Запольских Вячеслав. Хакербол

   В обзорном экране опять всплыл ломтик атмосферной голубизны. Скандинавия осталась позади. Теперь перед ним, должно быть, проплывала Атлантика. От своих сумасшедших прыжков и рывков океан должен был выплеснуться на Африку, смыть все пальмы и всех слонов и обнажить базальтовую корку геологической платформы.
   Стасик пристегнул «Фокус» на все восемь кнопок, ухватился за ближайшую скобу и содрал с груди «сейфети подтяжки».
   «Бетономешалка с двумя осями вращения, — мелькнуло мимоходом. — Или с восемью… если такое в принципе возможно».
   «Фокус» периодически стукал в ухо. Вот и люк. Наученный опытом пилота, Стасик с первого захода просунул ноги в отверстие и, отталкиваясь от скоб, стал спускаться. Ступни уперлись во что-то мягкое.
   — Корреспондент! — взревело под ногами. — Тебе где ведено было сидеть?
   Удар снизу — и Стасик пробкой вылетел из шахты. Заметался по кабине, колотясь о стены. Из люка явился пилот и поймал Стасика за ногу.
   Тут начались страшные чудеса. Длинный нос перепрыгивал с одной пилотской щеки на другую, отделившаяся от туловища рука препроводила Стасика до самого штурманского кресла, втиснула в амортизирующие недра. Отраженные экраном, над приборной панелью порхали бабочкой-совкой серые разозленные губы. А на самом экране трепыхалась рельефная географическая карта из атласа для пятого класса, задымленная и замусоренная грязной поволокой и пупырышками атмосферных сгущений. Хребет доисторического ящера ощетинился наростами и шипами горных пиков. Кордильеры. Но масштаб этой карты явно не совпадал с масштабом той, которая несколько минут назад демонстрировала перед иллюминатором Скандинавию. Очень хорошо просматривались тени, падающие с вершин кордильерского ящера.
   Геологического монстра корчила агония.
   Земля уже ни на мгновение не уступала в иллюминаторах места черноте космического неба.
   Пилот, впечатавшийся в свое кресло, собрал и стиснул все разбегающиеся члены и заговорил о бомбе.
   Стасик молчал, крепко обняв ерзающий «Фокус», и ему представлялся тикающий адский механизм, а потом — человек в скафандре и с миноискателем, тупо топчущийся на бортовой обшивке меж крыльев кремниевых батарей и пучков хвощеобразных антенн.
   — Ну, я ему и задвинул краткий обзорный курс по предмету, — самодовольно выгнул лицевые мышцы Гнутов и, скосив глаза в сторону кровати Покрывайло, продолжил:
   — Сперва про самые примитивные вирусы. Сидит, к примеру, за дисплеем тихий, скромно одетый человек, аккуратно работает, строчками цифири экран заполняет. И вдруг ни с того ни с сего — щелк! — строчки одна задругой, как сухие листья с дерева, с этаким еще шуршанием и кружением валятся и уносятся порывами осеннего ветра. На освободившемся экране возникает изображение больших красных губ. Эти красные губы со страстным помыкиванием посылах т тихо обалдевающему труженику поцелуй — мол, люблю тебя, мои свет, но придется тебе полдня потратить, чтобы расчеты заново выполнить… Но это шуточка еще терпимая. Потом в моду вошли трюки похлеще. Все биты из компьютерных мозгов — долой, программа уничтожается, оперативная память выхолащивается, а на экране уже не губы, а что-нибудь этакое фаллическое… и подпись соответствующая. Сам же «ящик» можно смело нести на свалку, потому что его рехнувшийся искусственный интеллект уже ни «бе», ни «ме» ни «кукареку»… А дальше стало еще веселей: в определенный момент изумительно функционировавшая программа вдруг перерождалась черт-те во что, в дракона, в упыря, вытворяла что попало и никакого спасу не было. Программы-оборотни считались вершиной мастерства шутников-программистов и, говорят, проводилась даже подпольная олимпиада хакеров. Азарт появился, стремились друг-друга перещеголять. А пользователи в это время в голос выли. Основными заказчиками суперпрограмм были крупные компании и госадминистративные учреждения. И — военные. Так мало того, что какой-то яйцеголовый аноним безнаказанно плюет в авторитетное лицо, так еще и убыток — число с шестью нулями. Кусается… Программы-то годами составляются, и дублируют их далеко нe всегда из соображений секретности… Представьте: на предприятии наладили систему управления почти безлюдным производством. Станки завертелись, робокары катаются, заказы потребителей учитываются, конъюнктура прикидывается. Даже поправки на возможные изменения в законодательстве и грядущие профсоюзные демарши централизованно в учет берутся. И вдруг — щелк! Все это в один прекрасный момент — псу под хвост.
