Страница:
– Быть такого не может!
– У вас, у мужчин, все может быть, – сокрушенно вздохнула несчастная маленькая женщина.
Однако все поражались той сдержанной реакции, которую в связи со случившимся проявила императрица, и удивлялись ее мягкости. Ни соперница, ни вероломный любовник наказаны не были, оба сохранили свой ранг и положение при дворе, только последний навсегда лишился благосклонности царицы, и это обстоятельство чувствительно сказалось на нем. Оказаться в сибирской ссылке, жребий конечно суровый, но оставаться при дворе, утратив всякую значимость и влияние, опасаться окружающих, которые едва замечают тебя, участь унизительная, а Корсаков был не из тех, кто мог бы с достоинством сносить это.
Но кто в создавшейся ситуации вообще интересовался его состоянием?
Меньше всего, разумеется, Екатерина Вторая, которая сама удивлялась тому снисхождению, проявленному ею в данном случае. Она задавала себе вопрос, почему это неслыханное предательство не вызвало в ней жажды мести, а наоборот, даже радует ее, почему не чувствует себя оскорбленной ни как монархиня, ни как женщина. И размышляя об этом, ломая голову в поисках настоящей причины, она вдруг приходит к выводу, что она сама, собственно говоря, является предательницей и изменницей, что Корсаков стал ей в тягость с того момента, как она впервые увидела Ланского, и ею овладело чувство, дотоле ею не испытанное.
Ей почти стыдно было признаться в этом себе, но она с презрением отвергает самообман; то, что с неведомой силой притягивает ее к Ланскому, не просто благоволение, не сиюминутная вспышка страсти и менее всего опьянение чувств, это любовь, это может быть только любовью, этот чудесный душевный порыв, который доставляет ей такое безмерное блаженство и такую безмерную боль одновременно и делает ее настолько робкой, что она, всемогущая деспотиня, не отваживается даже надеяться на взаимность, и настолько до самозабвения жертвенной, что она вынашивает и лелеет одну лишь мысль: сделать счастливым человека, которого она полюбила.
Ланского вызвали ко двору и впервые он появился там во время представления в Эрмитажном театре. Никогда еще Екатерина не одевалась с такой тщательностью, она придирчиво проследила за каждой лентой, за самой крошечной мушкой, и когда наконец посмотрела на себя в зеркало, осталась все-таки недовольной.
Едва Ланского заметили среди мужчин в партере, где он скромно держался на заднем плане, все головы повернулись в его сторону, началось разглядывание в лорнет и перешептывание, волной распространившись до ложи государыни.
– Только что пришел Ланской, – чуть слышно сообщила последней принцесса Веронгова, – может мне распорядиться, чтобы он представился вашему величеству?
Екатерина залилась румянцем точно девица и прикрыла лицо веером.
– Даже не знаю... – запинаясь промолвила она, – посоветуйте, что мне делать, принцесса.
– Я пошлю за ним, – ответила та, – Ланской такой душка, такой неприхотливый, он заслуживает того, чтобы вы проявили к нему благосклонность, ваше величество.
И едва он вошел в ложу и почтительно поклонился ей, как деспотиня почувствовала, что сердце у нее учащенно забилось, она, не решаясь взглянуть на него, сосредоточенно стала рассматривать вышивку платья, вдруг потеряв дар речи, что было удивительно для словоохотливой, остроумной и находчивой Екатерины. На помощь ей приходит принцесса и заводит беседу с Ланским, который между тем не сводит глаз с императрицы. Та как бы очнулась, вспомнив, что он считает ее прекрасной, даже сравнивает с богиней любви, и это придает ей храбрости. Она полулюбопытно-полунежно подняла на него большие лучистые глаза и коснулась веером его предплечья.
– Вы, кажется, меня совершенно не замечаете, Ланской, – начинает Екатерина, – правда ли, что вы так сильно меня ненавидите?
– Я испытываю к вашему величеству то, что мне приличествует, – возразил тот.
– И что же, позвольте полюбопытствовать, вам приличествует?
– Глубокое уважение.
Екатерина повернулась лицом к маленькой сцене, на которой в этот момент началось премьерное представление небольшого спектакля, и больше во весь вечер не проронила ни слова.
А в другой раз Ланской по ее велению присутствовал во время игры. К ней допускались только самые близкие друзья государыни. Узкий круг избранных собирался в небольших апартаментах Эрмитажа, где всякий этикет отбрасывался в сторону и все веселились с раскованной непринужденностью. Императрица предложила Ланскому сыграть с ней в стороне от остального общества партию в домино. Красивая величавая женщина давно уже решила отказаться от кокетства в общении с ним, она была немногословной, ограничившись тем, что то и дело поглядывала на него, точно вздыхала и, наконец, несколько раз даже украдкой смахнула навернувшуюся слезу.
Ланской, казалось, не замечал всего этого, он держался почтительно и с крайней предупредительностью, однако оставался холоден и беспристрастен.
– Какой чин вы имеете в моей армии? – неожиданно спросила Екатерина.
– Я подпоручик, ваше величество, и почитаю это за честь для себя.
– Вы слишком скромны, – улыбнулась в ответ красивая деспотиня, – мне в голову пришла мысль продвинуть вас по служебной лестнице, и притом весьма кардинально: отныне вы, Ланской, генерал.
Бедный молодой человек побледнел как полотно.
– Ваше величество изволит, вероятно, шутить?
– Нисколько, я говорю совершенно серьезно.
