Страница:
– Вот видите. Сколько вы рассчитываете зарабатывать?..
Иван и сам этого не знал.
– Как все, – слегка растерявшись, ответил он.
– Себя ценить надо. Знать свою цену. Это как на базаре, привезли товар – сами цену и устанавливаете. Много взять захотите, никто не купит, даже если товар хорошим будет. Мало попросите – прогадаете. Ну, так сколько? Вы же вдвое больше обычного биндюжника поднять можете.
– В порту грузчики артелями работают, – показал свою осведомленность в этом вопросе Поддубный. – Что заработали, на всех поровну делят. Когда кто работает спустя рукава, с тем сперва поговорят, а потом, если не поможет, сами и прогонят. Если из-за меня хотите кого выгнать, то я сразу не согласен. Захотят ребята меня к себе взять, тогда другое дело.
Тапузидис с уважением посмотрел на Поддубного, люди с принципами ему нравились.
– Тогда пошли. Сами спросим, – было видно, что он привык решать вопросы быстро, с ходу.
Иван еле поспевал за шустрым греком. Тот умудрялся идти быстрее всех, буквально просачивался сквозь портовую суету, проскальзывал между людьми. Широкий же в плечах Иван застревал. Он привык к сельскому простору, когда можно идти свободно, когда никто не стоит у тебя на пути. Тапузидис словно испытывал того, кого хотел нанять на работу, будто хотел узнать, способен ли Поддубный приспособиться к городской суете. Ведь здесь без этого никак нельзя.
– Пьянством не страдаете? – спросил он, вновь оказавшись рядом с Иваном. – А то, знаете ли, многих крепких мужчин мне пришлось повидать. Слабые у нас не работают. Вот только водка сильнее многих оказалась.
– Выпить могу, но без разгула.
– Это хорошо. Вот мы и пришли.
У стенки чернела громада парохода. На мостовой высился штабель с мешками. Бригада грузчиков – человек двадцать – устроилась прямо на них. Биндюжники перекусывали. Завидев управляющего, мужчины торопливо дожевывали, поднимались, здоровались с уважением. Грек тут же перешел к делу:
– Вот, – указал он на своего спутника. – Поддубный Иван Максимович. Хочет узнать, возьмете ли вы его к себе работать?
– А чего он умеет? – тут же раздался закономерный вопрос.
– Да все умею, – Иван развел руками.
Тут же кто-то из грузчиков припомнил:
– А это не ты кобылу на пароход занес?
– Ну я. А что? Надо было, и занес.
Такой ответ почему-то позабавил суровых портовых грузчиков. Раздался хохот. Поддубный почувствовал, что просто взять сейчас три мешка с зерном и бегом занести на судно – это не демонстрация его возможностей. Следовало удивить народ. Он расставил ноги пошире, развел руки в стороны.
– А ну подходи, цепляйтесь, сколько сможете.
Замешательство длилось совсем немного. В чисто мужских компаниях в чести смелые дерзкие забавы.
– Чего уж тут, посмотрим на твою силу.
Крепкие мужчины один за другим висли на расставленных руках Ивана. Больше четырех повиснуть уже не могло, не за что уцепиться.
– Эх вы, я бы и шестерых унес, – поддел биндюжников Иван и понес живой груз к кораблю.
Донеся до сходней, он просто стряхнул людей, поведя широкими плечами. Очередное представление возымело свое действие. Так Иван Поддубный подписал первый в своей жизни контракт, официально став портовым грузчиком греческой фирмы «Ливас». Произошло это в душной комнатушке с пыльным окном. Конторщик вслух прочитал содержание контракта и положил лист перед Иваном:
– Все понятно?
– Контракт такой, как и с остальными? – только и спросил он, а получив утвердительный ответ, подышал на пальцы, макнул ручку со стальным пером в чернильницу и старательно вывел внизу свою фамилию.
Работа была не из легких. Однако четырнадцатичасовой рабочий день не казался таким уж долгим – в селе Иван привык работать вообще от рассвета до заката. Тяжелые мешки с зерном казались легче, чем были на самом деле. Ведь сердце Поддубного грела мысль, что он заработает много денег, приедет в Красеновку и непременно вернет себе Аленку Витяк. Потому много он не тратился, почти все, что получал в конце недели, откладывал. Ассигнации всегда держал при себе. Даже несмотря на то, что Тапузидис предложил ему воспользоваться собственным конторским сейфом. Не то чтобы Иван не доверял греку, просто так было спокойнее, когда он в любой момент мог потрогать, посмотреть на деньги, которые приближали его к исполнению заветной мечты. В письмах домой к отцу он специально не спрашивал об Аленке, боясь получить весточку, что она, не дождавшись его, вышла замуж. Максим Иванович в ответных письмах тоже ни словом не обмолвился о его избраннице. Писал о хозяйстве, здоровье родственников, интересовался жизнью в городе – в основном ценами на рынках.
Жил Иван, опять же из целей экономии, с другими грузчиками в бараке, расположенном сразу за территорией порта, хотя по деньгам мог позволить снимать на пару с кем-нибудь комнату в городе, как делали некоторые другие биндюжники. В этом барачном житье было всего лишь два плюса – дорога в порт близкая и дешевизна. В остальном же одни неудобства. Когда неженатые мужчины живут тесно, неизбежными становятся пьянство, столкновения между ними. Всегда находился кто-нибудь, кто пьяным возвращался посреди ночи и вспоминал старые обиды на товарищей. Иногда доходило до драк и поножовщины. Биндюжники – народ суровый. Вот тогда и пригождалась сила Поддубного. Приходилось вставать и успокаивать дебоширов. Обычно он просто выставлял их на улицу, мол, там делайте что хотите, хоть поубивайте друг друга, а тут не мешайте приличным людям отдыхать после работы. Особо компанейским Поддубный не был. Для того чтобы не сильно выделяться среди остальных, иногда выпивал вместе с другими грузчиками, но головы при этом никогда не терял. А на предложения позабавиться с распутными девицами неизменно отвечал, что у него в селе есть невеста и глупостями ему заниматься некогда, да и ни к чему. Вот только курить начал, возможно, для того чтобы казаться постарше.
Изредка ходил в городской парк. Но там ощущал себя не в своей тарелке. Неуютно, когда ты в крестьянской одежде, а вокруг расфуфыренные горожане прогуливаются, косятся на тебя.
Время для Ивана словно бы остановилось. Изо дня в день происходило одно и то же. Четырнадцать часов он смотрел себе под ноги, чтобы не споткнуться и не загреметь вместе с тяжеленными мешками, затем – неуютный барак и сон. Выходные он любил проводить возле моря. Теперь ему казалось, что он и вырос на морском берегу. Такими же родными, как и полтавские пейзажи, ему стали водный простор, волны, крики чаек.
