Страница:
А Тамара Павловна осталась. Не возвращаться же ей в родной дом. Гори он огнем! Чего она там забыла? Кстати, о доме. Родом Тамара Павловна была из деревни Горелая Тишь, которая издавна славилась своими скандалами. Откуда занесло на эту безрадостную пустошь первых поселенцев, история умалчивает. Достоверно известно лишь одно: были они все из подьячих, которых недаром еще исстари прозвали "крапивное семя". Так что народ в Горелой Тиши подобрался один к одному - все дикий и дремучий, хотя по наследству грамотный и склочный. Никакая власть на них управы найти не могла. В конце концов решили махнуть рукой, пусть, мол, как пауки в банке, друг друга перекусают. Да, видно, просчетец вышел - расколотилась банка. И расползлись ее обитатели кто куда. Ищи-свищи. Может, и вправду, кто помер... Только где в округе скандал позаковыристей да погрязней - держи ухо востро: небось, опять Горелая Тишь из-под земли огоньком полыхнула. У Тамары Павловны в девичестве фамилия была Лешак - самая что ни на есть зловредная фамилия. Почитай, половина Горелой Тиши в Лешаках ходила. Ну, а кто не Лешак, то уж обязательно Подколодный либо Гнус, а уж на самый худой конец - Хмырь. Правда, было дело: как-то уж совсем на болоте приладился жить мужичок, тоже пришлый, по кличке Упырев Тятька, да так и сгинул без потомства на болоте безвестно. А как какая шалость: корова ли в трясину забредет, мужик по пьяному делу в лесу заплутает - все на Упырева Тятьку валят. Уж так повелось. Мол, он безобразит, говорят, больше некому. Хотя было кому, ох, было! Правду сказать, только тем и занимались по будням друг на дружку письма строчили, а по праздникам всем миром писали коллективные, которые неизменно подписывали "группа товарищей". Одним словом, та еще деревенька. Так что хоть в Москву удирай, а от себя не сбежишь. Но, надо отдать должное Томке Лешак, она дала тягу первая. В Москве она широкими шагами прошла путь от рядового дворника до начальника ДЭЗа. Что ж, не она первая, не она последняя. И не туда люди в Москве залетали! Впрочем, и у Тамары Павловны все было впереди. Как она сама говорила: "Еще не вечер!". Тем более, начальник ДЭЗа, хоть и хлебная должность, но сволочная... А тут еще заяц! Все, кто знал Тамару Павловну, предрекли ему бесславный конец в ординарном жарком. Но прошла неделя, другая, а заяц, как ни в чем ни бывало, разгуливал по двору и затевал скандалы по любому поводу. А когда как-то вечером жильцы увидели Тамару Павловну, прогуливающуюся с зайцем на руках, причем она нежно почесывала его за ухом, а он скалил передние зубы и довольно урчал, то при виде этой необъяснимой идиллии даже самые отчаянные пессимисты развели руками. Заяц отвоевал себе место под солнцем, хотя при таком-то солнце, как Тамара Павловна, это казалось невозможным. Ох, неласковое это было солнце! Радиоактивность у него настолько превышала норму, что никакой бы счетчик Гейгера не выдержал, а тут заурядный заяц. Но в том-то и дело, что было в нем что-то родное и близкое, что-то от Горелой Тиши... И впервые за долгие годы жизни в Москве Тамара Павловна почувствовала себя по-настоящему в своей тарелке. В день описываемых событий Тамара Павловна встала с левой ноги. Впрочем, в этом нет ничего удивительного: она вообще была левша. Но все равно неприятно. Примета пакостная. А надо сказать, Тамара Павловна в приметы верила. И не успела она предпринять всех мер, нейтрализующих последствия неудачного вставания, то есть поплевать три раза через плечо, чертыхнуться и посмотреться в зеркало, как в квартиру ворвался Чингизхан с какой-то банкой в зубах. - Ну ты, деловой! - окликнула его Тамара Павловна, но заяц стрелой внесся в Генкину комнату. - А чтоб ты сдох! - пожелала она и направилась в прихожую, где нос к носу столкнулась с сыном. - Генка, придурок, ты где шляешься? - поинтересовалась она. Привычный Генка на "придурка" не среагировал, а сразу направился в кухню, где принялся методично разгружать холодильник. - Что, язык отсох? - взвизгнула Тамара Павловна, появляясь на пороге кухни. Так же молча Генка высунул язык, чтобы, очевидно, доказать, что мать заблуждается. Язык был мокрый. - Ну, холера ясная! - возмутилась Тамара Павловна. - Он же еще дразнится! Папочкины шутки! Засунь его себе, знаешь куда?! Судя по всему, Генка знал "куда", поэтому повернулся к Тамаре Павловне этим самым местом и продолжил начатое занятие. Выгрузив из холодильника сыр, колбасу, масло, кастрюлю вчерашнего борща, пакет молока, миску с котлетами, два свежих огурца и банку с маринованными, он немного подумал и добавил к этому пачку пельменей и три сосиски. - Ты все это собираешься съесть сразу? - Тамара Павловна поджала губы. - Постепенно! - наконец подал голос Генка. - Не спеша! - Проглот! - Тамара Павловна хлопнула дверцей холодильника. - Ага! Я тебя тоже люблю! - не остался в долгу Генка и принялся расправляться с вынутой провизией. Действительно не спеша. Если бы Тамара Павловна родилась и выросла не в Горелой Тиши, как она сама говорила: "В лопухах на болоте", и "Жила со свиньями", добавлял в свою бытность Генкин родитель, то она, наверное, стала бы размышлять о том, как сильны гены и еще о чем-нибудь умном, например, о нуклеиновых кислотах или о механизме наследственности. Но пятнадцать лет в Москве никак не отразились на ее горелотишинском кругозоре, и поэтому она подумала: "Ну, Лешак, чистый Лешак" и вздохнула, вспомнив своего, недоброй памяти, папашу - Пашку Лешака. Тот, бывало, и не так наворачивал, хотя у Генки выходило очень похоже. Срезав слой подмерзшего масла толщиной в полпальца, он прилепил его к ломтю хлеба величиной с башмак и уже было приладился покрыть это все тремя круглыми кусками докторской колбасы, как вдруг хлеб невероятным образом скользнул к краю стола и тяжело, как жаба, плюхнулся на пол. Маслом вниз! И тут же по всему дому зазвенело: лопнула и разлетелась тарелка на сушилке, сам по себе развалился на две половины стакан, и молоко из него тугой струёй брызнуло вверх, чайник сорвался с плиты и, запрыгав боком по кухонному столу, на всем скаку врезался в хлебницу, откуда, как из рога изобилия, посыпались трехкопеечные булочки. В комнатах что-то падало и билось. Тамара Павловна, еще не понимая что происходит, ринулась туда. В гостиной был полный разгром, и хотя все продолжало падать и биться на мелкие куски, обнаружить причину этого странного явления Тамаре Павловне и здесь не удалось. Тогда она рванула дверь в Генкину комнату и застыла на пороге... Там, посреди дикого кавардака, сидел окруженный серебристо-оранжевым сиянием Чингизхан и передними лапами изо всех сил колотил по принесенной им банке.
