Страница:
В сумеречном дальнем углу возле яслей возился какой-то человек.
— Комрад, вер ист?.. Ком! — окликнул его старший сержант.
Человек обронил ведро и медленно повернулся к нему, подымая руки.
— Ком, ком! Чего трусишь, завоеватель? Ты кто? — ткнул Зименко в немца, когда тот подошел ближе. — Да опусти руки, обалдел, что ли? Фашист?
Человек отрицательно закачал головой и улыбнулся.
— Я не есть фашист, — неожиданно почти на чистом русском языке сказал он — Я есть ландсарбайтер
— Как?
— Батрак. Кажется, так говорят русские.
— Да ты кто — немец?
— Герман.
— Покажи руки.
Немец снова улыбнулся и протянул вперед обе ладони.
— Откуда знаешь по-русски?..
— В плену был.
— А-а, млеко, яйка, значит! — язвительно ухмыльнулся Зименко. — А как оттуда?.. Драпанул?
Немец, видимо, не совсем понял последнее слово «драпанул» и растерянно пожал плечами.
— Сталинград?.. Под Сталинградом в плен попал?
— Нэ Сталинград, — сказал немец. — Карпаты.
— Ого-о, Карпаты… Долгонько ты цел был. Значит, туда и обратно топтал нашу землю?
Немец опять отрицательно покачал головой.
— Плен попал в шестнадцатом году. Три года жил Сибирь. Работал у крестьянка. О, хороший женщина был солдатка Мария… Революция освободил, приехал Германия.
Зименко смотрел на мешки под глазами немца, на его длинные, натруженные руки и, к своему удивлению, убедился, что не чувствует вражды к этому человеку. Это было новое ощущение, потому что до сих пор в каждом немце сержант Зименко видел врага и только врага.
— Значит, освободила тебя революция, вернулся додому …батрайтен?
— Арбайтен.
— Один ворочаешь? — кивнул Зименко на коровник.
— Теперь остался один. Были русские, сербы, поляки. Все ушел.
— Трудно?
— Отшень. Короф много, один шеловек — трудно.
— Угу, — сказал Зименко. — Был и я колысь арбайтеном. До коллективизации. Знаешь, что такое колхоз?
— Слыхал. Русски комрад говорил. По радио Москва слыхал.
— Ты Москву слушаешь?
Немец кивнул.
Зименко еще раз окинул его взглядом, одобрительно крякнул и полез в карман за кисетом. Сегодня он был благодушно настроен, и ему хотелось запросто поговорить с собратом по крестьянскому пруду, расспросить, как всё же тут живут простые люди, в этой распроклятой фашистской Германии.
— Закурим, комрад?.. Тебя как зовут?
— Генрих Кипке, Генрих… В России звали — Гриша…
— Закуривай, комрад Гриша, русского табачку, — протянул Зименко кисет. — Меня Максимом кличут.
…Когда минут через двадцать майор Ярута в поисках Зименко забрел на хозяйственный двор, он нашел его сидящим на бревне возле конюшни рядом с пожилым, рабочего вида немцем. Оба неторопливо, смачно сосали скрутки, мирно о чем-то рассуждали и даже не сразу заметили появление майора.
— Вы меня? — вскочил старший сержант, заметив, наконец, приближающегося Яруту. — Так что виноват, товарищ майор. Затрымався тут трошки с комрадом Гришей. Разъясняю суть да дело и что почему. С понятиями человек. И кумекает по-нашему.
IV. НА СБОРНОМ ПУНКТЕ
V. НАТАША ШУМИЛОВА
— Комрад, вер ист?.. Ком! — окликнул его старший сержант.
Человек обронил ведро и медленно повернулся к нему, подымая руки.
— Ком, ком! Чего трусишь, завоеватель? Ты кто? — ткнул Зименко в немца, когда тот подошел ближе. — Да опусти руки, обалдел, что ли? Фашист?
Человек отрицательно закачал головой и улыбнулся.
— Я не есть фашист, — неожиданно почти на чистом русском языке сказал он — Я есть ландсарбайтер
— Как?
— Батрак. Кажется, так говорят русские.
— Да ты кто — немец?
— Герман.
— Покажи руки.
Немец снова улыбнулся и протянул вперед обе ладони.
— Откуда знаешь по-русски?..
— В плену был.
— А-а, млеко, яйка, значит! — язвительно ухмыльнулся Зименко. — А как оттуда?.. Драпанул?
Немец, видимо, не совсем понял последнее слово «драпанул» и растерянно пожал плечами.
— Сталинград?.. Под Сталинградом в плен попал?
— Нэ Сталинград, — сказал немец. — Карпаты.
— Ого-о, Карпаты… Долгонько ты цел был. Значит, туда и обратно топтал нашу землю?
Немец опять отрицательно покачал головой.
— Плен попал в шестнадцатом году. Три года жил Сибирь. Работал у крестьянка. О, хороший женщина был солдатка Мария… Революция освободил, приехал Германия.
Зименко смотрел на мешки под глазами немца, на его длинные, натруженные руки и, к своему удивлению, убедился, что не чувствует вражды к этому человеку. Это было новое ощущение, потому что до сих пор в каждом немце сержант Зименко видел врага и только врага.
— Значит, освободила тебя революция, вернулся додому …батрайтен?
— Арбайтен.
— Один ворочаешь? — кивнул Зименко на коровник.
— Теперь остался один. Были русские, сербы, поляки. Все ушел.
— Трудно?
— Отшень. Короф много, один шеловек — трудно.
— Угу, — сказал Зименко. — Был и я колысь арбайтеном. До коллективизации. Знаешь, что такое колхоз?
— Слыхал. Русски комрад говорил. По радио Москва слыхал.
— Ты Москву слушаешь?
Немец кивнул.
Зименко еще раз окинул его взглядом, одобрительно крякнул и полез в карман за кисетом. Сегодня он был благодушно настроен, и ему хотелось запросто поговорить с собратом по крестьянскому пруду, расспросить, как всё же тут живут простые люди, в этой распроклятой фашистской Германии.
— Закурим, комрад?.. Тебя как зовут?
— Генрих Кипке, Генрих… В России звали — Гриша…
— Закуривай, комрад Гриша, русского табачку, — протянул Зименко кисет. — Меня Максимом кличут.
…Когда минут через двадцать майор Ярута в поисках Зименко забрел на хозяйственный двор, он нашел его сидящим на бревне возле конюшни рядом с пожилым, рабочего вида немцем. Оба неторопливо, смачно сосали скрутки, мирно о чем-то рассуждали и даже не сразу заметили появление майора.
— Вы меня? — вскочил старший сержант, заметив, наконец, приближающегося Яруту. — Так что виноват, товарищ майор. Затрымався тут трошки с комрадом Гришей. Разъясняю суть да дело и что почему. С понятиями человек. И кумекает по-нашему.
