Страница:
– Что тебе надобно, Мориона? Али все не по твоему во владениях моих происходит? Зачем пожаловала?
Приблизилась ведьма, Вельямир даже хруст ее костей столетних услыхал. Шарканье босых ног. Глаза желтые совсем рядом полыхают, завораживая.
– Настает час, князь. С добрыми вестями я пришла.
Прошамкала ведьма сии слова беззубым ртом и умолкла. Но и Вельямир молчал, слушал.
– Скоро. Очень скоро леса сии возрадуются приходу царя истинного. Уже идет он, уже слышна его поступь. Скоро хлынут на поля ваши его черные воины и польется рекой кровь врагов твоих. Радуйся князь!
Еще ближе подобралась ведьма, к самому уху прильнула губами дряблыми, обвисшими. Вельямир ее дыханье зловонное чует – плесенью и поганками несет от Морионы.
– Вячеслав будет тебя в ополчение звать в Солнцеград – не ходи. Там отшельники обреченные. Смерть найдет их всех. А тебе, как придут сюда воины царя черного из земель далеких, быть местным владыкой. Коли поможешь, как ранее, все в свою власть получишь. Владей всей землей славянской, рабами полной. Твори, что возжелаешь!
Тут уж Вельямир глазами загорелся. Видел он себя уже Руси обширной владетелем, жившим в тереме Солнцеградском. А Князь великий Вячеслав у стола его с яствами прислуживал, сапоги его грязные языком вылизывал, за объедки с псами да нищими дрался. Вельямир же пинал его когда вздумается то в бок, то в шею, а то в глаз сапогом своим красным, приговаривая «Я Теперь Руси хозяин, я владетель». Богатыри Вячеславовы все в колодках сидят в темнице глубокой Солнцеградской, цепями прикованные. Дожидаются забавы любимой Вельямира – медвежьей охоты. Это когда медведя голодного в темницу запускают, а людям оружья не дают. Очень уж любил Вельямир эту забаву. Закрыл глаза князь, заволновался. Всем телом задрожал.
– Передай царю, черных земель хозяину, будет ему помощь от меня, ежели не врешь ты, старая.
Сверкнули глаза желтые ведьминские.
– Не забывайся, человечина! А то враз пнем придорожным станешь.
– Ты не стращай меня, ведьма. – оборвал ее Вельямир, – а что молвил – передай, я слово сдержу. Ненавижу я Вячеслава пуще всех. Сам хочу быть князем Великим.
Ничего не ответила ведьма, только вспыхнул костер ярчайший посреди горенки, да потух сразу. Будто уголья на полу осталися тлеть.
– Жди. – раздалось.
А спустя мгновение услыхал Вячеслав над теремом своим смех гулкий, раскатистый, сосны да ели закачавший. Только стихло все быстро потом.
На следующий день велел князь разыграть действо свадебное. Афоня сватов своих заслал к нему прямо в терем, ибо не было у Акулины ни отца ни матери в Киневе чтобы выдать ее замуж – Вельямир заменил их своевольно. Настоящие же родители Акулины в огне жарком сгорели, что велел князь в деревне разжечь, гневаясь. Приехали сваты к обеду на телеге широкой резной тройкой лошадей запряженной. Были то холопы Афонины – Стенька и Егорша. Оба с утра лыка не вязали и на ногах еле стоять могли, покачиваясь. Привезли они князю дары богатые: телега до самого верху мехами ценными была уложена. Песен, которые полагается, не пели, поскольку языки у них заплетались. Народ, собравшийся по такому случаю вокруг терема, погомонил слегка. Не хорошо это получается, когда песни петь надобно жалостливые и величальные, а Стенька да Егорша только икают стоят. Не хорошо и то, что холопы за женой будущей приехали, а не дружки Афонины, хотя дружек у него отродясь не водилось. По всему видать унижение девице выходило полное. Опечалился народ сызнова. Не видать девке света белого с таким извергом.
Тут Акулину на крыльцо вывели. Разодета она была в наряды красные, бусами да украшеньями увешана, но только на лице ее застыла печаль великая. Двое ратников невесту крепко под руки держали, видать вырывалась она от них не раз, словно кобылица своенравная. Посмотрел на нее Вельямир, усмехнулся, на культяпку свою взглянул и молвил Егорше со Стенькой:
– Забирайте сваты добрые сию девицу Акулину. Отдаю ее принародно в жены купцу Афанасию на жизнь долгую. Живите счастливо. В любви и согласии.
При словах сиих рванулась Акулина сильно, но ратники ее удержали.
– Забирайте девицу! – приказал Вельямир, голос повысив.
Подошли шатаясь Егорша со Стенькой. Хотели было Акулину взять под белы рученьки да усадить в телегу с бубенцами, только вырвалась она, да как съездит Егорше по широкой морде кулаком – Егорша аж удивился. Только Афоня ему строго-настрого приказал, чтобы невеста ни делала – привезти ее в любом виде в дом его, а там уж он с ней разберется, как полагается. Потому Афоня ухватил невестушку за руку да стал пихать ее в телегу широкую. Закричала Акулина, заголосила. Загомонил народ собравшийся. Что же это за свадьба получается? Всякого конечно видали, но уж больно девку жалко. Меж тем Стенька с Егоршей запихали Акулину мятущуюся в телегу, стеганули лошадей кнутом, да поехали в дом к Афоне.
Оставив позади народ волновавшийся выбрались они к окраине самой, где застава Верхоглядская располагалась. Акулина бесновалась по-прежнему. Но Стенька, сидевший рядом, держал ее крепко.
– Погоди, погоди! – приговаривал он, – вот приедем до дому, ужо Афанасий Геронтич тебе покажет жисть сладкую. Правда, Егорша?
– А-то! – усмехался Егорша погоняя и без того резвых коней.
Скоро показался дом купца Афанасия – высоченная изба к коей были пристроены обширные, подстать избе, резные сени и амбар. Около избы сидело верхом на конях добрая дюжина всадников, по оружию дорогому и упряжи, то были княжеские ратники, коих купец Афанасий позвал на свадьбу поддержать честную кампанию, не забыв подарить кажному по шкуре соболя. На высоком крыльце стоял в раззолоченом кафтане и сапогах сам Афанасий, уткнув ручищи с необъятными кулаками себе в боки.
Поравнявшись с избой Егорша осадил коней и молвил с поклоном:
– Вот, хозяин, привезли тебе невестушку как было велено.
Посмотрел Афанасий на то как вырывается Акулина из рук холопских и довольно осклабился.
– А девка-то с норовом, будет кого уму-разуму поленом поучить.
