Ютанов Николай. Возвращение звезды Капернаума

голосами. Из дверного проема за спиной дохнуло раскаленным кирпичом. Юлька
прыгнул вперед, влетел мордой в мягкие тапочки. Ее мягкие тапочки. С
оленьим мехом, примятым ее волшебными ступнями. Оглянулся. За дверью
сипела нечеловеческим дыханием расколотая мерцающая темнота.
И Юлька услышал ее стон. Сердце оборвалось. Она вскрикнула, обжигаясь.
Глухо лопнула паутина. Ее стон прервался плачем. Детским, ужасным. Лопнула
еще одна паутина. Еще. Дракон с хрустом рухнул на ее кровать, обвалив
безглазой харей серебряный балдахин. Девчонка плакала и стонала. Юльке
казалось, что ее бросили на раскаленную плиту. Ей дико больно. Тошный,
необъяснимо мерзкий запах примешался к печному кирпичному духу. На спину
упали горячие капли. Юлька дернулся, обернувшись: из стиснутой пасти
дракона Юльке на позвоночник капала синеватая кровь. Юлька вдруг понял,
откуда он знал этот запах. Так пахла обезьянья сперма, сгорая в чашечке
Петри над спиртовкой.
Хозяин пришел. Хозяин имел, что хотел. Хозяин был добр. Он не хотел
извращенного. Он хотел своего. И маленькая альпийка была его сладостью. И
Юлька тоже принадлежал Хозяину, потому что магическое слово по-прежнему
торчало в кирпичной пасти. И ты, лесовик, свободный как линь, навсегда
останешься рабом Слова. Доброго Слова. Как последняя дрянь ты, лесовик,
будешь плакать и лизать следы альпийских ножек, пока Хозяин, не торопясь,
вальяжно, не набьет ее чресла горячей обезьяньей спермой. Чтобы родить
тебе монстра. Ведь ты же помнишь о Добром Слове?.. Ради него ты будешь
жить и лелеять ребенка, изуродованного Хозяином. И ты будешь уродом,
потому что всегда будешь помнить, что сталось с тем, кого ты любил. И
малышка-альпийка тоже будет уродом и никогда не забудет о мерзости,
затаившейся в ее лоне. Вся жизнь твоя пройдет в тени фаллоса. И разум,
задушенный памятью, не найдет ничего для защиты, кроме Башни Из Слоновой
Кости - фаллического облика твоего личного величия. Пошел вон, слизняк!
Довольствуйся тем, что _дети твои будут жить лучше_. Получай мое доброе
слово...
Башня содрогнулась. И...
- Юлька! Я убью его, Юлька! - Голос девочки был слит, сплавлен с болью.
Юлька встал. И тут обрушился потолок. Белые, словно костяные, плиты,
крошась, смешиваясь с битым кирпичом, оползнем повалили в комнату. Ужас
сжал, свел судорогой тело лесовика: кирпичный лом шевелился и дымил,
словно горящий торф. Из пролома нелепо, словно гуттаперчевое, выпало белое
тело альпийки. Рыжие волосы скользнули по кромке разлома, и девчонка
раскинулась возле Юльки. Она была мертва. Левой рукой она закрывала
разорванное лоно, а в правой, вытянутой вперед, сжимала обрывок кумача.
Юлька провел рукой по ее лицу, закрывая веки с обгоревшими ресницами,
"...дети твои будут жить..." - прочитал он на красном клочке.
Замок рухнул. Быстро, словно опадающий фаллос, он, рассыпая
бело-золотые осколки, завалился в гнилую вонь болота. Ухнула трясина.
Зашуршала рыжая хвоя, и несколько новых трещин растеклось в оврагах.
Юлька открыл глаза. Он лежал на спине. Прямо вверх, в небо, воткнулась
красная сосна с острой, почти бесхвойной вершиной. Юлька сел. Болото было
безмятежно. Лесовик мазнул ладонью по лицу - респиратора не было. Опять
нанюхался, хрен моржовый. Он приподнялся. Рядом лежала его солдатская
жилетка с машинкой в кармане. Она была засыпана мелкой костяной крошкой и
придавлена золотым слитком величиной с банку тушенки. Под кустом по левую
руку валялся сплющенный в лепешку рюкзак.
- Еб твою мать! - сказал Юлька.
Он вбил лицо в ладони. Тонкая, ладная, настоящая. Синь озера и золото
осеннего клена. Юлька отвел руки и оглянулся. Буро-зеленая гниль воды и
ржавый частокол сосен. И непривычный запах битума. Запах Плотины.
Лесовик рванул жилетку. Слиток перевернулся и с хрустом откатился по
больной хвое. Юлька ощутил яростную волну, накатывающую откуда-то из-под
диафрагмы. Пропала медлительность, интельская неспешность. Мираж-не-мираж
- вперед, Юлька! Не хватит герметика, чтобы залить все баллоны с
галлюциногенным дерьмом.
Лесовик взвалил барахло на плечи и, скомкав ворот жилетки в кулак,
босиком двинул сквозь хилый подлесок.
Он шел сквозь остатки леса. Сквозь развал полигона с вывернутыми
валунами, костями и минометными бомбами времен минувшей войны. Ноги вязли
в жидкой грязи бесконечных танковых следов. Он обошел еще две зоны с
лесопилами. Долго шел по керосиновому лесу, дрожащему от реактивных
взрыкиваний подземных бомбовозов. Пока справа в скрюченном сосновом
молодняке не показалась застава.
Юлька присел за куст и проверил самопальную гранату с CS. Выглянул.
Одно из трех: спецы либо спят, что вряд ли, либо в боевой засаде без звука
и запаха, что странно, либо передохли, что, в общем, нередко. Лесовик на
четвереньках коротким зигзагом с остановками повел большую дугу вокруг
бетонного куба заставы. Застава молчала. Юлька пересек шоссейку,
растопленную солнцем сиесты. Тишина. Танкетка спецов стояла за шлагбаумом,
задрав ствол скорострельной пушки. К четвертому левому колесу прислонилась
пара пустых картонных труб от "Стрел".
- Хрен с вами, - пробурчал лесовик. - Если живы, через полчаса сами
прискачете...
И снова ему почудился запах галлюциногена. Голову чуть повело, и чьи-то
лица показались в окне заставы.
Теперь все пофиг. Юлька на четвереньках под колючей проволокой
вывалился из подлеска.
Все. Пошла плотиновая погань. Ил, дрек, понос мироздания, слитый в
неколебимую гору, вшитый в мозг страстным желанием, разложившийся на
жесткую вибрацию кристаллической решетки и оживленный одним - одним! -
словом... И опять память... Ненавистная память!.. Красный кумач заветного
слова по-прежнему горел в гранитной пасти циклопа, оживляя чудовище.
Только одно слово - Счастье. Бедный раввин не удержал беглого монстра и
стал его частью - демоном убогого выбора. Бедная кленоволосая девочка. Ты
убила своего монстра, и это стоило тебе жизни... Пресно пахло горячей
глиной.
Сюр, мрак, мразь. Юлька скреб ногтями щеки. Толпы мальчиков и девочек в
карминовых галстуках и шевронах на голое тело безмерно любили память о
своих давно передохших предках. Женщины, рыхлые и неприятные, как горы
грязной мыльной пены, в тоске по Слову терзали и сладострастно душили
своих детей. Старики с горящими глазами глотали слова, исторгаемые глоткой
монстра... И который раз Пречистая Дева родит сына Дьявола, рассекая тело
Гермафродита на полюса любви и ненависти... Этиловые и конопляные миражи
накатывали на Юльку, заплевывали убогостью желаний и текучими неясными
страстями, порождая маленькие островки эйфории. Но Юлька чувствовал:
Плотина рядом и, как предсказывал Юрген, раскачивает подсознание.
