Мы сидели с ним в конце набережной в темноте, на куче изъеденных морской водой досок. Филипп спросил меня, как я напала на его след, после того как он бросил меня у Беррского пруда.
– Я позвонила в ресторан, где мы обедали.
– Молодец, не потеряла голову.
– В Кассисе ты следил за мной? Почему сразу не подошел ко мне?
– Я не знал, что у тебя на уме. Чья это машина?
– Моего шефа.
– Он тебе ее одолжил?
– Нет, не одолжил. Он даже не знает, что я ее взяла.
– Хорошенькое дельце! Я видела по его глазам, что ему еще о многом хочется меня расспросить. Наверное, и в моем взгляде он прочел то же желание. Он по-прежнему держал меня за руку, но нас обоих парализовало недоверие. Первым нарушил молчание он.
– Ты правда не знаешь этого человека?
– Правда.
– И не знала, что он в багажнике?
– Ты сам видел, как я открывала багажник в Кассисе. Похоже было, что я знала об этом?
– Ты могла ломать комедию.
– Ты тоже можешь ломать комедию. В этом ты, кажется, большой мастак, не правда ли? Со вчерашнего вечера только этим и занимаешься.
– Но ведь кто-то же засунул его туда, и это не я. Подумай немножко.
Дани. Когда я тебя встретил, он уже был мертв.
– Откуда ты знаешь?
– У меня есть глаза! Он умер по крайней мере двое суток назад.
– Ты мог засунуть его в багажник и спустя двое суток после того, как убил.
– Когда, например?
– В Шалоне, вчера вечером.
– Ну, представь себе на минутку, как бы я мог целый день шататься с трупом по городу? Даже по такому, как Шалон? Хватит фантастики, вернись на землю. Кстати, извини, мне неприятно тебе угрожать, но у меня полно свидетелей, которые могут показать, что я делал вчера и позавчера. Не спорю, я таскался с чемоданом, но попробуй убедить кого-нибудь, что в нем можно спрятать труп. Не думаю, чтобы тебе это удалось.
Он встал и зашагал прочь. Я торопливо проговорила:
– Филипп, умоляю, не бросай меня.
– Я и не бросаю.
Повернувшись ко мне спиной, он стоял около разбитой лодки и смотрел на неподвижную черную воду, изрезанную полосами света. Шум от города казался очень далеким. Наконец он заговорил.
– Что из себя представляет твой шеф? Убийца с большой дороги? Я пожала плечами и ничего не ответила. Он обернулся, но по его напряженному лицу я видела, что он раздражен и нервничает.
– Черт побери, я же ничего не знаю! – воскликнул он. – Я только хочу сказать, что, когда ты угнала машину, труп мог быть уже там.
– Нет. Когда я угнала ее, багажник был пустой, я точно знаю, я заглядывала в него.
– Вот как! А по дороге ты его открывала?
– Кажется, да.
– Где в последний раз? Я подумала. Восстановила в памяти весь свой путь. Мысленно проехала по автострадам № 6 и № 7 до Фонтенбло. Вспомнила, что там открывала багажник, намереваясь положить в него купленный чемодан, но потом передумала и положила его на заднее сиденье.
– В Фонтенбло он был пустым.
– Это было давно. А после того где ты останавливалась?
– В Жуаньи, заходила в бистро. Там я и встретила шофера грузовика, который стянул у меня букетик фиалок. Но это было днем, машина стояла у дверей, и тогда в нее не могли засунуть труп.
– А ты уверена, что до Кассиса не открывала багажник?
– Я бы помнила об этом.
– А где ты останавливалась после Жуаньи?
– На станции техобслуживания, неподалеку от Аваллона. Там я оставила машину надолго, ее даже перегнали на другое место, пока я была у доктора.
Он посмотрел на мою забинтованную руку. По его глазам я видела, что он вспоминает мой рассказ о том, как мне покалечили руку, как незнакомые люди утверждали, будто видели меня накануне на шоссе и будто бы я ехала в Париж, тогда как я уверяла, что в это время находилась в Париже. Но он только сказал:
– Да-а, эта твоя история – крепкий орешек.
Я не знала, что еще добавить в свое оправдание. Да мне и не хотелось оправдываться. Филипп заметил, что я дрожу в своем белом платье, и, сняв пиджак, накинул его мне на плечи. Дыша мне прямо в лицо, он спросил шепотом:
– Ты говоришь правду, Дани?
– Клянусь.
– Даже если это ты застрелила его из ружья, я тебе помогу, понимаешь?
– А разве его застрелили из ружья? Сама того не желая, я почти прокричала это визгливым, срывающимся голосом. Это прозвучало смешно. Не знаю почему, но у меня на глазах выступили слезы.
– Да, я так полагаю, поскольку оно лежит в багажнике рядом с трупом.
– Что – оно"?
– Да ружье же, черт побери! Блестящее, новенькое! В твоем багажнике!
Ружье! Скажи, меня-то ты узнаешь, по крайней мере?
Сжав руками мою голову, он принялся раскачивать ее из стороны в сторону, словно пытаясь разбудить меня.
– Подожди! Я не видела ружья!
– Интересно, что ты вообще видишь! Коврик ты видела? Мертвеца видела?
Ну, так с ним еще и ружье!
Филипп отпустил меня, резко повернулся на каблуках и зашагал, сунув руки в карманы и подняв плечи. Я видела белое пятно его рубашки. Я встала и нагнала его. Он повел меня через шоссе, сказав, что у него кончились сигареты, нет ни гроша и он голоден как волк.
В переполненном бистро, стены которого были увешаны неводами и ракушками, я купила пачку "Житан" и спички. Филипп за стойкой выпил кружку пива и съел сандвич. Он молчал и даже не смотрел на меня.
Я спросила:
– Как ты добрался до Марселя?
– Не твоя забота.
– А где твой чемодан?
– Тоже не волнуйся.
Когда мы вышли, он обнял меня за плечи и притянул к себе. У меня не было желания его отстранить. Мы пошли, прижавшись друг к другу, по тротуару, на котором валялись пустые ящики – от них исходил запах водорослей. У Старого порта мы пересекли площадь. Когда мы проходили мимо какого-то ресторана, в зеркальной витрине на мгновение промелькнули наши лица, мое белое платье, его пиджак на моих плечах – короче, мы оба, обнявшиеся, освещенные неоновыми рекламами, в тысяче километров от моей жизни. Да, правда, в тысяче километров, и это показалось мне тогда гораздо более нереальным, чем все остальное, вся история с трупом.
Когда мы вышли на улицу Канебьер, на нас стали оглядываться прохожие. Я спросила Филиппа, куда мы идем.
– К машине. Нужно узнать, кто этот тип. Нужно еще раз взглянуть на него.
– Не надо, прошу тебя, у меня не хватит духу.
– У меня хватит.