IV. НА СБОРНОМ ПУНКТЕ
Ночь и полдня прошли для Вощина безрезультатно.
На сборном пункте скопилось столько народу, что канцелярия коменданта не успевала брать всех на учет. Люди всё прибывали — в одиночку, группами и целыми толпами. Шли пешком, ехали на подводах, велосипедах и на попутных военных машинах.
Если даже предположить, что интересовавшие лейтенанта двое находились здесь, то всё равно быстро разыскать их в этой многотысячной массе было практически почти невозможно, если принять во внимание, что лейтенант только и знал об этих людях, что девушку зовут Наташей, а парня Ваней, и что работали они у лесника Вульфа. Но лейтенант не терял надежды. Он уже успел найти в списках более семидесяти Наташ и около ста Иванов, но всё это были не те…
В обед, когда лейтенант, изрядно уже устав от бесконечного чтения фамилий, сидел в канцелярии и устало перелистывал списки вновь прибывших, к нему подошел связной.
— Вас просит подполковник Югов, — сказал он.
Комендант был в кабинете не один. За столом сидела девушка в солдатской гимнастерке, без погон, в кирзовых сапогах. С первого же взгляда можно было видеть, что военное обмундирование еще не стало ей привычным.
— Лейтенант, познакомьтесь, — Наташа Шумилова, — сказал подполковник. — Не та ли это Наташа, которую вы так упорно разыскиваете?
Вощин живо обернулся к девушке.
— В таком случае вы, товарищ подполковник, чародей. То, чего я не мог сделать за двадцать часов, вы совершили так легко, — пошутил он.
Наташа теребила пальцами кончик лежавшей на груди черной косы и в упор, строго смотрела на лейтенанта. Она собиралась что-то сказать, но уголок ее рта задергался, задрожали полные губы, а черные, как лесная ягода, глаза наполнились слезой.
— Ну, ну, Шумилова, что вы, — положил ей руку на плечо Югов. — Так мы не договаривались. Вы лучше сообщите лейтенанту всё, что вы мне рассказывали, это по его части. Видите ли, лейтенант, Наташа Шумилова два с лишним года работала здесь неподалеку у одного лесника и утверждает, что он причастен к расстрелу военнопленных и советских граждан.
— У лесника? — переспросил Вощин, сдерживая охватившее его волнение.
— Он здесь, недалеко, — заговорила наконец Наташа. — Но вы не подумайте, что я у него работала и потому наговариваю… И даже не потому, что… — она не договорила и вдруг заплакала.
— Лесник. Это интересно, — сказал лейтенант, ожидая, пока девушка успокоится. — Очень интересно. Кажется, именно вас, Наташа, я ищу почти сутки.
— Меня? Откуда вы меня знаете? — удивилась Шумилова, по-детски вытирая глаза кулаками. — Вы меня извините, что я такая плакса. Вот… Извините. Но я не могу. Если бы вы знали…
— Тяжело было?
— Ох, как тяжело…
— Как фамилия лесника?
— Вульф, Отто Вульф.
Лейтенант Вощин весь насторожился. Им овладело чувство охотника, после долгих поисков, наконец, напавшего на след.
— Вы одна работали у него?
— Сперва одна, а потом лесник взял еще одного. Ваню Щукина.
— Ваня тоже здесь?
Девушка замолчала и снова всхлипнула:
— Нету Вани…
— С ним что-нибудь случилось?
— Его убили… Впрочем, точно не знаю, но думаю, что убили. Расстреляли.
— Вот что, Наташа, расскажите мне всё подробно, всю свою жизнь у этого лесника. Хорошо? Разрешите, товарищ подполковник?
На сборном пункте скопилось столько народу, что канцелярия коменданта не успевала брать всех на учет. Люди всё прибывали — в одиночку, группами и целыми толпами. Шли пешком, ехали на подводах, велосипедах и на попутных военных машинах.
Если даже предположить, что интересовавшие лейтенанта двое находились здесь, то всё равно быстро разыскать их в этой многотысячной массе было практически почти невозможно, если принять во внимание, что лейтенант только и знал об этих людях, что девушку зовут Наташей, а парня Ваней, и что работали они у лесника Вульфа. Но лейтенант не терял надежды. Он уже успел найти в списках более семидесяти Наташ и около ста Иванов, но всё это были не те…
В обед, когда лейтенант, изрядно уже устав от бесконечного чтения фамилий, сидел в канцелярии и устало перелистывал списки вновь прибывших, к нему подошел связной.
— Вас просит подполковник Югов, — сказал он.
Комендант был в кабинете не один. За столом сидела девушка в солдатской гимнастерке, без погон, в кирзовых сапогах. С первого же взгляда можно было видеть, что военное обмундирование еще не стало ей привычным.
— Лейтенант, познакомьтесь, — Наташа Шумилова, — сказал подполковник. — Не та ли это Наташа, которую вы так упорно разыскиваете?
Вощин живо обернулся к девушке.
— В таком случае вы, товарищ подполковник, чародей. То, чего я не мог сделать за двадцать часов, вы совершили так легко, — пошутил он.
Наташа теребила пальцами кончик лежавшей на груди черной косы и в упор, строго смотрела на лейтенанта. Она собиралась что-то сказать, но уголок ее рта задергался, задрожали полные губы, а черные, как лесная ягода, глаза наполнились слезой.
— Ну, ну, Шумилова, что вы, — положил ей руку на плечо Югов. — Так мы не договаривались. Вы лучше сообщите лейтенанту всё, что вы мне рассказывали, это по его части. Видите ли, лейтенант, Наташа Шумилова два с лишним года работала здесь неподалеку у одного лесника и утверждает, что он причастен к расстрелу военнопленных и советских граждан.
— У лесника? — переспросил Вощин, сдерживая охватившее его волнение.
— Он здесь, недалеко, — заговорила наконец Наташа. — Но вы не подумайте, что я у него работала и потому наговариваю… И даже не потому, что… — она не договорила и вдруг заплакала.
— Лесник. Это интересно, — сказал лейтенант, ожидая, пока девушка успокоится. — Очень интересно. Кажется, именно вас, Наташа, я ищу почти сутки.
— Меня? Откуда вы меня знаете? — удивилась Шумилова, по-детски вытирая глаза кулаками. — Вы меня извините, что я такая плакса. Вот… Извините. Но я не могу. Если бы вы знали…
— Тяжело было?
— Ох, как тяжело…
— Как фамилия лесника?
— Вульф, Отто Вульф.
Лейтенант Вощин весь насторожился. Им овладело чувство охотника, после долгих поисков, наконец, напавшего на след.
— Вы одна работали у него?
— Сперва одна, а потом лесник взял еще одного. Ваню Щукина.
