Страница:
Вилку впрок.
Ну конечно, повязали,
В Старой Хате прописали;
И теперь он ждет в централе
Новый срок.
Мать-старушка на свиданье,
С многолетним опозданьем,
Признается под рыданье
Двух сердец
В том, что прокурор покойный
Был супруг ее законный,
А перчиле хоть какой, но
Был отец!
В стольном граде Клязьмограде
Круто перченные дяди —
Ран зализыванья ради —
Прут сюда,
Чтобы в думках зря не греться,
Чтобы здесь отмякнуть сердцем…
Пусть нас жизнь осудит, перцы, —
Без суда!.. Да?
Завершив музицировать, певцы, трогательно поддерживая друг друга за плечи, начали исполнять поклон. Это было зрелище! По сравнению с их движениями корабли, которые лавировали-лавировали да не вылавировали, могли бы считаться эталоном маневренности.
Илья оторвался от тушеных овощей и с сожалением изрек:
– Вот же блудливому оралу никто в рыло не дал!
– Не стреляй в караокиста, он базлает как умеет! – отмахнулся Алексей. – Эх, ребята, с кем только не приходится контактировать… Придется и с этими.
– Будем раскручивать новых звезд шансона? – Муромский сделал вид, что закатывает рукава. – Постановка голоса методом тыка? Хореография в стиле Броуна? Погодите, что-то я не догоняю… Если глумление над музыкой мы им простили, то за что калечить-то? Разве эти типусы кто-то из наших фигурантов?
– Верная догадка. Опять звери ловцов нашли, – резюмировал Попов.
– Вот-вот, – устало поддержал Никита. – Ловцам уж давно конгруэнтно, а звери бегут и бегут. Илья, у тебя есть желание познакомиться с менеджерами новой формации Эдипянцем и Пубертаткиным? С наследниками негоцианта Гендерного Эф Эм.
– С кем, с кем?.. Ах, с этими! С «Луча»? Да ну… И вообще, мужики, бросайте это грязное дело. Ночь в разгаре, а мы ни разу не отдохнули. История нам этого не простит. Слышь сюда, разговорился я с Пафнутием – мировой парняга, между прочим, – так он мне растолковал тутошний принцип подбора исполнителей. Петь может кто угодно, что угодно и сколько заблагорассудится. Даром что у лабухов репертуар покруче любого караоке. Вот я и подумал, а что, если и мне… на халяву-то? – Он просительно посмотрел на друзей. – Попа, прости подлеца, ну пробило меня нынче на лирику.
Никита с Алексеем понимающе перемигнулись. Алексей поднял стопку:
– Ну и вперед! За тебя, золотое хайло Руссии. Не подведешь?
– Да чтоб я сдох! – Илья бухнул себя кулаком в грудь. – Пафнутий сейчас гитару принесет. Ему, кстати, тоже Жеглов по кайфу. Он мне даже напомнил одну песенку… про меня.
Сервисмен словно подслушивал – вмиг нарисовался.
Почти одновременно с Пафнутием возле их столика возникла давешняя барменша со своим транспортным средством. И если Добрынин и Попов, героически стиснув зубы, умудрились проявить сверхчеловеческую усидчивость, то неподготовленный Муромский судорожно привстал и заслонил рукой глаза как от яркого света. Другая рука вслепую набрела на штоф и напрямую потащила его к «золотому хайлу». Содержимое ухнуло в молодецкую глотку, да так, что кадык и не дернулся.
Илья осанисто крякнул, тряхнул башкой и обратился к чаровнице:
– Мадемуазель, будь у меня такие ноги…
– …Я ходил бы на руках, – хором подхватили присутствующие.
– Да вы, да мне, да я… Ну щас точно спою!
Он эротично обнял гитару и с высоко поднятой головой зашагал к лабухам. После недолгого совещания подступил к микрофону; взяв пристрелочный аккорд, объявил:
– Песня Глеба Жеглова из сказочного цикла!