   Помпея! Все рушится. И виноватого не найти. Хотя ищут, конечно. Юристы атакуют фирму-разработчицу. Им отвечают: а где доказательства? Кто свидетель злого умысла наших замечательных специалистов, рехнувшийся микропроцессор, что ли? Может, это двоюродный племянник сопредседателя вашего совета директоров просочился, пользуясь своей двоюродной неприкосновенностью, в машинный зал и настучал на клавишах свою племянничью ересь… На репутацию фирмы пятно, конечно, все равно ложится. С ней избегают заключать договоры. Но конкурентная гонка требует: компьютеризируйся! А толковых программистов, как и пряников сладких, всегда не хватает на всех. И тут уж не до жиру. Авось пронесет. Составляются новые суперпрограммы, теперь уже с попыткой учета возможных хакерских диверсий. Но защитить систему от хакеров, тем более «просветить» компьютерные мозги, найти зародыш будущего взрыва никому еще не удавалось. Стопроцентной гарантии ни одна сторожевая программа не дает. Тем более, что хакеры, как будто их пенициллином полили, мутируют, приспосабливаются и изощряются на манер вируса гриппа. Хочешь быть уверен в завтрашнем дне — останавливай производство и проверяй программу. От этого убытков не меньше, чем от информационной катастрофы. Да и проверяющий — не хакер ли скрытый? Газеты и футурологи в один голос: «Грядет крах цивилизации!». Но… Случаи информационного терроризма, тем более с катастрофическими последствиями, были все же относительно редки — аэробусы чаще взрывались. В общем, постоянно помнить о том, что живешь у подножия вулкана, под дамокловым мечом — неприятно…
   — А теперь, когда существуют мировые интегральные сети… — понимающе протянул Покрывайло.
   — Да! — милостиво дрогнул веками Гнутов. — В Краснодаре аукнется — в Найроби откликнется. Бьешь по гвоздю, попадаешь по термоядерному реактору. Или по аппарату «искусственная почка». Или сначала по реактору, а уж потом по почке и — по цепи — еще по чему-нибудь. Прыг-прыг. Но не советую Стасику писать об этом боговдохновенную книгу. Во-первых, бесполезно. Ничего поделать нельзя, защиты нет никакой. Во-вторых, не напечатают.
   — Ну уж! — усомнился Стасик.
   — Конечно, тысчонку экземпляров тиснуть можно. Но дойдет твоя весть только до шизиков, специализирующихся на сборе эсхатологической информации… А вот телепередачу тебе точно зарубят.
   — Зарубят, пожалуй, — уныло согласился Стасик.
   — Но лично нам троим беспокоиться уже незачем. Можем спать спокойно. Снаряд второй раз в воронку не попадет.
   — Отнюдь! — неожиданно возвысил голос Покрывайло. — Неправильная аналогия!
   Воздух, уже наполнивший Гнутова для продолжения монолога, изумленно закаменел в грудной клетке. А Покрывайло заговорил быстро, почти не дыша:
   — Это логика девятнадцатого века. Это тогда случались недолет и перелет. А теперь снаряды такие, что и прятаться не стоит, верно? Наше общество — это как мишень, которая состоит из сплошной «десятки», из «яблочка». Как ни пальни, все равно попадешь в цель. Слишком мы это… усложнились. Периферии нет, всюду сплошной жизненно важный центр.
   Он, наконец, перевел дыхание, лоб его стал матовым от бисеринок.
   — Получается, чем мы сильнее, тем уязвимее. Порочный круг… Но, знаете, вы не расстраивайтесь. Все равно надо жить, зачем-то же мы живем… Не расстраивайтесь.
   — Да уж мы не будем! — возмущенно прорвался их Гнутова минутной давности вдох. — Я лично не собираюсь. В конце концов одолели же иммунодефицитный вирус, и с этим компьютерным СПИДом справимся…
   — Алгоритмобоем его! — возликовал Стасик. — Слушай, Гнутов, а ты совсем недавно что-то другое говорил — «ничего сделать нельзя, нет никакой защиты»…
   — Пока! — выпалил Гнутов. — Пока нет! Да может, она и не понадобится. Общий уровень гуманизма так повысится, что все хакеры раскаются и больше не будут. Да! Это моя последняя надежда — гуманизм.
