Страница:
- Если есть такая возможность, господин обер-лейтенант, я лучше останусь со своими товарищами и буду дальше воевать с русскими.
- Нет, - сказал он, - не получится. Приказ готов, и ты идешь с нами на очень важное спецзадание.
Задание, о чем я узнал позднее (хотя я так и не узнал никаких подробностей), заключалось в попытке реорганизации дивизии Grossdeutschland. Мне никогда не говорили, почему меня включили в эту группу может быть, я нравился лейтенанту и он подумал, что у меня будет шанс сбежать (к тому времени я уже был ранен четыре раза), или, может быть, так как я вырос недалеко от Мюнхена, я могу оказаться полезным в качестве "хомяка" (это тот, кто собирает продукты у окрестных фермеров какая унизительная кличка!), или возможно то, что я все еще считался небоеспособным; или же сработали все эти причины сразу.
Какими бы ни были его резоны, это на самом деле было неважно, потому что я не мог отказаться от выполнения приказа. Я не хотел идти, даже несмотря на то, что позже я узнал, что в ту самую ночь наша боевая группа была окружена русскими (в Саксонии) и почти все мои товарищи или погибли, или ранены, или взяты в плен. Наверное, судьбе хотелось, чтобы я выжил, потому что если бы я остался, то уверен, что попал бы в число тех, кто так и не вернулся с войны.
Май 1945 г.
30 апреля, в день, когда Гитлер совершил самоубийство в своем бункере, мы услышали по радио и прочитали в газете, что фюрер погиб "смертью героя" на фронте в Берлине. Так как американцы были уже в предместьях Мюнхена, наш лейтенант решил, что нам пора уходить. Мы сели на троллейбус и поехали в юго-восточный пригород Мюнхена, где лейтенант нас оставил на некоторое время и вернулся на довольно нарядном "Мерседесе". Из Мюнхена мы поехали на северо-восток, в Пассау на баварско-австрийской границе и затем на восток в Линц, Австрия. Однако, в Линце мы услышали по радио, что русские войска приближаются к городу с севера. Не стоит говорить, что мы повернули назад и поехали в Зальцбург.
До самого недавнего времени я еще надеялся на то что Германия сможет победить и победит в войне по крайней мере, я думал, что у нас еще есть шанс. Тем не менее, в целом, если у нас не было так называемого "секретного оружия", которое собирался применить Гитлер (когда все остальное уже провалилось, а мы считали, что он сможет это сделать), то все выглядело так, как будто мы обречены.
Я думаю, что наша вера в победу все эти годы основывалась на нашем юношеском неведении и на твердой вере в то, что делал и говорил Гитлер. Помимо всего прочего, до войны он был успешным лидером нашего народа, он делал все эти удивительные вещи, он никогда нам не лгал (мы так думали), и зачем ему делать это сейчас? Мы просто не могли принять, что после всех этих усилий война может быть проиграна. Когда ехал в родной Альтмюнстер, где-то в середине апреля 1945 г. я в поезде встретил своего друга, и он высказал мне свои сомнения.
- Хорошо, Руди, - сказал он, - что ты собираешься делать, когда война закончится? Ты знаешь, что мы ее проиграем.
- Бертольд, - ответил я, - не говори глупостей. Ты знаешь, что мы выиграем войну.
- Каким образом? - сказал он.
- Хорошо, - сказал я, - фюрер говорит, что у нас есть специальное оружие, которое он использует только тогда, когда это будет абсолютно необходимо для спасения народа Германии. Я не думаю, что кто-либо мог лгать так много в течение всех этих лет и что мы верили всем этим вымыслам. Должно быть, он говорит правду!
- Хорошо, Руди, - сказал он, - ты еще увидишь. Нет смысла спорить об этом. Может быть ты прав, может быть я прав, посмотрим.
На самом деле, всего несколько недель назад, когда я путешествовал по Германии, я встретил Бертольда на вечеринке одноклассников. Я упомянул о том разговоре и он сказал: "Я это очень хорошо помню, но ты знаешь, это уже не имеет значения".
Глубоко в душе, возможно, мы все об этом знали что война близка к концу. Как могла Германия выиграть войну, когда казалось, что фронты исчезли, и больше не было никакой организации. Откуда бы мы получили "специальное оружие"? Куда бы мы сбрасывали это "специальное оружие" на врага, чтобы его уничтожить? На свою страну?