– Тогда я заклинаю ваше величество отменить этот знак отличия, намного превосходящий мои заслуги, – взмолился Ланской. – Пошлите меня против шведов, поляков или турок, прикажите мне немедленно отдать за вас жизнь, я с радостью, даже с воодушевлением пожертвую ею, но повышение, которого я ни в коей мере не заслужил, меня убьет.
– Вы славный человек, Ланской, славный и прямодушный, – ответила Екатерина Вторая, тронутая его заявлением, – я благодарю вас, однако я не привыкла брать обратно свои слова, отныне вы генерал и им останетесь.
Ланской попытался было еще что-то сказать.
– Не возражайте, пожалуйста, – воскликнула она приказным тоном, на мгновение в ней проснулся деспот, но она тотчас же овладела собой и опять предстала любящей женщиной, – я прошу вас об этом, – мягко, чуть ли не робко добавила она.
Ланской безмолвно склонился перед ней и промолчал.
Ведь он должен был во всякое время суток составлять общество могущественной государыне, уже не раз он с трудом превозмогал в себе желание броситься перед ней на колени и признаться, что он любит ее и боготворит, как не боготворил еще ни одну женщину на свете, однако сила воли опять и опять брала в нем верх, и он продолжал сохранять в общении с ней почтительную сдержанность и неподражаемую холодность.
Екатерина – женщина, привыкшая видеть вокруг себя рабов, стоило ей только моргнуть, идолопоклонников, достаточно ей было лишь приказать – не отваживалась даже намекнуть на свое глубокое расположение к этому мужчине, к которому испытывала настоящее чувство, однако то и дело выдавала себя и тем самым крайне затрудняла внутреннюю борьбу до безумия влюбленному в нее Ланскому. В конце концов она, казалось, совершенно смирилась с тем, что так и не познает счастья его любви, и думала теперь лишь о том, как окружить любимый образ блеском и великолепием. В первую очередь она настойчиво занялась воспитанием красавца Ланского: по ее приказу видные специалисты преподавали ему основы наук и искусства, а сама взялась обучать его изящным манерам. Достигнув определенных успехов в игре на клавесине, он уже мог аккомпанировать ее вокальным упражнениям. Во всех комедиях, написанных ею [5]для Эрмитажного театра драгоценностей [6], Ланскому поручалось исполнять роли любовников, тогда как ей самой каждый раз доставались, разумеется, роли любовниц. Она одаривала его как ребенка или возлюбленного, и самыми блаженными оказывались для нее те мгновения, когда она видела, как он радуется ее заботливости.
Случались ночи, когда ей не спалось, когда она сидела на роскошном ложе и горько плакала, наутро она поднималась с покрасневшими от слез глазами и наотрез отказывалась от пищи. Но стоило появиться ему, как мрачные тучи сбегали с ее красивого лица, и она снова могла улыбаться. И вот однажды ночью, полной тревог и безмолвных терзаний, она приняла героическое решение.
– Он прав, – сказала она себе, – у меня нет сердца, я наряжаю его точно куклу, но делаю это все лишь для того, чтобы потешить себя. Я никогда всерьез не считалась с его желаниями. Впредь я как можно меньше должна думать о себе, я должна сделать его счастливым, совершенно счастливым.
У тех потайных воротец с задней стороны здания, через которое в свое время пробирались Аслов, Мирович, Васильчиков, Потенько, Завадовский, Зорич и Корсаков, чтобы служить влюбленным прихотям Северной Семирамиды, доверенная камеристка поджидала счастливца, который подобно спартанцам Леонида [7]богато украсил свое поражение и радостно шел ему навстречу.
Юркая кошечка проворно скользнула вперед по коридорам и лестницам, провела его наверх, в одном месте внезапно нажала ладонью на стену, распахнулась вторая секретная дверь, через которую сгорающий от нетерпеливого ожидания Ланской попал в небольшую переднюю, где царил чувственный полумрак.
– За той портьерой вас ожидает счастье, – еще успела шепнуть ему, прежде чем исчезнуть, его очаровательная провожатая, стена за ним опять затворилась, и Ланской оказался пленником Екатерины. Сердце его готово было выскочить из груди, пульс учащенно бился, он на мгновение остановился перед занавесом, чтобы собраться с духом, потом медленно отодвинул его и в небольшом сказочно уютном будуаре увидел царицу, которая стояла к нему спиной, серебряными щипцами перемешивая горячие угли в великолепном мраморном камине. Когда позади него с тихим шелестом опустилась портьера, она быстро повернула голову и приветливо кивнула ему.
– Здесь пока холодно, или я, возможно, слишком легко одета, – с застенчивой улыбкой проговорила она.
Ланской пылающим взором окинул ее пышную роскошную фигуру, которой в накинутом поверх белоснежной сорочки из дорогих кружев открытом домашнем халате из желтого шелка, казалось, действительно было зябко, однако то было лишь волнение, прелестная робость страсти, трепет которой, похожий на трепет влюбленной девушки, столь редко охватывал расчетливую энергичную деспотиню. Ланской поднял с пола маленькую воздуходувку, опустился на колено перед камином и принялся раздувать огонь.
Царица долго смотрела на него, затем медленно положила восхитительную лилейную руку ему на плечо.
– Ланской, – проговорила она, – в минувшие дни я много занималась вами. Думали ли вы обо мне?
– О, разумеется, ваше величество, – ответил он.
Екатерина вздохнула.
– Я сказал что-то такое, что вызвало недовольство вашего величества? – поспешил спросить Ланской.
