Страница:
Жанна Агалакова
Все, что я знаю о Париже
Моему мужу Джорджо, который открыл мне Париж
Моей дочери Аличе, которая будет знать его лучше меня
Моему брату Михаилу, который умудрился ни разу в нем не побывать
Вместо предисловия
Славке, моему коллеге, страшно везет. В Париже он впервые, всего на сутки. Освещает европейское турне министра иностранных дел. Но как оказалось, сегодня снимать ничего не надо, на Славку свалился нежданный выходной, и можно сидеть на Монмартре и пить пиво. Стоит рекордно теплый октябрь, и Славка излагает свою теорию городов:
– Как город тебя встретит в первый раз, так и пойдет. Вот в Екатеринбурге, например, в первый приезд мне ужасно не повезло. И с тех пор самые подготовленные съемки срываются, самые «железные» интервью отменяются, хоть ты тресни. А Париж, чувствую, – мой город.
Года через три Славка приедет в Париж во второй раз, снова в командировку. Приедет по какому-то совершенно невинному поводу, но попадет в самую гущу фермерской акции протеста, снимет роскошный стэнд-ап на фоне массовой драки с полицией (дубинки, кровь на асфальте, вывернутые руки, лязг наручников и Славка с микрофоном – все одним планом! – умереть от зависти, какой стэнд-ап). Потратит на все про все часа три и еще успеет заехать ко мне и выпить стаканчик уже не помню чего.
Но мы этого пока не знаем. Я только что приехала в Париж, сменив кресло ведущей Первого канала на корочки собственного корреспондента, и еще не успела снять ни одного репортажа. Мы сидим на Монмартре, пьем пиво, и я вспоминаю, как когда-то Париж встретил меня.
Кажется, это был 94-й. Денег не было, до Парижа я добиралась на автобусе – так было дешевле. Двое суток я наблюдала, как коровы на проплывающих за окном полях становились все породистее и толще, а дома – богаче и цветистей. В Париже у Нотр-Дам меня ждал Джорджо, который примерно так же добирался в Город всех влюбленных из Рима. Мы поселились на улице Муффтар, той самой, на которой снимали замечательный фильм «Окно в Париж». Это был тесный номер в гостинице для нищих студентов, в которой даже постельное белье выдавалось за отдельную плату. И в первую же ночь у нас украли все деньги.
Даже не знаю, почему мы не заперли комнату на ночь. Кто-то просто тихо вошел и аккуратно обчистил карманы. Остались одни копейки. К счастью, мы успели заплатить за гостиницу с завтраком на 8 дней вперед и отоварились музейным абонементом, который был очень выгодным, если посещать по 2–3 музея в день. Так мы жили больше недели. Четверть багета, масло, джем и кофейный напиток по утрам – вот и вся еда. Иногда удавалось стащить остатки булки с соседних столиков, и тогда у нас был ужин. И по вечерам, сидя у окна в убогой гостинице, мы могли гораздо спокойнее переносить соседство с греческим рестораном, из которого шел невыносимый запах чесночно-помидорно-мясного. К концу парижских каникул у нас начали выпирать ребра.
Питались мы в основном пищей духовной: 17 музеев за 8 дней! Что это было за пиршество! Ноги стерты в кровь (денег на метро тоже не осталось), мы валились от усталости и впечатлений. И были абсолютно счастливы. Париж – единственный город в мире, где можно страдать, но не быть несчастным. Не помню, кто из классиков это сказал…
… Славке моя история нравится. Мы берем еще по стаканчику. Стоит великолепный золотой октябрь, и я еще не знаю, что через неделю в парижских пригородах начнутся волнения. Гибель двух подростков, преследуемых полицией, спровоцирует невиданные прежде беспорядки, которые в итоге окажут заметное влияние на ход президентских выборов. Выходцы из эмигрантских семей станут жечь машины, громить магазины, и я не буду спать 3 недели подряд, сниму 29 репортажей, чем поставлю рекорд, вымотаюсь вконец, буду вываливаться из всех джинсов, но останусь довольна: боевое крещение, кажется, прошла…
И еще пойму, что Париж будет всегда испытывать меня на прочность.
И давать больше, чем я от него жду.
– Как город тебя встретит в первый раз, так и пойдет. Вот в Екатеринбурге, например, в первый приезд мне ужасно не повезло. И с тех пор самые подготовленные съемки срываются, самые «железные» интервью отменяются, хоть ты тресни. А Париж, чувствую, – мой город.
Года через три Славка приедет в Париж во второй раз, снова в командировку. Приедет по какому-то совершенно невинному поводу, но попадет в самую гущу фермерской акции протеста, снимет роскошный стэнд-ап на фоне массовой драки с полицией (дубинки, кровь на асфальте, вывернутые руки, лязг наручников и Славка с микрофоном – все одним планом! – умереть от зависти, какой стэнд-ап). Потратит на все про все часа три и еще успеет заехать ко мне и выпить стаканчик уже не помню чего.
Но мы этого пока не знаем. Я только что приехала в Париж, сменив кресло ведущей Первого канала на корочки собственного корреспондента, и еще не успела снять ни одного репортажа. Мы сидим на Монмартре, пьем пиво, и я вспоминаю, как когда-то Париж встретил меня.
Кажется, это был 94-й. Денег не было, до Парижа я добиралась на автобусе – так было дешевле. Двое суток я наблюдала, как коровы на проплывающих за окном полях становились все породистее и толще, а дома – богаче и цветистей. В Париже у Нотр-Дам меня ждал Джорджо, который примерно так же добирался в Город всех влюбленных из Рима. Мы поселились на улице Муффтар, той самой, на которой снимали замечательный фильм «Окно в Париж». Это был тесный номер в гостинице для нищих студентов, в которой даже постельное белье выдавалось за отдельную плату. И в первую же ночь у нас украли все деньги.