Возможно, мы были в таком состоянии, что глубоко и подсознательно думали: какая разница, на самом деле, пока мы живы, мы можем вновь построить свою страну и начать новую жизнь. Мы просто не хотели признаться самим себе в поражении. Я конечно же не хотел признаться самому себе, что я не сделал свою работу так, как надо. Я и мои друзья должны были помочь выиграть войну. Мы сделали все, что могли, но что пошло не так? Ну ладно, самое лучшее было недостаточно хорошим!
6 мая, когда мы были в Тироле, офицер германской пехоты в белом шлеме и на мотоцикле с приделанным к мотоциклу белым флагом подъехал к нам и сообщил, что мы должны немедленно освободить дорогу и спрятаться за одним из сенных сараев в поле. Вскоре мы увидели приближающийся конвой, состоящий из американских джипов, немецких мотоциклов с офицерами в белых шлемах и с белыми флагами и несколько трехтонных американских армейских грузовиков с пулеметами и белыми флагами, прикрепленными сверху. Для меня это был знак окончания войны. Я не помню, где мы провели ту ночь, но наутро мы поехали в своей машине дальше на запад. Мы встретили нескольких представителей американской военной полиции, который остановили нас и сказали, что теперь мы пленники американской армии, и что война закончилась подписано соглашение о прекращении огня. Нам приказали следовать за одним из них, и он привел нас в лесок и показал, где остановиться. Что удивительно, нам не приказали сдать оружие. Когда мы прибыли туда, куда приказал военный полицейский, мы обнаружили большое скопление немецких танков и солдат, многие из которых носили на обшлаге отличительную нашивку Grossdeutschland. Как нам посчастливилось встретиться со своим подразделением а я считаю, что это то самое подразделение, реорганизовать которое и был направлен лейтенант известно одному богу. Я никогда лейтенанта об этом не спрашивал (а может быть, в тот момент мне было все равно) и, более того, не следует задавать глупых вопросов офицеру германской армии.
Как бы то ни было, мы оказались здесь вместе с остатками Grossdeutschland, в непосредственной близости от американской 45-й пехотной дивизии. Я не могу понять, почему американцы относились к нам столь сердечно и почтительно. Я всегда считал, что когда солдат сдается врагу, первое, что он делает это сдает оружие тем, кто взял его в плен. Однако, в нашем случае это было не так, поэтому я мог только делать предположения о том, почему они это сделали. Ранее, когда мы еще ехали по дороге из Винца, мы встретили нескольких германских пехотинцев, которые несли свое оружие и направлялись на восток. Мы остановились, чтобы спросить, куда это они идут, ведь русские наступают. И если эти пехотинцы ищут свой полк, то им надо ехать с нами. "Нет", - отвечали они, - "мы идем на восток драться с русскими, потому что американцы собираются нам помочь!" Наш лейтенант думал, что это смешно, потому что так не бывает, чтобы враг резко переменился и после того, как он боролся с вами, станет помогать вам драться с их собственными союзниками. Но когда я вспомнил об этом эпизоде, меня вдруг осенило, что возможно, это и было причиной, по которой нам оставили оружие. Может быть, американцы просто тянули время, потому что думали, что нас могут послать на восток драться с русскими.
Но какими бы ни были их мотивы, через два дня, 9 мая, нам сказали, что русские и немцы подписали соглашение о прекращении военных действий, и что война в Германии наконец закончилась. Нам было приказано встать в строй и сдать оружие американцам. В то же время нашему командиру батальона, майору, сказали, что на каждую роту можно оставить шесть пистолетов, которые должны носить офицеры. Спустя короткое время нас перевели в деревеньку под названием Хоф, тоже в Австрии. Нам было предписано оставаться в деревне и не покидать ее, а наш майор должен был дать слово чести, что он сделает все возможное, чтобы предотвратить побег своих солдат. Более того, ему было сказано, что мы должны жить так, как будто не было никакой войны, а мы все еще находились в германской армии то есть дисциплина должна быть такой же, как и раньше.
