Страница:
Немцев много больше, чем нас. Но они теряют управление. В большинстве стремятся попасть в порт на корабли, чтобы вырваться из котла. На входящей в город аллее повешены на деревьях, вверх ногами, немецкие солдаты с распоротыми животами и надписью: "За измену Фюреру". Говорят, это делают заградотряды из власовцев.
Очередной НП комдива Мельникова. Чердак. Приподнят лист кровельного железа. Комдив лежит на подосланном ковре и видит бой сверху. Кричит в телефон: "Что ты засел! За спиной комдива! Нет людей? Бери всех повозочных, расформируй тылы, раздай командирам автоматы". Потом - разговор с Поленовым. "Нет людей." - "Ну, еще квартал. Ты молодец". - "Ведь есть другая". - "Им тоже будет дело. Понял. Еще два квартала!" - "Вы обещали". - "Ничего, ничего, ты еще можешь".
Мельников, обращаясь к нам: "Видите дом повыше? Поставьте мне там НП". - "Но там немцы". - "Не те немцы. Услышат, что гремят катушки, и уйдут".
Внизу, во дворе, офицер-артиллерист и солдаты расчета, оставив пушку, идут с молодой немкой в сарай. Ординарцу: "Приведи их!" Входит офицер. "Гад! - кричит Мельников, и бьет его ногой в пах. - Кровью искупите свою вину! Сейчас же орудие на руках в ту улицу. И вперед!"
Мы тоже уходим. Нас три связиста и четыре разведчика. Выбегаем из следующей парадной на улицу. Справа плюется выстрелом немецкий танк, и идущий впереди меня телефонист разлетается в клочья. Я успеваю спиной прыгнуть в подъезд. Во дворе горят сараи. Бегу через горящие угли, разматывая провод. Вот и тот дом. Разведчики, предварительно бросив гранату, ныряют в подвал, стрельба по лестницам. Кому-то отстрелило палец. И немцы, правда, ушли. Готовим НП.
В воздухе наше полное превосходство. Летает и женский полк ночной авиации. Корабли, пытающиеся выйти из порта, в большинстве топят. Уцелели те немцы, которые ушли на восток, на косу, в Кенигсбергскую группу.
Нас осталось мало, когда нас вывели из боя. От новой дивизии прибыли саперы взорвать винный склад, чтобы на нем не осели бойцы. Мы бидоном носим хорошее вино, наливаем им ванну в соседнем доме и там отдыхаем.
Город взят. Хоронят трупы. Много убитых лошадей. Группы пленных немцев за веревку с крюком тащат конские трупы в море. У одной группы конвоир молодой поляк. Хлопает себя тросточкой по голенищу и покрикивает. Видно, изображает немецкого надсмотрщика. У другой группы конвоиром наш солдат, сибиряк. Он поставил карабин к стене и вместе с пленными тянет веревку.
Незадолго до Данцига, за Праустом, погиб старший сержант из зенитной роты, умный инженер автозавода. Он был старшим братом комдива Мельникова. Именно ему обязана зенитная рота образцовым порядком машин и трофейной техники. Его торжественно похоронили в Данциге.
Жутко положение населения в штурмуемом городе. Подвалы с лопнувшими трубами. Запуганные, растерянные люди, грубость боя.
Награждений, кажется, могут дать больше, чем нас осталось. Меня представили к ордену Красной Звезды. Вскоре его дали.
А вот у комдива огорчение. Был представлен к званию Героя Советского Союза, а дали орден Красного Знамени. Командир корпуса Поленов утешает его: "Сказали: много крови. Но тебя заметили". В приказе Сталина о взятии Данцига среди генералов впервые упомянуто такое звание: подполковник Мельников.
Радостные освобожденные пленные разных стран. Француз зовет: "Я покажу вам, где есть хорошее вино". Чех радостно улыбается. Его с грехом пополам можно понимать по-русски. Спрашиваем: "Что теперь будете делать?" Отвечает: "Возьму велосипед и поеду домой". Мы хохочем, нам, среди которых сибиряки-алтайцы, смешно, что до дома всего-то поездка на велосипеде. А нам еще надо не домой, а дальше на запад.
Собственно говоря, это три слившихся города Данциг-Цоппот-Гдыня. В Гдыне огромный порт. Где-то в нем есть склад спирта. Наша дивизия уходит на запад в направлении Штеттина. А меня с повозочным комроты оставил: "Достаньте спирт и догоните".
В Гдыне пусто, безлюдно. Глухо гремит моя телега. Вдали появляются двое солдат с посудой. Едем за ними. Справа развалины, слева на площади - машины комендатуры. Прячемся. Через проходные подвалы комендантские бойцы носят из портовых цистерн ведрами спирт. Просим отливать. Заполнили так свою бутыль.
Ночь застает нас в пути. Ни звука вокруг, ни вспышек ракет, ни выстрелов. Коротаем время беседой. "Почему все поменяли коней на крупных, трофейных, а у тебя - старый конь?" - "Да он со мной с Барнаула. Хороший жрет мало". Конь, правда, хорош, только любит, чтобы его понукали криком: "У-у, жид!" И я кричу: "У-у, жид!" Потом мы поем. Мертвая тишь кругом. Далеко ушел фронт.
Рассвет, вдали в поле точки. Олени! Стреляю из карабина. Попал. Въезжаем в пустое большое село. Во втором дворе дома оставили коня, заложили двери и жарим оленину. Уныло быть в пустом селе. К вечеру догнали своих.
Примерно 13-15 апреля стоим в имении командующего немецкой танковой армией барона Фон Клейста. Старинный особняк. В левом крыле живет профессор, обучавший сына. Говорит на многих языках, в том числе на русском. Хозяев нет. У профессора библиотека, кабинет, купальня...
А вокруг - этакий "совхоз". Бетонные скотные дворы. Над стойлами сильные электролампы... Опять вспоминаю выжженную Псковщину. Хорошо, что с пожилыми казахами уже отправили в Россию стадо брошенных коров. Говорят, что их будут давать по партизанским распискам.
На верхнем этаже сорвал марки из старой коллекции. Есть редкие. Есть почти все номера собственно Германии. Но дочка этим не увлеклась, и я отдал марки коллекционерам.
Потом опять чей-то еще более богатый особняк. Карты поместья на батистовой кальке, фотоальбомы поездки хозяина на его бриллиантовые прииски в Африке. В сейфе коллекция старых монет. В вестибюле рога, с надписями кем и когда убит олень. Всё вельможи. Огромная столовая, вроде церкви. В ней старина. На высоченных окнах истлевшие шестиметровые кружева занавесей. Буфет величиной с орган. В его нише стоит блюдо из серебра с куполом, которым можно накрыть огромного жареного кабана. На серебре купола корона и надпись от кого, кому, когда даровано. Феодализм трофейщиков многих войн.
