Зелинко Анна-Мария. Дезире

   — Ты намазалась моей помадой! Сколько раз я говорила тебе, чтобы ты не смела трогать мою косметику! Хотя бы спросила разрешения! — закричала Жюли, возвращаясь в комнату.
   Я быстренько попудрилась и провела пальцами, смоченными слюной, по ресницам и бровям. Я замечала, что слюна очень хорошо склеивает волоски, а брови и ресницы начинают блестеть. Жюли, усевшись на кровать, критически рассматривала меня. Тогда я начала вынимать папильотки из своих волос. Но они запутались в длинных прядях, и я вся растрепалась. Волосы у меня от природы вьются, кроме того, они очень густые, и моя прическа постоянно доставляет мне массу хлопот.
   Послышался голос мамы:
   — Жюли, готова ли девочка, наконец? Нужно поесть, чтобы Сюзан и Эжени могли пораньше придти в Дом Коммуны.
   Я все еще распутывала свои волосы.
   — Жюли, помоги мне!
   Нужно отдать ей справедливость: у Жюли руки феи. В пять минут я была причесана.
   — Я видела в газете портрет молодой маркизы де Фонтеней, — сказала я. — Она носит короткую прическу и букли, немного опущенные на лоб.
   — Ей пришлось обрезать волосы, когда ее приговорили к гильотине. Депутат Тальен увидел ее в тюрьме в первый раз с длинными волосами, — пояснила Жюли. И тоном старой тетушки: — Я не советую тебе, Эжени, интересоваться подробностями жизни маркизы де Фонтеней, а особенно, из газет.
   — Ты напрасно читаешь мне нотации, Жюли. Я уже не маленькая и прекрасно знаю, каким путем Тальен освободил прекрасную Фонтеней из тюрьмы и чем все это кончилось.
   — Ты невозможна, Эжени! Кто тебе все это рассказывает? Мари на кухне?
   — Жюли, где же девочка? — мамин голос звучал раздраженно.
   Я накинула косынку, успев потихоньку подложить носовые платки в корсаж пониже декольте. Но Жюли заметила и потребовала, чтобы я вынула платки.
   Я сделала вид, что не слышу и ищу в ящиках трехцветную розетку. Все носили такие розетки. Мужчины в петлицах сюртуков, женщины прикалывали к корсажу, Потом я спустилась в столовую.
   Мама и Сюзан уже начали завтракать. Сюзан тоже приколола розетку. После завтрака мама принесла бутылку портвейна. Вчера она налила только в стакан Сюзан, но сегодня она наполнила два стакана. Один она дала Сюзан, а другой — мне.
   — Выпей-ка это. Портвейн придает силы.
   Я пила большими глотками, вино было сладким и терпким, и мне стало жарко. Я сразу почувствовала, что мне очень весело, улыбнулась Жюли и с удивлением увидела на ее глазах слезы. Она вдруг обняла меня и прошептала мне на ухо:
   — Эжени, будь осторожна, веди себя хорошо, прошу тебя!
   Я так развеселилась от портвейна, что, потеревшись носом о щеку Жюли, шепнула в ответ:
   — Уж не боишься ли ты, что депутат Альбит может меня соблазнить?
   — Ты невозможна, Эжени! — сказала Жюли сердито. — Для тебя, по-видимому, поход в Дом Коммуны — просто увеселительная прогулка, в то время, как Этьен… — она остановилась.
   Я допила свое вино. Потом, глядя ей в глаза, сказала:
   — Я знаю, Жюли, что ты хочешь сказать. Иногда арестовывают и близких родственников тех, кто находится в тюрьме; Сюзан и я, конечно, в опасности. Но ты не волнуйся. Мне кажется, что кончится хорошо!
   Ее губы дрожали.
   — Я должна была бы сопровождать Сюзан, но если с вами что-нибудь случится, я, как старшая, должна остаться с мамой.
   — Ничего с нами не случится, а если уж действительно нас задержат, ты будешь опорой мамы и постараешься освободить нас. Не правда ли, Жюли?