Сидевшие на лошадях ратники заржали не хуже конского табуна, услыхав купеческую шутку.
– Ну да ладно, – сказал Афанасий, – Словом перемолвиться мы еще успеем. А сейчас, гости дорогие, пока не стемнело, поспешать надо в церквушку, что на лесной поляне под Киневом князь выстроил. Там и обвенчаемся, вдали от глаз людских, коих я терпеть не могу. А потом возвернемся к Вельямиру на двор княжеский да отпразднуем сие событие всем скопом. Ох и люблю-ж я покуражиться.
Со словами сиими Афанасий запрыгнул в телегу резную рядом с невестой и хлопнул по спине своего холопа.
– А ну, Егорша, вжарь по вороным что есть мочи! Гулять едем!
Холоп стеганул лошадей и они рванули с места. За телегой ратники пристроились. Свадебный поезд тронулся в путь. Афанасий наклонясь к Акулине, извивавшейся в руках Стеньки и, дыхнув ей в ухо перегаром, молвил:
– Что ты бесишься так, любушка ненаглядная? Али я не мил тебе, не красив, не знатен? Может я лицом не вышел?
И прильнул к щеке ее, раскрасневшейся от борьбы, своими губами слюнявыми. Рванулась Акулина, от оскорбленья великого силы у нее прибавилось, руку одну ослобонила, да как даст Афанасию в левый глаз, тот аж взвыл от боли.
– Ах ты стерва проклятая, – заорал купец, – Ну я тебе покажу как со мной разговаривать надо.
Схватил ее за обе руки, заломил их назад, так что косточки хрустнули, и связал веревкой, что в телеге валялась, Опосля чего столкнул тело Акулины себе под ноги. И залилась девица горючими слезами.
– Полежи вот так, охолони, покуда дурь из тебя не выйдет, невестушка.
Долго ли, коротко ли, ехали они по лесной дороге неизвестно, а только стало по-немногу смеркаться. Давно уже пора было показаться церквушке лесной, что на поляне одинокой таилась от глаз людских, а ее все не было. Деревья потянулись вдоль дороги высокие, да замшелые. Кое-где они вставали над Афанасием со товарищи лесными арками. Ехали они ехали, да кони вдруг спотыкаться стали, а ратники усталость почуяли. Меж тем, дороге конца-краю не видно. Да и стемнело почти совсем. Первые махонькие звездочки на небосводе показались. Выпил купец браги с ратниками и уже хотел было держать совет не сбились ли они с дороги, как вдруг услыхали они впереди себя конский топот. Кто-то скакал им навстречу. Решил Афанасий, что это Вельямир-князь послал за ними провожатого, да ошибился.
Меж тем топот все приближался и, наконец, показались из-за поворота дороги четверо рыцарей. Подъехали они поближе о остановились в десяти шагах. Как увидал их Афанасий – дара речи лишился. Не рыцари то были, а чудища невиданные. На всех были надеты брони черные, казавшиеся чернее ночи даже в наступивших сумерках. На плечах, локтях и коленях торчали из них во все стороны шипы вострые, что одним ударом могли пробить доспех вражеский. Попоны конские до земли стлались. Щиты массивные с изображеньями коваными, не то драконов, не то змей, в левой руке у каждого всадника имелись, а в правой держал воин каждый свое копье, особенное. Один – длинное узкое древко, что острым лезвием оканчивалось, с клинком сходным. Второй оружьем имел трезубец вида ужасного, опосля которого в теле рваные раны оставалися. Третий держал копье с наконечником в виде острого серебристого полумесяца, а копье четвертого рыцаря венчало массивное трехгранное острие. Шеломы у всех на головах были диковинные, таких в русской земле не делают, – в виде птиц и зверей ужасных с рогами и клыками острыми. Афоня таких никогда не видывал.
Вдруг один из всадников поднял забрало, и ратники княжеские, при виде сиих чудищ страхом к земле пригвожденные, увидали два желтых, засветившиеся в темноте глаза. Другой черный рыцарь снял шелом, и увидели все, что нет у него человеческой головы, а вместо нее из доспехов торчит голова сокола. Засветились на той голове глаза, как у первого рыцаря, жутким светом желтым. И попадали тогда ратники княжеские с коней своих и стали ползать меж ног у них. Осветилась в тот час одинокая лесная дорога серебристым светом – то вышла из облаков луна. И обратились ратники в волков лесных, с диким воем разбежались по окрестностям. Афанасий купец обернулся тот час медведем-шатуном, злым и голодным вечно. Прыгнул он из телеги в лес и пропал. Холопы его – Егорша со Стенькой – хорьками стали. Акулина несчастная обратилась в горлицу. В небо высокое кинулась. Проводил ее желтым глазом воин с головою сокола и снова надел шлем диковинный. Пришпорив лошадей своих, четверо черных рыцарей, невесть откуда появившихся в земле русской, двинулись дальше по дороге лесной.
Глава 4. Князь Вячеслав
Приблизилась ведьма, Вельямир даже хруст ее костей столетних услыхал. Шарканье босых ног. Глаза желтые совсем рядом полыхают, завораживая.
– Настает час, князь. С добрыми вестями я пришла.
Прошамкала ведьма сии слова беззубым ртом и умолкла. Но и Вельямир молчал, слушал.
– Скоро. Очень скоро леса сии возрадуются приходу царя истинного. Уже идет он, уже слышна его поступь. Скоро хлынут на поля ваши его черные воины и польется рекой кровь врагов твоих. Радуйся князь!
Еще ближе подобралась ведьма, к самому уху прильнула губами дряблыми, обвисшими. Вельямир ее дыханье зловонное чует – плесенью и поганками несет от Морионы.
– Вячеслав будет тебя в ополчение звать в Солнцеград – не ходи. Там отшельники обреченные. Смерть найдет их всех. А тебе, как придут сюда воины царя черного из земель далеких, быть местным владыкой. Коли поможешь, как ранее, все в свою власть получишь. Владей всей землей славянской, рабами полной. Твори, что возжелаешь!
Тут уж Вельямир глазами загорелся. Видел он себя уже Руси обширной владетелем, жившим в тереме Солнцеградском. А Князь великий Вячеслав у стола его с яствами прислуживал, сапоги его грязные языком вылизывал, за объедки с псами да нищими дрался. Вельямир же пинал его когда вздумается то в бок, то в шею, а то в глаз сапогом своим красным, приговаривая «Я Теперь Руси хозяин, я владетель». Богатыри Вячеславовы все в колодках сидят в темнице глубокой Солнцеградской, цепями прикованные. Дожидаются забавы любимой Вельямира – медвежьей охоты. Это когда медведя голодного в темницу запускают, а людям оружья не дают. Очень уж любил Вельямир эту забаву. Закрыл глаза князь, заволновался. Всем телом задрожал.
– Передай царю, черных земель хозяину, будет ему помощь от меня, ежели не врешь ты, старая.
Сверкнули глаза желтые ведьминские.
– Не забывайся, человечина! А то враз пнем придорожным станешь.
– Ты не стращай меня, ведьма. – оборвал ее Вельямир, – а что молвил – передай, я слово сдержу. Ненавижу я Вячеслава пуще всех. Сам хочу быть князем Великим.
Ничего не ответила ведьма, только вспыхнул костер ярчайший посреди горенки, да потух сразу. Будто уголья на полу осталися тлеть.
– Жди. – раздалось.
А спустя мгновение услыхал Вячеслав над теремом своим смех гулкий, раскатистый, сосны да ели закачавший. Только стихло все быстро потом.
На следующий день велел князь разыграть действо свадебное. Афоня сватов своих заслал к нему прямо в терем, ибо не было у Акулины ни отца ни матери в Киневе чтобы выдать ее замуж – Вельямир заменил их своевольно. Настоящие же родители Акулины в огне жарком сгорели, что велел князь в деревне разжечь, гневаясь. Приехали сваты к обеду на телеге широкой резной тройкой лошадей запряженной. Были то холопы Афонины – Стенька и Егорша. Оба с утра лыка не вязали и на ногах еле стоять могли, покачиваясь. Привезли они князю дары богатые: телега до самого верху мехами ценными была уложена. Песен, которые полагается, не пели, поскольку языки у них заплетались. Народ, собравшийся по такому случаю вокруг терема, погомонил слегка. Не хорошо это получается, когда песни петь надобно жалостливые и величальные, а Стенька да Егорша только икают стоят. Не хорошо и то, что холопы за женой будущей приехали, а не дружки Афонины, хотя дружек у него отродясь не водилось. По всему видать унижение девице выходило полное. Опечалился народ сызнова. Не видать девке света белого с таким извергом.
Тут Акулину на крыльцо вывели. Разодета она была в наряды красные, бусами да украшеньями увешана, но только на лице ее застыла печаль великая. Двое ратников невесту крепко под руки держали, видать вырывалась она от них не раз, словно кобылица своенравная. Посмотрел на нее Вельямир, усмехнулся, на культяпку свою взглянул и молвил Егорше со Стенькой:
– Забирайте сваты добрые сию девицу Акулину. Отдаю ее принародно в жены купцу Афанасию на жизнь долгую. Живите счастливо. В любви и согласии.
При словах сиих рванулась Акулина сильно, но ратники ее удержали.
– Забирайте девицу! – приказал Вельямир, голос повысив.
Подошли шатаясь Егорша со Стенькой. Хотели было Акулину взять под белы рученьки да усадить в телегу с бубенцами, только вырвалась она, да как съездит Егорше по широкой морде кулаком – Егорша аж удивился. Только Афоня ему строго-настрого приказал, чтобы невеста ни делала – привезти ее в любом виде в дом его, а там уж он с ней разберется, как полагается. Потому Афоня ухватил невестушку за руку да стал пихать ее в телегу широкую. Закричала Акулина, заголосила. Загомонил народ собравшийся. Что же это за свадьба получается? Всякого конечно видали, но уж больно девку жалко. Меж тем Стенька с Егоршей запихали Акулину мятущуюся в телегу, стеганули лошадей кнутом, да поехали в дом к Афоне.
Оставив позади народ волновавшийся выбрались они к окраине самой, где застава Верхоглядская располагалась. Акулина бесновалась по-прежнему. Но Стенька, сидевший рядом, держал ее крепко.
– Погоди, погоди! – приговаривал он, – вот приедем до дому, ужо Афанасий Геронтич тебе покажет жисть сладкую. Правда, Егорша?
– А-то! – усмехался Егорша погоняя и без того резвых коней.
Скоро показался дом купца Афанасия – высоченная изба к коей были пристроены обширные, подстать избе, резные сени и амбар. Около избы сидело верхом на конях добрая дюжина всадников, по оружию дорогому и упряжи, то были княжеские ратники, коих купец Афанасий позвал на свадьбу поддержать честную кампанию, не забыв подарить кажному по шкуре соболя. На высоком крыльце стоял в раззолоченом кафтане и сапогах сам Афанасий, уткнув ручищи с необъятными кулаками себе в боки.
Поравнявшись с избой Егорша осадил коней и молвил с поклоном:
– Вот, хозяин, привезли тебе невестушку как было велено.
Посмотрел Афанасий на то как вырывается Акулина из рук холопских и довольно осклабился.
– А девка-то с норовом, будет кого уму-разуму поленом поучить.
Сидевшие на лошадях ратники заржали не хуже конского табуна, услыхав купеческую шутку.
– Ну да ладно, – сказал Афанасий, – Словом перемолвиться мы еще успеем. А сейчас, гости дорогие, пока не стемнело, поспешать надо в церквушку, что на лесной поляне под Киневом князь выстроил. Там и обвенчаемся, вдали от глаз людских, коих я терпеть не могу. А потом возвернемся к Вельямиру на двор княжеский да отпразднуем сие событие всем скопом. Ох и люблю-ж я покуражиться.
Со словами сиими Афанасий запрыгнул в телегу резную рядом с невестой и хлопнул по спине своего холопа.
– А ну, Егорша, вжарь по вороным что есть мочи! Гулять едем!
Холоп стеганул лошадей и они рванули с места. За телегой ратники пристроились. Свадебный поезд тронулся в путь. Афанасий наклонясь к Акулине, извивавшейся в руках Стеньки и, дыхнув ей в ухо перегаром, молвил:
– Что ты бесишься так, любушка ненаглядная? Али я не мил тебе, не красив, не знатен? Может я лицом не вышел?
И прильнул к щеке ее, раскрасневшейся от борьбы, своими губами слюнявыми. Рванулась Акулина, от оскорбленья великого силы у нее прибавилось, руку одну ослобонила, да как даст Афанасию в левый глаз, тот аж взвыл от боли.
– Ах ты стерва проклятая, – заорал купец, – Ну я тебе покажу как со мной разговаривать надо.
Схватил ее за обе руки, заломил их назад, так что косточки хрустнули, и связал веревкой, что в телеге валялась, Опосля чего столкнул тело Акулины себе под ноги. И залилась девица горючими слезами.
– Полежи вот так, охолони, покуда дурь из тебя не выйдет, невестушка.
