Житков Борис Степанович. Элчан-Кайя

Житков Борис Степанович
Элчан-Кайя

   Борис Степанович Житков
   Элчан-Кайя
   I
   Ветер дул с моря. Плотный, тяжелый ветер. Налег на город и на порт. Все окошки захлопнулись, все ворота рты зажали, голые деревья спиной повернулись, и полохнул дождь. Не дождем, а будто каменьями кто с неба кидал: зло и метко. В рожу, за шиворот, ляпнет в глаз. И все побежали и спрятались в домах. Закрылись, законопатились. Зажгли свет, а дети залезли на кровать и шептались тихо.
   А греку Христо нельзя было бежать. Он стерег в порту мешки. Мешки были покрыты брезентом. Ветер рвал брезент, а Христо ловил его за угол, и его подбрасывало на воздух и ударяло о мостовую. Черная собака лаяла на брезент, металась и хватала Христо за штаны.
   Такой был ветер.
   Христо был сильный человек, он прикатил огромные камни, навалил, прижал брезент и ругался, чтоб не заплакать.
   Большое парусное судно, что стояло на рейде, подняло якорь, поставило крохотный парус, как платочек, и понеслось в порт, в ворота: не могло выдержать погоды.
   Христо забился в угол, а собака стала моститься ему под пальто.
   Зыбь била в портовую стенку, и брызги фонтаном летели вверх - выше мачт.
   Ветер принес тучи, нагнал темноту и завладел всем.
   II
   Христо сидел на дворе и стерег брезент. Христо думал: теперь уж никого в море нет. Суда ушли в порт, а люди под крышу. Одно только судно в море не спустило парусов: каменный корабль Элчан-Кайя. Ему все нипочем.
   Много чего рассказывали про каменный корабль. Чего только не выдумывали! И турки одно, а греки другое. Будто шел корабль на недоброе дело, совсем уж к берегу подходил и вдруг окаменел. Как был со всеми парусами, со всеми людьми.
   И верно: когда издали смотришь, днем на солнце - горят паруса, накренившись на бок, пенится в волнах корабль - и все ни с места. А подойдешь - это скала торчит из моря. Какой же это корабль?
   Но турки говорят: давно это было, давно окаменел корабль, и море размыло, разъела вода каменные паруса и снасти. Чего люди не выдумают! Говорят же, что по татарским кладбищам клады закопаны. Копни только - и море золота. Врут люди. А кто и выкопал, разве скажет?.. Врут и про Элчан-Кайя, просто торчат из моря дикие скалы торчком, остряком, а зыбь бьется об них и пенится.
   Но отойдешь полверсты, оглянешься - догоняет на всех парусах каменный корабль: прилег на бок, пенит воду.
   И Христо стал думать, как это сейчас стоит там в море один этот корабль, и разбивается об него черная осенняя зыбь. А собака ворошилась в ногах и лизала мокрую шерсть, а заодно и хозяйские брюки.
   Маяк стоял на конце мола, далеко в море, в воротах порта. Светил красной звездой, не мигая. Христо сжег полкоробка спичек, пока закурил трубку, а маяк не моргнет на штормовом ветру. И кому светить в такую ночь? никого нет в море. Один только есть корабль...
   III
   И вдруг маяк погас на секунду, потом опять мелькнул... опять... И снова загорелся ровным светом. Значит кто-то прошел мимо маяка. Кто-то парусами закрыл маяк. Христо привстал и через дождь и шторм стал пялиться в море.
   Неужели парусник, что спрятался в порту, выскочил в ворота на полных парусах? Нет, вот он белеет в углу гавани. И тут Христо заметил в темноте на минуту совсем ясно - огромные, как облака, паруса и высокий, как дом, корпус. Корабль медленно входил в порт. Медленно, в шторм, на всех парусах.
   Он занял половину порта, серый как скала. Молча, без огней, двигался медленно, тяжело, чуть накренившись на бок. Не спуская парусов, он стал посреди порта. Христо дух затаил - смотрел во все глаза.
   Элчан-Кайя! Каменный корабль пришел в порт.
   Ой, и никто не видит - все заперлись, все спрятались. Один Христо в порту, а в порт пришел Элчан-Кайя. Наутро рассветет, и все увидят. Не устоял Элчан-Кайя в море!
   А с каменного корабля спустили шлюпку. Ну да, шлюпку. Вон движется, ползет по воде. Как будто кусок от корабля отломился. Медленно идет. Уж хорошо видать через дождь. Христо спрятался под брезент.
   "Пусть, - думает Христо, - меня нет. И сам буду считать, что меня нет".
   Запрятал собаку под брезент. Ведь кто их знает, какие там люди? Старинные турки. Одним глазом смотрит Христо из-под брезента. А шлюпка идет прямо туда, где мешки, где Христо. Теперь уж под самой пристанью. И вот брякнули весла, и стали на пристань вылезать люди. Каменные старинные турки, в каменных чалмах...
   Вылезли не спеша. Сорок турок вылезло на берег. Христо знал по-турецки, прислушивался, но ветер рвал голоса: ничего не разобрать. Собака заворчала на них под брезентом. Христо ей морду, что было силы, стиснул меж коленями. А турки пошли по каменной пристани и дробно стучали тяжелыми ногами. Серые все, как камень Элчан-Кайя.
   Прямо в город пошли турки. А впереди высокий, все брюхо широким поясом замотано, из-за пояса кривые ручки торчат - пистолеты. Будто каменные крючки. Близко прошли от Христо - медленно, тяжело. Еле гнутся каменные ноги, не треплет штормом бороды и все вниз глядят, в землю. На ходу друг о друга стукаются каменным стуком.
   Куда пошли турки? Христо слышит, как грохают шаги по мостовой. Войдут в дома, выдавят двери, закаменеют люди от страха и всех греков, всех русских вырежут за ночь турки. Бежать надо, всем сказать, надо в соборе в колокол ударить!
   Христо хотел двинуться, да вспомнил, - стоит под берегом турецкий баркас. А глянул в море: полнеба закрыл Элчан-Кайя каменными парусами. И никто не видит. Светит ровно красный маяк. Крепко спят там люди под дождь, под штормовой ветер.
   "Нет меня, нет меня на свете, - думает Христо. - Ничего я не видел", и со всей силой зажмурил глаза. Только слышит сквозь бой зыби, как тяжело толчет в пристань каменная шлюпка.
   Прижался Христо к собаке, - все же вместе, все же она живая, теплая. И тут вдруг вспомнил, что осталась в городе жена Фира. Придут турки...
   - Не может грек терпеть это! - сказал Христо и стал ползти под брезентом, вдоль мешков, подальше от берега, дальше от шлюпки. Вылез Христо, - хлещет дождь, как стрелы. Собака хвост между ног зажала, смотрит на Христо: куда?
   "Да не чудится ли мне?" - подумал грек. Оглянулся и обмер: еще выше стали каменные паруса, еще ближе надвинулся на город Элчан-Кайя.
   IV
   И ударился Христо бежать. Напролом - через рельсы, через барьеры, бежал Христо. Гнал его ветер, гнал дождь холодными прутьями. Христо бежал в темноте. Перебежал площадь и тут стал. Дробно по мостовой шаркали каменные ноги.
   Христо прижался к стене: по трое, тринадцать рядов прошли старинные турки, а впереди высокий. Газовый фонарь мигал, пламя билось, но Христо увидал, что у высокого одна рука. Другую он нес под мышкой, и она сжимала кинжал. Только не каменная рука была под мышкой у высокого турка, а живая, и кинжал вспыхивал сталью на свету.
   Христо пошел за турками, шел поодаль, затаив дух. Боялся будить людей, боялся стукнуть в ворота, чтоб не оглянулись турки. А они прошли город и вышли на большую дорогу. Вот прошли татарское кладбище и встали в круг. Зажгли каменные факелы. Мутным светом стал огонь и недвижно замер.
   Тогда вышли двенадцать турок в круг и стали ятаганами копать землю. Выкопали большую яму, круглую могилу. И высокий турок спустился и положил на дно живую руку с зажатым кинжалом. И вот все загудели: запели молитву. Будто обвалились с гор камни и грохочут с раската.
   Тут завыл пес. Христо накрыл его полой, но турки пели - не слыхали. Потом все стали разматывать пояса, и посыпалось из поясов золото. В сорок ручьев лилось золото в яму и чуть не дополна насыпали ее турки. Закидали землей, затоптали тяжелыми ногами.
   Стали опять по три в ряд и пошли. Христо хорошо заметил место и покрался вслед за турками. Глянул - а над городом сквозь темь и дождь, высоко в небе маячат серые паруса. Христо бежал за турками, держался за мокрый картуз и думал:
   "Уйдут турки - все золото мое. Никто не видал: кто в такую погоду нос высунет. Скорее бы ушли турки!"
   И вдруг подумал:
   "А что, если останется один человек, один каменный человек, - стеречь золото?"
   - Нет, - сказал Христо. - Нет, я прибегу раньше них на пристань, я всех пересчитаю: ровно сорок их было, если сорок уедет, значит, мои деньги.
   И Христо пустился переулками бегом, скорей, в обход к пристани. Тихонько прокрался к мешкам и заполз под брезент. Дождь перестал уже и не стучал по брезенту, как по железной крыше. Только ветер еще злее рвал с моря и нес брызги на берег.
   Христо стал прислушиваться: идут, идут турки. Вот остановились и стали один за другим спускаться вниз. У Христо глаза слезились от ветра, но он не мигал и считал:
   - Раз, два... Вот тридцать девять турок спустились в шлюпку. Один остался на пристани - высокий турок. Он обернулся к городу и сказал на крепком старом турецком языке:
   - Прощай, город, - сказал турок. - Похоронили мы грехи наши, похоронил я руку, что отсек мне праведный человек, вместе с моим кинжалом непобедимым.
   Поклонился городу - чуть не до земли чалмой, и слез в шлюпку.
   Христо перевел дух. Шлюпка подошла к кораблю и как вросла в него.
   Взметнул Элчан-Кайя парусами над городом, повернулся и полетел каменный корабль из порта. Вышел в море, и растаяли во тьме серые паруса.
   V
   Христо вылез из-под брезента, потер усталые глаза.
   "Да что за черт, - подумал грек, - было ли все это?" И вздрогнул. Услыхал - бьются друг о друга, говорят камни.
   Фу ты! Да это ветер треплет брезент, а брезент ворочает камни, что навалил по краям Христо.
   "Заснул я, привиделось, не был в порту Элчан-Кайя, не ходили по городу старинные турки".
   А собака сидит против Христо, смотрит ему в глаза и подрагивает мокрой шерстью на холоду.
   И не знал Христо: ходил он за город на татарское кладбище или проспал за полночь, и все привиделось.
   Собака знает. А как спросить?
   - Филе, Филе, - сказал Христо, - ходили мы с тобой?
   Собака подвизгнула и стала тереться мордой о Христину руку. Глянул Христо на море - пусто в порту. Ровно сочит свой красный свет маяк, и стоит в стороне белый парусник.
   Вот и ветер стал спадать. Дунул, дунул и оборвался. Мутным заревом дымит за облаками луна. Капнули по небу звездочки. Прошел шторм, выдулся ветер, и глянула с неба спокойная луна. Круглая, ясная.
   - А трелля, трелля, глупости это, - сказал Христо и обошел мешки.
   Все спокойно. Постучал ногой в камень. Наутро заведующий скажет: хороший человек Христо, уберег мешки Христо. Все убежали, а Христо молодец иди спать.
   VI
   Чуть стало солнце подыматься, пошел Христо домой, и Филос-пес поплелся сзади.
   Вошел в дом, жена ахнула.
   - Где был, откуда грязи набрался? Точно волокли тебя за ноги по дороге!
   Глянул Христо: весь бок в грязи, в липкой глине. Посмотрел на собаку: по брюхо собака вывалялась, на хвосте комьями глина налипла.
   Глядит Христо и не знает, что жене сказать.
   - Элчан-Кайя, - шепчет Христо я стоит глаза выпучив.
   Жена тараторит:
   - Снимай, - кричит, - ботинки! Ты пастух или сторож? Смотри, морда вся в грязи.
   Пока стаскивал пудовую одежду, надумался Христо, что врать:
   - Привезли, - говорит, - хохлы хлеб, полколеса в грязи, обмазался я об колеса.
   Помотала жена головой и поставила чайник на мангал.
   Смотрит Христо на собаку, собака на него из угла косится.
   "Хорошо, - думает Христо, - что собака говорить не может. А то узнала бы баба про золото, испугалась, ни за что не пустила бы и одного червонца взять. Все соседки узнали бы, весь город. Пришло б начальство, и весь клад свезли бы в контору, а Христо остался бы в дураках".
   Разве грек может так сделать? Грек и пьяный ума не теряет.
   VII
   - Ложись спать, - говорит жена, - наморился за ночь. - И пошла во двор чистить Христину одежду.
   А Христо лег и ни минуты не спал. Все думал про золото, про каменный корабль Элчан-Кайя. Никто не знает, никто не видел. Может, и не было. И взглянет на собаку. А собака на него глядит черными глазами.
   - Мы с тобой знаем, - сказал Христо и ткнул себя в грудь.
   В обед вышел Христо в город. Солнце светит, как будто не осень, а весна настала. Топчется веселый народ на улице, в кофейнях посудой звякают, спорят греки за столиками. В кости играют, кофе пьют. Зашел Христо в кофейню: дай, думает, послушаю: если люди видели - разговор будет. Узнаю, что люди говорят.
   Натворила за ночь погода всяких бед: две мельницы положила, рыбакам сетки оторвала и с часовни крышу сдернула. Головами люди качают, языками цокают, а про корабль - ни слова.
   Три чашки выпил Христо и до самого вечера сидел в кофейне. Уж свет стали зажигать, вдруг слышит Христо, кто-то сзади сказал:
   - Элчан-Кайя!
   Обернулся - видит, за столиком два моряка-парусника и один говорит другому:
   - Иду я судном, думал, уж с дороги сбился, а ведь берегом иду. Вот уж должен быть Элчан-Кайя. Прошел уж два тополя - нет и нет Элчан-Кайя. Так и в порт пришел. Повалило, видать, штормом каменный корабль.
   - Э, брось масал рассказывать, - сказал другой. - Сколько лет стоял, не может этого быть. Проспал ты или пьян был. Не ушел же в море Элчан-Кайя на каменных парусах?
   - Спроси моих людей, - говорит тот, - коли не веришь. Никто не видал. Пойди, найдешь каменный корабль - я тебе на него мое судно меняю.
   Тут они встали и вышли.
   "Ну, - думает Христо, - значит, верно. Дождусь ночи и пойду за кладбище в степь".
   VIII
   Зашел Христо домой, крикнул собаку и пошел мешки стеречь.
   Луна взошла и тихую ночь привела. Светит лунная дорога на море, и как капля крови рдеет маяк на молу.
   А Христо ждет, чтоб смолк город, угомонился б народ, заперся бы в домах. Высоко уже взошла луна. Вот и город замер, только чуть хлюпает зыбь под пристанью. Нашарил Христо старый чугунный колосник, взял под мышку и тихонько свистнул собаку.
   Спит город в белых улицах, а Христо в тень прячется, пробирается закоулками на большую дорогу.
   Вот и кладбище татарское. Стоят татарские могилы, каменные столбы на могилах, и чалмы высечены. Блестят на луне.
   Покосился Христо на каменные чалмы и позвал собаку поближе. Потрепал по спине.
   Вот оно место.
   Огляделся Христо быстро кругом и вонзил колосник в землю. Раз, раз! Летит земля комьями. Торопится Христо узнать, есть ли золото, не померещилось ли. Рвет землю, рук не слышит. Тычет колосником. Чует только, как стоят за спиной чалмы на кладбище.
   Уж с четверть проковырял Христо. Нет золота.
   - Трелля, трелля! - говорит Христо, - привиделось! - А сам все бьет землю злее и злее. И вдруг лязгнул колосник, и блеснуло на луне золото. Христо сразу в пот бросило. Кинул он колосник, выхватил из земли червонец и зажал в кулак. Оглянулся на кладбище.
   Спокойно стоят каменные чалмы за оградой, блестят на лунном свете.
   В ушах это звенит, или двинулось там что?
   - Филе, Филе, - шепчет Христо, - чужой, чужой!
   Насторожилась собака, напружилась. Уркнула глухо.
   Нет, все спокойно. Никого.
   Запустил Христо горсть в ямку, ухватил червонцы и сунул не глядя в карман. Скорее заровнял ямку, притоптал ногой и бежать прочь.