— Ваня тоже здесь?
Девушка замолчала и снова всхлипнула:
— Нету Вани…
— С ним что-нибудь случилось?
— Его убили… Впрочем, точно не знаю, но думаю, что убили. Расстреляли.
— Вот что, Наташа, расскажите мне всё подробно, всю свою жизнь у этого лесника. Хорошо? Разрешите, товарищ подполковник?
V. НАТАША ШУМИЛОВА
Какими путями-дорогами шел поезд — трудно, почти невозможно было узнать. К тому же, Наташа и не интересовалась этим. Куда он придет, где остановится — разве не всё равно? Куда бы он ни привез — везде неволя. Всё близкое, дорогое осталось где-то там, далеко-далеко, в шумных певучих лесах Смоленщины. И неизвестно, придется ли еще когда-нибудь свидеться с Родиной, полной грудью вдохнуть свободу, почувствовать себя живым, живущим на земле человеком.
Наташа лежала на полу пульмана, закутавшись в пальто, ни с кем не разговаривала и поднималась лишь тогда, когда гитлеровцы выгоняли всех на перекличку или в очередь за чаем и твердыми, как камень, черными сухарями.
Какой-то паренек, с утра до вечера торчавший у решетчатого окошка, иногда сообщал:
— Едем Белоруссией… Пошла Литва… По-моему, в Польшу уже заехали.
Кто-то грустно поправил:
— В бывшую Польшу.
— Котелок у тебя большой, а ума нехватка ощущается, — сердито откликнулся паренек. — Польша была, есть и будет! Советский Союз, Польшу, Францию, в общем всю Европу в вагон, как нас, не загонишь. Эх, хлопцы, не танцевать нам, конечно, камаринскую, но и не киснуть — увидим мы еще солнце в нашем краю! Раз есть туда дорога, есть она и обратно. И вообще…
Слова неугомонного парнишки весенним лучиком прошлись по заледеневшей душе Наташи. Может, и в самом деле еще не конец? Может, доведется еще походить по родной земле, вдохнуть смолистый запах лесов? Может, мечта стать лесоводом еще сбудется?
Наташа смотрела на светлорусого парнишку с непослушным петушиным хохолком, и ей хотелось, чтобы он еще сказал что-нибудь такое хорошее, утешительное, ободряющее. Но тот уже уткнулся в окошко и тихо запел:
В вагоне было уже совсем темно, когда она услышала:
— Ты что — всё спишь? Не пролежала еще бока?
Возле нее с цыганкой во рту стоял тот же говорливый парнишка.
— Задувает тут. Встань, погрейся. Простудишься и дашь дуба.
— Ну и пусть, — равнодушно сказала она, не шевелясь.
— Ну, знаешь, глупое дело — не хитрое, — буркнул он и отошел к печке.
Наташа уже засыпала, когда ее толкнули в спину.
— Подвинься.
Парнишка заботливо отодвинул ее, позатыкал соломой щели и лег у стенки:
— Прижимайся спиной. Плотней, плотней, не стесняйся. Простудишься — какой толк? А няньчиться с тобой не станут.
Вскоре Наташа согрелась и уснула тревожным сном.
Однажды утром поезд прибыл на какую-то станцию и остановился. По времени должны были выдавать кипяток, но почему-то вагон не открывали. Вдруг послышалась команда: взять вещи и выходить!
Туман, сырой и плотный, словно на землю упала туча, застилал перрон. Одежда на Наташе вмиг увлажнилась, промокли чулки, холод охватил всё тело. А может всё это ощущение чужбины? До сих пор она была только в оккупации. Сейчас на нее оденут еще и ярмо раба. Раньше это слово было для неё отвлеченным понятием из учебника древней истории, а теперь… Наташа широко открытыми глазами смотрела на плававший в тумане шпиль кирхи, на чужие, незнакомые строения.
— Шнель, шнель! — подтолкнул ее конвоир, и девушка, как слепая, поплелась следом за такими же, как и она, невольниками. Вонючая дезинфекция, карантин — и на шестой день её, как с торга скотину, отдали леснику Вульфу.
Как ни была угнетена и ко всему безразлична Наташа, но этот до крайности унизительный, позорный торг возмутил ее. Вдоль выстроенных в ряд девушек важно ходили толстые бауэры с тросточками, напыщенные немки в широких прозрачных плащах. Каждую из невольниц крутили, поворачивали, осматривали со всех сторон, пробовали мышцы на руках, ногах и даже заглядывали в зубы.
Одна из девушек, до слез краснея от стыда, шепнула Наташе:
— Посмотри, не выросли ли у меня рога? Щупают, как корову…
И от этой горькой шутки Наташе захотелось плакать. «Человек ли я в самом деле?» — подумала она.
Потом за Наташей захлопнулись ворота двора лесника Вульфа.
Здесь, как и на Смоленщине, тоже был лес, здесь тоже росли сосны, но, казалось, и росли они иначе, чем на родине, и пахли иначе, по чужому.
Хозяйка дома, фрау Герта, приняла Наташу, как некую дикарку, не имеющую никакого понятия о кухонной и столовой утвари, следила за каждым ее шагом, наставляла по любой мелочи, даже обучала мытью посуды. Наташу поначалу унижало и оскорбляло такое отношение к ней. Потом она несколько свыклась с новым положением и перестала обращать внимание на воркотню хозяйки.
Так прошла зима и наступила особенно тоскливая весна.
Весна… Сколько радости она приносила прежде. А сейчас! Сердце готово было вырваться из груди и улететь домой. Где ты, родная земля? Никогда мы так не чувствуем, насколько дорога ты нам, как в разлуке с тобою! Как хочется прижаться к твоей груди, дышать твоими запахами!
Иногда Наташа выходила за ворота, ложилась на траву и, увидев плывущее на восток облачко, смотрела на него с завистью и махала рукой:
— Передавай привет нашим!
Весной 1944 года в лесничестве появился еще один работник — по счастливой случайности это был Ваня Щукин, тот веселый парнишка с петушиным хохолком, который ехал с нею в одном вагоне. Наташа с трудом узнала его — так он изменился.
Дружба пришла сама собой. Ваня рассказал Наташе, что его сначала направили в землю Мекленбург к кулаку, бауэру, но там он тайком от хозяина слушал по радио Москву, записывал сводки Совинформбюро и передавал их в лагерь военнопленных. Однажды хозяин застал его возле приемника и, не сказав ни слова, отправил в концлагерь. Шесть месяцев Ваня томился за проволокой. Потом изнурительная работа на стекольном заводе. Бежал. Добрался до Вислы, но на переправе задержали. Сумел удачно соврать, будто отстал от эшелона. Попал снова в распределительный лагерь, а оттуда — к Вульфу.