После завершения переезда в Хоф без американской охраны, майор назначил меня своим ординарцем. Наши люди должны были оставаться на лугу, почти посередине деревни и, так как у нас не было палаток или какого-то другого укрытия, за исключением сеновала над конюшней рядом с этим лугом, но нам повезло, потому что все три недели, пока мы оставались здесь, стояла прекрасная погода. В соответствии с моими обязанностями в качестве ординарца майора меня выбрали в качестве его официального переводчика. Американский лейтенант второго ранга был назначен связным офицером между нами и подразделением американской армии, расквартированным неподалеку. Он должен был навещать нас раз в день, обычно в середине дня, просто для того, чтобы поболтать с нашим майором (через меня) и иногда спросить, не нужна ли нам помощь, если кто-нибудь заболевал. На одной из таких неформальных встреч я узнал, что с нами обращались особенно хорошо, потому что наше подразделение было в американском "белом списке". Можно предположить, что этот так называемый "белый список" состоял из подразделений германской армии, которые никоим образом не были связаны с совершением военных преступлений; таким образом, нам было обеспечено особое отношение со стороны тех, кто взял нас в плен. Нам даже разрешили продолжать носить наши медали и те части формы, на которых была свастика нагрудные орлы и те, которые были на головных уборах, пряжки ремней и т.д.
Ближе к концу третьей недели однажды утром появился американский лейтенант с неприятными известиями. По его словам французы официально потребовали, чтобы мы были переданы им для немедленной отправки во Францию. Очевидно, французы собирались использовать нас для принудительного труда, но лейтенант сообщил, что американские власти сделают все возможное, чтобы этого не случилось. Он сказал, что прежде всего, мы захвачены американцами, а не французами, а во вторых, так как мы были в "белом списке", то они не хотели бы, чтобы нас обижали. "Не беспокойтесь", сказал он, "вы вскоре услышите об исходе переговоров". День или два спустя, в середине ночи, кто-то постучал в дверь кухни того дома, где жили мы с майором. Это был американский связной офицер, который разбудил меня и сказал, "Скажи майору, чтобы все были готовы через пять минут. Идет караван американских армейских грузовиков, и вы должны немедленно на них погрузиться. Каждый должен быть учтен, а позднее вы получите дальнейшие указания". К этому моменту майор проснулся и вошел в мою комнату, поэтому я быстро передал ему это сообщение. Он приказал мне разбудить всех и распространить этот приказ. Вскоре после этого (около двух или трех часов утра) приехали американские грузовики, и мы погрузились. Мы не знали, куда едем; все что мы знали это то, что едем на восток, а это значило, что не во Францию. Мы пересекли границу Германии где-то между пятью и шестью часами утра и направились на северо-запад к Мюнхену. Наконец, конвой остановился примерно в 10-15 милях от Мюнхена, в городе под названием Поинг. В Поинге нам опять сказали, что все должно быть так же, как в Хофе. Через две недели после прибытия в Поинг мне было приказано подготовить алфавитный список всех пленников в нашем подразделении, который должен быть послан в Первый лагерь для военнопленных штаба американской армии в Бад-Айблинге для последующего освобождения. Так как моя фамилия начинается на "S" а я хотел быть уверенным, что со всеми остальными все в порядке, то я уехал одним из последних. Когда я приехал в Бад-Айблинг, мне пришлось прождать еще три дня до своего освобождения.
Все это время ожидания, сначала в лесу неподалеку от Зель-ам-Зее, затем в Хофе, и наконец в Бад-Айблинге, я не могу вспомнить, чтобы хоть раз мы обсуждали свое поражение. Возможно, мы были просто рады, что остались живы, здоровы и не попали в руки к русским или французам.
Если говорит о русских, то, хотя я никогда не считал их "недочеловеками", их поведение на Восточном фронте заставило меня и моих друзей считать их слишком жестокими людьми. Когда война еще была в разгаре, и мы отбили у русских какое-то село, я случайно обнаружил тело моего хорошего друга возле полевого госпиталя. Он был смертельно ранен, но очевидно, враг бил его по голове прикладом винтовки много-много раз. В другой раз, во время боя, когда пришлось драться врукопашную, моего товарища ударили штыком не один, а двадцать раз. И еще один случай приходит мне на ум, как доказательство их жестокости. Во время одной из их атак я смотрел через оптический видоискатель своего танка с 40-кратным увеличением, когда я заметил раненного немецкого солдата в нескольких сотнях метров от нас, который пытался отползти назад за линию фронта. Неожиданно русский солдат выпрыгнул из-за дерева, за которым прятался, и несколько раз ударил немца, убив его, а не взяв в плен. Вспоминая такие происшествия, я не удивлялся, что любой немецкий солдат возненавидит даже мысль о том, чтобы оказаться раненым или захваченным русскими, потому что их шансы на выживание в этом случае практически равнялись нулю.
