Жуков Вячеслав. Сердце дурака

   6
   - Проигрыш? Вообще-то женщины не любят побежденных, когда они побеждают. Это не значит, что нельзя проигрывать. Проигрывай, но... только тогда, когда ты сам этого захочешь и этого требуют обстоятельства, и вся игра - на выигрыш.
   Сила женщины - не только физическая слабость, но и слабость ума. Не дай бог тебе влюбиться без ума.
   Как тебе моя кофточка? Импортная.
   7
   Малыш, не домогайся женщин, пуская сентиментальные слюни. Сколько раз я тебе говорила - будь равнодушен (но не пассивен) к счастью, к успеху, то есть не бойся проигрывать, во-первых; не ускоряй ход событий, проявляй хладнокровие и выдержку, во-вторых. И еще: женщины, подчеркиваю, а не девочки, устали, ко всему привыкли и т. д., они не верят словам, а только самим себе. Они хотят только одного - простоты, им надоела сложность. Поэтому не усложняй и без того сложную жизнь, будь простым и милым, чтобы с тобой отдыхали, а не разбирались в мальчишеских сложностях. Вот как мне с тобой, приятно и легко. Как себя вести с женщиной? Уверенно.
   8
   - Прежде чем выбрать линию поведения, обследуй объект, все лежит на поверхности: глаза, голос, походка. Как бы ни была отработана форма, подогнана к определенной роли, содержание проявит себя, и проявит в мелочах, в нюансах; в повседневной жизни трудно добиться крупных, решающих событий, в то время как мелочи не контролируются.
   9
   - С женщинами не нужно быть честным, обманывай и вешай "лапшу", никогда не унижайся, даже по мелочам. Никогда, кроме принципиальных вопросов, а женщины не принципиальный вопрос, не говори громко, по-книжному, ту же мысль можно выразить иначе, лаконичнее, сдержаннее, вскользь, используя минимум слов. Какие чудные стихи. Это твои?
   Когда под рукой нет удачной импровизации или заранее подготовленной "дежурной" фразы - лучше промолчи, это будет не менее весомо. А как красиво можно молчать.
   10
   - Метод провокации: создавай ложное слабое место - невнимательность, доверчивость, доброта, благородство, рассеянность, честность, любовь к определенным вещам, человеку, привычкам.
   11
   - Лучший прием, когда женщина показывает коготки - безразличие. Все они эгоистки, а значит каждая чувствует себя пупом земли: как так, я кому-то безразлична! Малыш, если бы ты знал, как это однозначно и для мужиков.
   - Я знаю, Гелла. Тот жлоб, в "коже", все еще бродит под окнами.
   - Этот жлоб - главный тренер Империи по рукопашному бою, но рядом со мной - слабее ребенка. Как тебе мои новые туфельки?
   12
   - Как можно больше льсти женщине, не бойся грубой лести; знаю, что лесть, а все равно приятно. Иногда лицемерие может быть и тонким оружием, по форме равнозначно правде, а по содержанию - лжи, в большей мере это соотношение зависит от женщины, от ее ума и степени самолюбия. Но даже с глупышкой будь таким же, как и с идеальным противником, так как ее могут надоумить окружающие.
   Когда врешь, не отводи глаза, не смущайся, не робей, наоборот, чувствуй себя еще свободнее и непринужденнее, будь искренним и простым. Пойдем сегодня в кино. Я просто балдею от Бонда, он так похож на тебя.
   13
   - Всегда оставляй концовку за собой. Это подстегивает исключительно всех женщин на последующий контакт - чувство неудовлетворенности собой, желание отыграться. Полезно иногда на время исчезнуть, разумеется, имея про запас объективные причины. Но не надолго. Я вчера так скучала без тебя. Давай завтра слетаем на Ведьмин холм, у гномов осенний бал одуванчиков, я млею от их музыки и вина. Как жаль, что ты не пьешь. Помнишь, в прошлом году - "Сказки венского леса". На мне было подвенечное платье от Диора, серьги от Алекса, браслеты от Тутанхамона. Ах, я их так и не вернула. Пожалуй, уже и не верну.