   IX
   Как вор прокрался в порт, за мешки, за брезент и тут вынул из кармана червонец. Старая мусульманская монета, а чистая как вчерашняя. Горит, на луне нежится. Погладил ее Христо и опять в карман.
   Тяжелый карман. Звенит, раскачивается, говорит в нем золото. Не утерпел Христо, снова вынул золотой: поглядеть, на руке взвесить. Поцеловал Христо золотой - спрятал. Двенадцать раз за ночь вынимал Христо золото, чтоб поверить, чтоб порадоваться.
   Чуть светать стало - пошел домой. В карманах руки держит, чтоб молчало золото. Услышат люди: откуда у Христо деньги?
   "Приду домой, - думает Христо, - найду ему место".
   Разве грек не знает, как надо сделать?
   - Фира, - сказал Христо жене, - я больной совсем. Никакой нету силы: тянет в животе, и тошно мне.
   Жена зажгла свет.
   - Что ты, Христо, что тебе дать? Ты красный какой!
   - Дай, - говорит Христо, - огурца соленого, мне лучше будет.
   Жена побежала в погреб, принесла пару огурцов, а Христо швырнул огурцы.
   - Жаль тебе хороших огурцов мне дать. Это не огурцы - жабы болотные.
   Три раза Фира бегала, а Христо все больше ругается. Заплакала - бросила ключи.
   - Иди, - говорит, - сам, ты как с ума сошел. Видать, болезнь в голову бросилась.
   А Христо поднял ключи и пошел. Нарочно ключами бренчит, чтоб не слыхала жена, как золото в карманах переливается.
   Пошел в погреб. Вырыл в углу яму, схоронил золото и засыпал землей, а сверху картошкой закидал. Один только червонец оставил Христо.
   X
   А когда ушла жена на базар, Христо вышел, запер двери и побежал на слободку к старому еврею.
   Еврей жил на самом краю в последнем доме. Древний старик. Весь в белой бороде как в снегу.
   Христо вошел в темную комнату: одно маленькое окошко и то рядном завешено.
   Еврей посмотрел на Христо красноватыми глазками, и показалось Христо, что он все знает: и про клад, и про Элчан-Кайя.
   И подумал Христо: "Задушить еврея".
   А старик сидел, барабанил сухими пальцами по столу, брякал ногтями и смотрел, моргая, на Христо.
   Минуту Христо стоял и дышал, как корова, и сказал наконец:
   - День добрый!
   Разве грек не понимает, как дело делать?
   - Здравствуй, - сказал старик и сложил руки под тощим животом, а пальцы один вокруг другого бегают.
   - Вот, - говорит Христо, - дядя мне из Турции с верным человеком деньги послал. Старые деньги.
   И показал Христо турецкий червонец.
   Еврей подошел к окну, отдернул рядно и поглядел на червонец. Стукнул о подоконник.
   - Старые деньги, - сказал старик. - Крепкие деньги.
   Попробовал на зуб:
   - Каменные это деньги.
   Христо кровь в голову бросилась, а старик задернул рядно.
   - Хочешь двадцать рублей?
   Отсыпал он Христо двадцать серебряных рублей. Христо завязал их туго в платок, забил в карман и пошел прочь, и дверь забыл закрыть.
   Раньше жены вернулся Христо. Достал лопату и наточил ее на камне, наточил как бритву. Обернул ее мешком и сунул под крыльцо.
   На ночь взял с собой лопату, свистнул Филоса-собаку и ушел в порт.
   Ночь стояла тихая, звонкая. Тугой свежий воздух стоял над степью. Как Христо не таился, ярко щелкают сапоги по камням. Снял Христо сапоги и босиком засеменил по холодной дороге. Собака сидит сторожит, а Христо роет. Хрустит лопата, а грек оглядывается, не идет ли кто. Но вот уже отрылся клад, блестит, как золотая лужа на луне. Глянуло золото Христо в глаза. Шире, шире раскопать! Уж не оглядывается Христо ни на дорогу, ни на кладбище: тычет лопатой, кидает наотмашь землю. Шире бы, шире открылось золото! Вот уже круглым озером стоит и золотой рябью играет на луне, как шевелится все. Глядит Христо и думает:
   "Мое, мое это озеро!" И стал руки окунать в золото. Вот оно, вот, как вода, как море переливается. Ниже, ниже наклоняется Христо. По локоть закопал руки. Вот оно, глубокое льется, всплескивает звонкими плесками.