Мы считали, что наше состояние войны с американцами это трагически неудачная ситуация, но теперь, когда война кончилась, мы были убеждены, что постепенно все наладится. Объявление войны с Соединенными Штатами было шокирующим известием для моих друзей и для меня. Я помню, что никогда не думал, что Германия может воевать против американцев, потому что в конце концов, зачем им с нами воевать? Мы ничего плохого им не сделали, так мы считали. Сначала мы (1 сентября 1939 г.) защищались от "польской агрессии", англичане и французы решили помочь полякам и объявили нам войну. Более того, нам говорили, что около 30 процентов населения США состояло из "немцев по крови" естественно, они не будут с нами воевать!
День нашего освобождения из американского плена и из германской армии наступил. Так повернулось, что меня ни о чем не спросили в центре по освобождению и , когда все это закончилось, я подумал, читали ли они все ответы или просто проверили, к каким подразделениям мы принадлежали. Когда наше освобождение свершилось, нам предложили хороший паек на нашу дорогу домой; однако это могло меня отвлечь от прямой дороги на Альтмюнстер, поэтому я отказался от пайка. Я думал, что мне придется некоторое время пропутешествовать, потому что до Альтмюнстера было около сотни километров, а нам не разрешалось идти после комендантского часа. Я присоединился к группе бывших пленных, которые освободились в одно время со мной, и мы отправились в путь. Так как мы все торопились попасть домой, мы не стали тратить время на то, чтобы взять пайки, потому что для этого надо было пройти через весь лагерь (несколько километров туда и обратно), и на это ушло бы драгоценное время. Мы покинули лагерь впятером и через некоторое время один за другим разошлись по своим дорогам. Наконец, я остался один и прошел через Поинг, Мюнхен, Дахау и пришел домой. Содержание
- Нет, - сказал он, - не получится. Приказ готов, и ты идешь с нами на очень важное спецзадание.
Задание, о чем я узнал позднее (хотя я так и не узнал никаких подробностей), заключалось в попытке реорганизации дивизии Grossdeutschland. Мне никогда не говорили, почему меня включили в эту группу может быть, я нравился лейтенанту и он подумал, что у меня будет шанс сбежать (к тому времени я уже был ранен четыре раза), или, может быть, так как я вырос недалеко от Мюнхена, я могу оказаться полезным в качестве "хомяка" (это тот, кто собирает продукты у окрестных фермеров какая унизительная кличка!), или возможно то, что я все еще считался небоеспособным; или же сработали все эти причины сразу.
Какими бы ни были его резоны, это на самом деле было неважно, потому что я не мог отказаться от выполнения приказа. Я не хотел идти, даже несмотря на то, что позже я узнал, что в ту самую ночь наша боевая группа была окружена русскими (в Саксонии) и почти все мои товарищи или погибли, или ранены, или взяты в плен. Наверное, судьбе хотелось, чтобы я выжил, потому что если бы я остался, то уверен, что попал бы в число тех, кто так и не вернулся с войны.
Май 1945 г.
30 апреля, в день, когда Гитлер совершил самоубийство в своем бункере, мы услышали по радио и прочитали в газете, что фюрер погиб "смертью героя" на фронте в Берлине. Так как американцы были уже в предместьях Мюнхена, наш лейтенант решил, что нам пора уходить. Мы сели на троллейбус и поехали в юго-восточный пригород Мюнхена, где лейтенант нас оставил на некоторое время и вернулся на довольно нарядном "Мерседесе". Из Мюнхена мы поехали на северо-восток, в Пассау на баварско-австрийской границе и затем на восток в Линц, Австрия. Однако, в Линце мы услышали по радио, что русские войска приближаются к городу с севера. Не стоит говорить, что мы повернули назад и поехали в Зальцбург.