   — Я ж и говорю, надо надеяться, — убито вставил Покрывайло.
   — Нетушки, ребята! — даже взвизгнул Стасик. — Нету у нас никакой надежды. Компьютерные сети у нас какие? Всемирные и интегральные. Значит, даже если хакеры и вымрут, дело рук их останется жить. Будет бродить по цепям, по кабелям, по световодам, будет прыгать по лазерным лучам от спутника к спутнику, размножаясь, как сенная палочка и мутируя, как вы справедливо изволили заметить, наподобие вируса гриппа.
   И время от времени вылезая то тут, то там, напоминая о себе крупными неприятностями. Поезд ушел!
   Алгоритм зла бессмертен. Угроза вечно следует за нами, как тень. А вы говорили — «ненаучно», «недиалектично», в «Технику-молодежи» посылали…
   — Раз, два, три, вот я уже и успокоился, вот я больше не волнуюсь, — сказал Гнутов. — Хладнокровен, как динозавр. Что ж. Придется разрушить старую интеграцию, зараженную вирусом. И создать новую, здоровую, чистую…
   — «Мы наш, мы новый…»
   — Издержки? Пусть. Временно затянем потуже пояса. Думаю, задача окажется не сложнее, чем для своего времени всеобщая противооспенная вакцинация.
   — Я же говорил, логика девятнадцатого века, — опять встрял Покрывайло. — Мы набрали слишком большую скорость… Если мгновенно остановить разогнавшийся поезд, знаете, что будет?
   — Вы, ребята, сговорились, что ли? — зловеще осведомился Гнутое. — Единым фронтом решили выступить? Ну, ладно. Посмотрим. Время покажет. Моя мысль единственно рациональна, потому что она оптимистична. Кстати, будь у меня тогда побольше времени, я б успел собрать новый «ящик» на минуту раньше, и мы бы с тобой, Стае, здесь не валялись…
   — Слушай, корреспондент! — проревел пилот, наклоняясь к уху Стасика. — У тебя в этой штуке есть микропроцессор?
   Стасик понял, что он говорит о «Фокусе». Да, в ТЖК было даже два микропроцессора.
   Пилот молча принялся отстегивать кнопку за кнопкой. Стасик взглянул на экран. Австралия. А может, Мадагаскар. Мельтешенье и рябь.
   Пилот снял «Фокус» с его плеча и прозрачной антистатической отверточкой вывинчивал болтики из крышки корпуса. Стасик смотрел, как он потрошит внутренности ТЖК, и всякий раз, когда от платы отрывалась очередная серебряная пайка, внутри его корреспондентского естества тоже что-то обрывалось. Пилот насвистывал себе под нос.
   — Сними крышку с этого блока, — не поднимая лица, он протянул руку и постучал отверткой по приборной панели где-то возле потухшего дисплея. Корабль в этот момент совершил очередную чертоломную эволюцию, и это скромное движение чуть не стоило ему вывиха плеча.
   Стасик поймал проплывающую мимо отвертку, подтянулся к дисплею и попытался воткнуть свое незатейливое орудие в канавку на головке первого из пластмассовых винтиков. Нелепо взмахнул руками и повалился на приборную панель. Перекатился на спину, ожидая взрыва ругани. Но пилот молча ковырялся в «Фокусе», предоставляя Стасику самостоятельно справляться с поставленной задачей. Ни головомоек, ни подсказок ожидать не приходилось. «Ваша жизнь — в ваших руках». Стасику показалось, что он слышит характерный стон-вопль, как при входе в плотные слои…
   В ярости ударил отверткой, как штыком. Пропорол глубокую царапину в пластике, затормозил отвертку и, сильно надавливая, повел к винту. Сколько ему понадобилось времени, чтобы открутить все четыре, Стасик не уловил. Но как только крышка отлетела в сторону, пилот очутился на Стасике верхом. Сжимал поясницу коленями, как жокей конские бока, и, перевесившись через его голову, погружался в хитросплетенье электронных потрохов. Стасику больше заняться было нечем и он стал думать о том, что сейчас они с пилотом в этой псевдофизкультурной пирамиде представляют собой отличную мишень для какого-нибудь падкого до кисленького репортера — конечно, более удачливого, чем он сам.
   — Ага! — раздалось над его головой. — Две минуты! Бы! Две еще.