Мы подошли к "тендерберду", который я оставила на стоянке среди сотен других машин, и несколько минут неподвижно стояли рядом. Я вынула из сумочки ключи и протянула Филиппу, но он не взял их. Мимо нас, жестикулируя и галдя, прошла ватага подростков, потом, шевеля губами и озабоченно понурив голову, одиноко пробрела какая-то женщина в измятом платье. Филипп велел мне сесть за руль: нужно найти более укромное место и там открыть багажник.
Мы поехали по набережной Рив-Нев, повторяя тот путь, что перед этим проделали пешком. Когда я повернула на улицу, которая, пересекая город, забирала вверх, он вдруг сказал:
– Знаешь, Дани, у нас, кажется, есть шанс выпутаться. Если тебе подсунули этого типа по дороге, то о нем никто не знает, кроме той сволочи, которая это сделала. Между ним и тобой нет никакой связи. В таком случае и мы поступим точно так же. Выбросим где-нибудь этот подарочек и забудем о нем. И нас это не касается.
Я свернула на одну улицу, потом на другую, продолжая забираться в гору.
Затем Филипп велел мне ехать по дороге с каменной оградой, ведущей на Рука-Блан. Здесь мы не встретили ни машин, ни прохожих, и улочка была настолько крутая и узкая, что в одном месте мне пришлось остановиться и долго маневрировать на повороте. С больной рукой это было нелегко, и Филипп помог мне крутить руль. Когда мы поднялись еще выше, в пролете между двумя облупившимися стенами я увидела сверкающий огнями город – он лежал внизу, вдоль моря.
Положив руку мне на колени, Филипп дал знак остановиться. Перед домом семьдесят восемь. Я запомнила его потому, что этим номером в приюте было помечено мое белье. В темном дворе виднелся новый дом. Мы немного выждали, прислушиваясь, потом на самом малом газу въехали в ворота. Фары машины осветили блестящие двери выстроившихся в ряд гаражей, листву деревьев, лестницу. Одна машина стояла прямо во дворе. Я приткнулась позади нее, выключила мотор и фары. Двор был тихий, но узкий, и я с тревогой подумала: если нам почему-либо придется удирать отсюда, тут быстро не развернешься.
Я отдала Филиппу его пиджак, и мы вышли из машины. Несколько окон наверху над нами были освещены, за одним из них, с задернутой шторой, угадывался голубоватый свет телевизора. Я открыла багажник и тут же отпрянула, даже не заглянув в него. Чудовищный запах ударил мне в нос, и я была в каком-то полуобморочном состоянии, когда услышала, что Филипп просит дать ему платок. Он задыхался, лицо его настолько исказилось, что стало каким-то старым, заострившимся, чужим. Наши взгляды встретились – я никогда не забуду, какой ужас я прочла в его глазах.
Я слышала, как совсем рядом он ворочал труп. В отчаянии я тупо уставилась на ворота, но совсем не из страха, что кто-нибудь появится. Об этом я даже не думала. Вдруг Филипп прошептал:
– Посмотри, Дани.
Он показал мне ружье, длинное ружье с черным стволом.
– На прикладе инициалы.
– Инициалы?
– Да, "М.К.".
Филипп заставил меня посмотреть на ружье и даже потрогать пальцем выгравированные на дереве буквы.
– Винчестер. В магазине не хватает трех патронов.
– Ты в этом разбираешься?
– Немножко.
Он вытер ружье моим платком и положил его обратно на коврик, в который был завернут убитый. Я увидела освещенное матовой лампочкой багажника лицо мертвеца с отвисшей челюстью. Филипп обшаривал карманы его халата. По наступившей тишине я догадалась, что он что-то обнаружил и потому затих.
Вдруг он резко выпрямился. Хотел что-то сказать и не смог. Словно окаменел от потрясения. Я только успела увидеть, что в левой руке он держит какую-то бумажку. Потом он закричал. Не знаю, что он кричал. Наверное, что я сумасшедшая, а он поддался бреду сумасшедшей, во всяком случае, как я теперь понимаю, его взгляд выражал именно это. В его глазах я вроде бы прочла, что сейчас он меня ударит. Кажется, я подняла руку, чтобы защититься от удара.
В тот же момент от резкой боли под ложечкой у меня перехватило дыхание и я скрючилась. Но прежде чем я успела упасть, он схватил меня в охапку и потащил к дверце машины. Помню, как с затуманенным сознанием я лежала на передних сиденьях машины, помню стук захлопываемого багажника и удаляющиеся шаги Филиппа. Больше не помню ничего.
Много позже, когда я очнулась, кругом царила тишина, в машине я была одна, мне удалось сесть и придвинуться к рулю, я жадно ловила ртом ночной воздух и плакала. Мои очки валялись в ногах на коврике. Надев их, я увидела, что часы на щитке показывают час ночи. Одергивая на коленях платье, я обнаружила бумажку, которую Филипп извлек из халата мертвеца.
Я включила свет.
Это оказалась телефонограмма, принятая, судя по бланку, аэропортом Орли. Адресована она была некоему Морису Кобу, пассажиру рейса 405 авиакомпании "Эр-Франс". Принята и записана угловатым почерком стюардессы 10 июля в 18 часов 55 минут. Я не сразу высчитала, что это было в пятницу, двое с половиной суток назад, но, когда я это поняла, все происшедшее со мной в течение последних двух дней всплыло в моей памяти как сплетение ужасов в кошмарном сне.
На бланке было написано:
"Не уезжай. Если ты не сжалишься надо мной, я поеду за тобой в Вильнев.
Я в таком отчаянии, что мне уже все равно."
И подпись: "Дани".
В графе "Отправитель" был указан мой парижский телефон.
Дорога, освещенная луной, без конца петляла над морем. Это все, что я помню. Не знаю, как я доехала до гостиницы "Белла Виста". Не знаю даже, понимала ли я, что возвращаюсь туда. Было холодно. Мне было холодно.
Думаю, я даже не вполне осознавала, что нахожусь на Юге. Скорее, мне казалось, что я на дороге в Шалон и только что рассталась с доктором, который наложил мне на руку лубок, с владельцем станции техобслуживания, с жандармом на мотоцикле. Сейчас я встречусь с Филиппом на набережной Соны, но теперь уже я не остановлюсь, нет, не остановлюсь, и все будет иначе.
И еще я думала о своем белом костюме. "Нужно обязательно забрать его! – эта мысль не покидала меня. Я ехала и думала об этом оставленном в гостиничном номере костюме как о чем-то таком, что поможет мне вернуть утраченное равновесие: костюм – это то, что принадлежало мне до пятницы 10 июля, и, обретя его, я снова обрету себя.
В Кассисе на пристани еще горели огни, из открытого бара доносились звуки электрогитары, несколько молодых людей стали бесноваться перед моей машиной, и мне пришлось остановиться. Один из них перегнулся через дверцу и, дыша на меня табаком и вином, поцеловал прямо в губы. Потом я поехала вдоль пляжа с белой галькой и наконец увидела мавританские башни гостиницы. Сквозь листья пальмы проглядывала круглая полная луна.