   До самого центра города Сюзан шла молча. Мы шли очень быстро, и даже проходя мимо магазинов, мимо нарядных витрин, мы не смотрели в ту сторону. На площади Ратуши Сюзан протянула мне руку. Там и сейчас пахло свежими опилками и кровью.
   Мы встретили гражданку Ренар, которая много лет шьет маме шляпы. Гражданка Ренар оглянулась по сторонам и только после этого ответила на наш поклон. Нас боятся. По городу уже разнесся слух, что Этьен арестован.
   У подъезда Дома Коммуны стояла толпа. Мы попытались протиснуться. В это время кто-то схватил Сюзан за руку. Она вздрогнула и побледнела.
   — Что вы хотите, гражданка?
   — Мы хотим поговорить с гражданином Альбитом, депутатом, — сказала я быстро и громко.
   Человек, державший Сюзан за руку, вероятно был привратником, он отпустил ее руку и указал:
   — Вторая дверь направо.
   Мы вступили в темный коридор и ощупью нашли вторую дверь направо. Когда мы открыли ее, нас почти оглушил гул голосов. Огромный зал ожидания был переполнен людьми. Мы с трудом втиснулись внутрь. На другой стороне зала была маленькая дверь, и возле нее стоял молодой человек, одетый в костюм Клуба якобинцев: стоячий воротник, огромная трехцветная розетка, шелковый камзол с кружевными манжетами. В руке — трость.
   «Это, наверное, один из секректарей Альбита», — подумала я. Вместе с вцепившейся в мою руку Сюзан я стала протискиваться сквозь толпу к маленькой двери. Рука Сюзан была холодна и дрожала. Я же, наоборот, чувствовала, как капельки пота заливают мне лицо и смачивают носовые платки в моем корсаже.
   — Не можем ли мы поговорить с гражданином Альбитом, депутатом, — сказала Сюзан очень тихо, когда мы очутились возле молодого человека.
   — Что? — прокричал он.
   — Депутат Альбит, — прошептала Сюзан еще тише.
   — Все собравшиеся здесь хотят попасть к нему на прием. Вы уже записались, гражданка?
   Сюзан покачала головой.
   — А как это сделать?
   — Нужно написать свое имя и сущность дела на листке бумаги. Если не умеете писать, то обращайтесь за помощью ко мне. Это стоит… — он смотрел на нас оценивающим взглядом.
   — Мы умеем писать, — сказала Сюзан.
   — Вон на том подоконнике гражданки найдут листки бумаги и гусиные перья, — сказал якобинец, показавшийся мне архангелом, стерегущим двери рая.
   Когда мы пробрались к окну, Сюзан быстро заполнила начало листка: «Имена — Сюзан и Бернардин-Эжени-Дезире Клари». Повод нашего прихода сюда… Мы растерянно посмотрели друг на друга.
   — Напиши все, как есть, — сказала я.
   — А вдруг он нас не примет, — прошептала Сюзан.
   — Вероятно, прежде, чем нас принять, он наведет справки. Здесь, мне, кажется, все не так просто.
   — Да. Здесь все не просто, — выдохнула Сюзан и написала: «Повод гражданина Этьена Клари».
   С листком в руках мы двинулись вновь к якобинцу-архангелу. Он окинул листок быстрым взглядом, проворчал: «Подождите» и исчез за дверью. Мне показалось, что прошла целая вечность, прежде чем он вернулся.
   — Вам придется подождать. Депутат вас примет. Вас вызовут.
   Вскоре дверь приоткрылась, и кто-то сказал что-то в щель нашему архангелу. Он повернулся к толпе и прокричал: «Гражданин Жозеф Пети». Я увидела, как со скамейки в глубине комнаты поднялся пожилой человек, державший за руку маленькую девочку. Мы с Сюзан заняли освободившиеся места на скамье.
   — Посидим, — сказала я. — Нас могут позвать еще не скоро.
