Страница:
Почему так популярны стали в последнее время разного рода обмусоливания проблемы “элиты российского общества”? Неужели мы имеем дело с запоздалым желанием всерьез разобраться в тех процессах, которые не только десятилетиями, но и столетиями находились у нас в стране за семью печатями? Увы, речь идет в большинстве случаев совсем не об этом. Речь идет о невротической болтовне, скрывающей неспособность и нежелание ответить на главный вопрос, который звучит так: “Сформировался ли в постсоветской России буржуазный класс? И если да, то что он из себя представляет?”
Любителям посмеяться над классовым подходом стоило бы навести справки за рубежом и понять, что формационный метод не только не устарел, но, по сути, пользуется теперь еще большим вниманием самых серьезных специалистов, нежели сто лет назад. Другое дело, что инструменты формационного анализа сильно изменились, как и само представление о формациях. Но теория элит, даже в ее действительном неизмусоленном виде, работает только на фоне формационного анализа, вместе с ним, а не вопреки ему. Почему же в нашей стране нет ни одной серьезной попытки провести формационный анализ современного российского общества, дать описание становящемуся буржуазному классу? Да потому, что “в доме повешенного не говорят о веревке”. Буржуазный класс России — это слепок с российской, а точнее, советской номенклатуры. Детище этой номенклатуры. Трудное детище. Трудным детям свойственно ненавидеть отцов. Им свойственно до поры до времени смеяться над ними, противопоставлять себя им. Можно говорить здесь и о фрейдистских комплексах, и о ротации элит. Но никому еще не удавалось оборвать политико-генетические связи типа тех, которыми опутан наш больной и расколотый буржуазный класс.
Номенклатура “слила” в этот класс все свои многочисленные “болячки”, предрассудки, установки, целеполагания, принципы самоидентификации. И в той же степени, в которой эта номенклатура была расколота по политико-этническому принципу, зачастую весьма условно заданному, но безусловно значимому, так и буржуазный класс оказывается в постсоветской России расколот столь же глубинно и химерически.
Не тяготея к политико-”этнической” теме, я не стану посягать на тайну сего раскола. И приму безропотно и как политическую аксиому тот парадоксальный факт, что господа Черные, например, являются чуть ли не стержневой частью “почвенно-антигусинских сил”. И что все это и впрямь является борьбой политико-этнических групп: так называемой “космополитической” и так называемой “почвенной”. Такова воля судьбы, всемогущих ведомств, логики раздела сфер влияния и финансовых линий. Примем это как данность. Тем более, что, анализируя этот раскол, вряд ли стоит предаваться патетике яростных суждений по поводу добрых и злых сил. Суждения эти — тоже в прошлом! Тоже отдают историософским и политическим нафталином.
“Все это” грубее, проще и приземленнее, но вместе с тем сложнее и острее. И главное — “все это” безусловно наличествует, “все это” прет из каждой щели новорожденного буржуазного класса. И никакой классовой солидарности ныне не существует! Отстранение Лебедя говорит здесь об очень многом. Так же, как и альянс Лебедя с Коржаковым. Уже в ближайшее время каждая из частей расколотого буржуазного сообщества начнет искать союзников вне своего класса.
Последний жест классовой солидарности — это выборы 1996 года. И то, как мы знаем, не утерпели. Дальше начнется “межстратовый беспредел”. Добавим к сказанному, что если на уровне федерального центра соотношение сил между условно “космополитическим” и условно “почвенным” сегментом примерно три к одному, то на уровне регионов это соотношение уже один к двум, а на уровне глубинки — один к десяти. Отсюда многочисленные надежды “почвенников” на то, что перенесение процесса с центра на места даст им окончательную победу. Но это пустые, бесплодные и антигосударственные мечтания. Беспочвенные надежды на “Лебедянь”.
Выводы из пристального анализа деталей формациогенеза весьма печальны. А именно: в регионах складывается особый тип буржуазного мышления, не соответствующий представлениям об “общероссийскости”. Это “регионализм сознания”, порождаемый регионализмом финансовых и в целом хозяйственных интересов. Кроме того, потенциал возможностей региональной элиты растет не так быстро. Этот потенциал не составляет и десятой доли “совокупного федерального потенциала”. Потенциал же глубинки — еще намного меньше. И тип сознания там можно назвать “локальным”. Соответственно, нет никаких оснований полагать, что буржуазия регионов и глубинки, став почвенной, останется общероссийской. По крайней мере, прогноз на ближайшие годы не сулит в этом плане ничего утешительного.
Между тем превратное понимание сути процессов формациогенеза порождает неоправданные “патриотические” надежды, что, в сущности, и приводит к тому на первый взгляд парадоксальному национал-сепаратизму, законченным выразителем, флагманом которого является генерал Лебедь.
Творцы концепции национальной модернизации с опорой на буржуазный класс, якобы постепенно смещающийся в нишу общероссийского патриотизма и национализма, — заигрались. И доигрались до Лебедя!
Уже ближайшие выборы вкупе с законами о самоуправлении сулят перераспределение власти между центром и разными уровнями периферии. Перераспределение — не компенсируемое перераспределением финансовых и иных ресурсов, и в то же время начиненное беспредельной алчностью вперемешку со всеми фантомами локального и регионального сознания. Чем это чревато, ясно для любого, кто на деле, предметно, сталкивался с природой так называемого патриотизма наших “почвенных” групп в момент, когда речь идет о дележке ресурсов, а не о пустой болтовне. Один такой “почвенник”, например, года три назад упорно и сурово рекомендовал мне освободиться от космополитических геополитических заблуждений и сменить политику в кадровом вопросе в соответствии с подобным изменением позиции. В ответ мне обещались крупные и дешевые кредиты одного “ультрапатриотического” банка. Но уже при той степени информированности, которая существовала в моей организации в 1994 году, было понятно, что этот “ультрапатриотический” банк является филиалом очень крупного европейского банка, принадлежащего одной особо проклинаемой «почвенниками» финансовой группировке.