Долго ли, коротко ли, ехали они по лесной дороге неизвестно, а только стало по-немногу смеркаться. Давно уже пора было показаться церквушке лесной, что на поляне одинокой таилась от глаз людских, а ее все не было. Деревья потянулись вдоль дороги высокие, да замшелые. Кое-где они вставали над Афанасием со товарищи лесными арками. Ехали они ехали, да кони вдруг спотыкаться стали, а ратники усталость почуяли. Меж тем, дороге конца-краю не видно. Да и стемнело почти совсем. Первые махонькие звездочки на небосводе показались. Выпил купец браги с ратниками и уже хотел было держать совет не сбились ли они с дороги, как вдруг услыхали они впереди себя конский топот. Кто-то скакал им навстречу. Решил Афанасий, что это Вельямир-князь послал за ними провожатого, да ошибился.
Меж тем топот все приближался и, наконец, показались из-за поворота дороги четверо рыцарей. Подъехали они поближе о остановились в десяти шагах. Как увидал их Афанасий – дара речи лишился. Не рыцари то были, а чудища невиданные. На всех были надеты брони черные, казавшиеся чернее ночи даже в наступивших сумерках. На плечах, локтях и коленях торчали из них во все стороны шипы вострые, что одним ударом могли пробить доспех вражеский. Попоны конские до земли стлались. Щиты массивные с изображеньями коваными, не то драконов, не то змей, в левой руке у каждого всадника имелись, а в правой держал воин каждый свое копье, особенное. Один – длинное узкое древко, что острым лезвием оканчивалось, с клинком сходным. Второй оружьем имел трезубец вида ужасного, опосля которого в теле рваные раны оставалися. Третий держал копье с наконечником в виде острого серебристого полумесяца, а копье четвертого рыцаря венчало массивное трехгранное острие. Шеломы у всех на головах были диковинные, таких в русской земле не делают, – в виде птиц и зверей ужасных с рогами и клыками острыми. Афоня таких никогда не видывал.
Вдруг один из всадников поднял забрало, и ратники княжеские, при виде сиих чудищ страхом к земле пригвожденные, увидали два желтых, засветившиеся в темноте глаза. Другой черный рыцарь снял шелом, и увидели все, что нет у него человеческой головы, а вместо нее из доспехов торчит голова сокола. Засветились на той голове глаза, как у первого рыцаря, жутким светом желтым. И попадали тогда ратники княжеские с коней своих и стали ползать меж ног у них. Осветилась в тот час одинокая лесная дорога серебристым светом – то вышла из облаков луна. И обратились ратники в волков лесных, с диким воем разбежались по окрестностям. Афанасий купец обернулся тот час медведем-шатуном, злым и голодным вечно. Прыгнул он из телеги в лес и пропал. Холопы его – Егорша со Стенькой – хорьками стали. Акулина несчастная обратилась в горлицу. В небо высокое кинулась. Проводил ее желтым глазом воин с головою сокола и снова надел шлем диковинный. Пришпорив лошадей своих, четверо черных рыцарей, невесть откуда появившихся в земле русской, двинулись дальше по дороге лесной.
Глава 4. Князь Вячеслав
То не солнце младое на небо взошло высоко, то Вячеслав, князь Солнцеградский, владетель Руси великой, на балкон широкий терема резного вышел. Терем княжеский, как водится, прямо посреди городища, на холме возвышался. Оттудова далеко видать мог князь: где что в землях его вытворяется, где живут люди согласно порядку, а куды и дружину послать нужно, уму-разуму поучить особо непослушных. Высоко терем стоял княжеский, и, ежели приглядеться, посильнее, то и царства заморские становились видны как на ладони. Особливо эти страны и любил Вячеслав по утрам, апосля трапезы легкой, рассматривать. Сядет бывало на балконе, кинет взгляд за горы высокие, моря широкие, так и сидит цельный день, забавляется. А чего еще царям по утрам делать? Прямо скажем – нечего, ежели в отечестве уже благодать есть. А она, как раз, в то время и наблюдалась по всей округе.
Авары, после смерти хана своего, границ южных боле не беспокоили; Андрофаги и Меланхлены, на севере далеком ловили рыбу и ни о чем зловредном не помышляли. Кириаландия, страна вольная и независимая, что простирается от моря Варяжского аж до самого моря Белого, хоть и имела население воинственное, которое славилось боле набегами своими да волшебством, чем хлебопашеством, ныне вела себя тихо и русичей не беспокоила. Биармия, соседняя с нею, по характеру народа своего была страна схожая. Тянулась она от Двины Северной и моря Белого до реки Печоры, за коею лежала страна неизведанная и страшная, где жители варяжские полагали отчизну ужасов природы и чародейства злого – Йотунгейм.
Место то поганое, неведомо было никому, лишь старики поговаривали, что водятся там не только лешаки да ведьмы, чего и на Руси полным-полно было, а нечисть ужасная и огромная, что летать и огонь изрыгать умела. Живут-де там змеи многоглавые, медведи шестипалые, волки с глазами красными, что лишь людьми питаются, рыбы зубастые и хвостатые, которые по земле ходить могут и летать, да много другой нечисти, что и описать нельзя. Вся трава там сонная, ягоды – ядом полные, где на землю ни ступишь – в колодец с гадами провалишься, время – заколдовано, в лес зайдешь – не воротишься. Слава Богу, что на Руси та нечисть не является. Лишь виден иногда дым черный, что от горы великой подымается, затерянной средь лесов тамошних. Ходят слухи, живет там в глубокой пещере хозяин мест поганых и всей окрестной нечисти, злой волшебник, великанОршан. А дым идет, когда варит он на костре огромном варево из трав ядовитых, и измысливает новую погибель для людей, что во всех странах окрестных обитают, ибо люто их ненавидит. Вкруг горы, охраняя покой, стоят шесть истуканов каменных, насылая на всех, кто отважился в пещеру проникнуть сон смертный. Так что, ни человек, ни птица, на тыщу верст приблизиться к той пещере не могут.
Долго смотрел Вячеслав в сторону Йотунгейма, но взгляд его не мог проникнуть далее мутно-серного неба на востоке. Дыма, однако, он не увидел и успокоился. Хотя бы оттуда грозы ждать пока не приходилось, Оршан видно спал. А может и не было вовсе никакого великана, врут все старики, – подумал Вячеслав и оборотил свой взгляд в края южные. Глядя в дали знойные, вспомнилось ему как в прошлом году ходил он с дружиною верною своею аваров злых воевать. Много с той поры воды утекло, да только не забыть князю тот поход. В ту пору авары в силе находились и беспокоили набегами своими южные границы русичей. Города защищенные брали приступом, а уж починки и займища славянские в пепел обращали не думая. Жен, девок и детей малых в полон уводили, рабами делали. А верховодил над ними князь аварский Аргуч.
Вячеславу доносили лазутчики, мол злющий и хитрый черт, сам людей пытает и кожу своими руками с них сдирает, да велит себе из нее седла шить. Сказывали, у него таких седел уже почитай дюжина набралась. Не стерпел Вячеслав наглости такой от народов кочевых южных, да велел дружине в поход собираться. Кинул клич и собралось войско сильное, не малое. Попрощался князь Вячеслав со своей женой Настасьей Фаддеевной, патриарха Викентия дщери любимой. Поцеловал в лоб дочь Ксению, коей минул уже осьмнадцатый годок. Сел на коня черногривого и в путь далекий пустился с дружиною верною.
Долго шли они в земли аварские, сквозь холмы и леса буйные, сквозь степи широкие, бескрайние, через реки бурливые, полноводные. Пять тысяч конников было у князя и двадцать тысяч пеших воинов, добрую треть из которых составляли топорники – то бишь ратники с топорами вострыми, что метать их могли метко из даля во врага прямо. Много дней шла эта сила до земель аварских, а как дошла, то сразу в битву вступила. Ибо ждали их уже авары в степи широкой на границе земель полунощных, через своих лазутчиков сведавшие о приближении князя солнцеградского с дружиною. Разбил князь войско аваров, разметал в клочья насильников степных. В той битве особливо топорники отличились – многие ударом топора боевого валили аварского конника на землю, да так, что не подымался он более. А как унеслись прочь остатки аваров побитых от границ своих, вступил Вячеслав в их владения обширные и начал селения палить в отместку, посевы редкие, да скот многочисленный уничтожать повсеместно. Девок и жен, правда, пощадил.
Так воевал он аваров цельное лето, до тех пор пока не выжег полстраны аварской и не пошел по всей стране той мор великий от кончины скота начавшийся. Уже совсем было решил Вячеслав утихомириться, ибо отомстил он за все беды причиненные аварам, да те вдруг опять на него бросились, войско собрав за это время великое, втрое дружину князеву превосходившее. Окружили его стан авары у мелкой речки Дустули и бой навязали сильнейший. А русичам отступать некуда, до родины далеко, встали они вкруг своих повозок да бой приняли бесстрашно, как всегда русичам подобает. «Умрем, – сказал им князь перед битвой, – А с места этого не сойдем!» И в гущу аваров бросился. Схватился там с Аргучем, князем аварским, который сам битвою правил.
Жестоко они бились, искромсали друг другу латы кованные на куски, нагрудники твердые стальные погнули, поранили тела свои, кровью все облились, а все не отступаются. Каждый верх взять должен, показать воинам своим, что он сильнее. Ударил Аргуч князя русичей Вячеслава мечом изогнутым по плечу и чуть руку не отсек. Полилась из раны кровь багряная, оросив почву сухую густыми каплями. Обрадовался Аргуч, победу почуял, даже клич победный издал, сотнями аваров подхваченный. Да только тут изловчился Вячеслав, да как рубанет мечом своим тяжелым что есть мочи и снес Аргучу голову с плеч. Покатилась голова князя аварского с волосами длинными, черными как смоль, прямо на землю, под ноги коню своему, который ее и затоптал. А от страха, что наступил на голову повелителя своего, испугался конь и подорвался в степь. Словно молния проскакал он сквозь ряды воинов аварских, унося на себе тело князя обезглавленного. Обезумели от злобы и отчаяния авары и пуще прежнего на русичей набросились. А прежде всех на князя Вячеслава. Да только подскочили к нему вовремя верные конники, да за ряды воинов русских отвезли князя раненного, кровью истекающего, телами своими прикрывая.
Бились воины три дня и три ночи без отдыху. На место убитого лучника, новый лучник вставал. Конника, копьем умерщвленного, другой заменял, а вместо топорника бесстрашного, еще один витязь с топором вострым появлялся. Уже горы трупов опоясали стан русичей, а битва все продолжалась. Не смогли авары понять почему русские до сих пор бьются, почему не сдались на милость победителям, коих по трое на каждого русича приходилося. И бежали они в страхе не третье утро, признав русичей чародеями бессмертными, оружье свое побросав на землю. А русичи, посчитав сколько их после боя в живых осталось, возблагодарили Господа в которого верили ныне, ибо по пальцам пересчитать можно было витязей, смерти избежавших. По счастью среди них и князь Вячеслав находился. Хоть изранен, был князь, но жив. Положили его на носилки их двух копий сделанные и понесли обратно на Русь. По дороге Вячеслав быстро поправляться стал, более всего из-за победы над аварами, и в скорости сам уже смог в седле сидеть.
Долго шли они, коротко ли, а как прошли полпути, так повстречался им посреди земель тургайских пустынных, что лежали между землями русичей и аварскими, лес красоты невиданной. Еще издали увидали его русичи. Стоит лес, деревья в нем высоченные, шириной в три обхвата. В ветвях птицы щебечут, в подлеске зеленом живность копошится, а меж деревьев ручей струится чистоты необычайной, родником подземным рожденный. Чудной то был лес, а может заколдованный, ибо рос он окруженный со всех сторон степями бескрайними. Не видали леса такого ратники доселе. Не место ему было в тех степях. Но, чудо, али нет, а отдохнуть под ветвями раскидистыми посередь солнца палящего было надобно. Ибо дорога домой дальняя, а ноги у пеших не казенные. Да и лошади притомилися, следовало им воды дать напиться, да и самим испить. Ну, а пугаться всякой нечисти русичам не пристало.
Поразмыслил Вячеслав недолго, да послал троих ратников на разведку. Поскакали они в лес, все там обшарили, и вернулись с добрыми вестями, что нет там никаких ворогов и нечисти тоже не видать. Знать, отдыхать можно без страха. Велел тогда Вячеслав в том лесу на отдых дневной становится, да вкруг леса все же кордоны расставил для порядку – мало ли что случиться может. Все же не своя земля, непонятная. Встали русичи лагерем на берегу ручья в дубраве, Вячеславу на поляне шатер соорудили из накидок алых. Шеломы сняли, мечи булатные от пояса отстегнули, воды напилися вдоволь. Дичи всякой, что шныряла в том лесу повсюду и было ее видимо-невидимо, настреляли и зажарили над костром. А под вечер, как солнце скрылось за краем земли степной, напал вдруг на всех сон сильнейший чудодейственный, и заснули ратники кто где стоял али сидел. Только князь великий Вячеслав не заснул. Лежал он в шатре походном и думал о жене своей, Настасье Фаддеевне и дочери любимой Ксении, как вдруг влетел к нему в шатер ворон черный, о земь ударился и обратился в старика седовласого. Облачен был старик в балахон цвета чернее ночи, до самых пят ему доходивший, в руке держал он посох деревянный с наконечником будто из головы вороньей, а лоб его был обручем тонким золотым охвачен и блестел в мятущемся пламени факела. Изумился Вячеслав сему явлению, но ни сказать ничего не успел, ни стражу позвать, как старец протянул к нему руку и сам молвил:
– Не бойся меня князь, не сделаю я тебе ничего худого. Не для этого явился к тебе из земель далеких.
Присел Вячеслав на постели походной и спрашивает:
– Кто ты есть такой, чародей заморский, и чего тебе от меня надобно?
– Звать меня Ставр, я – волшебник, – отвечал ему старец, – а явился я к тебе князь из земли такой далекой, что и знать тебе не надобно. Это я войско твое усыпил сном хмельным глубоким, но не бойся, все они живы и на утро очнуться. А поведать я тебе хотел вот о чем: далеко далеко за морем растет для тебя угроза великая, о которой скоро сведаешь. Не бывало для тебя времен трудней тех, что надвигаются, потому готов будь к испытанию, ибо вместе с грозой заморской придут в твой дом и радость и горе великое.
– Да какая же радость быть может от горя великого? – Вячеслав вопросил в изумлении.
– О том сведаешь как настанет срок. И тогда должен ты будешь сделать выбор, князь.
– О чем говоришь чародей, что же ждет меня вскорости?
Вячеслав даже встал во весь рост свой княжеский. Но Ставр отступил на шаг, ударил по земле посохом и, сказав «Помни, о чем узнал!», обернулся обратно вороном. Взмахнул крыльями черными и прочь из шатра вылетел. А князь в тот же миг заснул сном крепким, как и все его войско.
На утро, как открыл глаза Вячеслав, показалось ему будто спал он вечность и так выспался, словно и не было усталости вовсе и сил в битве потерянных. Оглядел он себя и пуще прежнего изумился, – все раны его глубокие затянулись, и не болели вовсе. Кликнул он слуг верных, облачился в брони боевые, и велел всему войску в поход собираться. Ратники его смелые, в бою с аварами израненные, также чудесного исцеления не минули. Дивились они и понять не могли что случилось с ними, видать лес и правда заколдованный был, только колдуном добрым, к человекам зла не имевшим. За ночь никто их не потревожил – ни враг, ни зверь, ни нечисть какая, хотя и заснули сном мертвецким все, даже кордоны княжеские. Собрались воины, умылись, насытились, благо было чем, и снова в путь отправились дальний. Домой, на север.
Пока двигались они в направлении родины своей, Вячеслав все думу думал о старике чародее и словах его мудреных. Как понять их? Что за радость придет к нему вместе с горем, и что ждет его в дали туманной? Долго думал князь, но так и не разрешил загадки сей силой своего ума княжеского. Порешил, что жизнь сама покажет, что будет. Да и чародей говорил: «Узнаешь, когда срок выйдет.» Значит, нечего судьбу торопить, хотя и знать хочется наперед, что свершится в скором времени. А когда показались вдалеке терема высокие, да церквей маковки Солнцеграда родного, так и вовсе излечился князь от дум тяжелых, да и витязи его, славой покрытые, также приободрилися. Вступили они в город родной, хоть и малым числом, а победители. С высокого терема махала им рукой Настасья Фаддеевна и дочь любимая княжеская Ксения.
Много дней и ночей потом поминки справляли по воинам русским, аварами убиенным. Ибо так обычаи велели и старые дедовские и новые, что принес с собой Вячеслав из земель Византийских и укреплял в народе своем. А спустя еще времена немногие, праздник начался. Так уж заведено, что всему свой черед на Руси – и помирать и пировать, все надо успеть. Устроил Вячеслав пир на весь мир по случаю победы великой над аварами грозными, коих долго теперь не видать в своих супротивниках русичам, ибо поселили они в сердцах аварских страх доселе невиданный.
Все склоны холма княжеского, на коем терем возвышался, столами долгими уставили, кажный из них скатертью убрали домотканною. Столы яствами вкуснейшими покрыли и питием всяческим. На пиру том множество гостей было добрых из вотчин княжеских, ближних и дальних. Был там Северин Святославич, князь Владимирский. Был Юрий Дорианович, князь Новгородский. Мал Олегович был, князь Рязанский. Посетили великого князя и богатыри его верные: Горыня, Усыня и Дубыня. Сели они по левую руку от князя, как он сам велел, – то была для них честь великая. Ну а справа от Вячеслава патриарх Викентий сидел, а рядом Настасья Фаддеевна и дщерь любимая княжеская Ксения. Пир тот веселым был ибо апосля кручины тяжелой завсегда отдохнуть телом и душою надобно. Ели и пили все помногу и гуляли подолгу. Позвал князь на пир тот гусельников и сопельщиков, чтоб народ музыкой сладкой веселили, ну а те уж расстарались на славу. У гостей, да и хозяев, ноги сами так в пляс и просились.
Авары, после смерти хана своего, границ южных боле не беспокоили; Андрофаги и Меланхлены, на севере далеком ловили рыбу и ни о чем зловредном не помышляли. Кириаландия, страна вольная и независимая, что простирается от моря Варяжского аж до самого моря Белого, хоть и имела население воинственное, которое славилось боле набегами своими да волшебством, чем хлебопашеством, ныне вела себя тихо и русичей не беспокоила. Биармия, соседняя с нею, по характеру народа своего была страна схожая. Тянулась она от Двины Северной и моря Белого до реки Печоры, за коею лежала страна неизведанная и страшная, где жители варяжские полагали отчизну ужасов природы и чародейства злого – Йотунгейм.
