Зайцев Михаил. Час крысы

   Павел лежал на сотканной из веревок циновке. Китаец сидел на точно такой же циновке, только сложенной вчетверо. Желтый сидел лицом к белому, спиной к черным.
   Китаец протянул Павлу помятую, пластмассовую бутыль, сказал по-английски:
   — Пей.
   Руки слушались плохо. Пальцы вцепились в бутыль и едва ее удержали. Шея приподняла голову, чуть теплая вода пролилась струйкой на подбородок, губы поймали пластмассовое горлышко, часто заработал кадык. Павел глотал с жадностью глубоководной рыбы, оказавшейся в луже.
   — Вкусно? — спросил китаец, и его тонкие губы скривила мимолетная ухмылка.
   — Спасибо, — поблагодарил на шипящем языке туманного Альбиона Павел. Поднатужился, сел. Протянул пустую бутыль китайцу. Бегло себя осмотрел — джинсы и ботинки на месте, все застегнуто, зашнуровано, — мазнул взглядом по узкоглазому лицу и опустил глаза. Узор из крыс, словно магнит, притягивал взгляд.
   — Европейцы отождествляют крыс с помойкой, — китаец говорил по-английски неторопливо, четко и внятно, выговаривая слова, как отличник языковых курсов. — На Востоке крыс уважают. Когда Будда читал первую проповедь, первой его послушать прибежала крыса. Если я не ошибаюсь. Я скверно разбираюсь в буддизме. Я не религиозен, — и его губы снова сломала улыбка-ухмылка.
   — Откуда вы? — спросил Павел, поднимая глаза, отчего-то стесняясь смотреть на магнит-татуировку.
   — Из Гонконга.
   — Я хотел узнать, как вы появились здесь? Когда?
   — Понял, — китаец кивнул. — Вы меня не заметили, когда вас привели. Я стоял слева, вместе с другими, а у вас левый глаз не открывался. — Мозг Павла переводил его "ю" именно как «вы». Интонации собеседников превращали панибратское «ты» в уважительное «вы». — Я стоял слева, совсем слева и наблюдал за вашей техникой. Я здесь давно. Скоро исполнится два года, как я здесь, в тюрьме. Местные меня уважают. Я им выгоден. Я редко сам вмешиваюсь в их дела. Но, если я вмешиваюсь, мне не отказывают. Боятся. Я просил оставить вас мне. Они не отказали.
   — Зачем я вам? — Павел напрягся внутренне.
   — Мне интересно. Впервые за два года. Я специалист циньна. Я видел многих бойцов. Но я не видел такой, как у вас, техники. Вы плохой боец. Малоумелый. Но вам показывали интересную технику. Сквозь вашу неумелость я это увидел. Мне стало интересно.
   — Как вы сказали? Цуль... ци...
   — Циньна. Китайское искусство болевых захватов. Боевое искусство боли и смерти. Искусство выворачивания костей, разделения мышц, перекрытия дыхания и вен, воздействия на точки жизни. А как называется ваша техника?
   — Саваж. Вы правы — я никудышный саважист. Я знаю всего одно движение из саважа. Мальчишкой разучил. Я из Советского Союза. Я матрос с судна «Академик Келдыш». Мы с друзьями...
   — Не нужно, — перебил китаец. — Мне неинтересно, откуда вы и как оказались в тюрьме. Расскажите, кто и как вас учил техникам боя. И про ваш стиль, пожалуйста, поподробнее.
   — Можно я чуть попозже вам все расскажу? Все, что вас интересует.
   Китаец кивнул, щелкнул пальцами. Вроде бы черные под солнцем тусовались сами по себе, не прислушиваясь к беседующим в тени белому и желтому, однако как только щелкнули, тихо щелкнули, пальцы узкоглазого, так сразу один из черных прибежал в тень, точно вышколенный халдей из другого кабака.
   Китаец, не глядя на подбежавшего, бросил короткую фразу на местном наречии тоном императора, снизошедшего до приказа рабу, и раб убежал. Очевидно, выполнять приказание.
