Забирко Виталий. Парниша, открой дверь !

   Захожу в прихожую и чувствую, что в квартире опять неладно. Небось граф какой вторгся, каминные часы свои требовать.
   Вхожу в комнату. Лежит мой Старикашка у стеночки, веревкой весь перевязанный, да с кляпом во рту. А на кирпичах вокруг рюкзака сидят давешние хмырь с хмыренышем. Пиво дойчляндовское сосут и охотничьи сосиски мои трескают. Надо понимать, вместо графа с часами каминными явились.
   - А это что за хрен с бугра? - спрашивает хмырь.
   Не узнает меня, значит, бритого, да в шляпе, да в габардиновом плаще. Зато хмыреныш враз признал. Оштукатурился весь и по карманам зашарил. Что значит, глаз молодой.
   Распахиваю я тогда плащик свой габардиновый и бластер вытаскиваю. Тут и хмырь меня признал - челюсть отвалил.
   - Засиделись вы, ребята, что-то, - говорю я. - Пив-бар закрывается.
   "А чего это, действительно, все день и день?" - как бы параллельно думаю я.
   Тут как раз за окном темнеть стало.
   - Да-да... - залепетал хмыреныш. - Извините. Пойдем мы...
   Похоже, у него при моем появлении крыша поехала.
   Ай, нехорошо! - цокаю языком. - А платить кто будет? Он, что ли? - киваю на Старикашку.
   - Сейчас, сейчас... - вновь зашарил по карманам хмыреныш.
   Нет, точно шарики за ролики у него заскочили.
   - Стоп, - говорю. - Это уже мои заботы.
   Ставлю их мордами к стенке и обшариваю. И чего у них только нет! Четыре пукалчи - по паре на брата - и все разных систем, три гранаты, наручники, баллончики газовые, кастеты, ножи. Ну, и капусты лимонов на сто. Вываливаю все на пол.
   - Пивбар у нас дорогой, - говорю, - можно сказать, для привилегированных. Сами понимаете...
   Достаю у хмыреныша последнюю пачку капусты. Гляжу на пол. Приличная сумма получилась.
   - Да, хорошо посидели, - говорю. - Зато весело, правда? И будет что вспомнить. А теперь можно и по домам - улюлю, баиньки.
   Они было направляются к двери, но я их останавливаю. Знаю я их хмыриную натуру. Небось на лестничной клетке еще пара хмырей ошивается, меня поджидает - иначе, чего бы здесь эти так спокойненько пиво, цедили?
   - Парадное у нас закрыто, так что прошу сюда. И распахиваю окно.
   - Третий этаж... - балдеет хмырь.
   - Ныряй. Тут не глубоко, - предлагаю ему дулом бластера.
   Хмырь, кряхтя, влезает на подоконник и сигает вниз. Слышится глухой удар. Жаль, что там земля, а не мостовая.
   - Должок с меня за пиво, - говорю хмыренышу и сую ему в карман пятак. Это тебе на трамвай.
   И выпроваживаю его вслед за хмырем. Затем закрываю окно и развязываю Старикашку. Сердце у него колотится, глаза на лоб вылезли, сам дрожит весь и сказать ничего не может. Вскрываю ему банку пива, хмыриным ножом нарезаю хлеб и докторскую колбасу.
   Выпил он пива, поел. Вижу, лицо розовеет, в глазах живой блеск появляется.
   - Оклемался? - спрашиваю.
   Кивает головой. Не совсем видно, да размусоливать с ним некогда. Того и гляди, хмыри снова появятся, но уже не вдвоем, а десятком целым, как возле рынка.
   - Домой тебе пора, - говорю ему, - в свою реальность.
   Он еще быстрее кивает.
   - А вы мне грифель вернете? - с надеждой спрашивает.
   - Нет, - отрезаю я. - Ты моей рукой дверь в свой мир нарисуешь - и дуй.
   - Не могу я без грифеля вернуться, - лепечет Старикаш и чуть не плачет. Мне его сдать нужно...
   - А нашим мальчикам-каннибальчикам на стол в виде жаркого попасть не хочешь? - вкрадчиво спрашиваю я. - Или с хмырями еще раз повстречаться? Они ведь в следующий раз покруче себя вести будут.
   - Нет! - трясется он.
   - Тогда давай, рисуй.
   Задумался он. И так ему блин, и так. Вижу, выбирает, какой же блин лучше. Уже прогресс - раньше он об этом и говорить не хотел. Видно, хорошо его хмыри прижали!
   Подумал он, вздохнул горестно и голову понурил.