Однажды воскресным вечером Поддубный, выбравшись за город, сидел на морском берегу, завороженно глядя на горизонт, за которым скрывались другие – не такие уж и далекие – страны и земли. По кромке прибоя шла женщина, уже издалека можно было понять, что это цыганка. Цветастое, развевающееся на морском ветру платье с глубоким вырезом, непокрытая голова. Издалека она казалась молодой, полной сил. Так легко и грациозно шла, ступая босыми, загорелыми до черноты ногами по песку. Но когда она подошла поближе, то стало видно, что она старуха, а лицо ее испещрено глубокими морщинами, как рассохшаяся земля трещинами. Цыганка уверенно направилась к Ивану, посмотрела прямо на него, стараясь встретиться взглядом – так никогда не сделает украинская или русская женщина. Славянка будет избегать смотреть прямо, а постарается как-нибудь незаметно и ненавязчиво привлечь к себе внимание.
Иван и раньше сталкивался с цыганками-гадалками, умел их отваживать, а потому уже приготовил пару обычных для таких ситуаций фраз. Знал, что не стоит смотреть им в глаза. Заворожит вмиг, воли лишишься, сам отдашь все, что у тебя с собой есть. Цыганка криво улыбалась, подошла, остановилась в шаге от смотревшего на горизонт Ивана и произнесла на удивление молодым голосом, даже не поздоровавшись:
– Не обидь бабушку. Дай папироску.
Ни одна из приготовленных фраз по ситуации не подходила, а потому Поддубный искренне удивился:
– Откуда знаешь, что я курю, к тому же именно папироски?
– А я все на свете знаю, – ухмыльнулась старуха-цыганка, обнажив ровные, пожелтевшие от времени зубы.
Иван полез в карман, вытащил папироску, чиркнул спичкой, прикрыв огонек широкой ладонью от ветра. Курил он мало, а потому мог позволить себе не самокрутки, а дорогие фабричные папиросы. Цыганка сноровисто прикурила, выпустила дым через нос – его тут же подхватил, понес ветер.
– А в глаза мне чего не смотришь? Боишься? – спросила она с легким смешком. – Такой большой, сильный, а старухи боишься. Выходит, знаешь, что настоящая сила не в руках, а здесь, – она прикоснулась пальцами к глазам. – Во взгляде она.
– Никого я не боюсь, – пожал плечами Поддубный. – Попросила папироску, я дал, ну так и иди своей дорогой. Берег большой. Чего рядом стоишь? Погадать мне все равно не соглашусь. Не верю я в цыганское гадание. Обман один.
– А тебе никто и не предлагает погадать, – засмеялась цыганка. – На сегодня я уже свое за деньги отгадала. Больше мне нельзя. Иначе сила пропадет, – и она мелко потрясла юбкой, сжав край подола в пальцах. Монеты веселым звоном отозвались в потайном кармане. – А за то, что ты бабушку уважил, папироской угостил, я тебе и без денег погадаю. Не нужны мне твои монеты. Своих хватает.
Иван колебался, знал, что гадалки горазды на всякие хитрости и их словам верить нельзя.
– Все равно, не надо гадать. Лишнее.
– Боишься, значит. Ты мне в глаза посмотри.
Поддубный поднял голову, взгляды старухи и молодого мужчины встретились.
– Веришь, что бояться тебе нечего? Плохого не сделаю.
– Теперь верю, – почему-то появилась у Ивана такая уверенность, и он протянул ладонь.
– А мне рука твоя не нужна. Мне глаз твоих достаточно, – взгляд цыганки стал каким-то странным, словно смотрела она сквозь Ивана. – Вижу, – наконец произнесла она. – Станешь ты большим человеком. Императоры с королями будут считать за честь за одним столом с тобой сесть, руку тебе пожать…
Звучало как какой-то бред. Никогда не думал о подобном Иван. Конечно же, он мечтал стать достаточно богатым, известным хозяином в округе родного села Красеновки. Но о том, чтобы российский или австрийский императоры принимали его во дворцах, такое и в мыслях не возникало. А цыганка тем временем вещала потусторонним голосом:
– …много друзей у тебя в жизни будет, но много и недругов. И большие деньги они на твою жизнь поставят. Вот тогда и вспомнишь меня. Осторожным будь, хитростью на коварство ответь, тогда и спасешься.
– Жена у меня какая будет? – решил спросить уже о земном-реальном Поддубный.
– Одно сказать могу. Любимая жена у тебя будет. И проживешь ты полжизни с любимой женой на берегу синего моря, – цыганка прикрыла глаза. – Все будет в жизни твоей. И богатство, и слава, и нищета с презрением. Все испытаешь.
Старуха глубоко затянулась папиросой, огонек пыхнул и полетел по ветру.
– Все, больше ничего не скажу. Погасла, – цыганка словно вернулась с того света, весь ее потусторонний вид улетучился.
Перед Иваном вновь стояла старая проходимка, готовая дурить простаков на базаре.
– Давай, хоть сколько тебе заплачу, – предложил он.
Поддубного порадовало не то, что ему предстоит якшаться с императорами и королями, в это он не верил, а весть о любимой жене. Он без сомнений решил, что ею станет Аленка. Его даже не смутило и то, что полжизни они проведут вместе у синего моря, до которого от Красеновки далеко.
– За что деньги плачены, то не сбывается. А если от души, то сбудется, – серьезно произнесла старуха, повернулась и вновь зашагала по кромке прибоя.
Заходящее солнце золотило ее пестрый наряд.
После этого случая Ивану стали изредка сниться странные сны. Словно видел он какие-то незнакомые ему города, ходил по ним, слушал чужую речь. Никого он не знал в тех местах, а вот его самого узнавали многие, издалека здоровались, норовили руку пожать. И не императоры это были с королями, а обычные люди.
Немного скрасила однообразность жизни поездка на Рождество в родные места. Отец, хоть и выглядел уставшим и даже немного постарел с виду, но на жизнь не жаловался, бодрился перед сыном. Иван нарочно перед самым отъездом из Севастополя купил себе городскую одежду. В ней и приехал, думал показаться Аленке на глаза, чтобы она и ее отец поняли, насколько хорошо у него идут дела. Но только раз прошелся под окнами дома Витяков Поддубный в этом наряде. Когда узнал, что Аленка на праздники уехала к родственникам матери, то уже не рисовался, а переоделся в то, в чем раньше по селу ходил. Перед отъездом отдал он отцу свои деньги на сохранение.