   И бросился Христо в озеро, лег и греб под себя золото. Золотыми брызгами летели на луне червонцы и падали со сладким звоном. Нырнуть захотелось греку, зарыться с головой. Закопаться в тяжелое золото.
   Зарыл лицо в червонцы, огреб руками золото и замер. Прильнул - не шевелится.
   И вдруг слышит: шелохнулось что-то внизу и хрустнули под спудом червонцы. И тут вспомнил Христо про руку с кинжалом. Вскочил и прыгнул на землю. Собака с испугу вбок метнулась. Встала, раскорячась, и смотрит на хозяина. А Христо отбежал шагов сорок, оглянулся. Ласково нежится золотое озеро в черных берегах, не шелохнется. На небе луна стоит, лбастая, мирная и будто в сторону смотрит.
   - Нет, - сказал Христо, - трелля, трелля: показалось. - И позвал собаку.
   Подошел к золоту, стал на берегу: показывает собаке, тычет пальцем в золото и шепчет прерывисто:
   - Филе, Филе, чужой!
   Собака сторожко стала над золотым озером, потянула носом и вдруг ощетинилась черной шерстью. Глаза налились. Ворчит собака, дышит зло и глаз не сводит с озера.
   - Ну, - говорит Христо, - стереги, стереги, Филе.
   Схватил мешок, наплескал туда червонцев, а потом стал очертя голову забрасывать золото землей.
   Как же! Оставит грек золото у проезжей дороги!
   Отошел Христо шагов сто, стал, оглянулся и смотрит. Брови сдвинул. Смотрит, спокойно ли лежит золото под землей. И Филос рядом стоит, вперед подался.
   И показалось Христо, что чуть шевелится земля над золотом, и собака оскалилась, заворчала.
   Да нет! вздор! Туча по луне прошла. Качается сонная луна на облаках и вот мутится все на земле, шатается.
   Плюнул Христо, свистнул весело собаке и пошел с тяжелым мешком.
   - В чем дело? - сказал Христо вслух. - Я тебя не трогаю, лежи себе на здоровье. Какое твое дело? Держи свой кинжал заклятый!
   А дома закопал Христо золото под картошкой.
   И стал думать, как перенести домой весь клад. Так таскать - беда: заметят люди и тогда пропал. Все пропало и все скажут: дурак Христо, болгарин и тот так не сделает.
   А! Разве грек не выдумает, как сделать?
   XI
   В обед сидел Христо дома. Фира ему поставила на стол баклажаны. А Христо говорит:
   - И что баклажаны - баклажаны! Вчера были баклажаны. Что у тебя каждый день понедельник? Поди купи полкварты вина. Я тебе расскажу. Радость у нас.
   И звякнул по столу рублем.
   - Что, что? - кричит Фира, - говори, дорогой мой, хорошенький!
   А Христо крикнул:
   - Бре! Неси вина вперед.
   Выпил Христо стакан. Фира против него сидит на табуретке. В глаза смотрит, трет коленки руками, ждет.
   - Вот, - сказал Христо и поставил пустой стакан. - Вот прислал мне из Трапезунда дядя деньги.
   - Ой, поставим плиту, Христо! - говорит Фира и к мужу придвинулась, довольно мангал этот.
   - Бре, - говорит Христо, - плита, плита! Плита - глупости. Я лошадь куплю. Дроги куплю. Бочку поставлю и буду воду возить людям. Хорошую воду. С горы воду: Темиз-су.
   У Фиры слезы в глазах заблестели. Помолодела гречанка.
   - А не лучше - рыбой торговать будем?
   Христо замахал руками:
   - А, скажет баба, что по горшку поленом! Рыбу постом кушают, а воду каждый день пьют.
   Купил себе Христо клячу у цыгана, справил бочку на колесах. Два ведра сбоку повесил и лейку жестяную.
   - Ну, - сказал Христо жене, - я с ночи буду выезжать и уж до свету буду с водой в городе. Еще никто мангал не разводил, а Христо уж будет по улицам в ведро колотить: вода темиз-су!