– Нет, мой друг, однако я недовольна судьбой, возведшей меня на пустые ступени трона, где я чувствую себя такой одинокой, такой покинутой. Я не хочу, конечно, сказать, что мне хватило бы простой хижины, но небольшого замка в стороне от большой дороги мирской суеты, кружка добрых друзей и мужчины, которому принадлежит мое сердце и который тоже любит меня, мне, вероятно, для полного блаженства было бы достаточно!
– Есть ли хоть одно желание, исполнить которое было б не в вашей власти? – возразил Ланской, все еще продолжая стоять перед ней на колене.
– Разве могла бы я приказать сердцу другого человека полюбить меня? – с оттенком горечи в голосе воскликнула Екатерина. – По одному мановению моей руки мужчина, на которого пал мой выбор, превращается в моего послушного и безвольного раба, но никакая сила на свете не может заставить его любить!
– Нет, ваше величество, сила красоты может.
Екатерина пожала плечами.
– Мне твердят, что я красива, Ланской, да, я это так часто слышала, что мне чуть ли не скучно стало быть красивой. Я предпочла бы быть уродливой, но любимой тем мужчиной, который настолько бы заполнил все мое существование, что в Екатерине не осталось бы ничего, что б ему не принадлежало.
Ланской поднялся, он открыто и бесстрашно посмотрел красивыми лучистыми глазами прямо в бледное лицо царице, очарование которого вдвойне усилилось волной нахлынувшей грусти.
– Да разве ж возможно, ваше величество, не любить вас, не любить так, как вы того желаете?
Екатерина залилась румянцем и чуть заметно затрепетала.
– Давайте не будем говорить обо мне, – промолвила она, выдержав некоторую паузу, – я взяла себе за правило отныне заниматься не своей персоной, а только исключительно вами, Ланской, – при этом она с сердечностью, которая совершенно обезоружила его, протянула ему руку.
– Ответьте мне, мой друг, откровенно на все вопросы, это пойдет вам только на пользу, ответьте откровенно и честно, я так хочу.
– Даю вашему величеству слово, что буду говорить одну правду.
– Ну, тогда прежде всего скажите мне, что я могу предпринять, чтобы сделать вас абсолютно счастливым, – начала Екатерина. – Надеюсь, что вы полюбите и будете любимы взаимно, ибо без любви не бывает настоящего счастья.
– Конечно, ваше величество.
– Итак, вы любите?
– Да.
– Всей душой?
– Я готов был жизнь отдать за женщину, которую люблю.
– Она, стало быть, красива, эта женщина?
– Самая красивая женщина на свете.
– И она вас тоже любит, – пробормотала императрица с горькой улыбкой, – ну конечно же, она не может не любить вас!
– Я не осмеливаюсь даже мечтать об этом.
– Она такая добродетельная, или такая гордая?
– Она недосягаема для меня.
– И это, мой друг, делает вас несчастным?
– Нет, ваше величество, возможность даже просто находиться рядом с ней для меня блаженство.
– Я желаю знать, кто эта женщина, Ланской, – воскликнула Екатерина, высоко вскидывая голову. – Быстро, как ее имя?
– Это единственный вопрос, на который я не хотел бы отвечать.
– Даже в том случае, если я вам прикажу? – спросила Екатерина, мгновенно принимая исполненную величественности позу. – Я вам приказываю назвать мне имя женщины, которую вы любите, и назвать сейчас же.
– Я должен повиноваться?
Императрица утвердительно кивнула.
В ту же секунду Ланской рухнул к ее ногам.
– Простите, ваше величество, но женщина, которую я люблю, которую я боготворю...
– Говорите же, как зовут эту женщину? – в нетерпении топнув ногой, крикнула царица.
– Екатерина Вторая.
– Ланской! Вы любите меня... да возможно ль такое? – с ликованием в голосе воскликнула прекрасная деспотиня.
– О, Екатерина, да разве ж можно не полюбить вас? – отозвался Ланской, хватая ее руки и покрывая их поцелуями.
– И ты не спрашиваешь, люблю ли я тебя? Ты прав, Ланской, ты по моим глазам должен был прочитать, что ты для меня значишь. Да, Ланской, я люблю, впервые с тех пор, как появилась на свет, люблю, и ты тот, кто одолел меня, кто принес мне такую беду и одновременно одарил меня таким несказанным счастьем. Но не обо мне должна сейчас идти речь, а только о тебе, я хочу увидеть тебя счастливым, в этом заключается для меня высшая радость.
Она с неистовой нежностью обняла его, и ее уста лихорадочно слились с его устами в горячем поцелуе.
Екатерина Вторая любила, эта бесподобно красивая женщина, со шпагой в руке беспощадно свергшая с трона своего коронованного супруга, любого своего фаворита превращавшая в послушного раба своих сладострастных капризов, любила всей душой, теперь она трепетала в испуге, если видела хоть малейшую тень, омрачившую чело возлюбленного, и денно и нощно, во сне и наяву была воодушевлена только тем, как бы его осчастливить.
Потянулись часы нескончаемого блаженства, которые Екатерина Вторая проводила с красивым, достойным любви Ланским, зимой в великолепно обставленном Эрмитаже, а летом в милом ее сердцу Царском Селе. Ни один человек не узнал бы в этой любящей женщине, которая, нежно прильнув к возлюбленному, пролетала мимо в санях, или серебристо-белыми лунными ночами покачивалась с ним в челне на глади уснувшего пруда, которая в роскошном будуаре стояла перед ним на коленях и все никак не могла досыта наглядеться на его лицо, да она и заснуть-то не могла, пока он не покачает ее голову в своих ладонях, словом, в этой преданной, мечтательной, исполненной доброты и самопожертвования женщине никто бы сейчас не узнал деспотиню, похоть которой на несколько более высоком уровне возрождала вакханалии Агриппины [8]и Мессалины [9], а жестокость – зверства Нерона.