Так и не повидав ту, ради которой отправился на поиски счастья, он поехал назад в Севастополь. Иван и сам не мог сказать почему, но о цыганке и снах он ни отцу, ни матери рассказывать не стал.
Глава 3
Иван и сам этого не знал.
– Как все, – слегка растерявшись, ответил он.
– Себя ценить надо. Знать свою цену. Это как на базаре, привезли товар – сами цену и устанавливаете. Много взять захотите, никто не купит, даже если товар хорошим будет. Мало попросите – прогадаете. Ну, так сколько? Вы же вдвое больше обычного биндюжника поднять можете.
– В порту грузчики артелями работают, – показал свою осведомленность в этом вопросе Поддубный. – Что заработали, на всех поровну делят. Когда кто работает спустя рукава, с тем сперва поговорят, а потом, если не поможет, сами и прогонят. Если из-за меня хотите кого выгнать, то я сразу не согласен. Захотят ребята меня к себе взять, тогда другое дело.
Тапузидис с уважением посмотрел на Поддубного, люди с принципами ему нравились.
– Тогда пошли. Сами спросим, – было видно, что он привык решать вопросы быстро, с ходу.
Иван еле поспевал за шустрым греком. Тот умудрялся идти быстрее всех, буквально просачивался сквозь портовую суету, проскальзывал между людьми. Широкий же в плечах Иван застревал. Он привык к сельскому простору, когда можно идти свободно, когда никто не стоит у тебя на пути. Тапузидис словно испытывал того, кого хотел нанять на работу, будто хотел узнать, способен ли Поддубный приспособиться к городской суете. Ведь здесь без этого никак нельзя.
– Пьянством не страдаете? – спросил он, вновь оказавшись рядом с Иваном. – А то, знаете ли, многих крепких мужчин мне пришлось повидать. Слабые у нас не работают. Вот только водка сильнее многих оказалась.
– Выпить могу, но без разгула.
– Это хорошо. Вот мы и пришли.
У стенки чернела громада парохода. На мостовой высился штабель с мешками. Бригада грузчиков – человек двадцать – устроилась прямо на них. Биндюжники перекусывали. Завидев управляющего, мужчины торопливо дожевывали, поднимались, здоровались с уважением. Грек тут же перешел к делу:
– Вот, – указал он на своего спутника. – Поддубный Иван Максимович. Хочет узнать, возьмете ли вы его к себе работать?
– А чего он умеет? – тут же раздался закономерный вопрос.
– Да все умею, – Иван развел руками.
Тут же кто-то из грузчиков припомнил:
– А это не ты кобылу на пароход занес?
– Ну я. А что? Надо было, и занес.
Такой ответ почему-то позабавил суровых портовых грузчиков. Раздался хохот. Поддубный почувствовал, что просто взять сейчас три мешка с зерном и бегом занести на судно – это не демонстрация его возможностей. Следовало удивить народ. Он расставил ноги пошире, развел руки в стороны.
– А ну подходи, цепляйтесь, сколько сможете.
Замешательство длилось совсем немного. В чисто мужских компаниях в чести смелые дерзкие забавы.
– Чего уж тут, посмотрим на твою силу.
Крепкие мужчины один за другим висли на расставленных руках Ивана. Больше четырех повиснуть уже не могло, не за что уцепиться.
– Эх вы, я бы и шестерых унес, – поддел биндюжников Иван и понес живой груз к кораблю.
Донеся до сходней, он просто стряхнул людей, поведя широкими плечами. Очередное представление возымело свое действие. Так Иван Поддубный подписал первый в своей жизни контракт, официально став портовым грузчиком греческой фирмы «Ливас». Произошло это в душной комнатушке с пыльным окном. Конторщик вслух прочитал содержание контракта и положил лист перед Иваном:
– Все понятно?
– Контракт такой, как и с остальными? – только и спросил он, а получив утвердительный ответ, подышал на пальцы, макнул ручку со стальным пером в чернильницу и старательно вывел внизу свою фамилию.
Работа была не из легких. Однако четырнадцатичасовой рабочий день не казался таким уж долгим – в селе Иван привык работать вообще от рассвета до заката. Тяжелые мешки с зерном казались легче, чем были на самом деле. Ведь сердце Поддубного грела мысль, что он заработает много денег, приедет в Красеновку и непременно вернет себе Аленку Витяк. Потому много он не тратился, почти все, что получал в конце недели, откладывал. Ассигнации всегда держал при себе. Даже несмотря на то, что Тапузидис предложил ему воспользоваться собственным конторским сейфом. Не то чтобы Иван не доверял греку, просто так было спокойнее, когда он в любой момент мог потрогать, посмотреть на деньги, которые приближали его к исполнению заветной мечты. В письмах домой к отцу он специально не спрашивал об Аленке, боясь получить весточку, что она, не дождавшись его, вышла замуж. Максим Иванович в ответных письмах тоже ни словом не обмолвился о его избраннице. Писал о хозяйстве, здоровье родственников, интересовался жизнью в городе – в основном ценами на рынках.
Жил Иван, опять же из целей экономии, с другими грузчиками в бараке, расположенном сразу за территорией порта, хотя по деньгам мог позволить снимать на пару с кем-нибудь комнату в городе, как делали некоторые другие биндюжники. В этом барачном житье было всего лишь два плюса – дорога в порт близкая и дешевизна. В остальном же одни неудобства. Когда неженатые мужчины живут тесно, неизбежными становятся пьянство, столкновения между ними. Всегда находился кто-нибудь, кто пьяным возвращался посреди ночи и вспоминал старые обиды на товарищей. Иногда доходило до драк и поножовщины. Биндюжники – народ суровый. Вот тогда и пригождалась сила Поддубного. Приходилось вставать и успокаивать дебоширов. Обычно он просто выставлял их на улицу, мол, там делайте что хотите, хоть поубивайте друг друга, а тут не мешайте приличным людям отдыхать после работы. Особо компанейским Поддубный не был. Для того чтобы не сильно выделяться среди остальных, иногда выпивал вместе с другими грузчиками, но головы при этом никогда не терял. А на предложения позабавиться с распутными девицами неизменно отвечал, что у него в селе есть невеста и глупостями ему заниматься некогда, да и ни к чему. Вот только курить начал, возможно, для того чтобы казаться постарше.
Изредка ходил в городской парк. Но там ощущал себя не в своей тарелке. Неуютно, когда ты в крестьянской одежде, а вокруг расфуфыренные горожане прогуливаются, косятся на тебя.
