Страница:
Феликс был любимцем матери, но весьма болезненным ребенком. Она мечтала о дочери и рядила его до пяти лет в платья. Родители часто отправляли младшего сына в Крым укрепить здоровье, а когда он немного вырос, брали с собой за границу. В письмах матери чувствуется большая забота о нем, направленная, прежде всего, на воспитание качеств делового и предприимчивого хозяина. В ее письме к шестилетнему сыну от 31 августа 1893 г. (из подмосковного имения «Архангельское») имеются такие строки:
«Дорогой мой Феликс,
Вы теперь в вагоне и катите в Крым! Счастливого пути! Теперь 12 часов, мы сейчас вернулись с прогулки, были в зверинце, зашли к Бруновым и оставили на их попечение нашу Тинти! Они будут ее беречь, и ей там будет хорошо. Надеюсь, что ты пай и ведешь себя как большой послушный мальчик, – и мне будет тогда веселее!
Мы привезем тебе из Парижа интересный сюрприз. Постарайся его заслужить!
Напиши мне, как здоровье “Яндры”, помнишь, кого так зовут, и что поделывают лебеди? Много ли цветов в Кореизе, и много ли будет винограда? Как молодой хозяин, ты должен все это знать!
Кланяйся Елене Платоновне, Матвею Ивановичу (служащие имения Кореиз – В.Х.) и всему Кореизу. Скажи тете Соне, что я ужасно сожалею, что ты не взял меня с собой в Крым, и что она увидит Кореиз без меня. Кланяйся тете Ине и дядя Паше, поцелуй всех детей, а также и себя (в зеркале). До свидания, ангел мой! Очень, очень, пре очень скучаю без тебя! Будь пай и поцелуй за меня Дюдюшу и Варвару Михайловну (няни детей Юсуповых – В.Х.). Папа и Николай тебя обнимают. Христос с тобой! Твоя мама»[26].
Феликс в эмигрантских мемуарах позднее отмечал: «До пятнадцати лет я страдал лунатизмом. Как-то ночью в Архангельском я очнулся верхом на балюстраде одного из балконов. Разбудил меня, видимо, птичий крик. Увидав, что внизу пропасть, я до смерти перепугался. На мой крик прибежал лакей и выручил меня. Я был так благодарен ему, что упросил родителей дать мне его в услуженье. С тех пор Иван находился при мне неотлучно, и я считал его скорее другом, нежели слугой. Оставался он со мной вплоть до 17-го года»[27].
Вот еще одно письмо княгини З.Н. Юсуповой 12-летнему Феликсу от 1 февраля 1899 г. из Москвы, в котором она сообщает:
«Благодарю тебя, дорогой мой мальчик, за твое милое письмо, которое доставило мне большую радость. Дюдюша (няня Феликса – В.Х.) мне пишет, что ты хорошо учишься, и ты понимаешь, как мне это приятно слышать. Твой “Папуля” простудился, сильно хрипит и кашляет. Сегодня ему, вероятно, придется целый день дома сидеть, и если завтра лучше не будет, то нам придется опять отложить отъезд. Ужасно досадно! До сих пор мы проводили время очень приятно. Папа занимается своими делами: зоологическими, охотничьими и т. д., а я навещаю милых людей и не делаю скучных визитов, как в Петербурге. Завтракаем и обедаем у великого князя [Сергея Александровича], и по вечерам до 12 часов идет оживленная игра в “Stop”, где все смеются, спорят, а Фафочке достается в особенности! Все радуются возвращению Пенаров (Пенар Эжен являлся воспитателем старшего сына Николая – В.Х.). <…> Все здешние мальчики и барышни очень жалеют, что вас нет, молодежь веселится и много танцует. Пора ехать завтракать. До свидания, дорогой мой мальчик, целую крепко тебя и Николая. Да хранит вас Господь. Мама.
Скажи Павлу, чтобы он выслал сейчас же через кондуктора бутылку старой, хорошей мадеры. Это для Е.Н. Струковой (супруга Н.В. Струкова, директора Императорского фарфорового завода – В.Х.)»[28].
Феликс младший окончил престижную частную гимназию Гуревича в Санкт-Петербурге. Затем некоторое время обучался в Петербургском университете, а в 1909–1912 гг. был вольнослушателем – в Оксфордском. Несмотря на молодые годы, за спиной Феликса была бурная жизнь. Уже в юности, что отмечали многие, за ним наблюдались странности. Он любил переодеваться в женское платье.