   Места, которые мы заняли, были не так уж удобны, но мы хоть могли опереться о стену и дать отдых спине и ногам. Я огляделась. Невдалеке от себя я увидела нашего сапожника, старого Симона. Я сразу вспомнила его сына, молодого Симона с его кривыми ногами. Как он ковылял еще недавно! Недавно, всего полтора года…
   Всего полтора года тому назад я видела это и не забуду до самой смерти. Наша страна была осаждена со всех сторон армиями неприятеля. Соседние державы не желали признавать Республику. Поговаривали, что армия Республики не сможет долго удерживать неприятеля. Однажды утром я проснулась от того, что под окном раздавалась песня. Я выскочила из кровати и выглянула в балконную дверь. И я увидела!.. Они шли с песней мимо нашего дома, эти парни! Марсельские добровольцы! Они тащили с собой три пушки из нашей крепости. Они не хотели явиться с пустыми руками к военному министру Республики.
   Кое-кого из них я знала: два племянника нашего аптекаря, Леон — приказчик из нашего магазина, который всегда так красиво упаковывал купленный товар… В конце колонны ковылял Симон-младший на своих кривых ногах. Он так старался не отстать и даже шагать в ногу со всеми!
   Он ковылял вслед за тремя сыновьями нашего банкира Леви, которые пошли вместе со всеми сыновьями Франции отстаивать Права человека и которые надели для этого свои воскресные костюмы.
   — До свиданья, граждане Леви, — крикнула я, и все три брата обернулись и помахали мне.
   А за ними шли еще и еще парни. Сын нашего булочника, рабочие из портовых кварталов. Я увидела их синие блузы и услышала стук их деревянных башмаков.
   Они пели новую песню, которая возникла однажды у нас в городе, и я запела вместе с ними: «Вперед, сыны Отчизны!..»
   Рядом со мной появилась Жюли, мы рвали розы, которые вились по балкону, и бросали в толпу. Мы слышали доносившиеся до нас слова песни: «День славы пришел», и слезы текли по нашим щекам.
   Внизу, портной Франшон поймал две розы и улыбнулся нам. Жюли помахала рукой и крикнула со слезами в голосе: «К оружию, граждане, к оружию!»
   Они имели еще совсем гражданский вид в своих темных костюмах и цветных сорочках, в штиблетах и галошах.
   В Париже им выдали форму, но не всем, потому что военной формы на всех не хватило. Но в форме или в штатском платье, они отогнали неприятеля и выиграли битвы под Вальми и Ватиньи. Они: Симон, Леон, братья Леви и другие…
   Песня, с которой они шли в Париж, сейчас поется всеми французами и называется «Марсельеза», потому что ее пронесли по стране наши марсельские парни…
   Старый сапожник протиснулся к нам. Он протянул нам руку с сочувствующим видом. Потом он сказал нам, что пришел к депутату узнать о сыне, от которого давно нет вестей. Вскоре выкрикнули его фамилию.
   Мы очень долго ждали. Минуты и часы текли медленно. Я закрыла глаза и прислонилась к плечу Сюзан. Когда я вновь открыла глаза, солнце уже клонилось к закату и заливало комнату красноватыми лучами,
   Народу в зале стало меньше. Альбит, видимо, решил принять всех, и «архангел» выкрикивал имена все чаще. И все-таки, впереди нас было много народа.
   «Я хочу найти мужа для Жюли, — думала я. — В романах, которые она читает, героини, едва достигнув восемнадцати лет, влюбляются».
   — Как ты познакомилась с Этьеном, Сюзан?
   — Не болтай! Я хочу сосредоточиться и подготовить то, что я скажу депутату, — ответила она, не спуская глаз с заветной двери.
   — Если когда-нибудь я буду давать аудиенции, я не буду заставлять людей ждать столько времени. Я буду назначать им час приема, чтобы они не изнывали в моей приемной. Это ожидание мучительно.
   — Что за глупости ты болтаешь, Эжени! Как это ты вдруг будешь «давать аудиенции»? Что за дикие мысли!
   Я замолчала. Мне так хотелось спать! «Портвейн сначала дает веселье, потом делается грустно, а потом чувствуешь себя такой усталой! И вовсе портвейн не прибавляет сил», — бормотала я.
   — Заткнись! — уже раздраженно сказала Сюзан.
   — Мы живем в свободной Республике, — начала я шепотом, но в это время выкрикнули чье-то имя, и я вздрогнула. Сюзан взяла меня за руку.
   — Это еще не наша очередь.
   Ее рука была очень холодна.
   Я все-таки заснула и так крепко, что мне казалось, будто я дома, в своей постели.
   Свет ударил мне в глаза, и, еще не проснувшись, я пробормотала: «Жюли, дай мне поспать. Я очень устала!»
   Чужой голос проговорил:
   — Проснитесь, гражданка! Здесь нельзя спать!
   Я все еще не могла проснуться. Тогда кто-то потряс меня за плечо.
   — Оставьте меня в покое! — сказала я и проснулась окончательно. Скинув чью-то руку с плеча, я выпрямилась. Я не могла понять, где я нахожусь. Темная комната и какой-то человек с лампой в руке. — Господи, где я?
   — Не пугайтесь, гражданка, — сказал незнакомец. У него был приятный голос и легкий иностранный акцент. Все это походило на сон.
   Однако я сказала:
   — Я не испугалась, но я не знаю, где я и кто вы.
   Незнакомец осветил свое лицо, и я увидела, что он довольно красив. Особенно хороши были его глаза. У него была чистая гладкая кожа и очаровательная улыбка. Одет он был в темный костюм, а на плечи было накинуто пальто.
   — Сожалею, что побеспокоил вас, — сказал он вежливо, — но я должен запереть двери приемной депутата Альбита и идти домой.
   — Приемная!.. Как я сюда попала? — У меня болела голова и тело налилось свинцом. — Какая приемная? И кто вы? — бормотала я.
   — Приемная депутата Альбита. Моя фамилия, если это интересует гражданку, — Буонапарт, помощник комиссара, в настоящее время — секретарь депутата Альбита. Часы приема окончены уже давно, и я должен запереть приемную. Правила запрещают кому-либо оставаться на ночь в Доме Коммуны. Поэтому я вынужден просить гражданку проснуться и уйти отсюда.
   Дом Коммуны! Альбит!.. Теперь я поняла, где я. Но почему я одна? Где Сюзан?
   — А где Сюзан? — спросила я у вежливого молодого человека.
   Он засмеялся.
   — Я не имею чести знать Сюзан, — ответил он. — Я лишь могу сказать вам, что прием посетителей окончился и уже два часа назад последний посетитель оставил приемную. Кроме меня здесь никого нет, а я должен идти домой.
   — Но я должна подождать Сюзан. Извините меня, гражданин Бо…на…
   — Буонапарт, — вежливо пришел он мне на помощь.
   — Да, гражданин Бонапарт, вы меня извините, но я останусь здесь и буду ждать Сюзан. Мне устроят ужасный скандал, если я вернусь домой одна и скажу, что я ее потеряла в Доме Коммуны. Понимаете?
   Он вздохнул.
   — Вы ужасно упрямы!
   Поставив лампу на пол, он сел рядом со мной на скамью.
   — Как полное имя вашей Сюзан и что она хотела от Альбита?
   — Ее зовут Сюзан Клари, она жена моего брата Этьена. Его арестовали, и мы пришли просить, чтобы его освободили.
   — Минутку… — он встал, взял лампу и исчез за дверью, у которой весь день стоял «архангел». Я пошла за ним. Он наклонился над бюро и перебирал бумаги.
   — Если Альбит принял вашу невестку, досье вашего брата должно быть здесь, — объяснил он.
   Я не знала, что ответить, и пробормотала:
   — Он справедливый и добрый депутат!..
   Он поднял голову и насмешливо посмотрел на меня.
   — Да, очень добрый, гражданка. Даже слишком добрый! Поэтому гражданин Робеспьер и поручил мне помочь ему…
   — О! — воскликнула я. — Вы знакомы с Робеспьером?
   Боже мой, человек, который лично знаком с депутатом Робеспьером, с тем, который арестовал и казнил лучших своих друзей, служа Республике!