— Крепись, Наташка, скоро свобода! Ваши бьют их и в хвост и в гриву! — шепнул он девушке, как только они остались наедине.
Постепенно Щукин помог Наташе стряхнуть пассивное оцепенение, в котором она пребывала полтора года, и пробудил в девушке страстное желание жить. Жить! Каторга не вечна! Ей даже стало стыдно за то, что она до сих пор считала, будто обречена на пожизненное рабство.
— Дай немножко осмотреться. Мы им и тут покажем, где раки зимуют, — говорил Ваня.
Иногда Щукин по делам Вульфа ездил к соседнюю деревню и в поместье генерала Шнейдера. Там ему удалось завести знакомство с другими русскими.
Как-то он опросил Наташу.
— Ты комсомолка?
Нет, Наташа не комсомолка. Почему?.. Она я сама не может толком объяснить, почему осталась вне комсомола. Всё считала себя неподготовленной.
— Мы создаем комсомольскую организацию, хочешь?
— Кто это — мы?
— Ребята. Здесь много наших ребят, и есть один товарищ-коммунист. Только имей в виду: это очень серьезное дело — может быть и концлагерь, может быть и… каюк.
Сейчас Наташу это уже не могло напугать.
Она ждала тайного собрания, но всё произошло очень просто. Однажды они с Ваней косили сено на глухом лесном участке. К ним подошли двое незнакомцев: один еще совсем молодой, с едва высеявшимся темным пушком на верхней губе, другой — пожилой, лысоватый, с усталыми серыми глазами. Оба были с косами — тоже, видно, косили где-то неподалеку. Щукин познакомил с ними Наташу, но фамилий не назвал. Вот так, у копны только что окошенного сена Наташа была принята в комсомол.
По поручению Щукина она несколько раз тайком слушала по радио Москву, записывала сводки о наступлении советских войск и потом украдкой передавала их знакомой девушке на молочном заводе Наташе хотелось сделать что-то более значительное, чтобы, возвратят на родину, не чувствовать стыда перед людьми. Но ничего особенного, по ее мнению, сделать ей так и не довелось.
Как-то рано утром она ехала на завод и встретила в лесу одного из тех, кто принимал ее в комсомол.
— Понимаешь, мне молоко нужно, — шепнул парень, осторожно оглядываясь кругом. — Как ты на это смотришь?
— Пей, сколько влезет, — сказала Наташа. — Я как-нибудь выкручусь.
Парень засмеялся.
— Мне надо много. Не для себя. В лагере мрут от голода наши люди, понимаешь?
Наташа решилась. Парень выволок из кустов пустой бидон, и она перелила в него из своего, а остатки выплеснула на телегу.
Вернувшись назад, Наташа сказала хозяйке, что в лесу на дорогу выскочил дикий кабан, лошадь испугалась, рванула, и бидон опрокинулся.
…Осенью Вульф добровольно ушел в отряд фольксштурма, а месяца два спустя вернулся домой с контуженной ногой.
В один из дней, когда валил густой и крупный снег, Вульф, ездивший в город, прискакал обратно на взмыленном коне, и сразу же в доме всё полетело вверх тормашками. Сперва Наташа отливала водой потерявшую сознание фрау Герту, потом начали сколачивать ящики и спешно укладывать домашний скарб.
— Драпать собираются, припекло, видать, фронт приближается, — шепнул Наташе Щукин. — Нам надо как-то улизнуть, не то они и нас с собой прихватят.
К вечеру всё было готово к отправке, но приехал какой-то майор, надолго заперся в комнате с Вульфом, и опять пришлось вскрывать ящики и водворять имущество на свои места.
Наташу это озадачило. Неужели наши отступили?. Очень хотелось послушать радио, но хозяйка совсем расстроилась и не выходила из комнат.
На второй день эсэсовцы пригнали в лесничество человек двадцать военнопленных и заперли в сарай. В сарай попал и Ваня. Ночью им выдали лопаты и под конвоем повели в лес. У Наташи заныло сердце. Куда, зачем? На рассвете их привели обратно. Так повторялось несколько ночей подряд. Затем грузовик привез какие-то ящики, и военнопленные отнесли их в лес, тоже ночью.
Наташа жила в небольшой комнатушке на чердаке и слышала, как в лесу стреляли. Возвратились одни эсэсовцы. Наташа поняла, что произошло ужасное. До рассвета она проплакала, а утром спустилась вниз совсем больная, с распухшим лицом. Вульф заметил это, но ничего не сказал, только глянул зверем.
Эсэсовцы уехали, уехал и тот майор… Хозяин на весь день заперся в своей комнате. Под вечер он вышел и, зябко потирая крепкие волосатые руки, велел Наташе сходить за дровами. Едва она вошла в сарай, как дверь за ней закрылась, лязгнул засов. Наташа бросилась назад и ожесточению заколотила кулаками в массивную дверь, но услышала лишь удаляющиеся шаги.
«Ну, вот и всё, — в отчаянии подумала Наташа. — Со мной они сделают то же, что с Ваней и с другими Боятся — выдам, когда придут наши».
Она бессильно опустилась на дрова. Обидно так глупо погибнуть накануне освобождения. Девушка просидела долго, не замечая, не чувствуя холода. Очнуться ее заставили мягкие толчки. Земля под ногами и всё вокруг как будто едва заметно сотрясалось. Сначала Наташа не поняла, что это могло означать, потом догадка осенила ее, и она припала ухом к холодному полу. Теперь уже отчетливо можно было разобрать: где-то далеко землю и воздух сотрясали могучие артиллерийские раскаты «Наши, наши! — едва не вскричала Наташа. — Наши близко!» Это стряхнуло с нее оцепенение и вызвало жажду деятельности. Она вдруг подумала: «Какая же я комсомолка, если так легко сдаюсь?..» Вскочив на ноги, Наташа принялась искать выход. Проверила все стенки, но каменный фундамент уходил глубоко в землю и подкопаться под него было немыслимо.
Постепенно отчаяние снова стало овладевать Наташей. Она вспомнила о топоре, разыскала и на всякий случай положила рядом с собой. «Если бежать не удастся, легко им не дамся», — подумала она, и сама поразилась своей решимости.
По двору кто-то ходил, иногда слышался сердитый голос Вульфа, мычали коровы. Наверное, уже совсем стемнело, потому что в дверную щель перестал проникать свет. Дверь внезапно распахнулась, и в сарай вошел Вульф. Наташа отскочила в угол. Лесник плотно закрыл за собой дверь и, подсвечивая карманным фонариком, шагнул к ней.
— Фрейлейн, — оказал он, — ты понимаешь, что произошло? Я запер тебя, так распорядился герр майор. Но я могу тебя спасти.