Глава 11
ОЧЕВИДНОЕ-НЕВЕРОЯТНОЕ
О, сколько нам открытий чудных...
А. С. Пушкин
Уже прозвенел звонок, а Валерки все не было. - Что бы это значило? - мучительно думал Юрка. - Может, с ним там что-то случилось? С них станется... Эх, не нужно было оставлять его одного... Картины, одна кошмарнее другой, возникали перед Юркиным внутренним взором. Тут было все: и обрывки из детективов с таинственными убийствами, и Бермудский треугольник, и чужая враждебная цивилизация - словом, полный набор. - Что делать? Что делать? - как дятел стучало в мозгу. Ответ пришел сам собой: "В известность поставить надо! Кого? А кого следует! Там разберутся..." Юрка оглядел класс. Пользуясь тем, что учителя до сих пор не было, ребята веселились вовсю. - Эх, дурачки, дурачки, - почему-то с жалостью подумал Юрка, - ничего-то вы не знаете!.. И тут же решил: - Нужно им сказать! Иди знай как дело обернется. Могу и не дойти... - он мужественно сжал скулы и выпятил подбородок. - Ребята! - в Юркином голосе звенел металл. - Они прилетели! - Давно уже! - тут же, как будто давно ждал этого заявления, отозвался Витька Павлов. - В марте! А ты только заметил?! Ну доходит до тебя, Соколов, как до жирафа. Юрка опешил. - А ты откуда знаешь? И почему именно в марте? - растерянно спросил он. - Так это же все знают! - ехидно ухмыляясь, ответил Витька, - Они всегда в марте прилетают. Официальный факт. Даже картина такая специальная есть. "Грачи прилетели" называется... - Ты, Витенька, - остряк-самоучка! - разозлился Юрка. - Тут дело серьезное! - А по-твоему, миграция перелетных птиц это шутка?! - продолжал изгаляться Витька. - А представь себе, что они не прилетят? Экология нарушится! И знаешь, что будет? - Знаю! - мрачно сказал Юрка. - Если ты сейчас не замолчишь, то схлопочешь! Но Витька, почувствовав интерес одноклассников, которые мало-помалу утихомирились и начали прислушиваться к происходящей дискуссии, закусил удила. - Может ты, Соколов, вообще против охраны окружающей среды? - нахально вещал он. - А так же четверга, пятницы и Робинзона Крузо? Класс заржал. И тут Юрке в голову пришла совсем уже взрослая мысль: "Почему у глупости такой веселый вид? - подумал он. - Тут бы плакать, а мы смеемся..." Хотя сам-то он не смеялся. Не до смеха ему было. Уж больно его эта последняя мысль напугала. Еще вчера ни за что бы такая ему в голову не пришла. Хихикал бы со всеми над шуточками Витьки Павлова и в ус не дул. Впрочем, откуда у него усы? Нет у него никаких усов!.. Стоп, стоп! При чем здесь усы?.. Ни при чем! Точка. Дело в том, что не похож он стал сам на себя. Мысли разные в голову приходят. И уходят. Спокойно. Ничего никуда не уходит. Все они здесь. В голове. Никуда не делись. Толкутся в беспорядке. Надо бы их, родимых, в систему привести!.. Надо же, еще одна мысль. Ну совсем неожиданная! Как-будто бы опять кто-то за него другой подумал. Но система - это хорошо. Без нее, пожалуй, не разобраться. Попробуем по порядку. Итак! Гроза кончилась. Потом в районе произошла утечка. Встало метро. Это факт. Троллейбусы тоже стали. И лифты. Значит, энергии грозовых разрядов не хватило... Так, так... Если энергия была необходима, чтобы изменить его, Юрку Соколова, то цель уже, пожалуй, достигнута... Почему, собственно, достигнута? Кто может сказать какова конечная цель? И чья? Как чья? Конечно же бабки Мотри! И петуха. Как резидента-инспектора. Бред какой-то. При чем здесь петух?! Это уже точно не моя мысль! Валеркина... А он-то сам где? Может и он в эту мясорубку ненароком угодил?.. Ну конечно же! Энергии-то недаром не хватило! Рассчитывали на одного, а тут второй подвернулся. Вот и не хватило. Возможная вещь? Естественно! А на полпути останавливаться нельзя, могут последствия быть. Нежелательные. Со здоровьем, например. Вот поэтому и утечка... Так, пожалуй, все сходится... Но вдруг, как снег на голову, свалилась еще одна мысль: "А что, если и этой энергии не хватило?" Дальше думать не хотелось. Невольно представлялась операционная, где на белом столе под светом мощных ламп лежит голый беспомощный Валерка в сложном переплетении трубок и проводов, ведущих к разным мудреным аппаратам, и вдруг лампы начинают медленно гаснуть, искусственное сердце по инерции совершает еще несколько слабых ударов и останавливается... Нет! Жизни без Валерки он себе представить не мог. - Соколов?! - вдруг услышал он и очнулся. Против него стоял Витька Павлов и внимательно его разглядывал. - Ты что-то на себя сегодня не похож, Соколов... - задумчиво сказал он и покачал головой. Тоже, открыл Америку! Это Юрка понял уже и без него. Вот что с этим делать, еще не знал. - На тебя что, перемена погоды так повлияла? - продолжал выяснять Витька. - Знал бы ты, что на меня влияет! - в сердцах подумал Юрка. Но рассказывть об этом ребятам ему почему-то уже расхотелось. Он вдруг почувствовал себя намного взрослее их. - Сам разберусь! - решил он. - Что же на меня даром столько энергии угрохали?! Вот только бы с Валеркой все утряслось... И в этот момент в класс вошел Валерка. У Юрки сразу от сердца отлегло. - Ну, теперь порядок! - подумал он. Вдвоем мы с этим в два счета справимся, тем более измененные... Кстати, он-то как?! Юрка внимательно пригляделся к другу. Да, и с ним что-то было не так. Что-то неуловимое, чего Юрка никак не мог ухватить. - Ладно, потом разберемся, главное, жив и здоров! - подумал он и только хотел спросить, как Валерка до школы добрался, но тут, как назло, встрял остряк Витька. - Слыхал, Ерохин, прилетели! - объявил он. - Прилетели! - каким-то незнакомым голосом подтвердил Валерка и дернул щекой. И только тут Юрка понял, что же с Валеркой не так: знаменитая ерохинская родинка переместилась из-под правого глаза под левый, как будто всю жизнь там и была...