Готовится форсирование Одера. Но мы чуть в стороне от главного места форсирования, оно южнее. А мы переправляемся по разбитым мостам через широкие протоки Одера в сам Штeттин. Один полк уходит драться за острова Шпалер-Войдер.
Город почти пуст и мало разрушен. Напоминает Петроградскую сторону Ленинграда плюс порт.
Стоим здесь несколько дней, едим на дорогом фарфоре. Посуду не моем, а бросаем в окно. На следующую еду берем из другого буфета. Зачем это?
Город отдают полякам. Пришли их части. Редким оставшимся немцам приказано покинуть город. Их буквально единицы. На заставе у моста польский часовой смотрит на детскую коляску, в которой старый немец везет свой скарб, и с хохотом поддает ее ногой. Зачем это? Месть? Но в конкретном виде она нелепа! И что знает часовой об этом человеке?
Город Анклам. Бой кончился. Разбитый большой магазин. В витрине, не замечая где он, спиной ко всему барахлу стоит молоденький солдат, усталый, в обмотках, и задумчиво ест из ладони леденцы. Моральный солдатский итог войны - презрение к барахлу, роскоши, комфорту. А заодно - и понимание бренности славы. И высочайшая оценка дружбы и коллективных усилий.
Именно война закрепила во мне ироническое отношение даже к творческому честолюбию.
Часть 5.
Первые дни среди немцев без боев
Фронт катился вперед, и вдруг нет боев. К вечеру 29 апреля приходит приказ каждому, возможно быстрее, двигаться вперед. Еду на велосипеде. Ночую в случайном доме. На рассвете 30 апреля - дальше. Горит электричество. Рассвело. Женщины катят коляски с детьми. Останавливаемся в предместьях Грейфсвальда.
Только в 60-е годы я прочел о полковнике Петерсхагене, отказавшемся подчиняться Гитлеру и добровольно сдавшем Грейфсвальд, чтобы спасти университетский город.
Узел связи остановился в доме, где живут две сестры - немки. Они пекут нам на 1 мая пирог. Алевтина злится, что я танцую с немкой. А немка эта ночью приходит ко мне на чердак. Высокая, в белом свитере работница с окраины Грейфсвальда. Оставил ей на память велосипед, взятый в магазине Анклама. Когда уезжал, она махала издали. Как бы она вела себя, если бы мы были пленные?
Говорят, что пехотинцы пробовали вечером плыть к острову Рюген, но их обстреляли. А ночью, якобы, была весть, что гарнизон острова намерен капитулировать. "Кто хочет проверить?"
Есть первомайские пироги мне не пришлось. Нас, едущих на остров, собралось человек 40, из разных батальонов. Рассвет 1 мая. На дороге группа офицеров каждому отдельно дает задание. Нас, телефонистов из батальона связи, двое - сержант Петька Богданов (футболист из Тулы) и я. Нам поручено, если не будет боя, возможно быстрее продвигаться в столицу острова город Берген-ам-Рюген и прозвонить подводный кабель на материк, а также связь между городами Берген и Путбус, в последний из которых должна прибыть дивизия. Свои задания получили представители саперов и квартирьеры других частей. Мы сели в два грузовика и уехали.
У берега, куда мы подъехали, нас ждала крупная рыбачья парусная лодка. Ею управлял немецкий рыбак. Сзади были привязаны три обычные весельные лодки. Так утром 1 мая мы переплыли на Рюген.
По нам не стреляли. Невдалеке от берега на хуторе мы с Богдановым взяли велосипеды, а радисты - бричку. Когда продвинулись еще немного, то в более крупном поселке Дригге обнаружили легковой автомобиль, старый "Мерседес-Бенц". Велели хозяину вывести машину. Петр сел за руль. Возле дома, где мы взяли автомобиль, была высокая черная железная труба, а проселок, по которому мы подъехали от берега, упирался в этот дом. Перед ним поперек шла более широкая дорога. По ней мы уехали направо.
За поселком дорога пошла полем, поворачивая широкой дугой влево, на север. В середине поля мы увидели, что по дороге навстречу нам идет строем рота или большой взвод немецких солдат. Мы остановились, и я пошел от машины вперед говорить с ними. После четырех лет войны эта встреча была напряженной. Но в нас было чувство уже состоявшейся победы, а что могли думать они? Они остолбенело смотрели на меня. Немецкий язык я почти совсем не знаю, хотя мы учили его в школе. Моих знаний хватило, чтобы спросить: "Wer ist Chef diesen Kommanden?" Вперед вышел офицер и быстро заговорил. Из его слов я понял только, что он Oberleutenant. Я спросил: "Haben Sie Gewehr?" Он ответил: "Bestimmt". Винтовки были только у 3-4 солдат. Я жестами показал им, чтобы они сняли винтовки и сломали о дорогу. Они радостно это проделали. Потом они бросили нам в машину свои пистолеты. А автоматы кучкой сложили у дороги. Я сказал, чтобы они шли в тот поселок (где мы взяли машину) и оставались там, пока прибудет русский комендант.
Рванувшись вперед, мы въехали в лес и вскоре нагнали трактор с прицепленной платформой. Два немецких солдата в промасленной одежде везли бочки с горючим и маслами. Они заправили нам машину, и я сказал, чтобы они ехали в свой автобатальон и ждали прибытия русского коменданта.
Проехали еще немного. У дороги на траве сидели двое русских пленных. На шинелях, на спине у плеча, желтые буквы SU. В плену они давно. Даже не видели погон. Были отданы помещику в батраки и собственно потому выжили. Мы посадили их в машину и, свернув по неширокой аллее влево, подъехали к поместью. Справа от въезда, на крыльцо дома вышел помещик - крупный немолодой мужчина в шляпе с пером. На него работало 22 пленных, большинство - поляки. Я вошел в дом, сел за большой письменный стол и предложил хозяину сесть. Велел сдать оружие. Оружия оказался целый шкаф: боевая винтовка, малокалиберная, несколько охотничьих ружей, полка с патронами, в столе - именной пистолет "вальтер". Оружие мы раздали пленным, а сами уехали вперед.
Когда, теперь уже по асфальтовому шоссе, мы, проехав по пути город Гарц, приблизились к городу Берген, то увидели, что перед въездом в город на середине перекрестка стоит, совсем один, офицер в парадной форме. Это был высланный встречать советские войска парламентер. Остановились. Он стал говорить по-немецки не слишком быстро, доложил нам о численности гарнизона, наличии четырех госпиталей, сказал (если я его верно понял), что он - врач, и закончил вопросом: не нужна ли нам медицинская помощь? Ответив: "Спасибо, нет", - мы поехали в сам город.
Здесь нас ждала неожиданность. Сразу от первых домов города стояли жители двумя сплошными рядами, образуя коридор для проезда машины. (Так сейчас встречают высокопоставленных гостей страны.) Коридор этот подымался в гору и заворачивал направо к площади перед ратушей.