   - А вы за мной следом не пойдете? - спрашивает.
   "Уломал-таки!" - радостно думаю я и тут уже сам задумываюсь.
   Чистенький мир, видно, у него. Может, получше мечты моей золотой шестьдесят первого года.
   - Не хочешь? - спрашиваю.
   Краснеет он, глазки прячет и головой отрицательно мотает.
   - Слово даю, - обещаю я, - что двери за тобой сотру.
   Поверил он мне. Всегда он мне верит. Аж противно. Ведь ни разу я слово свое не сдержал.
   Но и он не дурак оказался. Дверь моей рукой нарисовал, но с наборным замком.
   - Может, отдадите все-таки грифель? - спрашивает он на прощание.
   - Нет. Я ведь тоже жить хочу.
   - Тогда, пожалуйста, отвернитесь, - просит он, а сам опять конфузливо краснеет, что девица нецелованная. Стыдно ему, что шифр тайком за чужой спиной набирать будет.
   Пожимаю плечами и отворачиваюсь.
   Старикашка замком застрекотал, набирая нужное слово, а затем дверь вдруг хлопнула, но стрекотание осталось.
   - Уже? - спрашиваю.
   Молчание.
   Оборачиваюсь и вижу, что Старикашка исчез, а буквы в замке крутятся, слово заветное шифруя. Вот те раз! Ни "прощай", ни какого другого последнего слова Старикашка мне не сказал.
   Горько мне стало. И обидно. Столько вместе прожили, а он ушел и не попрощался. Первый раз я ему дал искреннее обещание, и первый раз он мне не поверил.
   Проклятый червячок совестливости вновь зашевелился в душе, подтолкнул меня к стене. Но я пересилил себя и, повернув голову, посмотрел в окно. За стеклом клубился туман.
   ... И я стер дверь в Старикашкин мир. Сдержал слово.
   "Какой туман? Почему туман? Откуда?! - забилась мысль, отслоившаяся от моего сознания.
   Я подошел к окну и выглянул. Ясный осенний вечер. Привычный вид развалин обветшалой многоэтажки напротив, внизу - загаженная мусором пустынная асфальтовая улица с мощенными потрескавшимися бетонными плитами тротуара.
   "Стоп! - взорвалась отслоившаяся мысль. - Какие еще мощеные тротуары? Под окнами ведь все Перекопано было!"
   Я подошел к окну и выглянул. Ясный осенний вечер. Привычный вид развалин обветшалой многоэтажки напротив, а под окном - старые брустверы окопов, остав-1внные в агонии городской службой канализации лет десять назад. А вот и следы падения тел хмыря с хмыренышем.
   "Так вот в чем дело! - ожило во мне второе, параллельное сознание. - Вот почему все время был день, а стоило мне засомневаться, как пали сумерки! Вот почему туман за окном". Тут бы мне встряхнуться, да заорать благим матом, но тело и первое сознание не слушаются, поступают по своему.
   Сел я на кирпич, на рюкзак посмотрел. Пожрать, что ли? Полез за сыром и наткнулся на пакет с одеялом. Тьфу ты, черт! Я ведь ему, Старикашке, выменивал, чтобы он на голом полу не простудился...
   "Значит, прав был Старикашка, когда обозвал меня персонажем, - закипел я. - Значит, и мой мир ирреален..."
   Я словно раздвоился: продолжал жить в своем мире, двигаться, думать, но одновременно жило и второе, параллельное сознание, анализируя мои мысли и поступки.
   "Значит, сидит где-то в своем реальном мире Автор, щелкает клавишами машинки, и каждый удар по клавишам дергает ниточки, к которым привязана марионетка Игорь Викторович. Вот почему так трудно было повернуть голову, чтобы увидеть за окном светящийся туман. И вот почему моя жизнь столь динамична и насыщена, будто по нотам расписана!"
   Есть расхотелось. Я встал, бесцельно прошелся по комнате... и застыл на месте.
   "Парень! - вдруг подумал я. - Ты ведь свободен! Путь в твои Палестины, рай социалистический, открыт. Старикашку-то ты спровадил!"
   На радостях я пнул рюкзак ногой и бросился было к входным дверям, чтобы сразу уйти в задверный мир, но рассудительность одержала верх. Негоже такому харчу пропадать. Да и одеяло там пригодится. Тем более, что эсэсэсэровской капусты у меня почти не осталось.
   Я быстренько загрузил в рюкзак трофейное хмыриное пиво, взвалил его на плечи и только тогда направился к двери. У двери я долго приводил возбужденные мысли в порядок, вызывая в памяти кабинку общественного сортира на железнодорожном вокзале. Наконец настроился и протянул руку, чтобы толкнуть дверь. Только бы в кабинке никого не оказалось! А, впрочем, плевать!