Время для Ивана словно бы остановилось. Изо дня в день происходило одно и то же. Четырнадцать часов он смотрел себе под ноги, чтобы не споткнуться и не загреметь вместе с тяжеленными мешками, затем – неуютный барак и сон. Выходные он любил проводить возле моря. Теперь ему казалось, что он и вырос на морском берегу. Такими же родными, как и полтавские пейзажи, ему стали водный простор, волны, крики чаек.
Однажды воскресным вечером Поддубный, выбравшись за город, сидел на морском берегу, завороженно глядя на горизонт, за которым скрывались другие – не такие уж и далекие – страны и земли. По кромке прибоя шла женщина, уже издалека можно было понять, что это цыганка. Цветастое, развевающееся на морском ветру платье с глубоким вырезом, непокрытая голова. Издалека она казалась молодой, полной сил. Так легко и грациозно шла, ступая босыми, загорелыми до черноты ногами по песку. Но когда она подошла поближе, то стало видно, что она старуха, а лицо ее испещрено глубокими морщинами, как рассохшаяся земля трещинами. Цыганка уверенно направилась к Ивану, посмотрела прямо на него, стараясь встретиться взглядом – так никогда не сделает украинская или русская женщина. Славянка будет избегать смотреть прямо, а постарается как-нибудь незаметно и ненавязчиво привлечь к себе внимание.
Иван и раньше сталкивался с цыганками-гадалками, умел их отваживать, а потому уже приготовил пару обычных для таких ситуаций фраз. Знал, что не стоит смотреть им в глаза. Заворожит вмиг, воли лишишься, сам отдашь все, что у тебя с собой есть. Цыганка криво улыбалась, подошла, остановилась в шаге от смотревшего на горизонт Ивана и произнесла на удивление молодым голосом, даже не поздоровавшись:
– Не обидь бабушку. Дай папироску.
Ни одна из приготовленных фраз по ситуации не подходила, а потому Поддубный искренне удивился:
– Откуда знаешь, что я курю, к тому же именно папироски?
– А я все на свете знаю, – ухмыльнулась старуха-цыганка, обнажив ровные, пожелтевшие от времени зубы.
Иван полез в карман, вытащил папироску, чиркнул спичкой, прикрыв огонек широкой ладонью от ветра. Курил он мало, а потому мог позволить себе не самокрутки, а дорогие фабричные папиросы. Цыганка сноровисто прикурила, выпустила дым через нос – его тут же подхватил, понес ветер.
– А в глаза мне чего не смотришь? Боишься? – спросила она с легким смешком. – Такой большой, сильный, а старухи боишься. Выходит, знаешь, что настоящая сила не в руках, а здесь, – она прикоснулась пальцами к глазам. – Во взгляде она.
– Никого я не боюсь, – пожал плечами Поддубный. – Попросила папироску, я дал, ну так и иди своей дорогой. Берег большой. Чего рядом стоишь? Погадать мне все равно не соглашусь. Не верю я в цыганское гадание. Обман один.
– А тебе никто и не предлагает погадать, – засмеялась цыганка. – На сегодня я уже свое за деньги отгадала. Больше мне нельзя. Иначе сила пропадет, – и она мелко потрясла юбкой, сжав край подола в пальцах. Монеты веселым звоном отозвались в потайном кармане. – А за то, что ты бабушку уважил, папироской угостил, я тебе и без денег погадаю. Не нужны мне твои монеты. Своих хватает.
Иван колебался, знал, что гадалки горазды на всякие хитрости и их словам верить нельзя.
– Все равно, не надо гадать. Лишнее.
– Боишься, значит. Ты мне в глаза посмотри.
Поддубный поднял голову, взгляды старухи и молодого мужчины встретились.
– Веришь, что бояться тебе нечего? Плохого не сделаю.
– Теперь верю, – почему-то появилась у Ивана такая уверенность, и он протянул ладонь.
– А мне рука твоя не нужна. Мне глаз твоих достаточно, – взгляд цыганки стал каким-то странным, словно смотрела она сквозь Ивана. – Вижу, – наконец произнесла она. – Станешь ты большим человеком. Императоры с королями будут считать за честь за одним столом с тобой сесть, руку тебе пожать…
Звучало как какой-то бред. Никогда не думал о подобном Иван. Конечно же, он мечтал стать достаточно богатым, известным хозяином в округе родного села Красеновки. Но о том, чтобы российский или австрийский императоры принимали его во дворцах, такое и в мыслях не возникало. А цыганка тем временем вещала потусторонним голосом:
– …много друзей у тебя в жизни будет, но много и недругов. И большие деньги они на твою жизнь поставят. Вот тогда и вспомнишь меня. Осторожным будь, хитростью на коварство ответь, тогда и спасешься.
– Жена у меня какая будет? – решил спросить уже о земном-реальном Поддубный.
– Одно сказать могу. Любимая жена у тебя будет. И проживешь ты полжизни с любимой женой на берегу синего моря, – цыганка прикрыла глаза. – Все будет в жизни твоей. И богатство, и слава, и нищета с презрением. Все испытаешь.
Старуха глубоко затянулась папиросой, огонек пыхнул и полетел по ветру.
– Все, больше ничего не скажу. Погасла, – цыганка словно вернулась с того света, весь ее потусторонний вид улетучился.
Перед Иваном вновь стояла старая проходимка, готовая дурить простаков на базаре.
– Давай, хоть сколько тебе заплачу, – предложил он.
Поддубного порадовало не то, что ему предстоит якшаться с императорами и королями, в это он не верил, а весть о любимой жене. Он без сомнений решил, что ею станет Аленка. Его даже не смутило и то, что полжизни они проведут вместе у синего моря, до которого от Красеновки далеко.
– За что деньги плачены, то не сбывается. А если от души, то сбудется, – серьезно произнесла старуха, повернулась и вновь зашагала по кромке прибоя.
Заходящее солнце золотило ее пестрый наряд.
После этого случая Ивану стали изредка сниться странные сны. Словно видел он какие-то незнакомые ему города, ходил по ним, слушал чужую речь. Никого он не знал в тех местах, а вот его самого узнавали многие, издалека здоровались, норовили руку пожать. И не императоры это были с королями, а обычные люди.
Немного скрасила однообразность жизни поездка на Рождество в родные места. Отец, хоть и выглядел уставшим и даже немного постарел с виду, но на жизнь не жаловался, бодрился перед сыном. Иван нарочно перед самым отъездом из Севастополя купил себе городскую одежду. В ней и приехал, думал показаться Аленке на глаза, чтобы она и ее отец поняли, насколько хорошо у него идут дела. Но только раз прошелся под окнами дома Витяков Поддубный в этом наряде. Когда узнал, что Аленка на праздники уехала к родственникам матери, то уже не рисовался, а переоделся в то, в чем раньше по селу ходил. Перед отъездом отдал он отцу свои деньги на сохранение.