Там, где был поворот, слева от машины я увидел в толпе плачущего старого мужчину, который прислонился к плечу высокого мальчика-гимназиста, одетого в форму фольксштурма. Я вышел из машины и спросил, что случилось. Старик ответил мне: "Вы его убьете". Я взглянул на мальчика. Видимо, юношеская честь не позволила ему снять форму последней гитлеровской мобилизации, и этот отказ заставил деда бояться за его жизнь. Сам я, ленинградский студент, всю войну мечтал вернуться и кончить учебу. И я подумал тогда: насколько люди не понимают, что происходит. Рушится фашизм, этот мальчик вместо бессмысленной гибели будет теперь учиться. А его умудренный годами дедушка этого не видит и плачет.
На площади у ратуши, слева от машины, нас встретила группа официальных лиц. Вряд ли мой вид был представительным. Поверх летней формы на мне был кожаный пиджак с погонами старшего сержанта. Все же они могли предполагать, что я - парламентер и что у меня есть полномочия принять город. Но я решительно от этого отказался, сказав, что я не комендант, и что я должен идти на почтамт, и спросил, где почтамт. Из их группы вышел средних лет человек, которого мне представили как инженера почтамта.
Почтамт был невдалеке напротив. Мы вошли в массивную дверь служебного входа в правой части фасада дома и по лестнице поднялись на второй этаж. В коммутаторном зале, спиной к окнам на площадь, сидели две испуганные телефонистки. Вся связь работала. Я попросил вызвать материк, и мне по-русски ответила комендатура города Грейфсвальда. Первая часть задания была выполнена. После этого мой товарищ поехал в Путбус, а я остался ждать его звонка. При этом я, усталый, лег у окон на сдвинутых стульях, подстелив штору и демонстративно положив на стул у лица свой пистолет.
К вечеру начали прибывать квартирьеры других частей нашей дивизии. Видимо, отдельные группы еще и еще вели переправу.
Нам надо было принять линии на материк и на Путбус для военной связи, а коммутатора еще не было. По совету инженера утром 2 мая я поехал на местной грузовой машине в Тильцов, где, как он сказал, можно достать коммутатор. Приехал в Тильцов. Широкое асфальтовое шоссе упиралось в ограду зеленого парка и обрывалось. За оградой справа стоял одноэтажный белый дом. Ко мне вышел человек и торжественно протянул мне на ладони плоский ключ со словами: "Это ключ для всех дверей". Я сначала его не понял. Оказывается, в парке, в бункерах был огромный склад военного имущества немецкого военно-морского флота. Потом полковники из Балтфлота больше недели вели его опись, а мы выклянчивали у них генератор для дивизии. Но тогда я отказался принять ключ. Вместо этого я просто, обрубив провода, снял в доме за оградой коммутатор охраны склада.
Не я один (может быть, не так рано и остро) пережил на Рюгене это ощущение - быть среди только что прекративших сопротивление врагов. Радистка Мальвина Быцан (теперь - Волченкова, учительница в Горьком) рассказала мне, как она, дрожа, ехала 3 мая вдвоем с бойцом через весь остров в город Путбус на телеге немецкого крестьянина, который дрожал еще больше нее. Она не знала, что в это время Петька Богданов уже два дня как пребывал в Путбусе.
Были ли потери на Рюгене? Шоссе от взорванного моста из Штральзунда оказалось минированным. В Заснице пытались грузиться и уходить в Швецию некоторые суда, что было пресечено силой. Вскоре (к 7 мая) весь наш 108-й корпус был на острове. Но упоминание в книге Борщева "От Невы до Эльбы", что остров был взят "штурмом", неверно. Правдивое описание можно найти в книге Ляшенко "Годы в шинели" (ч.3). Там сказано, что капитуляция гарнизона оформлялась с 3 по 5 мая. Значит, с 1 мая мы жили на острове среди официально еще не капитулировавшего противника.
Днем 2 мая, в Бергене, мы выбрали подвал, куда, пока на телефоны, приняли взятые линии. Вблизи города есть где-то лагерь русских перемещенных лиц. По улице идет оборванный ребенок из этого лагеря. Стучусь в дом напротив. "У вас есть дети?" - "Да". - "Оденьте этого ребенка". Одевают.
Потом пошел в этот же дом. "Вы можете сварить мне еду? У меня с собой курица". - "Подымитесь наверх". На втором этаже в мансарде живет симпатичная молодая женщина с 3-4 месячным ребенком. Беженка из Берлина. "Как вас зовут?" - "Лени". Она взялась сварить обед.
Ее полное имя Елена-Тамара Барлебен. Отец немец, мать армянка. Она года на три старше меня. Родилась на Кавказе, где отец работал по контракту. Из Берлина попала в Бреслау, потом - на Рюген. Муж был владельцем магазина, сына зовут Иоахим.
Принесенная мною кура подана в фарфоровой вазе. Обедаем вдвоем. Пришел я сюда есть и назавтра и остался ночевать. Мне 25 лет, и мне впервые так хорошо с женщиной.
Дивизия прибыла, и её штаб разместился в Путбусе.
В Путбусе есть небольшой дворец. Батальон расположился в нем, среди обстановки, напоминающей ленинградский Эрмитаж. Здесь встретили 9 мая! День Победы!
Мы на радостях выпили. Пришел взвод части по охране памятников искусства, и нас из дворца выгнали. И правильно сделали.
Радист Наводный хотел изготовить водонапорный бак из бочки от бензина. Стал приваривать трубку, взрыв, и он умирает на руках служившей с ним жены. И это в первые дни после войны.
Лени, толкая коляску, пришла в Путбус, чтобы меня найти, и со смехом сказала: "Если у тебя будет другая, я тебе глаза выцарапаю".
Ночью еду на велосипеде к ней в Берген. Сумерки. Впереди выстрелы, топот. Подъезжаю. На дороге убитые, и рядом наш посыльный с верховой лошадью. Говорит: "Здесь какие-то двое, когда патруль спросил документы, убили двух патрульных. А тут я на лошади. Они побежали с дороги, а я их с коня, из автомата, обоих".
Вокруг много брошенных поместий. Бродит скот, у коров из вымени течет молоко с кровью. Распахнуты амбары. Послали и меня собирать этот скот для снабжения войск и населения. Из лагеря перемещенных лиц (нам говорят, что это - семьи власовцев) пригласили женщин раздаивать коров... Сколько сложностей в людских судьбах.
Пришел приказ немецким беженцам возвращаться по домам. Лени выкопала в саду свой узелок и на прощанье надела мне золотое кольцо и подарила фотоаппарат "Цейс-Икон". Им я снял фронтовых друзей. Кадрики 4,5х6.
Я дал Лени на дорогу манной крупы для ее ребенка и свиной окорок, который она тут же с немецкой аккуратностью превратила в консервы.