   14
   - Никогда не спорь с женщиной, выиграешь - она будет тебя ненавидеть, проиграешь - будет презирать. Уходи от спора, если приходится возражать, делай это мягко и ненастойчиво, будь терпелив - на твой век женщин хватит.
   - Что ты видишь за окном?
   - Дождь.
   - Да нет же, прямо под окном.
   - Чертополох.
   - Ага, это наш участковый.
   - Точно, в полном обмундировании и со свистком в зубах, - смеясь, соглашаюсь я.
   - Дурачок, это действительно он, если бы ты знал, как он мне надоел. Пусть поцветет немного, месяц-другой.
   15
   - Помни, что самая чистая и целомудренная женщина не простит тебе, если ты не переспишь с ней. И я в том числе, ведь я самая-самая чистая и целомудренная. Знаешь, многие мои ухажеры уверены, что я несовершеннолетняя и ни с кем не трахалась до них. Мне ведь это не сложно. Пускай себе пыжатся.
   16
   - Если тебе не удается влюбить в себя женщину, сделай так, чтобы она хотя бы ненавидела тебя. Ненавидит - значит помнит.
   17
   - Сумей разочаровать женщину, когда она надоест тебе. Будь милосерден.
   - Но ведь это не любовь.
   - Верно, я учила тебя тому, чего нет, - говорит Гелла, - мне жаль терять тебя, как мужчину, даже ненадолго. Ты единственный, сумевший привязать меня к себе больше, чем привязаться сам. Но в любом случае я желаю тебе побольше впечатлений, и как можно быстрее вернуться ко мне.
   И с этими словами Гелла легко встает, целует меня в щеку, поправляет белую шапочку и уходит своей знаменитой походкой в кабинет главного. Спустя несколько минут оттуда раздается стук пишущей машинки. Я держу в руках подарок Геллы - бронзовую статуэтку бога Сна и Смерти эпохи Кунктатора I. Часы бьют двенадцать, этот день закончился: тринадцатое июня, понедельник - день моего рождения.
   Дитя во времени
   В этот день сорок девять лет назад мы уходили на фронт - учителя и ученики. Очередной призыв. На вокзале в мишуре и мундирах все были одинаковы, одинаково пострижены и наивны. Поэтому слова - "священный долг", "ни шагу назад", "великая эпоха", "смерть, но не плен", "наши герои" - привычно воспринимались на веру, как должное и не требующее доказательств. Лица провожающих были горды и значительны; играл оркестр, сверкали знамена, романтично и мужественно звучало: "...война..., война..." Мы разместились по вагонам и тут же облепили все окна. Рядом со мной - мой ученик. Ему восемнадцать, мне двадцать два. Высунувшись по пояс из окна, он держит за руку плачущую девушку. Девичьи слезы искренние и легкие.
   Девичьи слезы, оплакивающие свое и чужое детство... Трогательное и бездумное время, которое теперь наверняка в прошлом, которое никогда не вернется, разве что в воспоминаниях и в старости. И тогда оно станет совсем иным, подводя черту резкими и безжалостными словами: "Впал в детство". Всему свое время, и все, что мы можем предпринять в этот краткий миг - ждать, ждать и вспоминать.
   Я вспоминаю детство: тепло, ночь, мягкий шелест огня в открытой печи. Тогда я впервые услышал свое сердце: мне казалось, сказочный и страшный великан глухо топает ножищами и ищет меня; но он все не приходил, и я осторожно повернулся на другой бок и понял, что этот великан живет во мне. Тогда же я отчетливо и ярко увидел, что мне суждено когда-то умереть, исчезнуть, раствориться, и больше никогда не быть, что смерть - страх и одиночество навсегда. Как будто открылись шлюзы забвения, мрака и ужаса, будто я на мгновение стал взрослым и мертвецом одновременно.
   Наутро я уже ничего не помнил, ни слез, ни внезапного покоя и сна, словно чья-то мудрая рука оградила меня от хаоса и ночных кошмаров, подарив мне детскую сказку о бессмертии и вечном бытие.
   Провоевал я четыре года - тысяча четыреста три дня. Война каждой ночью, каждым днем напоминала мне минуты ужаса и отчаяния из далекого детства, только чаще и осязаемей, грубее и проще, ничего не давая взамен, только кровь, трупы, железо, боль, грязь и смерть.