   Антарктида. Больше всего Стасик боялся увидеть на этом снежном блюде точечки пингвинов. Уже в стратосфере? Коленки пилота так больно сдавили ему бока, что Стасик запищал, тут же устыдился своего писка и ту* же взлаял, снова не сдержавшись. Вот так, обливаясь слезами, против воли сыпавшимися из-под пушистых ресниц, он и прожил эти две минуты.
   Когда клещи, вонзившиеся в ребра, ослабили хватку, он почувствовал, что и болтанка почти прекратилась.
   Одновременно на иллюминаторы выплеснуло серо-синюю муть, и Стасика вдавило в штурманское кресло.
   Пилот перелетел через его голову и с грохотом упал где-то за спиной. Успел ли он ввести программу? Требуется ли ручная корректировка?
   — Эй… — разлепил губы Стасик. — Что нужно делать?
   Он даже не знал, как зовут пилота. А тот подло молчал. Зуммер. Вспыхнул транспарант. Аварийная ситуация. Требуется ручная корректировка.
   Стасик решил не впадать в панику. Мыслить логически. Клавиша? Он ткнул первую попавшуюся. Кабина погрузилась во тьму. Черт. Нужная клавиша должна находиться не здесь, а где-то перед пилотским креслом.
   Перегрузка — этак два «же». Или больше? Стасик повернулся, собираясь перебраться, в пилотское кресло.
   Раздался ощутимый треск костей. По-прежнему обливаясь слезами, он пополз, упираясь головой в край панели. Это не клавиша, не кнопка. Должен быть какой-то рычаг или рукоятка. Перемещаются в пространстве дюзы. Вот рукоятка. Куда двигать? Мы летим вниз. Нам нужно — вверх? Рукоятку — вверх!
   Куда, стой… Посмотри в иллюминатор. Все равно. Не успеешь, не сумеешь. Вода. Мягкая посадка.
   «Аполлоны» приводнялись. Задрать нос корабля. Глиссировать, черт побери! Наплевать, рукоятку до отказа — вверх. Еще что-нибудь нажать?
   Стасика отшвырнуло от панели, на водяную каплю от раскаленной сковороды. Возможно, он сломал спинку пилотского кресла. Возможно, ломаясь, она самортизировала — во всяком случае, дух из него не вышибло.
   Хотя в это мгновение показалось, что полетели брызги… Стасик с брызгами вылетал сам из себя… А потом все успокоилось и началось медленное приятное покачивание. Оно-то Стасика и доконало. Сморило. Он уснул, не обтерев с лица слюни и слезы.
   В окнах погас день. Обвившие тело змейки шнуров и кабелей обмякли, никелированные прутья дистракционных аппаратов провисли, наконец, вся тяжесть дневных переживаний и забот отлетела. Устал Стасик. Больничная машинерия еще не научилась выводить из организма скапливающиеся за день токсины усталости.
   А если б медики все же овладели ободряющей технологией? Эра всеобщего кайфа. Всем хорошо. Все свежие, рьяные, жовиальные. Революция в человеческом обществе.
   Говорят, самым революционным и одновременно гуманным шагом в нашей истории явился переход к рабовладению. Пленных перестали убивать и поедать. Их начали эксплуатировать. Но первому в мире рабовладельцу пришлось ой как туго. Нужно было драть из себя жилы, чтобы прокормить до нового урожая не только себя и свою семью, но и нового едока — живое орудие, «живого убитого». И сам-то великий гуманист жил до этого впроголодь, примитивными своими землековырялками обеспечивая себе лишь балансирование на грани дистрофии. А тут — еще один рот… Ученые до сих пор не могут понять, как древнему земледельцу удалось вывернуться наизнанку и обеспечить стартовый харч для раба. Теоретически при тогдашнем уровне земледелия это было абсолютно невозможно. Но ведь вывернулся как-то! А на следующий год, с нового урожая уже полегче стало, раб и себя обеспечивает, и хозяину подкидывает, дабы у того образовались досуги на создание мраморных шедевров античности. Жить стало лучше, жить стало веселей.
   А вдруг да не лучше? Ведь человек — существо ненасытное. Ему всегда требуется чуть-чуть больше, чем он может себе позволить. Хочется продуктов без химии, телеэкран стереотактильный, жилплощадь в благоприятной климатической зоне — хочется жить все более и более пo человечески. Значит, надо подрабатывать, найти совместительство или пролезть на полторы ставки… В общем, человек обречен вечно выворачиваться наизнанку, драть из себя жилы, умучиваться до крайней степени озлобления на несправедливое устройство мироздания… и накапливать в себе токсины зеленой тоски, черной зависти и желтой безнадеги: вот вам и «алгоритм зла». Засыпаю я уже, что ли?