Вторая половина июня 1945 года. Мы уходим с острова и движемся дальше на запад. Еще в городе Тетеров демобилизовались наши девушки и солдаты самых старших возрастов.
Среди уезжающих наш повозочный Изосимыч. Был председателем колхоза в Сибири. Он - поразительный плотник. Раз саперы построили хорошие землянки штабу в лесу. Пригласили Изосимыча вытесать генералу Радыгину дверь. Доска из-под топора идет полированная. Генерал стоит рядом. Спрашивает: "Ну как, председатель, нравится командный пункт?" - "Грязно только". - "А у тебя в колхозе чище было?" - "Я убирать приказывал". Замолчали. Только топор послушно режет дерево.
Демобилизуясь, Изосимыч везет домой набор ручек, петель и прочей скобянки на дом, сбрую для лошади и несколько листов кожи на сапоги.
И нам домой хочется.
Привезли несколько бочек пива. Лейтенант, грузин, поставил в комнате бочку на табурет. Под потолком растянул проволоку и развесил яблоки. Лежит на полу, на ковре, и через шланг попивает пиво. "Хочу, - говорит, - домой. В сад".
Начинаем принимать от англичан часть провинции Мекленбург в связи с выравниванием границы по Эльбе. Выглядит это так. В очередном городе объявляется (в середине дня) комендантский час. Гражданским запрещено (на два часа) выходить на улицу. Английские войска уходят, остается их комендант с группой охраны. Они все сидят в машине. Въезжает пара наших машин: комендантская и наша (готовить связь). Останавливаются рядом с той машиной. Берут под козырек. Их комендант упоминает о числе задержанных, сидящих под арестом. И их машина уезжает. Город передан.
Последние дни июня. Город Пархим. Въехали. Еще не кончился комендантский час, пусто. Но у столба с объявлениями стоит кудрявая девушка. Спрашиваю у нее, где можно сварить еду. Говорит, пойдемте к нам.
Бедная квартирка в мансарде. Исхудавшая мать. Пытаюсь их развеселить, ставлю пластинку и танцую с девушкой. Вдруг мать начинает рыдать. Отсылает девушку на кухню и рассказывает мне.
"Муж был евреем. Его угнали в трудовой лагерь, и он пропал. Дочери запретили учиться. Она могла только при аэродроме работать свинаркой. Пошла на улицу в комендантский час потому, что не считает себя человеком. Вот я смотрела, когда танцевали, и сравнивала. Они сделали страшное: убили в ней интеллект..."
Узел связи в Пархиме делаем на новой улице, где стоят коттеджи среднего фашистского чиновничества. Хозяева дома ушли к соседям. Вещи из комнаты, где будет станция, выбрасываем в сад, в окно.
Солдат кричит: "Смотрите!" Семейный фотоальбом. Сын. Потом он же, в военной форме, у виселицы. На повешенном доска "Партизан", а сбоку дорожный указатель на Грузино.
Когда старик хозяин пришел за вещами, солдат ударил его по лицу зонтом и сунул в нос фото. "Оставьте его", - сказал я. Записал на обороте снимка адрес этого дома и отправил карточку особистам в СМЕРШ.
Будут ли они этим заниматься? У них достаточно более серьезных задержанных. Смешно видеть крупных фашистов в штатском, бредущих за этим отделом и чистящих на стоянках картошку.
В Пархиме принимаем от союзников освобожденных ими наших пленных. Въезжает большая колонна "Студебеккеров". Над машинами на кумаче плакат: "Здравствуй, Родина!" Вылезают. Шоферы сразу уезжают. Мы из домов одной улочки прогнали жителей, на полах расстелили солому. В больших котлах варим суп. Нам надо один раз накормить эту толпу. Завтра они уезжают в лагерь проверки, а мы принимает следующих. В тысячной толпе пленных вспыхивают драки. Понять трудно. Один кричит: "Он власовец". Другой: "Он сам меня мучил, хочет убить свидетеля". Разнимаем автоматами.
После лагерей проверки часть из них попадает сразу в наши войска. Попавший в мой взвод боец рассказывает, что выжил в плену потому, что попал на работы по разборке завалов после бомбежек немецких городов. "Мы в развалинах наложим в ведро масла, а сверху - картофельных очисток, и идем в лагерь. Часовой заглянет в ведро и скажет: "У-у, руссише швейне..." А как американцы пришли, я взял автомат и пошел по домам убивать тех, кто нас мучил. Я город хорошо знал... Тут меня привели к американскому коменданту. "Ты, - говорят, - ходишь людей убиваешь?" - "Я тех, кто нас мучил в лагере. Зол на них". А он мне: "Ну ладно, еще четырех убей и хватит". А потом взяли в их часть. Я шел с ними и до американца в дома заходил, проверить нет ли засады или мин. Они сами-то очень берегутся. Так и шли на восток".
Наш комбат Саитов из каждой группы пленных оставлял на несколько дней хороших сапожников и портных. Они всем подогнали обмундирование. А один пожилой сапожник-виртуоз так и остался у нас, он шил модные туфли для жен начальства, а потом демобилизовался.
Город Хагенов. Остановились в здании суда. Спим на двухэтажных казарменных койках. Бумаги выкинули в окно, в канаву за домом. Утром там шум, драка. Оказывается, мы выбросили папки с документами окрестных крестьян на право пользования землей. Идет драка. То ли выхватывают папки в поиске своих бумаг, то ли решают спорные вопросы размежевания участников.
Разговорился с одноруким немцем. Танкист, руку потерял под Моздоком. Говорит: "Война - высшая проверка сил нации. Значит, русские выше немцев". Он еще в плену геббельсовской пропаганды.
Освобожденный из лагеря немецкий интеллигент играет со мной в шахматы. Проигрывает и вдруг плачет. "Я, - говорит, - хорошо знаю игру, много лучше вас. Но я слишком изголодался".
Мебельный магазин в двухэтажном доме. Внизу, даже в витринах, на соломе вповалку беженцы. Есть с грудными детьми. На втором этаже в шестикомнатной квартире живут всего два человека - пожилой хозяин с женой. И никого не пускают к себе. Расселяю под угрозой пистолета.
Стадион. На беговой дорожке с секундомером в руках разминается немецкая спортсменка. Шиповки, старт, рывок, бег, рывок. Потом прыжки, копье. Поразительно уважение, с которым на нее смотрят солдаты.
Будет игра в футбол с англичанами. А на поле стадиона картофельный огород. "Чтобы к утру было готово!"
Мы расставили столбы и дали свет. Пехотинцы всю ночь равняют поле и где-то готовят дерн. Саперы ведут его укладку. К утру мы вынули столбы. Стадион готов.
Как сыграли не помню, уже спал.
Город Виттенбург. Совсем целый. Вхожу на АТС, требую чертежи линий. "Нет, увезли американцы". Вынимаю пистолет. "Найдите копию или чертите". Схема появляется. Развернули связь. Линию на левый фланг дали в город Бойценбург. Там, на мосту через Эльбу, я поставил телефон к союзникам. Их офицер пожал руку нашему, я - их солдату.