   — А вот досье Этьена Клари, — сказал наконец мой новый знакомый. — Этьен Клари, торговец шелком. Он?
   Я кивнула и быстро сказала:
   — Но ведь это недоразумение.
   Гражданин Буонапарт повернулся ко мне.
   — В чем недоразумение?
   — В причине ареста, я думаю.
   Он напустил на себя важность.
   — Правда? Вы так думаете? А за что его арестовали?
   — Мы… мы не знаем. Но, уверяю вас, что это недоразумение. — Внезапно мне в голову пришла блестящая мысль. — Послушайте, вы мне сказали, что знакомы с Робеспьером. Не могли бы вы поговорить с ним об Этьене? — Тут мое сердце остановилось, потому что он медленно и важно покачал головой.
   — Я не могу и не хочу вмешиваться в это дело. Здесь уже нечего делать. Здесь написано… — он потряс папкой. — Депутат Альбит написал собственной рукой. — Он открыл папку и поднес листок к моему лицу: — Читайте!
   Хотя он светил мне лампой, я не могла прочесть ни слова. Буквы прыгали перед глазами, слова сливались.
   — Я так взволнована. Прочитайте сами, — сказала я, чувствуя как слезы обжигают глаза.
   — Внимательно рассмотрев дело, решил: освободить из-под ареста!
   — Это значит… — я дрожала всем телом. — Это значит, что Этьен…
   — Конечно, ваш брат свободен. Он уже дома с этой Сюзан и всей семьей, и они, вероятно, уже приступили к ужину. Ваша семья празднует, а о вас забыли. Но… что с вами, гражданка?
   Я рыдала. Я не могла остановиться. Слезы лились потоком, и горло было сжато, и я едва могла дышать, но это были не слезы отчаяния, а слезы радости, хотя до сих пор я не знала, что можно так плакать от радости.
   — Я счастлива, месье, — едва могла выговорить я. — Я так счастлива!
   Чувствовалось, что ему очень неловко и он не знает, как со мной быть. Он суетливо положил досье на стол и стал собирать разбросанные бумаги. Я поискала в сумочке платок, но, видимо, утром забыла положить его. Тогда я вспомнила, что у меня четыре платка в корсаже, и запустила руку в свое декольте. Как раз в это время он обернулся и удивленно захлопал глазами. Из выреза моего платья появились два, три, четыре платка. Вероятно ему показалось, что он видит представление фокусника.
   — Я подложила платки, чтобы выглядеть более взрослой, — прошептала я, так как мне хотелось все объяснить ему, ведь он был так добр ко мне! Я сказала:
   — Дома все еще считают меня ребенком.
   — Вы совсем не ребенок. Вы — молодая дама, — уверял меня Буонапарт. — А теперь я провожу вас домой, так как молодой даме не следует одной идти по городу в столь позднее время.
   — Это очень любезно, но я не могу согласиться. Ведь вы собирались домой.
   Он засмеялся.
   — С другом Робеспьера не спорят. А теперь съедим по конфете и отправимся. — Он открыл ящик бюро и протянул мне коробку. Вишня в шоколаде.
   — Альбит всегда держит в бюро конфеты, — объяснил он. — Возьмите еще одну. Вкусно, правда? В настоящее время только депутаты могут себе это позволить. — Он сказал это с горечью.
   — Я живу на другом конце города. Для вас это будет большой крюк, — сказала я, когда мы выходили из Дома Коммуны. Но, конечно, я говорила это из вежливости. Я не хотела отказываться от сопровождения, тем более, что я еще никогда не была на улицах одна вечером. А кроме того, мне было с ним приятно.
   — Как мне стыдно, что я трусиха, — сказала я немного погодя.
   Он слегка пожал мне локоть.
   — Я понимаю ваш страх. У меня есть братья и сестры, и я их очень люблю. А сестры может быть даже ваши ровесницы.
   Мое смущение постепенно проходило.
   — Вы не марселец? — спросила я.
   — Вся моя семья, за исключением одного брата, живет теперь в Марселе.
