Страница:
Старик направился к самому высокому месту, где был заготовлен большой костер, прикрытый заснеженными ветками. Быстрым движением сорвал этот покров, поправил посохом подложенную снизу щепу. Вскоре костер заполыхал, и над ним взвился столб дыма.
Тем временем черные точки приблизились. Теперь было хорошо видно, что это буера, несущиеся по льду под развернутыми парусами. Крохабенна, стоя рядом с костром, принялся считать их. На лоб ему пала тень, губы тревожно зашевелились.
Кружной тропинкой он спустился с пригорка на берег, где море врезалось в сушу, образуя мелкую бухточку.
Не иначе как с буеров заметили огонь и догадались, что означает этот костер в раннюю пору, потому что вскоре они замедлили ход и, описав широкую дугу, направились в закрытую от ветра бухту. У берега быстро убрали паруса и начали тормозить, бросая под полозья цепи.
Из-под кожаного фартука с первого подошедшего буера на лед спрыгнул Анна. Крохабенна быстро подошел к нему:
— А где Победоносец?
— С нами. Вон на том буере.
— А остальные? Те, кто вперед там были, и Ерет?
— Остались.
— Живы?
— Само собой, хотя побитых тоже хватает. Ерет гарнизоны ставит там, на равнине. Она теперь наша. Я туда тоже вскорости собираюсь.
В эту минуту осадил на месте и буер Марка, проложив носами кованых полозьев широкие борозды в прибрежном снегу. Из-под кожаного фартука с радостными возгласами на снег попрыгали солдаты. Наконец появился и Марк. Увидел Крохабенну, бросился навстречу:
— Старче, а я тебя разыскать приказывал…
Былой первосвященник жестом прервал его:
— Вот теперь поговорим. Раньше нельзя было. Прикажи, пускай твои люди прямиком в город едут, пока лед держит. А тебя я потом на лодке отправлю.
Марк отдал Анне нужный приказ и, стоя рядом с Крохабенной, полюбовался, как буера снова подняли паруса и рассыпались полукругом, ложась на курс. В какой-то миг подумалось, что эти люди раньше, чем он, увидят золотоволосую Ихазель, которая наверняка выйдет на паперть и светлым взором будет искать среди прибывших его высокую фигуру.
Но буера уже обогнули полуостров, замыкающий бухту.
— Холодно, — сказал Крохабенна. — Идем отсюда.
И, не дожидаясь ответа, зашагал вперед с неотлучными собаками. Марк направился следом. Так они шли молча довольно долго, вкруговую по долинке между горушками, пока не оказались у подножия возвышенности, где был вход в пещеру.
Марк изумился, увидев более чем первобытное логово первосвященника, некогда правившего всем народом лунным и наверняка привыкшего к излишествам и всякой роскоши, но даже словом не обмолвился, пробираясь узкой норой в глубину пещеры.
Крохабенна взял его за руку, давая знак сесть.
— Хочу поговорить с тобой, сынок, — сказал он. — В ту пору, когда ты сюда явился, некстати было, а нынче — время. Может, кое-что тебе теперь понятней будет. И не сердись, что сынком тебя зову, хоть ты вон какой вымахал и все тебя Победоносцем кличут. Я старик, и я тебе добра хочу.
Марк кивнул:
— Старче, а я ведь с той самой минуты, как твои речи услышал, только того и добивался, чтобы ты рядом был и говорил, что на уме.
— Прежде времени то было, прежде времени. Ино дело сейчас. Но вперед ты мне расскажи, где побывал и что сделано, чтобы я об этом знал не понаслышке.
И Марк начал долгий рассказ. Сидя на камне, покрытом шкурой, в глубине пещеры, где язычок пламени нефтяного каганца становился все более желт на синеватом свечении, пробивающемся сквозь расщелины в своде, он подробно поведал о походе, о битвах, стычках, победах и неудачах. Не утаил ничего, даже того, что неполный разгром шернов добра не сулит и прочного мира не обеспечит. Не скрыл, что по его убеждению дальнейшая война с первожителями в их горном краю попросту невозможна. Признался, с каким тяжелым сердцем оставил гарнизоны в завоеванной стране, не будучи уверен в их судьбе, если не на ближайшее время, то на будущее, когда соседство шернов нависнет над новыми поселениями, как градовая туча, в любую минуту готовая покончить со всем и вся.
Крохабенна выслушал рассказ в глубокой задумчивости. Несколько раз потирал высокий морщинистый лоб, но Марка не перебивал. Когда тот закончил, пала тишина и теперь уже Марк бездумным усталым взглядом окинул тени, стелящиеся по изломам глыб, старик встал и сказал:
— Сынок, ты сделал все, что можно было. А теперь я тебе кое-что объясню, чтобы ты меня лучше понял. — Вдруг примолк, словно переменил решение, и коротко произнес: — Впрочем, что за смысл? Один тебе совет: как можно быстрей возвращайся на Землю, если только в силах. Марк удивленно посмотрел на него:
— Хочу вернуться и вернусь, но все же я не понял…
Старик еле заметно усмехнулся:
— Видно, придется все сказать, а то ты мне еще и не поверишь. Так слушай. Я был первосвященником и вместе со всем народом и отцами моими верил в пришествие обещанного Победоносца. А в тот день, когда ты явился на Луну, я перестал верить. Уж так случилось. И сам справиться с этим не мог, потому что вся жизнь на эту веру ушла, а ведь я старик, глубокий старик. Но я знал, что ежели ты захочешь, то многое сможешь, больше, чем мы, и поэтому открыл тебе все дороги. А сам ушел сюда, чтобы не на людях, в сторонке, обдумывать, что происходит. — Старик примолк, глубоко вздохнул и продолжал: — А потерявши веру, что сверхъестественный Победоносец, о котором в наших книгах говорится как о воплощении Старого Человека, может быть нам ниспослан, я тут присматривался, станешь ли ты, пришелец с Земли случайный, тем самым Победоносцем, каким тебя народ тоскующий назначил. И готов был проклясть тебя, если бы ты не исполнил наших ожиданий, не по твоей воле на тебя взваленных. Хотя бы за то, что ты проломил межпланетное пространство, которое изначально поставлено стеной между мирами. Твои предшественники, их могилы тут поблизости, тоже нарушили этот закон и навлекли горе на себя и на все свое потомство по сей день. Так что уходи, пока есть возможность.
— Странно ты говоришь, старче.