Так и не повидав ту, ради которой отправился на поиски счастья, он поехал назад в Севастополь. Иван и сам не мог сказать почему, но о цыганке и снах он ни отцу, ни матери рассказывать не стал.
Глава 3
Новый город – новые знакомства. Соседи и летающие гири. Иногда неплохо знать французский язык. Проститутка и шествие атлетов. Ловкость рук и никакого мошенничества. Магия цирка – выход на манеж не может быть скучным.
Теперь уже дорога к морю не показалась Ивану такой долгой. Когда не в первый раз проезжаешь одни и те же места, то расстояния в восприятии человека становятся короче. Узнаваемое место проехать – это то же самое, что знакомого по дороге встретить и поговорить по душам. Поддубный даже отмечал в мыслях, где в каком селе хозяин успел новый хлев построить, где крышу перекрыть или новый плетень заплести.
По приезде в Севастополь Ивана ждала новость. На второй день работы Тапузидис вызвал его в контору. Поинтересовался, как на родину съездил. Но Иван понимал, что не ради этого его позвали. Грек по своей привычке пустыми разговорами не занимался, почти сразу и перешел к делу. Фирма «Ливас» расширяла свой бизнес. Грузопоток через феодосийский порт увеличился вдвое. Там срочно требовались грузчики. Сразу набирать людей с улицы – опасно. Пока артель сработается, пока в ней выявятся настоящие лидеры, умеющие держать порядок, нужно время, за которое черт знает что может случиться. Вот и решили владельцы «Ливаса» создать из грузчиков Севастополя этакое ядро новой артели в Феодосии, чтобы задать тон и темп в работе вновь набранных биндюжников.
Ивана вполне устраивало предложение сменить один порт на другой. В Севастополе его почти ничего не держало – настоящими друзьями он тут не обзавелся. В Феодосии ждали его все те же четырнадцать часов изнурительной работы в день, те же мешки с зерном. Но на новом месте платить обещали несколько больше и давали деньги на переезд с обустройством. И это решило дело, Поддубный согласился. Переезд для Ивана не оказался хлопотным. Все его имущество спокойно умещалось в том самом плетенном из лозы саквояже, с которым он появился в Севастополе.
Все портовые города похожи друг на друга, пусть не архитектурой, но духом. В каждом из них чувствуется энергия, чувствуется влияние больших денег, которые в них крутятся. Их переполняют приезжие, прибывшие работать на стройках, в порту. Сюда же стекаются и искатели приключений, жулики всех мастей, аферисты. Портовые города почти никогда не спят, по ночам работают увеселительные заведения, кафе, рестораны, игорные дома. Приезжему из провинции тут легко растеряться.
На этот раз Поддубный решил не повторять своей единственной ошибки, совершенной в Севастополе. Жить в бараке – утомительно. Такой «отдых» порой выматывал больше, чем работа. Теперь он решил снять квартиру. Не отдельную, конечно, а просто комнату, чтобы иметь свой угол в шумной Феодосии. На обустройство на новом месте греческая фирма выделила ему три дня. Поддубный, переодевшись в порту поприличнее, отправился с утра в город. Теперь он уже не выглядел инородным телом – провинциалом, приехавшим на заработки. Ходил, не озираясь по сторонам, от экипажей не шарахался.
Ивану хотелось найти комнату поближе к порту, но, пройдясь по близлежащим кварталам, сразу понял, что это жилье ему не по карману, а потому двинулся по улицам в глубь города. Улочки старой Феодосии забирали вверх к Митридатовой горе, откуда еще во времена Древней Греции и начинался город. На фоне выжженных солнцем холмов высились полуразрушенные крепостные башни бывшей генуэзской фактории.
Понять, сдается ли в доме комната или квартира, было легко. Хозяева просто приклеивали на окно листок бумаги – ходи, выбирай. Вот так и оказался Поддубный в тесном дворике двухэтажного дома. Балкон-галерея опоясывал его, опоры густо увивала виноградная лоза, на веревках ветер полоскал белье. Чувствовалось, что здесь живут тихо. Даже тощие южные коты, бродившие под стенами, сложенными из местного ракушечника, не мяукали. Из других живых существ здесь присутствовала только старуха. Она сидела на вынесенном во двор видавшем виды стуле и неторопливо вязала, бросая короткие взгляды на пришельца-силача. Клубок грубых шерстяных ниток лениво перекатывался в картонной шляпной коробке. На втором этаже как раз белел приклеенный к окну квадратик бумаги.
– Комнату себе ищете? – не прерывая занятия, проговорила старуха.
– А вы – хозяйка? – Поддубный указал взглядом на окно с бумажкой.
– Она самая.
О цене договорились быстро. Хотя Поддубный чувствовал, что можно было бы сбить еще, но торговаться он не умел. Его комната находилась в небольшой квартирке, куда провела его хозяйка. В зале, как называла старуха большую проходную комнату, стоял круглый стол, на стене тикали часы-куранты. У дальней стены стояли две аккуратно застеленные кровати с горками подушек: мал мала меньше. Над ними висела длинная самодельная полка, заставленная книгами и иностранными журналами.
– Тут у меня двое молодых людей квартируют, – рассказывала хозяйка. – Очень, кстати, приличные и достойные люди. На мореходных курсах учатся. Когда с занятий придут, уже сами познакомитесь.
– А как же иначе? С соседями всегда ладить надо.
Хозяйка провела Поддубного в его комнату, располагавшуюся сразу за залом. Тут было тесно. Рослый, широкий в плечах Иван если бы расставил руки, то смог бы сразу дотянуться до противоположных стен. Мебели стояло немного. Кровать, стул, тумбочка да небольшой столик. Короткая – на три колышка – настенная вешалка украшала стенку.
– Гардероб у меня в зале, – предупредила старуха и тут же предложила: – За отдельную плату можете и столоваться, как ваши соседи. Готовлю я отлично. Не пожалеете.
– Что ж, и это меня устраивает. Только хлеба я ем много.
– У меня есть определенные правила, – хозяйка говорила строго. – Барышень не водить. Возвращаться до полуночи. Не пьянствовать. Если не уверены в себе, то лучше поищите другую квартиру.
– В себе я полностью уверен, – пообещал Иван.
Устроившись, Поддубный пошел знакомиться с городом. Вернулся уже вечером, когда безлюдный до этого дворик ожил. Оказалось, что населяют его исключительно мужчины. Наверное, это было еще одним неозвученным правилом старухи.