Его руки потянулись к Наташе. Он схватил девушку и привлек к себе. Наташу обдал винный запах. Они долго боролись, ожесточенно, молча, пока Наташа не обессилела. Но тут, к счастью, ей под руку подвернулось полено. Изловчившись, она с размаху хватила Вульфа поленом по голове. Лесник сразу же обмяк и застонал. Девушка бросилась к двери.
Во дворе было пусто, в доме — ни огонька: вероятно, окна были затемнены. Наташа проскользнула в калитку и побежала в лес. Бежала — пока хватило дыхания. Прислонилась к шершавой коре дуба, прислушалась. Тишина. Только над головой шумела сухая листва. Передохнув, она торопливо пошла дальше. Выпавший несколько дней назад снег растаял, и, несмотря на толстый слой прошлогодних листьев, было вязко. Наташе пришло в голову, что ее может выдать след. Она принялась петлять, запутывая его, но вскоре запуталась и сама, и не знала, в какую сторону идти. Больше всего боялась она, что выйдет снова к дому лесника. К счастью, вскоре она попала на полянку, где ее принимали в комсомол, и с облегчением отметила, что находится уже далеко от усадьбы лесника.
Наташа вспомнила, что вблизи поляны есть озеро, и решила схитрить.
Пройдя топким берегом, она ступила в ледяную воду и, сняв с головы платок, бросила его в озеро, но так, что один конец остался лежать на берегу «Пусть подумают: утопилась». Долго брела по колени в воде. Потом выбралась на берег и, растерев одеревеневшие ноги, снова побежала. Куда? Неважно, лишь бы подальше от Вульфа.
Утро застало Наташу в сосновом бору. Местность была совершенно незнакома. Надо было подумать, где пересидеть день. Разыскала орешник. Укрыла ноги сухими листьями и как будто немного согрелась. Наташа твердо решила сколько хватит сил, пробираться навстречу артиллерийскому. гулу Наши где-то недалеко.
Усталость взяла свое…
Проснулась Наташа от легких толчков в плечо и не сразу вспомнила, где она… Склонясь над ней, стояла пожилая немка и что-то спрашивала. Девушка немного пришла в себя и сказала, что заблудилась в лесу.
— А у кого ты работаешь? — спросила немка.
— Там… В Вальддорфе.
— Вальддорф?.. О, далеко. Как же ты здесь очутилась?
— Я же сказала — заблудилась, — повторила Наташа, осторожно осматриваясь по сторонам: нет ли кого-нибудь еще здесь, кроме этой навязчивой немки. — Пошла ночью искать корову и заблудилась.
— Не умеешь лгать, фрейлейн, — улыбнулась немка. — Я вижу, кто ты. Ты беглянка. Но не бойся, я не выдам.
Наташа настороженно глянула на женщину: никогда еще не слышала она от немцев участливого слова.
— Посиди здесь, я принесу тебе поест и одеться. Ты совсем раздета. И не вздумай идти дальше: там запретная зона.
Женщина, сутулясь и опираясь на палку, удалилась. Наташа не знала, что ей делать: бежать или дожидаться возвращения немки. Бежать… А что, если в самом деле впереди запретная зона? До вечера оставаться здесь? А вдруг немка ее обманула и приведет эсэсовцев?
И Наташа опять схитрила. Пошла следом за немкой, ступая в отпечатки ее ног. Вскоре они вывели ее к проселочной дороге, и Наташа увидела впереди небольшую деревушку. Стараясь ступать на валежник, чтобы не видно было ее следов, Наташа забралась в густой кустарник. Здесь ее не так легко найти, а она сразу всё увидит, если немка обманула.
Прошло с полчаса, прежде чем девушка снова услышала чавкающие по грязи шаги. Немка возвращалась одна, с плетенкой в руке. «Неужели и вправду несет мне кушать? — думала Наташа — Вот уж не думала, что и среди них есть хорошие люди».
Удостоверившись, что за женщиной никто не идет, Наташа поднялась и вышла навстречу уж очень ей хотелось есть.
— Ай, нехорошо, — обиженно сказала немка. — Я же просила тебя ждать на месте. Я могла пройти назад другой дорогой, и мы бы разминулись.
Наташе вдруг захотелось плакать.
— Я боялась, — чистосердечно сказала она, — почувствовав теперь полное доверие к этой пожилой женщине с такими же густыми морщинками вокруг глаз, как и у ее, наташиной, матери. — Я боялась…
— Боялась… — повторила немка, с упреком глядя на Наташу. — Да, наши столько натворили, что теперь люди шарахаются от всех немцев, как от зверей. Да… Но, фрейлейн, немцы тоже люди…
Наташа молчала.
— Фрейлейн, если ты пробираешься к своим, то не пройдешь: лес забит войсками. — Немка с грустью посмотрела на Наташу. — Молодая и красивая ты, фрейлейн. Тебе нельзя к солдатам. — Она пожевала губами и, поколебавшись, сказала: — Видно, что скоро русские будут тут. Ты только не бойся меня. У меня тоже есть дети. До вечера ты будешь здесь, а ночью я прийду за тобой. Пойдем, покажу безопасное место.
…Вечером немка, имени которой Наташа так и не узнала, задворками привела ее к себе, в небогатый крестьянский двор. Наташа отогрелась, обсушилась на кухне, а потом ее поместили в боковушке.
Так прошло около двух недель.
Однажды немка разбудила Наташу среди ночи и сказала, что ей надо уходить: в деревню вошла воинская часть, и в ее доме тоже будут стоять солдаты.
— Ты беглянка, а с этим у нас очень строго… Я должна была на тебя заявить. Не обижайся, фрейлейн, больше ничего не могу сделать.
Старая женщина вывела Наташу в лес, только уже в другую сторону от села и рассказала, как идти, чтобы не натолкнуться на войска.
В лесу Наташу всё же задержали солдаты и сдали в колонну русских людей, угоняемых вглубь Германии. Но возле самого Одера колонну настигла советская танковая часть, и Шумилова вместе с другими была, освобождена.
… Всё это Наташа рассказала лейтенанту Вощину.
— Майор, о котором вы говорили, и раньше бывал у лесника? — спросил лейтенант, внимательно выслушав девушку до конца.
— Нет, я его тогда увидела впервые. Но лесник разговаривал с ним как со знакомым. Постойте, я сейчас вспомню его имя… Как же, как же… Да, Вилли! Так его называла фрау Герта.
— Вы помните его внешность?
Наташа подняла брови.
— Как вам сказать… Он обыкновенный. Роста… такого, как вы, худой… худощавый. В общем, я не могу его обрисовать, но если бы увидела, узнала бы сразу.
— Еще вопрос, Наташа. Вы, кажется, сказали коменданту, что Вульф — фашист.
— Да.
— Откуда вы это знаете?
Наташа растерянно посмотрела на Вощина.
— А кто же он? Конечно, фашист. К тому же, я видела у него фашистский значок. Вы мне не верите?