– Она любит Ланского, как никого еще не любила, – говорил своей супруге князь Дашков.
– Скажи лучше, что Ланской первый, кого она вообще любит, – отвечала княгиня, – и эта женщина, давно уже являвшая нам самые блестящие образцы гениальности, ума, мужественности, решимости и несгибаемости, вдруг поражает нас тем, чего мы меньше всего от нее ожидали: большим, добрым и нежным сердцем.
Власть, которую Ланской приобрел над Екатериной Второй, была неограниченной и беспримерной, однако всеобщая любовь к нему окружающих указывала на то, что он никоим образом не злоупотреблял ею. Если императрица одаривала его, то происходило это всегда вопреки его воле, и он всякий раз выглядел сконфуженным и растерянным. Когда по ее приказу напротив Зимнего дворца был выстроен дворец для него, он долгое время избегал показываться на людях, и с уст его не слетело ни одного слова благодарности, но когда она подарила свой мраморный бюст княгине Дашковой, он проливал слезы, ибо так безумно любил Екатерину, что даже безжизненное холодное изваяние не желал уступать кому-то другому.
Счастье этой единственной в жизни Екатерины любви было олицетворением поэзии, и как настоящая поэзия не может обойтись без трагизма, так и этот волшебный сон завершился скоро и злополучно.
Подобно всякому человеку Екатерина Вторая носила в себе свою судьбу, свой рок. Ее руки были обагрены кровью, и на челе ее лежала печать проклятия. Ее любовь оказалась столь же смертоносной, как и ее ненависть.
Свыше ей был отмерен только год любви Ланского. Внезапно тяжелая болезнь подкосила его, и он начал медленно увядать. К нему были вызваны известнейшие врачи, но их искусство оказалось бессильным перед смертельным недугом красивого юноши.
Императрица была близка к отчаянию. Испробовав все средства для спасения своего возлюбленного и зная, что все равно потеряет его, ей оставалось только одно: скрасить его последние дни своей любовью, преобразить их тем, что может предложить ему не императрица, а лишь ласковая верная женщина.
Она ухаживала за ним как жена за любимым супругом, как мать за своим ребенком.
Несколько недель она день и ночь не отходила от постели, он не принимал ни капли лекарства из других рук, она держала тарелку, из которой он ел, бокал, из которого он пил, она неустанно поправляла страдальцу подушки, чтобы ему было легче дышать.
На время, пока Ланской боролся со смертью, управление самой крупной европейской империей заметно ослабло, скипетр уже не сжимала до толе по-мужски уверенная рука Екатерины, и эта властолюбивая, жадная до плотских утех женщина нынче могла только молиться и плакать.
– Я умираю, – однажды утром произнес Ланской своим мягким голосом, – но печалюсь я не о своей молодой жизни, в этом сплетении времени, которое мне было даровано судьбой провести рядом с тобой, я был нежданно облагодетельствован всем земным счастьем, как никакой другой человек, даже проживший долголетнюю жизнь патриарха.
На белом свете нет ничего, что длилось бы вечно, и твой жизненный путь, Катерина, надо полагать, когда-нибудь пресечется, я благодарю Господа за то, что он гасит духовную лампаду в моей груди тогда, когда ты меня еще любишь, пока я для тебя еще кое-что значу.
– Ах, Ланской! – с чувством невыразимой боли воскликнула императрица. – Ты был для меня всем, и ничего больше не останется, когда ты меня покинешь, поверь, я всегда бы любила тебя так же безгранично, как люблю сейчас, и я никогда, никогда не забуду тебя, никогда.
Обезумев от горя, она с рыданием бросилась на колени у его постели и в отчаянии прижалась лбом, увенчанным диадемой, к холодному дереву.
Так она лежала, пока не наступила агония, тогда она сжала боготворимого мужчину в объятиях, и на ее груди он испустил дух, держа ее руку в своей, с невинной улыбкой на устах. Екатерина же без чувств опустилась рядом с возлюбленным.
Три месяца она в одиночестве скорбела о Ланском в Царском Селе, и три месяца никто не смел войти в ее покои, даже министры. Вдова не могла бы искренне печалиться о любимом супруге, чем горевала она о своем возлюбленном.
В Царскосельском парке высится великолепный обелиск из ценного мрамора. На котором высечена трогательная эпитафия: «Вернейшему из верных»; это памятник, который любовь великой Екатерины воздвигла прекрасному Ланскому.
– У вас, у мужчин, все может быть, – сокрушенно вздохнула несчастная маленькая женщина.
* * *
В последующие дни во всех будуарах только и шептались о главной новости, которая привела двор в неописуемое возбуждение: императрице стало известно о любовных шашнях Корсакова с графиней Брюс, и место официального фаворита отныне освободилось.Однако все поражались той сдержанной реакции, которую в связи со случившимся проявила императрица, и удивлялись ее мягкости. Ни соперница, ни вероломный любовник наказаны не были, оба сохранили свой ранг и положение при дворе, только последний навсегда лишился благосклонности царицы, и это обстоятельство чувствительно сказалось на нем. Оказаться в сибирской ссылке, жребий конечно суровый, но оставаться при дворе, утратив всякую значимость и влияние, опасаться окружающих, которые едва замечают тебя, участь унизительная, а Корсаков был не из тех, кто мог бы с достоинством сносить это.