Зайдя в зал, Поддубный увидел двух молодых людей, сидевших у стола за ужином. Один был высоким, статным, с короткими усиками. Второй – коренастым, чисто выбритым.
– Вкусно вам поесть. Я ваш новый сосед, – произнес Иван и представился.
– Нас хозяйка уже предупредила. Николай, – пружинисто поднялся и назвался обладатель усов, пожав Поддубному руку.
– Петр, – подал ладонь коренастый.
Рукопожатие у Ивана было крепким, иногда, здороваясь, он забывался, и тогда люди даже вскрикивали от боли. Но на этот раз он пожал руки своим соседям аккуратно.
– Присаживайтесь, – Николай указал на стул.
Только сейчас Поддубный заметил, что стол накрыт на три персоны. Он устроился на предложенном ему стуле и сразу растерялся. Иван привык есть «по-простому», ломая хлеб руками, орудуя одной ложкой. А тут перед ним стояли три чистые тарелки, поблескивали начищенные ложка, вилка, столовый нож, лежала накрахмаленная полотняная салфетка. Поглядев на учеников мореходных классов, он сообразил, что следует делать с салфеткой, и неуклюже затолкал ее край себе за воротник, затем покосился на фаянсовую супницу, из которой торчал половник.
– Наливайте, Иван, – подсказал Петр. – Борщ сегодня отменный.
Поддубный брал супницу в руки осторожно, словно боялся раздавить ее, как яичную скорлупу. Налил полную тарелку огненного борща, в котором плавала мозговая косточка, взял тонкий ломтик хлеба. Однако есть бесшумно, как соседи, у него не получалось, все равно прихлебывал, а потому остановился и даже покраснел. Николай сочувственно посмотрел на соседа:
– Вы не тушуйтесь. Неумения не надо стесняться. Всему когда-нибудь приходится учиться впервые. У меня тоже, пока маменька научила вилкой и ножом управляться, до слез доходило.
Приободренный Иван улыбнулся и уже спокойно доел борщ. Поднял ломтик хлеба, посмотрел сквозь него на окно.
– Тонко режет. Даже просвечивает. Экономит?
Николай с Петром деликатно улыбнулись непосредственности Поддубного. Пришедшая чуть позже хозяйка убрала посуду. Разговор не клеился, чувствовалось, что ученики мореходной школы привыкли обсуждать вещи, о которых Иван не имел ни малейшего понятия. Для приличия немного поговорив «о жизни», Поддубный пожелал спокойной ночи и отправился спать.
Железная кровать безбожно скрипела под мощным телом Ивана, а потому приходилось лежать не двигаясь. Ему куда сподручней было бы спать на сеновале. Да где ж его тот сеновал в городе найдешь? Из-за двери доносились тихие голоса соседей. Ученики обсуждали спектакль, на который ходили в прошлое воскресенье. Многие слова Поддубный слышал впервые и даже не понимал их смысла. Он практически впервые столкнулся с другим миром, который существовал рядом с ним, был чем-то враждебным, но в то же время и притягательным. Тут же вспомнилась история про Геракла, рассказанная ему греком Топузидисом.
«А сколько всего другого есть на этом свете, о чем я не имею ни малейшего представления? – подумал Иван. – Это как с местом, где живешь. Сперва, в детстве, кажется, что мир кончается за селом. Потом узнаешь, что есть другие села, города, в которых живут люди. А ведь есть еще и другие страны, другие земли…»
С такими мыслями он и заснул.
Спать можно было бы долго, завтра еще один свободный день, а там уже в порт, на работу. Но дом, населенный одними мужчинами, просыпался рано. Уже с рассветом послышались перезвон ведер, хлопанье дверей. В открытую форточку врывался свежий морской ветер, гудки пароходов, перестук колес. Соседи уже встали. Поднялся бы и Иван, но не хотел мешать им собираться. Поняв, что Николай с Петром уже оделись и вышли, Поддубный легко вскочил со скрипучей кровати.
Во дворе он застал несколько странную картину, на которую никто из жильцов не обращал особого внимания. Видно, подобное происходило здесь ежедневно. Двое его соседей по квартире расположились посреди двора одетые в одинаковые костюмы – полосатые тельняшки-безрукавки и полосатые же спортивные трусы. Между ними лежали на подстилке две пары гантелей. Парни же ловко перебрасывались небольшими гирями с ручкой.
– Раз, два, три! – скомандовал Николай, бросая гирю.
Бросил свою и Петр. Вращающиеся в полете гири разминулись в воздухе. Спортсмены словили их одновременно. И вновь прозвучало:
– Раз, два, три!
Поддубный смотрел на соседей с балкона, облокотившись на перила.
«Ловко у них выходит!» – подумал он.
Затем парни перешли к другим упражнениям. Укладывались на землю и, заложив руки за головы, опускались-поднимались. Они поднимали гантели, причем делали это не просто, а так, словно бы хотели продемонстрировать публике свои хорошо натренированные мышцы, хотя из всех заинтересованных зрителей в наличии имелся только Поддубный.
Николай запрокинул голову, увидел, что за ним наблюдают, и крикнул:
– Доброе утро, Иван, присоединиться не желаешь?
Заинтересовавшийся Поддубный спустился во двор.
– Легковатые у вас гирьки, – прищурился Иван. Он, как большинство сельских жителей, почти никогда не говорил «здравствуйте», «добрый день», а начинал встречу с какой-нибудь бытовой фразы.
– Дело не в весе, а в ловкости, – усмехнулся Петр, подхватил гирю и несколько раз ее подбросил, поймал в воздухе, даже не глянув на нее. – Сможешь так? – он абсолютно органично окончательно перешел в общении на «ты».
– Попробую.
Гиря показалась Поддубному почти невесомой, в ней не было и пуда. Он легко подбросил ее, закрутив в воздухе, а вот словить не сумел. Николай еле успел убрать ногу, на которую она должна была приземлиться.
– Видишь? – Николай несколько раз повторил трюк, а потом стал поднимать – выжимать гирю над головой. Его мышцы рельефно переливались под загорелой кожей.
– Чем это вы занимаетесь? – поинтересовался Иван.
– Гимнастика, атлетизм, – пояснил Петр. – Тренируем мышцы, с утра разминаемся, даем себе нагрузку, потом весь день бодро себя чувствуем и хорошо выглядим.
– Баловство это все, – сказал Иван. – Зачем мне с утра гири таскать, если потом в порту я целый день мешки бросать буду? А один мешок, как десять ваших гирь весит.
– Ну-ка, сделай вот так, – Петр продемонстрировал, как именно надо сделать.