Место то поганое, неведомо было никому, лишь старики поговаривали, что водятся там не только лешаки да ведьмы, чего и на Руси полным-полно было, а нечисть ужасная и огромная, что летать и огонь изрыгать умела. Живут-де там змеи многоглавые, медведи шестипалые, волки с глазами красными, что лишь людьми питаются, рыбы зубастые и хвостатые, которые по земле ходить могут и летать, да много другой нечисти, что и описать нельзя. Вся трава там сонная, ягоды – ядом полные, где на землю ни ступишь – в колодец с гадами провалишься, время – заколдовано, в лес зайдешь – не воротишься. Слава Богу, что на Руси та нечисть не является. Лишь виден иногда дым черный, что от горы великой подымается, затерянной средь лесов тамошних. Ходят слухи, живет там в глубокой пещере хозяин мест поганых и всей окрестной нечисти, злой волшебник, великанОршан. А дым идет, когда варит он на костре огромном варево из трав ядовитых, и измысливает новую погибель для людей, что во всех странах окрестных обитают, ибо люто их ненавидит. Вкруг горы, охраняя покой, стоят шесть истуканов каменных, насылая на всех, кто отважился в пещеру проникнуть сон смертный. Так что, ни человек, ни птица, на тыщу верст приблизиться к той пещере не могут.
Долго смотрел Вячеслав в сторону Йотунгейма, но взгляд его не мог проникнуть далее мутно-серного неба на востоке. Дыма, однако, он не увидел и успокоился. Хотя бы оттуда грозы ждать пока не приходилось, Оршан видно спал. А может и не было вовсе никакого великана, врут все старики, – подумал Вячеслав и оборотил свой взгляд в края южные. Глядя в дали знойные, вспомнилось ему как в прошлом году ходил он с дружиною верною своею аваров злых воевать. Много с той поры воды утекло, да только не забыть князю тот поход. В ту пору авары в силе находились и беспокоили набегами своими южные границы русичей. Города защищенные брали приступом, а уж починки и займища славянские в пепел обращали не думая. Жен, девок и детей малых в полон уводили, рабами делали. А верховодил над ними князь аварский Аргуч.
Вячеславу доносили лазутчики, мол злющий и хитрый черт, сам людей пытает и кожу своими руками с них сдирает, да велит себе из нее седла шить. Сказывали, у него таких седел уже почитай дюжина набралась. Не стерпел Вячеслав наглости такой от народов кочевых южных, да велел дружине в поход собираться. Кинул клич и собралось войско сильное, не малое. Попрощался князь Вячеслав со своей женой Настасьей Фаддеевной, патриарха Викентия дщери любимой. Поцеловал в лоб дочь Ксению, коей минул уже осьмнадцатый годок. Сел на коня черногривого и в путь далекий пустился с дружиною верною.
Долго шли они в земли аварские, сквозь холмы и леса буйные, сквозь степи широкие, бескрайние, через реки бурливые, полноводные. Пять тысяч конников было у князя и двадцать тысяч пеших воинов, добрую треть из которых составляли топорники – то бишь ратники с топорами вострыми, что метать их могли метко из даля во врага прямо. Много дней шла эта сила до земель аварских, а как дошла, то сразу в битву вступила. Ибо ждали их уже авары в степи широкой на границе земель полунощных, через своих лазутчиков сведавшие о приближении князя солнцеградского с дружиною. Разбил князь войско аваров, разметал в клочья насильников степных. В той битве особливо топорники отличились – многие ударом топора боевого валили аварского конника на землю, да так, что не подымался он более. А как унеслись прочь остатки аваров побитых от границ своих, вступил Вячеслав в их владения обширные и начал селения палить в отместку, посевы редкие, да скот многочисленный уничтожать повсеместно. Девок и жен, правда, пощадил.
Так воевал он аваров цельное лето, до тех пор пока не выжег полстраны аварской и не пошел по всей стране той мор великий от кончины скота начавшийся. Уже совсем было решил Вячеслав утихомириться, ибо отомстил он за все беды причиненные аварам, да те вдруг опять на него бросились, войско собрав за это время великое, втрое дружину князеву превосходившее. Окружили его стан авары у мелкой речки Дустули и бой навязали сильнейший. А русичам отступать некуда, до родины далеко, встали они вкруг своих повозок да бой приняли бесстрашно, как всегда русичам подобает. «Умрем, – сказал им князь перед битвой, – А с места этого не сойдем!» И в гущу аваров бросился. Схватился там с Аргучем, князем аварским, который сам битвою правил.
Жестоко они бились, искромсали друг другу латы кованные на куски, нагрудники твердые стальные погнули, поранили тела свои, кровью все облились, а все не отступаются. Каждый верх взять должен, показать воинам своим, что он сильнее. Ударил Аргуч князя русичей Вячеслава мечом изогнутым по плечу и чуть руку не отсек. Полилась из раны кровь багряная, оросив почву сухую густыми каплями. Обрадовался Аргуч, победу почуял, даже клич победный издал, сотнями аваров подхваченный. Да только тут изловчился Вячеслав, да как рубанет мечом своим тяжелым что есть мочи и снес Аргучу голову с плеч. Покатилась голова князя аварского с волосами длинными, черными как смоль, прямо на землю, под ноги коню своему, который ее и затоптал. А от страха, что наступил на голову повелителя своего, испугался конь и подорвался в степь. Словно молния проскакал он сквозь ряды воинов аварских, унося на себе тело князя обезглавленного. Обезумели от злобы и отчаяния авары и пуще прежнего на русичей набросились. А прежде всех на князя Вячеслава. Да только подскочили к нему вовремя верные конники, да за ряды воинов русских отвезли князя раненного, кровью истекающего, телами своими прикрывая.
Бились воины три дня и три ночи без отдыху. На место убитого лучника, новый лучник вставал. Конника, копьем умерщвленного, другой заменял, а вместо топорника бесстрашного, еще один витязь с топором вострым появлялся. Уже горы трупов опоясали стан русичей, а битва все продолжалась. Не смогли авары понять почему русские до сих пор бьются, почему не сдались на милость победителям, коих по трое на каждого русича приходилося. И бежали они в страхе не третье утро, признав русичей чародеями бессмертными, оружье свое побросав на землю. А русичи, посчитав сколько их после боя в живых осталось, возблагодарили Господа в которого верили ныне, ибо по пальцам пересчитать можно было витязей, смерти избежавших. По счастью среди них и князь Вячеслав находился. Хоть изранен, был князь, но жив. Положили его на носилки их двух копий сделанные и понесли обратно на Русь. По дороге Вячеслав быстро поправляться стал, более всего из-за победы над аварами, и в скорости сам уже смог в седле сидеть.