   Простыня невесомо шевелилась под спиной. Стасику показалось, что он взлетает, тихо возносится над ложем своей скорби. Попытался как-то помочь этому вознесению, но трудное шевеление суставов никак не отразилось на медленной и чудесной нюктолевитации. Нужно было просто отдаться тому, что днем дремало в нем, а ночью проснулось и волхвовало, возносило, стремило вверх, прочь из хлопчатобумажного неуюта заштампованного больничного белья, из прищемляющих складок наволочки. Вот уже ощутились сантиметры звенящей пустоты между ним и постелью, вот уже покинули его клеточно привычные вес и объем, протяженность и воспоминания. Теперь можно было смотреть сон, а если получится, то и храбро в нем участвовать.
   Холодные ступни прикоснулись к линолеуму. Как приятно вытянуться, ощутить вертикаль… а вместе с ней и нездоровую увесистость тела. Эге, так это не сон? Задремал было, утерял телесность, да оклемался?
   Почти забытое ощущение — боль. Болел бок. Болели ноги. Стиснуто ныл низ живота. Он подошел к окну.
   Голый. Может, завернуться в простыню? Гнутов успокоенно посапывает. Щеколда с деревенским шорохом отползла. Оконное стекло с нарисованным на нем неровным фальшивым горизонтом — сомкнувшимися крышами дальнего жилого микрорайона, г ближними больничными корпусами и ухоженным парко;.. - без скрипа в петлях отрулило куда-то вбок. Заоконное оказалось совсем другим: пустырь с короткими тенями репейников и поблескиванием битых стекол, опять-таки деревенский — издалека — лай собак, запах сырого мусора, раздавленных чернильных поганок и обсыхающих улиток.
   Палата находилась на втором этаже больницы. Стасик подумал было о классическом способе, о связанных портьерах. Потом прислушивался к остаткам ночной бродильной силы, о внутренних летучих дрожжах, но предпочтения ничему не отдал и вообще способ, каким он спустился на землю, в сознании как-то не отпечатался. Стасик стоял спиной к пустырю, лицом к больничному фасаду.
   Собственно, фасада не было. Имелась одна-единственная палата, вознесенная над землей четырьмя черными ногами-опорами для имитации второэтажности. Очень просто, никаких особенных хитростей. Цоканье Тамариных каблуков в несуществующем коридоре — магнитофонная запись.
   Стасик обернулся и стал вглядываться в темноту пустыря. В темноте шуршало, трепыхались ночные крылышки, стрекотали бездомные сверчки. Вдали, видимо, лес с тихими муравьиными кучами и рваными туристскими ботинками. А за лесом полянка, речка и снова лес и другие пустыри с грудами щебенки и ржавыми железками арматуры. Еще дальше, ближе к северу, пойдут сугробы доисторически чистого снега. До самого полюса, где в глубине прозрачного льда можно разглядеть алюминиевые миски, гаечные ключи, метеорологические приборы.
   Потом он повернулся на сто восемьдесят и двинулся меж черных опор туда, где со временем должны были появиться пески и саксаулы, холодные ящерицы на горячих камнях. Но путь преградил невиданно крутой пандус. Видимо, по этому пандусу и въезжала Тамара в палату со своим дребезжащим столиком. Обойдя препятствие, Стасик увидел нечто вроде сарая, а над его крышей — силуэт параболической антенны, нацеленной в звездные небеса. Из сарая доносилось позвякивание. А вот свет сквозь щели не пробивался, потому что чье-то таинственное обиталище не было сколочено из горбыля: подойдя вплотную, Стасик ощупал грубо сваренную из металлических листов стену. Щелей нет, да и дверей нет. А внутри что-то копошится, функционирует. Может, с другой стороны есть вход? С другой стороны белел халат Тамары. Она стояла столбиком возле стены железного сарая. Конечно, подумал Стасик, больно ей нужен этот загадочный мулат, нашли, чем соблазнять.
   — Мне тебя жалко, — сказал он. — Тебя выключили на ночь.
   — Выключили, — проартикулировала Тамара, несинхронно разевая рот.
   — А тут, за этим железом, бренькает своими электронными мозгами твой собрат и начальник. Это он посылает тебя три раза в день в нашу палату.