И запел, состроив зверское лицо: «В заповедных и дремучих страшных Муромских лесах всяка нечисть ходит тучей и в проезжих сеет страх…»
На рефрене «Страшно, аж жуть!» в аккомпанемент включилась пронзительно запищавшая флейта. За нею подтянулись и остальные инструменты.
После третьего или четвертого куплета рефрен подхватили благодарные слушатели. А когда наконец песня окончилась, все натурально «взревели как ведмеди», требуя выступления на бис. Исполнитель без жеманства прохрипел следующую жегловскую вещь. Затем, призывно помахав сидящим друзьям, объявил публике:
– Позвольте продолжить, так сказать, with a little help from my friends! [5]
Друзья в маленькой помощи не отказали. Совместными усилиями трио окончательно завело зал. Колыхая административным бюстом, на шум выскочила дама из приемной и заняла место в первом ряду.
Напоследок расшалившийся певческий коллектив выдал «Бандьеру россу». С поднятыми кулаками они промаршировали до своего столика, энергично скандируя:
– Но пасаран! Пасаран – но!
Едва приятели успели промочить глотки, как к ним прибежали истосковавшиеся по ловцам звери. Эдипянц во главе с Пубертаткиным. Или наоборот, Пубертаткин с головой в Эдипянце. Оба-два были в том состоянии, когда любые усилия по отчленению одного от другого совершенно напрасны, а членораздельность речи каждого стремится к нулю. Правильнее говоря, к хаосу.
Однако певцы-молодцы, напрягая интуицию и дедукцию, кое-как смогли разобрать суть выступления менеджеров. Суть сводилась к любви. Любви огромной, как слон. Как Эйфелева башня. Любви к живому пению. И, короче, типа это… не собва… собгаво… со-бля-го-ва-лят, во! Не собляговалят ли пацаны посидеть вместе завтра вечером, тля? Попеть, ик!
«Пацаны», освобожденные этим предложением от необходимости пыхтеть с «забиванием стрелы», поползновения менеджеров приняли благосклонно. Завтра так завтра. Главное, чтобы не прямо сейчас. Потому что сейчас пора на боковую.
А завтра что ж… Настанет день после трудной ночи. Будет ли он легким, бог весть.
Сейчас же трудная ночь близилась к логическому завершению. Обычные люди не выдержали бы ее дикого темпа: свалились бы лицом в салат или заснули б на ходу, разомлев от свежего воздуха. Но не обычные герои. Обычные герои доходят домой спать собственными ногами.
На то и герои, что доходяги.
Глава 9
Ну конечно, повязали,
В Старой Хате прописали;
И теперь он ждет в централе
Новый срок.
Мать-старушка на свиданье,
С многолетним опозданьем,
Признается под рыданье
Двух сердец
В том, что прокурор покойный
Был супруг ее законный,
А перчиле хоть какой, но
Был отец!
В стольном граде Клязьмограде
Круто перченные дяди —
Ран зализыванья ради —
Прут сюда,
Чтобы в думках зря не греться,
Чтобы здесь отмякнуть сердцем…
Пусть нас жизнь осудит, перцы, —
Без суда!.. Да?
Завершив музицировать, певцы, трогательно поддерживая друг друга за плечи, начали исполнять поклон. Это было зрелище! По сравнению с их движениями корабли, которые лавировали-лавировали да не вылавировали, могли бы считаться эталоном маневренности.
Илья оторвался от тушеных овощей и с сожалением изрек:
– Вот же блудливому оралу никто в рыло не дал!
– Не стреляй в караокиста, он базлает как умеет! – отмахнулся Алексей. – Эх, ребята, с кем только не приходится контактировать… Придется и с этими.
– Будем раскручивать новых звезд шансона? – Муромский сделал вид, что закатывает рукава. – Постановка голоса методом тыка? Хореография в стиле Броуна? Погодите, что-то я не догоняю… Если глумление над музыкой мы им простили, то за что калечить-то? Разве эти типусы кто-то из наших фигурантов?
– Верная догадка. Опять звери ловцов нашли, – резюмировал Попов.
– Вот-вот, – устало поддержал Никита. – Ловцам уж давно конгруэнтно, а звери бегут и бегут. Илья, у тебя есть желание познакомиться с менеджерами новой формации Эдипянцем и Пубертаткиным? С наследниками негоцианта Гендерного Эф Эм.
– С кем, с кем?.. Ах, с этими! С «Луча»? Да ну… И вообще, мужики, бросайте это грязное дело. Ночь в разгаре, а мы ни разу не отдохнули. История нам этого не простит. Слышь сюда, разговорился я с Пафнутием – мировой парняга, между прочим, – так он мне растолковал тутошний принцип подбора исполнителей. Петь может кто угодно, что угодно и сколько заблагорассудится. Даром что у лабухов репертуар покруче любого караоке. Вот я и подумал, а что, если и мне… на халяву-то? – Он просительно посмотрел на друзей. – Попа, прости подлеца, ну пробило меня нынче на лирику.
Никита с Алексеем понимающе перемигнулись. Алексей поднял стопку:
– Ну и вперед! За тебя, золотое хайло Руссии. Не подведешь?
– Да чтоб я сдох! – Илья бухнул себя кулаком в грудь. – Пафнутий сейчас гитару принесет. Ему, кстати, тоже Жеглов по кайфу. Он мне даже напомнил одну песенку… про меня.
Сервисмен словно подслушивал – вмиг нарисовался.
Почти одновременно с Пафнутием возле их столика возникла давешняя барменша со своим транспортным средством. И если Добрынин и Попов, героически стиснув зубы, умудрились проявить сверхчеловеческую усидчивость, то неподготовленный Муромский судорожно привстал и заслонил рукой глаза как от яркого света. Другая рука вслепую набрела на штоф и напрямую потащила его к «золотому хайлу». Содержимое ухнуло в молодецкую глотку, да так, что кадык и не дернулся.
Илья осанисто крякнул, тряхнул башкой и обратился к чаровнице:
– Мадемуазель, будь у меня такие ноги…
– …Я ходил бы на руках, – хором подхватили присутствующие.
– Да вы, да мне, да я… Ну щас точно спою!
Он эротично обнял гитару и с высоко поднятой головой зашагал к лабухам. После недолгого совещания подступил к микрофону; взяв пристрелочный аккорд, объявил:
– Песня Глеба Жеглова из сказочного цикла!
И запел, состроив зверское лицо: «В заповедных и дремучих страшных Муромских лесах всяка нечисть ходит тучей и в проезжих сеет страх…»
На рефрене «Страшно, аж жуть!» в аккомпанемент включилась пронзительно запищавшая флейта. За нею подтянулись и остальные инструменты.
После третьего или четвертого куплета рефрен подхватили благодарные слушатели. А когда наконец песня окончилась, все натурально «взревели как ведмеди», требуя выступления на бис. Исполнитель без жеманства прохрипел следующую жегловскую вещь. Затем, призывно помахав сидящим друзьям, объявил публике:
– Позвольте продолжить, так сказать, with a little help from my friends! [5]
Друзья в маленькой помощи не отказали. Совместными усилиями трио окончательно завело зал. Колыхая административным бюстом, на шум выскочила дама из приемной и заняла место в первом ряду.
Напоследок расшалившийся певческий коллектив выдал «Бандьеру россу». С поднятыми кулаками они промаршировали до своего столика, энергично скандируя:
– Но пасаран! Пасаран – но!
Едва приятели успели промочить глотки, как к ним прибежали истосковавшиеся по ловцам звери. Эдипянц во главе с Пубертаткиным. Или наоборот, Пубертаткин с головой в Эдипянце. Оба-два были в том состоянии, когда любые усилия по отчленению одного от другого совершенно напрасны, а членораздельность речи каждого стремится к нулю. Правильнее говоря, к хаосу.
Однако певцы-молодцы, напрягая интуицию и дедукцию, кое-как смогли разобрать суть выступления менеджеров. Суть сводилась к любви. Любви огромной, как слон. Как Эйфелева башня. Любви к живому пению. И, короче, типа это… не собва… собгаво… со-бля-го-ва-лят, во! Не собляговалят ли пацаны посидеть вместе завтра вечером, тля? Попеть, ик!
«Пацаны», освобожденные этим предложением от необходимости пыхтеть с «забиванием стрелы», поползновения менеджеров приняли благосклонно. Завтра так завтра. Главное, чтобы не прямо сейчас. Потому что сейчас пора на боковую.
А завтра что ж… Настанет день после трудной ночи. Будет ли он легким, бог весть.
Сейчас же трудная ночь близилась к логическому завершению. Обычные люди не выдержали бы ее дикого темпа: свалились бы лицом в салат или заснули б на ходу, разомлев от свежего воздуха. Но не обычные герои. Обычные герои доходят домой спать собственными ногами.
На то и герои, что доходяги.
Глава 9
ПО ВСЕЙ ЧЕРЕМУХЕ БУШУЮЩИЕ ВОЛНЫ
Просыпаться Алексей Попов привык под колокольчики старого будильника, меланхолично вызванивающего «Степь да степь кругом». Иногда под гимн, звучащий из радиоприемника. Временами – от ласковых поцелуев какой-нибудь барышни. Но никак не под ритмичный скрип и тяжелые двусмысленные вздохи. Вдобавок мужские. Вдобавок в чужой квартире.
Ан пришлось!
Конечно, квартира была не то чтобы чужая, а друга Муромского. Да и пыхтение было вроде как его же.
Попов протер ясны очи кулаками и соскочил с кушетки. В раскрытое окно вливался свет позднего утра. На подоконнике сидела гладенькая синица и с интересом рассматривала взъерошенного мужика в одном исподнем. Откуда-то, не иначе с кухни, тянуло вкусными запахами.
Чувствуя в себе утренний наплыв сил и готовность к любым подвигам, Леха повернулся к синице анфас и оттянул вниз резинку трусов. Глаза у пичуги стали вдвое больше, чем определено для такой крохи природой. Она возмущенно застрекотала и упорхнула прочь.
Попов гордо крикнул ей вслед:
– Помни, животное, где вершина эволюции!
Бодрый скрип между тем не прекращался. К мерному дыханию добавился некий рык наподобие звериного. Заинтригованный Попов, приведя белье и прическу в относительный порядок, двинулся на звук. Путеводные фонемы привели его к дверям спортивной комнаты. Искренне надеясь, что Муромский упражняется отнюдь не с дамой, а скрип да рык вызваны невинными причинами вроде утренней разминки с гантелями, Попа просунул голову внутрь.
Как он предполагал, так и вышло: Илюха тренировался. Крепко упершись ножищами в пол, боксер лежал на дубовой скамье и с жизнерадостным урчанием жал от груди штангу. На взгляд Попова, абсолютно неподъемную.
– Признавайся, человек и домкрат, единолично справляешься с такой оказией или Фенюшка мало-мало пособляет? – входя, осведомился Леха.
Снаряд с лязгом опустился на рогатые стойки-подпорки. Каждая из них запросто могла бы заменить опору одноколейного железнодорожного моста. На часок-то точно. А то и на сутки.
Илюха без слов поиграл страшенными мышцами, как бы приглашая удостовериться, что имеющему подобную красоту счастливцу помощники в силовом тренинге только мешают. Зато Фенюшка молчать не стала.
– Вот еще! – фыркнула бестелесная девица. – Не женское это дело, тяжести ворочать, телесную твердость развивать. Бока правильной девушки либо бабенки должны быть приятными для ласковых мужских рук. А вовсе не пригодными для забивания свай, как некоторые считают.
– Верно говоришь! – обрадовались друзья. – Золотые слова! А нельзя ли твои бока как-нибудь проверить на предмет приятной мягкости?
– Обойдетесь, проверяльщики, – с заметной грустью отшутилась Феня.
Может, и не отказалась бы она от мужского ухаживания, да вот беда, боков у бедняжки не было.
Друзья, поняв причину девичьей грусти, сконфузились. Илья, то ли чтобы скрыть замешательство, то ли чтобы замолить грешок, тут же сгреб двухпудовку и начал размашисто ею креститься. Леха посмотрел на посвистывающую в полете гирю с опаской.
– Ну здоровый, ты тут заканчивай, а я пойду Никиту искать, – сказал он и бочком выскользнул из спортзала.
Направляемый в этот раз нюхом, он безошибочно добрался до кухни. Никита, одетый только в тренировочные штаны, майку-тельняшку и передник, орудовал деревянной ложкой в кастрюле. Аромат от варева поднимался феноменальный. Рядом побулькивал вовсе уж нечеловечески аппетитным содержимым прозрачный ковшик под крышкой.
Попов сглотнул хлынувшую безудержным потоком слюну и поинтересовался:
– Что день грядущий нам готовит?
– Макароны по-комиссарски, – ответил Никита. – Под фирменным соусом «кошмар язвенника».
И щедро сыпанул в ковшик молотого красного перца.
– По-комиссарски – это, видать, с мясом белоказаков и членов царской фамилии?
– Царской? Гм. Можно и так сказать, – не стал возражать Добрынин и простер указующую ложку в сторону кухонного стола. На столе среди прочего стояла вскрытая баночка из-под консервов. Буквицы на ней были сплошь нерусские. Никита изрек: – Убедился самолично, мой приятель ироничный.
Подстегнутый поэтической фразой, терзаемый научным любопытством, Леха прогалопировал в указанном направлении и сгреб банку. «La tsarevna» – заносчиво возвещала надпись на ней. По контуру этикетки шел орнамент из силуэтов махоньких упитанных квакушек – и каждая в трезубой короне. Поставщиком сырья, как и в случае с давешними маринованными рыжиками, значилась Руссия, штат Черемысль.
– Mon Dieu! [6]– проронил Алексей всплывшее из каких-то неведомых глубин памяти французское восклицание. Всплывшее, нужно заметить, на редкость уместно. – Макароны с лягушатиной! А улиток ты туда, часом, не добавлял?
– Нет, – лаконично сказал Никита.
– Слава богу! – Леха рухнул на колени, вознося ладони к потолку. – О благодарю Тебя, Сущий на небеси, что Ты удержал проказливые ручонки…
– Нет. Потому что я добавил их в соус, – хладнокровно прервал его пылкую речь Добрынин, после чего изобразил восторженный гогот: – Бу-га-га!
Леха вскочил и затравленно огляделся. Полулитровая емкость из-под улиток обнаружилась тут же, на столе.
– Боюсь спрашивать, но… Как у нас насчет тараканов? Червей? Гусениц?
– У Илюхи в загашнике имеется бутылка мескаля «с гусеницей». Пойло зовется «Монте Албан», гусеница – гузано. Ею можно и нужно закусывать. Однако, Алексей… – в голосе Никиты прорезалась укоризна, – неужели ты собрался пить мескаль за завтраком?..
– Вообще-то нет, – пробормотал Попа и спешно удалился в ванную. Пока не выяснились еще какие-нибудь сногсшибательные подробности относительно меню предстоящей трапезы.
Соус «кошмар язвенника» бодрил и обжигал не хуже свежесваренного колумбийского кофе. Комиссарские макароны были длинны и толсты как садовый шланг, а в отверстиях многих из них прятались лягушечьи конечности. Чай был в меру горяч и крепок. Булочки с маком, изюмом и корицей, которых не разглядел в первый набег на кухню Попов, – румяны и пышны. Медов на столе обнаружилось три сорта.