   - Вот какой ты у меня! - говорит жена.
   - Э! Бре! Грек не знает, как воду возить?
   Ездил Христо в горы к источнику, набирал полбочки воды. А как назад ехать, становился около клада и насыпал в воду золота.
   Уже все золото перевез Христо. На один раз только осталось.
   XII
   Везет Христо в город бочку, тарахтят по мостовой колеса. Ведра звякают, танцует на боку лейка, бьется о бочку, а Христо изо всей силы колотит ведро и не слышно, как звенит в воде золото.
   Запоздал нынче Христо: дорогой шлея лопнула, завозился. Уж солнышко высоко, люди с базара идут, а он только в город въезжает. Мелкий дождик закапал, что слезы. Небо низкое, и скучно в улицах, как в сырой комнате. Люди сгорбились и ходят как больные, укутанные.
   Один Христо орет на всю улицу веселым голосом:
   - Вода темиз-су! Кому воды?
   И бьет в ведро, как цыган в бубен.
   "Еще раз, и все золото дома", - думает Христо и заорал во всю глотку:
   - Ой, кончаю, кончаю! Подходи, кончаю!
   И вдруг видит: идет по панели старый еврей, по уши замотанный вязаным шарфом, и белым веником торчит из ворота борода. Оглянулся еврей на Христо и подошел не спеша.
   - Ну, дай напиться, коли хороша вода.
   "Принесло его, черта", - подумал Христо, остановил лошадь. А кляча тяжело дышит. По самые оглобли раздувает бока.
   - Во что я тебе налью? - говорит Христо.
   - Лей! - говорит старик и подставил горсть. Сам смотрит на Христо. Хотел грек оттолкнуть еврея, оглянулся, уж люди смотрят: чего старик из бочки пить просит среди улицы в осенний дождь?
   Дернул Христо чоб, и побежала вода на мостовую светлой дугой. Набрал еврей в горсть, отхлебнул.
   - Спасибо, - говорит, - хороша вода, - и губами почмокал, - золотая эта вода! - и опять глянул на Христо.
   Ударил Христо по кляче - поломал кнутовище.
   - Зарезать черта паршивого, задушить надо гадюку, - сказал Христо.
   XIII
   Пригнал бочку домой и до вечера стерег с крыльца воду с золотом. Все старый черт из головы нейдет. Убить такого - семь грехов простится. Сидит, старая рухлядь, днем в потемках, а ночь читает толстые книги по корявым буквам. А что там каракулями написано? Все там есть, говорят люди. Про все они, проклятые, знают!
   XIV
   Выпил с досады две кварты крымского вина Христо и ночью погнал свою клячу на большую дорогу прямо к татарскому кладбищу.
   Луна уже поздняя была, и темно было дорогой. Грязь липкая клеит колеса. Еле тянет в гору проклятая кляча.
   - Рвань ты! Сатана! Анафема!
   Вырвал Христо из плетня здоровый прут держи-дерева, руки об колючки изодрал, и стал колотить по лошади.
   - Довези ты меня до дому и сдохни, панукла!
   Возьмет свое грек. Пусть тут Чатырдаг на дороге станет.
   Темно. Еле нашел место Христо. Стал копать, рвать землю. Швырял во все стороны.
   - Дорвусь, - шепчет Христо, - возьму свое и пусть тут яма останется. Пусть дураки думают, зачем яма копана.
   Хорошо берет лопата, как бритва острая.
   Христо стал лопатой нагребать скользкое золото прямо в бочку. Конец уже. Ковырнул впотьмах: и вот она рука, вот он кинжал.
   - А, - сказал Христо, - ты что на меня кинжалом наставилась? Будет грек турецкого кинжала бояться!
   Спрыгнул грек в яму, наступил коленом на руку и стал разжимать пальцы.
   Крепко держит проклятая турецкая рука. Кольцо на руке царапается. Христо губы прикусил от натуги, стал бить кулаком по мертвым пальцам.
   Собака рядом возилась, лаяла во всю глотку. Уж все равно было Христо. Схватил он лопату и стал со всей силой сечь по проклятым пальцам. Как капусту в корыте толок Христо и на куски, в кашу истолок руку.