Житинский Александр. Самарин

   В отделе Хижняка мимо Константина Саввича ходили плавно. Фрайберг выглядывал из-за чертежной доски испуганно и тут же прятался. Через час он, как школьник, перекинул Константину Саввичу записку. Там было написано: «Совершенно с Вами согласен. Фрайберг».
   Мишустик с торжествующим видом втыкал штырьки в панель «Промини» и гонял программы. Он не был в столовой, но ему пересказали речь Самарина. Из пересказа он понял, что работать необязательно, а можно просто быть хорошим человеком, каковым Мишустик себя и считал. Однако после обеда ему вдруг захотелось работать, и он, к изумлению отдела, выполнил недельную программу расчетов.
   Кандидат наук Сергей Петрович Волосков кружил по отделу с карандашом в зубах. У него был вид человека, напряженно обдумывающего идею. Рябоватое лицо Волоскова выражало душевную муку, а зубы точили кончик карандаша. Круги и восьмерки его пути охватывали стол Константина Саввича, постепенно сжимаясь. Наконец Волосков остановился против Самарина, ухватившись за торчавший изо рта карандаш, как за тормоз.
   – Можно вас отвлечь? – спросил он.
   Константин Саввич поднял глаза. Что-то жалкое и неуверенное было в фигуре Волоскова.
   – Я учился с вашей дочерью в институте, – сказал Волосков.
   – Знаю. Я же принимал вас в КБ по ее рекомендации.
   – Да-да... – поспешно сказал Волосков. – И соискательство, и тему... Тоже по ее рекомендации. Сам я не осмеливался к вам прийти.
   – И что же?
   Волосков схватил стул, придвинул его к столу Константина Саввича и уселся на краешек.
   – Я не потому... Я любил вашу дочь, понимаете? У Аллы Константиновны редкий характер. По-моему, она сделала ошибку. Этот Тонков, я ведь его хорошо знаю... Ничтожество, шут, легкомысленный человек. Что она в нем нашла?.. Скажите, она ведь несчастлива с ним?
   Константин Саввич уже хотел по привычке сказать «да», но увидел маленький хоровод вокруг новогодней елки. Взявшись за руки, вокруг елки ходили внуки Юрка и Витька, Алла и заяц с восторженными глазами. Потом заяц сел за пианино и заиграл польку, мягко стуча шерстяными лапками по клавишам.
   – Нет, – сказал Константин Саввич.
   – Не может быть, не может быть... – прошептал Волосков. – Он же другой породы, не такой, как вы... как Алла, как я. Мне хотелось доказать ей, что она ошиблась. И диссертация тоже ради нее. Я бы мог дать ей обеспеченность, твердое положение. Мы бы вместе занимались наукой, у нас одна специальность... Как вы думаете, она из жалости дала мне рекомендации?
   – Алла считает, что вы способный человек, – сказал Константин Саввич. – А я считал, что вы к тому же и ловкий. Но в интересах дела нужно было дать вам возможность написать диссертацию. Протекции здесь ни при чем.
   – Только ради нее... Я хотел, чтобы вы знали... – умоляющим голосом произнес Волосков, отползая вместе со стулом от Константина Саввича. Он уперся в кульман Фрайберга, встал и ушел на свое место, унеся стул. Фрайберг высунулся из-за доски, окинул взглядом стол Самарина и сказал:
   – Вы знаете, как это теперь называется? «Лапа»!
   – Лапа? – не понял Самарин.
   – Вы не понимаете? Я не понимаю, вы не понимаете! – засмеялся Фрайберг. – Когда мы начинали, «лап» не было... У этого молодого человека есть «лапа». И эта «лапа» – вы!
   Вечером Константин Саввич, проходя мимо вахтера, вновь раскрыл пропуск со своим групповым портретом. Вахтер склонился над пропуском и удивленно поднял брови. Константин Саввич тоже заглянул в пропуск. За день на фотографии произошли существенные изменения. Самарины образовали оркестр. Каждый был с музыкальным инструментом – кто сидел за барабаном, кто осторожно дул в флейту, кто прижимал скрипку к подбородку. Старший Самарин взмахивал дирижерской палочкой.
   – Ну вот, – удовлетворенно кивнул вахтер. – Давно бы так.
   Он похлопал Константина Саввича по плечу и нажал на педаль турникета. Никелированная труба повернулась и пропустила Самарина.
   Константин Саввич пошел домой, вспоминая, где он видел вахтера. Вскоре он понял, что вахтер был будущим, неизвестным ему Самариным, приставленным ко входу в родное КБ, КБ его имени, в синей форме стрелка ВОХР, чтобы никто посторонний не мог проникнуть туда. Эта функция понравилась Константину Саввичу, и по дороге он долго и придирчиво отбирал бывших своих подчиненных, решая для каждого в отдельности вопрос – посторонний или нет. Посторонних получалось больше, чем раньше казалось Самарину, но меньше, чем можно было ожидать.
   Из нагрудного кармана пиджака Константина Саввича раздавалась робкая музыка. Оркестр Самариных на фотографии пропуска играл «Маленькую ночную серенаду» Моцарта – играл еще нестройно и слегка фальшиво, но с несомненным участием всех музыкальных инструментов.

7. Полет на Луну

   Собака, которую подобрал на улице мальчик Самарин, прижилась в доме. Ее назвали Крутиком, потому что она была подвижна и любила догонять свой хвост. Крутик поселился в детской с внуками. Константин Саввич делал вид, что не имеет к Крутику отношения. Крутик понимал обстановку и тоже делал такой вид. Они дружили по вечерам, когда Анастасия Федоровна принимала домашний сеанс кварца. Константин Саввич вызывал Крутика в кухню условным свистом, и Крутик изображал колесо, гоняясь за хвостом. Потом Константин Саввич, присев на корточки, учил Крутика подавать лапу.
   Крутик подавал Константину Саввичу лапу, и тот испытывал удовольствие. Они занимались молча, чтобы не потревожить покоя Анастасии Федоровны.
   В воскресенье Константин Саввич был атакован внуками. Сначала к нему подошел Юрка и поинтересовался, сколько километров от Земли до Луны. Константин Саввич полез в энциклопедию. Узнав, что до Луны не слишком далеко, Юрка ушел к себе, а через полчаса явился уже вместе с Витькой и заявил, что они летят на Луну с Крутиком.
   – А скафандры? – спросил Константин Саввич. – У вас есть скафандры?
   Внуки снисходительно улыбнулись и показали Константину Саввичу скафандры. Ракета стояла неподалеку, в парке у пруда.
   Константину Саввичу очень захотелось на Луну.
   Игорь был на утреннем спектакле, Алла ушла в магазин. Константину Саввичу показалось, что это удобный предлог, чтобы полететь с внуками. Правда, до этого он никогда с ними не летал. Следовало объяснить свое желание внукам и Анастасии Федоровне.
   – Настя, они на какую-то Луну собрались. Надо за ними присмотреть, – виновато сказал Самарин жене.
   – У них родители есть, – сказала Анастасия Федоровна. – Чтобы к обеду вернулись, – добавила она.
   – Да-да, – поспешно согласился Константин Саввич.
   Он разыскал на антресолях старый скафандр, положил его в авоську и пошел в детскую. Юрка и Витька заканчивали монтаж дыхательного аппарата для Крутика. Крутик нетерпеливо помахивал хвостом.
   – Возьмете меня? – спросил Константин Саввич, стараясь скрыть волнение.
   Внуки удивленно посмотрели на деда. Предложение показалось им необычным. Посовещавшись, они согласились.
   – Ура! – сказал Константин Саввич негромко.
   – Ура, – хором повторили внуки.
   Они пошли в парк, нагруженные скафандрами, дыхательными аппаратами и небольшим запасом еды. Константин Саввич прихватил компас, чтобы исследовать магнитное поле Луны. Крутик был на блестящем поводке. На груди у него висела медаль, сделанная из номерка гардероба.
   В парке было пусто. Осень уже согнала листья с деревьев и намела их легкими холмиками вдоль дорожек. Сквозь пустые ветки видно было бледное осеннее небо с белой луной сбоку, куда предстояло им лететь. Ракета стояла на плоском берегу пруда, затянутом кленовыми звездами. Это была небольшая ракета на одну семью. На корпусе ракеты видна была надпись, выцарапанная гвоздем: «ЛИСИ, гр. 323». Краска на хвостовом оперении облупилась, от фермы, поддерживающей ракету в вертикальном положении, тянулась через поляну бельевая веревка к дубу. На веревке были многочисленные узелки.
   Юрка подошел к дверце и отпер ее ключиком. Цилиндрическая дверца распахнулась, и внуки один за другим исчезли в ракете. Константин Саввич остался на берегу с Крутиком. Крутик посерьезнел и, задрав морду, рассматривал ракету.
   Вскоре голова Юрки показалась в верхнем иллюминаторе.
   – Сейчас проверю приборы, – донесся его голос из ракеты, как из бочки.
   Раздалось шипение, и пришли в движение рули ракеты. К пруду стали стягиваться немногочисленные посетители парка. Константин Саввич стоял с непокрытой головой, и ветер шевелил седые волосы. Крутик вдруг пришел в возбуждение и стал рваться, натягивая поводок. К Константину Саввичу не спеша приблизилась пара, пожилые женщина и мужчина. Они шурша шли по листьям. Константин Саввич узнал в мужчине Фрайберга.
   – Куда собрались, Константин Саввич? – почтительно спросил Фрайберг.
   – На Луну, – сказал Самарин. – Вы, пожалуйста, отойдите чуть-чуть, а то двигатели, знаете...
   – Да-да! – испуганно прошептал Фрайберг и, пятясь, отошел с женою.
   – Готово! – крикнул Юрка. – Дедушка, давай сюда! Сейчас стартуем!
   «Дедушка... – удивленно подумал Самарин. – Я уже дедушка. Когда это произошло? Неужели это уже произошло?..» Косясь на зрителей, расположившихся по ту сторону пруда, Константин Саввич полез в ракету. Крутика он пропустил вперед. В ракете было просторнее, чем казалось снаружи. Константин Саввич взял Крутика на руки и поднялся по железной лесенке в кабину, где уже находились в креслах внуки, примотанные белыми ремнями. В среднем сидел Юрка, положив руки на штурвал. Витька оживленно связывался с Центром управления полетами. Откуда-то сверху доносился металлический голос: «Протяжка один! Объявляется минутная готовность... Как самочувствие, товарищи?»
   – Нормально, – сказал Константин Саввич, устраиваясь в кресле с Крутиком.
   Он взглянул в иллюминатор и увидел сверху плоскость пруда и зрителей. Павел Наумович Фрайберг стоял в центре толпы и что-то говорил, указывая короткими руками на ракету. Его слушали со вниманием.
   Металлический голос начал обратный счет от десяти.
   – Пуск! – крикнул он.
   Ракета вздрогнула, как будто пробудившись, задрожала сильнее, набирая силу и решимость, и осторожно оторвалась от земли. Константин Саввич увидел, как разрушилась плоскость пруда и листья, сметенные вихрем, прибились к дальнему берегу. Со зрителей сорвало шляпы и кепки, которые, смешавшись с листьями, побежали прочь. Фрайберг посылал восхищенные и прощальные жесты. Земля накренилась, мелькнули голые кроны дерев, и ракета вылетела над городом, целя в Луну.
   – Перегрузки! – сказал Юрка, вдавливаясь в мягкое кресло.
   Крутик заскулил, шерсть на нем заиграла. Константин Саввич отвернулся от иллюминатора и почувствовал тяжесть, прижимающую его сверху. Он обхватил Крутика руками и закрыл глаза. В темноте под веками дрожали огни, сердце глухо и быстро стучало где-то за спиною. Прошло несколько секунд, и тяжесть отпустила.
   Константин Саввич открыл глаза и увидел темно-синее небо, на котором росла круглая, как капуста, Луна.
   Вскоре наступила невесомость. Константин Саввич положил под язык валидол и освободился от ремней. Внуки уже летали в самых замысловатых направлениях по кабине, сталкиваясь и разлетаясь, как бильярдные шары. К ним присоединился Крутик. Константин Саввич не спеша вылетел из кресла и повис, испытывая блаженнейшее ощущение. «Как просто! – думал он. – Почему я раньше не летал? Все некогда, текучка... А сейчас уже сердце...»
   Потом внуки немного подрались в невесомости, и Константину Саввичу пришлось выступить арбитром. Потом они наблюдали за звездами. Потом ели бутерброды, запивая их лимонадом, который приходилось вытряхивать из бутылки. Потом...
   Они летели трое суток, питаясь бутербродами и разговаривая о жизни. Константин Саввич обнаружил у внуков суждения и характеры. Старший был актером и выдумщиком. Он часто менял курс ракеты, желая осмотреть тайные уголки Вселенной. Младший был в мать, а значит, и в Константина Саввича. Он непрерывно связывался с Центром, получал инструкции и следил за программой.
   Луна надвинулась неожиданно, заслонив Вселенную огромным выпуклым боком. Юрка упоенно маневрировал, выбирал и не мог выбрать место для посадки. Снова подрались, помирились, выбрали место, стали садиться. Константин Саввич ощупал небритый подбородок, покрывшийся за три дня колючей щетиной. Он взглянул на свое отражение в иллюминаторе и заметил, что щетина седая. Это его расстроило. На Луну следовало бы высадиться молодым и бритым, но электробритву Константин Саввич забыл дома.
   Они осуществили мягкую посадку и стали натягивать скафандры. Крутик не желал лезть в скафандр. Константин Саввич некстати вспомнил обед и слова Анастасии Федоровны. Все были взволнованы и суетились. Первым на Луну внуки решили выпустить Константина Саввича.
   Константин Саввич открыл дверцу и осторожно ступил ногой в лунную пыль. И тут зазвенели в нем какие-то струны, запели, и Константин Саввич воскликнул про себя: «Дожил! Кажется, дожил! Подумать только!»
   На Луне, на большом сером камне, сидел техник Мишустик Урванцев в фирменном скафандре с портативным магнитофоном через плечо. Поверхность Луны оглашалась скрипучей музыкой. Увидев Константина Саввича, Мишустик вскочил на ноги и большими плавными скачками удалился по неровному лунному полю.
   За исключением Мишустика никого больше на Луне не оказалось.
   Они погуляли час, испытывая нарастающую тоску по дому. В небе стояла голубая Земля, населенная, как знал Константин Саввич, несколькими миллиардами людей, из которых только немногие были ему знакомы. Константин Саввич смотрел на Землю и думал о непрерывно обновляемых людских оболочках, покрывающих ее. Оболочки отмирали и уходили в землю. Земной шар показался Константину Саввичу слоистым, как распил дерева или головка лука. Каждое поколение принадлежало своему слою. Глядя на внуков, бегающих по пыльной Луне, Константин Саввич догадался, что они будут отделены от него двумя или тремя слоями. И пока растут слои, Земля будет живой, выгодно отличаясь разнообразием от других небесных тел.
   Константину Саввичу надоело на Луне.
   – Ну, полетели обратно! Хотите? – спросил он внуков.
   – Хотим, – вздохнули они.
   – А почему? – поинтересовался Константин Саввич.
   – Там интереснее, – ответил Юрка.
   – На Земле мама, – сказал Витька.
   Ответ Витьки больше понравился Константину Саввичу. Он поторопил внуков в ракету, сам закрыл дверцу и стартовал с Луны с чувством облегчения. По правде сказать, он устал от космических полетов. Глядя на приближающуюся Землю он тихонько насвистывал любимый марш «Мы рождены...» и вспоминал немногочисленные яркие картины своей прошлой жизни: голубятню, Самарино, ночи на Урале, когда восстанавливали вывезенный завод, парк Диснея в Америке, рождение Аллочки, лицо Насти, когда она выходила к нему из больничных дверей после операции, пустые, пахнущие краской помещения КБ в день сдачи его строителями... Теперь к этим картинам прибавилась еще одна: путешествие на Луну. «Мало жил! – рассерженно вспомнил цыганку Константин Саввич. – Жил все-таки, а не валял дурака!»
   В иллюминаторе мелькнула темная полоска Уральского хребта. Константину Саввичу привиделась еще одна яркая картина его жизни, но он постарался отогнать ее. Он боялся вспоминать эту картину, потому что она до сих пор не вписывалась в его представление. Картина была связана с Уралом.
   Они ввалились домой голодные, в лунной пыли, с образцами лунного грунта. Анастасия Федоровна тут же выгнала их отряхиваться на лестничную площадку.
   – Обед уже остыл, – недовольно сказала она.
   Константин Саввич постеснялся спросить, какой это был обед – новый или все еще тот, недельной давности. Юрка открыл дверь комнаты родителей, чтобы рапортовать о полете. В приоткрытую дверь Константин Саввич увидел Аллу, сидящую на диване рядом со странной женщиной в длинном желтом платье. У женщины были крупные черты лица и высокая, собранная в узел прическа. Женщина обнимала Аллу за плечи.
   Увидев детей, женщина в желтом вскочила на ноги, оказавшись огромного роста. Она сграбастала Витьку и Юрку обеими руками и стала кружить их. Внуки весело орали. Константин Саввич ничего не понимал.
   – Здравствуйте, Константин Саввич, – басом сказала женщина и сделала неловкий книксен с внуками на руках.
   «Игорь!» – наконец-то догадался Константин Саввич и пробурчал:
   – Здравствуй, здравствуй... Что за маскарад?
   – Игорю дали главную роль! – сияя, объявила Алла.
   – Женскую, – добавил Игорь, кокетливо подмигнув Константину Саввичу. Тот на всякий случай нахмурился, а женщина в желтом платье, стащив с себя парик, стала стучать им в грудь, причитая: – Ну, женщина она, женщина! Я, ей-богу, не виноват! Английская женщина из английской сказки! Положительная роль!
   – Все-таки уже не заяц, – сказал Константин Саввич.
   – Это прогресс, – серьезно сказал Юрка.

8. Командировка

   Константин Саввич долго раздумывал, а потом все же взял мысленную командировку на Урал, в небольшой городок, где ему пришлось провести военные годы.
   Он поехал поездом в нетопленном старом вагоне, набитом ящиками с приборами. Поезд двигался медленно, замирая на каждом полустанке. Константин Саввич разглядывал вспаханные под пар поля, схваченные инеем утренних заморозков, и одинокие деревни, не спеша проплывающие на горизонте. Когда он опускал вагонное стекло, глаза слезились от резкости осеннего воздуха.
   Константин Саввич разглядывал свою землю.
   Он понимал, что командировка эта, вероятно, последняя, а потому рассматривал пробегающие поля, леса и деревни пристально. Каждая деревня напоминала ему Самарино, а может быть, так и называлась.
   Константин Саввич любил эту землю. Он любил ее так же, как то немногое на ней, к чему привязался душой за жизнь – жену, дочь, внуков и КБ, – без слов, пряча свои чувства. Константин Саввич не доверял словам о любви, взволнованным жестам и повышенным эмоциям. Даже теперь, наедине с собой, в холодном вагоне, он лишь подолгу стоял у окна без определенных мыслей, стараясь не допустить в душу умиления. Родина за окном выглядела сурово и четко, как черно-белое кино. Она не походила на размытую голубоватую картинку, которую он видел недавно из иллюминатора ракеты.
   Все, что имело смысл для Константина Саввича, так или иначе связывалось с огромной ровной страной, которая особенно глубоко ощущалась ночами, когда мерцали во тьме дальние цепочки огней, а на станциях бегали по перрону ночные люди с мешками, торопясь уехать куда-то на край света.
   Раздавался длинный, от Ленинграда до Урала, сверлящий сердце свисток, с шипением поворачивались колеса, и Константин Саввич ехал дальше, стараясь постигнуть, что же это такое – его страна, зачем она такая большая и так глубоко спрятана в сердце. Он вспоминал все привычные формулировки, сменявшие друг друга за долгую его жизнь, все лозунги, песни и марши и не находил их достаточными. Более того, многие из них показались ему теперь фальшивыми, объясняющими любовь на манер школьного учебника, по пунктам. Константин Саввич вдруг почувствовал необъяснимость этой любви, ее бессловесную и кровную природу. Надпись «Кипяток» у железного крана и беспомощное просительное лицо старушки с чугунком вареной картошки в руках.
   Константин Саввич ехал на Урал долго и не мог понять, зачем едет.
   Поезд пришел в городок ночью. Константин Саввич обмотал шарфом шею и вышел на привокзальную площадь. Он узнал пожарную каланчу и трасформаторную будку. Темные киоски, обступавшие площадь, были незнакомы Константину Саввичу. Он пересек площадь и пошел по кривой улице, поднимавшейся в гору. В начале улицы стояли два кирпичных дома с магазинами внизу, а дальше шли деревянные дома. Улица называлась уже по-другому, но дома были те же. Константин Саввич забыл, далеко ли от вокзала находится нужный ему дом. Он разглядывал дома на левой стороне, машинально считая их по пути.
   Одиннадцатый дом был тот. В одном его окошке горел свет.
   Константин Саввич не удивился этому, несмотря на то, что была глубокая ночь. Он приоткрыл калитку и вошел во двор. Здесь он остановился и огляделся. В темноте у сарая он различил груду дров, наколотых им вчера утром. Константин Саввич подошел к светящемуся окну и, приподнявшись на цыпочки, заглянул в него. В просвет между половинками занавески он увидел комнату с широким столом посредине. За столом сидел худой скуластый мужчина и ел щи. Напротив него, подперев щеки ладонями, сидела девушка лет девятнадцати в ситцевом платье с оборочками.
   Мужчина был главным инженером завода электронных ламп Самариным. Он только что вернулся из ночной смены. Девушку звали Нина, она было дочерью хозяйки дома, где квартировал Самарин. Нина работала на том же заводе монтажницей.
   Анастасия Федоровна с Аллочкой были далеко, в Средней Азии, в эвакуации.
   Константин Саввич, замерев на цыпочках, следил за их разговором. Девушка что-то быстро говорила, то и дело вскидывая глаза на Самарина, а он почти ей не отвечал. Вот она подала ему кашу и чуть задержалась рядом. Константин Саввич увидел, как Самарин сделался неподвижен на это мгновенье, точно окаменел. У Константина Саввича захватило дух, он перестал дышать. Когда Нина отошла, он осторожно, маленькими порциями вдохнул в себя воздух. Самарин хмуро ел кашу.
   «Нельзя и надо, – вспомнил Константин Саввич. – Права она, права, ей-богу!»
   Самарин пил чай без сахара. Нина уже не говорила, она поскучнела, собрала посуду со стола и унесла. Константин Саввич отошел к сараю и присел на низкий чурбак, истерзанный лезвием топора. Свет в окошке пропал. Он разделился на два других света, в других окнах, далеко друг от друга. Посветив немного, окна почти разом погасли.
   Константин Саввич нащупал в кармане ключ, повертел его в пальцах, огладил, не решаясь вынуть. Потом решительно встал, взошел на крыльцо и сунул ключ в замочную скважину. Тихо щелкнул замок, дверь отъехала от Константина Саввича, будто приглашая его войти. Он ступил за порог и постоял минуту в теплых сенях, привыкая к темноте. В доме громко стучали ходики.
   Константин Саввич вошел в комнату с широким столом. Она была пуста. На стене висели фотографии. Наклонившись к ним, Константин Саввич увидел семейный портрет. В центре на стульях сидели мужчина средних лет и дородная женщина, в которой Константин Саввич узнал Нину. Их окружали дети – три мальчика и девочка. Все они были похожи друг на друга и на родителей.
   В муже Константин Саввич снова узнал себя.
   «Нет-нет, этого не было!» – поспешно подумал он и тут же решил, что обознался.
   Из соседней комнаты с приоткрытой дверью раздавался негромкий жалобный храп. Константин Саввич осторожно заглянул туда и увидел огромную кровать с периной и множеством подушек. На кровати спали муж с женой. Их могучие тела под пуховыми одеялами равномерно дышали. Жена похрапывала с удивительной интонацией, точно жалуясь.
   Константин Саввич вышел из дома, запер дверь и пошел к вокзалу. На привокзальной площади стояло одинокое такси. Константин Саввич сел в него и спросил, есть ли в городе аэропорт. Заспанный шофер удивленно взглянул на него и повез к аэропорту.
   В небольшом зале ожидания на деревянных скамейках спали немногочисленные пассажиры. Константин Саввич взял билет на самолет и тоже устроился на скамейке. Почти сразу он задремал и увидел сон, в котором он защищал диссертацию о происхождении жизни на Земле. Председателем Ученого совета была цыганка из сквера Адмиралтейства, а оппонентами – его дочь и зять. Константин Саввич доказывал в диссертации, что жизнь произошла из любви. Цыганка удовлетворенно кивала и перекатывала на столе белый бильярдный шар.
   Проснулся Константин Саввич от того, что кто-то тронул его за рукав. Он открыл глаза и увидел рядом с собою Нину в старом пальтишке и в сапогах военной поры. Она была прежней – молодой и невозвратной. Нина часто дышала.
   – Ой, думала не догоню уже! Как же, Константин Саввич? И не зашли даже... Неужто неинтересно? Я как чувствовала, сразу в сапоги и сюда...
   – Как же ты узнала? – спросил Самарин.
   – Я же говорю – чувствовала еще вчера. И сон приснился.
   – Какой сон? – растерянно спросил Константин Саввич.
   – А! – махнула она рукой. – Известно, какой сон. Какие у нас сны?.. Вы в командировку или так?
   – Так, – сказал Самарин.
   – Небось, министром стали или академиком?
   – Пенсионером стал, – невесело пошутил Самарин.
   Нина недоверчиво улыбнулась, потрогала рукав самаринского пальто, сразу пригорюнилась и вздохнула.
   – А я вас вспоминала... Я все на вашем заводе.
   – И я... – сказал Константин Саввич и остановился. – Замужем? – строго спросил он.
   – Нет, еще нет... – быстро ответила она. – Куда ж мне спешить, в девках похожу, вот война кончится, тогда уж...
   Они вышли из зала ожидания и пошли вдоль летнего поля. На другом его конце медленно ехал игрушечный самолет, подрагивая крыльями. Голос из репродуктора объявил регистрацию билетов.
   – Никогда мы с вами не гуляли, – сказала Нина. – Интересно!.. Я ведь вас любила, Константин Саввич, только вы не знали. И не любили...
   – Некогда было любить, Нина, – сказал Самарин.
   – Любить некогда? – удивленно переспросила она. – Любить некогда... – повторила она, стараясь понять.