ударив в кирпичную стену носком сапога, метнул тело вверх. Пальцы правой руки дотянулись до гребня стены. Левая, хоть и сорвала ногти, но тоже помогла удержаться. Недаром столько времени на турнике провел. Подтянулся, закинул ногу на гребень.
– Вон он! По ногам цельтесь, господа!
Убегая по узкому гребню стены, Пашка краем глаза увидел фигуры, выскочившие из подворотни. Яркие белые околыши фуражек, малиновые тульи. Дроздовцы – ох, много чего про них нехорошего рассказывают.
Прыгать было некуда, по ту сторону забора до земли оказалось ого как. Верное дело – ноги переломаешь. Ох, до крыши бы флигеля добраться…