Между тем, как говорят в народе, “таперича не то, что давеча”. В 1994 году все же не было той разорванности между почвенной риторикой и международным деловым сотрудничеством, которая характерна для нынешней ситуации. Что из этого следует? Да то, что в регионах, в глубинке будут идти со страстностью на такие типы сотрудничества с наихудшими представителями мировой финансовой олигархии, которые тысячекратно перекроют все нынешние рекорды федерального компрадорства. О национальных автономиях не стоит и говорить. К чему сыпать соль на раны? Но и самые почвенные анклавы, бравирующие своей антимосковской антикосмополитичностью, будут торговать ресурсами и населением по особо дешевым ценам и с особой охотой, превращая территории в колониальные туземные “бандустаны”.
Вот вам — подлинная суть творимого Лебедем. Вот вам душа его национал-сепаратизма. Вот вам смысл чеченофильства вкупе с ультрапочвенническим синдромом. А изящная патриотическая форма для прикрытия национал-сепаратистского содержания найдется всегда. И не одна! Хотите — евразийская. А хотите — языческо-почвенническая. В Питере, например, сторонники генерала Лебедя объясняют его тяготение к дудаевцам тем, что “чечены — это тоже этруски”. Не слабо?
Но вернемся от этрусских химер к нашей больной реальности. Напор национал-сепаратизма, предельно антагонистического к федерально-космополитической элите, должен был бы позитивно воздействовать и на внутренние идейные установки этой федерально-космополитической группы, и на ее представления о типах и формах союзничества. В самом деле, какая-то возможность отбить напор Лебедя связана для этой, находящейся у власти, за все ответственной и почти для всех враждебной группы, только с эффективным, достаточно подлинным самопреобразованием, базирующимся на переходе от либерально-космополитических хотя бы к либерально-государственническим формам самопонимания, самовыражения и действования. Одновременно с этим поиск разумного консервативно-государственного союзничества тоже должен был бы вестись лихорадочно и всерьез.
Не происходит ни того, ни другого. Федерально-космополитическая группа проявляет упорство, во многом аналогичное тому, которое проявляла буржуазия сходного типа в эпоху Февральской революции. Разница в одном. Если тогда для спасения власти та февральская группа должна была прекратить участие России в Первой мировой войне, то сейчас спасение власти и государства завязано для нынешней правящей группы на способность сохранить целостность страны путем адекватного ответа чеченским сепаратистам.
Нужно быть последним кретином для того, чтобы не понимать, в какой степени сбор налогов зависит от поведения России в Чечне. Вряд ли наша правящая группа состоит из абсолютных дегенератов. И вряд ли, коль скоро она из них не состоит целиком, ей может прийти в голову, что после “проверки на вшивость” в Чечне кто-то станет платить налоги каким-то ведомствам со сколь угодно устрашающими названиями. Если Яндарбиев безнаказанно “посылает” российскую Конституцию, то Шаймиев, пусть чуть деликатнее, пошлет туда же чубайсовские налоговые репрессии. Собираемость налогов повысилась даже после неадекватной, но все же решительной силовой акции в Чечне, начатой в 1994 году. Она понизилась после Буденновска. Повысилась после очередного проявления федеральной властью непоследовательной остаточной решимости драться за целостность государства. Упала после всех бездарностей Первомайска. И оказалась окончательно сведенной на нет в Хасавюрте.
В нынешнем своем виде все эти налоговые “чрезвычайки” в сочетании с “лебедизмом-рыбкинизмом” в Чечне фактически означают следующее. Власть хочет казаться настолько грубой и наглой, чтобы ее хотелось послать подальше. И одновременно она смеет быть настолько беспомощной, чтобы ее никто не боялся послать. Подобное сочетание делает возможным предположение о действиях власти, направленных на самоликвидацию. Однако такая конспирологическая гипотеза все же избыточно рационализирует происходящее.
Отметим в скобках, что отставка Лебедя подвела черту под рядом конспирологических построений, которые часть думающего общества воспроизводила по причине своей удаленности от реального политического процесса и своей предельной и понятной издерганности его абсурдностью, тупиковостью, абсолютной исчерпанностью. В то же время часть элитного сообщества России использовала данные построения для того, чтобы получить индульгенцию на бездействие, на уклонение от участия во влиянии на принятие решений. Суть подобной индульгенции проста и понятна. Она является конспирологической модификацией уже упомянутой выше концепции “смешного идиотизма” и вкратце сводится к следующему: “Вот некто пытается на что-то повлиять. И других подбивает. И вроде что-то там получается. Но до критического момента! А в критический момент Ельцину позвонит Клинтон (вариант — Коль, Рокфеллер или магистр мальтийского ордена), и тот все переиграет. А любители приключений окажутся там, где им и полагается быть.”
То, что Ельцин, когда речь идет о его власти, наплюет на всех и вся, и все это примут как должное, он показал в своем выступлении по поводу отстранения Лебедя. Показал он и то, что никакого отношения к Черненко не имеет. И является, в отличие от последнего, очень жестокой и масштабной “политической реальностью”. Мне никогда не было понятно, почему господин Лебедь считает, что в “берлоге” могут уживаться или не уживаться “пернатые”. В “берлоге”, натурально, живет “медведь”. И этот “медведь” в силу плохого самочувствия или других причин сколько-то времени терпел пернатые хулиганства. После чего взревел и круто продемонстрировал, чья это “берлога”. Показав заодно, что, при всей своей нездоровости и задерганности, он не перестает быть “медведем”, и что в одном его когте больше нутра и политической самости, чем во всех красивых и хорошо причесанных оперениях его заносчивого соперника. Так что насчет Черненко — это на совести совсем неадекватных людей. Равно как и по части “битья лежачих”.