   — Я понимаю, — сказал китаец, обращаясь в Павлу, — вы еще слишком плохо себя чувствуете, чтобы как следует удовлетворить мое любопытство. Я вас не тороплю. Скоро вам принесут еще воды и фруктов. — Китаец поднялся с циновки. — Отдыхайте. Не бойтесь, никто вас не тронет, — он собрался уходить.
   — Постойте, а как вас зовут? Как мне к вам обращаться?
   — Крыса. Зовите меня Крысой.

5. Первые дни в тюрьме

   День Павел отлеживался. На ночь Крыса взял его в свою камеру. Кроме китайца и русского, в камере больше никто не ночевал, топчаны-нары пустовали, хотя в большинстве других камер зэкам приходилось спать на полу вповалку, как говорится, — и в тесноте, и в обиде.
   На второй день Павел рассказал Крысе историю своего знакомства с боевой системой саваж. Китаец слушал внимательно, переспрашивал часто, просил русского показывать атакующие движения старофранцузских бродяг, пробовал повторять их, и, наконец, у Крысы все получилось. То есть — у него сразу получился идеально правильный наскок, но Мастер на то и Мастер, чтобы добиваться не просто идеальной, а мастерской правильности.
   У Мастера получился наскок гораздо более сильный, быстрый и резкий, чем у того человека, который показывал Павлу это движение, и китаец наконец-то улыбнулся удовлетворенно. Улыбнулся как ребенок, получивший желанный подарок. Оживился, разговорился. Сказал, что особому статусу в островной африканской тюрьме всецело обязан искусству циньна. За что его упекли в тюрьму, Крыса не сказал, а Павел благоразумно не спросил. Всякий русский сызмальства знает — вопрос «за что» не подлежит обсуждению на тюремных нарах. Китаец красочно описал, как появился впервые в тюремном дворе и, подобно Павлу, ответил насилием на агрессию. Изувечил по меньшей мере дюжину блатных. Многие из изувеченных вскоре скончались, их выбросили на корм рыбам. К трупам охрана здесь относится как к параше, как к неизбежным отходам бытия, и за кровавые разборки здешних зэков не наказывают, скорее наоборот — охранников на втором ярусе-галерее развлекают зрелища разборок.
   В истории наказаний имел место прецедент, когда в гуманном СССР построили спецзону для опущенных. И, оказавшись на той зоне, бывшие низы тюремной иерархии сразу же выстроили полное подобие той самой иерархической пирамиды, от которой их должна была спасать спецзона. Также и здесь — дюжину авторитетов Крыса поломал, обороняясь, и авторитетные места тут же заняли блатные мастью пожиже прежних. Блатные нувориши предпочли стерпеть присутствие желтого костолома, мстить ему не стали. Таким образом Крыса сделал первый шажок к особому статусу.
   Второй семимильный шаг он сделал после того, как рядовые охранники поведали высоким чинам администрации о появлении в тюремной иерархии экзотического бойца-костолома, на которого, к немалому расстройству скучающих вертухаев, более никто не решается наезжать. Высокие чины коротали время на острове, в том числе и за просмотром фильмов по видео. А после успеха в середине 80-х кинофильма «Кровавый спорт» на видео и киноэкранах в ту пору вовсю эксплуатировалась тема смертельных боев на продажном ринге. И нет ничего оригинального в том, что тюремные администраторы решили организовать забаву, подобную киношной.
   Поначалу спарринг-партнеров для китайца выбирали из вновь прибывавших арестантов. Отобранного «счастливчика» вели, минуя тюремный двор, в административный дворик, куда приводили и китайца. «Счастливчику» обещали послабление режима, если он убьет китайца, а некоторым легковерам так вообще сулили свободу. Крысе ничего не обещали и не сулили. Мудрый китаец калечил «счастливчиков» не сразу, устраивал шоу, но побеждал всегда, и вскоре на спарринг-партнеров Крысы перестали делать ставки даже самые глупые зрители. И тогда устроители боев стали рекрутировать соперников для искусного китайца из числа крутых отморозков в портовых притонах, которым не только сулили деньги, но и выдавали аванс. Заработал вполне серьезный тотализатор. Китаец сменил тактику — отборных бойцов убивал максимально быстро, в считанные секунды. Поглазеть на побоище, сделать ставки — на количество секунд, которое продержится соперник узкоглазого, — приплывали на остров представители местного бизнеса и политической элиты. А умный китаец выторговывал доппаек для себя и дополнительную хавку для зэков-авторитетов в качестве гонорара за выигранные бои.