Глава 12
СЕДЬМАЯ ВОДА НА КИСЕЛЕ
Мама, а какая у кастрюли фамилия?
Детский вопрос
Ежели и был в Горелой Тиши самый пустячный человечишко, то, ясное дело, Семка Хмырь. Вот бывает же такое, хоть фамилию три раза меняй, а все равно всем с первого взгляда видать, что Хмырь. Так и не глядел никто, чего глаза-то зазря бить? И так ясно - прорва. Чего осталось в наследство ото всех Хмырей (хотя и Хмыри, а накопили порядочно), так в той прорве и сгинуло. А уж как всех поразнесло по свету, один Семка в Горелой Тиши и остался - в себя прийти не мог. Он да еще Упырев Тятька, что в болоте сгинул. Чего Семка годов десять делал - неведомо, одно известно - при Горелой Тиши был безвыездно. То ли горе мыкал, то ли ума набирался. Однако в году эдак семьдесят шестом, одна тысяча девятьсот, естественно, - был и сплыл. В буквальном смысле слова. В паводок. Снесло его к морю вместе с избой да на новом месте и поставило. А он и не заметил, потому что спал. Чего еще делать в Горелой-то Тиши... На новом же месте не до сна стало. Как подменил кто Семку Хмыря. И сказать нельзя что за ум взялся - не за что было. А так, случай ему вышел. Одно слово: фортуна! Закрутила, завертела... Словом, как вода схлынула, да Семка глаза ото сна продрал, глядь, а изба посреди сада стоит. Деревьев не так уж много, десятка два, два с половиной всего. Только не простые это были деревья. Семка и глазом моргнуть не успел, как на них уже мандарины повысыпали. Видимо-невидимо. Как прыщи. И что интересно: сад, вроде, ничей, то есть хозяев нет. Начисто. Недаром же говорят: "Дуракам - счастье". А оно, как опять же говорят, не в деньгах... Однако, и деньги Семке сразу привалили. И немалые. Ну, он их мало-помалу и брать начал. Не совсем же он дурак. Кто же от своего счастья отказывается, а тем более от денег? Смирился. И зажил. Хотя в той же избе, но с размахом. Сначала купил чего самому хотелось. А денег все не меньше становится, а ежели как следует подсчитать, то вроде даже и больше. Только Семка сам со счету сразу сбился, а другого никого к этим деньгам близко не подпускал. Не совсем же он дурак. Но, с другой стороны, девать-то их куда-то надо, не стены же оклеивать! И стал Семка покупать чего люди советовали, чтобы не хуже, чем у этих людей было. Одно купил, другое, то да се... Уже и третье было собрался, а его, как назло, в ихних краях ни за какие деньги не достанешь. Он уж и у соседей перекупить пытался. Цену всякую предлагал, но тем и самим надо. Потому что ежели этого нет, перед людьми стыдно. И пришлось Семке в Москву ехать. А что делать? Он как рассуждал? И до него горелотишинцы в столицу ездили. Сколько раз. За три-то века... А кое-кто и до сих пор в ей, родимой, живет. Официально. Томка Лешак, к примеру. Тоже родня, ежели глядеть в корень. Потому в Горелой Тиши - кто кому только не родич. Томкина маманя, царство ей небесное, сама из Хмырей была. И ежели бы он, Семка, по молодости лет ушами не хлопал да собакам хвостов не крутил, еще бабушка надвое сказала, была бы Томке фамилия Лешак, али никуды б она из Хмырей не делась. А может, и вообще бы не значилось таковой в числе столичных жителей. Ввиду нерождения... Опять же: фортуна! Но как бы тут не стало, чего там гадать: было, не было, когда судьба Семке не вышла перебежать дорогу Пашке Лешаку. Кишка тонка... Бог с ним, дело давнее. Однако по мамане он Томке Лешак всяко выходит родич. А значит, ежели в столицу занесло, то само собой, у кого ж останавливаться, как не у нее. Тем более то, чего ему надо было, по слухам, раза три в месяц выбрасывали в магазине, что от Томки за четыре дома стоял. А ежели не там, то где ж еще достать? Разве что с рук. Так что Семке, как не крути, а к Томке дорога лежала прямая, хотя и неблизкая: сначала из аэропорта на экспрессе, потом в метро с двумя пересадками, а там уж рукой подать - остановку на обычном автобусе. Всего часа два с половиной. Можно было, конечно, такси взять, денег навалом. Но Семка, по дурости, всю-то пачку к поясу штанов с обратной стороны булавками попристегивал. Не посреди же аэропорта их оттудова доставать. Народу-то кругом. И все шасть-шасть, туды-сюды, сюды-туды... Уследи за ними. Тут не то что деньги, кисет достать боязно. Не совсем же он дурак. Ну и поплелся на перекладных. По дороге всякого насмотрелся. Особенно под землей. Чего только люди с собой не везли! Тут рань-ранняя, магазины едва открылись, а они уже полные руки тащат. - Бедовый народ в эту столицу ездит! - подумал Семка и поплотнее деньжата к телу прижал. А сам дальше поехал. Ехал, ехал, уже к концу стал подъезжать, даже остановку нужную объявили, следующая, мол. Ну ладно, поехали и вдруг дзынь-дрызг, стоп и ни с места... И, главное, темно! Семка поначалу не шебуршился, потому что подумал: "Кто их знает в ихней столице, может, оно так положено..." Только за пояс еще сильнее схватился, от греха подальше, мало кому в темноте чего в голову взбредет... Ну и народ рядом тоже не сразу гвалт поднял, видно, ко всякому попривык. Но мало-помалу заволновались. Вагон-то уже минут пять стоит, как вкопанный, без света и ни гу-гу... Бабы, те сразу в визг, чтобы, стало быть, наверстать, что всю дорогу молча стояли. Ну и мужики, в свою очередь, не отставали. Что же, даром равноправие?! Так что Семка в первый момент оробел даже, но потом Горелая Тишь свое взяла, и он вступил: - Нет такого закона, - заорал, - чтоб человека в темноте держать, когда он свой пятак чин-чинарем заплатил. Теперь, значит, хоть до закрытия катай, пока сам наверх не запросился! - Чего кататься-то?! - народ вокруг еще более зашумел, но теперь уж на Семку. - Делов других нет?! - Тише, товарищи! - загудел кто-то в темноте, невидимый, но, судя по басу, солидный и выступать перед народом привыкший. - Так просто нас тут держать бы не стали. И свет бы не выключили... - А что? А что? - завизжала рядом с Семкой какая-то баба ненормальная. Хоть и темно, а сразу видно, что психопатка. - Что-что... - ответил тот же бас. - Диверсия - вот что! Или чего похуже. Того и гляди, как бабахнет!..