   — Я спросила лишь потому, что… потому, что у вас не марсельский выговор…
   — Я корсиканец. Изгнанник с Корсики. Уже почти год, как я приехал во Францию с матерью, братьями и сестрами. Мы все вынуждены были покинуть Корсику, спасая свою жизнь.
   Это звучало романтично!..
   — Почему? — спросила я, затаив дыханье, так хотелось мне узнать подробности.
   — Потому что мы патриоты, — ответил он.
   — Разве Корсика не часть Италии? — осведомилась я, так как мое незнание географии было беспредельно.
   — Господи, разве вы не знаете? Корсика уже 25 лет как вошла в состав Франции, и мы были воспитаны как французские граждане, как французские патриоты. Мы не примкнули к партии, которая хотела уступить наш остров Англии. Год назад английские военные корабли подошли к Корсике, и мы вынуждены были бежать, мама, я и мои братья и сестры.
   Его голос звучал мрачно. Он был действительно героем романа. Затравленный, изгнанный, без родины.
   — Есть ли у вас в Марселе кто-нибудь, кто мог бы помочь вам?
   — Мой брат помогает. Он выхлопотал маме маленькую пенсию как беженке. Мой брат учился во Франции. Теперь он — генерал.
   — О!.. — только и могла произнести я; нужно же было что-то сказать, когда мне мимоходом сообщают, что брат — генерал.
   И так как я молчала, заговорил он.
   — Вы дочь покойного м-сье Клари, торговца шелком?
   Я удивилась.
   Он засмеялся.
   — Не удивляйтесь. Я мог бы сказать вам, что представитель закона знает все, и что я, будучи чиновником Республики, одновременно являюсь ее недремлющим оком. Но я буду откровенен. Вы же сами сказали мне, что вы сестра Этьена Клари. А что Этьен — сын покойного Франсуа Клари, торговца шелком, я узнал из досье, которое вам показывал.
   Он говорил быстро и раскатывал «р» как иностранец. Но ведь он же с Корсики!
   — А вы были правы, мадемуазель, что арест вашего брата — недоразумение. Ордер на арест был выписан для вашего отца, Франсуа Клари.
   — Папа умер.
   — Да. Поэтому и произошло недоразумение. Недавно, при изучении различных документов предреволюционного времени, нашли прошение вашего отца о присвоении ему дворянского звания.
   Я была очень удивлена.
   — Правда? А мы об этом не знали. Я не понимаю. Папа не питал никакой симпатии к знати. Зачем он хотел… — я покачала головой.
   — Из соображений коммерции, — объяснил Буонапарт. — Только из этих соображений. Он вероятно хотел стать поставщиком двора?
   — Да. Он действительно отправил однажды голубой бархат королеве… я хочу сказать вдове Капета в Версаль, — сказала я с гордостью. — Ведь папины шелка считаются лучшими.
   — Это прошение было квалифицировано как, гм… как поступок совершенно несвоевременный, и поэтому был выписан ордер на арест. Однако, когда пришли к вам, арестовали торговца шелком Этьена Клари.
   — Этьен ничего не знал об этом прошении, — заверила я.
   — Думаю, что ваша невестка убедила в этом Альбита. Вашего брата освободили, а его жена, конечно, сразу побежала в тюрьму, чтобы встретить его. Ну, это уже в прошлом. Меня интересует другое… — его голос стал нежно-вкрадчивым. — Меня интересует не ваша семья, а вы, маленькая гражданка. Как вас зовут?
   — Меня зовут Бернардин-Эжени-Дезире. К сожалению, дома меня зовут Эжени. А мне нравится больше Дезире.
   — Все ваши имена красивы. А как мне называть вас, м-ль Бернардин-Эжени-Дезире?
   Я покраснела, но слава Богу, было темно, и он этого не заметил. Мне показалось, что разговор наш принял оборот, который не очень понравился бы маме.
   — Называйте меня Эжени, как все. Но нужно, чтобы вы сделали нам визит, и тогда, при маме, я скажу вам, как меня называть. Тогда мне не устроят сцены, а иначе мама… если бы она знала… — я смешалась и замолчала.
   — Разве вам не разрешают прогулки с молодым человеком?
   — Я не знаю. Ведь до сих пор у меня не было знакомых молодых людей. — В эту минуту я начисто забыла Персона.
   Он опять пожал мне руку и засмеялся.
   — Но теперь у вас есть один знакомый молодой человек, Эжени.
   — Когда вы придете к нам с визитом?
   — Я должен придти скоро? — Он дразнил меня.
   Я не ответила. Меня полностью захватила одна мысль. «Жюли… Жюли, которая так увлекается чтением романов, будет в восторге от этого молодого человека и его иностранного акцента».
   — Вы не ответили мне, Эжени.
   — Приходите завтра. Завтра, после того, как закроется ваше бюро. Если будет очень тепло, мы проведем вечер в саду. Там есть беседка. Это любимое место Жюли. — Мне казалось, что я очень дипломатично подвела его к вопросу:
   — Жюли? До сих пор я слышал только о Сюзан и Этьене, но не о Жюли. Кто такая Жюли?
   Мне следовало торопиться. Мы уже подходили к нашей улице.
   — Жюли — моя сестра.
   — Старшая или младшая? — этот вопрос его очень интересовал.
   — Старшая. Ей восемнадцать лет.
   — И… красива? — спросил он, подмигнув мне.
   — Очень! — Я никогда не задумывалась, можно ли назвать Жюли красивой девушкой. Очень трудно иметь суждение о собственной сестре.
   — Честно?
   — У нее очаровательные карие глаза, — пылко сказала я. Это уж было истинной правдой.
   — А вы уверены, что меня хорошо примет ваша матушка? — нерешительно спросил он. Он не был в этом уверен, но я тоже…
   — Конечно, — ответила я. Я хотела во что бы то ни стало предоставить Жюли эту возможность. А, кроме того, у меня было еще одно затаенное желание. — Не можете ли вы привести вашего брата, генерала?
   Он загорелся этой мыслью.
   — Конечно! Он будет очень счастлив, так как у нас почти нет знакомых в Марселе.
   — А я еще никогда не видела вблизи ни одного генерала.
   — Значит, завтра увидите. Правда он пока не командует войсками, а занят разработкой планов, но это не мешает ему быть настоящим генералом.
   Я попыталась представить себе генерала. Ведь я не видела генерала ни вблизи, ни даже издали. А портреты генералов времен Короля-Солнца ^[3] изображали старичков в огромных париках. Эти портреты после Революции были убраны на чердак по распоряжению мамы.
   — Вероятно, он намного старше вас, — заметила я, потому что мой спутник показался мне очень молодым.
   — Нет, разница у нас всего один год.
   — Что? Брат старше вас всего на один год и уже генерал? — я рассмеялась.
   — Не старше, а моложе. Брату всего двадцать четыре года, но он очень толковый юноша и его идеи иногда просто удивляют. Вот завтра увидите.
   Показался наш дом. Все окна первого этажа были ярко освещены. Конечно, они ужинают.
   — Я живу в этом белом доме.
   Его манеры резко изменились. Увидев наш прекрасный дом, он вдруг потерял свою самоуверенность и торопливо попрощался.
   — Не буду вас задерживать, м-ль Эжени. О вас уже, вероятно, беспокояться. О, не благодарите, мне доставило истинное удовольствие проводить вас. И если вы не шутили, то завтра вечером мы с братом придем, если толькодействительно ваша мама не будет против.
   Открылась дверь и голос Жюли донесся до меня:
   — Ну, конечно, она у калитки. Эжени, это ты?
   — Иду, Жюли, — крикнула я в ответ.
   — До свиданья, мадемуазель, — сказал м-сье Буонапарт, и я побежала к дому.
   Через пять минут мне дали понять, что я — позор семьи.
   Мама, Сюзан и Этьен сидели за столом и уже пили кофе, когда торжествующая Жюли ввела меня.
   — Наконец-то! Благодарение Богу! — закричала мама. — Где ты была, дитя мое?