   После войны вернулись лишь четверо - трое учеников и я. Из восьмидесяти пяти...
   Билет на Луну
   1
   ...одиноко идущих по кирпичной дороге к Луне.
   - Луна - отраженный свет ночной лампочки в окне, ближайшая звезда, видимая с противоположной стороны Земли. Раз - свет зажегся, два - доброй ночи, в палате все спокойно. Раз, два, левой, - маршируют солдатики из синего и зеленого пластилина; одни собрались на севере, другие - на юге, поэтому и цвет разный, чтобы не перепутались.
   2
   - Как ты себя чувствуешь?
   Улыбка: "Я чувствую себя".
   Тихо, шепотом: "Как ее зовут?"
   На ухо: "Это не девочка, зовите его Принц, он сам себя так называет".
   - Хорошо, хорошо. Его карточка? - громко: - Шизофрения, паралич ног. Ну, здесь все ясно. Пойдемте к следующему. До свидания.
   - Я этого не хочу.
   - Чего не хочешь?
   - Видеть вас снова.
   - Странные у вас больные.
   - Это естественно.
   - Послушайте, молодой человек, я понимаю, постоянное общение с этими неполноценными повлияло на вашу психику, но это не значит, что вы должны забываться в присутствии старшего инспектора контролирующего вас Управления. И что это за длинные волосы в больничном учреждении? Всех нужно стричь наголо, согласно инструкции. И что это за дурацкий шарик? В перечне разрешенных игрушек надувных шариков нет. И где утвержденный нашим Управлением обязательный лозунг "Нельзя!"?
   3
   - Зачем тебе так много солдат?
   - Просто столько было пластилина.
   - А ты из всех вылепи одного большого солдата.
   - Но тогда он не поместится на шарике. Да и мне будет скучно без них. Знаете, какие они разные. На самом деле они не солдаты, они - гномы. Солдатами их сделали короли. Вот это - южный король, это - северный.
   - Но ведь они такие же, как и остальные гномы.
   - Да, такие же, ведь пластилин у меня один и тот же. Но кто-то ведь должен быть королем.
   4
   - Ну, что, старая хрычовка отбыла?
   - Да. Привязалась к Рыжику, почему шарик, длинные волосы? Его розу кактусом назвала.
   - Дура. Принца ей больше не показывать. К "бритоголовам" в следующий раз заведи. Пусть потешится. Кстати, эта колючка цветет? Я просил тебя узнать.
   - К сожалению, нет, мессир.
   - Ладно, до весны время еще есть.
   5
   - Здравствуй, Солнечный король.
   - Здравствуй.
   - У меня к тебе просьба. Ты ведь знаешь, что такое день рождения?
   - Это чудесный праздник поздравлений.
   - Я обязательно поздравлю тебя. Помнишь, я рассказывал тебе о Рыжике? Так вот, весной у него день рождения. Ты не мог бы вырастить у него под окном цветов побольше, всяких, какие тебе понравятся?
   - Конечно, мессир. А как дела с его колючкой?
   - Ну, это я беру на себя. Я думаю, что колючка у Принца обязательно зацветет, уверен, что такого цветка ты еще не видел.
   - Он Вам надоел?
   - Дети мне не надоедают.
   6
   - Потому, что они одинаково бесправны и беззащитны, их жизнь неведома никому, о них ничего не известно, и никто не хочет знать о них больше того, что уже известно: дети - ошибка, животные - мясо, и все остальное человечество. В конце концов, можно делить и по такому признаку.
   Видел ли ты цветы в глазах? А как растут подсолнухи? А что там, под землей - подземное царство? Когда падают звезды, когда горит огонь? Сколько минут в цветах? Сколько цветов в часах? Об этом меня спрашивают все дети, и ваши, и мои больные.
   7
   - Можно войти?
   - Входите, Микки. Здравствуйте. Здравствуйте, Мур-Мур. А где остальные?
   - Кошки - народ непоседливый, им бы все что-нибудь праздновать. Каждый прожитый день - праздник. Да и день сегодня особенный - первый день весны. Вот мы с Мур-Муром решили поздравить тебя с этим праздником.