Даже не знаю, почему мы не заперли комнату на ночь. Кто-то просто тихо вошел и аккуратно обчистил карманы. Остались одни копейки. К счастью, мы успели заплатить за гостиницу с завтраком на 8 дней вперед и отоварились музейным абонементом, который был очень выгодным, если посещать по 2–3 музея в день. Так мы жили больше недели. Четверть багета, масло, джем и кофейный напиток по утрам – вот и вся еда. Иногда удавалось стащить остатки булки с соседних столиков, и тогда у нас был ужин. И по вечерам, сидя у окна в убогой гостинице, мы могли гораздо спокойнее переносить соседство с греческим рестораном, из которого шел невыносимый запах чесночно-помидорно-мясного. К концу парижских каникул у нас начали выпирать ребра.
Питались мы в основном пищей духовной: 17 музеев за 8 дней! Что это было за пиршество! Ноги стерты в кровь (денег на метро тоже не осталось), мы валились от усталости и впечатлений. И были абсолютно счастливы. Париж – единственный город в мире, где можно страдать, но не быть несчастным. Не помню, кто из классиков это сказал…
… Славке моя история нравится. Мы берем еще по стаканчику. Стоит великолепный золотой октябрь, и я еще не знаю, что через неделю в парижских пригородах начнутся волнения. Гибель двух подростков, преследуемых полицией, спровоцирует невиданные прежде беспорядки, которые в итоге окажут заметное влияние на ход президентских выборов. Выходцы из эмигрантских семей станут жечь машины, громить магазины, и я не буду спать 3 недели подряд, сниму 29 репортажей, чем поставлю рекорд, вымотаюсь вконец, буду вываливаться из всех джинсов, но останусь довольна: боевое крещение, кажется, прошла…
И еще пойму, что Париж будет всегда испытывать меня на прочность.
И давать больше, чем я от него жду.
Как на ладони
Париж можно довольно подробно рассмотреть в Интернете:
<blog.paris-26-gigapixels.com>.
Здесь более 2000 фотографий, соединенных «без шва». Они образуют самую масштабную панораму французской столицы из всех, выполненных когда-либо. Тут есть краткая информация о 20 наиболее важных достопримечательностях – от собора Нотр-Дам до делового квартала Ла Дефанс.
<blog.paris-26-gigapixels.com>.
Здесь более 2000 фотографий, соединенных «без шва». Они образуют самую масштабную панораму французской столицы из всех, выполненных когда-либо. Тут есть краткая информация о 20 наиболее важных достопримечательностях – от собора Нотр-Дам до делового квартала Ла Дефанс.
Елисейский дворец
Тот, кто будет искать Елисейский дворец прямо на Елисейских полях, зря потеряет время. Резиденция президента Французской республики стоит в стороне, ее официальный адрес – улица Фобур Сен-Онорэ, 55 (55, rue Faubourg Saint-Honore) в 8-м округе. Но, даже дойдя до этого места, дворца вы не увидите. С трех сторон он окружен четырехметровой каменной стеной, а четвертая сторона украшена глухими воротами. Когда их открывают, чтобы пропустить внутрь какую-нибудь машину, можно увидеть внутренний дворик (совсем чуть-чуть): немного мостовой и много гальки. Для каблуков ужасно неудобно.
Есть в Елисейском дворце и еще одни ворота. Они выходят на авеню Габриель со стороны Елисейских полей. Это так называемые церемониальные «Ворота Петуха», которые открывают только в одном случае – торжественном въезде вновь испеченного президента.
Говорят, что под резиденцию главы государства из всех парижских дворцов выбрали этот, не самый выдающийся, именно потому, что он скрыт от глаз. Чтобы сбить с толку вспыльчивый народ, который чуть что – сразу устраивает революцию и берет штурмом королевскую резиденцию. Вспомните Версаль, а лучше Тюильри, который восставшие коммунары сожгли дотла. Теперь на его месте одноименный сад.
Строили Елисейский дворец для графа Эвре в начале XVIII века практически на пустыре. В документах он тогда проходил как «особняк». «Дворцом» он стал много позже, после смерти графа в 1753-м, когда Людовик XV купил его для своей официальной фаворитки маркизы де Помпадур. А та приказала вырыть подземный ход, чтобы в особняк можно было входить и выходить незамеченным, чем неоднократно пользовалась сама и ее высочайший покровитель.
Но самая примечательная история случилась с 7-м президентом республики Феликсом Фором (1841–1899). Фор был большой любитель женщин, но забота о стране отнимала много сил, поэтому ему приходилось прибегать ко все более мощным афродизиакам, возбуждающим препаратам. 16 февраля 1899-го он принял такой препарат с самого утра в ожидании встречи с одной из самых дерзких и экстравагантных парижанок того времени – Маргерит Стенель (есть версия, что свидание было с другой дамой – актрисой Сесиль Сорель). Однако важные визиты тянулись один за другим, все отдаляя и отдаляя сладкий момент. Когда Фор наконец освободился и уединился в своих покоях с мадам Стенель, его возбуждение достигло такого предела, что организм 58-летнего мужчины не выдержал. На крик красавицы сбежалась охрана. Президент лежал на полу, его одежда, как и одежда его гостьи, была в большом беспорядке. Маргерит пыталась его прикрыть. Ее спешно вывели через калитку в «Воротах Петуха». Фор скончался в тот же день. Обстоятельства смерти попытались умолчать, но кто-то организовал утечку информации. Несмотря на траур, оппозиционные газеты напечатали едкие карикатуры.
Летом 1815-го, после знаменитой битвы при Ватерлоо, положившей конец Наполеону, Александр Первый снова жил в Елисейском дворце и даже – что любопытно – по-хозяйски принимал там Людовика ХVIII. Русский царь ждал французского короля, спешившего к нему с почетной наградой – орденом Святого Духа за заслуги перед Францией, – на крылечке или, как говорят французы, на перроне Елисейского дворца. Это заложило традицию. Точно так же сейчас там стоит французский президент в ожидании самых важных гостей. От двери через ступеньки и далее по гальке тянется красная дорожка. По обе ее стороны стоят гвардейцы почетного караула с шашками и в блестящих касках с длинными лошадиными хвостами. И только при ближайшем рассмотрении видно, что среди гвардейцев есть женщины. Но от мужчин они практически не отличимы.
В Елисейском дворце президент Франции живет и работает. Под его личные апартаменты отведено около 250 квадратных метров в самой дальней части постройки, ближе к Елисейским полям. Окна президентских апартаментов выходят в сад. Там очень красиво: фонтаны, клумбы и живописные поляны. Но с улицы всей этой красоты не видно.
Говорят, что предыдущая хозяйка Елисейского дворца, Бернадетт Ширак, служебную квартиру любила, как свою, и знала там каждую салфетку, каждую тарелку. А этого добра во дворце целые подвалы. Она лично решала, какой сервиз поставить к тому или другому приему. Когда пришло время покинуть резиденцию, мадам Ширак даже всплакнула. Но тяжелее всех с дворцом прощалась болонка президентской четы Сумо. Пес впал в депрессию, стал агрессивным и даже принялся нападать на хозяина: трижды укусил до крови. С Сумо Ширакам пришлось расстаться. Что с ним стало, история умалчивает.
Нынешняя первая дама Франции жить в Елисейском дворце отказалась, сохранив за собой личный кабинет. У Карлы Бруни-Саркози есть собственный особняк в Париже в тихом 16-м округе: 400 квадратных метров, обставленных антиквариатом, а не казенной мебелью.
Что и говорить – в Елисейском тесно. Узкие маленькие каморки для сотрудников президентской службы, тонкие, в одну доску, стены, хлипкие двери. Мрамор, лепнина и позолота – только в парадных помещениях. Для журналистов там выделена каморка, рассчитанная на пятерых, в которой во время важных мероприятий умудряются поместиться 50. Остальным приходится толпиться во внутреннем дворе…
Раз в год, в День культурного наследия, Елисейский открывают для публики. Народу собирается видимо-невидимо взглянуть хоть одним глазком на то место, где вершится французская и мировая политика. Но доступ открыт только в парадную часть. А разные каморки и святая святых – президентские покои – только для избранных.
Есть в Елисейском дворце и еще одни ворота. Они выходят на авеню Габриель со стороны Елисейских полей. Это так называемые церемониальные «Ворота Петуха», которые открывают только в одном случае – торжественном въезде вновь испеченного президента.
Говорят, что под резиденцию главы государства из всех парижских дворцов выбрали этот, не самый выдающийся, именно потому, что он скрыт от глаз. Чтобы сбить с толку вспыльчивый народ, который чуть что – сразу устраивает революцию и берет штурмом королевскую резиденцию. Вспомните Версаль, а лучше Тюильри, который восставшие коммунары сожгли дотла. Теперь на его месте одноименный сад.
Строили Елисейский дворец для графа Эвре в начале XVIII века практически на пустыре. В документах он тогда проходил как «особняк». «Дворцом» он стал много позже, после смерти графа в 1753-м, когда Людовик XV купил его для своей официальной фаворитки маркизы де Помпадур. А та приказала вырыть подземный ход, чтобы в особняк можно было входить и выходить незамеченным, чем неоднократно пользовалась сама и ее высочайший покровитель.
Да, резиденция французских президентов была любовным гнездышком! И не раз…Племянник Наполеона Бонапарта Луи-Наполеон (в 1848-м он стал первым президентом Франции, но потом, в 1852-м, неожиданно короновался, превратившись в императора) сделал Елисейский главным дворцом Франции. Он нередко пользовался тайной лазейкой в совершенно негосударственных целях. История даже хранит имена его прелестных посетительниц. Ход потом замуровали, но он долго не давал покоя первым дамам республики. Говорят, что мадам де Голль, въехав во дворец, первым делом спросила про этот подземный ход.
Но самая примечательная история случилась с 7-м президентом республики Феликсом Фором (1841–1899). Фор был большой любитель женщин, но забота о стране отнимала много сил, поэтому ему приходилось прибегать ко все более мощным афродизиакам, возбуждающим препаратам. 16 февраля 1899-го он принял такой препарат с самого утра в ожидании встречи с одной из самых дерзких и экстравагантных парижанок того времени – Маргерит Стенель (есть версия, что свидание было с другой дамой – актрисой Сесиль Сорель). Однако важные визиты тянулись один за другим, все отдаляя и отдаляя сладкий момент. Когда Фор наконец освободился и уединился в своих покоях с мадам Стенель, его возбуждение достигло такого предела, что организм 58-летнего мужчины не выдержал. На крик красавицы сбежалась охрана. Президент лежал на полу, его одежда, как и одежда его гостьи, была в большом беспорядке. Маргерит пыталась его прикрыть. Ее спешно вывели через калитку в «Воротах Петуха». Фор скончался в тот же день. Обстоятельства смерти попытались умолчать, но кто-то организовал утечку информации. Несмотря на траур, оппозиционные газеты напечатали едкие карикатуры.
Статуя обнаженной мадам Стенель стоит в одном из залов Елисейского дворца. Красавицей по нынешним понятиям она не была, но в мраморе очень даже ничего.Весной 1814-го, когда русские казаки осматривали парижские достопримечательности и знакомились с местным населением преимущественно женского пола, в Елисейском дворце квартировал Александр Первый, российский император. Интересно, что накануне его прибытия в парижскую полицию поступила анонимка о том, что дворец заминирован. Сыщики обыскали все углы, но бомбы не нашли.
Летом 1815-го, после знаменитой битвы при Ватерлоо, положившей конец Наполеону, Александр Первый снова жил в Елисейском дворце и даже – что любопытно – по-хозяйски принимал там Людовика ХVIII. Русский царь ждал французского короля, спешившего к нему с почетной наградой – орденом Святого Духа за заслуги перед Францией, – на крылечке или, как говорят французы, на перроне Елисейского дворца. Это заложило традицию. Точно так же сейчас там стоит французский президент в ожидании самых важных гостей. От двери через ступеньки и далее по гальке тянется красная дорожка. По обе ее стороны стоят гвардейцы почетного караула с шашками и в блестящих касках с длинными лошадиными хвостами. И только при ближайшем рассмотрении видно, что среди гвардейцев есть женщины. Но от мужчин они практически не отличимы.
В Елисейском дворце президент Франции живет и работает. Под его личные апартаменты отведено около 250 квадратных метров в самой дальней части постройки, ближе к Елисейским полям. Окна президентских апартаментов выходят в сад. Там очень красиво: фонтаны, клумбы и живописные поляны. Но с улицы всей этой красоты не видно.
Говорят, что предыдущая хозяйка Елисейского дворца, Бернадетт Ширак, служебную квартиру любила, как свою, и знала там каждую салфетку, каждую тарелку. А этого добра во дворце целые подвалы. Она лично решала, какой сервиз поставить к тому или другому приему. Когда пришло время покинуть резиденцию, мадам Ширак даже всплакнула. Но тяжелее всех с дворцом прощалась болонка президентской четы Сумо. Пес впал в депрессию, стал агрессивным и даже принялся нападать на хозяина: трижды укусил до крови. С Сумо Ширакам пришлось расстаться. Что с ним стало, история умалчивает.
Нынешняя первая дама Франции жить в Елисейском дворце отказалась, сохранив за собой личный кабинет. У Карлы Бруни-Саркози есть собственный особняк в Париже в тихом 16-м округе: 400 квадратных метров, обставленных антиквариатом, а не казенной мебелью.
Что и говорить – в Елисейском тесно. Узкие маленькие каморки для сотрудников президентской службы, тонкие, в одну доску, стены, хлипкие двери. Мрамор, лепнина и позолота – только в парадных помещениях. Для журналистов там выделена каморка, рассчитанная на пятерых, в которой во время важных мероприятий умудряются поместиться 50. Остальным приходится толпиться во внутреннем дворе…
Раз в год, в День культурного наследия, Елисейский открывают для публики. Народу собирается видимо-невидимо взглянуть хоть одним глазком на то место, где вершится французская и мировая политика. Но доступ открыт только в парадную часть. А разные каморки и святая святых – президентские покои – только для избранных.
Истинный парижанин
В нашей большой разношерстной компании Мишель слывет истинным парижанином: трудноуловим, порой непонятен, но очень мил. Пижонская кепочка, небрежно повязанный шарф, интеллигентская сутулость. Мишель – архитектор, человек творческий со всеми вытекающими отсюда последствиями: регулярно ходит на выставки современного искусства и в кино «не для всех», проводит уик-энд в концептуальных кубических постройках, где нет электричества и газа (говорит, чтобы почувствовать первоистоки), и делает 28 жевательных движений, прежде чем проглотить кусок.
В его квартире можно сломать ногу: книги, вещи, чертежи… Все горизонтальные поверхности чем-то завалены. Если он позвал на аперитив – «аперо», как говорят парижане, – дом не изменится ни на йоту (на званый ужин даже не надейтесь). Мишель просто сдвинет гору вещей в сторону и предложит давно початую бутылку. Она останется недопитой.
Да нет, он не жадина. И не сноб. Помню, как он самоотверженно таскал со мной камни на нашей сицилийской даче в то время, как остальные друзья-помощники давно отползли в сторону гамака.
Время от времени Мишель пропадает. Не звонит, не отвечает на СМС. Даже на приглашения на день рождения. Потом объявляется как ни в чем не бывало и продолжает ровно с той же ноты, на которой исчез.
Мишель никак не может расстаться со своим холостячеством. Его первая любовь была итальянка. Они провели вместе 7 лет. В день, когда она его бросила, он находился у себя дома, в Париже, она – в Риме. Утром она позвонила ему в слезах: поссорилась с родителями и ей необходимо было выговориться. Мишель невозмутимо сказал: сейчас не могу, я завтракаю.
Она уже давно с другим человеком и даже родила, но Мишель не может ее забыть и простить. Нет, он влюбляется, и довольно часто, но…
Его последней пассии, приехавшей в Париж из Бордо, было отказано по той причине, что после года отношений она спросила у него без задней мысли: что мы делаем этим летом? В смысле «где мы проводим отпуск»? Мишель был шокирован такой прямолинейностью. Он – за независимость и необременительность, а также за использование сослагательного наклонения.
Парижане смотрят на секс проще. Мне потребовалось много времени, чтобы не теряться под открытым заинтересованным взглядом мужчин, проходящих мимо. Порой я даже не верила, что эти взгляды адресованы мне. Мне, толкающей детскую коляску, увешанную продуктами и свежекупленным стиральным порошком! Как говорится, вы привлекательны, я чертовски привлекателен…
Кстати, Мишель – француз только на четверть. Его мама – урожденная шотландка, папа наполовину ливанец. Но в парижанине не чистота крови главное. У французов это вообще – последний вопрос.
В его квартире можно сломать ногу: книги, вещи, чертежи… Все горизонтальные поверхности чем-то завалены. Если он позвал на аперитив – «аперо», как говорят парижане, – дом не изменится ни на йоту (на званый ужин даже не надейтесь). Мишель просто сдвинет гору вещей в сторону и предложит давно початую бутылку. Она останется недопитой.
Да нет, он не жадина. И не сноб. Помню, как он самоотверженно таскал со мной камни на нашей сицилийской даче в то время, как остальные друзья-помощники давно отползли в сторону гамака.
Время от времени Мишель пропадает. Не звонит, не отвечает на СМС. Даже на приглашения на день рождения. Потом объявляется как ни в чем не бывало и продолжает ровно с той же ноты, на которой исчез.
Мишель никак не может расстаться со своим холостячеством. Его первая любовь была итальянка. Они провели вместе 7 лет. В день, когда она его бросила, он находился у себя дома, в Париже, она – в Риме. Утром она позвонила ему в слезах: поссорилась с родителями и ей необходимо было выговориться. Мишель невозмутимо сказал: сейчас не могу, я завтракаю.
Она уже давно с другим человеком и даже родила, но Мишель не может ее забыть и простить. Нет, он влюбляется, и довольно часто, но…
Его последней пассии, приехавшей в Париж из Бордо, было отказано по той причине, что после года отношений она спросила у него без задней мысли: что мы делаем этим летом? В смысле «где мы проводим отпуск»? Мишель был шокирован такой прямолинейностью. Он – за независимость и необременительность, а также за использование сослагательного наклонения.
«Если бы», «быть может», «хорошо бы», «не могли бы…» – типичные формулировки настоящего парижанина. Даже в булочной.Он утешился в объятиях соседки, с которой и не прерывал связи.
Парижане смотрят на секс проще. Мне потребовалось много времени, чтобы не теряться под открытым заинтересованным взглядом мужчин, проходящих мимо. Порой я даже не верила, что эти взгляды адресованы мне. Мне, толкающей детскую коляску, увешанную продуктами и свежекупленным стиральным порошком! Как говорится, вы привлекательны, я чертовски привлекателен…
Кстати, Мишель – француз только на четверть. Его мама – урожденная шотландка, папа наполовину ливанец. Но в парижанине не чистота крови главное. У французов это вообще – последний вопрос.
10 необходимых условий, чтобы быть похожим на парижанина (парижанку):
ЗДОРОВАТЬСЯ – всегда и везде, даже если не знаете французского! В лифте, на лестнице, входя в магазин, кафе или садясь в такси, произнести «бон жур», то есть «добрый день», для парижан так же естественно, как для москвичей не произнести ничего.
ГОВОРИТЬ ТИХО. Громкий голос и тем более крик воспринимаются коренными парижанами как невоспитанность, а приятный мелодичный тембр – одно из достоинств дамы.
УМЕТЬ НОСИТЬ ШАРФ (для мужчин). Я не знаю, как они это делают, как они мастерски укладывают кусок материи вокруг шеи – небрежно и элегантно одновременно. Меня всегда это приводит в восторг. Повторить этот жест механически можно, но истинный шик и легкость приходят только со временем.
УМЕТЬ БЫТЬ ЭЛЕГАНТНОЙ В БАЛЕТКАХ (для женщин) – не в каблуках правда!
УМЕТЬ РАСТЯГИВАТЬ ЧАШЕЧКУ КОФЕ или стаканчик не-важно-чего в уличном кафе минимум на час.
ЕЗДИТЬ НА РАБОТУ (В МУЗЕЙ, РЕСТОРАН И Т.П.) НА ВЕЛОСИПЕДЕ – по крайней мере, летом.
УМЕТЬ ИЗ НИЧЕГО СОБРАТЬ ПИКНИК. Принятие пищи на свежем воздухе для парижанина – одно из любимейших времяпрепровождений в выходной, а также один из самых распространенных сюжетов в живописи.
НА ГАРНИР ВЫБИРАТЬ САЛАТ. Столько салата, сколько едят французы, не ест больше никто и нигде. Мне известно 11 типов травы, которую парижане употребляют в пищу в сыром виде под разными соусами. Думаю, что на самом деле их еще больше.
БЕГАТЬ. Во всем мире это называют джоггинг, и только парижане – футтинг. В Париже бегают все: от консьержек до президента.
БЫТЬ ГОТОВЫМ К ЗАБАСТОВКЕ по любому поводу. Сами французы говорят, что забастовка для них – это национальный спорт.
УМЕТЬ МАСТЕРСКИ ЖАЛОВАТЬСЯ НА ЖИЗНЬ. Парижане – известные жалобщики. Логика их нытья такова: если вы жалуетесь, значит, понимаете, в чем проблема. А раз понимаете – значит, умны.
ГОВОРИТЬ ТИХО. Громкий голос и тем более крик воспринимаются коренными парижанами как невоспитанность, а приятный мелодичный тембр – одно из достоинств дамы.
УМЕТЬ НОСИТЬ ШАРФ (для мужчин). Я не знаю, как они это делают, как они мастерски укладывают кусок материи вокруг шеи – небрежно и элегантно одновременно. Меня всегда это приводит в восторг. Повторить этот жест механически можно, но истинный шик и легкость приходят только со временем.
УМЕТЬ БЫТЬ ЭЛЕГАНТНОЙ В БАЛЕТКАХ (для женщин) – не в каблуках правда!
УМЕТЬ РАСТЯГИВАТЬ ЧАШЕЧКУ КОФЕ или стаканчик не-важно-чего в уличном кафе минимум на час.
ЕЗДИТЬ НА РАБОТУ (В МУЗЕЙ, РЕСТОРАН И Т.П.) НА ВЕЛОСИПЕДЕ – по крайней мере, летом.
УМЕТЬ ИЗ НИЧЕГО СОБРАТЬ ПИКНИК. Принятие пищи на свежем воздухе для парижанина – одно из любимейших времяпрепровождений в выходной, а также один из самых распространенных сюжетов в живописи.
НА ГАРНИР ВЫБИРАТЬ САЛАТ. Столько салата, сколько едят французы, не ест больше никто и нигде. Мне известно 11 типов травы, которую парижане употребляют в пищу в сыром виде под разными соусами. Думаю, что на самом деле их еще больше.
БЕГАТЬ. Во всем мире это называют джоггинг, и только парижане – футтинг. В Париже бегают все: от консьержек до президента.
БЫТЬ ГОТОВЫМ К ЗАБАСТОВКЕ по любому поводу. Сами французы говорят, что забастовка для них – это национальный спорт.
УМЕТЬ МАСТЕРСКИ ЖАЛОВАТЬСЯ НА ЖИЗНЬ. Парижане – известные жалобщики. Логика их нытья такова: если вы жалуетесь, значит, понимаете, в чем проблема. А раз понимаете – значит, умны.
Быть счастливым дураком неприлично.
Великий и могучий
Как я ни старалась, так и не смогла добиться от моих парижских друзей ответа на вопрос: почему они пишут пять букв, а произносят одно-единственное «Ю»? Потом где-то прочла, что в древности, когда грамотных было крайне мало, а бумажные документы уже были в обороте, писари брали с клиентов мзду за каждую букву, вот и накручивали.
Думаю, это шутка. Но как тогда объяснить, что во французском в конце каждого слова есть буква, которая не произносится, но непременно пишется?! И что существует пять разных способов оформления звука «о» (в одном из них задействованы аж четыре буквы) и семь способов обозначения «е» (максимум три буквы)?
С числительными тоже беда. Чтобы сказать «семьдесят пять», французы произносят «шестьдесят и пятнадцать», чтобы сказать «девяносто» – «четыре по двадцать и десять». Поначалу на кассе я просто впадала в ступор, когда мне говорили: «С вас сто – четыре по двадцать – семнадцать евро и шестьдесят – четырнадцать сантимов». Попробуйте быстро сообразить, сколько это.
Сами французы испытывают серьезные трудности в письме. По-настоящему грамотных среди них очень немного. Не так давно один уважаемый писатель выступил с открытым письмом в «Либерасьон» с предложением (и он был далеко не первый!) провести, наконец, реформу и упростить орфографию. Писатель честно признался, что не умеет грамотно писать. Дискуссия обрела такой масштаб, что Министерство образования было вынуждено официально заявить, что никакой реформы не ожидается, что французская грамматика – национальное достояние и культурное богатство. Заявление вывесили на интернет-сайте Министерства.
В нем было 119 ошибок.
Возможно, именно поэтому – чтобы никто не понял, о чем идет речь, – и еще из любви к усложнениям парижане называют свой город по-своему. Не «Париж».
И не «Парижск».
И не «Пари».
И не так, как вы еще могли бы придумать.
Сто лет назад, когда строился Панамский канал, в Европе и в Америке в моду вошли одноименные шляпы. В Париже панаму носил каждый мужчина. Потому и Париж в Париже стали называть Paname – Панама!
Думаю, это шутка. Но как тогда объяснить, что во французском в конце каждого слова есть буква, которая не произносится, но непременно пишется?! И что существует пять разных способов оформления звука «о» (в одном из них задействованы аж четыре буквы) и семь способов обозначения «е» (максимум три буквы)?
С числительными тоже беда. Чтобы сказать «семьдесят пять», французы произносят «шестьдесят и пятнадцать», чтобы сказать «девяносто» – «четыре по двадцать и десять». Поначалу на кассе я просто впадала в ступор, когда мне говорили: «С вас сто – четыре по двадцать – семнадцать евро и шестьдесят – четырнадцать сантимов». Попробуйте быстро сообразить, сколько это.
Сами французы испытывают серьезные трудности в письме. По-настоящему грамотных среди них очень немного. Не так давно один уважаемый писатель выступил с открытым письмом в «Либерасьон» с предложением (и он был далеко не первый!) провести, наконец, реформу и упростить орфографию. Писатель честно признался, что не умеет грамотно писать. Дискуссия обрела такой масштаб, что Министерство образования было вынуждено официально заявить, что никакой реформы не ожидается, что французская грамматика – национальное достояние и культурное богатство. Заявление вывесили на интернет-сайте Министерства.
В нем было 119 ошибок.
На самом деле французы гордятся своим сложным для произношения и написания языком, и им нравится усложнять его еще больше.Каждый настоящий парижанин моложе 40 непременно вставляет в речь верланы. Это разновидность сленга, который распространен во всех слоях общества. В верлане слово читается наоборот или слоги в нем меняются местами. Получается femme – meuf (женщина), fete – teuf (праздник), arab – beur (араб) и так далее. При беглом разговоре порой невозможно понять, о чем идет речь.
Возможно, именно поэтому – чтобы никто не понял, о чем идет речь, – и еще из любви к усложнениям парижане называют свой город по-своему. Не «Париж».
И не «Парижск».
И не «Пари».
И не так, как вы еще могли бы придумать.
Сто лет назад, когда строился Панамский канал, в Европе и в Америке в моду вошли одноименные шляпы. В Париже панаму носил каждый мужчина. Потому и Париж в Париже стали называть Paname – Панама!
Органолептический курьез
Софи – профессиональный дегустатор. Когда-то у нее была рубрика в уважаемой газете. Каждый день она выдавала колонку ресторанной критики. Но работу пришлось оставить: ежедневные обеды и ужины в ресторанах, необходимость брать первое, второе и третье – у Софи стал зашкаливать уровень холестерина, профессиональная болезнь. Теперь Софи пишет книги, консультирует дорогие рестораны и судит разные гастрономические конкурсы.
На конкурсе мы с ней и познакомились.
Судили куру. Не простую, а бресскую, самую знаменитую из всей французской птицы. Повар одинаково запек в духовке без чеснока и специй пять тушек и разделал их на порции по числу членов жюри (ваша покорная слуга тоже входила в состав оценщиков). Дегустировать надо было строго одну и ту же часть птицы: например, только ножку или только грудку. Софи выбрала грудку. Я тоже. Сначала надо было оценить кусок на вид и цвет, на толщину кожи и упругость мякоти. Потом почувствовать запах. Потом отрезать крошечный кусочек, начать медленно жевать, вызывая максимальное слюноотделение, и прислушиваться. В кусочке курятины должно ощущаться снятое молочко, топленое масло и никакой горечи. Судить нужно было по 16 пунктам и по 18-балльной шкале. Все это называлось органолептическая экспертиза.
В пятом куске мне почудился тонкий вкус лесного ореха. Софи подняла брови и согласилась. Остальные 10 членов жюри вслед за ней тоже.
Этот пятый кусок и выиграл. Фермер, воспитавший эту куру, получил право называться лучшим фермером Бресса, единственного в мире (!) региона, имеющего лейбл DOC – dénomination d’origine controlé, то есть выращивающего гарантированно вкусную курятину. Получалось, лучший птицевод планеты.
На банкете в честь победителя мы с Софи разговорились. Меня страшно интересовала ее профессия. Как это – дегустатор? Оказалось, что дегустаторы не курят, не едят конфет и жвачки, не пользуются духами и губной помадой и никогда не чистят зубы перед самой дегустацией. Минимум за час. А еще дегустаторы тщательно жуют все, даже воду. Софи протянула мне стаканчик бургундского и предложила его пожевать.
Вино принялось щипаться! Щипаться, как шампанское, хотя ни одного пузырька в нем не было. Софи принялась объяснять, что вкус продукта раскрывается при максимальном контакте. Например, дегустаторы шампанским… полощут горло, издавая характерный «полоскательный» звук. Только тогда можно почувствовать весь букет. Жаль, что это не принято в обществе. Сколько органолептических впечатлений потеряно!
Я была совершенно очарована и под конец задала ей мой самый любимый вопрос:
– А что вы едите на завтрак?
Я задаю этот вопрос везде, где бываю, во всех уголках планеты. Так много интересного порой можно узнать о человеке, задав этот вопрос.
– Я покупаю ферментированное молоко, очень редкое и очень полезное. Оно продается в магазинах здоровой еды. Ужасно дорогое. Вот такая бутылочка (Софи растянула пальцы сантиметров на 10) стоит почти 5 евро!
– А как оно называется?
– Ну вы вряд ли знаете, – Софи покровительственно улыбнулась.
– И все-таки?..
Софи выговорила по слогам:
– Ке-фир.
Я чуть не подавилась от смеха. Потом набрала в легкие воздуха и солировала минут семь: рассказала историю кефира, о его целительных свойствах при похмелье, продиктовала рецепт окрошки и окончательно добила, сообщив, что у нас, в России, кефира столько, что им мажут обгоревшие на солнце спины и делают маски для волос. Софи смотрела на меня потрясенно.
Я умолчала, что мне никогда не приходило в голову его жевать.
На конкурсе мы с ней и познакомились.
Судили куру. Не простую, а бресскую, самую знаменитую из всей французской птицы. Повар одинаково запек в духовке без чеснока и специй пять тушек и разделал их на порции по числу членов жюри (ваша покорная слуга тоже входила в состав оценщиков). Дегустировать надо было строго одну и ту же часть птицы: например, только ножку или только грудку. Софи выбрала грудку. Я тоже. Сначала надо было оценить кусок на вид и цвет, на толщину кожи и упругость мякоти. Потом почувствовать запах. Потом отрезать крошечный кусочек, начать медленно жевать, вызывая максимальное слюноотделение, и прислушиваться. В кусочке курятины должно ощущаться снятое молочко, топленое масло и никакой горечи. Судить нужно было по 16 пунктам и по 18-балльной шкале. Все это называлось органолептическая экспертиза.
В пятом куске мне почудился тонкий вкус лесного ореха. Софи подняла брови и согласилась. Остальные 10 членов жюри вслед за ней тоже.
Этот пятый кусок и выиграл. Фермер, воспитавший эту куру, получил право называться лучшим фермером Бресса, единственного в мире (!) региона, имеющего лейбл DOC – dénomination d’origine controlé, то есть выращивающего гарантированно вкусную курятину. Получалось, лучший птицевод планеты.
На банкете в честь победителя мы с Софи разговорились. Меня страшно интересовала ее профессия. Как это – дегустатор? Оказалось, что дегустаторы не курят, не едят конфет и жвачки, не пользуются духами и губной помадой и никогда не чистят зубы перед самой дегустацией. Минимум за час. А еще дегустаторы тщательно жуют все, даже воду. Софи протянула мне стаканчик бургундского и предложила его пожевать.
Вино принялось щипаться! Щипаться, как шампанское, хотя ни одного пузырька в нем не было. Софи принялась объяснять, что вкус продукта раскрывается при максимальном контакте. Например, дегустаторы шампанским… полощут горло, издавая характерный «полоскательный» звук. Только тогда можно почувствовать весь букет. Жаль, что это не принято в обществе. Сколько органолептических впечатлений потеряно!
Я была совершенно очарована и под конец задала ей мой самый любимый вопрос:
– А что вы едите на завтрак?
Я задаю этот вопрос везде, где бываю, во всех уголках планеты. Так много интересного порой можно узнать о человеке, задав этот вопрос.
– Я покупаю ферментированное молоко, очень редкое и очень полезное. Оно продается в магазинах здоровой еды. Ужасно дорогое. Вот такая бутылочка (Софи растянула пальцы сантиметров на 10) стоит почти 5 евро!
– А как оно называется?
– Ну вы вряд ли знаете, – Софи покровительственно улыбнулась.
– И все-таки?..
Софи выговорила по слогам:
– Ке-фир.
Я чуть не подавилась от смеха. Потом набрала в легкие воздуха и солировала минут семь: рассказала историю кефира, о его целительных свойствах при похмелье, продиктовала рецепт окрошки и окончательно добила, сообщив, что у нас, в России, кефира столько, что им мажут обгоревшие на солнце спины и делают маски для волос. Софи смотрела на меня потрясенно.
Я умолчала, что мне никогда не приходило в голову его жевать.
Жуссье в борьбе
Один французский телеканал предложил мне поучаствовать в проекте «Париж глазами иностранных журналистов». Нужно было рассказать, что удивляет, восхищает и возмущает в жизни французской столицы. В качестве примеров показали эпизоды, снятые другими товарищами по цеху: корреспондентка из США безуспешно пыталась поймать на улице такси (это действительно очень сложно), обозреватель из английского журнала тонко иронизировал над тем, сколько в Париже художников и писателей. Мне предложили выбрать любую, милую моему сердцу тему и, сидя перед телекамерой, минут десять «защищать» ее. Пока это была лишь проба.
Я выбрала манифестации.
Каждую неделю в Париже кто-нибудь публично выражает свое недовольство. Полиция перекрывает улицу или площадь, и граждане с плакатами и громкоговорителями требуют чего-нибудь: отмены добавочного налога на ресторанные услуги, запрета на вылов красного тунца, введение нормативов в сфере сексуальных услуг или независимости Тибета. Я наблюдала акции протеста водителей такси, фермеров, выращивающих салат, санитаров психиатрических клиник, трансвеститов и консьержек.
Если повод выпадает масштабный, на улицу выходят десятки тысяч. И тогда полгорода стоит. Но никто никогда не ропщет. Зажатые в пробках граждане терпеливо ждут: протестовать – неотъемлемое право каждого гражданина.
Вокруг всякой манифестации есть свой маленький бизнес. Лоточники предлагают свистки, трещотки и африканские дудки вувузелы, которые по количеству выдаваемых децибелов превосходят полицейские сирены. Арабы подкатывают жаровни с шашлыками и чаны с горячим вином. Если начинается дождь, набегают африканцы и тамилы с гроздьями зонтов. Непременно попадется один или два молодых человека, которые по ходу вручат вам какую-нибудь листовку: «Нет выселению дома номер 7» или «Приходите на распродажу».
Всякая манифестация начинается как праздник: гремит музыка, заводилы выкрикивают речовки, летают шары, развеваются флаги, и все очень воодушевлены.
Почти всякая манифестация заканчивается потасовкой. Молодые и очень молодые люди из эмигрантских пригородов начинают задирать полицию. Вычислить потенциальных задир бывает очень просто: они в капюшонах, надвинутых на глаза, и шарфах, скрывающих пол-лица. Чем больше капюшонов, тем больше вероятность столкновений. Порой бывает очень горячо: водометы, слезоточивый газ, дубинки и наручники. Задиры к организаторам акции не имеют никакого отношения и очень часто даже не знают повода протеста. Они просто недовольны жизнью, и у них с властями свои счеты…
Пристрастие парижан к акциям протеста заразительно. Всякий чужак, проживший в Париже некоторое время, проникается этим мятежным духом и тоже против чего-нибудь протестует.
Как-то в самом центре, на площади Шатле, я увидела большую группу африканцев с барабанами, трещотками и громкоговорителями. Они потрясали кулаками в сторону префектуры, которая располагается почти напротив, через мост. Африканцы шумели так, что перекрывали уличный гул в этом весьма и весьма оживленном месте. На растянутом на всю площадь плакате было написано: «Нелегалы в опасности!»
Я выбрала манифестации.
Каждую неделю в Париже кто-нибудь публично выражает свое недовольство. Полиция перекрывает улицу или площадь, и граждане с плакатами и громкоговорителями требуют чего-нибудь: отмены добавочного налога на ресторанные услуги, запрета на вылов красного тунца, введение нормативов в сфере сексуальных услуг или независимости Тибета. Я наблюдала акции протеста водителей такси, фермеров, выращивающих салат, санитаров психиатрических клиник, трансвеститов и консьержек.
Если повод выпадает масштабный, на улицу выходят десятки тысяч. И тогда полгорода стоит. Но никто никогда не ропщет. Зажатые в пробках граждане терпеливо ждут: протестовать – неотъемлемое право каждого гражданина.
Вокруг всякой манифестации есть свой маленький бизнес. Лоточники предлагают свистки, трещотки и африканские дудки вувузелы, которые по количеству выдаваемых децибелов превосходят полицейские сирены. Арабы подкатывают жаровни с шашлыками и чаны с горячим вином. Если начинается дождь, набегают африканцы и тамилы с гроздьями зонтов. Непременно попадется один или два молодых человека, которые по ходу вручат вам какую-нибудь листовку: «Нет выселению дома номер 7» или «Приходите на распродажу».
Всякая манифестация начинается как праздник: гремит музыка, заводилы выкрикивают речовки, летают шары, развеваются флаги, и все очень воодушевлены.
Почти всякая манифестация заканчивается потасовкой. Молодые и очень молодые люди из эмигрантских пригородов начинают задирать полицию. Вычислить потенциальных задир бывает очень просто: они в капюшонах, надвинутых на глаза, и шарфах, скрывающих пол-лица. Чем больше капюшонов, тем больше вероятность столкновений. Порой бывает очень горячо: водометы, слезоточивый газ, дубинки и наручники. Задиры к организаторам акции не имеют никакого отношения и очень часто даже не знают повода протеста. Они просто недовольны жизнью, и у них с властями свои счеты…
Пристрастие парижан к акциям протеста заразительно. Всякий чужак, проживший в Париже некоторое время, проникается этим мятежным духом и тоже против чего-нибудь протестует.
Как-то в самом центре, на площади Шатле, я увидела большую группу африканцев с барабанами, трещотками и громкоговорителями. Они потрясали кулаками в сторону префектуры, которая располагается почти напротив, через мост. Африканцы шумели так, что перекрывали уличный гул в этом весьма и весьма оживленном месте. На растянутом на всю площадь плакате было написано: «Нелегалы в опасности!»