3. ВЛАСТЬ И ПОЛИТИКА
Итак, Борис Ельцин подвел черту под конспирологией, приказав ей долго жить и сметя медвежьей лапой все ее изящные и оправдывающие бездействие построения. Но это вовсе не снимает вопроса о вопиющей бездарности всей стратегической государственной линии. Эта бездарность в сочетании с предельной эффективностью действий в случае, когда речь идет о защите “власти как таковой”, требует иных, неконспирологических объяснений.
Суть объяснений сводится к следующему. Ельцин и его команда выражают блеск и нищету незрелого отечественного буржуазного класса. Этот класс не строит непрерывных логически обусловленных политических комбинаций. Он мыслит вообще не политическими, а ситуационно-лоббистскими категориями. В условиях же описанного нами сегментизирования этот класс вообще не существует как таковой. Его место занимают узкие группы лоббирования. И дело не в каком-то там “регенте”. Зачем играть в поддавки? Дело в том, что группы лоббирования стали доминирующим элементом в федеральной политике. Эти группы крайне эффективны в “форс-мажорных”, критических ситуациях. Но это моментальная эффективность, сменяющаяся фактическим параличом сразу же после завершения отдельной лоббистской акции. Ситуационно-лоббистский стиль является сейчас стержнем политического поведения всего нынешнего федерального центра. Этот стиль не предполагает вообще представления о действиях, развернутых на сколь-нибудь значимом интервале времени. Речь может идти только о судорогах и заполнении промежутка между судорогами “броуновским движением”. Моментальность — первая черта стиля нынешней власти.
Вторая черта — экспансионизм. Ситуационно-лоббистская деятельность вообще не предполагает уступок, дележа, соблюдения неких правил игры за пределами конкретного “форс-мажора”. Сторонний наблюдатель может высказывать по этому поводу любые конспирологические гипотезы, подвергать это любым морализирующим оценкам, но вновь — все и сложнее, и проще.
Я уже говорил о соотношении потенциалов условно (вновь повторю, что условно!) “космополитического” и “почвенного” сегментов федеральной элиты, определяя это соотношение как “три к одному”. Что при таком соотношении делает нормальный политик? Он, в зависимости от его интеллектуального ценза, вспоминает или “Сказку о рыбаке и рыбке”, или простую поговорку “жадность фраера губит” и превращает соотношение “три к одному” в соотношение “два к двум”. Что инстинктивно и судорожно, бессознательно (крайне важно, что бессознательно!) делает ситуационный лоббист? Он стремится превратить “три к одному” в “четыре к одному”, “пять к одному” и т. д. Он не думает о том, что завтра потеряет всю власть. Он мыслит только категорией сегодня. И не отличает власть от любого другого ресурса, например, денежного. Он не понимает и не может понять специфики властного поведения.
Отсюда все суждения о необходимости “сдачи Куликова”, о “демонтаже группы Черномырдина”. Политически — это полный абсурд, тотальное самоубийство. Но политики как таковой нет. А с точки зрения лоббистских судорог такие “наезды” — высший класс, демонстрация мужества и решимости.
Та же политическая рефлексология объясняет и неадекватное поведение при выборе стратегии борьбы с Лебедем. Нормальная логика состоит в следующем. Уязвимое место Лебедя — не в том, что он обидел президента и его семью, разругался с коллегами по работе, проявил амбициозность и “закорешился с Коржаковым”. Все это “административный театр для бедных”. Действительная уязвимость Лебедя — предательство национально-государственных интересов в Хасавюрте, посягательство на целостность России. Здесь одно из двух.
Либо включены все еще действующие мобилизационные социально-психологические механизмы, и хотя бы отчасти починена мобилизационная психология, сломанная в предшествующие десятилетия. Тогда целостность государства — это ценность, возможно, даже высшая ценность. Посягнувший на высокую ценность Лебедь автоматически “опускается” вниз.
Либо продолжается размагничивание общества, девальвация в нем всего, связанного с ценностью государства. Тогда Лебедь непобедим, как непобедим любой “вневластный игрок”, играющий вместе с властью по девальвационным правилам. Вневластный игрок всегда выигрывает любые девальвационные игры. Только в случае, если власть эффективно играет по правилам ревальвации государственных ценностей, а ее оппонент ведет девальвационные игры, выигрыш власти возможен. Подчеркну, не предопределен, а возможен.
Что же мешает власти стать властью? Почему она самоубийственно клянется в верности хасавюртовским соглашениям, заявляя тем самым, что “дело Лебедя живет и побеждает”? Почему почтительно внимает какому-то Лацису, заявляющему, что “ценой отставки Лебедя не может быть изменение политики в Чечне”? Что, она не понимает смысла сказанного Лацисом? Не понимает, что, ставя власти такие условия, Лацис запрещает ей жить, диктует ей путь самоуничтожения? Кто такой Лацис? Одна из фигур условно (вновь подчеркну — условно!) космополитического сегмента федеральной элиты. Сегмента, не желающего поступаться даже частью своих позиций, рефлекторно держащегося за весь захваченный властно-идеологический ресурс. Сегмента, панически боящегося любых спасительных для него потерь и наращивающего абсолютно губительные приобретения.
Делиться в сфере идеологии, форм и методов контроля общественного сознания — это означает превращать уже описанное соотношение “три к одному” в соотношение “два к двум”!
“Зачем?” — задает себе вопрос ситуационный лоббист. И начинает пасовать перед ничего не значащим для него Лацисом, как бы поддаваясь интеллигентскому ультиматуму. Воевать в Чечне — значит давать позиции силовой элите и элите ВПК, то есть снова превращать “три к одному” в “два к двум”. Зачем, если можно мычать абы что и держать бесславную фигу в кармане? И вновь (вроде как под давлением либеральной интеллигенции) подтверждается лебедевская формулировка “хребет чеченской войне сломан”, являющаяся сознательным плагиатом знаменитого высказывания А. Н. Яковлева, этого главного специалиста по ломке разных хребтов.
Бездарная политика власти приведет к ее полному краху. Эта политика порождена комплексом неполноценности и является сублимацией этого комплекса в чистом виде. Если бы не трагичность существующей ситуации, то можно было бы любоваться чистотой эксперимента в сфере политического психоанализа. Власть понимает, что в своем нынешнем качестве она не есть власть. Она понимает, говоря образно, что она “очень слабый наездник”. И она стремится не стать сильным наездником, а… превратить лошадь — в клячу. И чем слабее власть, тем более дохлая кляча нужна ей для того, чтобы удержаться в седле. Но подобная слабость лошади является и слабостью наездника. Симбиоз доходяг станет добычей любого шакала.
Нынешняя власть может и дальше ослаблять общество. Но чем это кончится? Парадом дудаевцев в Москве? Общество, доведенное до истощения паразитирующей и, что глупее всего, отрицающей себя властью, не может сопротивляться внешним угрозам. А отсутствие такой сопротивляемости при нынешнем раскладе сил означает для монополизировавшей власть группировки не “бесконечный ужас” комфортного угасания, а очень быстрый и от этого особо “ужасный конец”. Это — а не лекции в Гарварде.
Государственно-патриотические силы в сложившейся ситуации должны занимать позицию, продиктованную не частными и ситуационными интересами, а стратегическими интересами российского государства. Они могут идти на союз с либерально-федералистским сегментом отечественной элиты только при условии выполнения этим контролирующим власть сегментом стратегических обязательств. Эти обязательства касаются трех основных вопросов.
Первый. Обеспечение экономических и социально-психологических условий для функционирования эффективной системы внешней безопасности. Что, в свою очередь, предполагает создание достаточно мощной российской армии, защищающей Россию от хотя бы минимальных внешних угроз, прежде всего от угроз потери целостности.
Второй. Обеспечение всех условий для политической стабилизации, борьбы со всеми формами сепаратизма, радикализма (как этнического, так и любого другого), разжигания гражданской войны, нагнетания губительной для государства конфликтности, подрыва дееспособности государства через его дальнейшую криминализацию. То есть — обеспечение функционирования настоящей системы внутренней безопасности.
Третий. Жизнеобеспечение граждан. Речь идет хотя бы о минимальном жизнеобеспечении. Гарантировании безопасности по части энерго- и водоснабжения, обеспечения доступными продуктами питания, доступными товарами первой необходимости. Гарантирование функционирования инфраструктуры. Гарантирование существования минимальной социокультурной и информационной среды, среды расширенного хозяйственного и социального воспроизводства.
Только при выполнении властью этих витальных условий она является властью. И в этом смысле сегодня государственно-патриотическим силам безразлично, кто выполнит эти условия. Тот, кто лучше выполнит — тот пусть и будет властью.
Причины подобного безразличия таковы.
Во-первых, сегодня невозможна и самоубийственна острая конфронтация любых федералистских (даже формально федералистских) сил. Феномен национал-сепаратизма превращает конфронтацию федералистских сил в конец российской государственности и разом обессмысливает любую борьбу за тип политического решения проблем российского общества. В самом деле, бессмысленно обсуждать вопрос о том, как будем жить, если жить придется в десятках суверенных княжеств и ханств, возникших на месте единого государства.
Во-вторых, либерально-космополитический сегмент, выполняя вышеназванные условия, являющиеся одновремено условиями его собственного властного выживания и условиями защиты государственной целостности, неизбежно превратится в государственническолиберальный или государственно-демократический. Тем самым он превратится из ситуационного партнера и стратегического противника государственно-патриотических сил (каким он является сегодня) — в стратегического союзника.
В-третьих, даже испытав такую государственническую метаморфозу, этот сегмент нашей элиты не сможет быть монополистом власти. Он обязан будет инициировать партнерские отношения и сделать их эффективными в своих же собственных интересах.
Отказ монополизировавшего власть либерально-космополитического сегмента от перечисленных мер — является по сути отречением от власти. В подобной ситуации государственно-патриотическая часть общества вправе действовать ради сохранения государственности, давая жесточайший отпор национал-сепаратизму и одновременно предотвращая распад системы власти в союзе со всеми политически вменяемыми государственно-демократическими, государственно-либеральными силами. При этом политическое действие само определит равноправие в этом союзе. Единственное, что категорически неприемлемо, это мелочная политическая торговля за место на тонущем корабле. Сейчас не время для подобной (очень, кстати, привычной и желанной нынешним околовластным лоббистам) карьерной торговли. Она должна быть с презрением отвергнута. Только стратегическое партнерство! И только исходя из существа дела, дела фактического спасения целостного Российского государства.
В завершение — о затронутых здесь формационных проблемах. Российский буржуазный класс очень сильно поврежден. Насколько неизлечимы эти повреждения — покажет ближайшее будущее. Этот класс расколот этнополитически. Он сегментизирован в системе координат “центр-глубинка”. Он пропитан жаждой собственного благополучия. В нем нет протестантского аскетизма, воли к правовому устройству жизни. Идея свободы и самоутверждения в нем не доминирует, хотя и имеет место. Привнесение в этот класс необходимых идейных макросоциальных мотиваций затруднено вялостью нашей либерально-буржуазной интеллигенции и традиционной для России предельной антигосударственностью интеллигенции “буржуазно-демократической”. Фактически этот класс в значительной степени отрицает все принципы макросоциального поведения, проявляет агрессивную антиобщественность. Вместе с тем, формационная катастрофа, обрушение данного класса в пучину множественных самоубийственных конфликтов, слишком легко может стать и катастрофой всего общества. Перед лицом таких угроз необходимы последние попытки выстраивания альянса государственнических сил в российской буржуазии с силами собственно государственными (армия, бюрократия, конструктивно ориентированная интеллигенция, прежде всего техническая).
Любителям посмеяться над классовым подходом стоило бы навести справки за рубежом и понять, что формационный метод не только не устарел, но, по сути, пользуется теперь еще большим вниманием самых серьезных специалистов, нежели сто лет назад. Другое дело, что инструменты формационного анализа сильно изменились, как и само представление о формациях. Но теория элит, даже в ее действительном неизмусоленном виде, работает только на фоне формационного анализа, вместе с ним, а не вопреки ему. Почему же в нашей стране нет ни одной серьезной попытки провести формационный анализ современного российского общества, дать описание становящемуся буржуазному классу? Да потому, что “в доме повешенного не говорят о веревке”. Буржуазный класс России — это слепок с российской, а точнее, советской номенклатуры. Детище этой номенклатуры. Трудное детище. Трудным детям свойственно ненавидеть отцов. Им свойственно до поры до времени смеяться над ними, противопоставлять себя им. Можно говорить здесь и о фрейдистских комплексах, и о ротации элит. Но никому еще не удавалось оборвать политико-генетические связи типа тех, которыми опутан наш больной и расколотый буржуазный класс.
Номенклатура “слила” в этот класс все свои многочисленные “болячки”, предрассудки, установки, целеполагания, принципы самоидентификации. И в той же степени, в которой эта номенклатура была расколота по политико-этническому принципу, зачастую весьма условно заданному, но безусловно значимому, так и буржуазный класс оказывается в постсоветской России расколот столь же глубинно и химерически.
Не тяготея к политико-”этнической” теме, я не стану посягать на тайну сего раскола. И приму безропотно и как политическую аксиому тот парадоксальный факт, что господа Черные, например, являются чуть ли не стержневой частью “почвенно-антигусинских сил”. И что все это и впрямь является борьбой политико-этнических групп: так называемой “космополитической” и так называемой “почвенной”. Такова воля судьбы, всемогущих ведомств, логики раздела сфер влияния и финансовых линий. Примем это как данность. Тем более, что, анализируя этот раскол, вряд ли стоит предаваться патетике яростных суждений по поводу добрых и злых сил. Суждения эти — тоже в прошлом! Тоже отдают историософским и политическим нафталином.
“Все это” грубее, проще и приземленнее, но вместе с тем сложнее и острее. И главное — “все это” безусловно наличествует, “все это” прет из каждой щели новорожденного буржуазного класса. И никакой классовой солидарности ныне не существует! Отстранение Лебедя говорит здесь об очень многом. Так же, как и альянс Лебедя с Коржаковым. Уже в ближайшее время каждая из частей расколотого буржуазного сообщества начнет искать союзников вне своего класса.
Последний жест классовой солидарности — это выборы 1996 года. И то, как мы знаем, не утерпели. Дальше начнется “межстратовый беспредел”. Добавим к сказанному, что если на уровне федерального центра соотношение сил между условно “космополитическим” и условно “почвенным” сегментом примерно три к одному, то на уровне регионов это соотношение уже один к двум, а на уровне глубинки — один к десяти. Отсюда многочисленные надежды “почвенников” на то, что перенесение процесса с центра на места даст им окончательную победу. Но это пустые, бесплодные и антигосударственные мечтания. Беспочвенные надежды на “Лебедянь”.
Выводы из пристального анализа деталей формациогенеза весьма печальны. А именно: в регионах складывается особый тип буржуазного мышления, не соответствующий представлениям об “общероссийскости”. Это “регионализм сознания”, порождаемый регионализмом финансовых и в целом хозяйственных интересов. Кроме того, потенциал возможностей региональной элиты растет не так быстро. Этот потенциал не составляет и десятой доли “совокупного федерального потенциала”. Потенциал же глубинки — еще намного меньше. И тип сознания там можно назвать “локальным”. Соответственно, нет никаких оснований полагать, что буржуазия регионов и глубинки, став почвенной, останется общероссийской. По крайней мере, прогноз на ближайшие годы не сулит в этом плане ничего утешительного.
Между тем превратное понимание сути процессов формациогенеза порождает неоправданные “патриотические” надежды, что, в сущности, и приводит к тому на первый взгляд парадоксальному национал-сепаратизму, законченным выразителем, флагманом которого является генерал Лебедь.
Творцы концепции национальной модернизации с опорой на буржуазный класс, якобы постепенно смещающийся в нишу общероссийского патриотизма и национализма, — заигрались. И доигрались до Лебедя!
Уже ближайшие выборы вкупе с законами о самоуправлении сулят перераспределение власти между центром и разными уровнями периферии. Перераспределение — не компенсируемое перераспределением финансовых и иных ресурсов, и в то же время начиненное беспредельной алчностью вперемешку со всеми фантомами локального и регионального сознания. Чем это чревато, ясно для любого, кто на деле, предметно, сталкивался с природой так называемого патриотизма наших “почвенных” групп в момент, когда речь идет о дележке ресурсов, а не о пустой болтовне. Один такой “почвенник”, например, года три назад упорно и сурово рекомендовал мне освободиться от космополитических геополитических заблуждений и сменить политику в кадровом вопросе в соответствии с подобным изменением позиции. В ответ мне обещались крупные и дешевые кредиты одного “ультрапатриотического” банка. Но уже при той степени информированности, которая существовала в моей организации в 1994 году, было понятно, что этот “ультрапатриотический” банк является филиалом очень крупного европейского банка, принадлежащего одной особо проклинаемой «почвенниками» финансовой группировке.
Между тем, как говорят в народе, “таперича не то, что давеча”. В 1994 году все же не было той разорванности между почвенной риторикой и международным деловым сотрудничеством, которая характерна для нынешней ситуации. Что из этого следует? Да то, что в регионах, в глубинке будут идти со страстностью на такие типы сотрудничества с наихудшими представителями мировой финансовой олигархии, которые тысячекратно перекроют все нынешние рекорды федерального компрадорства. О национальных автономиях не стоит и говорить. К чему сыпать соль на раны? Но и самые почвенные анклавы, бравирующие своей антимосковской антикосмополитичностью, будут торговать ресурсами и населением по особо дешевым ценам и с особой охотой, превращая территории в колониальные туземные “бандустаны”.
Вот вам — подлинная суть творимого Лебедем. Вот вам душа его национал-сепаратизма. Вот вам смысл чеченофильства вкупе с ультрапочвенническим синдромом. А изящная патриотическая форма для прикрытия национал-сепаратистского содержания найдется всегда. И не одна! Хотите — евразийская. А хотите — языческо-почвенническая. В Питере, например, сторонники генерала Лебедя объясняют его тяготение к дудаевцам тем, что “чечены — это тоже этруски”. Не слабо?
Но вернемся от этрусских химер к нашей больной реальности. Напор национал-сепаратизма, предельно антагонистического к федерально-космополитической элите, должен был бы позитивно воздействовать и на внутренние идейные установки этой федерально-космополитической группы, и на ее представления о типах и формах союзничества. В самом деле, какая-то возможность отбить напор Лебедя связана для этой, находящейся у власти, за все ответственной и почти для всех враждебной группы, только с эффективным, достаточно подлинным самопреобразованием, базирующимся на переходе от либерально-космополитических хотя бы к либерально-государственническим формам самопонимания, самовыражения и действования. Одновременно с этим поиск разумного консервативно-государственного союзничества тоже должен был бы вестись лихорадочно и всерьез.
Не происходит ни того, ни другого. Федерально-космополитическая группа проявляет упорство, во многом аналогичное тому, которое проявляла буржуазия сходного типа в эпоху Февральской революции. Разница в одном. Если тогда для спасения власти та февральская группа должна была прекратить участие России в Первой мировой войне, то сейчас спасение власти и государства завязано для нынешней правящей группы на способность сохранить целостность страны путем адекватного ответа чеченским сепаратистам.
Нужно быть последним кретином для того, чтобы не понимать, в какой степени сбор налогов зависит от поведения России в Чечне. Вряд ли наша правящая группа состоит из абсолютных дегенератов. И вряд ли, коль скоро она из них не состоит целиком, ей может прийти в голову, что после “проверки на вшивость” в Чечне кто-то станет платить налоги каким-то ведомствам со сколь угодно устрашающими названиями. Если Яндарбиев безнаказанно “посылает” российскую Конституцию, то Шаймиев, пусть чуть деликатнее, пошлет туда же чубайсовские налоговые репрессии. Собираемость налогов повысилась даже после неадекватной, но все же решительной силовой акции в Чечне, начатой в 1994 году. Она понизилась после Буденновска. Повысилась после очередного проявления федеральной властью непоследовательной остаточной решимости драться за целостность государства. Упала после всех бездарностей Первомайска. И оказалась окончательно сведенной на нет в Хасавюрте.
В нынешнем своем виде все эти налоговые “чрезвычайки” в сочетании с “лебедизмом-рыбкинизмом” в Чечне фактически означают следующее. Власть хочет казаться настолько грубой и наглой, чтобы ее хотелось послать подальше. И одновременно она смеет быть настолько беспомощной, чтобы ее никто не боялся послать. Подобное сочетание делает возможным предположение о действиях власти, направленных на самоликвидацию. Однако такая конспирологическая гипотеза все же избыточно рационализирует происходящее.
Отметим в скобках, что отставка Лебедя подвела черту под рядом конспирологических построений, которые часть думающего общества воспроизводила по причине своей удаленности от реального политического процесса и своей предельной и понятной издерганности его абсурдностью, тупиковостью, абсолютной исчерпанностью. В то же время часть элитного сообщества России использовала данные построения для того, чтобы получить индульгенцию на бездействие, на уклонение от участия во влиянии на принятие решений. Суть подобной индульгенции проста и понятна. Она является конспирологической модификацией уже упомянутой выше концепции “смешного идиотизма” и вкратце сводится к следующему: “Вот некто пытается на что-то повлиять. И других подбивает. И вроде что-то там получается. Но до критического момента! А в критический момент Ельцину позвонит Клинтон (вариант — Коль, Рокфеллер или магистр мальтийского ордена), и тот все переиграет. А любители приключений окажутся там, где им и полагается быть.”
То, что Ельцин, когда речь идет о его власти, наплюет на всех и вся, и все это примут как должное, он показал в своем выступлении по поводу отстранения Лебедя. Показал он и то, что никакого отношения к Черненко не имеет. И является, в отличие от последнего, очень жестокой и масштабной “политической реальностью”. Мне никогда не было понятно, почему господин Лебедь считает, что в “берлоге” могут уживаться или не уживаться “пернатые”. В “берлоге”, натурально, живет “медведь”. И этот “медведь” в силу плохого самочувствия или других причин сколько-то времени терпел пернатые хулиганства. После чего взревел и круто продемонстрировал, чья это “берлога”. Показав заодно, что, при всей своей нездоровости и задерганности, он не перестает быть “медведем”, и что в одном его когте больше нутра и политической самости, чем во всех красивых и хорошо причесанных оперениях его заносчивого соперника. Так что насчет Черненко — это на совести совсем неадекватных людей. Равно как и по части “битья лежачих”.