   - Спасибо. Я тоже поздравляю вас с Новой весной.
   - С Новой весной? Что ж неплохо, вкусно. "Новая весна" - звучит.
   - Микки, у меня роза расцвела. Посмотри. Она за шторой.
   - Обалдеть! Да еще красного цвета. Неужели эта та самая колючка, которую ты подобрал зимой? А запах, как от нашей новой сиделки.
   - Тебе нравится?
   - Конечно. Очень. Знаешь, теперь я понимаю, почему ты назвал его розой. Такому необычному цветку нужно и необычное название.
   - Я дарю тебе розу, тебе и кошкам.
   - Спасибо, дружище, ты балуешь нас, подарок я принимаю, но стоять цветок будет у тебя, а я стану почаще забегать к вам - к тебе и к розе. Ведь как бы то ни было, он не зря выжил и расцвел именно у тебя.
   8
   - Можно, я подвезу тебя?
   - Спасибо, Дональд.
   - Это плохая каталка. Мессир мне говорил. Только никому. Хорошо? Он говорил, что придумал новую, не надо руками толкать рычаги, подумал - и она сама едет, куда хочешь. Но тебе она не нужна будет. Я подслушал. Мессир сказал, что ты сам будешь бегать. Я сочинил новую молитву. Меня спрашивают: "Ты что, с Луны упал?" - а я нормальный, меня скоро выпишут. Ты знаешь, я прячусь здесь, чтобы не стать лунатиком, а то меня посадят снова в тюрьму. Утром я услышал новую молитву о твоей звезде: "Господи, помоги мне не упасть духом, сделай так, чтобы я вышел из темноты, не потеряв зрения, закостенело и робко протягивая руку к звезде, сжимая ее кончиками пальцев, чтобы не запачкать. Господи, помоги мне увидеть ее, даже если это в конечном счете окурок". А что такое звезда? Ты ее видел, Принц?
   - Нет, о звездах рассказывал Капитан. Он их видел, когда во время войны работал летчиком. Он сказал, что над Землей не всегда были облака; когда-то, очень давно, звезды можно было увидеть и не поднимаясь вверх, тогда солнце светило и согревало, не скрываясь бледным пятном за вечными облаками, а луна отражала звездный свет, превращая ночь в день. Он сказал: "Когда падают звезды, я закрываю глаза".
   - Значит, звезды летают, как мои бабочки.
   9
   - Я уже стал взрослым. В этом мне помогли и дети, и взрослые.
   - Взрослым и я был когда-то.
   - И кем же ты стал теперь?
   - Волшебником, добрым, разумеется.
   - А почему не Алисой? Или Белоснежкой? Или девочкой со спичками?
   - Или болтливым торопыгой. У меня наклонности иные. Осади, приятель, и внимай. Быть может, я даже замогильным голосом вещать буду. Нервных па-апрошу не хихикать. Алле-оп. Цветок за шторой. Что, он уже здесь стоял? Ничего. Бывает и у профессионалов. Одну минуту: раз, два, три. Получи. Вот тебе в подарок, настоящий, волшебный... Господи, откуда он? Ладно, талон так талон. Это он, это он, одноразовый талон. Не перебивать, не суетиться. Это не простой талон на одну поездку в общественном транспорте. Это билет на Луну. Где мы только не были. Стоит только взять его в руку и прочесть номер, можно и наоборот - не читать его, так сразу же без промедления перед тобой появится желтая кирпичная дорога, ведущая в страну Чудес, где доподлинно проживают Элли, Тотошка, Кот в сапогах, Гудвин, семь, кажется, гномов, Алиса, Шалтай-Болтай, феи, принцессы и потому достаточно мудрые короли. Но, Рыжик, идти по этой дороге можно только ногами.
   - Я не смогу.
   - А ты попробуй.