   — Я существую здесь настолько нормально, насколько это возможно здесь, — сказал Крыса и добавил: — Пока. — Китаец прикрыл глаза и помолчал. И еще добавил: — Пока у них еще остается надежда, что однажды найдется тот, кто меня одолеет, — он открыл щелочки глаз, внимательно поглядел на Павла. — Понимаешь?
   Русский кивнул в ответ. Их общение, как и в первый раз, происходило в тени, которой чурались чернокожие заключенные. Только на сей раз циновка русского была тоже сложена вчетверо, так, чтобы на ней было удобно сидеть.
   — Скоро у них не останется надежды, — констатировал китаец, пристально глядя в лицо Павлу, — но я подарю им новую. Я буду тренировать тебя, русский. Я скажу об этом, и тебя станут лучше кормить. Пока ты ешь мой хлеб, пьешь мою воду, но затраты окупятся. Ты заменишь меня на ринге, русский. Хорошо я придумал?
   — Не знаю... — смутился Павел. — Я надеюсь, что меня со дня на день заберут отсюда наши, я...
   — И твоя надежда умрет вскоре, — перебил китаец. — У тебя нет выбора, русский. Если я перестану быть твоим покровителем, черные убьют тебя, белый. Не бойся, русский. Тебе будет просто учиться. Вокруг много черных, на которых можно отрабатывать технику. Тебе будет позволено ломать второсортных черных без всякой к ним жалости. Первосортным это даже нравится. Тем более, это позабавит охрану.
   — Нет! — Павла передернуло, едва он представил этот учебный процесс. — Нет, если бы я и согласился, если в у меня не было выхода, я бы все равно не смог. Это ведь садизм какой-то, фашизм. Я бы не смог ради...
   — Ты бы не смог, — вновь перебил китаец. — Согласен, ты, нынешний, не сможешь ломать беззащитным кости, рвать им мышцы и пережимать вены. Для того чтобы выучиться, тебе придется убить себя нынешнего. Как принято говорить у вас, у белых: нужно продать душу. Тебе есть ради чего продавать душу? Подумай. Это должна быть ЦЕЛЬ. Просто выжить — это не ЦЕЛЬ. Найди другую ЦЕЛЬ, ради которой стоит выжить. Которая стоит души. Думай.
   Китаец поднялся с циновки и ушел. Оставил русского одного. Оставил думать. Одинокий белый отщепенец, и правда, пытался придумать цель, достойную того, чтобы сделаться циничным учеником-костоломом. Однако безуспешно пытался.
   Вечером этого же дня охранники со второго яруса-галереи приказали «козлам» загнать всех, кроме белого, в камеры. А белому было приказано на ужасном, еле понятном английском, подойти к той памятной решетке, что отделяла тюремный двор-загон от остального мира.
   Вечером в форт-тюрьму прибыл сотрудник Советского консульства.
   Администрация устроила встречу сотрудника и узника в тесной комнатушке с окном без стекла. За проемом окна огненно-красное солнце окуналось в безбрежные зеленые воды. Из окна дуло свежестью. Продувало комнатушку, где на каменном полу стояли стол, два стула и два охранника. Стулья разделяла фанерная столешница. Один охранник встал у окна, другой остался возле двери. Оба держали уродливые карабины наперевес. За столом сидел коротко стриженный, спортивной конституции солидный мужчина, одетый в белоснежную рубашку, при галстуке, в угольно-черных брюках и штиблетах. На столе лежал строгий черный кейс. Мужчина сидел спиной к окну, Павел присел напротив. Лицо сотрудника консульства походило на маску, глаза напоминали льдинки, и голос у него оказался под стать — голос робота, лишенного всяких эмоций.