Писательница Елизавета Красных, одна из первых биографов известной семьи князей Юсуповых отмечает:
«Николай всячески поощрял переодевания брата. Так, вместе являлись они на маскарады в Париже, перед одним из которых переодетый Феликс покорил сердце короля Эдуарда VII. Николая это очень забавляло, и в насмешку над чопорным “высшим обществом” он спровоцировал младшего брата попробовать себя певицей в кабаре “Аквариум” в Петербурге. Организовав двухнедельный ангажемент, Николай и Полина обеспечили Феликса платьем-хитоном из тюля. Из всех воспоминаний современников только в воспоминаниях самого Феликса сохранилось описание этой авантюры, которая потом неоднократно ставилась ему в укор в подтверждение его извращенного вкуса, и многократно цитировалось.
Первое выступление прошло блестяще, и азартные молодые Феликс, Николай и Поля, насмехаясь, перебирали многочисленные записки и цветы. Веселью сумасшедшей троицы не было предела, но трюк с переодеванием вскоре был раскрыт, и безвестная певица исчезла с афиш “Аквариума” после семи выступлений. Поведение детей возмутило родителей, но, несмотря на скандал дома, Николай и Феликс не отказывались от своего увлечения костюмированными балами. Во время одного из них Феликс, переодетый женщиной, был приглашен четырьмя молодыми офицерами на ужин в известный петербургский ресторан “Медведь”. Устроившись в отдельном кабинете, под цыганскую музыку и шампанское один из разгоряченных офицеров сдернул маску с прекрасной незнакомки. Изловчившись, испугавшийся Феликс, оставив шубу, бросился бежать на улицу, на извозчике помчался на Поленькину квартиру: “И полетела ночью в ледяной мороз юная красавица в полуголом платье и бриллиантах в раскрытых санях. Кто бы мог подумать, что безумная красотка – сын достойнейших из родителей!”»[29]
После этого происшествия отец в разговоре на повышенных тонах в своем семействе назвал весьма хлестко младшего сына негодяем и позором семьи, которому не протянет руки ни один порядочный человек. Это отрезвляюще подействовало на младшего Феликса (графа Сумарокова-Эльстон), и с переодеваниями было покончено.
Княгиня Зинаида Николаевна Юсупова по-прежнему с большим вниманием, заботой и беспокойством часто писала длинные послания своим сыновьям. Перед нами ее письмо из Кореиза (имение в Крыму) от 9 октября 1907 г.:
«Милый Феликс,
Благодарю за письмо. Наконец-то я получила от вас известие, а то прямо тоска разбирала без строки от наших беглецов! Ты прежде писал ежедневно, а теперь совсем было перестал! Меня очень волнует твой необходимый отъезд в Петербург. Надеюсь, что я скоро от тебя получу телеграмму с твоим решением, т. к. вопрос слишком серьезный, чтобы к нему относиться зря. Если ты нашел свидетельство о болезни и можешь дотянуть до конца октября, то брось Париж и французские замки и приезжай прямо в Петербург, устрой свои дела и приезжай сюда, где так дивно хорошо! Очень жаль, если Николай от тебя отстанет, т. к. Папа рассчитывает на его приезд сюда и постоянно об этом говорит. Во всяком случае, пусть Николай напишет Папа письмо, и милое письмо, как он умеет быть милым, когда он этого хочет. Надеюсь, что вы живете в мире и согласии и все маленькие недоразумения забыты. Согласие между вами – большое для меня утешение, подумайте оба об этом и старайтесь его не нарушать. Мы приехали сюда на автомобиле из Бахчисарая и ехали почти столько же, как на лошадях, т. к. приходилось двигаться вперед очень осторожно благодаря крутым поворотам, [спускам] и подъемам. Мы должны были ехать через Эриклик, что гораздо ближе, но Папа прозевал дорогу, и мы очутились в Ялте – это прибавило нам 12 лишних верст. Обиднее всего то, что наши милые ай-тодорские соседи (великокняжеская семья Александра Михайловича и Ксении Александровны – В.Х.) выехали нас встречать на Эриклик и прождали там два часа понапрасну!.. Вчера мы у них обедали с дядей Петей (Петр Михайлович Лазарев – В.Х.) и Безаком (адъютант великого князя Николая Михайловича, полковник Александр Николаевич Безак – В.Х.), который приехал на несколько дней. Сегодня утром явились Квитки, радостно настроены приездом в Кореиз. Папа у моря, а я осталась дома тебе написать, моему Фелюньке, и хоть мысленно его крепко поцеловать. Без вас обоих Кореиз уныл, и мне нигде не хорошо. Крепко целую. Христос с вами. Мама»[30].