— Верим, верим, дорогая Наташа, — взял девушку за руку лейтенант. — Вы еще не знаете, какое большое дело вы сейчас сделали. Потом, когда-нибудь я вам расскажу. — Да, кстати, кто это вас так экипировал?
Наташа лежала на полу пульмана, закутавшись в пальто, ни с кем не разговаривала и поднималась лишь тогда, когда гитлеровцы выгоняли всех на перекличку или в очередь за чаем и твердыми, как камень, черными сухарями.
Какой-то паренек, с утра до вечера торчавший у решетчатого окошка, иногда сообщал:
— Едем Белоруссией… Пошла Литва… По-моему, в Польшу уже заехали.
Кто-то грустно поправил:
— В бывшую Польшу.
— Котелок у тебя большой, а ума нехватка ощущается, — сердито откликнулся паренек. — Польша была, есть и будет! Советский Союз, Польшу, Францию, в общем всю Европу в вагон, как нас, не загонишь. Эх, хлопцы, не танцевать нам, конечно, камаринскую, но и не киснуть — увидим мы еще солнце в нашем краю! Раз есть туда дорога, есть она и обратно. И вообще…
Слова неугомонного парнишки весенним лучиком прошлись по заледеневшей душе Наташи. Может, и в самом деле еще не конец? Может, доведется еще походить по родной земле, вдохнуть смолистый запах лесов? Может, мечта стать лесоводом еще сбудется?
Наташа смотрела на светлорусого парнишку с непослушным петушиным хохолком, и ей хотелось, чтобы он еще сказал что-нибудь такое хорошее, утешительное, ободряющее. Но тот уже уткнулся в окошко и тихо запел:
В щель вагона врывался студеный ветер, стыла спина, коченели ноги, но Наташе не хотелось даже встать, чтобы погреться у железной печки, стоявшей посередине вагона. Впрочем, туда и не протиснешься. «Простудиться бы, захворать — и всё, — думала она. — Для чего жить? Зачем?..»
«Бродяга к Байкалу подходит…».
В вагоне было уже совсем темно, когда она услышала:
— Ты что — всё спишь? Не пролежала еще бока?
Возле нее с цыганкой во рту стоял тот же говорливый парнишка.
— Задувает тут. Встань, погрейся. Простудишься и дашь дуба.
— Ну и пусть, — равнодушно сказала она, не шевелясь.
— Ну, знаешь, глупое дело — не хитрое, — буркнул он и отошел к печке.
Наташа уже засыпала, когда ее толкнули в спину.
— Подвинься.
Парнишка заботливо отодвинул ее, позатыкал соломой щели и лег у стенки:
— Прижимайся спиной. Плотней, плотней, не стесняйся. Простудишься — какой толк? А няньчиться с тобой не станут.
Вскоре Наташа согрелась и уснула тревожным сном.
Однажды утром поезд прибыл на какую-то станцию и остановился. По времени должны были выдавать кипяток, но почему-то вагон не открывали. Вдруг послышалась команда: взять вещи и выходить!
Туман, сырой и плотный, словно на землю упала туча, застилал перрон. Одежда на Наташе вмиг увлажнилась, промокли чулки, холод охватил всё тело. А может всё это ощущение чужбины? До сих пор она была только в оккупации. Сейчас на нее оденут еще и ярмо раба. Раньше это слово было для неё отвлеченным понятием из учебника древней истории, а теперь… Наташа широко открытыми глазами смотрела на плававший в тумане шпиль кирхи, на чужие, незнакомые строения.
— Шнель, шнель! — подтолкнул ее конвоир, и девушка, как слепая, поплелась следом за такими же, как и она, невольниками. Вонючая дезинфекция, карантин — и на шестой день её, как с торга скотину, отдали леснику Вульфу.
Как ни была угнетена и ко всему безразлична Наташа, но этот до крайности унизительный, позорный торг возмутил ее. Вдоль выстроенных в ряд девушек важно ходили толстые бауэры с тросточками, напыщенные немки в широких прозрачных плащах. Каждую из невольниц крутили, поворачивали, осматривали со всех сторон, пробовали мышцы на руках, ногах и даже заглядывали в зубы.
Одна из девушек, до слез краснея от стыда, шепнула Наташе:
— Посмотри, не выросли ли у меня рога? Щупают, как корову…
И от этой горькой шутки Наташе захотелось плакать. «Человек ли я в самом деле?» — подумала она.
Потом за Наташей захлопнулись ворота двора лесника Вульфа.
Здесь, как и на Смоленщине, тоже был лес, здесь тоже росли сосны, но, казалось, и росли они иначе, чем на родине, и пахли иначе, по чужому.
Хозяйка дома, фрау Герта, приняла Наташу, как некую дикарку, не имеющую никакого понятия о кухонной и столовой утвари, следила за каждым ее шагом, наставляла по любой мелочи, даже обучала мытью посуды. Наташу поначалу унижало и оскорбляло такое отношение к ней. Потом она несколько свыклась с новым положением и перестала обращать внимание на воркотню хозяйки.
Так прошла зима и наступила особенно тоскливая весна.
Весна… Сколько радости она приносила прежде. А сейчас! Сердце готово было вырваться из груди и улететь домой. Где ты, родная земля? Никогда мы так не чувствуем, насколько дорога ты нам, как в разлуке с тобою! Как хочется прижаться к твоей груди, дышать твоими запахами!
Иногда Наташа выходила за ворота, ложилась на траву и, увидев плывущее на восток облачко, смотрела на него с завистью и махала рукой:
— Передавай привет нашим!
Весной 1944 года в лесничестве появился еще один работник — по счастливой случайности это был Ваня Щукин, тот веселый парнишка с петушиным хохолком, который ехал с нею в одном вагоне. Наташа с трудом узнала его — так он изменился.
Дружба пришла сама собой. Ваня рассказал Наташе, что его сначала направили в землю Мекленбург к кулаку, бауэру, но там он тайком от хозяина слушал по радио Москву, записывал сводки Совинформбюро и передавал их в лагерь военнопленных. Однажды хозяин застал его возле приемника и, не сказав ни слова, отправил в концлагерь. Шесть месяцев Ваня томился за проволокой. Потом изнурительная работа на стекольном заводе. Бежал. Добрался до Вислы, но на переправе задержали. Сумел удачно соврать, будто отстал от эшелона. Попал снова в распределительный лагерь, а оттуда — к Вульфу.
— Крепись, Наташка, скоро свобода! Ваши бьют их и в хвост и в гриву! — шепнул он девушке, как только они остались наедине.
Постепенно Щукин помог Наташе стряхнуть пассивное оцепенение, в котором она пребывала полтора года, и пробудил в девушке страстное желание жить. Жить! Каторга не вечна! Ей даже стало стыдно за то, что она до сих пор считала, будто обречена на пожизненное рабство.
