Та же участь постигла и Отдел по делам музеев и охране памятников искусства и старины. НЭП стал для него катастрофой – ведь теперь за все приходилось платить: за воду, свет, отопление, охрану, ремонт крыш, остекление окон, за реставрацию, самим – своим сотрудникам. А деньги не поступали – их просто не было.
Сначала пошли на сокращение штатов.
Если к началу 1921 года в московском и петроградском отделах, в 65 местных органах работало свыше 500 человек, то к маю 1923 года осталось чуть больше 60: самых незаменимых, обладавших блестящей профессиональной подготовкой, огромным опытом. Заодно ликвидировали и почти всю сеть местных органов, сохранив лишь в 30 губернских центрах по одному сотруднику.
Но и такой меры оказалось недостаточно. Повседневная деятельность требовала расходов, а ассигнований не было. И тогда в июле 1922 года коллегия отдела задумала страшный, как показало будущее, самоубийственный шаг: спасать доверенное в сложившихся условиях можно, лишь совершая коммерческие операции – сдавая землю и здания в аренду, продавая ненужное имущество.
Неожиданно возникшее предложение обсуждали, обдумывали целых девять месяцев и, убедившись, что помощи ждать неоткуда, подготовили текст законопроекта. 19 апреля 1923 года Совнарком утвердил его как совместное с ВЦИК постановление «О спецсредствах для обеспечения государственной охраны культурных ценностей». Этим актом музеям предоставлялось право сдавать в аренду для извлечения доходов находящиеся в их владении землю и постройки.
Так появились политические изоляторы в Соловецком, суздальских монастырях; казармы и арсеналы в московских Крутицком подворье, Провиантских складах; на территории Херсонесского городища санатории, дома отдыха; детские дома, школы и техникумы в старинных усадьбах.
Затем пришла очередь самих музеев.
12 сентября 1923 года приступила к работе Комиссия ВЦИК по концентрации музейного имущества под председательством члена Президиума ВЦИК П. И. Кутузова, а проще говоря – по переводу большей части музеев с республиканского бюджета на местный. Сначала оставили в подчинении отдела 200 музеев, потом довели их число до полутора десятков самых крупных, таких как Эрмитаж, Русский, Третьяковская галерея, Музей новой западной живописи, Ясная Поляна, дом в Хамовниках. Остальные оказались обреченными на закрытие – денег на культуру местные бюджеты просто не предусматривали.
Однако и теперь финансовое положение памятников и музеев не улучшилось, и пришлось пойти на последнюю, самую крайнюю меру. Опять же по инициативе отдела Совнарком РСФСР б марта 1924 года принял новое постановление – о выделении и реализации госфондового имущества. Отныне музеи могли через антикварные магазины и аукционные залы Главнауки Наркомпроса в Москве и Ленинграде продавать имущество, находящееся во дворцах-музеях, усадьбах, церквах, монастырях и других памятниках, не имеющих исторического значения, не входящее в состав коллекций данного учреждения и не относящееся к музейному оборудованию. При этом устанавливалось, что сами музеи получают всего 60 процентов выручки, остальное будет составлять доход государства.
Печальнее всего было то, что данный нормативный акт отнюдь не создавал прецедент, а лишь юридически закреплял уже наметившуюся практику, порожденную нищетой.
Еще летом 1922 года заведующий Севастопольским окружным комитетом охраны памятников археолог-античник Л. А. Моисеев продал как металлолом русские, французские и английские пушки времен Крымской войны, чтобы заплатить рабочим, трудившимся под раскаленным солнцем на раскопках Херсонеса. В своем поступке Моисеев не видел ничего предосудительного: действительно, что такое орудия фабричного производства середины XIX века, когда речь идет о городе V века до нашей эры!
Теми же мотивами, но уже два года спустя, после принятия постановления Совнаркома, руководствовался и виднейший специалист по древнерусскому зодчеству К. К. Романов, его помощник, получивший известность в наши дни П. Д. Бараневский. Чтобы получить возможность продолжить в Юрьеве-Польском реставрацию Георгиевской церкви, возведенной в XII веке, они без тени сомнения продали колокола и кирпич от разобранных пристроек XVIII-XIX веков.
Собственно, с этого момента и началась распродажа музеев. На прилавках вдруг появилась подержанная, не очень старая мебель, картины, фарфор и хрусталь, бронза и гравюры, одежда и обувь вышедших из моды фасонов, но все же привлекательные. Другими словами, все то, что до февраля 1917 года являлось предметами повседневного обихода… в императорских дворцах, где служило семьям Николая II, великих князей и многочисленному штату их слуг, лакеев.
Продажа предметов из фондов императорских дворцов столь поразила современников, что послужила сюжетами для двух и поныне популярных, постоянно читаемых и потому переиздающихся художественных произведений.
«В этом году в Зимнем дворце разное царское барахлишко продавалось. Музейный фонд, что ли, этим торговал…»
Так начинал Михаил Зощенко рассказ «Царские сапоги», написанный и опубликованный в 1927 году.