3. ВЛАСТЬ И ПОЛИТИКА
Итак, Борис Ельцин подвел черту под конспирологией, приказав ей долго жить и сметя медвежьей лапой все ее изящные и оправдывающие бездействие построения. Но это вовсе не снимает вопроса о вопиющей бездарности всей стратегической государственной линии. Эта бездарность в сочетании с предельной эффективностью действий в случае, когда речь идет о защите “власти как таковой”, требует иных, неконспирологических объяснений.
Суть объяснений сводится к следующему. Ельцин и его команда выражают блеск и нищету незрелого отечественного буржуазного класса. Этот класс не строит непрерывных логически обусловленных политических комбинаций. Он мыслит вообще не политическими, а ситуационно-лоббистскими категориями. В условиях же описанного нами сегментизирования этот класс вообще не существует как таковой. Его место занимают узкие группы лоббирования. И дело не в каком-то там “регенте”. Зачем играть в поддавки? Дело в том, что группы лоббирования стали доминирующим элементом в федеральной политике. Эти группы крайне эффективны в “форс-мажорных”, критических ситуациях. Но это моментальная эффективность, сменяющаяся фактическим параличом сразу же после завершения отдельной лоббистской акции. Ситуационно-лоббистский стиль является сейчас стержнем политического поведения всего нынешнего федерального центра. Этот стиль не предполагает вообще представления о действиях, развернутых на сколь-нибудь значимом интервале времени. Речь может идти только о судорогах и заполнении промежутка между судорогами “броуновским движением”. Моментальность — первая черта стиля нынешней власти.
Вторая черта — экспансионизм. Ситуационно-лоббистская деятельность вообще не предполагает уступок, дележа, соблюдения неких правил игры за пределами конкретного “форс-мажора”. Сторонний наблюдатель может высказывать по этому поводу любые конспирологические гипотезы, подвергать это любым морализирующим оценкам, но вновь — все и сложнее, и проще.
Я уже говорил о соотношении потенциалов условно (вновь повторю, что условно!) “космополитического” и “почвенного” сегментов федеральной элиты, определяя это соотношение как “три к одному”. Что при таком соотношении делает нормальный политик? Он, в зависимости от его интеллектуального ценза, вспоминает или “Сказку о рыбаке и рыбке”, или простую поговорку “жадность фраера губит” и превращает соотношение “три к одному” в соотношение “два к двум”. Что инстинктивно и судорожно, бессознательно (крайне важно, что бессознательно!) делает ситуационный лоббист? Он стремится превратить “три к одному” в “четыре к одному”, “пять к одному” и т. д. Он не думает о том, что завтра потеряет всю власть. Он мыслит только категорией сегодня. И не отличает власть от любого другого ресурса, например, денежного. Он не понимает и не может понять специфики властного поведения.
Отсюда все суждения о необходимости “сдачи Куликова”, о “демонтаже группы Черномырдина”. Политически — это полный абсурд, тотальное самоубийство. Но политики как таковой нет. А с точки зрения лоббистских судорог такие “наезды” — высший класс, демонстрация мужества и решимости.
Та же политическая рефлексология объясняет и неадекватное поведение при выборе стратегии борьбы с Лебедем. Нормальная логика состоит в следующем. Уязвимое место Лебедя — не в том, что он обидел президента и его семью, разругался с коллегами по работе, проявил амбициозность и “закорешился с Коржаковым”. Все это “административный театр для бедных”. Действительная уязвимость Лебедя — предательство национально-государственных интересов в Хасавюрте, посягательство на целостность России. Здесь одно из двух.
Либо включены все еще действующие мобилизационные социально-психологические механизмы, и хотя бы отчасти починена мобилизационная психология, сломанная в предшествующие десятилетия. Тогда целостность государства — это ценность, возможно, даже высшая ценность. Посягнувший на высокую ценность Лебедь автоматически “опускается” вниз.
Либо продолжается размагничивание общества, девальвация в нем всего, связанного с ценностью государства. Тогда Лебедь непобедим, как непобедим любой “вневластный игрок”, играющий вместе с властью по девальвационным правилам. Вневластный игрок всегда выигрывает любые девальвационные игры. Только в случае, если власть эффективно играет по правилам ревальвации государственных ценностей, а ее оппонент ведет девальвационные игры, выигрыш власти возможен. Подчеркну, не предопределен, а возможен.
Что же мешает власти стать властью? Почему она самоубийственно клянется в верности хасавюртовским соглашениям, заявляя тем самым, что “дело Лебедя живет и побеждает”? Почему почтительно внимает какому-то Лацису, заявляющему, что “ценой отставки Лебедя не может быть изменение политики в Чечне”? Что, она не понимает смысла сказанного Лацисом? Не понимает, что, ставя власти такие условия, Лацис запрещает ей жить, диктует ей путь самоуничтожения? Кто такой Лацис? Одна из фигур условно (вновь подчеркну — условно!) космополитического сегмента федеральной элиты. Сегмента, не желающего поступаться даже частью своих позиций, рефлекторно держащегося за весь захваченный властно-идеологический ресурс. Сегмента, панически боящегося любых спасительных для него потерь и наращивающего абсолютно губительные приобретения.
Делиться в сфере идеологии, форм и методов контроля общественного сознания — это означает превращать уже описанное соотношение “три к одному” в соотношение “два к двум”!
“Зачем?” — задает себе вопрос ситуационный лоббист. И начинает пасовать перед ничего не значащим для него Лацисом, как бы поддаваясь интеллигентскому ультиматуму. Воевать в Чечне — значит давать позиции силовой элите и элите ВПК, то есть снова превращать “три к одному” в “два к двум”. Зачем, если можно мычать абы что и держать бесславную фигу в кармане? И вновь (вроде как под давлением либеральной интеллигенции) подтверждается лебедевская формулировка “хребет чеченской войне сломан”, являющаяся сознательным плагиатом знаменитого высказывания А. Н. Яковлева, этого главного специалиста по ломке разных хребтов.
Бездарная политика власти приведет к ее полному краху. Эта политика порождена комплексом неполноценности и является сублимацией этого комплекса в чистом виде. Если бы не трагичность существующей ситуации, то можно было бы любоваться чистотой эксперимента в сфере политического психоанализа. Власть понимает, что в своем нынешнем качестве она не есть власть. Она понимает, говоря образно, что она “очень слабый наездник”. И она стремится не стать сильным наездником, а… превратить лошадь — в клячу. И чем слабее власть, тем более дохлая кляча нужна ей для того, чтобы удержаться в седле. Но подобная слабость лошади является и слабостью наездника. Симбиоз доходяг станет добычей любого шакала.
Нынешняя власть может и дальше ослаблять общество. Но чем это кончится? Парадом дудаевцев в Москве? Общество, доведенное до истощения паразитирующей и, что глупее всего, отрицающей себя властью, не может сопротивляться внешним угрозам. А отсутствие такой сопротивляемости при нынешнем раскладе сил означает для монополизировавшей власть группировки не “бесконечный ужас” комфортного угасания, а очень быстрый и от этого особо “ужасный конец”. Это — а не лекции в Гарварде.
Государственно-патриотические силы в сложившейся ситуации должны занимать позицию, продиктованную не частными и ситуационными интересами, а стратегическими интересами российского государства. Они могут идти на союз с либерально-федералистским сегментом отечественной элиты только при условии выполнения этим контролирующим власть сегментом стратегических обязательств. Эти обязательства касаются трех основных вопросов.
Первый. Обеспечение экономических и социально-психологических условий для функционирования эффективной системы внешней безопасности. Что, в свою очередь, предполагает создание достаточно мощной российской армии, защищающей Россию от хотя бы минимальных внешних угроз, прежде всего от угроз потери целостности.
Второй. Обеспечение всех условий для политической стабилизации, борьбы со всеми формами сепаратизма, радикализма (как этнического, так и любого другого), разжигания гражданской войны, нагнетания губительной для государства конфликтности, подрыва дееспособности государства через его дальнейшую криминализацию. То есть — обеспечение функционирования настоящей системы внутренней безопасности.
Третий. Жизнеобеспечение граждан. Речь идет хотя бы о минимальном жизнеобеспечении. Гарантировании безопасности по части энерго- и водоснабжения, обеспечения доступными продуктами питания, доступными товарами первой необходимости. Гарантирование функционирования инфраструктуры. Гарантирование существования минимальной социокультурной и информационной среды, среды расширенного хозяйственного и социального воспроизводства.
Только при выполнении властью этих витальных условий она является властью. И в этом смысле сегодня государственно-патриотическим силам безразлично, кто выполнит эти условия. Тот, кто лучше выполнит — тот пусть и будет властью.
Причины подобного безразличия таковы.
Во-первых, сегодня невозможна и самоубийственна острая конфронтация любых федералистских (даже формально федералистских) сил. Феномен национал-сепаратизма превращает конфронтацию федералистских сил в конец российской государственности и разом обессмысливает любую борьбу за тип политического решения проблем российского общества. В самом деле, бессмысленно обсуждать вопрос о том, как будем жить, если жить придется в десятках суверенных княжеств и ханств, возникших на месте единого государства.
Во-вторых, либерально-космополитический сегмент, выполняя вышеназванные условия, являющиеся одновремено условиями его собственного властного выживания и условиями защиты государственной целостности, неизбежно превратится в государственническолиберальный или государственно-демократический. Тем самым он превратится из ситуационного партнера и стратегического противника государственно-патриотических сил (каким он является сегодня) — в стратегического союзника.
В-третьих, даже испытав такую государственническую метаморфозу, этот сегмент нашей элиты не сможет быть монополистом власти. Он обязан будет инициировать партнерские отношения и сделать их эффективными в своих же собственных интересах.
Отказ монополизировавшего власть либерально-космополитического сегмента от перечисленных мер — является по сути отречением от власти. В подобной ситуации государственно-патриотическая часть общества вправе действовать ради сохранения государственности, давая жесточайший отпор национал-сепаратизму и одновременно предотвращая распад системы власти в союзе со всеми политически вменяемыми государственно-демократическими, государственно-либеральными силами. При этом политическое действие само определит равноправие в этом союзе. Единственное, что категорически неприемлемо, это мелочная политическая торговля за место на тонущем корабле. Сейчас не время для подобной (очень, кстати, привычной и желанной нынешним околовластным лоббистам) карьерной торговли. Она должна быть с презрением отвергнута. Только стратегическое партнерство! И только исходя из существа дела, дела фактического спасения целостного Российского государства.
В завершение — о затронутых здесь формационных проблемах. Российский буржуазный класс очень сильно поврежден. Насколько неизлечимы эти повреждения — покажет ближайшее будущее. Этот класс расколот этнополитически. Он сегментизирован в системе координат “центр-глубинка”. Он пропитан жаждой собственного благополучия. В нем нет протестантского аскетизма, воли к правовому устройству жизни. Идея свободы и самоутверждения в нем не доминирует, хотя и имеет место. Привнесение в этот класс необходимых идейных макросоциальных мотиваций затруднено вялостью нашей либерально-буржуазной интеллигенции и традиционной для России предельной антигосударственностью интеллигенции “буржуазно-демократической”. Фактически этот класс в значительной степени отрицает все принципы макросоциального поведения, проявляет агрессивную антиобщественность. Вместе с тем, формационная катастрофа, обрушение данного класса в пучину множественных самоубийственных конфликтов, слишком легко может стать и катастрофой всего общества. Перед лицом таких угроз необходимы последние попытки выстраивания альянса государственнических сил в российской буржуазии с силами собственно государственными (армия, бюрократия, конструктивно ориентированная интеллигенция, прежде всего техническая).