— Дай немножко осмотреться. Мы им и тут покажем, где раки зимуют, — говорил Ваня.
Иногда Щукин по делам Вульфа ездил к соседнюю деревню и в поместье генерала Шнейдера. Там ему удалось завести знакомство с другими русскими.
Как-то он опросил Наташу.
— Ты комсомолка?
Нет, Наташа не комсомолка. Почему?.. Она я сама не может толком объяснить, почему осталась вне комсомола. Всё считала себя неподготовленной.
— Мы создаем комсомольскую организацию, хочешь?
— Кто это — мы?
— Ребята. Здесь много наших ребят, и есть один товарищ-коммунист. Только имей в виду: это очень серьезное дело — может быть и концлагерь, может быть и… каюк.
Сейчас Наташу это уже не могло напугать.
Она ждала тайного собрания, но всё произошло очень просто. Однажды они с Ваней косили сено на глухом лесном участке. К ним подошли двое незнакомцев: один еще совсем молодой, с едва высеявшимся темным пушком на верхней губе, другой — пожилой, лысоватый, с усталыми серыми глазами. Оба были с косами — тоже, видно, косили где-то неподалеку. Щукин познакомил с ними Наташу, но фамилий не назвал. Вот так, у копны только что окошенного сена Наташа была принята в комсомол.
По поручению Щукина она несколько раз тайком слушала по радио Москву, записывала сводки о наступлении советских войск и потом украдкой передавала их знакомой девушке на молочном заводе Наташе хотелось сделать что-то более значительное, чтобы, возвратят на родину, не чувствовать стыда перед людьми. Но ничего особенного, по ее мнению, сделать ей так и не довелось.
Как-то рано утром она ехала на завод и встретила в лесу одного из тех, кто принимал ее в комсомол.
— Понимаешь, мне молоко нужно, — шепнул парень, осторожно оглядываясь кругом. — Как ты на это смотришь?
— Пей, сколько влезет, — сказала Наташа. — Я как-нибудь выкручусь.
Парень засмеялся.
— Мне надо много. Не для себя. В лагере мрут от голода наши люди, понимаешь?
Наташа решилась. Парень выволок из кустов пустой бидон, и она перелила в него из своего, а остатки выплеснула на телегу.
Вернувшись назад, Наташа сказала хозяйке, что в лесу на дорогу выскочил дикий кабан, лошадь испугалась, рванула, и бидон опрокинулся.
…Осенью Вульф добровольно ушел в отряд фольксштурма, а месяца два спустя вернулся домой с контуженной ногой.
В один из дней, когда валил густой и крупный снег, Вульф, ездивший в город, прискакал обратно на взмыленном коне, и сразу же в доме всё полетело вверх тормашками. Сперва Наташа отливала водой потерявшую сознание фрау Герту, потом начали сколачивать ящики и спешно укладывать домашний скарб.
— Драпать собираются, припекло, видать, фронт приближается, — шепнул Наташе Щукин. — Нам надо как-то улизнуть, не то они и нас с собой прихватят.
К вечеру всё было готово к отправке, но приехал какой-то майор, надолго заперся в комнате с Вульфом, и опять пришлось вскрывать ящики и водворять имущество на свои места.
Наташу это озадачило. Неужели наши отступили?. Очень хотелось послушать радио, но хозяйка совсем расстроилась и не выходила из комнат.
На второй день эсэсовцы пригнали в лесничество человек двадцать военнопленных и заперли в сарай. В сарай попал и Ваня. Ночью им выдали лопаты и под конвоем повели в лес. У Наташи заныло сердце. Куда, зачем? На рассвете их привели обратно. Так повторялось несколько ночей подряд. Затем грузовик привез какие-то ящики, и военнопленные отнесли их в лес, тоже ночью.
Наташа жила в небольшой комнатушке на чердаке и слышала, как в лесу стреляли. Возвратились одни эсэсовцы. Наташа поняла, что произошло ужасное. До рассвета она проплакала, а утром спустилась вниз совсем больная, с распухшим лицом. Вульф заметил это, но ничего не сказал, только глянул зверем.
Эсэсовцы уехали, уехал и тот майор… Хозяин на весь день заперся в своей комнате. Под вечер он вышел и, зябко потирая крепкие волосатые руки, велел Наташе сходить за дровами. Едва она вошла в сарай, как дверь за ней закрылась, лязгнул засов. Наташа бросилась назад и ожесточению заколотила кулаками в массивную дверь, но услышала лишь удаляющиеся шаги.
«Ну, вот и всё, — в отчаянии подумала Наташа. — Со мной они сделают то же, что с Ваней и с другими Боятся — выдам, когда придут наши».
Она бессильно опустилась на дрова. Обидно так глупо погибнуть накануне освобождения. Девушка просидела долго, не замечая, не чувствуя холода. Очнуться ее заставили мягкие толчки. Земля под ногами и всё вокруг как будто едва заметно сотрясалось. Сначала Наташа не поняла, что это могло означать, потом догадка осенила ее, и она припала ухом к холодному полу. Теперь уже отчетливо можно было разобрать: где-то далеко землю и воздух сотрясали могучие артиллерийские раскаты «Наши, наши! — едва не вскричала Наташа. — Наши близко!» Это стряхнуло с нее оцепенение и вызвало жажду деятельности. Она вдруг подумала: «Какая же я комсомолка, если так легко сдаюсь?..» Вскочив на ноги, Наташа принялась искать выход. Проверила все стенки, но каменный фундамент уходил глубоко в землю и подкопаться под него было немыслимо.
Постепенно отчаяние снова стало овладевать Наташей. Она вспомнила о топоре, разыскала и на всякий случай положила рядом с собой. «Если бежать не удастся, легко им не дамся», — подумала она, и сама поразилась своей решимости.
По двору кто-то ходил, иногда слышался сердитый голос Вульфа, мычали коровы. Наверное, уже совсем стемнело, потому что в дверную щель перестал проникать свет. Дверь внезапно распахнулась, и в сарай вошел Вульф. Наташа отскочила в угол. Лесник плотно закрыл за собой дверь и, подсвечивая карманным фонариком, шагнул к ней.
— Фрейлейн, — оказал он, — ты понимаешь, что произошло? Я запер тебя, так распорядился герр майор. Но я могу тебя спасти.
Его руки потянулись к Наташе. Он схватил девушку и привлек к себе. Наташу обдал винный запах. Они долго боролись, ожесточенно, молча, пока Наташа не обессилела. Но тут, к счастью, ей под руку подвернулось полено. Изловчившись, она с размаху хватила Вульфа поленом по голове. Лесник сразу же обмяк и застонал. Девушка бросилась к двери.