Что тут началось! Ежели никогда не слыхали чего в курятнике творится, когда туда хорек забрался, то и не представите. И деться некуда. Все плечом к плечу стоят и друг на друга орут. Невзирая на лица. Потому что темно. Семка тоже поорал для порядку, но как увидел, что от того крику толку чуть: кричи не кричи, а на кого кричишь - все равно не видно, то есть удовольствия никакого, - он и замолк. И дальше уже молча стоял соображал, чего это ему дома не сиделось... Постепенно и остальные приумолкли; то ли о том же задумались, то ли просто о жизни - неважно, только факт, завздыхали поочередно. Семка же вздыхать не стал, потому что мысль ему одна в голову пришла: если им тут долго сидеть придется, то чем они дышать будут, ежели уже сейчас не продохнешь? - Чего развздыхались, родимые?! - завопил он. - Ежели воздух так почем зря расходовать, того и гляди на всех не хватит! А ну, дыши аккуратнее. Не части! Тут весь вагон дыхание затаил и стал воздух экономить, чтоб на дольше хватило. Неизвестно, что бы из этой экономии вышло, так как поезд все же минут через десять тронулся и еле-еле до станции дотянул. А там, хоть свету чуть, а до выхода добраться можно. Так что, как только двери раскрылись, все в разные стороны побежали. Как-будто их нормы ГТО сдавать заставили. Семка тоже поднажал и, надо сказать, многих обогнал. Так на полном ходу в нужный автобус и заскочил. А тот сразу с места рванул, потому что он на бензине, ему электричество до лампочки. Одним словом, до места Семка с горем пополам добрался. А тут и вовсе несусветные дела начались. Не успел он в арку Томкиного дома сунуться, как к нему подлетел паренек: прическа "ежиком", глаза бегают, а сам кричит: "Дяденька, держи вон того, он инопланетянин!" А за ним, действительно, еще один топает, повыше, правда, но на хулигана не похож. А уж тем более на иностранного какого, пацан как пацан. Лопоухий... А тот, первый, ни с того ни с сего Семку вдруг за талию схватил, вроде за ним от второго прячется. Все бы ничего, но у Семки-то деньги в поясе. Ну и врезал он тому, первому, по шее. Не сильно, а только чтобы за талию хватать перестал, но вдруг слышит сзади: - Ты что же, ирод, дитя по шее стучишь? Хмырь было оглянуться решил, да не успел, кто-то его изо всех сил в затылок клюнул. - Банда! - подумал Семка и мысленно уже с деньгами распрощался. - Хоть бы жить оставили! И то ладно... - Бросил он чемоданчик на землю, а руки кверху задрал. - Чего руки повытягивал? - спросил тот же голос. - Лучше б их не распускал! - и опять его кто-то клюнул. Ну уж тут Семка не выдержал. Оглянулся! И увидел бабку. От горшка два вершка. И петух с ней рядом. - Нет, не банда, - решил Семка. - Что ж я и вправду грабли позадирал?! - и руки у него зачесались. - Ты чего ж это, бабка, - спросил он скрипучим голосом, - петуха на живых людей спускаешь? А ежели я ему, не разобравшись, шею сверну запросто?! Но бабка на это его выступление ноль внимания, только глазами сверк, ну чисто ведьма, так что Семка аж присел, а она к пацанам прицепилась. Как репей. Чего это они, мол, не в школе... А те от нее, как от чумы, в разные стороны. Ну и Семка чемоданчик в руки и дай бог ноги, только уж в третью сторону - под арку и в парадное. Сам не чаял, как до Томкиной квартиры добрался. Даже не отдышался. Позвонил... А оттудова, из-за двери, и звон тебе, и грохот, и даже вой какой-то - так что хоть назад беги. Но там-то бабка с петухом. На что Семка толстошкурый, но и его эти столичные неприятности до сердца достали. Схватился он за него и подумал: - Это что же они все разом с ума посходили в ентой своей Москве? Куды ж это милиция смотрит? Но тут дверь распахнулась настежь, и какая-то сила буквально всосала его в квартиру, как пылесос тряпку.