— Да-да. Но я не о том хотел. Мысли путаются, все сбиваюсь на то, что болит. Сидя один, я научился смотреть на вещи поспокойней и не требовать от людей того, что непосильно человеку, даже если он с Земли. Ведь ты мог ни за что не браться, а все ж взялся, пошел в бой вместе с нами и за нас. Хотя тебя никаким боком не касалось, что тут у нас творится. В один прекрасный день тебя здесь не станет, останется одна легенда, дай Бог, чтобы светлая и святая! Не полна твоя победа, сынок, и ты прав, когда волнуешься за судьбу тех, кто там осел в гарнизонах и кто пойдет жить на тамошние плодородные земли. Но иначе не вышло. Ты свое дело сделал, и я тебя благословляю.
— Дело-то не кончено, — сказал Марк. — Очень хочется мне на Землю, но я еще тут у вас побуду. Хочу законы исправить. Худо тут у вас.
— Худо есть, и худо будет, этого не переменишь. С этим ничего поделать нельзя, — угрюмо сказал старик.
— А я попробую.
Крохабенна отрицательно покачал головой:
— Лучше не пробуй. Ничего не добьешься, а себя погубишь. Я костерком ваши буера остановил, потому что предупредить тебя хочу. Возвращайся на Землю. Там на Теплых Прудах и по всему лунному краю люди не те, что были, когда ты появился или когда на войну с шернами выступал. Они о власти думают. Им чудится, что все тобой сделанное они и без тебя могли бы сделать. Они упрекать тебя станут в том, что ты невозможных вещей не сделал. Вот увидишь! А если тронешь что-нибудь, может и худое, но вековой давностью освященное, на тебя поднимутся самые сильные и тебе с ними будет не сладить, хоть ты и с Земли и хоть за тебя будут все слабые. Говорю тебе: уходи.
— Нет. Я по доброй воле за это взялся, так что теперь это мой долг. Тем более долг, что душа просит послушаться тебя, старче. Уеду тогда, когда исполню то, что обещал.
Некоторое время Крохабенна молчал. А потом вскинул голову и сказал:
— Смотри, чтобы поздно не было. Но если уж так хочешь, дам тебе совет. Я первосвященником был дольше, чем ты живешь на свете. Как ступишь на Теплые Пруды, так сразу же стань всему господином. Прежде чем делом заняться, научи людей тебя уважать и бояться. Уничтожь врагов своих, и явных, и тайных, и даже не теперешних, а вероятных на годы вперед. Даже тех уничтожь, кто, может, и за тебя, но способен народную любовь завоевать. Меня здесь засади, запрети остров покидать, вели Элему голову отрубить или живьем в песок зарой, не откладывая, и предлогов не ищи, убей всех, кто при власти. Поставь себя так, чтобы без смертного страха на тебя никто глянуть не смел. Стражу себе набери и правь, ни с кем не считаясь. Только в этом случае сумеешь людям добро сделать.
— Нет, я в такие штучки не верю, — ответил Марк, помолчав. — Такое уже бывало, на Земле не раз пробовали. И оставили, потому что не срабатывает. Ничего не выходит. Да, хочу, чтобы мою волю исполняли, но не за страх. Должны же люди понять, что я для них стараюсь.
— А если не поймут?
Марк пожал плечами:
— Не поймут — вернусь на Землю.
— Как бы тебе не вернуться быстрей, чем думаешь.
Беседа прервалась, тем более что Победоносец, утомленный долгим ночным странствием, начал клевать носом, приваливаясь к каменной стене пещеры. Крохабенна толкнул его на груду мягких шкур в углу, поставил возле постели миску с холодным мясом и жбан с водой, а сам тихо вышел из пещеры.
Как раз восходило неторопливое солнце. Розовел снег, быстро обмякающий на щедром свету. На вершинах «Мартиной могилы» и «могилы Педро» горели первые отсветы дня, искрясь радужными зайчиками на обломках льда. Прямо перед глазами старика на горизонте за морем высился огромный конус Отеймора, лениво пробуждающийся после сна, укрытый сверху облаком, как занавеской, которая защищает заспанные глаза от солнечных лучей. Вдоль восточного склона до самого скованного льдом моря тянулась светло-золотая полоса, словно поток лавы, но западная сторона тонула в густой, синей тени. Эта тень позади горы простиралась на огромное пространство побережья. И там, прямо к западу, сверкал накаленными от солнца стеклами город, местами повитый клубами пара, постоянно поднимающимися над Теплыми Прудами.
«Вот и новый денек у нас, — думал Крохабенна. — Что-то он нам принесет? Но что бы ни случилось, ни в одной мелочи не переменится ни восход, ни закат, и бег волн морских не переменится, когда лед, сойдет. Ветру под силу скатить камень с вершины Отеймора в долину, но ни величайшее счастье человеческое, ни такое же горе песчинки не сдвинут на морском берегу».
Дня прибывало, и далеко-далеко на востоке начали трещать льды. Глухой, негромкий гул заполнил мир, отражаясь неясным эхом от склонов дальней горы. А со стороны залитого солнцем города слышались удары тяжких молотов в подвешенные огромные бронзовые щиты. Крохабенне показалось, что доносятся дальние звуки труб. Не иначе как прибытие победителей празднуют…
День разгулялся вовсю и лед давно сошел, когда старик, снова выйдя из пещеры на вершину холма, увидел флотилию лодок, направляющуюся из города к острову. Догадался, что это депутация для встречи Победоносца, и пошел сказать ему об этом.
Отоспавшийся и отдохнувший Марк сидел у входа в пещеру и с интересом следил, как растения на глазах поднимаются навстречу солнцу. Крохабенна предупредил, что пора в путь.
— Ты выйди к ним на бережок, — сказал он, — а то неохота, чтобы они тут мне возле дома всю зелень потоптали. Они же за тобой едут. А мне до них дела нет. Слишком долго я тут просидел один как перст.
Распростился он с Марком ласково и трогательно:
— Десятка полтора часов мы вместе пробыли, а полюбился ты мне. Не раз мне думалось и сейчас думается, что маху я дал, отрекшись, когда ты пришел, но тогда иначе я не мог. Теперь благословляю тебя. Дай Бог, чтобы тебе во всем повезло! Хотел бы тебе помочь, а не могу. А ты не смейся, не перечь. Тебе кажется, что ты силен. Сказал бы я тебе на прощанье: «Возвращайся сюда, когда там не справишься», да у тебя иной путь есть, на звезду, стоящую над пустынями, с которой сошли когда-то люди на Луну. Ты стараешься искупить вину наших праотцов, ты несешь нам силу и свет. Дай тебе Бог быть счастливее, чем они, и не найти здесь могилу, как им довелось.
С этими словами Крохабенна указал на курганы, одетые весенней зеленью.
