Я болен тобою, а было бы проще
Расстаться с тобою, уйти от напасти.
 
 
Уж так, видно, мир этот создан, чтоб звери,
Родители первых пустынных симфоний,
Твои восклицанья услышав в пещере,
Мычали и выли: «Антоний! Антоний!»
 
   1939

Гроза

 
Содрогаясь от мук, пробежала над миром
                    зарница,
Тень от тучи легла, и слилась, и смешалась
                    с травой.
Всё труднее дышать, в небе облачный вал
                    шевелится,
Низко стелется птица, пролетев над моей
                     головой.
 
 
Я люблю этот сумрак восторга, эту краткую
                     ночь вдохновенья,
Человеческий шорох травы, вещий холод
                    на темной руке,
Эту молнию мысли и медлительное появленье
Первых дальних громов – первых слов
                    на родном языке.
 
 
Так из темной воды появляется в мир
                    светлоокая дева,
И стекает по телу, замирая в восторге, вода,
Травы падают в обморок, и направо бегут
                    и налево
Увидавшие небо стада.
 
 
А она над водой, над просторами круга земного,
Удивленная, смотрит в дивном блеске своей
                     наготы.
И, играя громами, в белом облаке катится слово,
И сияющий дождь на счастливые рвется цветы.
 
   1946

Ночь в Пасанаури

 
Сияла ночь, играя на пандури,
Луна плыла в убежище любви,
И снова мне в садах Пасанаури
На двух Арагвах пели соловьи.
 
 
С Крестового спустившись перевала,
Где в мае снег и каменистый лед,
Я так устал, что не желал нимало
Ни соловьев, ни песен, ни красот.
 
 
Под звуки соловьиного напева
Я взял фонарь, разделся догола,
И вот река, как бешеная дева,
Мое большое тело обняла.
 
 
И я лежал, схватившись за каменья,
И надо мной, сверкая, выл поток,
И камни шевелились в исступленье
И бормотали, прыгая у ног.
 
 
И я смотрел на бледный свет огарка,
Который колебался вдалеке,
И с берега огромная овчарка
Величественно двигалась к реке.
 
 
И вышел я на берег, словно воин,
Холодный, чистый, сильный и земной,
И гордый пес как божество спокоен,
Узнав меня, улегся предо мной.
 
 
И в эту ночь в садах Пасанаури,
Изведав холод первобытных струй,
Я принял в сердце первый звук пандури,
Как в отрочестве – первый поцелуй.
 
   1947

В новогоднюю ночь

 
Не кривить душою, не сгибаться.
Что ни день – в дороге да в пути…
Как ни кинь, а надобно признаться:
Жизнь прожить – не поле перейти.
 
 
Наши окна снегом залепило,
Еле светит лампы полукруг.
Ты о чем сегодня загрустила.
Ты о чем задумалась, мой друг?
 
 
Вспомни, как, бывало, в Ленинграде
С маленьким ребенком на груди
Ты спешила, бедствуя в блокаде,
Сквозь огонь, что рвался впереди.
 
 
Смертную испытывая муку,
Сын стремглав бежал перед тобой.
Но взяла ты мальчика за руку,
И пошли вы рядом за толпой.
 
 
О великой памятуя чести,
Ты сказала, любящая мать:
– Умирать, мой милый, надо вместе,
Если неизбежно умирать.
 
 
Или помнишь – в страшный день бомбежки,
Проводив в убежище детей,
Ты несла еды последней крошки
Для соседки немощной своей.
 
 
Гордая огромная старуха,
Страшная, как высохший скелет,
Воплощеньем огненного духа
Для тебя была на склоне лет.
 
 
И с тех пор во всех тревогах жизни,
Весела, спокойна и ровна,
Чем могла служила ты отчизне,
Чтоб в беде не сгинула она.
 
 
Сколько вас, прекрасных русских женщин,
Отдавало жизнь за Ленинград!
Облик ваш веками нам завещан,
Но теперь украшен он стократ.
 
 
Если б солнца не было на небе,
Вы бы солнцем стали для людей.
Чтобы, век не думая о хлебе.
Зажигать нас верою своей!
 
 
Как давно все это пережито…
Новый год стучится у крыльца.
Пусть войдет он, дверь у нас открыта.
Пусть войдет и длится без конца.
 
 
Только б нам не потерять друг друга.
Только б нам не ослабеть в пути…
С Новым годом, милая подруга!
Жизнь прожить – не поле перейти.
 
   1947

Я трогал листы эвкалипта

 
Я трогал листы эвкалипта
И твердые перья агавы,
Мне пели вечернюю песню
Аджарии сладкие травы.
Магнолия в белом уборе
Склоняла туманное тело,
И синее-синее море
У берега бешено пело.
 
 
Но в яростном блеске природы
Мне снились московские рощи,
Где синее небо бледнее,
Растенья скромнее и проще.
Где нежная иволга стонет
Над светлым видением луга,
Где взоры печальные клонит
Моя дорогая подруга.
 
 
И вздрогнуло сердце от боли,
И светлые слезы печали
Упали на чаши растений,
Где белые птицы кричали.
А в небе, седые от пыли,
Стояли камфарные лавры,
И в бледные трубы трубили,
И в медные били литавры.
 
   1947

Жена

 
Откинув со лба шевелюру,
Он хмуро сидит у окна.
В зеленую рюмку микстуру
Ему наливает жена.
 
 
Как робко, как пристально-нежно
Болезненный светится взгляд,
Как эти кудряшки потешно
На тощей головке висят!
 
 
С утра он всё пишет да пишет,
В неведомый труд погружен.
Она еле ходит, чуть дышит,
Лишь только бы здравствовал он.
 
 
А скрипнет под ней половица,
Он брови взметнет, – и тотчас
Готова она провалиться
От взгляда пронзительных глаз.
 
 
Так кто же ты, гений вселенной?
Подумай: ни Гете, ни Дант
Не знали любви столь смиренной,
Столь трепетной веры в талант.
 
 
О чем ты скребешь на бумаге?
Зачем ты так вечно сердит?
Что ищешь, копаясь во мраке
Своих неудач и обид?
 
 
Но коль ты хлопочешь на деле
О благе, о счастье людей,
Как мог ты не видеть доселе
Сокровища жизни своей?
 
   1948

Оттепель

 
Оттепель после метели.
Только утихла пурга,
Разом сугробы осели
И потемнели снега.
 
 
В клочьях разорванной тучи
Блещет осколок луны.
Сосен тяжелые сучья
Мокрого снега полны.
 
 
Падают, плавятся, льются
Льдинки, втыкаясь в сугроб.
Лужи, как тонкие блюдца,
Светятся около троп.
 
 
Пусть молчаливой дремотой
Белые дышат поля,
Неизмеримой работой
Занята снова земля.
 
 
Скоро проснутся деревья,
Скоро, построившись в ряд,
Птиц перелетных кочевья
В трубы весны затрубят.
 
   1948

Тбилисские ночи

 
Отчего, как восточное диво,
Черноока, печальна, бледна,
Ты сегодня всю ночь молчаливо
До рассвета сидишь у окна?
 
 
Распластались во мраке платаны,
Ночь брильянтовой чашей горит,
Дремлют горы, темны и туманны,
Кипарис, как живой, говорит.
 
 
Хочешь, завтра под звуки пандури,
Сквозь вина золотую струю
Я умчу тебя в громе и буре
В ледяную отчизну мою?
 
 
Вскрикнут кони, разломится время,
И по руслу реки до зари
Полетим мы, забытые всеми,
Разрывая лучей янтари.
 
 
Я закутаю смуглые плечи
В снежный ворох сибирских полей,
Будут сосны гореть словно свечи,
Над мерцаньем твоих соболей.
 
 
Там, в огромном безмолвном просторе,
Где поет, торжествуя, пурга,
Позабудешь ты южное море,
Золотые его берега.
 
 
Ты наутро поднимешь ресницы.
Пред тобой, как лесные царьки,
Золотые песцы и куницы
Запоют, прибежав из тайги.
 
 
Поднимая мохнатые лапки,
Чтоб тебя не обидел мороз,
Принесут они в лапках охапки
Перламутровых северных роз.
 
 
Гордый лось с голубыми рогами
На своей величавой трубе,
Окруженный седыми снегами,
Песню свадьбы сыграет тебе.
 
 
И багровое солнце, пылая
Всей громадой холодных огней,
Как живой великан, дорогая,
Улыбнется печали твоей.
 
 
Что случилось сегодня в Тбилиси?
Льется воздух, как льется вино.
Спят стрижи на оконном карнизе,
Кипарисы глядятся в окно.
 
 
Сквозь туманную дымку вуали
Пробиваются брызги огня.
Посмотри на меня, генацвале,
Оглянись, посмотри на меня!
 
   1948

Старая сказка

 
В этом мире, где наша особа
Выполняет неясную роль,
Мы с тобою состаримся оба,
Как состарился в сказке король.
 
 
Догорает, светясь терпеливо,
Наша жизнь в заповедном краю,
И встречаем мы здесь молчаливо
Неизбежную участь свою.
 
 
Но когда серебристые пряди
Над твоим засверкают виском,
Разорву пополам я тетради
И с последним расстанусь стихом.
 
 
Пусть душа, словно озеро, плещет
У порога подземных ворот
И багровые листья трепещут,
Не касаясь поверхности вод.
 
   1952

Воспоминание

 
Наступили месяцы дремоты…
То ли жизнь, действительно, прошла,
То ль она, закончив все работы,
Поздней гостьей села у стола.
 
 
Хочет пить – не нравятся ей вина,
 
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента