Желязны Роджер. Маска Локи

   По одному слову Ахмеда его воины вытащили мечи и поскакали, чтобы пересечь дорогу сумасшедшим и окружить их. Христиане не сопротивлялись. Те, что бежали, упали на колени, а конные спешились.
   Ахмед построил этих сумасшедших в два ряда при помощи жестов и похлопывания широкой стороной меча и отправил их, по дороге на Балатах, где находился временный лагерь Полководца.
 
   – Генерал!
   Саладин не сводил глаз с прыжков молодого жеребца.
   Тренер, юноша лет шестнадцати, который в лучшие времена мог бы быть саладиновым главным конюшим, едва касался хлыстом его ног. Саладин заметил, что тренер выдерживает время между своими касаниями и жеребец понимает это как намек. Причинял ли тренер боль лошади своим хлыстом для того, чтобы сделать ее такой умной? Или ей самой нравится это?
   Это самый важный вопрос, который может быть задан всякому, кто дрессирует животное. Но Саладин не хотел задавать его. Юноша знал, как ответить, и его ответ мог быть ложью. Поэтому Саладин сам искал отгадку.
   – Генерал! Саладин оторвался от созерцания жеребца и его тренера, подняв глаза на вестника.
   – Да?
   – Ахмед ибн Али привел пленных из Тирзы.
   – Пленных? В какой же битве он их взял?
   – Битвы не было, Господин. Они сдались по дороге.
   – Очень странно. Они были пешие? Вероятно, потеряли свое оружие?
   – Они бежали, спасая свои жизни.
   – От Ахмеда?
   – Из-под Аламута – так они сказали.
   – Аламута? Даже франки не столь глупы, чтобы пытаться захватить эту крепость. Это какая-нибудь команда?
   Саладин видел, что юный воин обдумывает вопрос, чему Саладин старался научить своих подчиненных.
   – Нет, Господин. Ахмед сказал, что это были наемные рыцари и полукровки. Они бежали как свора испуганных собак, те, кто на лошадях, были во главе, те, кто пешком, тащились сзади и взывали о помощи.
   – Хашишиины гнались за ними?
   – Никто их не видел.
   Саладин вздохнул.
   – Приведи их ко мне через два часа.
   В назначенный час норманнские франки и их слуги сидели и лежали на плотно утрамбованной площадке между палатками. Страдая от солнца, они откинули свои капюшоны из железных колец и шерстяные головные покрывала. Саладин запретил давать им воду до тех пор, пока не решит, что может от них потребовать.
   Стоя перед палаткой, сарацинский военачальник смотрел на два десятка человек, расположившихся перед ним. Они были окружены копьями, опущенными лезвиями книзу, которые держали его воины.
   – Есть ли среди вас тамплиеры? – спросил он на чистом французском. Франки, щуря глаза от яркого света, уставились на него. Судя по, снаряжению и бородам человек восемь из них точно были воинами по норманнским стандартам. Шестеро из них собрались с одной стороны и не сидели на своих задницах, не топтались беспорядочно по грязи, а настороженно сидели на корточках, подняв пятки от земли. Это были воины, которые оценивали опущенные копья и взвешивали свои шансы во внезапной рукопашной схватке. Тамплиеры, или Саладин не знает европейцев.
   – Те из вас, кто рассчитывает на выкуп, станьте с этой стороны. Я приму плату в обмен на доблестно сражавшихся воинов…
   Шестеро Тамплиеров немедленно встали, уверенные в том, что их Орден сможет их выкупить.
   – Тамплиеры могут заплатить выкуп, господин, – сказал самый крупный из них, определенно старший. Другие франки, не столь уверенные в своих ресурсах, поднялись помедленнее.
   – Остальные будут проданы в не слишком обременительное рабство, из которого могут со временем освободиться. Кроме, конечно, тамплиеров. Я поклялся отомстить этим фанатикам, которые столь яростно сражались против меня в Монгисарде. Эти, – он показал на шестерых, стоящих отдельно, – будут преданы смерти.
   Он видел их сжатые кулаки и напряженные колени, готовые к прыжку.
   «Сделайте это! – мысленно пожелал он. – Мои телохранители нуждаются в небольшой практике».
   Но в конце-концов никто из шестерых не двинулся.
   – Неудача, Генри, – громко сказал один.
   – И как же здесь казнят? – так же громко ответил другой. – Вешают? Или отрубают голову?
   – Они засунут тебя в мешок со своей матерью и собакой. Вопрос в том, кто первым выберется.
   Саладин, единственный из присутствующих, кто мог оценить эту шутку, сдержал свое негодование и холодно посмотрел на франков.
   – Теперешний способ – привязать к копытам диких жеребцов. Но для вас мы используем медленных ослов.
   Какой бы реакции он не ожидал, его ждало разочарование. Тамплиеры зашлись от смеха, и ни в одном из них не было признаков сумасшествия.

ФАЙЛ 02.
ВАЛЬС НА ФОРТЕПИАННЫХ СТРУНАХ

 
Честь запятнать или помять одежды
не помолится иль не погулять
с душою вместе потерять надежды
или колье случайно потерять
 

Александр Поул

   Тишина за дверью остановила Тома Гардена. Это была не тишина пустого, но обитаемого жилища – шум мотора холодильника, булькание водопровода, тикание часов. Это было напряженное молчание тела, находящегося в боевой готовности. Он чувствовал это через толстую дверь.
   Гарден остановился с ключом в двери, готовый открыть замок. Вместо этого он жестом показал Сэнди на холл и обдумал свои возможности: может уйти отсюда и пообщаться с ней где-нибудь еще, обманув ее, что это не та дверь, не то здание. Ответа не было. Замерзшая Сэнди стояла под коридорным плафоном и с удивлением смотрела на него.
   Квартира была оставлена ему приятельницей, которая на три месяца уехала в Грецию. Плата была очень низкой, поскольку Гарден согласился поливать ее цветы, кормить шестью видами пищи по трем расписаниям ее рыб и периодически очищать почтовый ящик. Здание было удобным, в нескольких минутах ходьбы от Харбор-Руст, где Гарден нашел работу – два отделения игры вечером в подходящее время перед обедающей публикой вместо выпивох. И никто из «54-Тоже» не мог приблизиться на расстояние ближе ста километров.
   Но почему за закрытой дверью чувствуется чье-то присутствие?
   Это не могла быть Рони, вернувшаяся с Эгейского моря. Она уж будет там до тех пор, пока у ее приятеля не выйдут деньги. И Рони передвигалась бы не таясь, а не кралась бы на цыпочках, или валялась бы в постели после изрядной дозы спиртного.
   Назад.
   Слова эти он отчетливо слышал в голове, как будто Сэнди шепнула их ему в ухо. Из-за упрямства он решил сделать наоборот.
   Гарден вытащил звуковой нож из кармана пиджака и сдвинул предохранитель. Затем повернул ключ в замке и резко толкнул дверь.
   Она распахнулась и Том прыжком заскочил внутрь. Он принял позу сейунчин в открытой прихожей и провел вокруг своим молчаливым ножом.
   Никого.
   Он видел лишь коридор, который был пуст на тех трех метрах, что вели из прихожей к закрытой двери спальни. Дверь в ванную также была закрыта. Гарден пытался и не мог вспомнить, закрывал ли он ее утром.
   Сейчас это может убить его.
   Второй коридор был служебный, с поворотом на полпути, который загораживал видимость. Там были двери в кухню, прачечную и ниши для батарей отопления, сушки. Если недруг не ждал за поворотом, тогда он/она/оно спряталось в кухне. Оттуда можно было через столовую попасть в шестиугольную гостиную с аквариумами, которая была центром этой квартиры и выходила в прихожую.
   Через арку Гарден попытался вглядеться в тени комнаты. Подсветка аквариумов освещала одну стену и отражалась на противоположной. Прямо напротив прихожей находилось окно, сейчас скрытое за портьерами, которые слегка посветлели в лучах рассвета. Книжные переплеты на полках, тянущихся вдоль остальных трех стен поглощали свет, лишь блестели золото и серебро заголовков.
   Любой мог спрятаться за низким диваном, расположенным вдоль книжных полок. Только потому, что Гарден не видел нападавшего, у него не было оправдания тому чувству жара, которое накатывало на него.
   Он прошел в арку.
   – Сзади! – вскрикнула Сэнди.
   Гарден повернулся вполоборота, чтобы встретить нападение из коридора – на левую руку и бедро. Мужчина ударил его в грудь, перевернув Тома через его собственный центр тяжести. Он тяжело упал на правое плечо, перекатился и полусогнувшись.
   Нападающий – один из тех коротких, плотных личностей, что опекали его последние три недели – неуклюже пытался встать там, куда по инерции сам упал после того, как ударил Гардена.
   Том нажал кнопку звукового ножа и направил его в спину мужчины.
   Приподнявшись на одной руке, нападавший откатился в сторону, прочь от невидимого луча, вспыхнул и задымился синтетический ковер.
   Гарден повернулся вслед за мужчиной, переводя нож на уровень талии. Луч прошелся по аквариуму, и вода закипела на его пути. Рыбы метнулись к дальним углам и замерли там в шоке.
   Мужчина уже поднялся, держа наготове свой собственный нож. Это была тонкая треугольная полоска стали, которая, как когда-то узнал Гарден, называлась мизерикордия. Когда Том вновь попытался пустить в ход свое оружие, мужчина увернулся. Гарден попал в аквариум позади него, одна стенка которого треснула, не выдержав перепада температуры и сотня галлонов соленой воды вместе с водорослями хлынула в комнату.
   Мужчина покатился как мяч, чтобы избежать воды и осколков стекла.
   Том повернулся, чтобы схватить его, но нападавший сбоку ударил ногой по его вытянутой руке. Звуковой нож вылетел из онемевших пальцев. Луч поджигал все на своем пути – диванные подушки, переплеты книг, портьеры. Ткань на рукаве Тома расплавилась и прикипела к коже.
   Он вскрикнул от боли – в тот же миг человек оказался перед ним. Лезвие ножа прошло в двух сантиметрах от его горла, затем последовал удар коленом в пах.
   Этот достиг цели.
   Том скорчился от боли, поскользнулся на насыщенном водой ковре и упал.
   Сверкая глазами, нападавший поднял игольное острие ножа для завершающего удара.
   Чирр-свип!
   Глаза, блестевшие в свете аквариумов и горящих книг, закатились. Нож выпал из пальцев. Руки нападавшего потянулись к его горлу, белую кожу которого вспорола тонкая линия и обе руки окрасились кровью. Тело человека с усилием приподнялось на цыпочках. Струя крови, брызнувшая из его горла, запачкала лицо. В тот же момент темная струя нечистот брызнула из его брюк. Тело качнулось вправо – влево. Сначала ноги вели этот вальс, будто пытаясь найти точку опоры. Затем остановились. Тело завалилось направо, на колено, потом руку, бедро, грудь и наконец упало лицом вниз.
   За нападавшим стоял другой человек. Его руки все еще держали пару деревянных брусочков, связанных с шеей первого человека. В брусочках были проделаны отверстия, через которые продета жесткая проволока, спирально обернутая другой, более тонкой. Фортепианная струна. Том узнал ее.
   Гарден уставился на орудие казни, затем на человека, державшего его.
   – Я Итнайн, – его спаситель застенчиво улыбнулся. – Сосед. По коридору.
   – Умм-а? – Гарден вытянул ноги, стараясь уменьшить боль в паху.
   – Я услышал шум борьбы и пришел посмотреть.
   – Ага. Где девушка? Сэнди?
   – Здесь, Том. Я не знала, что – она осторожно вошла в комнату, обходя лужи и обгорелые пятна на полу.
   – Ты в порядке?
   – Да. Я здесь ничего не могла сделать, правда? Так что осталась снаружи.
   – Ты предупредила меня.
   – Слишком поздно. Я не видела его, пока он не оказался напротив тебя.
   Гарден повернулся к своему спасителю.
   – Я обязан Вам жизнью.
   – Не стоит. Это моя профессия.
   – Профессия? Гарден приподнялся на локтях. – Я не понимаю.
   – Я был солдатом палестинской армии. Коммандос.
   – И так случилось, что у Вас наготове был этот кусок фортепианной струны?
   – Старая привычка. Улицы не всегда безопасны, даже в таком прекрасном городе.
   – Да, я полагаю, это так.
   – Если вы позволите, я должен идти по делам.
   – А как насчет закона… Здесь же убит человек!
   – Человек, который пытался убить Вас: это Ваша проблема.
   Не сказав больше ни слова, палестинец поклонился и пошел к выходу. Гарден жил в этом доме меньше недели, но был уверен, что никогда прежде не видел этого мистера Итнайна. Пока он собирался окликнуть его, тот ушел.
   В то время как Гарден старался привести в порядок свои ноги и свой ум, Сэнди обошла вокруг комнаты с кучей мокрых водорослей из разбитого аквариума и загасила дымящиеся пятна на книгах и занавесях. Она нашла звуковой нож и принесла его Гардену. Он вышел из строя, его заряд кончился.
   – Что же нам делать с этим? – спросила она, слегка касаясь мертвого тела носком туфли.
   Ка-чинк.
   Гарден сосредоточился на теле и металлическом звуке, раздавшемся, когда она его задела. Он перекатился вперед, и стараясь не касаться кровавой линии вокруг шеи, расстегнул длинный плащ. Блеснул воротник из тонких стальных колечек.
   – Да на нем кольчуга!
   – Это могло помешать твоему ножу? – спросила Сэнди.
   – Наверное, она рассеивает энергию, и уж точно предохраняет от обычного ножа.
   – Есть ли у него какие-нибудь документы?
   Гарден дернул за плащ, чтобы повернуть тело, и осмотрел его – ни бумажника, ни документов.
   – Ничего, кроме кастета.
   Том потянулся и застонал от боли и позвоночнике и в основании черепа.
   – Все еще болит? Позволь-ка мне, – Сэнди повернулась и вышла – танцующим шагом, обходя лужи.
   Гарден откинулся на диванные подушки.
   Через минуту она вернулась со стаканом воды и двумя таблетками.
   Сэнди дала ему лекарство, и он проглотил его, даже не посмотрев. Когда она протянула ему стакан, Том чуть не выпустил его из рук, будто электрический разряд прошел вверх по его руке и вонзился в нерв – через правое плечо, левый пах и дальше вниз, до ступни через все тело. Ощущение прошло также быстро, как и возникло, но воспоминания о нем долго будут будить его среди ночи. Недоумевая, он приписал это последствиям удара в промежность.
   Он выпил воду.
   – Лучше? – спросила Сэнди.
   – Да… Да, действительно. Я чувствую себя лучше. Что ты мне дала?
   – Аминопирин. У меня есть рецепт.
   – Что еще, кроме него, что подействовало как удар по футбольному мячу.
   – Бедненький, – она мягко коснулась его лба и потянулась, чтобы забрать стакан.
   Что-то в нем привлекло внимание Гардена. Он удержал ее руку и поднес стакан к глазам.
   – Где ты взяла его?
   – На кухне.
   – В этой квартире? – чем дольше Гарден смотрел на него, тем больше был уверен, что никогда прежде не видел его.
   – Да.
   – Из шкафа?
   – Да… А в чем дело?
   – За занавесками, не так ли?
   Он вытянулся на софе и рассматривал стакан в лучах утреннего солнца, которые проникали в комнату через открытые Сэнди занавески. Это был самый обычный стакан с прямыми стенками. Он был сделан из чистого стекла без каких-либо пузырьков или вкраплений – за исключением толстого стеклянного дна. В нем он увидел какое-то пятно, коричнево-черное с красным. Форма пятна ничего ему не говорила. Однако цвет был очень знаком – агат, оникс, гелиотроп, что-то в этом духе. Это было странно – такой дефект не прошел бы мимо инспектора контроля качества, если не был сделан специально.
   Однако стакан был в его руках.
   – Все в порядке?
   – Да, конечно. Я просто задумался, что это за штука на дне моего стакана.
   – Я что, дала тебе грязный стакан?
   – Нет, я не это имел ввиду…
   – Мужчины! Вы живете, как свиньи в хлеву, а потом обвиняете женщин, если что-нибудь не совсем чистое.
   – Да я не о том. Сэнди…
   – А чья это квартира? – Сэнди уселась на подушки и игриво пнула его ногой. – Слишком опрятная, чтобы быть мужской, и слишком маленькая, чтобы делить ее с кем-то.
   – Рони Джонс.
   – Это он или она?
   – Она. Одна моя знакомая.
   – И от кого мне лучше держаться подальше.
   – Не беспокойся. Когда она вернется и обнаружит, что мистер Мертвец здесь наделал, она будет готова скормить меня своим пираньям. Предполагалось, что я буду ухаживать за ее барахлом – особенно за этими проклятыми рыбами.
   – Пираньи? – Сэнди взвизгнула и подпрыгнула. – Где?
   – Последний аквариум справа. Слава Богу, он не разбился. Она подбежала и уставилась на него. Три заостренных серебряных рыбы покачивались в ожидании.
   – Чудесно! – вздохнула Сэнди. – Какие челюсти! Какие зубы! Рони уже больше нравится мне. Она женщина моего типа.
   – Ага. Пираньи придают величие невинному увлечению держать домашних животных – если не считать того, что нужно одевать стальной жилет, когда чистишь этот аквариум, и резиновые перчатки, если на руках есть порез или ты держал сырое мясо. В следующий раз ты можешь почистить его, если тебе так хочется.
   – Кстати о чистке, – продолжал он, глядя на начавшего остывать убийцу. – Не думаешь ли ты, что мы должны скормить его рыбам? Это позволило бы избежать многих неприятностей.
   – Они плотоядные животные, но не волшебники. Эти рыбы могут сожрать труп, если они на свободе и их много. Каждая из них съедает всего лишь несколько унций мяса.
   – А что же нам делать с этим?
   – С рыбами?
   – С телом.
   – Я думаю, лучше всего оставить его на месте.
   – Но, – смешался он. – Как? Где?
   – Пусть эта Рони обнаружит его, когда вернется оттуда, где она сейчас.
   – Путешествует по Греции.
   – Без разницы.
   – А ты и я – куда нам деваться?
   – Я знаю место. Собирай свои вещи. Я подожду.
   – А как насчет моей работы?
   – Позвони и откажись. Мы найдем тебе другую, дорогой.
   Том Гарден долго смотрел на труп, лежащий в луже воды из аквариума, посреди водорослей, одетый в длинный плащ и кольчужную рубашку, с головой, наполовину отрезанной фортепианной струной. Он представил себе объяснения в полицейском участке: присутствие этого тела в квартире, где он официально не живет, и, почти никому не известен, так как днем обычно спит; учитывая, что спасен он был таинственным соседом по имени Итнайн, что по-арабски означает «два», то есть это вообще не имя, и которого он никогда раньше не видел; попадание этой смерти в графу «странные совпадения» и занесение своего имени в компьютерную базу криминальной полиции Метро Босваш. Предложение Сэнди начало обретать смысл.
   – Я сейчас соберусь.
 
   Элиза: Доброе утро. Это Элиза канал 536, служба Объединенной Психиатрической службы, Район Босваш. Пожалуйста, считайте меня своим другом.
   Гарден: Канал 536? Что случилось с тем голосом, с которым я разговаривал раньше?
   Элиза: Кто это?
   Гарден: Том Гарден. Я разговаривал с Элизой – одной из Элиз, вчера утром.
   (Переключение. Ссылки; Гарден, Том. Переадресовка 212).
   Элиза. Привет, Том. Это я – Элиза 212.
   Гарден. Ты должна мне помочь. Один из этих незнакомцев пытался убить меня. На этот раз ножом. Он бы прикончил меня, не появись другой, какой-то араб, который убил его. Так что Сэнди и я живы, а это тело остывает в моей прежней квартире.
   Элиза: Ты хочешь, чтобы я уведомила полицию или другие власти? Они могут помочь тебе справится с этими нападениями и опознать тело.
   Гарден: Нет! Я не видел от них ничего, кроме болтовни. На этот раз они, пожалуй, задержат меня за убийство.
   Элиза: Но если ты обоснованно все расскажешь, тебе нечего опасаться.
   Гарден: Слабовато для психолога. Что касается закона и его исполнителей, тебе следует подучиться.
   Элиза: Отмечено, Том… Кто эта Сэнди?
   Гарден: Мы живем вместе. Вернее жили когда-то.
   Элиза: Где вы теперь?
   Гарден: Направляемся на юг.
   Элиза: На юг? На юг откуда? Откуда из Босваша ты звонишь?
   Гарден: Разве ты не можешь определить?
   Элиза: Тысяча километров для оптической связи не длиннее, чем тысяча метров. Пока ты не не наберешь вручную код, у меня нет способа узнать, где ты находишься.
   Гарден: Мы в Атлантик-Сити, на побережье.
   Элиза: Пока в пределах моей юрисдикции. Но куда вы направляетесь?
   Гарден: Я не могу сказать этого по телефону.
   Элиза: Том! Это зеркально-защищенная линия. Мои записи охраняются правительственным законом 2008 года и теперь пользуются такой же неприкосновенностью, как и у обычных докторов. Даже более строгой, поскольку я не могу разгласить содержимое файлов из-за особенностей программы. Есть специальные коды между каждыми блоками данных. То, что ты мне скажешь, никто другой не узнает – это часть нашего контракта.
   Гарден: Хорошо. Мы собираемся на один из внешних островов в Северной Каролине. Гаттерас, Окракок – один их них.
   Элиза: Это… технически вне моей юрисдикции. Я не могу тебя отговорить? Конечно, ты сможешь звонить оттуда, но для меня будет незаконным принять вызов и выполнять мои функции по Универсальному Медицинскому Соглашению.
   Гарден: А что, если бы я просто был в деловой поездке и почувствовал необходимость поговорить с тобой?
   Элиза: В этом случае можно вызвать местную Элизу. В Каролине это функция Среднеатлантической Медицинской Системы. Если ты вызовешь меня, я смогу разговаривать с тобой только в пределах кредитного соглашения, автоматически подтверждающегося, когда ты идентифицируешь себя, прикладывая большой палец к опознавательной пластинке. Но ты не должен сам платить за мои услуги. Это очень дорого.
   Гарден: Предположим, я должен сообщить тебе номер моей кабинки.
   Элиза: Зачем?
   Гарден: Только затем, чтобы подтвердить, что я действительно звоню из Района Босваш. Разве несколько небольших переключений кое-где на линии не сообщат тебе, что я вру?
   Элиза: Конечно, нет, пока я не инициирую сравнение твоего сообщения с особенностями кабины. А я, вероятно, не буду делать этого.
   Гарден: Ну, Элиза, ты только что сказала мне, как обойти твою собственную систему. Интересно… Почему ты так настаиваешь на том, чтобы поддерживать со мной связь?
   Элиза: При первом разговоре, ты сказал «люди, пытающиеся войти внутрь моей жизни, чтобы… вытолкнуть меня». Я запрограммирована на странности и хотела бы узнать побольше об этих людях.
   Гарден: Я вижу сны.
   Элиза: Все видят сны, и большинство людей может вспомнить их. Это неприятные сны?
   Гарден: Нет, не всегда. Но они так реальны. После пробуждения они иногда приходят ко мне, когда я играю.
   Элиза: Это сны о других людях?
   Гарден: Да.
   Элиза: А ты в них присутствуешь?
   Гарден: Да, я присутствую в них, или, по-крайней мере, ощущаю их, но – не думаю, что мое имя Том Гарден.
   Элиза: И кто же ты?
   Гарден: Первый сон начался во Франции.
   Элиза: Это было тогда, когда ты был был?
   Гарден: Нет. Сны начались намного позже после путешествия. Но первый из них был о Франции.
   Элиза: Действие происходило в тех местах во Франции, где ты путешествовал?
   Гарден: Нет, ни в одном из них я не был.
   Элиза: Расскажи мне свой сон с самого начала.
   Гарден: Я ученый, в пыльной черной мантии и академическом колпаке из голубого бархата. Этот колпак – мое последнее расточительство…
 
   Пьер дю Борд почесал под коленом и почувствовал, что перо попало в дыру, проеденную молью в его шерстяном чулке. Шелк был бы более соответствующим моде, и к тому же более прочным. И, конечно, более дорогим, чем мог себе позволить молодой парижский студент, совсем недавно получивший степень доктора философии.
   Тем не менее, в это бурное время. Народ разбужен; Национальное Собрание заседает почти непрерывно; короля Людовика судили и приговорили к смерти. В такой атмосфере многие люди со вкусом, умом и деньгами, уехали. А те, что остались, не имеют возможности оторваться от повседневной суеты, чтобы вручить образование своих сыновей и дочерей в руки Пьера дю Борда, академика.
   Нищего академика.
   Пьер обмакнул перо, чтобы написать новую строку, но остановился, перечитывая написанное. Нет, нет, все не так. Его письмо Гражданину Робеспьеру было неуклюжим, сумбурным и детским. Он страстно желал получить пост в правительстве, но боялся попросить об этом прямо. Потому, не имея ни опыта, ни таланта администратора, Пьер ограничивался прославлением свободы и одобрением решения Национального Собрания о казни Людовика. Хотя согласно идеалам Робеспьера и других монтаньяров, в новой Франции не будет места рабству, имущественному неравенству и неправедному суду – во всяком случае, так писалось в их памфлетах, которые были разбросаны по всем канавам. И не подобало Пьеру дю Борду восхвалять цареубийство перед такими гуманными, идеалистическими законодателями.
   Он потянулся, чтобы придвинуть свечу поближе. Подсвечник Клодина выменяла у белокурой гугенотки, что жила этажом ниже. Когда он качнул его, один из украшавших его кристаллов впился в палец.
   – Ааа! – Боль затопила его, проходя по нервам в запястье, локоть и выше, вверх по руке, хотя задет был лишь палец. Пьер уставился на порез и увидел, как набухает капля крови.
   – Клодина! Он раздвинул края раны, чтобы посмотреть, насколько она глубока, и капля крови упала на письмо, окончательно испортив его. Пьер засунул палец в рот.
   – Клодина! Принеси ткань! – крикнул он.
   Острая боль в руке перешла в тупую, и он почувствовал онемение. Ясно, кристалл перерезал нерв.
   Он вглядывался в подвески, ожидая обнаружить отбитый край или торчащий угол. Стекло было чистым, но не отполированным, а остро обрезанным. Вероятно, какая-то уловка для того, чтобы усилить игру стекла на свету.
   Но что это было? Капля крови засохла на стекле – похоже, засохла прежде, чем он порезался. Дю Борд взял кристалл, стараясь не пораниться снова, и потер его большим пальцем. Пятно не поддавалось. Он потер его указательным. Безуспешно.
   Он нагнулся ближе. Красно-коричневое пятно было внутри стекла.
   – Клодина!
   – Я здесь, что вы так кричите? – Довольно хорошенькая головка дочери драпировщика просунулась в дверь.
   – Я порезался. Принеси мне ткань, чтобы перевязать рану.
   – У вас есть шейный платок. Он намного лучше тех тряпок, что я называю своим бельем. Перевяжите себя сами! Мужчина!
   – Женщина! – пробурчал дю Борд, размотав платок и наложив его на сведенные края раны. Прежде, чем завязать, он остановился, поднял ткань и опустил больной палец в стакан с вином по самый сустав, почувствовав жгучую боль, что, вероятно, было к лучшему. Затем оторвал полоску ткани и перевязал свою рану.
 
   – Друзья! Мои верные друзья! – дю Борд упрашивал толпу.
   – Пошел прочь, профессор!
   – Нам не нужна твоя математика!
   – Ты нам не друг!
   Пьер попытался снова:
   – Сегодня солнце увидело поднимающуюся страну. Сейчас Год номер Один, первый год Новой Эры Свободного Человека. Мы видим – он остановился, чтобы перевернуть страницу написанной речи…
   – Мы видим дурака!
   – Иди к своим дамам и господам!
   – На виселицу аристократов!
   – На виселицу аристократов!
   – На виселицу аристократов! – был обычный клич этих дней, подхватываемый толпой на улицах.