Марк хотел ответить, но старик махнул рукой и скрылся в своем убежище. И побрел Марк на берег, раздумывая над странными речами старика.
А лодки были уже рядом. Можно было во всех подробностях разглядеть черные корпуса под ослепительно белыми парусами и стоящих на палубах людей. И тут Марку пришло в голову, что среди этих людей может оказаться Ихазель! Упоительная волна поднялась в груди. Да! Она наверняка там, совсем скоро спрыгнет на зеленую траву взморья и, улыбаясь, словно цветок, бросится навстречу! Он уже наперед почувствовал благодарность к ней за то, что плывет со словом привета, и бегом спустился с холма к пристани.
Но по сброшенным на берег сходням спустился один Севин, клеврет первосвященника Элема, а следом несколько городских старшин. Марк тревожным взглядом окинул другие суда: там было множество чужих и незначительных людей, а также женщины из простонародья, они размахивали зелеными ветками и в склад пронзительно выкрикивали приветствия.
— Победоносец… — начал Севин, согнувшись в поклоне чуть ли не к лодыжкам Марка.
— Где Элем? — резко прервал Марк.
— Его Высочество правительствующий первосвященник не смогли прибыть…
— Почему? Должен был явиться. Он мой слуга.
— У Его Высочества срочные дела, и…
Марк быстрым движением руки оттолкнул монаха и, не дослушав, прыгнул в лодку.
— Поднять парус! Полный вперед! — повелительно крикнул кормчему.
Кормчий оглянулся на Севина, оставшегося на берегу.
— Полный вперед, говорю! — повторил Марк.
Заскрежетали, натягиваясь, шкоты, лязгнула рулевая цепь.
Севин проводил Побендоносца взглядом, вместе со своими спутниками поднялся на другую лодку, и вся флотилия под развернутыми парусами потянулась следом к городу…
Прямо из бухты, врезавшейся в берег неподалеку от былой крепости шернов, Марк направился в собор, даже не ответив на приветствия толпы, собравшейся на берегу. Оказавшись в соборе, сразу же послал людей за Элемом. Первосвященник явился нескоро, лицо у него было ничуть не похоже на прежнее заискивающее и покорное. Правда, он и сейчас рассыпался в поклонах перед Победоносцем, называл владыкой и господином, но глаза, в отличие от слов, были полны высокомерия.
Вспомнился Марку совет старика Крохабенны. Поглядел он на бывшего монаха и подумал, что и впрямь добрым делом было бы окоротить эту малявку, причем на голову, иначе он наверняка начнет мешать любым планам. Но отверг эту невольную мысль, понимая, что после такого начала с кровавой дороги уже не сойти.
Ограничился тем, что не ответил на приветствие и строго спросил, почему такая задержка.
— Победоносец, я правлю народом, и время у меня все занято, — ответил Элем. — Я считал, что тебе самому будет угодно явиться ко мне во дворец и доложить, как обстоят дела с походом.
У Марка в глазах потемнело от ярости. Однако он сдержался, всего-навсего схватил карлика за шиворот, как щенка, и поднял к своему лицу.
— Эй, ты! Поберегись! Может быть, это ты мне доложишь, что поделывал, пока меня не было? — сдавленным голосом сказал он. — Слух идет, ты тут с шерном договариваться вздумал?
Элем побелел от страха и бешенства в этом неудобном и жалком положении, но едва Марк, встряхнув слегка, поставил его на пол, спесиво ответил:
— Просто я догадался, Победоносец, что и ты не сдюжил против шернов, уж теперь-то я об этом все в точности знаю. Вот и хотел выиграть время.
Марк закусил губу.
— Ступай к себе, — сказал он. — И жди моих приказаний. Вскоре я тебя вызову. А сейчас я занят.
С этими словами он огляделся по сторонам, но только после ухода первосвященника спросил, где Ихазель, почему до сих пор не пришла поздороваться. Никто не смог ответить. Вместо этого доложили о побеге Авия. Марк встрево-женно напрягся:
— То есть как это?
Вызвал людей, учинил допрос, но и тут не получил ясного ответа. От холопов стало известно, что внучка Крохабенны пытала шерна, но что произошло после ее ухода из подвала? Когда через несколько часов туда спустились люди с едой для шерна, они увидели пустые скобы на стене и перерезанные веревки. На полу рядом с догоревшим факелом валялся кинжал, который раньше видели в руках у Ихазели. Видимо, после ухода девушки, обронившей оружие, чудище как-то сумело дотянуться до него и перерезало веревки. Дверь была незаперта, так что теперь его ищи-свищи.
Мало было надежды на поимку беглеца, но Марк велел устроить облаву. Послал людей с собаками и приказал обшарить все скалистое побережье и заросли на склонах Отеймора. К облаве присоединился и Нузар.
Тем временем Победоносец сам пошел искать золотоволосую. Горничные сказали, что она у себя в комнатах, больна и не может никого видеть. Но Марк не обратил внимания на их слова. Оттолкнул служанок с дороги и распахнул двери.
Прошел по длинному ряду пустых и холодных комнат и наконец в последней, махонькой, нашел Ихазель. Она лежала на тахте, обнаженная, с распущенными волосами, только шаль вокруг бедер как-то странно узлом завязана. Увидев вошедшего Марка, даже не шевельнулась, только уставилась на него широко открытыми глазами в каком-то бессмысленном остолбенении.
— Ихазель! Птичка моя золотая! — весело воскликнул Победоносец, протянув к ней руки.
Она беззвучно зашевелила бледными губами, еще шире глаза открыла, а они сухие какие-то, невидящие.
— Что с тобой? Что с тобой, девочка?
Он опустился на колени возле тахты и невольно спрятал лицо на ее почти детской, крохотной, лилейной груди. Она слегка оттолкнула его рукой:
— Почему только нынче? Почему?..
Медленно встала, вышла в другую комнату и дверь за собой захлопнула на замок.
Изумленный Марк встал с колен. Горло сжалось, кровь ударила в виски. Миг стоял без движения, вдруг бросился к двери, за которой исчезла Ихазель, и замолотил могучим кулаком в филенку:
— Ихазель! Ихазель! Открой!
Никто не ответил. Он схватился за кованую дверную ручку и дернул. Дверь не поддалась. Он обернулся в поисках чего-нибудь увесистого, чтобы высадить дверь, — и попятился в изумлении.
На пороге другой двери, у него за спиной, стояла Ихазель, спокойная, бледная, в платье до пят.
— Что прикажешь, владыка? — спросила странным голосом, срывающимся то ли от скорби, то ли от насмешки.