   Без тебя
   1
   Розовый туман бесшумной рекой уносился вниз, в темноту мостовой, водопадом низвергался в подворотни и крытые дворики старого города. Я шел босиком, ступая по влажным, теплым плитам, по пояс в тумане, и насвистывал шлягер Стива про бурные годы Сухого Пайка. Весна, как никогда, была в ударе, и уже сейчас расцветила земляничные деревья в белые и изумрудные тона. Сверху падали набухшие от сока цветы, я ловил их и высасывал созревший под вечер нектар. Молочные лепестки пунктирной линией обозначали мой путь, срывались с места и, гонимые бесконечным туманом, исчезали вдали. На перекрестке пустынных дорог я на мгновение остановился, надел туфли и снова пошел вперед, навстречу идущей мне девушке. Расстояние между нами сокращалось, я замедлил шаг, обдумывая наименее избитые мною и другими способы уличного знакомства. Но мне рисковать не пришлось - это была старая знакомая, которую я видел в киношном кабаке, затем возле храма язычников. Я приветствовал ее по обычаю новых поднятой рукой: "Салют свободной молодежи". Она в ответ устало кивнула головой, переложила довольно тяжелый, судя по размерам, чемодан из одной руки в другую, и пошла, не оборачиваясь, в сторону кладбищенских ворот. Я остановил ее, взял чемодан: "Проводить тебя?" Она слабо улыбнулась, оперлась на мою руку, и мы вошли под своды древнего храма через полумрак открытых ворот. Девушка подошла к алтарю, стала на колени, сложила ладони в запрещенной молитве. Я на всякий случай оглянулся, но вроде бы в храме никого не было. Тихо и пусто, только в вышине сонно шелестят крыльями церковные совы. Я сел в истертое многими поколениями язычников Думное кресло и стал, как полагается, думать о многочисленных богах старой непроходящей веры. Бог леса, полей и урожая. Бог солнца, луны и звезд, Бог мира. Бог мудрости, Бог красоты. Бог милосердия... И над всеми бессмертными богами - всемогущий Бог любви. Это были свои, домашние боги, живущие в каждой семье, в каждом из нас. Они заботились о судьбе отдельных смертных, не гнушались беседой с людьми, делили с ними трапезу, радость и горе, потому что могущество бога проявлялось только в добре, творимом на земле, потому что и боги были людьми. А не абстракцией, требующей миллионные жертвы в счет райских благ. Девушка встала, провела ладонями по бедрам и подошла ко мне. Я уступил ей место, сев рядом в поросшую мхом нишу.
   - Как тебя зовут?
   - Кэтрин, - неожиданно звонко сказала она.
   - Кэтрин, - повторил я. - Кэтрин. Редкое имя. Кажется, совсем недавно я писал письма девушке с таким именем. Первые годы, первые впечатления.
   - Куда путь держишь, Кэтрин?
   - Никуда. Моя коммуна накрылась. Буду ночевать здесь.
   Я вспомнил рассказы Милса о всякой нечисти, прописанной на кладбище, и с уважением посмотрел на наивно-детское личико Кэтрин. Вверху кто-то завозился и застонал, серая тень промелькнула в нескольких шагах от нас. Кэтрин побледнела и схватила меня за руку, я сделал вид, что ничего не заметил.
   - Хорошо. Теперь твой черед провожать меня. Тем более что я не так вынослив и не прочь перекусить, - сказал я, поднял чемодан и двинул на выход, ободряюще улыбаясь идущей рядом Кэтрин.
   Выйдя за кладбищенские ворота, мы снова руку об руку зашагали по чистым и влажным от тумана цветущим улицам. Я научил Кэтрин высасывать нектар из белых земляничных цветов и угадывать ближайшее мгновение по сорванным лепесткам. Кэтрин взбодрилась, и, улыбнувшись, даже понравилась мне. Я рассказал ей несколько смешных историй из жизни придворных знаменитостей. Кэтрин смеялась, повиснув у меня на руке, дергала за рукав: "Расскажи еще", - зверек, почувствовавший ласку. Мы вошли в тот же кабак, где я встретил ее и Гудвина, в общем-то не придавая тогда особенного значения этим встречам. Все случайно и закономерно. Друзья и враги, лучшее и худшее, жизнь и время, Гудвин и Кэтрин, я и заказанные мною шницели. Иногда необходимо подчиняться сиюминутным увлечениям. Примерно в таком духе я уговорил Кэтрин поужинать со мной. Вымытое личико стало милее и моложе, она улыбнулась, и больше восемнадцати ей никто бы не дал. После оживленной болтовни и смеха мы замолчали, уминая каждый свою порцию. Она была голодна, но держалась стойко, не спеша и не суетясь, нажимала на мой обширный заказ, неожиданно удивив меня знанием всех ресторанных и аристократических правил. Время от времени я подливал ей в тарелку соуса и в бокал - апельсинового сока, от шампанского она отказалась. И слава богу, я так и не привык к этому обязательному пойлу.