   — Меня зовут Сергеем Сергеевичем, — представился робот-соотечественник, открывая кейс. — Ознакомьтесь, Лыков. — На стол перед Павлом легли бумажные листки, испачканные линиями рукописных текстов. — Ознакомьтесь с показаниями ваших сослуживцев. Читайте.
   Павел придвинул поближе первый попавшийся под руку листок. Естественно, читать не хотелось. Хотелось душевного разговора с русским человеком, однако роботоподобный земляк к таковому разговору не располагал.
   Павел опустил голову и узнал почерк Ситникова. Именно этим почерком было написано множество записок, которые школьник Леха перебрасывал через ряды парт другу Пашке.
   Павел пробежал глазами по строчкам и в недоумении разинул рот. Павла передернуло, он щелкнул челюстью, стиснул кулаки, выпрямил спину и, гордо расправив плечи, заявил человеку напротив:
   — Это подлог!
   Павел отодвинул кулаком листок со знакомым почерком. Заметил, как нехорошо смотрит на его кулаки охранник у окна, и заставил себя разжать пальцы.
   — Спокойнее, Лыков, — Сергей Сергеич остался невозмутим. — Перед вами ксерокопии показаний, собственноручно написанных вашими сослуживцами. Согласно показаниям, вы затеяли драку в злачном заведении, куда уговорили зайти компанию сослуживцев. В показаниях старшего помощника капитана, Самсонова Анатолия Михайловича, записано: «Вынудил зайти». Вы затеяли драку и с особой жестокостью убили племянника мэра этого города. Между прочим, города — побратима Новороссийска. Хорошо еще, что не сына мэра. Обычно племянник и сынок вместе таскаются по кабакам... — вдруг, совершенно внезапно, сухая речь земляка размякла. Да и сам Сергей Сергеич вдруг весь размяк. Плечи опустил, уперся в столешницу локтями, узел галстука ослабил. И лицо перестало быть маской, морщинки на лице обозначились. И лед в зрачках растаял. — Ты крепко влип, парень. Дружки твои сдали тебя за милую душу со всеми потрохами. Михалыч, ваш старпом, тебя, парень, вообще закопал. Вообще тебя похоронил. Ты почитай, почитай, что он пишет. Не хочешь? Ну, так я тебе перескажу. Он пишет, что давненько подозревал матроса Лыкова в употреблении наркотиков.
   — Что?!.
   — То, дорогой, то самое. Навет называется, навет чистой воды. Он пишет, что ты сдернул с судна, и вся компания побежала тебя, дорогой, догонять. Только в центре города тебя, дорогой ты мой, догнали. Чтоб тебя, наркомана-истерика, успокоить, согласились, он пишет, зайти в кабак, где...
   — Глупость! Как бы я смог сбежать с корабля?! Тем более, добежать до центра! Все было совсем по-другому!
   — Как? Как все было, парень? Колись, дорогой. Я-то как раз тебе друг. Я — твой последний друг, парень. Я-то как раз мечтаю эту суку, Михалыча вашего, прищучить. И корысти ради, чтоб в моем личном «Деле» запись соответствующая появилась о раскрытии преступника, и вообще, за державу обидно. Я-то догадываюсь, как все у вас было, что и почему вышло, но мне нужны твои письменные показания. В том числе и для того, чтоб тебе, парень, помочь. Напишешь все откровенно, и я тебя отсюда вытащу, обещаю. Через два, максимум, три дня улетишь на Родину.
   — Улечу? Почему — улечу?
   — Потому что «Академик Келдыш» отчалил согласно графику вместе со всей компанией тебя продавших.
   — Отчалил... — Павел смял щеку пятерней, взъерошил волосы, вздохнул надрывно. Его душила обида. — Отчалил... Сергей Сергеевич, вы из КГБ?
   — Ха!.. — усмехнулся земляк. — Официально я занимаюсь в этой долбаной Африке юридическим крючкотворством. — Сергей Сергеич мотнул головой, указав подбородком на охранника за спиной Павла. — Гориллы по-русски ни бум-бум, и все же не стоит лишнего языком трепать, согласен?
   — Понятно, — согласился Павел. В душе его, в душе, которую так недавно зэк-китаец собирался купить, зарождалась надежда. Та самая надежда, которой китаец предрекал скорую кончину.
   — Давай-ка, парень, я с ходу, прямо сейчас, начну тебе помогать собраться с мыслями. Я буду тебе говорить, что и как у вас было, по моему мнению, а ты вноси коррективы, исходя из фактов. Давай?
   — Давайте.
   — Михалыч попросил вас пособить. Просил вынести с борта... Хм-м... Скажем, ящик. Что-то тяжелое. Я прав? Вы нужны были в качестве грузчиков?
   — Да. Мы тащили коробку. Тяжелую и картонную, заклеенную скотчем.
   — О'кей. Вы перли коробку по закоулкам порта в обход таможни и всего такого прочего. Так?
   — Михалыч сказал, что в коробке банки с икрой.
   — Ха!... А вы, ха, ему и поверили на слово.
   — Да, поверили...
   — О'кей! По лабиринтам порта, в обход кордонов вас вел проводник?
   — Ага. Негр. Сейчас... Вспомнил! Михалыч называл его Кулумбой. Да, точно. Его звали Кулумба.
   — Хай будет Кулумба. Не суть важно пока. Пока в общем и целом разбираем ситуацию. Старпом с ним расплатился? С Кулумбой?
   — Когда он нас вывел? Нет. Кулумба остался ждать. Он должен был провести нас и обратно. Он вывел нас к автомашине — микроавтобусу. Мы загрузили коробку и поехали.
   — Ясно. Машина довезла вас до... Неважно. Скажем, до некой постройки, и вы внесли ящик вовнутрь. Внесли, и Михалыч выставил вас за дверь.
   — Откуда вы знаете?
   — Ха!... Опыт, дорогой. Опыт у меня, ха, богатый. Скажи-ка, почему микроавтобус уехал? Отчего бы ему не отвезти вас обратно до Кулумбы? Было бы логично, не находишь?
   — Михалыч тоже удивился и рассердился немного, когда вышел, а тачки нету. Обругал негра-шофера, назвал раздолбаем и успокоился. Ничего, сказал, прогуляемся чуть и поймаем такси.
   — Старпом вышел довольный?
   — Да, очень. Сиял, как маковый цвет. Я запомнил, он вышел и сказал: «Дело сделано, аллес зер гут!»
   — Ясно. Он получил бабки за... ха! За икру. Старпом, кэп, док и еще многие с «Келдыша» в этом деле замешаны. Под серьезную статью вас, лопушков молодых, подписал Михалыч. Яснее ясного — он в этом деле основной, а не курьер-шестерка. Тутошние деляги шестеркам деньги не доверяют. Такие здесь обычаи, иметь кэш только с главными в деле. Сдается мне, Михалыч, когда гориллы его и двоих твоих дружков повязали, улучил момент, провел в африканском обезьяннике политинформацию, поведал твоим дружкам, под какой статьей они реально сидят. Под расстрельной, чтоб ты знал, статьей. Сдается мне, он всю выручку с дела полицаям слил — и чтоб отмазаться, и чтоб валюту с рук сбросить от греха. А тебя, парень, отдали в жертву. Из тебя сделали козла отпущения. На тебя навешали всех собак. Тебе, Лыков, отвечать за убитого племянника мэра, соображаешь? Дружкам твоим и старпому светит на родине приличный втык, да и только. Тебе же, Лыков, судьба париться в этом долбаном островном цугундере, пока не сдохнешь. Если я не вмешаюсь. А я вмешаюсь, если ты все-все сейчас подробно-подробно напишешь. Во всех мельчайших подробностях, какие помнишь. Интересуют меня прежде всего подробности про Михалыча. Опиши, как он вас уговорил, как вышел обрадованный с валютой...