– «Если будешь так стараться, будешь чай варить опять, то на праздничек, наверно, подарю рублевок пять…» – с улыбкой процитировал Илья и подмигнул Никите.
– «Пять рублей ведь денег много, с ними можно погулять! – подхватил Добрынин. – Знать, и Феня-недотрога меня станет уважать!»
– Погляжу-погляжу, – шаловливо отозвалась та.
Леха налегал на булочки и в пикировку не вступал. Во-первых, не помнил цитируемые стишата. Во-вторых, опасался проболтаться, что слизняки с лягушками очень даже пришлись ему по вкусу.
Покончив с гастрономическим роскошеством, друзья устроились на балконе. Курцы-огурцы посапывали в две носогрейки. Илюха брезгливо морщился и поминал недобрым словом ближайшую родню Колумба и Петра Первого, лично ответственных за появление на балконе табака. Кроме того, он махал перед мордой ладонью, разгоняя дым, но несгибаемо оставался рядом.
– А изрядно мы вчера шухера в родном краю навели, – блаженно прищурился на солнышко Леха. – Чего бы сегодня сотворить выдающегося? Чем имена в истории увековечить?
– В историю влипнуть не штука, штука из нее выпутаться, – философски заметил Никита. – А дел у нас по самые брови. На дивизию хватит. И каждое первостатейной важности. Вот хоть бы лягушат консервированных взять. Кто ловит валютных земноводных в нашем краю? Какими объемами? Боюсь, истребляют квакушек хищнически, на развод не оставляют. Не удивлюсь, если даже в период икрометания и спаривания добывают.
– В период спаривания, то есть как раз сейчас, – задумчиво сказал Илья.
– Так поедемте ж к болотам! – воскликнул Леха. – Схватим браконьеров за причинные места и зачнем в трясину окунать. Живо признаются, кто, где и почем родиной торгует. Ну как, витязи, айда?
– Отчего бы нет, – кивнул Никита. – Подальше поедем, поглубже макнем.
– Не, к болотам не выйдет, – хмуро заявил Муромский.
– Вот так притча. Ужель наш медведь комарья испугался? Все ночных москитов не забудешь?
– Как бы не так. Это они меня пусть боятся до мокрых крыльев. Об мою шкуру и у шершней жала гнутся-тупятся, а комарам вообще карачун. Дело, робяты, в другом. Дороги у нас, сами знаете, дрянь.
Курильщики дружно закивали. Сказав «дрянь», Илья здорово приукрасил ситуацию. Объявления о продаже автомобилей, где встречается хвалебная строка «без пробега по Картафанову!» давно перекочевали из области безрадостных анекдотов в область реальных фактов.
– Так это еще по городу, – дополнительно понизил градус оптимизма Муромский. – А за десятым километром дорог совсем нету, одни направления. Не успеем «мама» крикнуть, ляжет наша «окушка» на брюшко. Как пить дать ляжет. И улучшения Матвейки-Паровоза не спасут.
– Тогда встречное предложение, – нашелся неунывающий Попов. – Дорогами и займемся. Поспращаем кого следует, почему в нашем уголке Руссии до сих пор две беды коренятся, боками толкаются? Авось и поборем вторую по счету. – Он вздохнул. – Ибо с первой, братцы, даже нам, кабанам, пока что не совладать.
Братцы трагически примолкли. Ну а что тут скажешь? Первую беду победить разве ж можно? Ответ возник сам собою. Сигаретный дым хитро переплелся с папиросным и свернулся в фигуру, до невозможности похожую на гигантский кукиш. Смотрела дымная дуля точно на наших героев. Торчащий большой палец издевательски двигался. Друзья замерли, следя за ним будто загипнотизированные.
– Это не я, – пискнул голосок Фенюшки.