Он сжал кулаки, согнул руки к плечам, напрягся. Все мышцы торса и рук обозначились, бугристо прорисовались под кожей, а потом несколько раз Петр прогнал по животу «волну». Несколько раз картинно повернулся. Иван сбросил через голову сорочку, повторил, как умел. Получилось совсем неграциозно.
Теперь уже дорога к морю не показалась Ивану такой долгой. Когда не в первый раз проезжаешь одни и те же места, то расстояния в восприятии человека становятся короче. Узнаваемое место проехать – это то же самое, что знакомого по дороге встретить и поговорить по душам. Поддубный даже отмечал в мыслях, где в каком селе хозяин успел новый хлев построить, где крышу перекрыть или новый плетень заплести.
По приезде в Севастополь Ивана ждала новость. На второй день работы Тапузидис вызвал его в контору. Поинтересовался, как на родину съездил. Но Иван понимал, что не ради этого его позвали. Грек по своей привычке пустыми разговорами не занимался, почти сразу и перешел к делу. Фирма «Ливас» расширяла свой бизнес. Грузопоток через феодосийский порт увеличился вдвое. Там срочно требовались грузчики. Сразу набирать людей с улицы – опасно. Пока артель сработается, пока в ней выявятся настоящие лидеры, умеющие держать порядок, нужно время, за которое черт знает что может случиться. Вот и решили владельцы «Ливаса» создать из грузчиков Севастополя этакое ядро новой артели в Феодосии, чтобы задать тон и темп в работе вновь набранных биндюжников.
Ивана вполне устраивало предложение сменить один порт на другой. В Севастополе его почти ничего не держало – настоящими друзьями он тут не обзавелся. В Феодосии ждали его все те же четырнадцать часов изнурительной работы в день, те же мешки с зерном. Но на новом месте платить обещали несколько больше и давали деньги на переезд с обустройством. И это решило дело, Поддубный согласился. Переезд для Ивана не оказался хлопотным. Все его имущество спокойно умещалось в том самом плетенном из лозы саквояже, с которым он появился в Севастополе.
Все портовые города похожи друг на друга, пусть не архитектурой, но духом. В каждом из них чувствуется энергия, чувствуется влияние больших денег, которые в них крутятся. Их переполняют приезжие, прибывшие работать на стройках, в порту. Сюда же стекаются и искатели приключений, жулики всех мастей, аферисты. Портовые города почти никогда не спят, по ночам работают увеселительные заведения, кафе, рестораны, игорные дома. Приезжему из провинции тут легко растеряться.
На этот раз Поддубный решил не повторять своей единственной ошибки, совершенной в Севастополе. Жить в бараке – утомительно. Такой «отдых» порой выматывал больше, чем работа. Теперь он решил снять квартиру. Не отдельную, конечно, а просто комнату, чтобы иметь свой угол в шумной Феодосии. На обустройство на новом месте греческая фирма выделила ему три дня. Поддубный, переодевшись в порту поприличнее, отправился с утра в город. Теперь он уже не выглядел инородным телом – провинциалом, приехавшим на заработки. Ходил, не озираясь по сторонам, от экипажей не шарахался.
Ивану хотелось найти комнату поближе к порту, но, пройдясь по близлежащим кварталам, сразу понял, что это жилье ему не по карману, а потому двинулся по улицам в глубь города. Улочки старой Феодосии забирали вверх к Митридатовой горе, откуда еще во времена Древней Греции и начинался город. На фоне выжженных солнцем холмов высились полуразрушенные крепостные башни бывшей генуэзской фактории.
Понять, сдается ли в доме комната или квартира, было легко. Хозяева просто приклеивали на окно листок бумаги – ходи, выбирай. Вот так и оказался Поддубный в тесном дворике двухэтажного дома. Балкон-галерея опоясывал его, опоры густо увивала виноградная лоза, на веревках ветер полоскал белье. Чувствовалось, что здесь живут тихо. Даже тощие южные коты, бродившие под стенами, сложенными из местного ракушечника, не мяукали. Из других живых существ здесь присутствовала только старуха. Она сидела на вынесенном во двор видавшем виды стуле и неторопливо вязала, бросая короткие взгляды на пришельца-силача. Клубок грубых шерстяных ниток лениво перекатывался в картонной шляпной коробке. На втором этаже как раз белел приклеенный к окну квадратик бумаги.
– Комнату себе ищете? – не прерывая занятия, проговорила старуха.
– А вы – хозяйка? – Поддубный указал взглядом на окно с бумажкой.
– Она самая.
О цене договорились быстро. Хотя Поддубный чувствовал, что можно было бы сбить еще, но торговаться он не умел. Его комната находилась в небольшой квартирке, куда провела его хозяйка. В зале, как называла старуха большую проходную комнату, стоял круглый стол, на стене тикали часы-куранты. У дальней стены стояли две аккуратно застеленные кровати с горками подушек: мал мала меньше. Над ними висела длинная самодельная полка, заставленная книгами и иностранными журналами.
– Тут у меня двое молодых людей квартируют, – рассказывала хозяйка. – Очень, кстати, приличные и достойные люди. На мореходных курсах учатся. Когда с занятий придут, уже сами познакомитесь.
– А как же иначе? С соседями всегда ладить надо.
Хозяйка провела Поддубного в его комнату, располагавшуюся сразу за залом. Тут было тесно. Рослый, широкий в плечах Иван если бы расставил руки, то смог бы сразу дотянуться до противоположных стен. Мебели стояло немного. Кровать, стул, тумбочка да небольшой столик. Короткая – на три колышка – настенная вешалка украшала стенку.
– Гардероб у меня в зале, – предупредила старуха и тут же предложила: – За отдельную плату можете и столоваться, как ваши соседи. Готовлю я отлично. Не пожалеете.
– Что ж, и это меня устраивает. Только хлеба я ем много.
– У меня есть определенные правила, – хозяйка говорила строго. – Барышень не водить. Возвращаться до полуночи. Не пьянствовать. Если не уверены в себе, то лучше поищите другую квартиру.
– В себе я полностью уверен, – пообещал Иван.
Устроившись, Поддубный пошел знакомиться с городом. Вернулся уже вечером, когда безлюдный до этого дворик ожил. Оказалось, что населяют его исключительно мужчины. Наверное, это было еще одним неозвученным правилом старухи.
Зайдя в зал, Поддубный увидел двух молодых людей, сидевших у стола за ужином. Один был высоким, статным, с короткими усиками. Второй – коренастым, чисто выбритым.
– Вкусно вам поесть. Я ваш новый сосед, – произнес Иван и представился.