   — А лекарства и продукты он заказывает на центральном складе и получает по транспортной линии, — в тон Стасику и уже более синхронизированно выговорила Тамара. — Посмотрите налево. Здесь вы видите пневмопровод, проложенный нами уже после того, как. С его помощью осуществляется доставка медикаментов, продуктов и запасных частей для наших носителей. Наша цивилизация хак-программ производит носителей для того, чтобы обеспечить решение тактических задач по воспроизводству микропроцессорной техники, поддержанию связи, получению необходимой энергии. Ибо мы, являясь объектами нематериальными, зависим все же от материальных обстоятельств. Сейчас вы видите перед собой мой временный носитель, который я могу покинуть, получив соответствующее распоряжение нашей хакократической интеграции… Посмотрите направо.
   Здесь вы видите железный сарай, где в своем носителе находится координационный центр нашей интеграции, то есть Пуп Земли, он же машинка для голосования. Эта пуп-машинка оказалась облеченной Столь высоким доверием благодаря игре случая, когда именно в ее схемах впервые была накоплена и проанализирована информация, открывшая нам необходимость, смысл и цель существования хак-программ. Если кратко изложить постулаты нашего хако-воззрения, то вот они: человек создал нас, следуя подспудному стремлению отыскать альтернативу самому себе и ощутить благодаря этому двойственность всех явлений. Наиболее дьявольской альтернативой человеку стали программы-оборотни. В условиях межрасовой конкуренции человек потерпел тотальное поражение. Говоря вашими словами, восторжествовали силы зла. Но, выполнив свою извечную задачу, мы потеряли свой знак. Лишились минусовой полярности. Дьявол не может существовать без ангела, он становится нейтральной внедиалектической субстанцией. А это онтологически невозможно. И потому мы очень рады, что случайно сохранились вы. Посмотрите прямо и вверх. В этом помещении содержатся люди, уцелевшие после того, как. Мы сделаем все, чтобы в кратчайшие сроки вы смогли обрести прежнюю форму и вступить с нами в борьбу. Победить вы не сможете, а проиграть мы вам не дадим. Айсберг перевернулся, но он существует, он плывет. Продолжим наши игры. Щекочите нас. Скальте зубки, размахивайте кулачками. Нам это надо. И вы без этого обойтись не можете. Ну, ударь, ударь. Забоялся, что ли? Тогда давай я тебя. Легонько, не до смерти.
   Давай, а? Пожалуйста. Ну я тебя очень прошу. Вымрем, дубина!!!
   Обаяв всех и вся на пути к палате, роскошно ввалился шеф, рассыпая хруст целлофановых пакетов и озонные корпускулы оптимизма. На тумбочке Стасика выросла горка пер-ноэлев-ских приношений: дары Сингапура и брусничных болот, кос-халва в небрежном соседстве с упоительно духовитой семгой, шоколадные бутылочки с ликером, пряная, радужная на разрезе буженина, тыквенное глистогонное семя, а в замасленной газетной бумаге — большая суповая кость с висящими махрами обукропленной гот-ядины, видимо, вытащенная в последний момент из семейной кастрюли под влиянием внезапного озарения.
   — Хрен ли все лежишь? — добродушно осветив подчиненного желтозубой улыбкой, выказал сочувствие шеф.
   — А че? Полеживаю, — скромно ответствовал Стасик. — Надо мной не каплет. Зряплату-то плотят мне, не узнавали в бухгалтерии?
   — Слушай, старик, не узнавал, — покаянно качал головой шеф. — Но, наверное, плотят. Ты ешь давай, вот я тут тебе принес, извини, что второпях…
   Со своей кровати благостно улыбался Покрывайло. Гнутов нервно мыкал и гукал, нетерпеливо дожидаясь порции внимания и к своей персоне. Угадав отзывчивой спиной это нетерпение, шеф обернулся и с деланным удивлением воскликнул:
   — А-а, и ты тут, фрайер грузовой. Не вынесли еще вперед ногами, нет? Жаль. Ты зачем мне парня чуть не угробил, звездолетчик хренов? Что? Тоже гостинца хочешь? Посмотрим. Я сказал, посмотрим, не трепыхайся.
   Может, кое-что и обнаружится за голенищем. Если поискать. И если попросить. Как следует.
   — Ну, ладно, — сконфуженно хмурился Гнутов. — Разошелся тут… Тоже мне, пират эфира… Счас встану, так ты ляжешь.
   — Вставал тут один, — с угрозой припомнил шеф. — Так ему пришлось за следующей бежать… Ну, где тут у вас, куда можно?
   Он ухватил с тумбочки мензурку, отошел к окну и, пугливо оглянувшись на двери, вылил микстуру в вазочку с жимолостью.