По столице широко циркулировали слухи о связи Феликса-младшего с великим князем Дмитрием Павловичем (1891–1942), внуком императора Александра II. Молодой великий князь с 1911 г. служил корнетом в лейб-гвардии Конном Его Величества полку. В 1912 г. принял присягу в качестве члена Императорской фамилии и был пожалован в флигель-адъютанты Свиты императора Николая II. Участник V Олимпийских игр в Стокгольме (1912) в составе русской сборной по конному спорту. Высокий, статный, красивый, великий князь был популярен в среде гвардейской молодежи. Князь императорской крови Гавриил Константинович (1887–1955) в своих воспоминаниях подчеркивал: «Из всех лиц Императорской фамилии Дмитрий Павлович ближе всех стоял к Государю и его семье. После смерти великого князя Сергея Александровича (у которого он жил с сестрой после свадьбы отца) Государь приблизил его к себе, и одно время Дмитрий жил в Царском Селе, в Большом дворце…»[31]
В трудах зарубежных историков и писателей встречаются такие сведения:
«Как и многие другие молодые люди, родившиеся в богатстве и знатности, Дмитрий в своей частной жизни был повесой и гулякой. Он был завсегдатаем петроградских рестораций и ночных клубов, и после шумного веселья и многих возлияний он и его друзья часто заканчивали вечер в компании цыган в ресторанах на островах. В течение многих лет его ближайшим другом был князь Феликс Юсупов, чья репутация безудержного любителя разгульной жизни граничила с легендой. Однако на время им пришлось прервать дружбу, когда царь, встревоженный обилием сплетен об их совместных “забавах”, приказал Дмитрию прекратить встречаться с Юсуповым»[32].
Однако, по мнению многих современников той эпохи, а также историков в наше время, великий князь Дмитрий Павлович также был подвержен греху нетрадиционной сексуальной ориентации. В одном из писем Феликса к матери имеются такие строки:
«“Если портсигар не найдут, то надо сделать следствие, потому что я знаю наверно, что его найдут в доме. Вели осмотреть ванную. Вчера Дм. Павл. [великий князь Дмитрий Павлович] опять хотел сделать пи-пи [в] ванную и у нас из-за этого произошла драка. Может быть, в это время портсигар и завалился куда-нибудь”. В память об этом случае долгое время в переписке княгини Юсуповой с сыном Великого князя звали “Портсигар”»[33]
Некоторые историки и писатели в своих трудах подчеркивали:
«Но репутация молодого князя оставалась весьма сомнительной, его резонно считали гомосексуалистом. На самом деле Феликс был бисексуалом, но это уже тонкости…»[34]
С юных лет Феликс увлекался спиритизмом. Еще при жизни старшего брата, они с Николаем вызывали духов и, по признанию самого Феликса, «наблюдали вещи удивительные». Продолжалось это до тех пор, пока массивная «мраморная статуя не сдвинулась и рухнула» перед остолбеневшими от ужаса братьями. И тогда они дали друг другу обещание дать знак с «того света», когда один из них умрет первым, тому, кто останется жив. Обещание это, конечно, вскоре забылось, но зимой 1908–1909 гг. этот случай вспомнился поневоле. В одно из краткосрочных посещений дворца в Петербурге на набережной р. Мойки, д. 94, среди ночи неведомая и таинственная сила подняла Феликса с постели и заставила пойти к комнате Николая, запертой на ключ со дня его смерти. «Вдруг дверь открылась, – вспоминал Феликс. – На пороге стоял Николай. Лицо его сияло. Он тянул ко мне руки… Я бросился было навстречу, но дверь тихонько закрылась! Все исчезло».