О том же идет речь и в романе Ильи Ильфа и Евгения Петрова «Двенадцать стульев», увидевшем свет в 1927 году.
Сначала пошли на сокращение штатов.
Если к началу 1921 года в московском и петроградском отделах, в 65 местных органах работало свыше 500 человек, то к маю 1923 года осталось чуть больше 60: самых незаменимых, обладавших блестящей профессиональной подготовкой, огромным опытом. Заодно ликвидировали и почти всю сеть местных органов, сохранив лишь в 30 губернских центрах по одному сотруднику.
Но и такой меры оказалось недостаточно. Повседневная деятельность требовала расходов, а ассигнований не было. И тогда в июле 1922 года коллегия отдела задумала страшный, как показало будущее, самоубийственный шаг: спасать доверенное в сложившихся условиях можно, лишь совершая коммерческие операции – сдавая землю и здания в аренду, продавая ненужное имущество.
Неожиданно возникшее предложение обсуждали, обдумывали целых девять месяцев и, убедившись, что помощи ждать неоткуда, подготовили текст законопроекта. 19 апреля 1923 года Совнарком утвердил его как совместное с ВЦИК постановление «О спецсредствах для обеспечения государственной охраны культурных ценностей». Этим актом музеям предоставлялось право сдавать в аренду для извлечения доходов находящиеся в их владении землю и постройки.
Так появились политические изоляторы в Соловецком, суздальских монастырях; казармы и арсеналы в московских Крутицком подворье, Провиантских складах; на территории Херсонесского городища санатории, дома отдыха; детские дома, школы и техникумы в старинных усадьбах.
Затем пришла очередь самих музеев.
12 сентября 1923 года приступила к работе Комиссия ВЦИК по концентрации музейного имущества под председательством члена Президиума ВЦИК П. И. Кутузова, а проще говоря – по переводу большей части музеев с республиканского бюджета на местный. Сначала оставили в подчинении отдела 200 музеев, потом довели их число до полутора десятков самых крупных, таких как Эрмитаж, Русский, Третьяковская галерея, Музей новой западной живописи, Ясная Поляна, дом в Хамовниках. Остальные оказались обреченными на закрытие – денег на культуру местные бюджеты просто не предусматривали.
Однако и теперь финансовое положение памятников и музеев не улучшилось, и пришлось пойти на последнюю, самую крайнюю меру. Опять же по инициативе отдела Совнарком РСФСР б марта 1924 года принял новое постановление – о выделении и реализации госфондового имущества. Отныне музеи могли через антикварные магазины и аукционные залы Главнауки Наркомпроса в Москве и Ленинграде продавать имущество, находящееся во дворцах-музеях, усадьбах, церквах, монастырях и других памятниках, не имеющих исторического значения, не входящее в состав коллекций данного учреждения и не относящееся к музейному оборудованию. При этом устанавливалось, что сами музеи получают всего 60 процентов выручки, остальное будет составлять доход государства.
Печальнее всего было то, что данный нормативный акт отнюдь не создавал прецедент, а лишь юридически закреплял уже наметившуюся практику, порожденную нищетой.
Еще летом 1922 года заведующий Севастопольским окружным комитетом охраны памятников археолог-античник Л. А. Моисеев продал как металлолом русские, французские и английские пушки времен Крымской войны, чтобы заплатить рабочим, трудившимся под раскаленным солнцем на раскопках Херсонеса. В своем поступке Моисеев не видел ничего предосудительного: действительно, что такое орудия фабричного производства середины XIX века, когда речь идет о городе V века до нашей эры!
Теми же мотивами, но уже два года спустя, после принятия постановления Совнаркома, руководствовался и виднейший специалист по древнерусскому зодчеству К. К. Романов, его помощник, получивший известность в наши дни П. Д. Бараневский. Чтобы получить возможность продолжить в Юрьеве-Польском реставрацию Георгиевской церкви, возведенной в XII веке, они без тени сомнения продали колокола и кирпич от разобранных пристроек XVIII-XIX веков.
Собственно, с этого момента и началась распродажа музеев. На прилавках вдруг появилась подержанная, не очень старая мебель, картины, фарфор и хрусталь, бронза и гравюры, одежда и обувь вышедших из моды фасонов, но все же привлекательные. Другими словами, все то, что до февраля 1917 года являлось предметами повседневного обихода… в императорских дворцах, где служило семьям Николая II, великих князей и многочисленному штату их слуг, лакеев.
Продажа предметов из фондов императорских дворцов столь поразила современников, что послужила сюжетами для двух и поныне популярных, постоянно читаемых и потому переиздающихся художественных произведений.
«В этом году в Зимнем дворце разное царское барахлишко продавалось. Музейный фонд, что ли, этим торговал…»
Так начинал Михаил Зощенко рассказ «Царские сапоги», написанный и опубликованный в 1927 году.
О том же идет речь и в романе Ильи Ильфа и Евгения Петрова «Двенадцать стульев», увидевшем свет в 1927 году.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента