Жаренов Александр. Братство фронтовое

   Резкая перемена обстановки, усталость клонят меня ко сну. Немного вздремнув, открываю глаза. У моей постели стоит пожилая женщина в медицинском халате с мягкими чертами приятного смуглого лица. Темные с проседью волосы забраны под белый берет. Это врач-хирург, она же начальник отделения Мария Алексеевна Веденская. Она внимательно прощупывает мой пульс.
   - Как самочувствие?
   - Вроде ничего.
   - Нога беспокоит?
   - Болит.
   - Вам нужен покой, с постели никуда. Завтра осмотрю рану еще раз, решим, что делать. Пока не волнуйтесь. Крепче спите - это самое главное. Сон - лучшее лекарство, - по-матерински ласково говорит она и в то же время требовательно, как врач.
   Первая ночь в московском госпитале. Тишина. Резкая боль в ноге. Пробивает пот, часто пью воду, утоляя жажду. Несколько томительных часов, и я заснул. А сон все о том же...
   Передовая. Снежные траншеи. Кругом рвутся снаряды, ползут со стоном раненые. Появляется серый с черно-белыми крестами самолет. Огромная махина спускается все ниже и ниже. С воем пикирует. Стрельба...
   - Ложись! - ору во все горло.
   Просыпаюсь от собственного крика. Приподнимаюсь на локтях. Ничего не понимаю. Вглядываюсь в темноту палаты. Сердце гулко, учащенно стучит. Приходя в себя, слышу храп, стон соседей по койкам... В просвете приоткрытой двери стоит дежурная сестра. Она настороженно подходит к моей койке, склоняется надо мной:
   - Что с вами?
   - Дайте холодной, холодной воды, - едва выдавливаю хриплым голосом.
   Сестра подносит стакан с водой. Дрожащей рукой принимаю стакан, с жадностью выпиваю. Но сна нет. Под утро вроде одолевает дремота. Только забылся, передо мной снова поле боя, движется темно-лиловый танк со свастикой. С металлическим лязгом, грохотом надвигается стальная машина на траншею. Вот-вот раздавит. Не выдержав, кричу:
   - Не пройдешь!
   И вновь просыпаюсь. Крепко сжатые кулаки, дрожь в теле. Открываю глаза. Тяжело дышу. Чувствую неловкость за свои сонные выкрики. Проснулись соседи.
   В дверях снова сестра...
   * * *
   Наступила весна.
   - Даже не верится, что мы живы, - рассуждаем мы между собой, всматриваясь в окна и видя, как снег сходит с крыши, как по водосточным трубам с шумом стекает талая вода.
   Трудно понять людям, не знающим фронта, что испытывает там человек. Как преодолевается им страх, как он ощущает близость смерти и борется за жизнь. Люди фронта, по-настоящему поняв ее цену, борются за жизнь. Жить и бороться, чтобы жить... И чтобы жила родная страна... Сейчас и солнце другое. На фронте, на передовой оно не всегда было приветливым. Здесь весеннее солнце воспринимается с горячим биением сердца, вызывая чувство как бы нового рождения.
   Взбудоражив себя разными мыслями, раненые надевают больничные халаты и скрытно от врача и медицинской сестры на костылях скачут к выходу на балкон. Меня везут на коляске. Щурясь от солнца, возбужденно наблюдаем за жизнью шумных московских улиц. Нас обдувает влажным ветром. И вдруг появляется Мария Алексеевна. Она делает нам замечание за нарушение госпитального режима. С неохотой возвращаемся в палату. Сбрасываем с себя халаты. Как провинившиеся дети, забираемся в постели.
   На фронте переносили и грязь, и холод, пили из дорожной колеи, сосали обледенелый снег, все сходило. А здесь, как в инкубаторе. И как бы ни ухаживали за нами, чуть что - и насморк, и кашель, и недомогание, и бессонница...
   Плотно укрываюсь одеялом, содрогаюсь от нестерпимой боли, сдерживаю себя, стараюсь скрыть свои муки. Вдруг чувствую легкое прикосновение к одеялу, робкий мягкий голос:
   - Товарищ больной, что с вами?
   Из-под одеяла, стесняясь слез, смущенно говорю о боли в ноге.
   После завтрака обход врачебной комиссии. Начальник госпиталя, главный хирург, начальник отделения, дежурная сестра с охапкой папок историй болезней. Все в белом. Они подходят к каждой кровати. Мария Алексеевна рассказывает о больных. Комиссия делает свои заключения. Дежурная сестра обязана все записать.
   Интересуются моим состоянием. Главный хирург осмотрел мою ногу поверх лангета, врачи о чем-то между собой пошептались и вынесли решение: назначить на операцию...
   * * *
   Высокий, сухощавый, пожилой профессор-хирург. с засученными рукавами, в тонких медицинских резиновых перчатках. Сквозь роговые очки обежал всех суровым взглядом. Откинул простыню с моей больной ноги. Ласково посмотрел на меня. Жестом руки дал понять: Будь спокоен! Усиленно прощупывает ногу через лангет. Схватив ступню, поднимает ее, резко поворачивает из стороны в сторону, вцепившись в нее своими твердыми, как металл, пальцами.
   Стиснув зубы, я сдерживаю себя, чтобы не закричать от боли.
   Команда хирурга:
   - Включить электроприбор.
   Сняли лангет. Осмотрев рану, профессор говорит:
   - Ранение тяжелое, товарищ больной. Предлагаю со ступней расстаться. Как вы, согласны?..
   Не осознав еще как следует значения слова расстаться, я отрицательно качаю головой.
   Минуты обдумывания...
   - Тогда будем чистить рану. Операция нелегкая, постараемся сохранить вашу ногу. Операция прошла успешно. Ногу мне спасли.
   * * *
   День клонился к вечеру. В палате тихо. Сестра принесла запоздалый обед.
   - Кушайте, чтобы поскорее поправиться! А на десерт получайте... - и она протянула письмо.
   Гляжу на затертые печати на конверте. От жены.
   Здравствуй, дорогой! Поздравляем тебя с наступающим праздником Первого мая, шлем сердечный привет с самыми лучшими пожеланиями. Меня интересуют твои дела в Москве. Ты пишешь, что пробудешь еще несколько месяцев. Почему же велишь писать на квартиру, когда там не бываешь? Живешь где-то в другом месте, а где, об этом не говоришь. Прошу тебя объяснить и не наводить тень на ясный день. Да, - думаю про себя. - Бьет по цели. Читаю дальше: Мы живем сносно. Твой костюм продала, как ты велел мне в письме с фронта. На вырученные деньги купила на рынке муки, пшена, масла, сахару. Теперь могу детей хоть иногда кормить блинчиками и молочной кашей. Когда они сыты, мне легче. Иначе я терзаюсь. Никак не дождемся дня нашего возвращения в Москву, на свою квартиру. Пиши и разъясни все! Не обижайся, если неправильно растолковала твое письмо. Беспокойство за тебя вызывает разные мысли. Быстрее отвечай! Целуем тебя все крепко!
   Прочитав письмо, держу его на груди одной рукой, другая с папиросой свесилась с постели. Пробую затянуться. Потухла. Кто-то скучает, - такая уж была примета на фронте...
   Кладу письмо в блокнот на столике и засыпаю. На другой день, преодолевая недомогание, решаю написать ответ.
   Дорогие мои! От души поздравляю вас также с наступающим первомайским праздником. Желаю бодрости, радости, здоровья. За письмо и поздравление сердечное спасибо. Спешу ответить и рассеять ваши сомнения.
   Действительно, я скрывал от вас причину, по которой не живу на нашей квартире. Не хотел тревожить. Просил и твою мать, чтобы она обо мне вам не сообщала. Как только получала она письма от вас, то сразу приносила их мне, в госпиталь.
   Не волнуйся, не тревожь детишек. Чувствую себя лучше, опасность миновала. Вчера была операция. Прошла хорошо, сегодня, как видите, в состоянии писать вам письмо.
   Теперь начну поправляться и ждать вашего возвращения.
   Целую - ваш папа.
   Вот и открыл секрет. Остается ждать встречи. Буду рад их приезду, буду долго, долго целовать милых малышек, радоваться свиданию с женой...
   На следующий день, запечатав конверт, передал письмо пожилой женщине, библиотекарю, разносившей по палатам газеты. Просматриваю свежий номер Правды. В верхнем правом ее углу читаю лозунг первомайских призывов:
   Воины Красной Армии! Вас ждут как освободителей миллионы советских людей, изнывающих под. немецко-фашистским игом!
   Вперед на запад, за освобождение советской земли!
   Сводка Совинформбюро:
   В течение 25 апреля на фронтах существенных изменений не произошло. Нашими кораблями в Черном море потоплена подводная лодка противника. За истекшую неделю с 18 по 24 апреля включительно в воздушных боях и на аэродромах противника уничтожен 381 немецкий самолет. Наши потери за то же время - 134 самолета. На отдельных участках шли бои местного значения.
   Бои местного значения, - думаю я про себя. Мы, фронтовики, знаем, что это за бои - гибель людей, кровь. В тылу не все понимают их смысл, считают, что они ничего не значат, если нет освобожденных городов и сел. Бои местного значения - по существу основные подступы к освобождению родной земли от фашизма...
   Утомленный операцией, раздумьями после письма, читкой газеты, стараюсь заснуть, чтобы отвлечься от переживаний...
   * * *
   В открытые форточки струится свежий утренний воздух. За окнами воркуют голуби.
   Наша палата, как и другие, выглядит празднично. Новые скатерти, салфетки на столиках, новые шторы на окнах. Цветы, чистота. По радио музыка. Первомайский праздник в дни войны... Передается приказ Верховного Главнокомандующего с поздравлением Красной Армии и советского народа с праздником Первого мая.
   Врачебный обход. Сегодня он несколько необычен. Вместе с врачами приходят шефы. Поздравляют раненых с праздником, вручают подарки. Вслед за ними по палатам растекаются посетители - родные, знакомые, товарищи по работе, по фронту.
   После операции я вновь осваивал костыли. Скачу по коридору. С лестничной площадки третьего этажа заглядываю вниз. Хмурым возвращаюсь в палату. Приставляю костыли к кровати, сбрасываю халат, забираюсь в постель, давая отдых ноге.
   К Кузнецову пришли мать и сестренка-школьница в сопровождении Сивницкого. Сам Сивницкий никого не ожидал. В роли разводящего с особым настроением направлял посетителей к другим раненым. Рад бы и он встретить жену, но она живет не в Москве. Приходится довольствоваться письмами. Надеется навестить семью сам, как только поправится. Зато внимателен к другим, подбадривает.
   - Ничего, капитан, не волнуйся! Кого-нибудь разыщу и для тебя.
   Николай, не вставая с постели, оживленно беседует с родными. Напротив, у другой стены, стоят две свободные кровати. Двух больных эвакуировали для лечения в Куйбышев. Перелистывая сборник стихов Лермонтова, посматриваю на светлые с матовым стеклом двери, за которыми с шумом проходили гости. Но вот открывается наша дверь. Сивницкий, придерживая ее, пропускает группу людей. Вглядываюсь в осторожно входящих в палату и узнаю: это мои друзья по учебе и фронту. Крепкие объятия, поцелуи. Кто в кресле, кто по двое на одном стуле рассаживаются вокруг меня. Вот на край постели присел, опираясь на госпитальную палку с резиновым наконечником, Листратов.
   С ним мы уходили в ополчение. После ранения под Смоленском осенью сорок первого года Николай вышел на инвалидность. Сейчас он работает референтом в НКПС. И вот первая встреча в госпитале. Его жена бережно держит букет цветов, не зная, куда его поставить. И вдруг из букета извлекается бутылка кагора.
   - Вот, - говорит Вера. - Мне, как не вызывающей подозрения, поручили пронести это. У вас сегодня в проходной очень строго.
   - Спасибо вам за то, что вы навестили меня, за ваши подарки. В проделке с цветами, конечно, не обошлось без участия Виктора Иванова? - Я смотрю на коренастого художника. С Ивановым мы вместе учились в Ленинграде, вместе работали на студии, В начале войны его взяли в армию, направили на работу по плакату. Около него художник Маша Жукова. С ней также вместе учились, работали на студии. Она немного с грустью смотрит на меня, лежащего в постели с загипсованной ногой.
   Тут же и мой старший товарищ по фронту, бывший командир батальона связи капитан Иван Сергеевич Жучков. Теперь он служит в армейском отделе связи. В Москву прибыл с поручением. Разыскал меня.
   - Ну, что ж, друзья! - обратился Листратов к собравшимся. - Поздравим нашего друга?
   Приковылял Сивницкий. Присоединился к нашей компании. Скрытно от медицинского надзора подняли тост за первомайскую встречу... Из черного диска репродуктора лилась музыка военного мая...
   Деревья одеваются нежной зеленью.
   У раскрытого окна мы сидим за столом, накрытым белой скатертью с голубыми цветами. Играем в домино. Идет жестокая борьба. Наши противники сильно нажимают. Мы с Сивницким боимся проиграть с сухим счетом. Правдой и неправдой стараемся размочить. В разгар игры в палату врывается сестра.
   - Товарищ капитан! Вас просят к телефону. Оставляю поле битвы. Прыгаю на костылях по коридору. Торопливо беру трубку:
   - Алло! Алло! Я у телефона.
   Слышу мягкий взволнованный голос:
   - Это я Лена. Здравствуй!
   - Ка-ак, ты? Здравствуй! Откуда говоришь? - не верю я еще своему счастью, услышав голос жены.
   - Из дома. Вчера приехали.
   - Наконец-то. Очень рад. Как самочувствие, как дочурки?
   - Хорошо, хорошо. Дети не отходят от игрушек. Так соскучились по ним. Хотят видеть папу, - радостно говорит жена. - Ты скажи, как твое здоровье?
   - Поправляюсь. Когда ты с ними приедешь ко мне?
   - Хочу сначала навестить тебя одна. Узнать, где ты, как чувствуешь, потом соберусь и с ними. Мы здесь, так что теперь увидимся, беспокоиться не нужно. Сегодня отдохнем, завтра буду устраиваться с пропиской, хлопотать о продовольственных карточках, а в воскресенье навещу.
   - Хорошо! Ну, до свидания!
   На костылях хожу по асфальтовой дорожке двора, по аллее, ведущей к проходной, возвращаюсь обратно к подъезду. Время приближается к обеду. Направляюсь к проходной. Не успел дойти до угла административного корпуса, как невдалеке от бюро пропусков увидел маленькую фигурку. Торопливой походкой спешит ко мне жена.
   - Милый мой! Здравствуй! - и стала целовать. - Ты жив! - и прижалась к моей груди.
   - Жив, жив, как видишь, - отвечаю я, опираясь на костыли.
   Она осматривает меня с ног до головы. Ее взгляд останавливается на костылях.
   - Как дети, как их самочувствие? - стараюсь я отвлечь ее.
   - Все хорошо, - отвечает Лена. - Как ты? Как чувствуешь себя? Как нога?
   Не спеша мы идем по горячему асфальту, мимо парадного подъезда в сад.
   Жена оживленно рассказывает, как она с дочками ехала, как прибыла сюда, как жила там, в эвакуации, как рады малышки возвращению в родную квартиру. Как она беспокоилась за меня, особенно, когда узнала, что я ранен и лежу в госпитале.
   - Я скрывала от детей, что ты ранен, - взволнованно говорит она. - А сама все думала о тебе, как и куда ранен. Такие черные мысли были в голове, что трудно рассказать...
   Здоровье мое шло на поправку. Рука моя потянулась к карандашу. Пытаюсь работать. Делаю в блокноте зарисовки из жизни госпиталя. Обрабатываю фронтовой материал. Пытаюсь писать маслом. Здесь в госпитале я и написал дорогой мне портрет.
   Как-то в палату вошла сгорбленная старушка. Черная кофточка с белым воротничком прикрыта госпитальным халатом. Голова совсем седая.
   - Дорогие мои фронтовики! - обратилась она к нам. - Хочу по мере сил своих помочь вам, отвлечь вас от тяжестей войны, от недугов.
   Это была Екатерина Николаевна Лебедева - правнучка М. И. Кутузова. Бывший научный работник. Она пианистка, собирательница народных песен. В годы войны Екатерина Николаевна шефствовала над ранеными в госпиталях. Кто желал - учила французскому языку. Ежедневно во второй половине дня она в течение часа занималась с ранеными. Во время этих занятий я и писал ее портрет. Писать было нелегко. Но главное, что влекло меня, - это то, что я видел в ее образе Родину-мать, славное прошлое, Кутузова.
   Нередко перед ужином для бойцов устраивались концерты. Организатором их был Центральный Дом работников искусств. Все, что проводилось в клубе, привлекало всех. Каждый занимал свое привычное место. Раненые собирались по палатам. Медсестры, как правило, размещались среди больных своего отделения.
   В разгар одного из таких концертов меня вызвали к телефону. Беру трубку и слышу знакомый голос.
   - Здравствуй, - торопливо говорит жена. - Как настроение, когда навестишь нас?
   - Что случилось?
   - Ничего, не пугайся. Для тебя, а вместе с тобой и для нас приятное извещение. Почему и должен приехать сам, - бодро говорит жена по .телефону.
   - Что за радость, что за извещение?
   - Когда приедешь, тогда узнаешь, - упорствовала она.
   Направился к замполиту за увольнительной. Обещал помочь.
   На следующий день, когда утром проснулся, на столике возле графина с цветами лежала небольшая бумажка с подписью и печатью:
   Увольнительная.
   Возникла проблема - в чем пойти? На помощь пришли соседи по палате. Достали гимнастерку, брюки, пилотку. Сапоги дала сестра-хозяйка.
   Кое-как втиснулся в брюки, разрезав снизу правую штанину. Надел один сапог, о другом не могло быть и речи. Здесь помогла сестра Ася. Она принесла черный чулок, осторожно натянула на загипсованную ногу. Вместо сапога калоша. На костылях вышел на улицу в сопровождении сестры. Она пожелала мне хорошей встречи с семьей.
   Сквозь суету города я шел к метро, потом ехал на троллейбусе. Двигаться на костылях было трудно. Пока добрался до дома, сильно устал. Но на душе было радостно. Иду домой.
   Вошел в квартиру. Здороваюсь, обнимаю жену. Старшая дочка Эля бросилась в мои объятия. Младшая, Валя, сидела насупившись и молча смотрела на меня.
   - Что, не узнаешь? - обращаюсь к ней.
   - Валя! Это же папа, - ласково говорит ей сестренка. Она взяла Валю за ручку и подвела ко мне. Поднял их обеих на руки.
   - Теперь узнала? - спрашиваю повеселевшую Валю.
   - Да-а-а! - медленно протянула она тоненьким голоском. - А ты совсем к нам приехал? - уже живее стала интересоваться Валя. С детским любопытством дочка смотрела на мою ногу, на которую был надет черный чулок...
   Дети не отходили от меня. Жена накрыла стол, подала распечатанный красный конверт.
   Вначале посмотрел на конверт, интересуюсь, откуда? Знакомый адрес полевой почты подсказал: письмо из нашей части. Вынул из конверта аккуратно сложенную тонкую розовую бумажку с напечатанным текстом, штампом и печатью.
   Выписка из приказа по войскам 16-й армии за подписью командующего генерала Баграмяна. Указом Президиума Верховного Совета СССР я был награжден орденом Красного Знамени...
   С волнением перечитываю письмо. Спасибо вам, друзья-однополчане, командование, всем вам фронтовое спасибо! Спасибо вам, генерал Баграмян!
   Внимание командования части глубоко взволновало меня. Осторожно вложил извещение обратно в конверт и как особую памятную ценность бережно спрятал в кармане гимнастерки.
   * * *
   В центре, у Дома союзов, вместе с потоком пассажиров с трудом выбираюсь из переполненного трамвая. Одернул гимнастерку, поправил пилотку, разобрал костыли и направился на Красную площадь к Спасским воротам Кремля.
   На Спасской башне стрелки часов приближались к десяти.
   Гудки машин, молчаливо проходящие люди. Поравнялся с Мавзолеем Ленина. У входа, охраняемого часовыми, остановился. Пошел дальше, чтобы получить пропуск в Кремль. Дежурный патруль провожал раненых вне очереди. Получив пропуск, вместе с другими вошел через Спасские ворота.
   Длинный просторный зал ожидания. Его заполняли рядовые воины, офицеры, генералы, рабочие, удостоенные чести быть сегодня в Кремле за доблесть в боях и труде.
   Люди рассаживаются в кресла. У каждого в такие минуты свои переживания. Оглядывая с интересом историческое помещение, увидел вдруг человека, который показался мне знакомым. Наши взгляды встретились, и мы пошли друг другу навстречу. Это был композитор Вадим Кочетов, написавший музыку к фильму Два командира, над которым мы вместе работали перед войной. Радостная встреча с бесконечными расспросами...
   Кремлевские куранты выбивают двенадцать часов. Открываются двери зала. Не спеша заполняются места. Раненые рассаживаются в передних рядах. Мы с композитором Кочетовым сели во втором.
   В Круглом мраморном зале тихо, торжественно. Впереди за длинным столом, накрытым красным сукном, появляются Председатель Президиума Верховного Совета СССР М. И. Калинин и секретарь А. Ф. Горкин.
   Громкими аплодисментами приветствуем мы дорогого всесоюзного старосту. Немного сутулясь, поседевший, с улыбчивым взглядом сквозь очки, он осмотрел собравшихся и вместе со всеми стал аплодировать. Так длилось несколько минут. Потом наступила тишина. Началось вручение наград.
   Среди многих имен услышал свою фамилию. Робко подхожу к столу. Принимая из рук Михаила Ивановича красную коробочку с орденом, осторожно пожимаю ему руку. В это время один из костылей выпал из моих рук и мягко упал на ковер. Я покраснел от смущения, с волнением в голосе произнес:
   - Служу Советскому Союзу!
   Михаил Иванович поднял костыль и, передав его мне, отечески проводил на место.
   Вскоре получает медаль За боевые заслуги и композитор Вадим Кочетов. Находясь на одном из боевых кораблей, организовывая досуг личного состава, он своим искусством участвовал в борьбе с врагом.
   Вручение наград закончилось. На мою долю выпала честь выступить от имени награжденных и передать нашу благодарность партии и правительству.
   В особом приподнятом настроении награжденные выходят из Кремля.
   Солнце сегодня по-особому ласково, что усиливает наше чувство радости.
   Вместе с другими награжденными я вступил на брусчатку Красной площади. Иду с другом-композитором, еще не улеглось радостное впечатление от встречи.
   - Да, - рассуждали мы, рассматривая награды. - Это не просто кусочек драгоценного металла, которому придали художественную форму. Это наш труд, наши невзгоды и радости, крупица общих побед. Это наша кровь, пролитая на полях боев.
   Незабываемым и дорогим останется день, когда мне вручили боевой орден.
   * * *
   Тяжелобольные находятся в палатах на койках, остальные отдыхают во дворе. Вдруг неожиданные звуки позывных радио.
   Товарищи радиослушатели! Сегодня в 11 часов 30 минут вечера будет передано важное сообщение. Слушайте нашу радиопередачу!