Долго шли они, коротко ли, а как прошли полпути, так повстречался им посреди земель тургайских пустынных, что лежали между землями русичей и аварскими, лес красоты невиданной. Еще издали увидали его русичи. Стоит лес, деревья в нем высоченные, шириной в три обхвата. В ветвях птицы щебечут, в подлеске зеленом живность копошится, а меж деревьев ручей струится чистоты необычайной, родником подземным рожденный. Чудной то был лес, а может заколдованный, ибо рос он окруженный со всех сторон степями бескрайними. Не видали леса такого ратники доселе. Не место ему было в тех степях. Но, чудо, али нет, а отдохнуть под ветвями раскидистыми посередь солнца палящего было надобно. Ибо дорога домой дальняя, а ноги у пеших не казенные. Да и лошади притомилися, следовало им воды дать напиться, да и самим испить. Ну, а пугаться всякой нечисти русичам не пристало.
Поразмыслил Вячеслав недолго, да послал троих ратников на разведку. Поскакали они в лес, все там обшарили, и вернулись с добрыми вестями, что нет там никаких ворогов и нечисти тоже не видать. Знать, отдыхать можно без страха. Велел тогда Вячеслав в том лесу на отдых дневной становится, да вкруг леса все же кордоны расставил для порядку – мало ли что случиться может. Все же не своя земля, непонятная. Встали русичи лагерем на берегу ручья в дубраве, Вячеславу на поляне шатер соорудили из накидок алых. Шеломы сняли, мечи булатные от пояса отстегнули, воды напилися вдоволь. Дичи всякой, что шныряла в том лесу повсюду и было ее видимо-невидимо, настреляли и зажарили над костром. А под вечер, как солнце скрылось за краем земли степной, напал вдруг на всех сон сильнейший чудодейственный, и заснули ратники кто где стоял али сидел. Только князь великий Вячеслав не заснул. Лежал он в шатре походном и думал о жене своей, Настасье Фаддеевне и дочери любимой Ксении, как вдруг влетел к нему в шатер ворон черный, о земь ударился и обратился в старика седовласого. Облачен был старик в балахон цвета чернее ночи, до самых пят ему доходивший, в руке держал он посох деревянный с наконечником будто из головы вороньей, а лоб его был обручем тонким золотым охвачен и блестел в мятущемся пламени факела. Изумился Вячеслав сему явлению, но ни сказать ничего не успел, ни стражу позвать, как старец протянул к нему руку и сам молвил:
– Не бойся меня князь, не сделаю я тебе ничего худого. Не для этого явился к тебе из земель далеких.
Присел Вячеслав на постели походной и спрашивает:
– Кто ты есть такой, чародей заморский, и чего тебе от меня надобно?
– Звать меня Ставр, я – волшебник, – отвечал ему старец, – а явился я к тебе князь из земли такой далекой, что и знать тебе не надобно. Это я войско твое усыпил сном хмельным глубоким, но не бойся, все они живы и на утро очнуться. А поведать я тебе хотел вот о чем: далеко далеко за морем растет для тебя угроза великая, о которой скоро сведаешь. Не бывало для тебя времен трудней тех, что надвигаются, потому готов будь к испытанию, ибо вместе с грозой заморской придут в твой дом и радость и горе великое.
– Да какая же радость быть может от горя великого? – Вячеслав вопросил в изумлении.
– О том сведаешь как настанет срок. И тогда должен ты будешь сделать выбор, князь.
– О чем говоришь чародей, что же ждет меня вскорости?
Вячеслав даже встал во весь рост свой княжеский. Но Ставр отступил на шаг, ударил по земле посохом и, сказав «Помни, о чем узнал!», обернулся обратно вороном. Взмахнул крыльями черными и прочь из шатра вылетел. А князь в тот же миг заснул сном крепким, как и все его войско.
На утро, как открыл глаза Вячеслав, показалось ему будто спал он вечность и так выспался, словно и не было усталости вовсе и сил в битве потерянных. Оглядел он себя и пуще прежнего изумился, – все раны его глубокие затянулись, и не болели вовсе. Кликнул он слуг верных, облачился в брони боевые, и велел всему войску в поход собираться. Ратники его смелые, в бою с аварами израненные, также чудесного исцеления не минули. Дивились они и понять не могли что случилось с ними, видать лес и правда заколдованный был, только колдуном добрым, к человекам зла не имевшим. За ночь никто их не потревожил – ни враг, ни зверь, ни нечисть какая, хотя и заснули сном мертвецким все, даже кордоны княжеские. Собрались воины, умылись, насытились, благо было чем, и снова в путь отправились дальний. Домой, на север.
Пока двигались они в направлении родины своей, Вячеслав все думу думал о старике чародее и словах его мудреных. Как понять их? Что за радость придет к нему вместе с горем, и что ждет его в дали туманной? Долго думал князь, но так и не разрешил загадки сей силой своего ума княжеского. Порешил, что жизнь сама покажет, что будет. Да и чародей говорил: «Узнаешь, когда срок выйдет.» Значит, нечего судьбу торопить, хотя и знать хочется наперед, что свершится в скором времени. А когда показались вдалеке терема высокие, да церквей маковки Солнцеграда родного, так и вовсе излечился князь от дум тяжелых, да и витязи его, славой покрытые, также приободрилися. Вступили они в город родной, хоть и малым числом, а победители. С высокого терема махала им рукой Настасья Фаддеевна и дочь любимая княжеская Ксения.
Много дней и ночей потом поминки справляли по воинам русским, аварами убиенным. Ибо так обычаи велели и старые дедовские и новые, что принес с собой Вячеслав из земель Византийских и укреплял в народе своем. А спустя еще времена немногие, праздник начался. Так уж заведено, что всему свой черед на Руси – и помирать и пировать, все надо успеть. Устроил Вячеслав пир на весь мир по случаю победы великой над аварами грозными, коих долго теперь не видать в своих супротивниках русичам, ибо поселили они в сердцах аварских страх доселе невиданный.
Все склоны холма княжеского, на коем терем возвышался, столами долгими уставили, кажный из них скатертью убрали домотканною. Столы яствами вкуснейшими покрыли и питием всяческим. На пиру том множество гостей было добрых из вотчин княжеских, ближних и дальних. Был там Северин Святославич, князь Владимирский. Был Юрий Дорианович, князь Новгородский. Мал Олегович был, князь Рязанский. Посетили великого князя и богатыри его верные: Горыня, Усыня и Дубыня. Сели они по левую руку от князя, как он сам велел, – то была для них честь великая. Ну а справа от Вячеслава патриарх Викентий сидел, а рядом Настасья Фаддеевна и дщерь любимая княжеская Ксения. Пир тот веселым был ибо апосля кручины тяжелой завсегда отдохнуть телом и душою надобно. Ели и пили все помногу и гуляли подолгу. Позвал князь на пир тот гусельников и сопельщиков, чтоб народ музыкой сладкой веселили, ну а те уж расстарались на славу. У гостей, да и хозяев, ноги сами так в пляс и просились.