Но кто в создавшейся ситуации вообще интересовался его состоянием?
Меньше всего, разумеется, Екатерина Вторая, которая сама удивлялась тому снисхождению, проявленному ею в данном случае. Она задавала себе вопрос, почему это неслыханное предательство не вызвало в ней жажды мести, а наоборот, даже радует ее, почему не чувствует себя оскорбленной ни как монархиня, ни как женщина. И размышляя об этом, ломая голову в поисках настоящей причины, она вдруг приходит к выводу, что она сама, собственно говоря, является предательницей и изменницей, что Корсаков стал ей в тягость с того момента, как она впервые увидела Ланского, и ею овладело чувство, дотоле ею не испытанное.
Ей почти стыдно было признаться в этом себе, но она с презрением отвергает самообман; то, что с неведомой силой притягивает ее к Ланскому, не просто благоволение, не сиюминутная вспышка страсти и менее всего опьянение чувств, это любовь, это может быть только любовью, этот чудесный душевный порыв, который доставляет ей такое безмерное блаженство и такую безмерную боль одновременно и делает ее настолько робкой, что она, всемогущая деспотиня, не отваживается даже надеяться на взаимность, и настолько до самозабвения жертвенной, что она вынашивает и лелеет одну лишь мысль: сделать счастливым человека, которого она полюбила.
Ланского вызвали ко двору и впервые он появился там во время представления в Эрмитажном театре. Никогда еще Екатерина не одевалась с такой тщательностью, она придирчиво проследила за каждой лентой, за самой крошечной мушкой, и когда наконец посмотрела на себя в зеркало, осталась все-таки недовольной.
Едва Ланского заметили среди мужчин в партере, где он скромно держался на заднем плане, все головы повернулись в его сторону, началось разглядывание в лорнет и перешептывание, волной распространившись до ложи государыни.
– Только что пришел Ланской, – чуть слышно сообщила последней принцесса Веронгова, – может мне распорядиться, чтобы он представился вашему величеству?
Екатерина залилась румянцем точно девица и прикрыла лицо веером.
– Даже не знаю... – запинаясь промолвила она, – посоветуйте, что мне делать, принцесса.
– Я пошлю за ним, – ответила та, – Ланской такой душка, такой неприхотливый, он заслуживает того, чтобы вы проявили к нему благосклонность, ваше величество.
И едва он вошел в ложу и почтительно поклонился ей, как деспотиня почувствовала, что сердце у нее учащенно забилось, она, не решаясь взглянуть на него, сосредоточенно стала рассматривать вышивку платья, вдруг потеряв дар речи, что было удивительно для словоохотливой, остроумной и находчивой Екатерины. На помощь ей приходит принцесса и заводит беседу с Ланским, который между тем не сводит глаз с императрицы. Та как бы очнулась, вспомнив, что он считает ее прекрасной, даже сравнивает с богиней любви, и это придает ей храбрости. Она полулюбопытно-полунежно подняла на него большие лучистые глаза и коснулась веером его предплечья.
– Вы, кажется, меня совершенно не замечаете, Ланской, – начинает Екатерина, – правда ли, что вы так сильно меня ненавидите?
– Я испытываю к вашему величеству то, что мне приличествует, – возразил тот.
– И что же, позвольте полюбопытствовать, вам приличествует?
– Глубокое уважение.
Екатерина повернулась лицом к маленькой сцене, на которой в этот момент началось премьерное представление небольшого спектакля, и больше во весь вечер не проронила ни слова.
А в другой раз Ланской по ее велению присутствовал во время игры. К ней допускались только самые близкие друзья государыни. Узкий круг избранных собирался в небольших апартаментах Эрмитажа, где всякий этикет отбрасывался в сторону и все веселились с раскованной непринужденностью. Императрица предложила Ланскому сыграть с ней в стороне от остального общества партию в домино. Красивая величавая женщина давно уже решила отказаться от кокетства в общении с ним, она была немногословной, ограничившись тем, что то и дело поглядывала на него, точно вздыхала и, наконец, несколько раз даже украдкой смахнула навернувшуюся слезу.
Ланской, казалось, не замечал всего этого, он держался почтительно и с крайней предупредительностью, однако оставался холоден и беспристрастен.
– Какой чин вы имеете в моей армии? – неожиданно спросила Екатерина.
– Я подпоручик, ваше величество, и почитаю это за честь для себя.
– Вы слишком скромны, – улыбнулась в ответ красивая деспотиня, – мне в голову пришла мысль продвинуть вас по служебной лестнице, и притом весьма кардинально: отныне вы, Ланской, генерал.
Бедный молодой человек побледнел как полотно.
– Ваше величество изволит, вероятно, шутить?
– Нисколько, я говорю совершенно серьезно.
– Тогда я заклинаю ваше величество отменить этот знак отличия, намного превосходящий мои заслуги, – взмолился Ланской. – Пошлите меня против шведов, поляков или турок, прикажите мне немедленно отдать за вас жизнь, я с радостью, даже с воодушевлением пожертвую ею, но повышение, которого я ни в коей мере не заслужил, меня убьет.
– Вы славный человек, Ланской, славный и прямодушный, – ответила Екатерина Вторая, тронутая его заявлением, – я благодарю вас, однако я не привыкла брать обратно свои слова, отныне вы генерал и им останетесь.
Ланской попытался было еще что-то сказать.