Марк ответил не сразу. Настолько чужой, настолько изменившейся показалась эта девушка, что он с трудом сумел связать нить своих воспоминаний с нынешним впечатлением.
— Что с тобой? — с трудом выговорил он.
— Что прикажешь, владыка? — повторила она, на этот раз с манящей улыбкой, только уголки губ как-то странно вздрогнули.
Марк шагнул к ней и сел на пол:
— Я велел тебе сторожить шерна. Где он?
— Не знаю.
Она стояла вплотную к нему, почти касаясь бедром под легким платьем его колен. Медленным движением распустила ленту под шеей и распахнула цветную душистую ткань. Под верхней одеждой на ней ничего не было, как четверть часа назад, только бедра все так же стянуты широкой шалью.
И вдруг Марк почувствовал, что она берет его голову ладошками и прижимает к груди. Одуряющий аромат ударил в ноздри, он закрыл глаза и голодными губами прижался к ее телу, одновременно чувствуя, как ее острые ноготки вонзаются ему в кожу за ушами. Хотел обнять ее — и пошатнулся от толчка. Ихазель выскользнула из его рук. Он услышал переливчатый издевательский смешок и звук запираемой двери. В комнате опять, кроме него, никого не было.
Глава V
Тем временем черные точки приблизились. Теперь было хорошо видно, что это буера, несущиеся по льду под развернутыми парусами. Крохабенна, стоя рядом с костром, принялся считать их. На лоб ему пала тень, губы тревожно зашевелились.
Кружной тропинкой он спустился с пригорка на берег, где море врезалось в сушу, образуя мелкую бухточку.
Не иначе как с буеров заметили огонь и догадались, что означает этот костер в раннюю пору, потому что вскоре они замедлили ход и, описав широкую дугу, направились в закрытую от ветра бухту. У берега быстро убрали паруса и начали тормозить, бросая под полозья цепи.
Из-под кожаного фартука с первого подошедшего буера на лед спрыгнул Анна. Крохабенна быстро подошел к нему:
— А где Победоносец?
— С нами. Вон на том буере.
— А остальные? Те, кто вперед там были, и Ерет?
— Остались.
— Живы?
— Само собой, хотя побитых тоже хватает. Ерет гарнизоны ставит там, на равнине. Она теперь наша. Я туда тоже вскорости собираюсь.
В эту минуту осадил на месте и буер Марка, проложив носами кованых полозьев широкие борозды в прибрежном снегу. Из-под кожаного фартука с радостными возгласами на снег попрыгали солдаты. Наконец появился и Марк. Увидел Крохабенну, бросился навстречу:
— Старче, а я тебя разыскать приказывал…
Былой первосвященник жестом прервал его:
— Вот теперь поговорим. Раньше нельзя было. Прикажи, пускай твои люди прямиком в город едут, пока лед держит. А тебя я потом на лодке отправлю.
Марк отдал Анне нужный приказ и, стоя рядом с Крохабенной, полюбовался, как буера снова подняли паруса и рассыпались полукругом, ложась на курс. В какой-то миг подумалось, что эти люди раньше, чем он, увидят золотоволосую Ихазель, которая наверняка выйдет на паперть и светлым взором будет искать среди прибывших его высокую фигуру.
Но буера уже обогнули полуостров, замыкающий бухту.
— Холодно, — сказал Крохабенна. — Идем отсюда.
И, не дожидаясь ответа, зашагал вперед с неотлучными собаками. Марк направился следом. Так они шли молча довольно долго, вкруговую по долинке между горушками, пока не оказались у подножия возвышенности, где был вход в пещеру.
Марк изумился, увидев более чем первобытное логово первосвященника, некогда правившего всем народом лунным и наверняка привыкшего к излишествам и всякой роскоши, но даже словом не обмолвился, пробираясь узкой норой в глубину пещеры.
Крохабенна взял его за руку, давая знак сесть.
— Хочу поговорить с тобой, сынок, — сказал он. — В ту пору, когда ты сюда явился, некстати было, а нынче — время. Может, кое-что тебе теперь понятней будет. И не сердись, что сынком тебя зову, хоть ты вон какой вымахал и все тебя Победоносцем кличут. Я старик, и я тебе добра хочу.
Марк кивнул:
— Старче, а я ведь с той самой минуты, как твои речи услышал, только того и добивался, чтобы ты рядом был и говорил, что на уме.
— Прежде времени то было, прежде времени. Ино дело сейчас. Но вперед ты мне расскажи, где побывал и что сделано, чтобы я об этом знал не понаслышке.
И Марк начал долгий рассказ. Сидя на камне, покрытом шкурой, в глубине пещеры, где язычок пламени нефтяного каганца становился все более желт на синеватом свечении, пробивающемся сквозь расщелины в своде, он подробно поведал о походе, о битвах, стычках, победах и неудачах. Не утаил ничего, даже того, что неполный разгром шернов добра не сулит и прочного мира не обеспечит. Не скрыл, что по его убеждению дальнейшая война с первожителями в их горном краю попросту невозможна. Признался, с каким тяжелым сердцем оставил гарнизоны в завоеванной стране, не будучи уверен в их судьбе, если не на ближайшее время, то на будущее, когда соседство шернов нависнет над новыми поселениями, как градовая туча, в любую минуту готовая покончить со всем и вся.
Крохабенна выслушал рассказ в глубокой задумчивости. Несколько раз потирал высокий морщинистый лоб, но Марка не перебивал. Когда тот закончил, пала тишина и теперь уже Марк бездумным усталым взглядом окинул тени, стелящиеся по изломам глыб, старик встал и сказал:
— Сынок, ты сделал все, что можно было. А теперь я тебе кое-что объясню, чтобы ты меня лучше понял. — Вдруг примолк, словно переменил решение, и коротко произнес: — Впрочем, что за смысл? Один тебе совет: как можно быстрей возвращайся на Землю, если только в силах. Марк удивленно посмотрел на него:
— Хочу вернуться и вернусь, но все же я не понял…
Старик еле заметно усмехнулся:
— Видно, придется все сказать, а то ты мне еще и не поверишь. Так слушай. Я был первосвященником и вместе со всем народом и отцами моими верил в пришествие обещанного Победоносца. А в тот день, когда ты явился на Луну, я перестал верить. Уж так случилось. И сам справиться с этим не мог, потому что вся жизнь на эту веру ушла, а ведь я старик, глубокий старик. Но я знал, что ежели ты захочешь, то многое сможешь, больше, чем мы, и поэтому открыл тебе все дороги. А сам ушел сюда, чтобы не на людях, в сторонке, обдумывать, что происходит. — Старик примолк, глубоко вздохнул и продолжал: — А потерявши веру, что сверхъестественный Победоносец, о котором в наших книгах говорится как о воплощении Старого Человека, может быть нам ниспослан, я тут присматривался, станешь ли ты, пришелец с Земли случайный, тем самым Победоносцем, каким тебя народ тоскующий назначил. И готов был проклясть тебя, если бы ты не исполнил наших ожиданий, не по твоей воле на тебя взваленных. Хотя бы за то, что ты проломил межпланетное пространство, которое изначально поставлено стеной между мирами. Твои предшественники, их могилы тут поблизости, тоже нарушили этот закон и навлекли горе на себя и на все свое потомство по сей день. Так что уходи, пока есть возможность.
— Странно ты говоришь, старче.
— Да-да. Но я не о том хотел. Мысли путаются, все сбиваюсь на то, что болит. Сидя один, я научился смотреть на вещи поспокойней и не требовать от людей того, что непосильно человеку, даже если он с Земли. Ведь ты мог ни за что не браться, а все ж взялся, пошел в бой вместе с нами и за нас. Хотя тебя никаким боком не касалось, что тут у нас творится. В один прекрасный день тебя здесь не станет, останется одна легенда, дай Бог, чтобы светлая и святая! Не полна твоя победа, сынок, и ты прав, когда волнуешься за судьбу тех, кто там осел в гарнизонах и кто пойдет жить на тамошние плодородные земли. Но иначе не вышло. Ты свое дело сделал, и я тебя благословляю.
— Дело-то не кончено, — сказал Марк. — Очень хочется мне на Землю, но я еще тут у вас побуду. Хочу законы исправить. Худо тут у вас.
— Худо есть, и худо будет, этого не переменишь. С этим ничего поделать нельзя, — угрюмо сказал старик.
— А я попробую.
Крохабенна отрицательно покачал головой:
— Лучше не пробуй. Ничего не добьешься, а себя погубишь. Я костерком ваши буера остановил, потому что предупредить тебя хочу. Возвращайся на Землю. Там на Теплых Прудах и по всему лунному краю люди не те, что были, когда ты появился или когда на войну с шернами выступал. Они о власти думают. Им чудится, что все тобой сделанное они и без тебя могли бы сделать. Они упрекать тебя станут в том, что ты невозможных вещей не сделал. Вот увидишь! А если тронешь что-нибудь, может и худое, но вековой давностью освященное, на тебя поднимутся самые сильные и тебе с ними будет не сладить, хоть ты и с Земли и хоть за тебя будут все слабые. Говорю тебе: уходи.
— Нет. Я по доброй воле за это взялся, так что теперь это мой долг. Тем более долг, что душа просит послушаться тебя, старче. Уеду тогда, когда исполню то, что обещал.
Некоторое время Крохабенна молчал. А потом вскинул голову и сказал:
— Смотри, чтобы поздно не было. Но если уж так хочешь, дам тебе совет. Я первосвященником был дольше, чем ты живешь на свете. Как ступишь на Теплые Пруды, так сразу же стань всему господином. Прежде чем делом заняться, научи людей тебя уважать и бояться. Уничтожь врагов своих, и явных, и тайных, и даже не теперешних, а вероятных на годы вперед. Даже тех уничтожь, кто, может, и за тебя, но способен народную любовь завоевать. Меня здесь засади, запрети остров покидать, вели Элему голову отрубить или живьем в песок зарой, не откладывая, и предлогов не ищи, убей всех, кто при власти. Поставь себя так, чтобы без смертного страха на тебя никто глянуть не смел. Стражу себе набери и правь, ни с кем не считаясь. Только в этом случае сумеешь людям добро сделать.
— Нет, я в такие штучки не верю, — ответил Марк, помолчав. — Такое уже бывало, на Земле не раз пробовали. И оставили, потому что не срабатывает. Ничего не выходит. Да, хочу, чтобы мою волю исполняли, но не за страх. Должны же люди понять, что я для них стараюсь.
— А если не поймут?
Марк пожал плечами:
— Не поймут — вернусь на Землю.
— Как бы тебе не вернуться быстрей, чем думаешь.
Беседа прервалась, тем более что Победоносец, утомленный долгим ночным странствием, начал клевать носом, приваливаясь к каменной стене пещеры. Крохабенна толкнул его на груду мягких шкур в углу, поставил возле постели миску с холодным мясом и жбан с водой, а сам тихо вышел из пещеры.
Как раз восходило неторопливое солнце. Розовел снег, быстро обмякающий на щедром свету. На вершинах «Мартиной могилы» и «могилы Педро» горели первые отсветы дня, искрясь радужными зайчиками на обломках льда. Прямо перед глазами старика на горизонте за морем высился огромный конус Отеймора, лениво пробуждающийся после сна, укрытый сверху облаком, как занавеской, которая защищает заспанные глаза от солнечных лучей. Вдоль восточного склона до самого скованного льдом моря тянулась светло-золотая полоса, словно поток лавы, но западная сторона тонула в густой, синей тени. Эта тень позади горы простиралась на огромное пространство побережья. И там, прямо к западу, сверкал накаленными от солнца стеклами город, местами повитый клубами пара, постоянно поднимающимися над Теплыми Прудами.
«Вот и новый денек у нас, — думал Крохабенна. — Что-то он нам принесет? Но что бы ни случилось, ни в одной мелочи не переменится ни восход, ни закат, и бег волн морских не переменится, когда лед, сойдет. Ветру под силу скатить камень с вершины Отеймора в долину, но ни величайшее счастье человеческое, ни такое же горе песчинки не сдвинут на морском берегу».
Дня прибывало, и далеко-далеко на востоке начали трещать льды. Глухой, негромкий гул заполнил мир, отражаясь неясным эхом от склонов дальней горы. А со стороны залитого солнцем города слышались удары тяжких молотов в подвешенные огромные бронзовые щиты. Крохабенне показалось, что доносятся дальние звуки труб. Не иначе как прибытие победителей празднуют…
День разгулялся вовсю и лед давно сошел, когда старик, снова выйдя из пещеры на вершину холма, увидел флотилию лодок, направляющуюся из города к острову. Догадался, что это депутация для встречи Победоносца, и пошел сказать ему об этом.
Отоспавшийся и отдохнувший Марк сидел у входа в пещеру и с интересом следил, как растения на глазах поднимаются навстречу солнцу. Крохабенна предупредил, что пора в путь.
— Ты выйди к ним на бережок, — сказал он, — а то неохота, чтобы они тут мне возле дома всю зелень потоптали. Они же за тобой едут. А мне до них дела нет. Слишком долго я тут просидел один как перст.
Распростился он с Марком ласково и трогательно:
— Десятка полтора часов мы вместе пробыли, а полюбился ты мне. Не раз мне думалось и сейчас думается, что маху я дал, отрекшись, когда ты пришел, но тогда иначе я не мог. Теперь благословляю тебя. Дай Бог, чтобы тебе во всем повезло! Хотел бы тебе помочь, а не могу. А ты не смейся, не перечь. Тебе кажется, что ты силен. Сказал бы я тебе на прощанье: «Возвращайся сюда, когда там не справишься», да у тебя иной путь есть, на звезду, стоящую над пустынями, с которой сошли когда-то люди на Луну. Ты стараешься искупить вину наших праотцов, ты несешь нам силу и свет. Дай тебе Бог быть счастливее, чем они, и не найти здесь могилу, как им довелось.
С этими словами Крохабенна указал на курганы, одетые весенней зеленью.
Марк хотел ответить, но старик махнул рукой и скрылся в своем убежище. И побрел Марк на берег, раздумывая над странными речами старика.
А лодки были уже рядом. Можно было во всех подробностях разглядеть черные корпуса под ослепительно белыми парусами и стоящих на палубах людей. И тут Марку пришло в голову, что среди этих людей может оказаться Ихазель! Упоительная волна поднялась в груди. Да! Она наверняка там, совсем скоро спрыгнет на зеленую траву взморья и, улыбаясь, словно цветок, бросится навстречу! Он уже наперед почувствовал благодарность к ней за то, что плывет со словом привета, и бегом спустился с холма к пристани.
Но по сброшенным на берег сходням спустился один Севин, клеврет первосвященника Элема, а следом несколько городских старшин. Марк тревожным взглядом окинул другие суда: там было множество чужих и незначительных людей, а также женщины из простонародья, они размахивали зелеными ветками и в склад пронзительно выкрикивали приветствия.
— Победоносец… — начал Севин, согнувшись в поклоне чуть ли не к лодыжкам Марка.
— Где Элем? — резко прервал Марк.
— Его Высочество правительствующий первосвященник не смогли прибыть…
— Почему? Должен был явиться. Он мой слуга.
— У Его Высочества срочные дела, и…
Марк быстрым движением руки оттолкнул монаха и, не дослушав, прыгнул в лодку.
— Поднять парус! Полный вперед! — повелительно крикнул кормчему.
Кормчий оглянулся на Севина, оставшегося на берегу.
— Полный вперед, говорю! — повторил Марк.
Заскрежетали, натягиваясь, шкоты, лязгнула рулевая цепь.
Севин проводил Побендоносца взглядом, вместе со своими спутниками поднялся на другую лодку, и вся флотилия под развернутыми парусами потянулась следом к городу…
Прямо из бухты, врезавшейся в берег неподалеку от былой крепости шернов, Марк направился в собор, даже не ответив на приветствия толпы, собравшейся на берегу. Оказавшись в соборе, сразу же послал людей за Элемом. Первосвященник явился нескоро, лицо у него было ничуть не похоже на прежнее заискивающее и покорное. Правда, он и сейчас рассыпался в поклонах перед Победоносцем, называл владыкой и господином, но глаза, в отличие от слов, были полны высокомерия.
Вспомнился Марку совет старика Крохабенны. Поглядел он на бывшего монаха и подумал, что и впрямь добрым делом было бы окоротить эту малявку, причем на голову, иначе он наверняка начнет мешать любым планам. Но отверг эту невольную мысль, понимая, что после такого начала с кровавой дороги уже не сойти.
Ограничился тем, что не ответил на приветствие и строго спросил, почему такая задержка.
— Победоносец, я правлю народом, и время у меня все занято, — ответил Элем. — Я считал, что тебе самому будет угодно явиться ко мне во дворец и доложить, как обстоят дела с походом.
У Марка в глазах потемнело от ярости. Однако он сдержался, всего-навсего схватил карлика за шиворот, как щенка, и поднял к своему лицу.
— Эй, ты! Поберегись! Может быть, это ты мне доложишь, что поделывал, пока меня не было? — сдавленным голосом сказал он. — Слух идет, ты тут с шерном договариваться вздумал?
Элем побелел от страха и бешенства в этом неудобном и жалком положении, но едва Марк, встряхнув слегка, поставил его на пол, спесиво ответил:
— Просто я догадался, Победоносец, что и ты не сдюжил против шернов, уж теперь-то я об этом все в точности знаю. Вот и хотел выиграть время.
Марк закусил губу.
— Ступай к себе, — сказал он. — И жди моих приказаний. Вскоре я тебя вызову. А сейчас я занят.
С этими словами он огляделся по сторонам, но только после ухода первосвященника спросил, где Ихазель, почему до сих пор не пришла поздороваться. Никто не смог ответить. Вместо этого доложили о побеге Авия. Марк встрево-женно напрягся:
— То есть как это?
Вызвал людей, учинил допрос, но и тут не получил ясного ответа. От холопов стало известно, что внучка Крохабенны пытала шерна, но что произошло после ее ухода из подвала? Когда через несколько часов туда спустились люди с едой для шерна, они увидели пустые скобы на стене и перерезанные веревки. На полу рядом с догоревшим факелом валялся кинжал, который раньше видели в руках у Ихазели. Видимо, после ухода девушки, обронившей оружие, чудище как-то сумело дотянуться до него и перерезало веревки. Дверь была незаперта, так что теперь его ищи-свищи.
Мало было надежды на поимку беглеца, но Марк велел устроить облаву. Послал людей с собаками и приказал обшарить все скалистое побережье и заросли на склонах Отеймора. К облаве присоединился и Нузар.
Тем временем Победоносец сам пошел искать золотоволосую. Горничные сказали, что она у себя в комнатах, больна и не может никого видеть. Но Марк не обратил внимания на их слова. Оттолкнул служанок с дороги и распахнул двери.
Прошел по длинному ряду пустых и холодных комнат и наконец в последней, махонькой, нашел Ихазель. Она лежала на тахте, обнаженная, с распущенными волосами, только шаль вокруг бедер как-то странно узлом завязана. Увидев вошедшего Марка, даже не шевельнулась, только уставилась на него широко открытыми глазами в каком-то бессмысленном остолбенении.
— Ихазель! Птичка моя золотая! — весело воскликнул Победоносец, протянув к ней руки.
Она беззвучно зашевелила бледными губами, еще шире глаза открыла, а они сухие какие-то, невидящие.
— Что с тобой? Что с тобой, девочка?
Он опустился на колени возле тахты и невольно спрятал лицо на ее почти детской, крохотной, лилейной груди. Она слегка оттолкнула его рукой:
— Почему только нынче? Почему?..
Медленно встала, вышла в другую комнату и дверь за собой захлопнула на замок.
Изумленный Марк встал с колен. Горло сжалось, кровь ударила в виски. Миг стоял без движения, вдруг бросился к двери, за которой исчезла Ихазель, и замолотил могучим кулаком в филенку:
— Ихазель! Ихазель! Открой!
Никто не ответил. Он схватился за кованую дверную ручку и дернул. Дверь не поддалась. Он обернулся в поисках чего-нибудь увесистого, чтобы высадить дверь, — и попятился в изумлении.
На пороге другой двери, у него за спиной, стояла Ихазель, спокойная, бледная, в платье до пят.
— Что прикажешь, владыка? — спросила странным голосом, срывающимся то ли от скорби, то ли от насмешки.
Марк ответил не сразу. Настолько чужой, настолько изменившейся показалась эта девушка, что он с трудом сумел связать нить своих воспоминаний с нынешним впечатлением.
— Что с тобой? — с трудом выговорил он.
— Что прикажешь, владыка? — повторила она, на этот раз с манящей улыбкой, только уголки губ как-то странно вздрогнули.
Марк шагнул к ней и сел на пол:
— Я велел тебе сторожить шерна. Где он?
— Не знаю.
Она стояла вплотную к нему, почти касаясь бедром под легким платьем его колен. Медленным движением распустила ленту под шеей и распахнула цветную душистую ткань. Под верхней одеждой на ней ничего не было, как четверть часа назад, только бедра все так же стянуты широкой шалью.
И вдруг Марк почувствовал, что она берет его голову ладошками и прижимает к груди. Одуряющий аромат ударил в ноздри, он закрыл глаза и голодными губами прижался к ее телу, одновременно чувствуя, как ее острые ноготки вонзаются ему в кожу за ушами. Хотел обнять ее — и пошатнулся от толчка. Ихазель выскользнула из его рук. Он услышал переливчатый издевательский смешок и звук запираемой двери. В комнате опять, кроме него, никого не было.
Глава V
Как и предвидел старый первосвященник, установление новых законов давалось Марку туго. В единый миг все от него отшатнулись. Он с изумлением наблюдал, как отовсюду являются противники, даже из самых неожиданных мест.
Началось в тот же день, как он вернулся из заморского похода. Вскоре после полудня он созвал в соборе большое собрание, на котором хотел обрисовать и обнародовать план задуманных реформ. Толпа собралась немалая, однако с самого начала ее волнение отличалось от того набожного ожидания, которым прежде сопровождалось каждое выступление Победоносца. Раздавались голоса, что его следует призвать и потребовать от него отчета. Когда он поднялся на былой амвон первосвященников, его встретили возгласами, но восхваляли его только немногочисленные голоса.
Марк не посчитался с этим. Уж очень хотелось рассказать, как он собирается устроить жизнь на Луне перед возвращением на Землю. Движения руки не достало, тишины пришлось потребовать голосом. Начал он с перечисления зол, с которыми следует покончить. Говорил о несправедливом неравенстве перед законами, которые одним позволяют слишком много, а других стреножат на каждом шагу, говорил о рабстве, неприкрытом и куда более худшем, скрытом, из-за которого большинство тяжко трудится в нищете, увеличивая богатство сытых, говорил о притеснении женщин, об отсутствии просвещения, о власти, систему которой необходимо изменить, на будущее отобрать власть у самоуправствующих церковников и передать народу, чтобы тот сам по справедливости решал собственную судьбу.
Народ слушал довольно мирно, лишь изредка прерывал неясным гулом, но только Марк собрался перейти к созидательной части выступления и развернуть план исправления существующих порядков, как кто-то неожиданно громко спросил, что дальше будет с заморским походом. И словно это было заранее договорено, по этому сигналу поднялся страшный шум. Крик не прекращался, и Марку не давали говорить, несмотря на все его попытки. Но еще удивительнее оказалась внезапная тишина, воцарившаяся, как только поднялся Элем, до той поры молча сидевший на высоком троне под колоннами.
Элем выступил как бы в защиту Марка. Вначале он обратился к народу с просьбой уважительно выслушать слова Победоносца, потому что среди них, без сомнения, много спасительных и полезных. Он сам, Элем, хоть и поставлен от народа (именно так он выразился) в правительствующие первосвященники, не осмелился бы нынче говорить, если бы не был убежден, что его слова продолжают мысль Победоносца, который его поставление с самого начала признал и освятил.
У Победоносца, продолжал он, множество заслуг, достойных живейшей благодарности. Хотя военный поход на юг, несмотря на великую отвагу преданного войска и беззаветную жертвенность народа, не щадившего живота и имения своего, не удался так, как этого следовало ожидать, однако отвоеван порядочный кусок земли, и если шерны в будущем соизволят держаться мирно, там можно будет основать новые поселения.
Вот и нынче Победоносец выступает с кое-какими проектами, уж выслушать которые в любом случае следует. Правда, тем, кто хорошо знаком с условиями на Луне, все это представляется чересчур смелым и излишним, но ведь, с другой-то стороны, Победоносец — он властелин, которому дозволено подвергать испытаниям благо и счастье народа, даже самым опасным испытаниям, когда и как это ему будет угодно.
А закончил он так:
— Однако вижу, что нынче вы не расположены слушать советы и рекомендации благословенного Победоносца, и поэтому я приказываю вам разойтись по домам, а мы потом назначим вам срок для повторного собрания.
Народ с криком и шумом повалил из собора.
Марк был настолько изумлен содержанием речи и ораторскими уловками Элема, что даже не прерывал его. Сидел на амвоне и с интересом смотрел на первосвященника, как тот, разглагольствуя, то и дело на лету поглядывает на Севина, который стоит поблизости в смиренной позе и изредка поддакивает малозаметными кивками. Но после того, как раздались восхваления в адрес первосвященника и народ быстро оставил собор, не проявив никакого желания слушать поучения Марка, Победоносец быстро подошел к Элему и, протянув руку, остановил его, совсем уже собравшегося уходить.
— Как прикажешь понимать? — грозно спросил Марк.
— Разошлись, — просто ответил Элем, как будто он здесь ни при чем.
— Это твои штучки, твои происки! Я прикажу прилюдно отхлестать тебя кнутом, чтобы все знали, за кого я тебя держу, пес!
Первосвященник побледнел.
— Вели, Победоносец, — сказал он. — Но только потом не жди от народа послушания.