Ночной портье в белом форменном костюме с золотыми галунами дал мне ключ от номера. Кажется, он говорил мне что-то о лошадях, о том, какая из них выиграла скачки, и я отвечала ему вполне естественным голосом. И только заперев на ключ дверь своей комнаты, я снова разрыдалась. Слезы из моих глаз текли ручьями, и я не могла их остановить, словно это были не мои слезы. Я взяла с кровати жакет от костюма и крепко прижала его к груди. От него исходил запах духов, моих духов, которыми я душусь уже много лет, запах моего тела, но это не ободрило меня, скорее наоборот.
Я разделась и, расстелив костюм в изножье кровати, легла в постель, держа телефонограмму в правой руке. Прежде чем погасить свет, я перечитала ее несколько раз. Спустя некоторое время я снова зажгла ночник и снова прочла ее.
Я не знаю никакого Мориса Коба. Я не посылала этой телефонограммы. В пятницу 10 июля в 18 часов 55 минут я находилась в квартале Монморанси, я как раз приступала к работе и была с Каравеями и их девочкой. Значит, в это время кто-то проник в мою квартиру на улице Гренель и, воспользовавшись моим телефоном и моим именем, отправил телефонограмму.
Это ясно как день.
На прикладе ружья, обнаруженного в "тендерберде", стоят инициалы "М.К.", то есть инициалы Мориса Коба. Эта связь между ружьем и телефонограммой показывает, что труп в мою машину подсунули не случайно, как можно было бы подумать, что в этот кошмар совершенно сознательно ввергли именно меня. Дани Лонго. Это тоже ясно как день.
Не знаю, спала ли я. Время от времени подробности моей поездки, начиная с Орли, врывались в мой сон так отчетливо и грубо, что я открывала глаза.
Белый прямоугольник карточки на конторке в гостинице "Ренессанс".
Раздраженный голос администратора: "Лонго, Даниель Мари Виржини, двадцать шесть лет, служащая рекламного агентства, разве это не вы?" Кто-то появляется за моей спиной в туалете станции техобслуживания. Жандарм шарит по моей машине лучом фонарика и требует, чтобы я раскрыла свою сумочку.
Маленькая девочка по имени Морин. Все утверждают, что видели меня, говорили со мной, что в субботу на исходе ночи я ехала в Париж.
Наступил рассвет. Я лежала с открытыми глазами, смотрела, как утренний свет постепенно просачивается в мою комнату, и думала: "Нет, это не просто дурацкая шутка, которую сыграл со мной шофер грузовика, случайно встретившийся мне на дороге, это продуманный заговор против меня. Бог знает для какой гнусной цели, но кому-то необходимо было обставить все так, будто в субботу на рассвете я ехала по шоссе Макон – Аваллон. И этот "кто-то" воспользовался не только моим телефоном, но и моим именем и, надев так же, как я, белый костюм и темные очки, выдал себя за Дани Лонго.
Все, кто уверял, что видели меня, говорили правду. Они действительно "видели", но не меня, а другую женщину, в другой машине, которая…"
И тут я заходила в тупик.
Я вскочила на кровати и чуть не закричала. Это безумие. Никакого заговора не было и не могло быть. Как бы я себя ни утешала, но никто не смог бы, если только он не обладает даром ясновидения, заранее связать меня телефонограммой с каким-то неизвестным мертвецом, которого потом, почти через двое суток, где-то у черта на рогах, в сотнях километров от моего дома, засунут ко мне в машину. Тем более никто не мог заранее предложить какой-то женщине на одном из отрезков автострады № 6 выдавать себя за меня, Дани Лонго, за двенадцать, а может, даже за пятнадцать часов до того, как я там появлюсь. Никто, никто в целом свете не мог знать в пятницу, в 18 часов 55 минут, да и в субботу на рассвете, что на меня найдет такое безрассудство и я как идиотка угоню машину шефа и поэтому действительно буду катить вечером по автостраде № 6 к морю. Никто. Я сама этого не знала.
Я говорила себе: "Подожди, подожди, подумай еще, этому наверняка есть – должно быть! – какое-то объяснение". Но его не было. Самое страшное заключалось в том – у меня голова шла кругом от ужаса, – что я сама не знала, что поеду. Значит, все началось помимо меня и вообще помимо кого бы то ни было, ни одно человеческое существо не могло послать эту телефонограмму, не могло выдавать себя на автостраде за Дани Лонго.
Остается только думать, что еще за сутки до того, как я неожиданно для себя решила воспользоваться "тендербердом", какая-то сверхъестественная сила остановила свой выбор на мне, подчинила меня своей воле – и вообще весь мир обезумел.
Кто-то остановил свой выбор на мне. Подчинил своей воле. Оказался за моей спиной. Моя искалеченная рука болит. Болит и под ложечкой, в том месте, куда ударил меня Филипп. Это возмездие. Возмездие за моего сына, убитого четыре года назад, в Цюрихе, прежде чем он появился на свет.
Кто-то за пределами нашего мира неотступно и неустанно преследует меня.
Мне снова стало казаться, будто я живу в чьем-то чужом сновидении. И мне хочется, больше всего на свете хочется тоже уснуть – или нет, лучше пусть проснется тот, кому все это снится, пусть вокруг станет тихо и мирно, пусть я умру и все забуду.
Цветочки на обоях в моей комнате. Голубые с красными тычинками. Грязная повязка. Часы на правой руке тикают у самого уха. Из-под простыни торчат мои голые ноги. Я спускаю их на горячий коврик, как раз на то место, куда падают лучи солнца. Под моим окном, в бассейне, две светловолосые девушки плывут рядом, широко и бесшумно взмахивая руками. Сквозь неподвижные листья пальм виднеются раскаленное небо и море, то самое море, которое я мечтала увидеть. Все такое ясное, светлое.
Я нашла на умывальнике кусочек рекламного мыла и выстирала белье, которое сняла с себя накануне. Чем пахло мыло? Теперь уже не помню. Как не помню и того, что я в действительности пережила. Некоторые детали вдруг отчетливо всплывают в моей памяти, а другие улетучились. А может быть, и эти отчетливые воспоминания – плод моей фантазии? Теперь-то я знаю, что безумие именно в этом и состоит, в этих подробностях – голубые цветочки с красными тычинками, грязная повязка, солнце среди пальм, – во множестве точных деталей, которые не связаны между собой и ни к чему не приводят, кроме как к самой себе.
Я могла бы провести в этом номере весь день, а потом еще один день, и еще один день, не двигаясь, могла бы стирать и стирать все те же трусики, все тот же лифчик, до тех пор пока не осталось бы мыла, не истерлась бы вся ткань, пока не исчезло бы все – и ребенок, и кровь, – и не нужно было бы лгать даже себе.
Время от времени со мной разговаривала Матушка. Это она заставила меня заказать кофе в номер, она заботилась обо мне, она за меня моими устами говорила по телефону, она словно вселилась в меня. Это она сказала мне:
"Дани, Дани, очнись, посмотри, на кого ты похожа". Я взглянула на себя в зеркало над умывальником. Я старалась прочесть, что кроется за моим взглядом, понять, что за тайна скрыта в моей голове, в моей душе, тайна, которая бьется, как попавшая в сети птица.
Потом я выпила две чашки черного кофе, приняла холодный душ, и мне стало легче. Время – лучший лекарь. Надо только переждать, подводной лодкой залечь на дно. И тогда я снова услышу голос Матушки. Что-то во мне словно погружается в глубокий сон, и я на некоторое время успокаиваюсь, мне становится легче.
Я надела белый костюм, темные очки, перевязала руку мокрым бинтом.
Разыскивая в сумочке гребенку, я обнаружила, что Филипп, покидая меня во второй раз, забрал все мои деньги: и конверт, и кошелек были пусты.
Кажется, пропажа не огорчила меня. В конце концов, его поступок естествен, это я могу легко объяснить. Больше того, если бы Филипп остался со мной, я все равно отдала бы ему деньги. У него не было ни гроша, и я рада за него. А в остальном пусть убирается к черту.
К тому же, поскольку до этого ни одна мысль, кроме мысли о том, что мне делать-идти в полицию и во всем сознаться или же броситься в море, – не приходила мне в голову, то кража Филиппа даже помогла мне, действительно помогла. Я подумала, что прежде всего мне нужно найти отделение Национального банка и получить деньги по чеку. Матушка сказала: "Это разумнее, чем сидеть в номере и терзаться. Благословляю тебя".
Я спустилась в холл, спросила у администратора, как проехать в отделение банка, и предупредила, что оставляю номер за собой. "Тендерберд" был на том же месте в саду, где я его поставила, раскаленный от солнца. Я обругала себя за то, что не отвела его в тень, но, сев за руль, не почувствовала запаха, которого так боялась. Я изо всех сил старалась не думать о том, во что должен превратиться в такую жару труп человека, убитого чуть ли не трое суток назад. Я привыкла подавлять свои мысли.
Сколько я себя помню, мне всегда приходилось бороться против какой-нибудь ужасной картины, которую рисовало мое воображение. Моя рыдающая мать, которой обривают голову за несколько минут до того, как она выбросилась на улицу с третьего этажа; ее распростертое на тротуаре тело. Или отец, кричащий под вагоном внезапно тронувшегося товарного состава. И я твержу себе: хватит, остановись, дуреха, но, в общем-то, разве можно что-нибудь забыть?
Всюду солнце. Я поставила машину на теневой стороне главной улицы Кассиса, которая вела на пристань. Опустила верх машины, чтобы ветер развеял дурной запах и мои страшные сновидения. В банке, куда я вошла, было чисто и покойно. Мне сказали, что я могу получить со своего парижского счета семьсот пятьдесят франков, но так как я уже потратилась в Фонтенбло, то взяла всего пятьсот. Матушка сказала мне: "Возьми все, что можно, эти деньги пропадут, беги за границу, исчезни". Но я ее не послушалась.
Ожидая, когда мне выдадут деньги, я увидела большую дорожную карту на стене и вспомнила одну фразу в телефонограмме: "Я поеду за тобой в Вильнев". Я посмотрела, нет ли Вильнева в районе автострад № 6 и № 7, между Парижем и Марселем. Их оказалось столько, что поначалу у меня опустились руки: Вильнев-Сен-Жорж, Вильнев-ла-Гийар, Вильнев-сюр-Ионн, Вильнев-л'Аршевек, Вильнев-лез-Авиньон и много еще других городков с этим названием, не считая, конечно, деревушек, которые не помечены на карте.
Я взяла на заметку Вильнев-ла-Гийар, который неподалеку от Фонтенбло, где я в последний раз открывала багажник и видела, что он пуст, а также Вильнев-сюр-Ионн, около Жуаньи, где я встретилась с похитителем фиалок. Но скорее всего, оба эти городка не имеют никакого отношения к моей истории.
Матушка сказала: "Совершенно никакого, если вспомнить телефонограмму. Она была адресована пассажиру самолета. Кто же полетит в Вильнев-ла-Гийар, который в пяти сантиметрах от Парижа, можешь сама измерить".
Я получила деньги, спрятала их в сумочку и спросила, есть ли в Кассисе агентство путешествий. Оказалось, есть: в соседнем доме, всего лишь выйти из одной двери и войти в следующую. Это я приняла за хорошее предзнаменование, тем более что на объявлениях, почти одинаковых, вывешенных на двери банка и агентства, я прочла, что сегодня, в понедельник 13 июля, они работают до двенадцати часов. Бог дал мне возможность получить деньги, и у меня оставался еще целый час. Матушка спросила: "Для чего?" Я и сама хорошенько не знала. Может, просто чтобы двигаться, чтобы сделать еще что-то, свойственное живому существу, чтобы побыть на свободе до того, как в моей машине обнаружат труп и меня схватят, бросят в темную камеру, где я буду сидеть скрючившись, обхватив голову руками, как младенец во чреве матери, как в те времена, когда меня носила в своем теле Рената Кастеллани, по мужу Лонго, родом из Сан-Аполлинаре, провинция Фрозиноне.
Я попросила дать мне расписание рейсов "Эр-Франс" и, выйдя из агентства, принялась изучать его, стоя на залитом солнце тротуаре, по которому толпой шли на пляж курортники. Указанный в телеграмме рейс 405, обслуживаемый "каравеллами", был прямой рейс Париж – Марсель, вылет из Орли по пятницам (кроме праздников) в 19:45, прибытие в Марсель (аэропорт Мариньян) в 20:55. Я сразу же подумала: "Вильнев, который я ищу, должен быть Вильнев-лез-Авиньон, так как другого, южнее, на карте нет". В то же время в моей памяти зашевелилось что-то неприятное, я никак не могла определить что именно, вытащить это на поверхность, но оно тревожило меня.
Я поискала глазами "тендерберд", он стоял у противоположного тротуара.
Вдруг мне вспомнилась карточка на конторке в гостинице "Ренессанс" в Шалоне, и я поняла, что меня тревожит. Ведь именно в "Ренессансе" мне сказали, что, когда я якобы останавливалась у них в первый раз, я ехала из Авиньона. Я им ответила, что это чепуха. "Вот видишь, – сказала мне Матушка, – все специально подстроено, чтобы погубить тебя, все предусмотрено заранее. И если теперь в твоем багажнике обнаружат труп, кто же тебе поверит, что ты ни при чем? Умоляю тебя, беги, беги куда глаза глядят и никогда не возвращайся". Но я опять не послушалась ее.
– Я позвонила в ресторан, где мы обедали.
– Молодец, не потеряла голову.
– В Кассисе ты следил за мной? Почему сразу не подошел ко мне?
– Я не знал, что у тебя на уме. Чья это машина?
– Моего шефа.
– Он тебе ее одолжил?
– Нет, не одолжил. Он даже не знает, что я ее взяла.
– Хорошенькое дельце! Я видела по его глазам, что ему еще о многом хочется меня расспросить. Наверное, и в моем взгляде он прочел то же желание. Он по-прежнему держал меня за руку, но нас обоих парализовало недоверие. Первым нарушил молчание он.
– Ты правда не знаешь этого человека?
– Правда.
– И не знала, что он в багажнике?
– Ты сам видел, как я открывала багажник в Кассисе. Похоже было, что я знала об этом?
– Ты могла ломать комедию.
– Ты тоже можешь ломать комедию. В этом ты, кажется, большой мастак, не правда ли? Со вчерашнего вечера только этим и занимаешься.
– Но ведь кто-то же засунул его туда, и это не я. Подумай немножко.
Дани. Когда я тебя встретил, он уже был мертв.
– Откуда ты знаешь?
– У меня есть глаза! Он умер по крайней мере двое суток назад.
– Ты мог засунуть его в багажник и спустя двое суток после того, как убил.
– Когда, например?
– В Шалоне, вчера вечером.
– Ну, представь себе на минутку, как бы я мог целый день шататься с трупом по городу? Даже по такому, как Шалон? Хватит фантастики, вернись на землю. Кстати, извини, мне неприятно тебе угрожать, но у меня полно свидетелей, которые могут показать, что я делал вчера и позавчера. Не спорю, я таскался с чемоданом, но попробуй убедить кого-нибудь, что в нем можно спрятать труп. Не думаю, чтобы тебе это удалось.
Он встал и зашагал прочь. Я торопливо проговорила:
– Филипп, умоляю, не бросай меня.
– Я и не бросаю.
Повернувшись ко мне спиной, он стоял около разбитой лодки и смотрел на неподвижную черную воду, изрезанную полосами света. Шум от города казался очень далеким. Наконец он заговорил.
– Что из себя представляет твой шеф? Убийца с большой дороги? Я пожала плечами и ничего не ответила. Он обернулся, но по его напряженному лицу я видела, что он раздражен и нервничает.
– Черт побери, я же ничего не знаю! – воскликнул он. – Я только хочу сказать, что, когда ты угнала машину, труп мог быть уже там.
– Нет. Когда я угнала ее, багажник был пустой, я точно знаю, я заглядывала в него.
– Вот как! А по дороге ты его открывала?
– Кажется, да.
– Где в последний раз? Я подумала. Восстановила в памяти весь свой путь. Мысленно проехала по автострадам № 6 и № 7 до Фонтенбло. Вспомнила, что там открывала багажник, намереваясь положить в него купленный чемодан, но потом передумала и положила его на заднее сиденье.
– В Фонтенбло он был пустым.
– Это было давно. А после того где ты останавливалась?
– В Жуаньи, заходила в бистро. Там я и встретила шофера грузовика, который стянул у меня букетик фиалок. Но это было днем, машина стояла у дверей, и тогда в нее не могли засунуть труп.
– А ты уверена, что до Кассиса не открывала багажник?
– Я бы помнила об этом.
– А где ты останавливалась после Жуаньи?
– На станции техобслуживания, неподалеку от Аваллона. Там я оставила машину надолго, ее даже перегнали на другое место, пока я была у доктора.
Он посмотрел на мою забинтованную руку. По его глазам я видела, что он вспоминает мой рассказ о том, как мне покалечили руку, как незнакомые люди утверждали, будто видели меня накануне на шоссе и будто бы я ехала в Париж, тогда как я уверяла, что в это время находилась в Париже. Но он только сказал:
– Да-а, эта твоя история – крепкий орешек.
Я не знала, что еще добавить в свое оправдание. Да мне и не хотелось оправдываться. Филипп заметил, что я дрожу в своем белом платье, и, сняв пиджак, накинул его мне на плечи. Дыша мне прямо в лицо, он спросил шепотом:
– Ты говоришь правду, Дани?
– Клянусь.
– Даже если это ты застрелила его из ружья, я тебе помогу, понимаешь?
– А разве его застрелили из ружья? Сама того не желая, я почти прокричала это визгливым, срывающимся голосом. Это прозвучало смешно. Не знаю почему, но у меня на глазах выступили слезы.
– Да, я так полагаю, поскольку оно лежит в багажнике рядом с трупом.
– Что – оно"?
– Да ружье же, черт побери! Блестящее, новенькое! В твоем багажнике!
Ружье! Скажи, меня-то ты узнаешь, по крайней мере?
Сжав руками мою голову, он принялся раскачивать ее из стороны в сторону, словно пытаясь разбудить меня.
– Подожди! Я не видела ружья!
– Интересно, что ты вообще видишь! Коврик ты видела? Мертвеца видела?
Ну, так с ним еще и ружье!
Филипп отпустил меня, резко повернулся на каблуках и зашагал, сунув руки в карманы и подняв плечи. Я видела белое пятно его рубашки. Я встала и нагнала его. Он повел меня через шоссе, сказав, что у него кончились сигареты, нет ни гроша и он голоден как волк.
В переполненном бистро, стены которого были увешаны неводами и ракушками, я купила пачку "Житан" и спички. Филипп за стойкой выпил кружку пива и съел сандвич. Он молчал и даже не смотрел на меня.
Я спросила:
– Как ты добрался до Марселя?
– Не твоя забота.
– А где твой чемодан?
– Тоже не волнуйся.
Когда мы вышли, он обнял меня за плечи и притянул к себе. У меня не было желания его отстранить. Мы пошли, прижавшись друг к другу, по тротуару, на котором валялись пустые ящики – от них исходил запах водорослей. У Старого порта мы пересекли площадь. Когда мы проходили мимо какого-то ресторана, в зеркальной витрине на мгновение промелькнули наши лица, мое белое платье, его пиджак на моих плечах – короче, мы оба, обнявшиеся, освещенные неоновыми рекламами, в тысяче километров от моей жизни. Да, правда, в тысяче километров, и это показалось мне тогда гораздо более нереальным, чем все остальное, вся история с трупом.
Когда мы вышли на улицу Канебьер, на нас стали оглядываться прохожие. Я спросила Филиппа, куда мы идем.
– К машине. Нужно узнать, кто этот тип. Нужно еще раз взглянуть на него.
– Не надо, прошу тебя, у меня не хватит духу.
– У меня хватит.
Мы подошли к "тендерберду", который я оставила на стоянке среди сотен других машин, и несколько минут неподвижно стояли рядом. Я вынула из сумочки ключи и протянула Филиппу, но он не взял их. Мимо нас, жестикулируя и галдя, прошла ватага подростков, потом, шевеля губами и озабоченно понурив голову, одиноко пробрела какая-то женщина в измятом платье. Филипп велел мне сесть за руль: нужно найти более укромное место и там открыть багажник.
Мы поехали по набережной Рив-Нев, повторяя тот путь, что перед этим проделали пешком. Когда я повернула на улицу, которая, пересекая город, забирала вверх, он вдруг сказал:
– Знаешь, Дани, у нас, кажется, есть шанс выпутаться. Если тебе подсунули этого типа по дороге, то о нем никто не знает, кроме той сволочи, которая это сделала. Между ним и тобой нет никакой связи. В таком случае и мы поступим точно так же. Выбросим где-нибудь этот подарочек и забудем о нем. И нас это не касается.
Я свернула на одну улицу, потом на другую, продолжая забираться в гору.
Затем Филипп велел мне ехать по дороге с каменной оградой, ведущей на Рука-Блан. Здесь мы не встретили ни машин, ни прохожих, и улочка была настолько крутая и узкая, что в одном месте мне пришлось остановиться и долго маневрировать на повороте. С больной рукой это было нелегко, и Филипп помог мне крутить руль. Когда мы поднялись еще выше, в пролете между двумя облупившимися стенами я увидела сверкающий огнями город – он лежал внизу, вдоль моря.
Положив руку мне на колени, Филипп дал знак остановиться. Перед домом семьдесят восемь. Я запомнила его потому, что этим номером в приюте было помечено мое белье. В темном дворе виднелся новый дом. Мы немного выждали, прислушиваясь, потом на самом малом газу въехали в ворота. Фары машины осветили блестящие двери выстроившихся в ряд гаражей, листву деревьев, лестницу. Одна машина стояла прямо во дворе. Я приткнулась позади нее, выключила мотор и фары. Двор был тихий, но узкий, и я с тревогой подумала: если нам почему-либо придется удирать отсюда, тут быстро не развернешься.
Я отдала Филиппу его пиджак, и мы вышли из машины. Несколько окон наверху над нами были освещены, за одним из них, с задернутой шторой, угадывался голубоватый свет телевизора. Я открыла багажник и тут же отпрянула, даже не заглянув в него. Чудовищный запах ударил мне в нос, и я была в каком-то полуобморочном состоянии, когда услышала, что Филипп просит дать ему платок. Он задыхался, лицо его настолько исказилось, что стало каким-то старым, заострившимся, чужим. Наши взгляды встретились – я никогда не забуду, какой ужас я прочла в его глазах.
Я слышала, как совсем рядом он ворочал труп. В отчаянии я тупо уставилась на ворота, но совсем не из страха, что кто-нибудь появится. Об этом я даже не думала. Вдруг Филипп прошептал:
– Посмотри, Дани.
Он показал мне ружье, длинное ружье с черным стволом.
– На прикладе инициалы.
– Инициалы?
– Да, "М.К.".
Филипп заставил меня посмотреть на ружье и даже потрогать пальцем выгравированные на дереве буквы.
– Винчестер. В магазине не хватает трех патронов.
– Ты в этом разбираешься?
– Немножко.
Он вытер ружье моим платком и положил его обратно на коврик, в который был завернут убитый. Я увидела освещенное матовой лампочкой багажника лицо мертвеца с отвисшей челюстью. Филипп обшаривал карманы его халата. По наступившей тишине я догадалась, что он что-то обнаружил и потому затих.
Вдруг он резко выпрямился. Хотел что-то сказать и не смог. Словно окаменел от потрясения. Я только успела увидеть, что в левой руке он держит какую-то бумажку. Потом он закричал. Не знаю, что он кричал. Наверное, что я сумасшедшая, а он поддался бреду сумасшедшей, во всяком случае, как я теперь понимаю, его взгляд выражал именно это. В его глазах я вроде бы прочла, что сейчас он меня ударит. Кажется, я подняла руку, чтобы защититься от удара.
В тот же момент от резкой боли под ложечкой у меня перехватило дыхание и я скрючилась. Но прежде чем я успела упасть, он схватил меня в охапку и потащил к дверце машины. Помню, как с затуманенным сознанием я лежала на передних сиденьях машины, помню стук захлопываемого багажника и удаляющиеся шаги Филиппа. Больше не помню ничего.
Много позже, когда я очнулась, кругом царила тишина, в машине я была одна, мне удалось сесть и придвинуться к рулю, я жадно ловила ртом ночной воздух и плакала. Мои очки валялись в ногах на коврике. Надев их, я увидела, что часы на щитке показывают час ночи. Одергивая на коленях платье, я обнаружила бумажку, которую Филипп извлек из халата мертвеца.
Я включила свет.
Это оказалась телефонограмма, принятая, судя по бланку, аэропортом Орли. Адресована она была некоему Морису Кобу, пассажиру рейса 405 авиакомпании "Эр-Франс". Принята и записана угловатым почерком стюардессы 10 июля в 18 часов 55 минут. Я не сразу высчитала, что это было в пятницу, двое с половиной суток назад, но, когда я это поняла, все происшедшее со мной в течение последних двух дней всплыло в моей памяти как сплетение ужасов в кошмарном сне.
На бланке было написано:
"Не уезжай. Если ты не сжалишься надо мной, я поеду за тобой в Вильнев.
Я в таком отчаянии, что мне уже все равно."
И подпись: "Дани".
В графе "Отправитель" был указан мой парижский телефон.
Дорога, освещенная луной, без конца петляла над морем. Это все, что я помню. Не знаю, как я доехала до гостиницы "Белла Виста". Не знаю даже, понимала ли я, что возвращаюсь туда. Было холодно. Мне было холодно.
Думаю, я даже не вполне осознавала, что нахожусь на Юге. Скорее, мне казалось, что я на дороге в Шалон и только что рассталась с доктором, который наложил мне на руку лубок, с владельцем станции техобслуживания, с жандармом на мотоцикле. Сейчас я встречусь с Филиппом на набережной Соны, но теперь уже я не остановлюсь, нет, не остановлюсь, и все будет иначе.
И еще я думала о своем белом костюме. "Нужно обязательно забрать его! – эта мысль не покидала меня. Я ехала и думала об этом оставленном в гостиничном номере костюме как о чем-то таком, что поможет мне вернуть утраченное равновесие: костюм – это то, что принадлежало мне до пятницы 10 июля, и, обретя его, я снова обрету себя.
В Кассисе на пристани еще горели огни, из открытого бара доносились звуки электрогитары, несколько молодых людей стали бесноваться перед моей машиной, и мне пришлось остановиться. Один из них перегнулся через дверцу и, дыша на меня табаком и вином, поцеловал прямо в губы. Потом я поехала вдоль пляжа с белой галькой и наконец увидела мавританские башни гостиницы. Сквозь листья пальмы проглядывала круглая полная луна.