Голый лес наполнился чавкающими звуками. Казалось, тысячи фаллосов сыто
хлюпали в горячих влагалищах. Лес парил в конвульсивном, покачивающемся
движении. Ветви мягко, словно женские губы, касались кожи. Странные пары
кружились в разбросах папоротника среди мха и тумана... И вдруг - боль,
как кипяток, летящий в лицо. Юлька захохотал от счастья. Его трясло в
тягучем невыносимом оргазме. Чудо, материальное и неуловимое, слилось с
ним в ослепительном счастье боли вырываемого позвоночника...
Юлька стоял, упершись руками в горячую корку Плотины. Он был бос,
ступни жгло дымящимся битумом. Рядом, уперев ковш в Плотину, стоял
колесный робот. Каучук шин оплавился, потек, но габариты горели. Робот
слепо царапал битум надломленным щупом.
Юлька задрал голову. Плотина дрожала: тысячи больших и малых трейлеров
ползли по верхней кромке, сбрасывая вниз вонь сожженной нефти.
- Сейчас, Вовик, - сказал Юлька.
Он сбросил рюкзак и, откинув клапан, вытащил и разложил детали на спине
робота. Напевая, он принялся собирать механизм. Боли не было. Он успел ее
выключить. И дошел. Юлька с тоской посмотрел на обуглившуюся кожу ступней.
- Ну вот, - сказал он.
Юлька примкнул механизм к Плотине, включил и неторопливо пошел назад,
волоча рюкзак по битуму.
- Боже, - сказал Юлька.
Машина сработала. Взрыв кумулятивно подбросил глиняную стену. Плотина
охнула. Повалили обломки. Стена встала на дыбы. С длинным свистящим
звуком, словно бомба, с неба пал шестнадцатиколесный трейлер и брызнул в
стороны, как елочная игрушка. Юльку отшвырнуло на истлевший, вырванный
из-под битума труп.
Равнодушно полежав на спине, Юлька слез и сел рядом с мертвецом. Воздух
звенел. Клокочущая пыль осела.
Над битумной полосой горело ясное, умытое солнце. Чистая синь моря
рябила золотой тропой. На открывшихся дальних островах гордо сверкали
дозорные замки черного хрусталя, а еще дальше, у исхода золотой тропы,
кипел золотой город.
- Привет, победитель, - сказал Юлька. - .б твою мать, как больно...
Получите, блядь, и распишитесь... - Он заперхал.
Дерьмо валом текло в голубую воду залива. Черная волна сглатывала синь.
Меркла золотая тропа. Со звоном бокала в мусорном баке рухнул первый
хрустальный замок. Затем второй. Рассыпалась хрустальная стена,
перегораживающая залив. Словно по команде замолкли чайки.
Тряся гениталиями и размахивая АКМом, подбежал счастливый мужичишко в
фуражке и кителе. Он бросился в прибрежный кал и поплыл, воздев автомат
над головой. Шипящий прибой принес кумачовую бумажку со Словом.
Из-за горы глиняного лома вышла женщина. Она была прекрасна. Тонкими
руками женщина прижимала к груди мохнатый козий мех. Она подошла к Юльке,
наклонила гитарный стан, и холодная живая вода хлынула на огрызки юлькиных
ног. У Юльки перехватило дыхание. Женщина опустилась на колени, скрыв
девичье лоно в изгибе легкого тела, и тонкими пальцами начала смывать с
юлькиных ступней мертвую черную кожу, ожоговые язвы, раны и ноющую боль.
Она улыбнулась и, качнув маленькой грудью, плавным движением сорвала
повязку со лба. Мягкий ворох золотых волос со вздохом упал на юлькины
ноги. Женщина вскидывала влюбленные глаза и улыбалась, смахивая золотом
светлые капли воды.
- Учитель, - сказала она теплым голосом зяблика. - Слово, учитель. Одно
доброе слово...