Видя, что в соборе почти никого не осталось, Элем ударился Марку в ноги:
— Владыка! Ты неправо упрекаешь и судишь нижайшего слугу твоего и пса, который тебе по-прежнему верен. Ты же сам видел, что нынче народ неспокоен и рассеян, я не хотел, чтобы твои слова пали на неподготовленную почву. Я боялся, что, если тебя хоть раз хоть в чем-то не послушаются, святое вселунное уважение к тебе потерпит ущерб, тем более недопустимый, что это всему народу был бы грех. Я правильно поступил, когда позволил черни разойтись. Когда ты решишь, что пора, ты сам ее созовешь.
Ни на секунду не заблуждался Марк насчет подлинных намерений Элема, но не мог отказать ему в правоте относительно того, что это первое собрание не было настроено дружественно выслушать его планы. Но, будучи глубоко и сердечно заинтересован в проведении реформ во что бы то ни стало, он выбрал иной путь, который в тот момент показался наиболее верным. А именно: он созвал своего рода комитет, состоящий из самых разных представителей местной знати, который должен был под его началом и без лишнего шума выявить все недочеты и наметить новые установления. Таким образом они выглядели бы принятыми по воле самого народа, а не навязанными извне, пусть бы и пришельцем с Земли.
Началось в тот же день, как он вернулся из заморского похода. Вскоре после полудня он созвал в соборе большое собрание, на котором хотел обрисовать и обнародовать план задуманных реформ. Толпа собралась немалая, однако с самого начала ее волнение отличалось от того набожного ожидания, которым прежде сопровождалось каждое выступление Победоносца. Раздавались голоса, что его следует призвать и потребовать от него отчета. Когда он поднялся на былой амвон первосвященников, его встретили возгласами, но восхваляли его только немногочисленные голоса.
Марк не посчитался с этим. Уж очень хотелось рассказать, как он собирается устроить жизнь на Луне перед возвращением на Землю. Движения руки не достало, тишины пришлось потребовать голосом. Начал он с перечисления зол, с которыми следует покончить. Говорил о несправедливом неравенстве перед законами, которые одним позволяют слишком много, а других стреножат на каждом шагу, говорил о рабстве, неприкрытом и куда более худшем, скрытом, из-за которого большинство тяжко трудится в нищете, увеличивая богатство сытых, говорил о притеснении женщин, об отсутствии просвещения, о власти, систему которой необходимо изменить, на будущее отобрать власть у самоуправствующих церковников и передать народу, чтобы тот сам по справедливости решал собственную судьбу.
Народ слушал довольно мирно, лишь изредка прерывал неясным гулом, но только Марк собрался перейти к созидательной части выступления и развернуть план исправления существующих порядков, как кто-то неожиданно громко спросил, что дальше будет с заморским походом. И словно это было заранее договорено, по этому сигналу поднялся страшный шум. Крик не прекращался, и Марку не давали говорить, несмотря на все его попытки. Но еще удивительнее оказалась внезапная тишина, воцарившаяся, как только поднялся Элем, до той поры молча сидевший на высоком троне под колоннами.
Элем выступил как бы в защиту Марка. Вначале он обратился к народу с просьбой уважительно выслушать слова Победоносца, потому что среди них, без сомнения, много спасительных и полезных. Он сам, Элем, хоть и поставлен от народа (именно так он выразился) в правительствующие первосвященники, не осмелился бы нынче говорить, если бы не был убежден, что его слова продолжают мысль Победоносца, который его поставление с самого начала признал и освятил.
У Победоносца, продолжал он, множество заслуг, достойных живейшей благодарности. Хотя военный поход на юг, несмотря на великую отвагу преданного войска и беззаветную жертвенность народа, не щадившего живота и имения своего, не удался так, как этого следовало ожидать, однако отвоеван порядочный кусок земли, и если шерны в будущем соизволят держаться мирно, там можно будет основать новые поселения.
Вот и нынче Победоносец выступает с кое-какими проектами, уж выслушать которые в любом случае следует. Правда, тем, кто хорошо знаком с условиями на Луне, все это представляется чересчур смелым и излишним, но ведь, с другой-то стороны, Победоносец — он властелин, которому дозволено подвергать испытаниям благо и счастье народа, даже самым опасным испытаниям, когда и как это ему будет угодно.
А закончил он так:
— Однако вижу, что нынче вы не расположены слушать советы и рекомендации благословенного Победоносца, и поэтому я приказываю вам разойтись по домам, а мы потом назначим вам срок для повторного собрания.
Народ с криком и шумом повалил из собора.
Марк был настолько изумлен содержанием речи и ораторскими уловками Элема, что даже не прерывал его. Сидел на амвоне и с интересом смотрел на первосвященника, как тот, разглагольствуя, то и дело на лету поглядывает на Севина, который стоит поблизости в смиренной позе и изредка поддакивает малозаметными кивками. Но после того, как раздались восхваления в адрес первосвященника и народ быстро оставил собор, не проявив никакого желания слушать поучения Марка, Победоносец быстро подошел к Элему и, протянув руку, остановил его, совсем уже собравшегося уходить.
— Как прикажешь понимать? — грозно спросил Марк.
— Разошлись, — просто ответил Элем, как будто он здесь ни при чем.
— Это твои штучки, твои происки! Я прикажу прилюдно отхлестать тебя кнутом, чтобы все знали, за кого я тебя держу, пес!
Первосвященник побледнел.
— Вели, Победоносец, — сказал он. — Но только потом не жди от народа послушания.
Видя, что в соборе почти никого не осталось, Элем ударился Марку в ноги:
— Владыка! Ты неправо упрекаешь и судишь нижайшего слугу твоего и пса, который тебе по-прежнему верен. Ты же сам видел, что нынче народ неспокоен и рассеян, я не хотел, чтобы твои слова пали на неподготовленную почву. Я боялся, что, если тебя хоть раз хоть в чем-то не послушаются, святое вселунное уважение к тебе потерпит ущерб, тем более недопустимый, что это всему народу был бы грех. Я правильно поступил, когда позволил черни разойтись. Когда ты решишь, что пора, ты сам ее созовешь.
Ни на секунду не заблуждался Марк насчет подлинных намерений Элема, но не мог отказать ему в правоте относительно того, что это первое собрание не было настроено дружественно выслушать его планы. Но, будучи глубоко и сердечно заинтересован в проведении реформ во что бы то ни стало, он выбрал иной путь, который в тот момент показался наиболее верным. А именно: он созвал своего рода комитет, состоящий из самых разных представителей местной знати, который должен был под его началом и без лишнего шума выявить все недочеты и наметить новые установления. Таким образом они выглядели бы принятыми по воле самого народа, а не навязанными извне, пусть бы и пришельцем с Земли.