До самого недавнего времени я еще надеялся на то что Германия сможет победить и победит в войне по крайней мере, я думал, что у нас еще есть шанс. Тем не менее, в целом, если у нас не было так называемого "секретного оружия", которое собирался применить Гитлер (когда все остальное уже провалилось, а мы считали, что он сможет это сделать), то все выглядело так, как будто мы обречены.
Я думаю, что наша вера в победу все эти годы основывалась на нашем юношеском неведении и на твердой вере в то, что делал и говорил Гитлер. Помимо всего прочего, до войны он был успешным лидером нашего народа, он делал все эти удивительные вещи, он никогда нам не лгал (мы так думали), и зачем ему делать это сейчас? Мы просто не могли принять, что после всех этих усилий война может быть проиграна. Когда ехал в родной Альтмюнстер, где-то в середине апреля 1945 г. я в поезде встретил своего друга, и он высказал мне свои сомнения.
- Хорошо, Руди, - сказал он, - что ты собираешься делать, когда война закончится? Ты знаешь, что мы ее проиграем.
- Бертольд, - ответил я, - не говори глупостей. Ты знаешь, что мы выиграем войну.
- Каким образом? - сказал он.
- Хорошо, - сказал я, - фюрер говорит, что у нас есть специальное оружие, которое он использует только тогда, когда это будет абсолютно необходимо для спасения народа Германии. Я не думаю, что кто-либо мог лгать так много в течение всех этих лет и что мы верили всем этим вымыслам. Должно быть, он говорит правду!
- Хорошо, Руди, - сказал он, - ты еще увидишь. Нет смысла спорить об этом. Может быть ты прав, может быть я прав, посмотрим.
На самом деле, всего несколько недель назад, когда я путешествовал по Германии, я встретил Бертольда на вечеринке одноклассников. Я упомянул о том разговоре и он сказал: "Я это очень хорошо помню, но ты знаешь, это уже не имеет значения".
Глубоко в душе, возможно, мы все об этом знали что война близка к концу. Как могла Германия выиграть войну, когда казалось, что фронты исчезли, и больше не было никакой организации. Откуда бы мы получили "специальное оружие"? Куда бы мы сбрасывали это "специальное оружие" на врага, чтобы его уничтожить? На свою страну?
Возможно, мы были в таком состоянии, что глубоко и подсознательно думали: какая разница, на самом деле, пока мы живы, мы можем вновь построить свою страну и начать новую жизнь. Мы просто не хотели признаться самим себе в поражении. Я конечно же не хотел признаться самому себе, что я не сделал свою работу так, как надо. Я и мои друзья должны были помочь выиграть войну. Мы сделали все, что могли, но что пошло не так? Ну ладно, самое лучшее было недостаточно хорошим!
6 мая, когда мы были в Тироле, офицер германской пехоты в белом шлеме и на мотоцикле с приделанным к мотоциклу белым флагом подъехал к нам и сообщил, что мы должны немедленно освободить дорогу и спрятаться за одним из сенных сараев в поле. Вскоре мы увидели приближающийся конвой, состоящий из американских джипов, немецких мотоциклов с офицерами в белых шлемах и с белыми флагами и несколько трехтонных американских армейских грузовиков с пулеметами и белыми флагами, прикрепленными сверху. Для меня это был знак окончания войны. Я не помню, где мы провели ту ночь, но наутро мы поехали в своей машине дальше на запад. Мы встретили нескольких представителей американской военной полиции, который остановили нас и сказали, что теперь мы пленники американской армии, и что война закончилась подписано соглашение о прекращении огня. Нам приказали следовать за одним из них, и он привел нас в лесок и показал, где остановиться. Что удивительно, нам не приказали сдать оружие. Когда мы прибыли туда, куда приказал военный полицейский, мы обнаружили большое скопление немецких танков и солдат, многие из которых носили на обшлаге отличительную нашивку Grossdeutschland. Как нам посчастливилось встретиться со своим подразделением а я считаю, что это то самое подразделение, реорганизовать которое и был направлен лейтенант известно одному богу. Я никогда лейтенанта об этом не спрашивал (а может быть, в тот момент мне было все равно) и, более того, не следует задавать глупых вопросов офицеру германской армии.