– Нас хозяйка уже предупредила. Николай, – пружинисто поднялся и назвался обладатель усов, пожав Поддубному руку.
– Петр, – подал ладонь коренастый.
Рукопожатие у Ивана было крепким, иногда, здороваясь, он забывался, и тогда люди даже вскрикивали от боли. Но на этот раз он пожал руки своим соседям аккуратно.
– Присаживайтесь, – Николай указал на стул.
Только сейчас Поддубный заметил, что стол накрыт на три персоны. Он устроился на предложенном ему стуле и сразу растерялся. Иван привык есть «по-простому», ломая хлеб руками, орудуя одной ложкой. А тут перед ним стояли три чистые тарелки, поблескивали начищенные ложка, вилка, столовый нож, лежала накрахмаленная полотняная салфетка. Поглядев на учеников мореходных классов, он сообразил, что следует делать с салфеткой, и неуклюже затолкал ее край себе за воротник, затем покосился на фаянсовую супницу, из которой торчал половник.
– Наливайте, Иван, – подсказал Петр. – Борщ сегодня отменный.
Поддубный брал супницу в руки осторожно, словно боялся раздавить ее, как яичную скорлупу. Налил полную тарелку огненного борща, в котором плавала мозговая косточка, взял тонкий ломтик хлеба. Однако есть бесшумно, как соседи, у него не получалось, все равно прихлебывал, а потому остановился и даже покраснел. Николай сочувственно посмотрел на соседа:
– Вы не тушуйтесь. Неумения не надо стесняться. Всему когда-нибудь приходится учиться впервые. У меня тоже, пока маменька научила вилкой и ножом управляться, до слез доходило.
Приободренный Иван улыбнулся и уже спокойно доел борщ. Поднял ломтик хлеба, посмотрел сквозь него на окно.
– Тонко режет. Даже просвечивает. Экономит?
Николай с Петром деликатно улыбнулись непосредственности Поддубного. Пришедшая чуть позже хозяйка убрала посуду. Разговор не клеился, чувствовалось, что ученики мореходной школы привыкли обсуждать вещи, о которых Иван не имел ни малейшего понятия. Для приличия немного поговорив «о жизни», Поддубный пожелал спокойной ночи и отправился спать.
Железная кровать безбожно скрипела под мощным телом Ивана, а потому приходилось лежать не двигаясь. Ему куда сподручней было бы спать на сеновале. Да где ж его тот сеновал в городе найдешь? Из-за двери доносились тихие голоса соседей. Ученики обсуждали спектакль, на который ходили в прошлое воскресенье. Многие слова Поддубный слышал впервые и даже не понимал их смысла. Он практически впервые столкнулся с другим миром, который существовал рядом с ним, был чем-то враждебным, но в то же время и притягательным. Тут же вспомнилась история про Геракла, рассказанная ему греком Топузидисом.
«А сколько всего другого есть на этом свете, о чем я не имею ни малейшего представления? – подумал Иван. – Это как с местом, где живешь. Сперва, в детстве, кажется, что мир кончается за селом. Потом узнаешь, что есть другие села, города, в которых живут люди. А ведь есть еще и другие страны, другие земли…»
С такими мыслями он и заснул.
Спать можно было бы долго, завтра еще один свободный день, а там уже в порт, на работу. Но дом, населенный одними мужчинами, просыпался рано. Уже с рассветом послышались перезвон ведер, хлопанье дверей. В открытую форточку врывался свежий морской ветер, гудки пароходов, перестук колес. Соседи уже встали. Поднялся бы и Иван, но не хотел мешать им собираться. Поняв, что Николай с Петром уже оделись и вышли, Поддубный легко вскочил со скрипучей кровати.
Во дворе он застал несколько странную картину, на которую никто из жильцов не обращал особого внимания. Видно, подобное происходило здесь ежедневно. Двое его соседей по квартире расположились посреди двора одетые в одинаковые костюмы – полосатые тельняшки-безрукавки и полосатые же спортивные трусы. Между ними лежали на подстилке две пары гантелей. Парни же ловко перебрасывались небольшими гирями с ручкой.
– Раз, два, три! – скомандовал Николай, бросая гирю.
Бросил свою и Петр. Вращающиеся в полете гири разминулись в воздухе. Спортсмены словили их одновременно. И вновь прозвучало:
– Раз, два, три!
Поддубный смотрел на соседей с балкона, облокотившись на перила.
«Ловко у них выходит!» – подумал он.
Затем парни перешли к другим упражнениям. Укладывались на землю и, заложив руки за головы, опускались-поднимались. Они поднимали гантели, причем делали это не просто, а так, словно бы хотели продемонстрировать публике свои хорошо натренированные мышцы, хотя из всех заинтересованных зрителей в наличии имелся только Поддубный.
Николай запрокинул голову, увидел, что за ним наблюдают, и крикнул:
– Доброе утро, Иван, присоединиться не желаешь?
Заинтересовавшийся Поддубный спустился во двор.
– Легковатые у вас гирьки, – прищурился Иван. Он, как большинство сельских жителей, почти никогда не говорил «здравствуйте», «добрый день», а начинал встречу с какой-нибудь бытовой фразы.
– Дело не в весе, а в ловкости, – усмехнулся Петр, подхватил гирю и несколько раз ее подбросил, поймал в воздухе, даже не глянув на нее. – Сможешь так? – он абсолютно органично окончательно перешел в общении на «ты».
– Попробую.
Гиря показалась Поддубному почти невесомой, в ней не было и пуда. Он легко подбросил ее, закрутив в воздухе, а вот словить не сумел. Николай еле успел убрать ногу, на которую она должна была приземлиться.
– Видишь? – Николай несколько раз повторил трюк, а потом стал поднимать – выжимать гирю над головой. Его мышцы рельефно переливались под загорелой кожей.
– Чем это вы занимаетесь? – поинтересовался Иван.
– Гимнастика, атлетизм, – пояснил Петр. – Тренируем мышцы, с утра разминаемся, даем себе нагрузку, потом весь день бодро себя чувствуем и хорошо выглядим.
– Баловство это все, – сказал Иван. – Зачем мне с утра гири таскать, если потом в порту я целый день мешки бросать буду? А один мешок, как десять ваших гирь весит.
– Ну-ка, сделай вот так, – Петр продемонстрировал, как именно надо сделать.
Он сжал кулаки, согнул руки к плечам, напрягся. Все мышцы торса и рук обозначились, бугристо прорисовались под кожей, а потом несколько раз Петр прогнал по животу «волну». Несколько раз картинно повернулся. Иван сбросил через голову сорочку, повторил, как умел. Получилось совсем неграциозно.