   Наступила ночь, как всегда тихо и незаметно. Плотные красные шторы налились уличным светом, как детский рождественский фонарь, превращая все в театральный реквизит, а нас - в желанных и умных зрителей. Мы молча смотрели друг на друга: в полумраке пропадало выражение глаз, только вырисовывались, помогая памяти, общие черты лица. Она заговорила. Голос ее в табачном дыму звучал мягко и приглушенно.
   - Когда мне исполнилось шесть лет, умерла моя мать. Отец погиб еще раньше, его я почти не помню, только короткие эпизоды, семейные фотографии и письма. Меня воспитывала бабушка - мамина мама. Детство прошло в загородном доме, откуда мы почти никуда не выезжали. Бабушка была известным художником-портретистом и обычно целые дни напролет работала в своей мастерской. В редкие часы отдыха я забиралась ей на колени, задаривала конфетами - мы обе были сладкоежками, и, раскрыв рот, слушала обещанные сказки. Только спустя много лет я поняла, что сюжетом большинства бабушкиных сказок служила ее собственная, полная приключений жизнь. В молодости она объездила весь свет, встречалась с великими и просто умными людьми, влюблялась, выходила замуж, разводилась, либо просто удирала, и при таком характере, разумеется, чаще необходимого подвергала свою жизнь опасности. Но однажды всерьез потеряла голову и родила мою мать. После этого она бросила бродяжничать, кончила колледж, и на приличную ренту купила мастерскую. Во время войны бабушка поступила на дипломатическую службу и вновь, теперь уже официально, посетила многих старых знакомых. В том числе своего последнего мужа, у которого я жила почти два года до окончания войны. В тринадцать лет я влюбилась в нарисованный бабушкой портрет, висевший в ее спальне. В пятнадцать отдалась известному футболисту. Внешне он чем-то напоминал мне моего кумира.
   Кэтрин замолчала, потушив сигарету, и закурила новую.
   - Много раз я пыталась хоть что-то изменить в своей жизни. Однажды я написала письмо Гудвину, моему опекуну, с просьбой оформить выездную визу куда угодно, где быстрее примут.
   - Это не с твоим ли родственником я беседовал здесь? - перебил я Кэтрин.
   - Да, Гудвин - бабушкин муж. Они жили каждый по-своему, и не мешали друг другу. Может быть, поэтому и не разошлись. Гудвин любил мою бабушку, хоть это было и нелегко. Несколько лет они просто переписывались друг с другом. У каждого были свои заботы, к тому же она работал по договору в Восточных республиках, и все эти годы оттуда не выезжал. Отношение бабушки к мужчинам в какой-то мере передалось и мне. Может показаться, что она легко и безболезненно меняла их, и не очень-то горевала о потерях. Это не так. Иначе она не выходила бы так часто замуж. Бабушка была впечатлительным и влюбчивым человеком, прошлые ошибки учили ее только одному: как можно больше наделать их в этой быстропроходящей жизни. И не ее вина, что многие захлебывались в этом стремительном потоке.
   Так вот, я ждала своего принца и пыталась найти его среди мужчин хоть чем-то похожих на мой идеал. Разумеется, я вышла замуж, и спустя восемь месяцев сбежала от него. Наверно, я слишком много требовала от мужа, совсем мальчика, моего ровесника. Он был красив и до идиотизма наивен. Меня саму нужно было в то время держать в узде, учить и воспитывать, а матерью мужу-ребенку я еще не могла быть. Впрочем, матерью я все же стала с его помощью. У меня родился мальчик. И с первой его болезнью я сразу же повзрослела, утратив бабушкины иллюзии и взгляды на жизнь.