Очередной НП комдива Мельникова. Чердак. Приподнят лист кровельного железа. Комдив лежит на подосланном ковре и видит бой сверху. Кричит в телефон: "Что ты засел! За спиной комдива! Нет людей? Бери всех повозочных, расформируй тылы, раздай командирам автоматы". Потом - разговор с Поленовым. "Нет людей." - "Ну, еще квартал. Ты молодец". - "Ведь есть другая". - "Им тоже будет дело. Понял. Еще два квартала!" - "Вы обещали". - "Ничего, ничего, ты еще можешь".
Мельников, обращаясь к нам: "Видите дом повыше? Поставьте мне там НП". - "Но там немцы". - "Не те немцы. Услышат, что гремят катушки, и уйдут".
Внизу, во дворе, офицер-артиллерист и солдаты расчета, оставив пушку, идут с молодой немкой в сарай. Ординарцу: "Приведи их!" Входит офицер. "Гад! - кричит Мельников, и бьет его ногой в пах. - Кровью искупите свою вину! Сейчас же орудие на руках в ту улицу. И вперед!"
Мы тоже уходим. Нас три связиста и четыре разведчика. Выбегаем из следующей парадной на улицу. Справа плюется выстрелом немецкий танк, и идущий впереди меня телефонист разлетается в клочья. Я успеваю спиной прыгнуть в подъезд. Во дворе горят сараи. Бегу через горящие угли, разматывая провод. Вот и тот дом. Разведчики, предварительно бросив гранату, ныряют в подвал, стрельба по лестницам. Кому-то отстрелило палец. И немцы, правда, ушли. Готовим НП.
В воздухе наше полное превосходство. Летает и женский полк ночной авиации. Корабли, пытающиеся выйти из порта, в большинстве топят. Уцелели те немцы, которые ушли на восток, на косу, в Кенигсбергскую группу.
Нас осталось мало, когда нас вывели из боя. От новой дивизии прибыли саперы взорвать винный склад, чтобы на нем не осели бойцы. Мы бидоном носим хорошее вино, наливаем им ванну в соседнем доме и там отдыхаем.
Город взят. Хоронят трупы. Много убитых лошадей. Группы пленных немцев за веревку с крюком тащат конские трупы в море. У одной группы конвоир молодой поляк. Хлопает себя тросточкой по голенищу и покрикивает. Видно, изображает немецкого надсмотрщика. У другой группы конвоиром наш солдат, сибиряк. Он поставил карабин к стене и вместе с пленными тянет веревку.
Незадолго до Данцига, за Праустом, погиб старший сержант из зенитной роты, умный инженер автозавода. Он был старшим братом комдива Мельникова. Именно ему обязана зенитная рота образцовым порядком машин и трофейной техники. Его торжественно похоронили в Данциге.
Жутко положение населения в штурмуемом городе. Подвалы с лопнувшими трубами. Запуганные, растерянные люди, грубость боя.
Награждений, кажется, могут дать больше, чем нас осталось. Меня представили к ордену Красной Звезды. Вскоре его дали.
А вот у комдива огорчение. Был представлен к званию Героя Советского Союза, а дали орден Красного Знамени. Командир корпуса Поленов утешает его: "Сказали: много крови. Но тебя заметили". В приказе Сталина о взятии Данцига среди генералов впервые упомянуто такое звание: подполковник Мельников.
Радостные освобожденные пленные разных стран. Француз зовет: "Я покажу вам, где есть хорошее вино". Чех радостно улыбается. Его с грехом пополам можно понимать по-русски. Спрашиваем: "Что теперь будете делать?" Отвечает: "Возьму велосипед и поеду домой". Мы хохочем, нам, среди которых сибиряки-алтайцы, смешно, что до дома всего-то поездка на велосипеде. А нам еще надо не домой, а дальше на запад.
Собственно говоря, это три слившихся города Данциг-Цоппот-Гдыня. В Гдыне огромный порт. Где-то в нем есть склад спирта. Наша дивизия уходит на запад в направлении Штеттина. А меня с повозочным комроты оставил: "Достаньте спирт и догоните".
В Гдыне пусто, безлюдно. Глухо гремит моя телега. Вдали появляются двое солдат с посудой. Едем за ними. Справа развалины, слева на площади - машины комендатуры. Прячемся. Через проходные подвалы комендантские бойцы носят из портовых цистерн ведрами спирт. Просим отливать. Заполнили так свою бутыль.
Ночь застает нас в пути. Ни звука вокруг, ни вспышек ракет, ни выстрелов. Коротаем время беседой. "Почему все поменяли коней на крупных, трофейных, а у тебя - старый конь?" - "Да он со мной с Барнаула. Хороший жрет мало". Конь, правда, хорош, только любит, чтобы его понукали криком: "У-у, жид!" И я кричу: "У-у, жид!" Потом мы поем. Мертвая тишь кругом. Далеко ушел фронт.
Рассвет, вдали в поле точки. Олени! Стреляю из карабина. Попал. Въезжаем в пустое большое село. Во втором дворе дома оставили коня, заложили двери и жарим оленину. Уныло быть в пустом селе. К вечеру догнали своих.
Примерно 13-15 апреля стоим в имении командующего немецкой танковой армией барона Фон Клейста. Старинный особняк. В левом крыле живет профессор, обучавший сына. Говорит на многих языках, в том числе на русском. Хозяев нет. У профессора библиотека, кабинет, купальня...
А вокруг - этакий "совхоз". Бетонные скотные дворы. Над стойлами сильные электролампы... Опять вспоминаю выжженную Псковщину. Хорошо, что с пожилыми казахами уже отправили в Россию стадо брошенных коров. Говорят, что их будут давать по партизанским распискам.
На верхнем этаже сорвал марки из старой коллекции. Есть редкие. Есть почти все номера собственно Германии. Но дочка этим не увлеклась, и я отдал марки коллекционерам.
Потом опять чей-то еще более богатый особняк. Карты поместья на батистовой кальке, фотоальбомы поездки хозяина на его бриллиантовые прииски в Африке. В сейфе коллекция старых монет. В вестибюле рога, с надписями кем и когда убит олень. Всё вельможи. Огромная столовая, вроде церкви. В ней старина. На высоченных окнах истлевшие шестиметровые кружева занавесей. Буфет величиной с орган. В его нише стоит блюдо из серебра с куполом, которым можно накрыть огромного жареного кабана. На серебре купола корона и надпись от кого, кому, когда даровано. Феодализм трофейщиков многих войн.
Готовится форсирование Одера. Но мы чуть в стороне от главного места форсирования, оно южнее. А мы переправляемся по разбитым мостам через широкие протоки Одера в сам Штeттин. Один полк уходит драться за острова Шпалер-Войдер.
Город почти пуст и мало разрушен. Напоминает Петроградскую сторону Ленинграда плюс порт.
Стоим здесь несколько дней, едим на дорогом фарфоре. Посуду не моем, а бросаем в окно. На следующую еду берем из другого буфета. Зачем это?
Город отдают полякам. Пришли их части. Редким оставшимся немцам приказано покинуть город. Их буквально единицы. На заставе у моста польский часовой смотрит на детскую коляску, в которой старый немец везет свой скарб, и с хохотом поддает ее ногой. Зачем это? Месть? Но в конкретном виде она нелепа! И что знает часовой об этом человеке?
Город Анклам. Бой кончился. Разбитый большой магазин. В витрине, не замечая где он, спиной ко всему барахлу стоит молоденький солдат, усталый, в обмотках, и задумчиво ест из ладони леденцы. Моральный солдатский итог войны - презрение к барахлу, роскоши, комфорту. А заодно - и понимание бренности славы. И высочайшая оценка дружбы и коллективных усилий.
Именно война закрепила во мне ироническое отношение даже к творческому честолюбию.
Часть 5.
Первые дни среди немцев без боев
Фронт катился вперед, и вдруг нет боев. К вечеру 29 апреля приходит приказ каждому, возможно быстрее, двигаться вперед. Еду на велосипеде. Ночую в случайном доме. На рассвете 30 апреля - дальше. Горит электричество. Рассвело. Женщины катят коляски с детьми. Останавливаемся в предместьях Грейфсвальда.
Только в 60-е годы я прочел о полковнике Петерсхагене, отказавшемся подчиняться Гитлеру и добровольно сдавшем Грейфсвальд, чтобы спасти университетский город.
Узел связи остановился в доме, где живут две сестры - немки. Они пекут нам на 1 мая пирог. Алевтина злится, что я танцую с немкой. А немка эта ночью приходит ко мне на чердак. Высокая, в белом свитере работница с окраины Грейфсвальда. Оставил ей на память велосипед, взятый в магазине Анклама. Когда уезжал, она махала издали. Как бы она вела себя, если бы мы были пленные?
Говорят, что пехотинцы пробовали вечером плыть к острову Рюген, но их обстреляли. А ночью, якобы, была весть, что гарнизон острова намерен капитулировать. "Кто хочет проверить?"
Есть первомайские пироги мне не пришлось. Нас, едущих на остров, собралось человек 40, из разных батальонов. Рассвет 1 мая. На дороге группа офицеров каждому отдельно дает задание. Нас, телефонистов из батальона связи, двое - сержант Петька Богданов (футболист из Тулы) и я. Нам поручено, если не будет боя, возможно быстрее продвигаться в столицу острова город Берген-ам-Рюген и прозвонить подводный кабель на материк, а также связь между городами Берген и Путбус, в последний из которых должна прибыть дивизия. Свои задания получили представители саперов и квартирьеры других частей. Мы сели в два грузовика и уехали.
У берега, куда мы подъехали, нас ждала крупная рыбачья парусная лодка. Ею управлял немецкий рыбак. Сзади были привязаны три обычные весельные лодки. Так утром 1 мая мы переплыли на Рюген.
По нам не стреляли. Невдалеке от берега на хуторе мы с Богдановым взяли велосипеды, а радисты - бричку. Когда продвинулись еще немного, то в более крупном поселке Дригге обнаружили легковой автомобиль, старый "Мерседес-Бенц". Велели хозяину вывести машину. Петр сел за руль. Возле дома, где мы взяли автомобиль, была высокая черная железная труба, а проселок, по которому мы подъехали от берега, упирался в этот дом. Перед ним поперек шла более широкая дорога. По ней мы уехали направо.
За поселком дорога пошла полем, поворачивая широкой дугой влево, на север. В середине поля мы увидели, что по дороге навстречу нам идет строем рота или большой взвод немецких солдат. Мы остановились, и я пошел от машины вперед говорить с ними. После четырех лет войны эта встреча была напряженной. Но в нас было чувство уже состоявшейся победы, а что могли думать они? Они остолбенело смотрели на меня. Немецкий язык я почти совсем не знаю, хотя мы учили его в школе. Моих знаний хватило, чтобы спросить: "Wer ist Chef diesen Kommanden?" Вперед вышел офицер и быстро заговорил. Из его слов я понял только, что он Oberleutenant. Я спросил: "Haben Sie Gewehr?" Он ответил: "Bestimmt". Винтовки были только у 3-4 солдат. Я жестами показал им, чтобы они сняли винтовки и сломали о дорогу. Они радостно это проделали. Потом они бросили нам в машину свои пистолеты. А автоматы кучкой сложили у дороги. Я сказал, чтобы они шли в тот поселок (где мы взяли машину) и оставались там, пока прибудет русский комендант.
Рванувшись вперед, мы въехали в лес и вскоре нагнали трактор с прицепленной платформой. Два немецких солдата в промасленной одежде везли бочки с горючим и маслами. Они заправили нам машину, и я сказал, чтобы они ехали в свой автобатальон и ждали прибытия русского коменданта.
Проехали еще немного. У дороги на траве сидели двое русских пленных. На шинелях, на спине у плеча, желтые буквы SU. В плену они давно. Даже не видели погон. Были отданы помещику в батраки и собственно потому выжили. Мы посадили их в машину и, свернув по неширокой аллее влево, подъехали к поместью. Справа от въезда, на крыльцо дома вышел помещик - крупный немолодой мужчина в шляпе с пером. На него работало 22 пленных, большинство - поляки. Я вошел в дом, сел за большой письменный стол и предложил хозяину сесть. Велел сдать оружие. Оружия оказался целый шкаф: боевая винтовка, малокалиберная, несколько охотничьих ружей, полка с патронами, в столе - именной пистолет "вальтер". Оружие мы раздали пленным, а сами уехали вперед.
Когда, теперь уже по асфальтовому шоссе, мы, проехав по пути город Гарц, приблизились к городу Берген, то увидели, что перед въездом в город на середине перекрестка стоит, совсем один, офицер в парадной форме. Это был высланный встречать советские войска парламентер. Остановились. Он стал говорить по-немецки не слишком быстро, доложил нам о численности гарнизона, наличии четырех госпиталей, сказал (если я его верно понял), что он - врач, и закончил вопросом: не нужна ли нам медицинская помощь? Ответив: "Спасибо, нет", - мы поехали в сам город.
Здесь нас ждала неожиданность. Сразу от первых домов города стояли жители двумя сплошными рядами, образуя коридор для проезда машины. (Так сейчас встречают высокопоставленных гостей страны.) Коридор этот подымался в гору и заворачивал направо к площади перед ратушей.