Эта история напомнила Феликсу печальную судьбу старшего брата Николая, который был убит 22 июня 1908 г. на дуэли конногвардейцем графом А.Э. Мантейфелем, супругом графини Марины Гейден, которая явилась причиной конфликта. Он сохранил и письмо, полученное им от графини Марины Александровны Мантейфель (Гейден), незадолго до гибели брата, в котором та предупреждала:
«Милый Феликс,
Я умоляю вас, сделайте все, чтобы Николай не приехал бы теперь с Вами в Петербург, объясните это Вашим родителям, и пусть он до осени остается за границей, это просто необходимо, это совсем не глупости, это очень серьезная просьба, и мама хотела сама написать Николаю, но она лежит в постели и просила, чтобы я вам это написала. Знаете, милый, что здесь все известно: наш ужин накануне свадьбы, моя переписка с Николаем, Ваш приезд в Париж, знают, что мы вместе завтракали, обедали, ходили в театр, знают, что Мама уезжала, и я оставалась одна с Вами, и все еще это так исковеркали, так преувеличили, что говорят такие мерзкие вещи, что прямо голова ходит кругом. Мой Отец, когда я пришла к нему, прямо сказал: “Ты, наверное, думала, что все можно скрыть, да ты знаешь, что все знают все, ты ничего не можешь отрицать, только говоря правду, ты можешь остановить ложные слухи, ведь ты знаешь, что даже Государь узнал все, и я должен был ему рассказать все, что знал”. Подумайте, они рассказывают в городе, что я жила с Вашим братом, и еще другие гадкие вещи. Говорят, я опозорила моего мужа, его имя, мою семью, а Ваш брат опозорил свою семью, раз вел себя ниже всякой критики. Конечно, все это неправда, но ведь доказать это трудно, а все так возмущены, что если Николай приедет, он непременно будет нарываться на скандал, и еще не избежит дуэли. Мой муж приедет через неделю сюда, его родные тоже, полк принимает большое участие, будет подбивать на дуэль, и кончится очень плохо. Все офицеры знают про ресторан, возмущены Николаем и твердят, что здесь затрагивается честь полка и т. д.
Меня на днях выселяют из Петербурга, ради Бога устройте так, чтобы Ваш брат тоже здесь не появлялся, тогда злые языки успокоятся, и к осени все позабудется. Пожалуйста, разорвите мое письмо и не говорите, что я Вам писала, т. к., в общем, я не имею права к Вам писать, и если это узнают, будут лишние неприятности, а их и так много. Напишите непременно и поскорее. Всего хорошего.
Марина»[35].
Феликс письмо не разорвал, как его просили. Сохранилось и прощальное письмо графа Николая Феликсовича Сумарокова-Эльстона к графине Марине Александровне Мантейфель:
«Дорогая моя Марина!
Если когда-нибудь это письмо попадет к тебе в руки, меня не будет уже в живых. Я теперь глубоко сожалею о том, что писал тебе последний раз из Парижа. Я верю тебе, верю, что ты меня любишь, и последнею моею мыслью – была мысль о тебе. Надеюсь, что ты мне веришь, т. к. я не стал бы тебе лгать перед смертью.
Я тебя любил, моя маленькая Марина, за то, что ты не похожа на других, что ты не захотела думать и поступать, как это делали другие, и смело шла вперед той дорогой, которую ты находила правильной. Таких людей в обществе не любят, их забрасывают грязью, в них кидают камнями, и тебе, слабой маленькой женщине, одной не совладать с ним. Твоя жизнь испорчена так же, как и моя. Мы встречались с тобой на наше уже несчастье и погубили друг друга. Ты никогда не будешь счастлива, т. к. вряд ли найдется другой человек, который так поймет тебя, как сделал я. Я тебя понял тем легче, что у нас масса сходных с тобою сторон. Как мы могли бы быть с тобой счастливы.
Прости меня за то, что мое письмо не вполне стильно, что некоторые фразы не вяжутся с другими, но я пишу, что думаю, нисколько не обращая внимания на слог.
Мне страшно тяжело, что я не вижу тебя перед смертью, не могу проститься с тобой и сказать тебе, как сильно я люблю тебя. Подумай, как ужасно идти умирать за тебя и даже не знать, думаешь ли ты обо мне в это время.
Марина, дорогая моя Марина, ты не знаешь, как я люблю тебя. Теперь около 5 часов, через 2 часа за мной заедут мои секунданты и увезут меня, и я никогда, никогда больше не увижу тебя.
Отчего ты так далеко? Ты не услышишь меня, когда в последний раз произнесу твое имя. У меня даже нет твоей фотографии, чтобы поцеловать ее. Единственная вещь, которую я от тебя имею, – это маленькая прядь твоих волос, которую я храню, как святыню.