– Не возражайте, пожалуйста, – воскликнула она приказным тоном, на мгновение в ней проснулся деспот, но она тотчас же овладела собой и опять предстала любящей женщиной, – я прошу вас об этом, – мягко, чуть ли не робко добавила она.
Ланской безмолвно склонился перед ней и промолчал.
Ведь он должен был во всякое время суток составлять общество могущественной государыне, уже не раз он с трудом превозмогал в себе желание броситься перед ней на колени и признаться, что он любит ее и боготворит, как не боготворил еще ни одну женщину на свете, однако сила воли опять и опять брала в нем верх, и он продолжал сохранять в общении с ней почтительную сдержанность и неподражаемую холодность.
Екатерина – женщина, привыкшая видеть вокруг себя рабов, стоило ей только моргнуть, идолопоклонников, достаточно ей было лишь приказать – не отваживалась даже намекнуть на свое глубокое расположение к этому мужчине, к которому испытывала настоящее чувство, однако то и дело выдавала себя и тем самым крайне затрудняла внутреннюю борьбу до безумия влюбленному в нее Ланскому. В конце концов она, казалось, совершенно смирилась с тем, что так и не познает счастья его любви, и думала теперь лишь о том, как окружить любимый образ блеском и великолепием. В первую очередь она настойчиво занялась воспитанием красавца Ланского: по ее приказу видные специалисты преподавали ему основы наук и искусства, а сама взялась обучать его изящным манерам. Достигнув определенных успехов в игре на клавесине, он уже мог аккомпанировать ее вокальным упражнениям. Во всех комедиях, написанных ею [5]для Эрмитажного театра драгоценностей [6], Ланскому поручалось исполнять роли любовников, тогда как ей самой каждый раз доставались, разумеется, роли любовниц. Она одаривала его как ребенка или возлюбленного, и самыми блаженными оказывались для нее те мгновения, когда она видела, как он радуется ее заботливости.
Случались ночи, когда ей не спалось, когда она сидела на роскошном ложе и горько плакала, наутро она поднималась с покрасневшими от слез глазами и наотрез отказывалась от пищи. Но стоило появиться ему, как мрачные тучи сбегали с ее красивого лица, и она снова могла улыбаться. И вот однажды ночью, полной тревог и безмолвных терзаний, она приняла героическое решение.
– Он прав, – сказала она себе, – у меня нет сердца, я наряжаю его точно куклу, но делаю это все лишь для того, чтобы потешить себя. Я никогда всерьез не считалась с его желаниями. Впредь я как можно меньше должна думать о себе, я должна сделать его счастливым, совершенно счастливым.
* * *
По собственноручной записке царицы Ланской должен был прибыть вечером в Эрмитаж. В ней ни слова не говорилось ни о театральном представлении или концерте, ни о званом ужине или игре, да передана она была не как обычно, лейб-казаком, а молоденькой смазливой камеристкой. В целом записка эта сильно напоминала приглашение на свидание. Ланской, который ни секунды не сомневался, что ему предстоит встреча t?te-?-t?te с самой грозной женщиной Европы, поцеловал благоухающий листок, написанный дорогим его сердцу почерком и внутренне приготовился к предстоящей «схватке». Он тщательно занялся туалетом, и ему удалось наивыгоднейшим образом подчеркнуть свои физические достоинства; когда в узких высоких сапогах с золотыми кисточками, в тесно облегающих его безукоризненно стройные ноги белых панталонах, в красном казачьем ментике с золотым позументом, собрав свои слегка припудренные волосы светло-серой маркизкой, он наконец встал перед зеркалом, что с полным удовлетворением, глядя на себя, улыбнулся, подобно Нарциссу, любующемуся собственным отражением в прозрачных одах хрустального ключа, потом повесил усыпанную драгоценными камнями кривую саблю на золотом шнуре через плечо, взял в руку папаху и уселся в сани, стрелой помчавшие его в направлении императорского дворца.У тех потайных воротец с задней стороны здания, через которое в свое время пробирались Аслов, Мирович, Васильчиков, Потенько, Завадовский, Зорич и Корсаков, чтобы служить влюбленным прихотям Северной Семирамиды, доверенная камеристка поджидала счастливца, который подобно спартанцам Леонида [7]богато украсил свое поражение и радостно шел ему навстречу.
Юркая кошечка проворно скользнула вперед по коридорам и лестницам, провела его наверх, в одном месте внезапно нажала ладонью на стену, распахнулась вторая секретная дверь, через которую сгорающий от нетерпеливого ожидания Ланской попал в небольшую переднюю, где царил чувственный полумрак.
– За той портьерой вас ожидает счастье, – еще успела шепнуть ему, прежде чем исчезнуть, его очаровательная провожатая, стена за ним опять затворилась, и Ланской оказался пленником Екатерины. Сердце его готово было выскочить из груди, пульс учащенно бился, он на мгновение остановился перед занавесом, чтобы собраться с духом, потом медленно отодвинул его и в небольшом сказочно уютном будуаре увидел царицу, которая стояла к нему спиной, серебряными щипцами перемешивая горячие угли в великолепном мраморном камине. Когда позади него с тихим шелестом опустилась портьера, она быстро повернула голову и приветливо кивнула ему.
– Здесь пока холодно, или я, возможно, слишком легко одета, – с застенчивой улыбкой проговорила она.