Там, где был поворот, слева от машины я увидел в толпе плачущего старого мужчину, который прислонился к плечу высокого мальчика-гимназиста, одетого в форму фольксштурма. Я вышел из машины и спросил, что случилось. Старик ответил мне: "Вы его убьете". Я взглянул на мальчика. Видимо, юношеская честь не позволила ему снять форму последней гитлеровской мобилизации, и этот отказ заставил деда бояться за его жизнь. Сам я, ленинградский студент, всю войну мечтал вернуться и кончить учебу. И я подумал тогда: насколько люди не понимают, что происходит. Рушится фашизм, этот мальчик вместо бессмысленной гибели будет теперь учиться. А его умудренный годами дедушка этого не видит и плачет.
На площади у ратуши, слева от машины, нас встретила группа официальных лиц. Вряд ли мой вид был представительным. Поверх летней формы на мне был кожаный пиджак с погонами старшего сержанта. Все же они могли предполагать, что я - парламентер и что у меня есть полномочия принять город. Но я решительно от этого отказался, сказав, что я не комендант, и что я должен идти на почтамт, и спросил, где почтамт. Из их группы вышел средних лет человек, которого мне представили как инженера почтамта.
Почтамт был невдалеке напротив. Мы вошли в массивную дверь служебного входа в правой части фасада дома и по лестнице поднялись на второй этаж. В коммутаторном зале, спиной к окнам на площадь, сидели две испуганные телефонистки. Вся связь работала. Я попросил вызвать материк, и мне по-русски ответила комендатура города Грейфсвальда. Первая часть задания была выполнена. После этого мой товарищ поехал в Путбус, а я остался ждать его звонка. При этом я, усталый, лег у окон на сдвинутых стульях, подстелив штору и демонстративно положив на стул у лица свой пистолет.
К вечеру начали прибывать квартирьеры других частей нашей дивизии. Видимо, отдельные группы еще и еще вели переправу.
Нам надо было принять линии на материк и на Путбус для военной связи, а коммутатора еще не было. По совету инженера утром 2 мая я поехал на местной грузовой машине в Тильцов, где, как он сказал, можно достать коммутатор. Приехал в Тильцов. Широкое асфальтовое шоссе упиралось в ограду зеленого парка и обрывалось. За оградой справа стоял одноэтажный белый дом. Ко мне вышел человек и торжественно протянул мне на ладони плоский ключ со словами: "Это ключ для всех дверей". Я сначала его не понял. Оказывается, в парке, в бункерах был огромный склад военного имущества немецкого военно-морского флота. Потом полковники из Балтфлота больше недели вели его опись, а мы выклянчивали у них генератор для дивизии. Но тогда я отказался принять ключ. Вместо этого я просто, обрубив провода, снял в доме за оградой коммутатор охраны склада.
Не я один (может быть, не так рано и остро) пережил на Рюгене это ощущение - быть среди только что прекративших сопротивление врагов. Радистка Мальвина Быцан (теперь - Волченкова, учительница в Горьком) рассказала мне, как она, дрожа, ехала 3 мая вдвоем с бойцом через весь остров в город Путбус на телеге немецкого крестьянина, который дрожал еще больше нее. Она не знала, что в это время Петька Богданов уже два дня как пребывал в Путбусе.
Были ли потери на Рюгене? Шоссе от взорванного моста из Штральзунда оказалось минированным. В Заснице пытались грузиться и уходить в Швецию некоторые суда, что было пресечено силой. Вскоре (к 7 мая) весь наш 108-й корпус был на острове. Но упоминание в книге Борщева "От Невы до Эльбы", что остров был взят "штурмом", неверно. Правдивое описание можно найти в книге Ляшенко "Годы в шинели" (ч.3). Там сказано, что капитуляция гарнизона оформлялась с 3 по 5 мая. Значит, с 1 мая мы жили на острове среди официально еще не капитулировавшего противника.
Днем 2 мая, в Бергене, мы выбрали подвал, куда, пока на телефоны, приняли взятые линии. Вблизи города есть где-то лагерь русских перемещенных лиц. По улице идет оборванный ребенок из этого лагеря. Стучусь в дом напротив. "У вас есть дети?" - "Да". - "Оденьте этого ребенка". Одевают.
Потом пошел в этот же дом. "Вы можете сварить мне еду? У меня с собой курица". - "Подымитесь наверх". На втором этаже в мансарде живет симпатичная молодая женщина с 3-4 месячным ребенком. Беженка из Берлина. "Как вас зовут?" - "Лени". Она взялась сварить обед.
Ее полное имя Елена-Тамара Барлебен. Отец немец, мать армянка. Она года на три старше меня. Родилась на Кавказе, где отец работал по контракту. Из Берлина попала в Бреслау, потом - на Рюген. Муж был владельцем магазина, сына зовут Иоахим.
Принесенная мною кура подана в фарфоровой вазе. Обедаем вдвоем. Пришел я сюда есть и назавтра и остался ночевать. Мне 25 лет, и мне впервые так хорошо с женщиной.
Дивизия прибыла, и её штаб разместился в Путбусе.
В Путбусе есть небольшой дворец. Батальон расположился в нем, среди обстановки, напоминающей ленинградский Эрмитаж. Здесь встретили 9 мая! День Победы!
Мы на радостях выпили. Пришел взвод части по охране памятников искусства, и нас из дворца выгнали. И правильно сделали.
Радист Наводный хотел изготовить водонапорный бак из бочки от бензина. Стал приваривать трубку, взрыв, и он умирает на руках служившей с ним жены. И это в первые дни после войны.
Лени, толкая коляску, пришла в Путбус, чтобы меня найти, и со смехом сказала: "Если у тебя будет другая, я тебе глаза выцарапаю".
Ночью еду на велосипеде к ней в Берген. Сумерки. Впереди выстрелы, топот. Подъезжаю. На дороге убитые, и рядом наш посыльный с верховой лошадью. Говорит: "Здесь какие-то двое, когда патруль спросил документы, убили двух патрульных. А тут я на лошади. Они побежали с дороги, а я их с коня, из автомата, обоих".
Вокруг много брошенных поместий. Бродит скот, у коров из вымени течет молоко с кровью. Распахнуты амбары. Послали и меня собирать этот скот для снабжения войск и населения. Из лагеря перемещенных лиц (нам говорят, что это - семьи власовцев) пригласили женщин раздаивать коров... Сколько сложностей в людских судьбах.
Пришел приказ немецким беженцам возвращаться по домам. Лени выкопала в саду свой узелок и на прощанье надела мне золотое кольцо и подарила фотоаппарат "Цейс-Икон". Им я снял фронтовых друзей. Кадрики 4,5х6.
Я дал Лени на дорогу манной крупы для ее ребенка и свиной окорок, который она тут же с немецкой аккуратностью превратила в консервы.
Вторая половина июня 1945 года. Мы уходим с острова и движемся дальше на запад. Еще в городе Тетеров демобилизовались наши девушки и солдаты самых старших возрастов.