   — Я не видел у него валюты, — перебил Павел. — Он вышел довольный и очень, а что вышел с деньгами, так этого я не видел.
   — А ты напиши, что видел толстую пачку американских долларов, ясно? Дурак, я ж тебе добра желаю! Знаешь, что? Давай, ты сначала напишешь черновик, я взгляну, скажу, где и как усилить, где акценты расставить, и ты все набело накатаешь с учетом моих корректив. Договорились?
   Они договорились. Переписывать черновик пришлось в потемках — охранник утомился стоять у окна и присел на каменный подоконник, заслонив краешек солнца, все еще выступающий над океанскими водами. Второй охранник дремал и даже похрапывал, усевшись прямо на пол, под дверью.
   Прощаясь, поправляя узелок галстука, Сергей Сергеевич в который уж раз пообещал вытащить Павла из тюрьмы денька через два-три. На сей раз он вновь говорил, как в самом начале беседы, сухо, голосом робота. И лицо его снова превратилось в маску, едва защелкнулись замки кейса с бумагами. Руки на прощание он не подал. Правой рукой он держался за ручку кейса. Сильно держался.
   Прошел день...
   Другой...
   Минула неделя...
   Спустя два месяца Павел согласился на предложение терпеливого, умеющего ждать китайца. За два месяца успела состариться и умереть надежда, и родилась ЦЕЛЬ, ради которой русский парень Паша Лыков продал душу китайскому дьяволу по кличке Крыса...

6. Шесть лет спустя

   Дела у Джонни шли не очень. Шли бы дела получше, он бы не повез Глыбу на «чемпионат мира» в ЮАР. Но кикбоксинг и в Штатах, и в Европе стремительно терял популярность, профессиональные кикбоксеры становились все менее востребованы, и Джонни пришлось согласиться на предложение юаровцев. В Африке новодел-кикбоксинг был все еще достаточно популярен. Его еще не начал вытеснять тайский бокс муай-тай. Хотя, безусловно, вскоре начнет. Оно и понятно: кикбоксинг наспех сочинили в начале 70-х, а муай-тай — это Боевое Искусство с большой буквы, с многовековой историей. Есть даже версия, что китайское кунг-фу произошло от муай-тай.
   Количество коммерческих соревнований в Штатах и в Европе по кикбоксингу резко сократилось, и Джонни, менеджер американского кикбоксера-тяжеловеса, выступающего под псевдонимом «Глыба», принял предложение от африканских устроителей «чемпионата мира». Понятно, что «чемпионата мира» в кавычках. Все коммерческие соревнования присваивают себе мировой статус.
   Подопечный Джонни, накачанный до полного безобразия великан Глыба, выиграл африканский чемпионат легко и непринужденно, хотя и не являлся бойцом хай-фай класса. Выиграл за счет того, что в ЮАР съехались в основном любители, рискнувшие попытать счастья на профессиональном ринге. По мнению Джонни, вменяемый любитель ни за что не стал бы рисковать ради смехотворного призового фонда в размере жалких семидесяти тысяч баксов. И это еще до вычета налогов. Вычти все налоги, и что останется?
   Будь Глыба поумнее, он бы давно ушел от Джонни и переориентировался на муай-тай. Но, к счастью Джонни, у которого имелись прочные, наработанные связи только с федерациями кикбоксинга, Глыба был туп, как пробка.
   Следующий «чемпионат мира», по версии одной из федераций, должен состояться в Чикаго лишь через полгода. Джонни хлебал паршивый виски на банкете, более похожем на заурядный пикник в честь чемпиона Глыбы, и думал, как бы свести концы с концами, когда к нему подвалил юркий чернокожий паренек. Юркий предложил смотаться в столицу Нагонии и принять участие в «подпольных тюремных боях». Точнее — в одном бою с тюремным Мастером. Джонни слушал юркого, и ему казалось, что он угодил спьяну по ту сторону киноэкрана, стал второстепенным героем малобюджетного фильма про «бои без правил». Казалось до тех пор, пока юркий не предложил пятьдесят тысяч кэшем в качестве аванса и еще сотню в том случае, если Глыба «уделает» зэка-Мастера.