Глава 13
ЗНАМЕНИТАЯ НЕЗНАКОМКА
Не в свои сани не садись
Пословица
Есть исторически узаконенные красавицы. Никому не придет в голову усомниться в красоте Венеры Милосской или Монны Лизы. Даже тем, кто знает о них понаслышке. Красота остальных спорна. Одним нравится Софи Лорэн, другим София Ротару... Генке "Саксофону", например, однажды понравилась девушка с обложки журнала "Советский экран". Смертельно. Как выяснилось, это была артистка Тамара Акулова. Вот так... Все бы еще ничего, но журнал-то был библиотечный, да к тому же аккуратно подшитый в стопку с другими номерами, где на обложках фотографии других артисток, а так же артистов. Как Генка изымал девушку своей мечты из этой блестящей кинокомпании - уже другая, довольно длинная история. Факт, что изъял. Ну и, естественно, повесил. На видное место. На то самое, где раньше висел цветной портрет самой Тамары Павловны. Так вот, "Саксофон" портрет снял, а обложку с мечтой повесил... Часа два потом Генка не мог глаз оторвать от прекрасного лица. А так как актриса, когда снималась, кокетливо посмотрела в аппарат, то получалось так, будто бы они пялились друг на друга, словно в "гляделки" играли. Тамара Павловна, пришедшая с работы, разрушила эту идиллию. Генка очнулся и, взглянув на мать, понял, что происходит, когда в мечты грубо врывается реальная жизнь. Говорят, есть такая примета, что когда окажешься между двумя женщинами с одинаковыми именами, это к счастью - загадывай желание. Врут! Очутившись между двух Тамар, Генка почувствовал себя неуютно. Тамаре Павловне Тамара Акулова как-то сразу не понравилась. Для порядка она тоже поглядела на нее. В упор. Минут пять глядела. А потом порвала обложку с кинокрасавицей на мелкие кусочки. Одним словом, на вкус и цвет товарищей нет. А тем более подруг... Однако нет правил без исключений. И надо же, чтобы это исключение пало именно и на без того смятенные головы Валерки и Юрки. Как гром с ясного неба. Хотя случилось это почти за месяц до майских гроз. Видно и вправду беда не приходит одна... Очень трудно писать о любви. Тем более о первой. А если она с одной стороны неразделенная, а с другой - одна на двоих, то и вовсе не знаешь с какого конца подступиться... Так что тут придется рассказывать, как Бог на душу положит, так как дальше излагать эту историю без Лики Волковой невозможно. Юрка и Валерка влюбились в нее одновременно, с первого взгляда и на всю жизнь. И было из-за чего. В тот момент, когда они впервые ее увидели, Лика вела прицельный огонь из рогатки по неприятному типу в шляпе. Да так метко, что после каждого выстрела эта шляпа слетала с него и падала на асфальт. Тип при этом вел себя странно: совсем не возмущался, он терпеливо раз за разом поднимал шляпу и сажа ч ее назад на голову. И все это происходило среди бела дня на людной улице. Прохожие спешили по своим делам, предоставляя странному типу самому разбираться со своими проблемами. И только Валерка с Юркой как остановились, так и застыли как вкопанные, не спуская глаз с новой Дианы. Поэтому они упустили момент, когда с типом произошла разительная перемена. После очередного удачного выстрела он, вместо того, чтобы поднять свою многострадальную шляпу, с криком: "Хулиганка! Держи ее!" - бросился за прекрасной обладательницей рогатки. Но тут Юрка не оплошал, моментально среагировав, он успел выставить ногу и... тип упал. Встал он слегка озадаченный, сразу было видно, что появление здесь двух поклонников хулиганки совсем не входило в его планы. - Вы-то откуда взялись?! - спросил он, широко открыв голубые глаза. И тут Юрка с ужасом увидел, что вовсе это никакой не тип, а известный киноактер. Мгновенно измерив глубину своей ошибки, он изо всех сил дернул за рукав, готового сражаться до последнего вздоха, Валерку и поволок его за собой. Тот, ничего не поняв, пытался сопротивляться, но Юрка был сильнее и ему, хотя и с трудом, но все же удалось затащить друга за угол. Девочка, глядя им вслед, весело хохотала, размахивая рогаткой.
Глава 11
ОЧЕВИДНОЕ-НЕВЕРОЯТНОЕ
О, сколько нам открытий чудных...
А. С. Пушкин
Уже прозвенел звонок, а Валерки все не было. - Что бы это значило? - мучительно думал Юрка. - Может, с ним там что-то случилось? С них станется... Эх, не нужно было оставлять его одного... Картины, одна кошмарнее другой, возникали перед Юркиным внутренним взором. Тут было все: и обрывки из детективов с таинственными убийствами, и Бермудский треугольник, и чужая враждебная цивилизация - словом, полный набор. - Что делать? Что делать? - как дятел стучало в мозгу. Ответ пришел сам собой: "В известность поставить надо! Кого? А кого следует! Там разберутся..." Юрка оглядел класс. Пользуясь тем, что учителя до сих пор не было, ребята веселились вовсю. - Эх, дурачки, дурачки, - почему-то с жалостью подумал Юрка, - ничего-то вы не знаете!.. И тут же решил: - Нужно им сказать! Иди знай как дело обернется. Могу и не дойти... - он мужественно сжал скулы и выпятил подбородок. - Ребята! - в Юркином голосе звенел металл. - Они прилетели! - Давно уже! - тут же, как будто давно ждал этого заявления, отозвался Витька Павлов. - В марте! А ты только заметил?! Ну доходит до тебя, Соколов, как до жирафа. Юрка опешил. - А ты откуда знаешь? И почему именно в марте? - растерянно спросил он. - Так это же все знают! - ехидно ухмыляясь, ответил Витька, - Они всегда в марте прилетают. Официальный факт. Даже картина такая специальная есть. "Грачи прилетели" называется... - Ты, Витенька, - остряк-самоучка! - разозлился Юрка. - Тут дело серьезное! - А по-твоему, миграция перелетных птиц это шутка?! - продолжал изгаляться Витька. - А представь себе, что они не прилетят? Экология нарушится! И знаешь, что будет? - Знаю! - мрачно сказал Юрка. - Если ты сейчас не замолчишь, то схлопочешь! Но Витька, почувствовав интерес одноклассников, которые мало-помалу утихомирились и начали прислушиваться к происходящей дискуссии, закусил удила. - Может ты, Соколов, вообще против охраны окружающей среды? - нахально вещал он. - А так же четверга, пятницы и Робинзона Крузо? Класс заржал. И тут Юрке в голову пришла совсем уже взрослая мысль: "Почему у глупости такой веселый вид? - подумал он. - Тут бы плакать, а мы смеемся..." Хотя сам-то он не смеялся. Не до смеха ему было. Уж больно его эта последняя мысль напугала. Еще вчера ни за что бы такая ему в голову не пришла. Хихикал бы со всеми над шуточками Витьки Павлова и в ус не дул. Впрочем, откуда у него усы? Нет у него никаких усов!.. Стоп, стоп! При чем здесь усы?.. Ни при чем! Точка. Дело в том, что не похож он стал сам на себя. Мысли разные в голову приходят. И уходят. Спокойно. Ничего никуда не уходит. Все они здесь. В голове. Никуда не делись. Толкутся в беспорядке. Надо бы их, родимых, в систему привести!.. Надо же, еще одна мысль. Ну совсем неожиданная! Как-будто бы опять кто-то за него другой подумал. Но система - это хорошо. Без нее, пожалуй, не разобраться. Попробуем по порядку. Итак! Гроза кончилась. Потом в районе произошла утечка. Встало метро. Это факт. Троллейбусы тоже стали. И лифты. Значит, энергии грозовых разрядов не хватило... Так, так... Если энергия была необходима, чтобы изменить его, Юрку Соколова, то цель уже, пожалуй, достигнута... Почему, собственно, достигнута? Кто может сказать какова конечная цель? И чья? Как чья? Конечно же бабки Мотри! И петуха. Как резидента-инспектора. Бред какой-то. При чем здесь петух?! Это уже точно не моя мысль! Валеркина... А он-то сам где? Может и он в эту мясорубку ненароком угодил?.. Ну конечно же! Энергии-то недаром не хватило! Рассчитывали на одного, а тут второй подвернулся. Вот и не хватило. Возможная вещь? Естественно! А на полпути останавливаться нельзя, могут последствия быть. Нежелательные. Со здоровьем, например. Вот поэтому и утечка... Так, пожалуй, все сходится... Но вдруг, как снег на голову, свалилась еще одна мысль: "А что, если и этой энергии не хватило?" Дальше думать не хотелось. Невольно представлялась операционная, где на белом столе под светом мощных ламп лежит голый беспомощный Валерка в сложном переплетении трубок и проводов, ведущих к разным мудреным аппаратам, и вдруг лампы начинают медленно гаснуть, искусственное сердце по инерции совершает еще несколько слабых ударов и останавливается... Нет! Жизни без Валерки он себе представить не мог. - Соколов?! - вдруг услышал он и очнулся. Против него стоял Витька Павлов и внимательно его разглядывал. - Ты что-то на себя сегодня не похож, Соколов... - задумчиво сказал он и покачал головой. Тоже, открыл Америку! Это Юрка понял уже и без него. Вот что с этим делать, еще не знал. - На тебя что, перемена погоды так повлияла? - продолжал выяснять Витька. - Знал бы ты, что на меня влияет! - в сердцах подумал Юрка. Но рассказывть об этом ребятам ему почему-то уже расхотелось. Он вдруг почувствовал себя намного взрослее их. - Сам разберусь! - решил он. - Что же на меня даром столько энергии угрохали?! Вот только бы с Валеркой все утряслось... И в этот момент в класс вошел Валерка. У Юрки сразу от сердца отлегло. - Ну, теперь порядок! - подумал он. Вдвоем мы с этим в два счета справимся, тем более измененные... Кстати, он-то как?! Юрка внимательно пригляделся к другу. Да, и с ним что-то было не так. Что-то неуловимое, чего Юрка никак не мог ухватить. - Ладно, потом разберемся, главное, жив и здоров! - подумал он и только хотел спросить, как Валерка до школы добрался, но тут, как назло, встрял остряк Витька. - Слыхал, Ерохин, прилетели! - объявил он. - Прилетели! - каким-то незнакомым голосом подтвердил Валерка и дернул щекой. И только тут Юрка понял, что же с Валеркой не так: знаменитая ерохинская родинка переместилась из-под правого глаза под левый, как будто всю жизнь там и была...
Глава 12
СЕДЬМАЯ ВОДА НА КИСЕЛЕ
Мама, а какая у кастрюли фамилия?
Детский вопрос
Ежели и был в Горелой Тиши самый пустячный человечишко, то, ясное дело, Семка Хмырь. Вот бывает же такое, хоть фамилию три раза меняй, а все равно всем с первого взгляда видать, что Хмырь. Так и не глядел никто, чего глаза-то зазря бить? И так ясно - прорва. Чего осталось в наследство ото всех Хмырей (хотя и Хмыри, а накопили порядочно), так в той прорве и сгинуло. А уж как всех поразнесло по свету, один Семка в Горелой Тиши и остался - в себя прийти не мог. Он да еще Упырев Тятька, что в болоте сгинул. Чего Семка годов десять делал - неведомо, одно известно - при Горелой Тиши был безвыездно. То ли горе мыкал, то ли ума набирался. Однако в году эдак семьдесят шестом, одна тысяча девятьсот, естественно, - был и сплыл. В буквальном смысле слова. В паводок. Снесло его к морю вместе с избой да на новом месте и поставило. А он и не заметил, потому что спал. Чего еще делать в Горелой-то Тиши... На новом же месте не до сна стало. Как подменил кто Семку Хмыря. И сказать нельзя что за ум взялся - не за что было. А так, случай ему вышел. Одно слово: фортуна! Закрутила, завертела... Словом, как вода схлынула, да Семка глаза ото сна продрал, глядь, а изба посреди сада стоит. Деревьев не так уж много, десятка два, два с половиной всего. Только не простые это были деревья. Семка и глазом моргнуть не успел, как на них уже мандарины повысыпали. Видимо-невидимо. Как прыщи. И что интересно: сад, вроде, ничей, то есть хозяев нет. Начисто. Недаром же говорят: "Дуракам - счастье". А оно, как опять же говорят, не в деньгах... Однако, и деньги Семке сразу привалили. И немалые. Ну, он их мало-помалу и брать начал. Не совсем же он дурак. Кто же от своего счастья отказывается, а тем более от денег? Смирился. И зажил. Хотя в той же избе, но с размахом. Сначала купил чего самому хотелось. А денег все не меньше становится, а ежели как следует подсчитать, то вроде даже и больше. Только Семка сам со счету