Среди уезжающих наш повозочный Изосимыч. Был председателем колхоза в Сибири. Он - поразительный плотник. Раз саперы построили хорошие землянки штабу в лесу. Пригласили Изосимыча вытесать генералу Радыгину дверь. Доска из-под топора идет полированная. Генерал стоит рядом. Спрашивает: "Ну как, председатель, нравится командный пункт?" - "Грязно только". - "А у тебя в колхозе чище было?" - "Я убирать приказывал". Замолчали. Только топор послушно режет дерево.
Демобилизуясь, Изосимыч везет домой набор ручек, петель и прочей скобянки на дом, сбрую для лошади и несколько листов кожи на сапоги.
И нам домой хочется.
Привезли несколько бочек пива. Лейтенант, грузин, поставил в комнате бочку на табурет. Под потолком растянул проволоку и развесил яблоки. Лежит на полу, на ковре, и через шланг попивает пиво. "Хочу, - говорит, - домой. В сад".
Начинаем принимать от англичан часть провинции Мекленбург в связи с выравниванием границы по Эльбе. Выглядит это так. В очередном городе объявляется (в середине дня) комендантский час. Гражданским запрещено (на два часа) выходить на улицу. Английские войска уходят, остается их комендант с группой охраны. Они все сидят в машине. Въезжает пара наших машин: комендантская и наша (готовить связь). Останавливаются рядом с той машиной. Берут под козырек. Их комендант упоминает о числе задержанных, сидящих под арестом. И их машина уезжает. Город передан.
Последние дни июня. Город Пархим. Въехали. Еще не кончился комендантский час, пусто. Но у столба с объявлениями стоит кудрявая девушка. Спрашиваю у нее, где можно сварить еду. Говорит, пойдемте к нам.
Бедная квартирка в мансарде. Исхудавшая мать. Пытаюсь их развеселить, ставлю пластинку и танцую с девушкой. Вдруг мать начинает рыдать. Отсылает девушку на кухню и рассказывает мне.
"Муж был евреем. Его угнали в трудовой лагерь, и он пропал. Дочери запретили учиться. Она могла только при аэродроме работать свинаркой. Пошла на улицу в комендантский час потому, что не считает себя человеком. Вот я смотрела, когда танцевали, и сравнивала. Они сделали страшное: убили в ней интеллект..."
Узел связи в Пархиме делаем на новой улице, где стоят коттеджи среднего фашистского чиновничества. Хозяева дома ушли к соседям. Вещи из комнаты, где будет станция, выбрасываем в сад, в окно.
Солдат кричит: "Смотрите!" Семейный фотоальбом. Сын. Потом он же, в военной форме, у виселицы. На повешенном доска "Партизан", а сбоку дорожный указатель на Грузино.
Когда старик хозяин пришел за вещами, солдат ударил его по лицу зонтом и сунул в нос фото. "Оставьте его", - сказал я. Записал на обороте снимка адрес этого дома и отправил карточку особистам в СМЕРШ.
Будут ли они этим заниматься? У них достаточно более серьезных задержанных. Смешно видеть крупных фашистов в штатском, бредущих за этим отделом и чистящих на стоянках картошку.
В Пархиме принимаем от союзников освобожденных ими наших пленных. Въезжает большая колонна "Студебеккеров". Над машинами на кумаче плакат: "Здравствуй, Родина!" Вылезают. Шоферы сразу уезжают. Мы из домов одной улочки прогнали жителей, на полах расстелили солому. В больших котлах варим суп. Нам надо один раз накормить эту толпу. Завтра они уезжают в лагерь проверки, а мы принимает следующих. В тысячной толпе пленных вспыхивают драки. Понять трудно. Один кричит: "Он власовец". Другой: "Он сам меня мучил, хочет убить свидетеля". Разнимаем автоматами.
После лагерей проверки часть из них попадает сразу в наши войска. Попавший в мой взвод боец рассказывает, что выжил в плену потому, что попал на работы по разборке завалов после бомбежек немецких городов. "Мы в развалинах наложим в ведро масла, а сверху - картофельных очисток, и идем в лагерь. Часовой заглянет в ведро и скажет: "У-у, руссише швейне..." А как американцы пришли, я взял автомат и пошел по домам убивать тех, кто нас мучил. Я город хорошо знал... Тут меня привели к американскому коменданту. "Ты, - говорят, - ходишь людей убиваешь?" - "Я тех, кто нас мучил в лагере. Зол на них". А он мне: "Ну ладно, еще четырех убей и хватит". А потом взяли в их часть. Я шел с ними и до американца в дома заходил, проверить нет ли засады или мин. Они сами-то очень берегутся. Так и шли на восток".
Наш комбат Саитов из каждой группы пленных оставлял на несколько дней хороших сапожников и портных. Они всем подогнали обмундирование. А один пожилой сапожник-виртуоз так и остался у нас, он шил модные туфли для жен начальства, а потом демобилизовался.
Город Хагенов. Остановились в здании суда. Спим на двухэтажных казарменных койках. Бумаги выкинули в окно, в канаву за домом. Утром там шум, драка. Оказывается, мы выбросили папки с документами окрестных крестьян на право пользования землей. Идет драка. То ли выхватывают папки в поиске своих бумаг, то ли решают спорные вопросы размежевания участников.
Разговорился с одноруким немцем. Танкист, руку потерял под Моздоком. Говорит: "Война - высшая проверка сил нации. Значит, русские выше немцев". Он еще в плену геббельсовской пропаганды.
Освобожденный из лагеря немецкий интеллигент играет со мной в шахматы. Проигрывает и вдруг плачет. "Я, - говорит, - хорошо знаю игру, много лучше вас. Но я слишком изголодался".
Мебельный магазин в двухэтажном доме. Внизу, даже в витринах, на соломе вповалку беженцы. Есть с грудными детьми. На втором этаже в шестикомнатной квартире живут всего два человека - пожилой хозяин с женой. И никого не пускают к себе. Расселяю под угрозой пистолета.
Стадион. На беговой дорожке с секундомером в руках разминается немецкая спортсменка. Шиповки, старт, рывок, бег, рывок. Потом прыжки, копье. Поразительно уважение, с которым на нее смотрят солдаты.
Будет игра в футбол с англичанами. А на поле стадиона картофельный огород. "Чтобы к утру было готово!"
Мы расставили столбы и дали свет. Пехотинцы всю ночь равняют поле и где-то готовят дерн. Саперы ведут его укладку. К утру мы вынули столбы. Стадион готов.
Как сыграли не помню, уже спал.
Город Виттенбург. Совсем целый. Вхожу на АТС, требую чертежи линий. "Нет, увезли американцы". Вынимаю пистолет. "Найдите копию или чертите". Схема появляется. Развернули связь. Линию на левый фланг дали в город Бойценбург. Там, на мосту через Эльбу, я поставил телефон к союзникам. Их офицер пожал руку нашему, я - их солдату.