   Голос диктора всколыхнул весь госпиталь. Не ложились спать, собрались у радио, смотрели на часы, считая оставшиеся минуты.
   И вот послышались шумы в репродукторе и вслед за ними голос диктора:
   - Приказ Верховного Главнокомандующего...
   Генерал-полковнику Попову,
   Генерал-полковнику Соколовскому,
   Генералу армии Рокоссовскому,
   Генерал-полковнику Коневу...
   Приглушенный гул пронесся по толпе... Оживление... и вновь все замолкают, слушая приказ:
   - Сегодня, 5 августа, войска Брянского фронта при содействии с флангов войск Западного и Центрального фронтов в результате боев овладели городом Орел.
   Сегодня же войска Степного и Воронежского фронтов сломили сопротивление противника и овладели городом Белгород... ...Сегодня, 5 августа, в 24 часа столица нашей Родины Москва будет салютовать нашим доблестным войскам, освободившим Орел и Белгород, двенадцатью артиллерийскими залпами из 120 орудий...
   Куранты Кремля выбивают время. Последние перезвоны сливаются с гулом салюта. Раздался грохот орудий. Московское небо осветилось разноцветными огнями.
   Это был первый салют, салют незабываемой радости наших побед...
   Огни Победы
   После госпиталя я был признан непригодным к строевой службе. Меня послали работать начальником клуба сортировочно-эвакуационного госпиталя (СЭГ) в Москве. Здесь же я продолжал и долечиваться.
   Дела клуба заставили меня забыть о своей неполноценности, как определили мое состояние в отделе кадров политуправления фронта.
   Госпиталь располагался в прекрасном помещении. Отличный клуб, сцена. Ежедневно для раненых устраивались концерты или демонстрировались кинокартины. Нередко здесь выступали лучшие силы столицы: солисты Большого театра В. В. Барсова и М. Д. Михайлов, Краснознаменный ансамбль песни и пляски Советской Армии под руководством А. В. Александрова, ансамбль песни и пляски Московского городского Дворца пионеров под руководством В. С. Локтева, артисты цирка. В госпитале регулярно читались лекции, организовывались художественные выставки. Здесь открылась и выставка моих фронтовых работ.
   Замполит попросил меня явиться в офицерскую комнату для встречи с ранеными.
   - Вот и сам автор, - сказал он, представляя меня.
   Бывший директор планетария Е. З. Гиндин ведал в госпитале политработой, горячо интересовался делами клуба, досугом раненых и больных. Немного сутулясь, он провел рукой по густым с проседью волосам и низким голосом предложил мне провести с товарищами беседу по работам, показанным на выставке.
   На стенах развешаны фронтовые зарисовки, несколько работ на холсте, выполненных за время лечения.
   Эпизоды боев под Смоленском, Серпуховом, Юхновом, Ржевом, Жиздрой, Москвой привлекали внимание раненых. Некоторые узнавали знакомые места сражений, вспоминали боевые эпизоды.
   - Скажите, товарищ капитан, - обратился раненый офицер Беззубов, показывая костылем на один из рисунков, - этот Холм Березуйский не тот, что под. Ржевом?
   - Он самый.
   - Так это же участок нашей армии. Перед наступлением я был там со своей разведкой. В период наступления мы шли левее города Ржева, со стороны Сычевки.
   - Выходит, одна армия. Наша дивизия прорывалась в направлении между Ржевом и Сычевкой, - ободренный, рассказываю я. - Наш батальон брал этот самый Холм Березуйский. Во время привала я и сделал набросок.
   - Так все знакомо, так все оживилось в памяти, что нельзя без волнения смотреть, - возбужденно говорит раненый офицер, не отрывая своего взгляда от фронтовых зарисовок.
   - А здесь я узнаю свое, - с волнением обращается раненый с гипсом на руке и повязкой на голове. - Эту Буду мы будили, будили по ночам, - смеется он, показывая на рисунок села Буда Монастырская.