Как бы то ни было, мы оказались здесь вместе с остатками Grossdeutschland, в непосредственной близости от американской 45-й пехотной дивизии. Я не могу понять, почему американцы относились к нам столь сердечно и почтительно. Я всегда считал, что когда солдат сдается врагу, первое, что он делает это сдает оружие тем, кто взял его в плен. Однако, в нашем случае это было не так, поэтому я мог только делать предположения о том, почему они это сделали. Ранее, когда мы еще ехали по дороге из Винца, мы встретили нескольких германских пехотинцев, которые несли свое оружие и направлялись на восток. Мы остановились, чтобы спросить, куда это они идут, ведь русские наступают. И если эти пехотинцы ищут свой полк, то им надо ехать с нами. "Нет", - отвечали они, - "мы идем на восток драться с русскими, потому что американцы собираются нам помочь!" Наш лейтенант думал, что это смешно, потому что так не бывает, чтобы враг резко переменился и после того, как он боролся с вами, станет помогать вам драться с их собственными союзниками. Но когда я вспомнил об этом эпизоде, меня вдруг осенило, что возможно, это и было причиной, по которой нам оставили оружие. Может быть, американцы просто тянули время, потому что думали, что нас могут послать на восток драться с русскими.
Но какими бы ни были их мотивы, через два дня, 9 мая, нам сказали, что русские и немцы подписали соглашение о прекращении военных действий, и что война в Германии наконец закончилась. Нам было приказано встать в строй и сдать оружие американцам. В то же время нашему командиру батальона, майору, сказали, что на каждую роту можно оставить шесть пистолетов, которые должны носить офицеры. Спустя короткое время нас перевели в деревеньку под названием Хоф, тоже в Австрии. Нам было предписано оставаться в деревне и не покидать ее, а наш майор должен был дать слово чести, что он сделает все возможное, чтобы предотвратить побег своих солдат. Более того, ему было сказано, что мы должны жить так, как будто не было никакой войны, а мы все еще находились в германской армии то есть дисциплина должна быть такой же, как и раньше.
После завершения переезда в Хоф без американской охраны, майор назначил меня своим ординарцем. Наши люди должны были оставаться на лугу, почти посередине деревни и, так как у нас не было палаток или какого-то другого укрытия, за исключением сеновала над конюшней рядом с этим лугом, но нам повезло, потому что все три недели, пока мы оставались здесь, стояла прекрасная погода. В соответствии с моими обязанностями в качестве ординарца майора меня выбрали в качестве его официального переводчика. Американский лейтенант второго ранга был назначен связным офицером между нами и подразделением американской армии, расквартированным неподалеку. Он должен был навещать нас раз в день, обычно в середине дня, просто для того, чтобы поболтать с нашим майором (через меня) и иногда спросить, не нужна ли нам помощь, если кто-нибудь заболевал. На одной из таких неформальных встреч я узнал, что с нами обращались особенно хорошо, потому что наше подразделение было в американском "белом списке". Можно предположить, что этот так называемый "белый список" состоял из подразделений германской армии, которые никоим образом не были связаны с совершением военных преступлений; таким образом, нам было обеспечено особое отношение со стороны тех, кто взял нас в плен. Нам даже разрешили продолжать носить наши медали и те части формы, на которых была свастика нагрудные орлы и те, которые были на головных уборах, пряжки ремней и т.д.
Ближе к концу третьей недели однажды утром появился американский лейтенант с неприятными известиями. По его словам французы официально потребовали, чтобы мы были переданы им для немедленной отправки во Францию. Очевидно, французы собирались использовать нас для принудительного труда, но лейтенант сообщил, что американские власти сделают все возможное, чтобы этого не случилось. Он сказал, что прежде всего, мы захвачены американцами, а не французами, а во вторых, так как мы были в "белом списке", то они не хотели бы, чтобы нас обижали. "Не беспокойтесь", сказал он, "вы вскоре услышите об исходе переговоров". День или два спустя, в середине ночи, кто-то постучал в дверь кухни того дома, где жили мы с майором. Это был американский связной офицер, который разбудил меня и сказал, "Скажи майору, чтобы все были готовы через пять минут. Идет караван американских армейских грузовиков, и вы должны немедленно на них погрузиться. Каждый должен быть учтен, а позднее вы получите дальнейшие указания". К этому моменту майор проснулся и вошел в мою комнату, поэтому я быстро передал ему это сообщение. Он приказал мне разбудить всех и распространить этот приказ. Вскоре после этого (около двух или трех часов утра) приехали американские грузовики, и мы погрузились. Мы не знали, куда едем; все что мы знали это то, что едем на восток, а это значило, что не во Францию. Мы пересекли границу Германии где-то между пятью и шестью часами утра и направились на северо-запад к Мюнхену. Наконец, конвой остановился примерно в 10-15 милях от Мюнхена, в городе под названием Поинг. В Поинге нам опять сказали, что все должно быть так же, как в Хофе. Через две недели после прибытия в Поинг мне было приказано подготовить алфавитный список всех пленников в нашем подразделении, который должен быть послан в Первый лагерь для военнопленных штаба американской армии в Бад-Айблинге для последующего освобождения. Так как моя фамилия начинается на "S" а я хотел быть уверенным, что со всеми остальными все в порядке, то я уехал одним из последних. Когда я приехал в Бад-Айблинг, мне пришлось прождать еще три дня до своего освобождения.