   Единственный человек, которым я жила, был мой сын - Рыжик, Рыжик-крокодил. Из-за него я бросила курить, приучила себя к сдержанности и порядку. Рыжик часто болел. Когда он родился, в то, что он выживет, верила только я. Эта вера спасла его и меня от смерти. Без него - я твердо знала - мне не жить. Он стал единственным звеном, соединяющим меня с жизнью, с людьми и с моими собственными чувствами. От бабушки я как-то незаметно для себя отошла. Разговаривая с ней, ощущала безразличие и пустоту. Попытки бабушки развеселить меня только раздражали и выводили из себя. Тогда я уходила прочь. Закрывалась в комнате своего ребенка и от души ревела наедине, в спасительном одиночестве, прижимая к груди свое сокровище.
   Как-то раз, утром, я нашла в гостиной записку от бабушки - она уехала вместе с Гудвином на север снимать фильм по его сценарию. Я облегченно вздохнула, мне никого не хотелось видеть. Одиночество и любовь к сыну - это все, к чему я стремилась и посвятила себя. Первые шаги, первое слово - "мама". Он всегда держал меня за палец, засыпая в своей кроватке, и однажды - ему было три года - проснувшись, я увидела, что Рыжик спит на коврике, возле моей кровати, укрывшись старым бабушкиным пледом. Я перетащили его кроватку к себе в спальню и с тех пор даже ночью, мы с ним не разлучались. Рыжик боялся темноты, но когда я выключала в спальне свет, пел для меня песни и рассказывал сказки. "Мама, не бойся, я здесь", - говорил он мне, и долго держался за палец, чтобы я никуда не ушла. Я растеряла всех знакомых, а друзей у меня не было. Да это и к лучшему. Бабушка с Гудвином, конечно, не в счет. Я успокоилась и поняла, как мне их не хватает. На рождество я отправила им телеграмму с поздравлением и отпечатком Рыжиковой ладошки. Через несколько дней бабушка и Гудвин прилетели к нам с кучей новогодних подарков. Вместе с Рыжиком мы целый день разбирали их, наряжали елку, и я, наконец, почувствовала себя живой и настоящей, будто с меня сняли непроницаемый стеклянный колпак и разморозили сердце.
   В то время я раз в неделю посещала психоаналитика, бабушкиного знакомого. Просторный, белый кабинет со звуконепроницаемыми стенами, внимательный, мудрый собеседник, с которым делишься всеми мыслями и заботами. Он всегда скармливал мне кучу шоколадных конфет: "У тебя плохие вены, - говорил он. Что ж, будем иначе вводить глюкозу". После разговора с ним мне всегда становилось легче и свободнее, ведь всем хочется, чтобы нас хоть кто-нибудь понимал. Иногда, когда становилось совсем невмоготу, я приходила к нему не по расписанию. Он тотчас откладывал все свои дела и занимался только мной, не обращая внимания на телефонные звонки и внутрибольничные вызовы. Я его боготворила: известный врач, гораздо старше и умнее меня, он разговаривал со мной, как с равной, никогда не навязывал своего мнения, внимательно выслушивал и был по-старомодному галантен. Как-то раз в один из обязательных дней, перед уходом, я с его разрешения звонила бабушке. Мы болтали о Рыжике, о домашних делах, как вдруг я почувствовала, как с меня снимают юбку: я похолодела и не могла ничего сообразить, бабушка что-то мне советовала, а я уже стояла со спущенными до колен трусиками. В ужасе я бросилась к дверям, но он поймал меня и изнасиловал, ни слова не говоря, в белой тишине солидного кабинета. Домой я вернулась поздно, вдрызг пьяная, и тотчас в гостиной завалилась спать, даже не зайдя к Рыжику. На следующий день по ходатайству моего бывшего мужа полиция нравов отняла у меня сына. Частные агенты, нанятые им, сфотографировали меня в кабинете бабушкиного знакомого. Потом в привокзальном сортире меня вынул из петли Дональд со своей шайкой новых. И я приткнулась к ним, пока Дональд не сошел с ума от наркотиков, и банда не развалилась. Вот, пожалуй, и все.