сразу сбился, а другого никого к этим деньгам близко не подпускал. Не совсем же он дурак. Но, с другой стороны, девать-то их куда-то надо, не стены же оклеивать! И стал Семка покупать чего люди советовали, чтобы не хуже, чем у этих людей было. Одно купил, другое, то да се... Уже и третье было собрался, а его, как назло, в ихних краях ни за какие деньги не достанешь. Он уж и у соседей перекупить пытался. Цену всякую предлагал, но тем и самим надо. Потому что ежели этого нет, перед людьми стыдно. И пришлось Семке в Москву ехать. А что делать? Он как рассуждал? И до него горелотишинцы в столицу ездили. Сколько раз. За три-то века... А кое-кто и до сих пор в ей, родимой, живет. Официально. Томка Лешак, к примеру. Тоже родня, ежели глядеть в корень. Потому в Горелой Тиши - кто кому только не родич. Томкина маманя, царство ей небесное, сама из Хмырей была. И ежели бы он, Семка, по молодости лет ушами не хлопал да собакам хвостов не крутил, еще бабушка надвое сказала, была бы Томке фамилия Лешак, али никуды б она из Хмырей не делась. А может, и вообще бы не значилось таковой в числе столичных жителей. Ввиду нерождения... Опять же: фортуна! Но как бы тут не стало, чего там гадать: было, не было, когда судьба Семке не вышла перебежать дорогу Пашке Лешаку. Кишка тонка... Бог с ним, дело давнее. Однако по мамане он Томке Лешак всяко выходит родич. А значит, ежели в столицу занесло, то само собой, у кого ж останавливаться, как не у нее. Тем более то, чего ему надо было, по слухам, раза три в месяц выбрасывали в магазине, что от Томки за четыре дома стоял. А ежели не там, то где ж еще достать? Разве что с рук. Так что Семке, как не крути, а к Томке дорога лежала прямая, хотя и неблизкая: сначала из аэропорта на экспрессе, потом в метро с двумя пересадками, а там уж рукой подать - остановку на обычном автобусе. Всего часа два с половиной. Можно было, конечно, такси взять, денег навалом. Но Семка, по дурости, всю-то пачку к поясу штанов с обратной стороны булавками попристегивал. Не посреди же аэропорта их оттудова доставать. Народу-то кругом. И все шасть-шасть, туды-сюды, сюды-туды... Уследи за ними. Тут не то что деньги, кисет достать боязно. Не совсем же он дурак. Ну и поплелся на перекладных. По дороге всякого насмотрелся. Особенно под землей. Чего только люди с собой не везли! Тут рань-ранняя, магазины едва открылись, а они уже полные руки тащат. - Бедовый народ в эту столицу ездит! - подумал Семка и поплотнее деньжата к телу прижал. А сам дальше поехал. Ехал, ехал, уже к концу стал подъезжать, даже остановку нужную объявили, следующая, мол. Ну ладно, поехали и вдруг дзынь-дрызг, стоп и ни с места... И, главное, темно! Семка поначалу не шебуршился, потому что подумал: "Кто их знает в ихней столице, может, оно так положено..." Только за пояс еще сильнее схватился, от греха подальше, мало кому в темноте чего в голову взбредет... Ну и народ рядом тоже не сразу гвалт поднял, видно, ко всякому попривык. Но мало-помалу заволновались. Вагон-то уже минут пять стоит, как вкопанный, без света и ни гу-гу... Бабы, те сразу в визг, чтобы, стало быть, наверстать, что всю дорогу молча стояли. Ну и мужики, в свою очередь, не отставали. Что же, даром равноправие?! Так что Семка в первый момент оробел даже, но потом Горелая Тишь свое взяла, и он вступил: - Нет такого закона, - заорал, - чтоб человека в темноте держать, когда он свой пятак чин-чинарем заплатил. Теперь, значит, хоть до закрытия катай, пока сам наверх не запросился! - Чего кататься-то?! - народ вокруг еще более зашумел, но теперь уж на Семку. - Делов других нет?! - Тише, товарищи! - загудел кто-то в темноте, невидимый, но, судя по басу, солидный и выступать перед народом привыкший. - Так просто нас тут держать бы не стали. И свет бы не выключили... - А что? А что? - завизжала рядом с Семкой какая-то баба ненормальная. Хоть и темно, а сразу видно, что психопатка. - Что-что... - ответил тот же бас. - Диверсия - вот что! Или чего похуже. Того и гляди, как бабахнет!..
Что тут началось! Ежели никогда не слыхали чего в курятнике творится, когда туда хорек забрался, то и не представите. И деться некуда. Все плечом к плечу стоят и друг на друга орут. Невзирая на лица. Потому что темно. Семка тоже поорал для порядку, но как увидел, что от того крику толку чуть: кричи не кричи, а на кого кричишь - все равно не видно, то есть удовольствия никакого, - он и замолк. И дальше уже молча стоял соображал, чего это ему дома не сиделось... Постепенно и остальные приумолкли; то ли о том же задумались, то ли просто о жизни - неважно, только факт, завздыхали поочередно. Семка же вздыхать не стал, потому что мысль ему одна в голову пришла: если им тут долго сидеть придется, то чем они дышать будут, ежели уже сейчас не продохнешь? - Чего развздыхались, родимые?! - завопил он. - Ежели воздух так почем зря расходовать, того и гляди на всех не хватит! А ну, дыши аккуратнее. Не части! Тут весь вагон дыхание затаил и стал воздух экономить, чтоб на дольше хватило. Неизвестно, что бы из этой экономии вышло, так как поезд все же минут через десять тронулся и еле-еле до станции дотянул. А там, хоть свету чуть, а до выхода добраться можно. Так что, как только двери раскрылись, все в разные стороны побежали. Как-будто их нормы ГТО сдавать заставили. Семка тоже поднажал и, надо сказать, многих обогнал. Так на полном ходу в нужный автобус и заскочил. А тот сразу с места рванул, потому что он на бензине, ему электричество до лампочки. Одним словом, до места Семка с горем пополам добрался. А тут и вовсе несусветные дела начались. Не успел он в арку Томкиного дома сунуться, как к нему подлетел паренек: прическа "ежиком", глаза бегают, а сам кричит: "Дяденька, держи вон того, он инопланетянин!" А за ним, действительно, еще один топает, повыше, правда, но на хулигана не похож. А уж тем более на иностранного какого, пацан как пацан. Лопоухий... А тот, первый, ни с того ни с сего Семку вдруг за талию схватил, вроде за ним от второго прячется. Все бы ничего, но у Семки-то деньги в поясе. Ну и врезал он тому, первому, по шее. Не сильно, а только чтобы за талию хватать перестал, но вдруг слышит сзади: - Ты что же, ирод, дитя по шее стучишь? Хмырь было оглянуться решил, да не успел, кто-то его изо всех сил в затылок клюнул. - Банда! - подумал Семка и мысленно уже с деньгами распрощался. - Хоть бы жить оставили! И то ладно... - Бросил он чемоданчик на землю, а руки кверху задрал. - Чего руки повытягивал? - спросил тот же голос. - Лучше б их не распускал! - и опять его кто-то клюнул. Ну уж тут Семка не выдержал. Оглянулся! И увидел бабку. От горшка два вершка. И петух с ней рядом. - Нет, не банда, - решил Семка. - Что ж я и вправду грабли позадирал?! - и руки у него зачесались. - Ты чего ж это, бабка, - спросил он скрипучим голосом, - петуха на живых людей спускаешь? А ежели я ему, не разобравшись, шею сверну запросто?! Но бабка на это его выступление ноль внимания, только глазами сверк, ну чисто ведьма, так что Семка аж присел, а она к пацанам прицепилась. Как репей. Чего это они, мол, не в школе... А те от нее, как от чумы, в разные стороны. Ну и Семка чемоданчик в руки и дай бог ноги, только уж в третью сторону - под арку и в парадное. Сам не чаял, как до Томкиной квартиры добрался. Даже не отдышался. Позвонил... А оттудова, из-за двери, и звон тебе, и грохот, и даже вой какой-то - так что хоть назад беги. Но там-то бабка с петухом. На что Семка толстошкурый, но и его эти столичные неприятности до сердца достали. Схватился он за него и подумал: - Это что же они все разом с ума посходили в ентой своей Москве? Куды ж это милиция смотрит? Но тут дверь распахнулась настежь, и какая-то сила буквально всосала его в квартиру, как пылесос тряпку.
Глава 13
ЗНАМЕНИТАЯ НЕЗНАКОМКА
Не в свои сани не садись
Пословица
Есть исторически узаконенные красавицы. Никому не придет в голову усомниться в красоте Венеры Милосской или Монны Лизы. Даже тем, кто знает о них понаслышке. Красота остальных спорна. Одним нравится Софи Лорэн, другим София Ротару... Генке "Саксофону", например, однажды понравилась девушка с обложки журнала "Советский экран". Смертельно. Как выяснилось, это была артистка Тамара Акулова. Вот так... Все бы еще ничего, но журнал-то был библиотечный, да к тому же аккуратно подшитый в стопку с другими номерами, где на обложках фотографии других артисток, а так же артистов. Как Генка изымал девушку своей мечты из этой блестящей кинокомпании - уже другая, довольно длинная история. Факт, что изъял. Ну и, естественно, повесил. На видное место. На то самое, где раньше висел цветной портрет самой Тамары Павловны. Так вот, "Саксофон" портрет снял, а обложку с мечтой повесил... Часа два потом Генка не мог глаз оторвать от прекрасного лица. А так как актриса, когда снималась, кокетливо посмотрела в аппарат, то получалось так, будто бы они пялились друг на друга, словно в "гляделки" играли. Тамара Павловна, пришедшая с работы, разрушила эту идиллию. Генка очнулся и, взглянув на мать, понял, что происходит, когда в мечты грубо врывается реальная жизнь. Говорят, есть такая примета, что когда окажешься между двумя женщинами с одинаковыми именами, это к счастью - загадывай желание. Врут! Очутившись между двух Тамар, Генка почувствовал себя неуютно. Тамаре Павловне Тамара Акулова как-то сразу не понравилась. Для порядка она тоже поглядела на нее. В упор. Минут пять глядела. А потом порвала обложку с кинокрасавицей на мелкие кусочки. Одним словом, на вкус и цвет товарищей нет. А тем более подруг... Однако нет правил без исключений. И надо же, чтобы это исключение пало именно и на без того смятенные головы Валерки и Юрки. Как гром с ясного неба. Хотя случилось это почти за месяц до майских гроз. Видно и вправду беда не приходит одна... Очень трудно писать о любви. Тем более о первой. А если она с одной стороны неразделенная, а с другой - одна на двоих, то и вовсе не знаешь с какого конца подступиться... Так что тут придется рассказывать, как Бог на душу положит, так как дальше излагать эту историю без Лики Волковой невозможно. Юрка и Валерка влюбились в нее одновременно, с первого взгляда и на всю жизнь. И было из-за чего. В тот момент, когда они впервые ее увидели, Лика вела прицельный огонь из рогатки по неприятному типу в шляпе. Да так метко, что после каждого выстрела эта шляпа слетала с него и падала на асфальт. Тип при этом вел себя странно: совсем не возмущался, он терпеливо раз за разом поднимал шляпу и сажа ч ее назад на голову. И все это происходило среди бела дня на людной улице. Прохожие спешили по своим делам, предоставляя странному типу самому разбираться со своими проблемами. И только Валерка с Юркой как остановились, так и застыли как вкопанные, не спуская глаз с новой Дианы. Поэтому они упустили момент, когда с типом произошла разительная перемена. После очередного удачного выстрела он, вместо того, чтобы поднять свою многострадальную шляпу, с криком: "Хулиганка! Держи ее!" - бросился за прекрасной обладательницей рогатки. Но тут Юрка не оплошал, моментально среагировав, он успел выставить ногу и... тип упал. Встал он слегка озадаченный, сразу было видно, что появление здесь двух поклонников хулиганки совсем не входило в его планы. - Вы-то откуда взялись?! - спросил он, широко открыв голубые глаза. И тут Юрка с ужасом увидел, что вовсе это никакой не тип, а известный киноактер. Мгновенно измерив глубину своей ошибки, он изо всех сил дернул за рукав, готового сражаться до последнего вздоха, Валерку и поволок его за собой. Тот, ничего не поняв, пытался сопротивляться, но Юрка был сильнее и ему, хотя и с трудом, но все же удалось затащить друга за угол. Девочка, глядя им вслед, весело хохотала, размахивая рогаткой.