Ночной портье в белом форменном костюме с золотыми галунами дал мне ключ от номера. Кажется, он говорил мне что-то о лошадях, о том, какая из них выиграла скачки, и я отвечала ему вполне естественным голосом. И только заперев на ключ дверь своей комнаты, я снова разрыдалась. Слезы из моих глаз текли ручьями, и я не могла их остановить, словно это были не мои слезы. Я взяла с кровати жакет от костюма и крепко прижала его к груди. От него исходил запах духов, моих духов, которыми я душусь уже много лет, запах моего тела, но это не ободрило меня, скорее наоборот.
Я разделась и, расстелив костюм в изножье кровати, легла в постель, держа телефонограмму в правой руке. Прежде чем погасить свет, я перечитала ее несколько раз. Спустя некоторое время я снова зажгла ночник и снова прочла ее.
Я не знаю никакого Мориса Коба. Я не посылала этой телефонограммы. В пятницу 10 июля в 18 часов 55 минут я находилась в квартале Монморанси, я как раз приступала к работе и была с Каравеями и их девочкой. Значит, в это время кто-то проник в мою квартиру на улице Гренель и, воспользовавшись моим телефоном и моим именем, отправил телефонограмму.
Это ясно как день.
На прикладе ружья, обнаруженного в "тендерберде", стоят инициалы "М.К.", то есть инициалы Мориса Коба. Эта связь между ружьем и телефонограммой показывает, что труп в мою машину подсунули не случайно, как можно было бы подумать, что в этот кошмар совершенно сознательно ввергли именно меня. Дани Лонго. Это тоже ясно как день.
Не знаю, спала ли я. Время от времени подробности моей поездки, начиная с Орли, врывались в мой сон так отчетливо и грубо, что я открывала глаза.
Белый прямоугольник карточки на конторке в гостинице "Ренессанс".
Раздраженный голос администратора: "Лонго, Даниель Мари Виржини, двадцать шесть лет, служащая рекламного агентства, разве это не вы?" Кто-то появляется за моей спиной в туалете станции техобслуживания. Жандарм шарит по моей машине лучом фонарика и требует, чтобы я раскрыла свою сумочку.
Маленькая девочка по имени Морин. Все утверждают, что видели меня, говорили со мной, что в субботу на исходе ночи я ехала в Париж.
Наступил рассвет. Я лежала с открытыми глазами, смотрела, как утренний свет постепенно просачивается в мою комнату, и думала: "Нет, это не просто дурацкая шутка, которую сыграл со мной шофер грузовика, случайно встретившийся мне на дороге, это продуманный заговор против меня. Бог знает для какой гнусной цели, но кому-то необходимо было обставить все так, будто в субботу на рассвете я ехала по шоссе Макон – Аваллон. И этот "кто-то" воспользовался не только моим телефоном, но и моим именем и, надев так же, как я, белый костюм и темные очки, выдал себя за Дани Лонго.
Все, кто уверял, что видели меня, говорили правду. Они действительно "видели", но не меня, а другую женщину, в другой машине, которая…"
И тут я заходила в тупик.
Я вскочила на кровати и чуть не закричала. Это безумие. Никакого заговора не было и не могло быть. Как бы я себя ни утешала, но никто не смог бы, если только он не обладает даром ясновидения, заранее связать меня телефонограммой с каким-то неизвестным мертвецом, которого потом, почти через двое суток, где-то у черта на рогах, в сотнях километров от моего дома, засунут ко мне в машину. Тем более никто не мог заранее предложить какой-то женщине на одном из отрезков автострады № 6 выдавать себя за меня, Дани Лонго, за двенадцать, а может, даже за пятнадцать часов до того, как я там появлюсь. Никто, никто в целом свете не мог знать в пятницу, в 18 часов 55 минут, да и в субботу на рассвете, что на меня найдет такое безрассудство и я как идиотка угоню машину шефа и поэтому действительно буду катить вечером по автостраде № 6 к морю. Никто. Я сама этого не знала.
Я говорила себе: "Подожди, подожди, подумай еще, этому наверняка есть – должно быть! – какое-то объяснение". Но его не было. Самое страшное заключалось в том – у меня голова шла кругом от ужаса, – что я сама не знала, что поеду. Значит, все началось помимо меня и вообще помимо кого бы то ни было, ни одно человеческое существо не могло послать эту телефонограмму, не могло выдавать себя на автостраде за Дани Лонго.
Остается только думать, что еще за сутки до того, как я неожиданно для себя решила воспользоваться "тендербердом", какая-то сверхъестественная сила остановила свой выбор на мне, подчинила меня своей воле – и вообще весь мир обезумел.
Кто-то остановил свой выбор на мне. Подчинил своей воле. Оказался за моей спиной. Моя искалеченная рука болит. Болит и под ложечкой, в том месте, куда ударил меня Филипп. Это возмездие. Возмездие за моего сына, убитого четыре года назад, в Цюрихе, прежде чем он появился на свет.
Кто-то за пределами нашего мира неотступно и неустанно преследует меня.
Мне снова стало казаться, будто я живу в чьем-то чужом сновидении. И мне хочется, больше всего на свете хочется тоже уснуть – или нет, лучше пусть проснется тот, кому все это снится, пусть вокруг станет тихо и мирно, пусть я умру и все забуду.
* * *
Понедельник, 13 июля. Утро.Цветочки на обоях в моей комнате. Голубые с красными тычинками. Грязная повязка. Часы на правой руке тикают у самого уха. Из-под простыни торчат мои голые ноги. Я спускаю их на горячий коврик, как раз на то место, куда падают лучи солнца. Под моим окном, в бассейне, две светловолосые девушки плывут рядом, широко и бесшумно взмахивая руками. Сквозь неподвижные листья пальм виднеются раскаленное небо и море, то самое море, которое я мечтала увидеть. Все такое ясное, светлое.
Я нашла на умывальнике кусочек рекламного мыла и выстирала белье, которое сняла с себя накануне. Чем пахло мыло? Теперь уже не помню. Как не помню и того, что я в действительности пережила. Некоторые детали вдруг отчетливо всплывают в моей памяти, а другие улетучились. А может быть, и эти отчетливые воспоминания – плод моей фантазии? Теперь-то я знаю, что безумие именно в этом и состоит, в этих подробностях – голубые цветочки с красными тычинками, грязная повязка, солнце среди пальм, – во множестве точных деталей, которые не связаны между собой и ни к чему не приводят, кроме как к самой себе.
Я могла бы провести в этом номере весь день, а потом еще один день, и еще один день, не двигаясь, могла бы стирать и стирать все те же трусики, все тот же лифчик, до тех пор пока не осталось бы мыла, не истерлась бы вся ткань, пока не исчезло бы все – и ребенок, и кровь, – и не нужно было бы лгать даже себе.