Вот и все. Я не боюсь смерти, но мне тяжело умереть далеко от тебя, не увидев тебя в последний раз.
Прощай навсегда, я люблю тебя»[36].
Письма Феликс сохранил у себя как немой укор произошедшего несчастья. Трудно теперь наверняка сказать: видела ли прощальное письмо Николая его возлюбленная?! Возможно, что привидевшийся «призрак» брата не пожелал дать ему весть «с того света», за то, что Феликс не выполнил его последнюю предсмертную просьбу.
Эта печальная и трагическая история осталась в памяти многих представителей Императорской фамилии. Так, например, второй сын великого князя Константина Константиновича (1858–1915), князь императорской крови Гавриил Константинович (1887–1955) позднее делился воспоминаниями:
«После бала пошли ужинать в Греческий и соседние с ним залы. В этот вечер мне очень понравилась молоденькая графиня Марина Гейден, блондинка, в голубом платье, очень веселая. Через год она вышла замуж за конногвардейца, графа Мантейфеля, вскоре после свадьбы убившего на дуэли графа Николая Сумарокова-Эльстон, который будто бы ухаживал за графиней Мариной. В свое время эта печальная история наделала в Петербурге много шума. Брак Марины и Мантейфеля распался. Марина принуждена была уехать за границу, а Мантейфель в скором времени ушел из полка»[37].
Фрейлина императрицы Александры Федоровны баронесса С.К. Буксгевден вспоминала о переживаниях Государыни по поводу гибели Николая Юсупова:
«Во всех письмах она с глубоким состраданием говорит о больных и страждущих. Например, о горе княгини Зинаиды Юсуповой по поводу утраты ее многообещающего сына Императрица писала: “Сердце обливается кровью видеть бедную Зинаиду в такой глубокой печали, такую крошечную, хрупкую и прекрасную, вынужденную видеться с людьми гораздо больше, чем ей хотелось бы. Даже здесь они не оставляют ее. <…>”»[38].
Феликс младший был вхож в семью фрейлины Марии Головиной, дочери камергера, действительного статского советника Евгения Сергеевича Головина (1837–1897). Она была племянницей княгини О.В. Палей (морганатическая супруга великого князя Павла Александровича, мачеха великого князя Дмитрия Павловича). Она в начале 1909 г. мечтала познакомиться с великой княгиней Елизаветой Федоровной и стать сестрой Марфа-Мариинской обители в Москве. Феликс Юсупов начинает свои воспоминания с фразы:
«С Распутиным я встретился в семье Г. (Головиных – В.Х.) в Петербурге в 1909 году.
Семью Г. я знал давно, а с одной из дочерей, М. (Мария Евгеньевна Головина – В.Х.), был особенно дружен»[39].
Через 50 лет Феликс так описывал эту встречу в мемуарах: «Открылась дверь из прихожей, и в залу мелкими шажками вошел Распутин. Он приблизился ко мне и сказал: “Здравствуй, голубчик”. И потянулся, будто бы облобызать. Я невольно отпрянул. Распутин злобно улыбнулся и подплыл к барышне Г., потом к матери, не чинясь, прижал их к груди и расцеловал с видом отца и благодетеля. С первого взгляда что-то мне не понравилось в нем, даже оттолкнуло… Манеры его поражали. Он изображал непринужденность, но чувствовалось, что втайне стесняется, даже трусит».
Феликс признавал, что «странный субъект» произвел на него «неизгладимое впечатление», но, несмотря на все уговоры Муньки прислушиваться к словам Распутина, не пожелал продолжить с ним знакомство.
Феликс, очевидно, забыл, что среди посланий фрейлины Марии Головиной в его адрес, которые у него остались в Советской России, сохранилось ее письмо от 20 августа, где его рукой для памяти проставлен 1910 год. В письме сообщалось:
«Милый Феликс Феликсович!
Пишу Вам, чтобы просить Вас никому не показывать тот листок бумаги, который я Вам передала у Али (имеется в виду Александра Пистолькорс, сестра Анны Вырубовой – В.Х.). Ваш новый знакомый [Г.Е. Распутин] был сегодня у нас и просил об этом, да и я нахожу, чем меньше будет разговоров о нем – тем лучше. Я бы очень хотела знать Ваше мнение о нем, думаю, что Вы не могли вынести особенно хорошего впечатления, для этого надо иметь совсем особенное настроение и тогда привыкаешь иначе относиться к его словам, которые всегда подразумевают что-нибудь духовное. А не относятся к нашей обыденной жизни.