Ланской пылающим взором окинул ее пышную роскошную фигуру, которой в накинутом поверх белоснежной сорочки из дорогих кружев открытом домашнем халате из желтого шелка, казалось, действительно было зябко, однако то было лишь волнение, прелестная робость страсти, трепет которой, похожий на трепет влюбленной девушки, столь редко охватывал расчетливую энергичную деспотиню. Ланской поднял с пола маленькую воздуходувку, опустился на колено перед камином и принялся раздувать огонь.
Царица долго смотрела на него, затем медленно положила восхитительную лилейную руку ему на плечо.
– Ланской, – проговорила она, – в минувшие дни я много занималась вами. Думали ли вы обо мне?
– О, разумеется, ваше величество, – ответил он.
Екатерина вздохнула.
– Я сказал что-то такое, что вызвало недовольство вашего величества? – поспешил спросить Ланской.
– Нет, мой друг, однако я недовольна судьбой, возведшей меня на пустые ступени трона, где я чувствую себя такой одинокой, такой покинутой. Я не хочу, конечно, сказать, что мне хватило бы простой хижины, но небольшого замка в стороне от большой дороги мирской суеты, кружка добрых друзей и мужчины, которому принадлежит мое сердце и который тоже любит меня, мне, вероятно, для полного блаженства было бы достаточно!
– Есть ли хоть одно желание, исполнить которое было б не в вашей власти? – возразил Ланской, все еще продолжая стоять перед ней на колене.
– Разве могла бы я приказать сердцу другого человека полюбить меня? – с оттенком горечи в голосе воскликнула Екатерина. – По одному мановению моей руки мужчина, на которого пал мой выбор, превращается в моего послушного и безвольного раба, но никакая сила на свете не может заставить его любить!
– Нет, ваше величество, сила красоты может.
Екатерина пожала плечами.
– Мне твердят, что я красива, Ланской, да, я это так часто слышала, что мне чуть ли не скучно стало быть красивой. Я предпочла бы быть уродливой, но любимой тем мужчиной, который настолько бы заполнил все мое существование, что в Екатерине не осталось бы ничего, что б ему не принадлежало.
Ланской поднялся, он открыто и бесстрашно посмотрел красивыми лучистыми глазами прямо в бледное лицо царице, очарование которого вдвойне усилилось волной нахлынувшей грусти.
– Да разве ж возможно, ваше величество, не любить вас, не любить так, как вы того желаете?
Екатерина залилась румянцем и чуть заметно затрепетала.
– Давайте не будем говорить обо мне, – промолвила она, выдержав некоторую паузу, – я взяла себе за правило отныне заниматься не своей персоной, а только исключительно вами, Ланской, – при этом она с сердечностью, которая совершенно обезоружила его, протянула ему руку.
– Ответьте мне, мой друг, откровенно на все вопросы, это пойдет вам только на пользу, ответьте откровенно и честно, я так хочу.
– Даю вашему величеству слово, что буду говорить одну правду.
– Ну, тогда прежде всего скажите мне, что я могу предпринять, чтобы сделать вас абсолютно счастливым, – начала Екатерина. – Надеюсь, что вы полюбите и будете любимы взаимно, ибо без любви не бывает настоящего счастья.
– Конечно, ваше величество.
– Итак, вы любите?
– Да.
– Всей душой?
– Я готов был жизнь отдать за женщину, которую люблю.
– Она, стало быть, красива, эта женщина?
– Самая красивая женщина на свете.
– И она вас тоже любит, – пробормотала императрица с горькой улыбкой, – ну конечно же, она не может не любить вас!
– Я не осмеливаюсь даже мечтать об этом.
– Она такая добродетельная, или такая гордая?
– Она недосягаема для меня.
– И это, мой друг, делает вас несчастным?
– Нет, ваше величество, возможность даже просто находиться рядом с ней для меня блаженство.
– Я желаю знать, кто эта женщина, Ланской, – воскликнула Екатерина, высоко вскидывая голову. – Быстро, как ее имя?
– Это единственный вопрос, на который я не хотел бы отвечать.
– Даже в том случае, если я вам прикажу? – спросила Екатерина, мгновенно принимая исполненную величественности позу. – Я вам приказываю назвать мне имя женщины, которую вы любите, и назвать сейчас же.
– Я должен повиноваться?
Императрица утвердительно кивнула.
В ту же секунду Ланской рухнул к ее ногам.
– Простите, ваше величество, но женщина, которую я люблю, которую я боготворю...
– Говорите же, как зовут эту женщину? – в нетерпении топнув ногой, крикнула царица.
– Екатерина Вторая.
– Ланской! Вы любите меня... да возможно ль такое? – с ликованием в голосе воскликнула прекрасная деспотиня.
– О, Екатерина, да разве ж можно не полюбить вас? – отозвался Ланской, хватая ее руки и покрывая их поцелуями.
– И ты не спрашиваешь, люблю ли я тебя? Ты прав, Ланской, ты по моим глазам должен был прочитать, что ты для меня значишь. Да, Ланской, я люблю, впервые с тех пор, как появилась на свет, люблю, и ты тот, кто одолел меня, кто принес мне такую беду и одновременно одарил меня таким несказанным счастьем. Но не обо мне должна сейчас идти речь, а только о тебе, я хочу увидеть тебя счастливым, в этом заключается для меня высшая радость.
Она с неистовой нежностью обняла его, и ее уста лихорадочно слились с его устами в горячем поцелуе.