Время от времени со мной разговаривала Матушка. Это она заставила меня заказать кофе в номер, она заботилась обо мне, она за меня моими устами говорила по телефону, она словно вселилась в меня. Это она сказала мне:
"Дани, Дани, очнись, посмотри, на кого ты похожа". Я взглянула на себя в зеркало над умывальником. Я старалась прочесть, что кроется за моим взглядом, понять, что за тайна скрыта в моей голове, в моей душе, тайна, которая бьется, как попавшая в сети птица.
Потом я выпила две чашки черного кофе, приняла холодный душ, и мне стало легче. Время – лучший лекарь. Надо только переждать, подводной лодкой залечь на дно. И тогда я снова услышу голос Матушки. Что-то во мне словно погружается в глубокий сон, и я на некоторое время успокаиваюсь, мне становится легче.
Я надела белый костюм, темные очки, перевязала руку мокрым бинтом.
Разыскивая в сумочке гребенку, я обнаружила, что Филипп, покидая меня во второй раз, забрал все мои деньги: и конверт, и кошелек были пусты.
Кажется, пропажа не огорчила меня. В конце концов, его поступок естествен, это я могу легко объяснить. Больше того, если бы Филипп остался со мной, я все равно отдала бы ему деньги. У него не было ни гроша, и я рада за него. А в остальном пусть убирается к черту.
К тому же, поскольку до этого ни одна мысль, кроме мысли о том, что мне делать-идти в полицию и во всем сознаться или же броситься в море, – не приходила мне в голову, то кража Филиппа даже помогла мне, действительно помогла. Я подумала, что прежде всего мне нужно найти отделение Национального банка и получить деньги по чеку. Матушка сказала: "Это разумнее, чем сидеть в номере и терзаться. Благословляю тебя".
Я спустилась в холл, спросила у администратора, как проехать в отделение банка, и предупредила, что оставляю номер за собой. "Тендерберд" был на том же месте в саду, где я его поставила, раскаленный от солнца. Я обругала себя за то, что не отвела его в тень, но, сев за руль, не почувствовала запаха, которого так боялась. Я изо всех сил старалась не думать о том, во что должен превратиться в такую жару труп человека, убитого чуть ли не трое суток назад. Я привыкла подавлять свои мысли.
Сколько я себя помню, мне всегда приходилось бороться против какой-нибудь ужасной картины, которую рисовало мое воображение. Моя рыдающая мать, которой обривают голову за несколько минут до того, как она выбросилась на улицу с третьего этажа; ее распростертое на тротуаре тело. Или отец, кричащий под вагоном внезапно тронувшегося товарного состава. И я твержу себе: хватит, остановись, дуреха, но, в общем-то, разве можно что-нибудь забыть?
Всюду солнце. Я поставила машину на теневой стороне главной улицы Кассиса, которая вела на пристань. Опустила верх машины, чтобы ветер развеял дурной запах и мои страшные сновидения. В банке, куда я вошла, было чисто и покойно. Мне сказали, что я могу получить со своего парижского счета семьсот пятьдесят франков, но так как я уже потратилась в Фонтенбло, то взяла всего пятьсот. Матушка сказала мне: "Возьми все, что можно, эти деньги пропадут, беги за границу, исчезни". Но я ее не послушалась.
Ожидая, когда мне выдадут деньги, я увидела большую дорожную карту на стене и вспомнила одну фразу в телефонограмме: "Я поеду за тобой в Вильнев". Я посмотрела, нет ли Вильнева в районе автострад № 6 и № 7, между Парижем и Марселем. Их оказалось столько, что поначалу у меня опустились руки: Вильнев-Сен-Жорж, Вильнев-ла-Гийар, Вильнев-сюр-Ионн, Вильнев-л'Аршевек, Вильнев-лез-Авиньон и много еще других городков с этим названием, не считая, конечно, деревушек, которые не помечены на карте.
Я взяла на заметку Вильнев-ла-Гийар, который неподалеку от Фонтенбло, где я в последний раз открывала багажник и видела, что он пуст, а также Вильнев-сюр-Ионн, около Жуаньи, где я встретилась с похитителем фиалок. Но скорее всего, оба эти городка не имеют никакого отношения к моей истории.
Матушка сказала: "Совершенно никакого, если вспомнить телефонограмму. Она была адресована пассажиру самолета. Кто же полетит в Вильнев-ла-Гийар, который в пяти сантиметрах от Парижа, можешь сама измерить".
Я получила деньги, спрятала их в сумочку и спросила, есть ли в Кассисе агентство путешествий. Оказалось, есть: в соседнем доме, всего лишь выйти из одной двери и войти в следующую. Это я приняла за хорошее предзнаменование, тем более что на объявлениях, почти одинаковых, вывешенных на двери банка и агентства, я прочла, что сегодня, в понедельник 13 июля, они работают до двенадцати часов. Бог дал мне возможность получить деньги, и у меня оставался еще целый час. Матушка спросила: "Для чего?" Я и сама хорошенько не знала. Может, просто чтобы двигаться, чтобы сделать еще что-то, свойственное живому существу, чтобы побыть на свободе до того, как в моей машине обнаружат труп и меня схватят, бросят в темную камеру, где я буду сидеть скрючившись, обхватив голову руками, как младенец во чреве матери, как в те времена, когда меня носила в своем теле Рената Кастеллани, по мужу Лонго, родом из Сан-Аполлинаре, провинция Фрозиноне.
Я попросила дать мне расписание рейсов "Эр-Франс" и, выйдя из агентства, принялась изучать его, стоя на залитом солнце тротуаре, по которому толпой шли на пляж курортники. Указанный в телеграмме рейс 405, обслуживаемый "каравеллами", был прямой рейс Париж – Марсель, вылет из Орли по пятницам (кроме праздников) в 19:45, прибытие в Марсель (аэропорт Мариньян) в 20:55. Я сразу же подумала: "Вильнев, который я ищу, должен быть Вильнев-лез-Авиньон, так как другого, южнее, на карте нет". В то же время в моей памяти зашевелилось что-то неприятное, я никак не могла определить что именно, вытащить это на поверхность, но оно тревожило меня.
Я поискала глазами "тендерберд", он стоял у противоположного тротуара.
Вдруг мне вспомнилась карточка на конторке в гостинице "Ренессанс" в Шалоне, и я поняла, что меня тревожит. Ведь именно в "Ренессансе" мне сказали, что, когда я якобы останавливалась у них в первый раз, я ехала из Авиньона. Я им ответила, что это чепуха. "Вот видишь, – сказала мне Матушка, – все специально подстроено, чтобы погубить тебя, все предусмотрено заранее. И если теперь в твоем багажнике обнаружат труп, кто же тебе поверит, что ты ни при чем? Умоляю тебя, беги, беги куда глаза глядят и никогда не возвращайся". Но я опять не послушалась ее.