   В город-порт, в столицу Нагонии, Джонни и Глыба прилетели вместе и за счет юркого. Джонни попросил в первую очередь проводить его к представительству какого-нибудь американского банка, где оставил аванс в ячейке-хранилище. Джонни разобрался с деньгами, все трое плотно пообедали в приличном ресторане и отправились в порт. Там их поджидала шикарная яхта. И не только их.
   На просторной палубе великолепной прогулочной яхты тусовались сливки здешнего столичного общества. В основном негры, но и парочку белых бизнесменов Джонни заметил возле кормы. Как выяснилось — французов по национальности. Джонни немножечко знал французский и сумел подслушать болтовню лягушатников. Он расслышал, как снобы из Франции спорят, на какой минуте Глыбу «сломает» тюремный боец. Джонни едва не расхохотался, еле сдержался. Глыба, конечно, не хай-фай профи, но «ломали» его только однажды в самом-самом начале карьеры. По очкам, бывало, проигрывал, но «сломать» этакую груду мышц по силам немногим. Джонни ошибочно полагал, что словечко «сломает» французские франты используют как синоним понятия «нокаутирует».
   Бой устраивали в маленьком, экзотическом дворике. Вокруг все сплошь каменное, древнее. На каменном подиуме расставлены шезлонги для гостей. В центре дворика самодельный ринг. Квадрат деревянного ринга опоясали самые настоящие корабельные канаты, привязанные к бревнам-столбикам по углам. Постамент с канатами окружили негры в униформе с допотопными карабинами наперевес.
   Количество шезлонгов точно соответствовало количеству гостей. Плюс шезлонги для тюремных шишек, разодетых во френчи с аксельбантами, в штаны с лампасами, с навороченными фуражками на курчавых головах. Нашелся шезлонг и для Джонни. Правда, чуть в сторонке от остальных.
   Глыба, нисколько не стесняясь, переоделся при всех в шелковые трусы. Джонни помог ему перебинтовать кисти, сунул подопечному капу в рот. Юркий заранее предупредил, что перчатки и футы, протекторы на ноги надевать не следует. Глыба подмигнул менеджеру, давая понять, что все будет ОК, и полез на ринг красоваться. Любил он это дело — покрасоваться перед боем, поиграть мышцами, подрыгать ногами. Джонни плюхнулся в шезлонг, и сразу же сзади, за спинкой шезлонга, возникло двое вооруженных, ряженных в униформу негров. Джонни появление рядом обезьян с карабинами не понравилось, но что он мог поделать?
   Ничего. Пришлось терпеть подозрительную заботу о себе, любимом.
   Другие негры с карабинами привели звезду тюремных боев. Зэк не произвел на Джонни впечатления. Разве что удивил его когда-то белый, а теперь коричневый, наверное, от въевшегося загара, цвет кожи. Зэк был гол по пояс и бос. Все его одеяние — вылинявшие на солнце спортивные адидасовские штаны с пузырями на коленках.
   Привыкший подзадоривать публику, Глыба вытащил изо рта капу и заорал:
   — Я тебя порву! Порву!
   — Ошибаешься, это я порву тебе связки, — ответил тюремный Мастер скучным голосом, пролезая под канатами. Он говорил на английском с каким-то особенным, редким акцентом. Говорил тихо, но публика услышала его реплику, и кое-кто зааплодировал.
   Соперник «чемпиона мира» остался стоять возле канатов, без всякого интереса наблюдая за игрой Глыбы.
   — Сколько ты весишь, доходяга? — издевался Глыба, поглядывая на публику. — Ты дотянешься до моего плеча, только если подпрыгнешь. Твоя печень разорвется после первого попадания, а я не умею промахиваться, так и знай!