Если Вы это поняли, то я страшно рада, что Вы его видели и верю в то, что это Вам было хорошо для Вашей жизни, только не браните его, а если он Вам неприятен – постарайтесь забыть.
Мы уезжаем завтра, пробудем понедельник и вторник в Москве, – если бы Вы зашли в Националь, то бы на прощание немного больше поговорили, чем тогда у Али! А если Вы, как всегда, спешите, то мысленно шлю Вам лучшие пожелания и очень прошу во время путешествия прислать хотя бы cartes postales [почтовые открытки (фр.)], только такие, которые бы доходили, а то теперь мне из деревни все письма переслали, а Вашего нет!
Неужели Вы, чтобы доставить удовольствие, говорите неправду!!! Постарайтесь зайти, теперь долго не увидимся.
Христос с Вами.
Мария Головина.
Не забудьте: Рязанско-Уральская ж.д., ст. Лутошкино»[40].
Из содержания этого письма можно предположить, что Феликс Юсупов познакомился с Григорием Распутиным в 1910 г., а не годом ранее, как он утверждает в своих воспоминаниях.
Здесь уместно упомянуть о характеристике простого мужика из Тобольской губернии, данной петербургским журналистом и издателем газеты «Дым Отечества», банкиром А.Ф. Филипповым: «Несомненно, что у Распутина повышенная чуткость и культура доброго старого времени, которое давало нам крестьянина, по тонкости восприятий равного барам, иначе этот полуграмотный мужик давно оттолкнул бы от себя представителей высшей аристократии, которых не часто приходится встречать»[41].
По письмам Марии Головиной видно, что Феликс проявлял интерес к личности Г.Е. Распутина. Вот, например, ее письмо от 1 (14) февраля 1912 г., в котором она сообщала Феликсу следующие сведения:
«Милый Феликс Феликсович!
Ваша телеграмма очень меня тронула, это хорошо, что Вы захотели узнать правду и не удовольствовались теми сведениями, которыми полны газеты. Из них Вы, вероятно, знаете главные факты, что в Думе был сделан запрос, почему о нем (имеется в виду Г.Е. Распутин – В.Х.) запрещено писать, что епископ Гермоген (имеется в виду Гермоген, епископ Саратовский, выступивший на зимней сессии Синода 1911–1912 гг. с разоблачением Григория Распутина – В.Х.), бывший его другом пока добивался повышения, теперь считает его виновником своего падения и поднимает против него всех своих друзей, которых у него вдруг оказалось очень много, а с другой стороны, хотят сделать скандал, чтобы нанести удар там, где его любят и ценят. Вот это, я думаю, главная причина шума, поднятого против него. Направлен он совсем в другое место, и им пользуются как орудием, чтобы сделать больно его друзьям (имеется в виду царская чета – В.Х.) и отнять, если возможно, даже это утешение! Сколько злобы у людей, и главное зависти! Как все прекрасное и светлое стремятся уничтожить и загрязнить. Конечно, и на него ополчились из зависти, он несет свой крест и переживает страдания за Христа. Если бы Вы видели, как он далек от всего, что вокруг него происходит, – он находится совсем в другой области, в области духа и далек от наших пониманий и страстей, а мы все судим по-своему, и так сами погружены в грех и соблазн, что не можем понять истинную чистоту, которую он проповедует и проводит в жизнь. Ведь грех не имел бы власти над людьми, если бы они были сильнее его, и в каком бы веке ни появлялись люди, открывающие другую жизнь, их всегда будут преследовать и гнать, как преследовали всех, кто шел по стопам Христа.
Вы слишком мало его знаете и видели, чтобы понять его личность и ту силу, которая им руководит, но я его знаю теперь два года и уверена, что он несет крест Божий и страдает за истину, которая нам непонятна и, если Вы немножко знакомы с оккультизмом, то знаете, что все великое скрывается под известной оболочкой, которая для профанов закрывает путь к истине. Помните слова – “Войдите тесными вратами”, но этого мало кто понимает, предпочитая, как он говорит, “неприкосновенное древо” фарисейской добродетели, по-моему, часто граничащей с жестокостью, истинной христианской любви!