Во дворе было пусто, в доме — ни огонька: вероятно, окна были затемнены. Наташа проскользнула в калитку и побежала в лес. Бежала — пока хватило дыхания. Прислонилась к шершавой коре дуба, прислушалась. Тишина. Только над головой шумела сухая листва. Передохнув, она торопливо пошла дальше. Выпавший несколько дней назад снег растаял, и, несмотря на толстый слой прошлогодних листьев, было вязко. Наташе пришло в голову, что ее может выдать след. Она принялась петлять, запутывая его, но вскоре запуталась и сама, и не знала, в какую сторону идти. Больше всего боялась она, что выйдет снова к дому лесника. К счастью, вскоре она попала на полянку, где ее принимали в комсомол, и с облегчением отметила, что находится уже далеко от усадьбы лесника.
Наташа вспомнила, что вблизи поляны есть озеро, и решила схитрить.
Пройдя топким берегом, она ступила в ледяную воду и, сняв с головы платок, бросила его в озеро, но так, что один конец остался лежать на берегу «Пусть подумают: утопилась». Долго брела по колени в воде. Потом выбралась на берег и, растерев одеревеневшие ноги, снова побежала. Куда? Неважно, лишь бы подальше от Вульфа.
Утро застало Наташу в сосновом бору. Местность была совершенно незнакома. Надо было подумать, где пересидеть день. Разыскала орешник. Укрыла ноги сухими листьями и как будто немного согрелась. Наташа твердо решила сколько хватит сил, пробираться навстречу артиллерийскому. гулу Наши где-то недалеко.
Усталость взяла свое…
Проснулась Наташа от легких толчков в плечо и не сразу вспомнила, где она… Склонясь над ней, стояла пожилая немка и что-то спрашивала. Девушка немного пришла в себя и сказала, что заблудилась в лесу.
— А у кого ты работаешь? — спросила немка.
— Там… В Вальддорфе.
— Вальддорф?.. О, далеко. Как же ты здесь очутилась?
— Я же сказала — заблудилась, — повторила Наташа, осторожно осматриваясь по сторонам: нет ли кого-нибудь еще здесь, кроме этой навязчивой немки. — Пошла ночью искать корову и заблудилась.
— Не умеешь лгать, фрейлейн, — улыбнулась немка. — Я вижу, кто ты. Ты беглянка. Но не бойся, я не выдам.
Наташа настороженно глянула на женщину: никогда еще не слышала она от немцев участливого слова.
— Посиди здесь, я принесу тебе поест и одеться. Ты совсем раздета. И не вздумай идти дальше: там запретная зона.
Женщина, сутулясь и опираясь на палку, удалилась. Наташа не знала, что ей делать: бежать или дожидаться возвращения немки. Бежать… А что, если в самом деле впереди запретная зона? До вечера оставаться здесь? А вдруг немка ее обманула и приведет эсэсовцев?
И Наташа опять схитрила. Пошла следом за немкой, ступая в отпечатки ее ног. Вскоре они вывели ее к проселочной дороге, и Наташа увидела впереди небольшую деревушку. Стараясь ступать на валежник, чтобы не видно было ее следов, Наташа забралась в густой кустарник. Здесь ее не так легко найти, а она сразу всё увидит, если немка обманула.
Прошло с полчаса, прежде чем девушка снова услышала чавкающие по грязи шаги. Немка возвращалась одна, с плетенкой в руке. «Неужели и вправду несет мне кушать? — думала Наташа — Вот уж не думала, что и среди них есть хорошие люди».
Удостоверившись, что за женщиной никто не идет, Наташа поднялась и вышла навстречу уж очень ей хотелось есть.
— Ай, нехорошо, — обиженно сказала немка. — Я же просила тебя ждать на месте. Я могла пройти назад другой дорогой, и мы бы разминулись.
Наташе вдруг захотелось плакать.
— Я боялась, — чистосердечно сказала она, — почувствовав теперь полное доверие к этой пожилой женщине с такими же густыми морщинками вокруг глаз, как и у ее, наташиной, матери. — Я боялась…
— Боялась… — повторила немка, с упреком глядя на Наташу. — Да, наши столько натворили, что теперь люди шарахаются от всех немцев, как от зверей. Да… Но, фрейлейн, немцы тоже люди…
Наташа молчала.
— Фрейлейн, если ты пробираешься к своим, то не пройдешь: лес забит войсками. — Немка с грустью посмотрела на Наташу. — Молодая и красивая ты, фрейлейн. Тебе нельзя к солдатам. — Она пожевала губами и, поколебавшись, сказала: — Видно, что скоро русские будут тут. Ты только не бойся меня. У меня тоже есть дети. До вечера ты будешь здесь, а ночью я прийду за тобой. Пойдем, покажу безопасное место.
…Вечером немка, имени которой Наташа так и не узнала, задворками привела ее к себе, в небогатый крестьянский двор. Наташа отогрелась, обсушилась на кухне, а потом ее поместили в боковушке.
Так прошло около двух недель.
Однажды немка разбудила Наташу среди ночи и сказала, что ей надо уходить: в деревню вошла воинская часть, и в ее доме тоже будут стоять солдаты.
— Ты беглянка, а с этим у нас очень строго… Я должна была на тебя заявить. Не обижайся, фрейлейн, больше ничего не могу сделать.
Старая женщина вывела Наташу в лес, только уже в другую сторону от села и рассказала, как идти, чтобы не натолкнуться на войска.
В лесу Наташу всё же задержали солдаты и сдали в колонну русских людей, угоняемых вглубь Германии. Но возле самого Одера колонну настигла советская танковая часть, и Шумилова вместе с другими была, освобождена.
… Всё это Наташа рассказала лейтенанту Вощину.
— Майор, о котором вы говорили, и раньше бывал у лесника? — спросил лейтенант, внимательно выслушав девушку до конца.
— Нет, я его тогда увидела впервые. Но лесник разговаривал с ним как со знакомым. Постойте, я сейчас вспомню его имя… Как же, как же… Да, Вилли! Так его называла фрау Герта.
— Вы помните его внешность?
Наташа подняла брови.
— Как вам сказать… Он обыкновенный. Роста… такого, как вы, худой… худощавый. В общем, я не могу его обрисовать, но если бы увидела, узнала бы сразу.
— Еще вопрос, Наташа. Вы, кажется, сказали коменданту, что Вульф — фашист.
— Да.
— Откуда вы это знаете?
Наташа растерянно посмотрела на Вощина.
— А кто же он? Конечно, фашист. К тому же, я видела у него фашистский значок. Вы мне не верите?
— Верим, верим, дорогая Наташа, — взял девушку за руку лейтенант. — Вы еще не знаете, какое большое дело вы сейчас сделали. Потом, когда-нибудь я вам расскажу. — Да, кстати, кто это вас так экипировал?