   "Так тебя Автор и отпустит!" - съехидничало параллельное сознание.
   Но прикоснуться к двери не успел. Она сама открылась. Точнее, упала на меня, выломанная из стены вместе с филенкой. И, пока я барахтался под дверью, в лицо мне ударила струя аэрозоля из газового баллончика.
   Кто-то наотмашь вмазал мне по морде, а затем сунул под нос пузырек с аммиаком. Я замотал головой, открыл глаза и блеванул на приводившего меня в чувство хмыря.
   - Мать твою! - заорал хмырь, отпрыгивая.
   Голова трещала, как на следующий день после полуведра самогона, в ушах шипело, глаза застилал туман. Кто-то опять сунул мне под нос пузырек с аммиаком.
   - Убери, а то и тебя облюю! - заорал я.
   - Дайте ему водки, - сказали из тумана.
   Перед лицом возник стакан. Я схватил его обеими руками и опрокинул в себя. Передернуло меня, как от трехсот восьмидесяти вольт. Но полегчало. В ушах перестало шипеть, головная боль начала утихать, в глазах прояснилось.
   И увидел я, что сижу, скрючившись, на стуле посреди большой комнаты, сплошь коврами увешанной и устеленной. Передо мной стоит стол громадный, весь резной, в завитушках с позолотой, а на нем - часы каминные, бластер и всякий хлам из моих карманов. И грифель заветный там тоже валяется. А за столом сидит хмырище необъятных размеров и смотрит на меня исподлобья.
   - Очухался? - лениво разлепляет он губы и сует в них сигару. Пальцы у него, что сардельки вареные, и все в перстнях. И костюмчик на нем с нуля, как от
   Кардена.
   Сел я поудобнее, огляделся. За моей спиной пяток хмырей стоит, один платком с себя мою блевотину счищает.
   "Да, влип, - думаю. - Отсюда не смоешься - это тебе не в развалинах. Таки-достали они меня..."
   - Костюмчик-то синтетисеский? - спрашиваю хмыря облеванного.
   - Ну? - рычит он.
   - Тогда пятна останутся, - злорадствую. - У меня кислотность повышенная...
   - Бум-м! - звенит в ухе, и я слетаю от затрещины на пол. Один из хмырей подхватывает меня и снова усаживает на стул.
   - Ты, парниша, мне говори, - лениво цедит слова хмырище и выпускает на меня облако дыма. - Мне свои сказки сказывай...
   - Какие сказки? - изумляюсь я.
   - Бум-м! - звенит в другом ухе, и меня сновь водружают на стул.
   "Так, пожалуй, и мозги вышибить могут", - думаю себе.
   - Все скажу, - соглашаюсь вслух. - Только велите по ушам не бить. А то звенит сильно - вопросов не слышно.
   - Так-то лучше, парниша, - кривит губы хмырище. - Я так понимаю, что ты не знаешь, почему часы идут без механизма, а бластер стреляет без заряда?
   - Не знаю, - соглашаюсь я и на всякий случай втягиваю голову в плечи. Но оплеухи не следует.
   - Знаю, парниша, что не знаешь, - благостно кивает хмырище. - Но где ты эти вещи взял, надеюсь, помнишь?
   Задумываюсь я. На кого они работают: на государственную машину, или на себя? Что им врать-то?
   - Бу-бум! - в обеих ушах. Подпрыгиваю на стуле, но не падаю, так как оплеухи с двух сторон уравновешивают друг друга.
   "Ну, Автор! - ожило параллельное сознание. - Ну, погоди!
   - Помню, помню! - кричу.
   - Так поведай нам, парниша! - радушно разводит руками хмырище. - Мы внемлем тебе.
   - Понимаю, что деваться некуда. Изувечат, а все равно узнают. Если уж и прикончат, так хоть мучить не будут. И потом, что я, Родину продаю? Да и можно ли назвать мой мир Родиной?
   И я начинаю обстоятельно выкладывать хмырище все до копеечки. Выкладываю, а сам гадаю и никак не вшурупаю: частная у них хмыриная лавочка, или правительственная? Логово вроде бы частное. Да и замашки мафиозные... Или наоборот?
   - Все? - спрашивает хмырище с ухмылкой, когда я заканчиваю. И вижу я, что верит он мне.
   - Все.
   - Тр-рах! - летят искры из глаз и я опрокидываюсь вместе со стулом.
   "А не один хрен тебе, на кого они работают?" - проносится в голове.
   - А Старикашка, значит, ушел в свой мир и грифель унес, - говорит хмырище, когда меня поднимают и ставят на место вместе со стулом. - Так, парниша?
   - Нет! - ору я. - Грифель-то вон, на столе перед вами лежит!
   Изумляется тут хмырище неподдельно. Взглядом окидывает хлам мой карманный, что ему на стол вывернули, и извлекает из него грифель.
   - Этот?
   - Ага.
   Разглядывает его хмырище, щупает со всех сторон, острие пальцем пробует не оружие ли? Затем по бумаге черту проводит.
   - Так в чем дело, парниша? - говорит мне с усмешечкой. - Нарисуй нам двери в копи царя Соломона.
   И бросает мне грифель. Чувствую, как тут же мне под ребра пукалки упираются - вдруг грифель стреляет чем-нибудь. Нет, частники все-таки. Госсектор так себя не ведет.
   Оглядываюсь я.
   - Стену хоть оголите, - говорю, - не на коврах же рисовать.
   - Хмырище только бровью повел, как один из хмырей к стене подскочил и ковер с нее сорвал.
   Подхожу к стене и начинаю двери рисовать. Крепкие, дубовые, двухстворчатые. Хмырище рядом стоит. А я рисую и думаю, как Сусанин, куда же мне их завести, чтобы самому живым выйти?
   - Копи царя Соломона не обещаю, - говорю. - Это не от меня зависит. Как повезет.
   Вру, конечно. Раньше, действительно, наобум ходил. Да Старикашка надоумил, как попасть туда, куда хочешь, когда объяснял, как троглодитов назад в пещеру вернуть...
   Все, придумал! Хоть вы, хмыри, и частники вроде, но жилка государственной муштры в вас хорошо сидит. Ишь вышколенные какие - самая дорога вам в страну Сильной Личности. Под его знамена, так сказать.
   - Готово, - говорю.
   Хмырище недоверчиво ухмыляется.
   - Готово, говоришь? Так открывай!
   Но сам на всякий случай меня под руку хапает.
   "Ну, - думаю, - только бы получилось!"
   Берусь я за ручку и открываю. За дверьми туман белый клубится.
   Морда хмырищи вытянулась, рука, как клещи, в предплечье вцепилась.
   - Не соврал... - цедит.
   А глаза у него, что бельма белые. Не зря, значит, над хмырями хмырь. Только головой мотнул, как ему в руку кто-то мой бластер сунул.
   - Пошли... - хрипит он и вместе со мной в туман шагает.
   Зал - огромный. Пол - паркетный. Окна - высокие, стрельчатые. Светло. Безукоризненно чисто. В глубине зала - стол двухтумбовый. За ним - лик знакомый. Во френче. Волосы набок зализаны, усы мушкой. В руке трубка раскуренная. Вождь.
   Видит он нас, и глаза что буравчики делаются. И начинает он медленно, грозно вставать.
   Оглядываюсь назад. На хмырищу и на хмырей, что за нами в дверь пролезли. Узнали они вождя. Стоят оцепеневши, все оштукатуренные. У хмырищи рука сама собой разжимается, и бластер на пол падает.
   Так я выхожу вперед и говорю:
   - Адольф Виссарионович, с просьбой мы к вам. Разброд у нас в стране полный. Может, вы порядок наведете? Я вам и дверь нарисую...
   Гляжу, застыли все, как в немой сцене. Ну, хмыри, понятно, обалдели, но и вождь застыл в полусогнутом виде с буравчиками глаз своих. Будто прострел у него - никак распрямиться не может. И сам я, чувствую, окаменел с дурацкой улыбкой на лице. Одним словом, картина "Не ждали". "Ага, - думаю, - Автор повесть закончил, точку поставил. Небось спину от пишущей машинки распрямляет, да довольно потягивается. Шампанское сейчас раскупоривать будем, да свою писанину полировать начнет".
   С трудом выдираюсь из полотна авторской картины, поднимаю с пола бластер. Затем подхожу к стене и рисую дверь. Представляю, как автор в своем кабинете смакует шампанское и любовно перечитывает последние строчки. "Ай да молодец, Автор! Ай да шельмец - какой мир гадкий сотворил!"
   Я те покажу молодца-шельмеца!
   Заканчиваю рисовать и так это аккуратно, костяшками пальцев, стучу.
   - Да-да? - слышу изумленный возглас. Тогда я беру бластер на изготовку, распахиваю дверь и шагаю в белесый туман.
   Осень 1992 г.