Екатерина Вторая любила, эта бесподобно красивая женщина, со шпагой в руке беспощадно свергшая с трона своего коронованного супруга, любого своего фаворита превращавшая в послушного раба своих сладострастных капризов, любила всей душой, теперь она трепетала в испуге, если видела хоть малейшую тень, омрачившую чело возлюбленного, и денно и нощно, во сне и наяву была воодушевлена только тем, как бы его осчастливить.
Потянулись часы нескончаемого блаженства, которые Екатерина Вторая проводила с красивым, достойным любви Ланским, зимой в великолепно обставленном Эрмитаже, а летом в милом ее сердцу Царском Селе. Ни один человек не узнал бы в этой любящей женщине, которая, нежно прильнув к возлюбленному, пролетала мимо в санях, или серебристо-белыми лунными ночами покачивалась с ним в челне на глади уснувшего пруда, которая в роскошном будуаре стояла перед ним на коленях и все никак не могла досыта наглядеться на его лицо, да она и заснуть-то не могла, пока он не покачает ее голову в своих ладонях, словом, в этой преданной, мечтательной, исполненной доброты и самопожертвования женщине никто бы сейчас не узнал деспотиню, похоть которой на несколько более высоком уровне возрождала вакханалии Агриппины [8]и Мессалины [9], а жестокость – зверства Нерона.
– Она любит Ланского, как никого еще не любила, – говорил своей супруге князь Дашков.
– Скажи лучше, что Ланской первый, кого она вообще любит, – отвечала княгиня, – и эта женщина, давно уже являвшая нам самые блестящие образцы гениальности, ума, мужественности, решимости и несгибаемости, вдруг поражает нас тем, чего мы меньше всего от нее ожидали: большим, добрым и нежным сердцем.
Власть, которую Ланской приобрел над Екатериной Второй, была неограниченной и беспримерной, однако всеобщая любовь к нему окружающих указывала на то, что он никоим образом не злоупотреблял ею. Если императрица одаривала его, то происходило это всегда вопреки его воле, и он всякий раз выглядел сконфуженным и растерянным. Когда по ее приказу напротив Зимнего дворца был выстроен дворец для него, он долгое время избегал показываться на людях, и с уст его не слетело ни одного слова благодарности, но когда она подарила свой мраморный бюст княгине Дашковой, он проливал слезы, ибо так безумно любил Екатерину, что даже безжизненное холодное изваяние не желал уступать кому-то другому.
Счастье этой единственной в жизни Екатерины любви было олицетворением поэзии, и как настоящая поэзия не может обойтись без трагизма, так и этот волшебный сон завершился скоро и злополучно.
Подобно всякому человеку Екатерина Вторая носила в себе свою судьбу, свой рок. Ее руки были обагрены кровью, и на челе ее лежала печать проклятия. Ее любовь оказалась столь же смертоносной, как и ее ненависть.
Свыше ей был отмерен только год любви Ланского. Внезапно тяжелая болезнь подкосила его, и он начал медленно увядать. К нему были вызваны известнейшие врачи, но их искусство оказалось бессильным перед смертельным недугом красивого юноши.
Императрица была близка к отчаянию. Испробовав все средства для спасения своего возлюбленного и зная, что все равно потеряет его, ей оставалось только одно: скрасить его последние дни своей любовью, преобразить их тем, что может предложить ему не императрица, а лишь ласковая верная женщина.
Она ухаживала за ним как жена за любимым супругом, как мать за своим ребенком.
Несколько недель она день и ночь не отходила от постели, он не принимал ни капли лекарства из других рук, она держала тарелку, из которой он ел, бокал, из которого он пил, она неустанно поправляла страдальцу подушки, чтобы ему было легче дышать.
На время, пока Ланской боролся со смертью, управление самой крупной европейской империей заметно ослабло, скипетр уже не сжимала до толе по-мужски уверенная рука Екатерины, и эта властолюбивая, жадная до плотских утех женщина нынче могла только молиться и плакать.
– Я умираю, – однажды утром произнес Ланской своим мягким голосом, – но печалюсь я не о своей молодой жизни, в этом сплетении времени, которое мне было даровано судьбой провести рядом с тобой, я был нежданно облагодетельствован всем земным счастьем, как никакой другой человек, даже проживший долголетнюю жизнь патриарха.
На белом свете нет ничего, что длилось бы вечно, и твой жизненный путь, Катерина, надо полагать, когда-нибудь пресечется, я благодарю Господа за то, что он гасит духовную лампаду в моей груди тогда, когда ты меня еще любишь, пока я для тебя еще кое-что значу.
– Ах, Ланской! – с чувством невыразимой боли воскликнула императрица. – Ты был для меня всем, и ничего больше не останется, когда ты меня покинешь, поверь, я всегда бы любила тебя так же безгранично, как люблю сейчас, и я никогда, никогда не забуду тебя, никогда.
Обезумев от горя, она с рыданием бросилась на колени у его постели и в отчаянии прижалась лбом, увенчанным диадемой, к холодному дереву.
Так она лежала, пока не наступила агония, тогда она сжала боготворимого мужчину в объятиях, и на ее груди он испустил дух, держа ее руку в своей, с невинной улыбкой на устах. Екатерина же без чувств опустилась рядом с возлюбленным.
Три месяца она в одиночестве скорбела о Ланском в Царском Селе, и три месяца никто не смел войти в ее покои, даже министры. Вдова не могла бы искренне печалиться о любимом супруге, чем горевала она о своем возлюбленном.
В Царскосельском парке высится великолепный обелиск из ценного мрамора. На котором высечена трогательная эпитафия: «Вернейшему из верных»; это памятник, который любовь великой Екатерины воздвигла прекрасному Ланскому.