Все это время ожидания, сначала в лесу неподалеку от Зель-ам-Зее, затем в Хофе, и наконец в Бад-Айблинге, я не могу вспомнить, чтобы хоть раз мы обсуждали свое поражение. Возможно, мы были просто рады, что остались живы, здоровы и не попали в руки к русским или французам.
Если говорит о русских, то, хотя я никогда не считал их "недочеловеками", их поведение на Восточном фронте заставило меня и моих друзей считать их слишком жестокими людьми. Когда война еще была в разгаре, и мы отбили у русских какое-то село, я случайно обнаружил тело моего хорошего друга возле полевого госпиталя. Он был смертельно ранен, но очевидно, враг бил его по голове прикладом винтовки много-много раз. В другой раз, во время боя, когда пришлось драться врукопашную, моего товарища ударили штыком не один, а двадцать раз. И еще один случай приходит мне на ум, как доказательство их жестокости. Во время одной из их атак я смотрел через оптический видоискатель своего танка с 40-кратным увеличением, когда я заметил раненного немецкого солдата в нескольких сотнях метров от нас, который пытался отползти назад за линию фронта. Неожиданно русский солдат выпрыгнул из-за дерева, за которым прятался, и несколько раз ударил немца, убив его, а не взяв в плен. Вспоминая такие происшествия, я не удивлялся, что любой немецкий солдат возненавидит даже мысль о том, чтобы оказаться раненым или захваченным русскими, потому что их шансы на выживание в этом случае практически равнялись нулю.
Мы считали, что наше состояние войны с американцами это трагически неудачная ситуация, но теперь, когда война кончилась, мы были убеждены, что постепенно все наладится. Объявление войны с Соединенными Штатами было шокирующим известием для моих друзей и для меня. Я помню, что никогда не думал, что Германия может воевать против американцев, потому что в конце концов, зачем им с нами воевать? Мы ничего плохого им не сделали, так мы считали. Сначала мы (1 сентября 1939 г.) защищались от "польской агрессии", англичане и французы решили помочь полякам и объявили нам войну. Более того, нам говорили, что около 30 процентов населения США состояло из "немцев по крови" естественно, они не будут с нами воевать!
День нашего освобождения из американского плена и из германской армии наступил. Так повернулось, что меня ни о чем не спросили в центре по освобождению и , когда все это закончилось, я подумал, читали ли они все ответы или просто проверили, к каким подразделениям мы принадлежали. Когда наше освобождение свершилось, нам предложили хороший паек на нашу дорогу домой; однако это могло меня отвлечь от прямой дороги на Альтмюнстер, поэтому я отказался от пайка. Я думал, что мне придется некоторое время пропутешествовать, потому что до Альтмюнстера было около сотни километров, а нам не разрешалось идти после комендантского часа. Я присоединился к группе бывших пленных, которые освободились в одно время со мной, и мы отправились в путь. Так как мы все торопились попасть домой, мы не стали тратить время на то, чтобы взять пайки, потому что для этого надо было пройти через весь лагерь (несколько километров туда и обратно), и на это ушло бы драгоценное время. Мы покинули лагерь впятером и через некоторое время один за другим разошлись по своим дорогам. Наконец, я остался один и прошел через Поинг, Мюнхен, Дахау и пришел домой. Содержание