Странное оцепенение тут же нарушилось.
– И где же в Картафанове первая беда вторую усугубляет больше всего? – спросил Добрынин, решительно взболтав и перемешав окурком горькое творение сладкого дыма. – Если я предположу, что в мэрии, возражения поступят?
Возражений, ясно, не поступило. Зато Илюха при слове «мэрия» скроил кислую физиономию. Будто сию минуту маленькими глотками всосал стакан уксуса и закусил лимончиком.
– Только не к бургомистру, ребята! Сегодня я не чувствую в себе достаточно душевных сил для борьбы с отцами города. Да, честно говоря, и вообще с кем бы то ни было…
Друзья воззрились на него с недоумением. Разве ожидали они услышать пораженческие слова от несокрушимого Ильи? Особенно в самом что ни есть дебюте революционной деятельности.
– А ведь и впрямь, ты что-то сегодня не в духе, – озабоченно заметил Никита. – Плохо спал? Мало ел?
– Штангой чего-нибудь прищемил? Брюхо с улиток пучит? – подключился Попов.
Илья под испытующими взглядами друзей пригорюнился.
– Инга не приходила.
– Вон оно что! – завопили те. – Так она же к зачетам готовится, дурья ты башка! Память твоя дырявая! Курсовую по психологии у Дредда списывает.
– То-то и оно, что у Дредда, – буркнул Илья. Потом решительно пристукнул кулаками по коленям: – А, ладно! Неволить девку – куда годится? Поехали, сынки, лягушат спасать. В грязь, в топь. К кикиморам и пиявкам в гости!
– Как скажешь, батя, – взъерошил его бобрик просветлевший от такой перемены Илюхиного настроения Никита. – В грязь так в грязь. Рулить-то тебе.
– Зато машину толкать, если засядет, нам, – прибавил, хохотнув, Попа. – Сапоги надо захватить.
Привычно забравшись на заднее сиденье «Оки», Леха откинулся на мягкую кожаную спинку, вытянул ноги и раскинул руки. Благодать, комфорт, простор! Простор? Комфорт?!
Он встрепенулся:
– Эге, ребята, а ведь что-то с нашей машинкой не так.
Ребята повернулись.
– Что не так? Из форточки дует? Клапана стучат? Бензином пахнет?
Леха сидел, подобравшись, крутил головой и осторожно трогал диванчик. Под пальцами ощущалась натуральная кожа дорогушей выделки. До потолка было рукой подать. То есть метр минимум. Половичок под ногами выглядел точь-в-точь будто бухарский ковер ручной работы. Каковым, пожалуй, и являлся. Попов потянул носом воздух и проговорил:
– Пахнет как раз морским бризом и цветущим садом. Не запах меня тревожит. Понимаете, пространства здесь образовалось как-то больно уж много. Я сапогами передних сидений не достаю. А во мне без малого сажень и полвершка росту.
– Высок репей, да черт ему рад, – меланхолично проговорил невысокий Никита. – Мне и прежде тесно не было.
Леха только отмахнулся, зачастил:
– То есть мы – я, Инга и Дредд – еще ночью как-то больно хорошо тут вместились. Но теперь совсем ни в какие ворота! Стол для мини-бильярда установить можно. И еще местечко для скромной драки на две персоны останется. Фенюшка, сознавайся, твои штучки?
– Ее, ее! – радостно заложила невидимую девицу папуасская образина, болтающаяся под зеркалом. – Всю дорогу ваша ворожея чего-то колдует, приговаривает. Эх, добраться бы мне до приличного шамана да рассказать, что слышал от нее… – мечтательно добавила голова. – Тот меня в благодарность беспременно оживил бы.
– Оживил бы, ага! К свиной заднице прирастил, вот и вся благодарность, – сердито отозвалась Феня.
– Так, значит, точно твоих рук дело?
– Ну моих. Хоть и не рук.
– Расскажи, милая! – загорелся узнать технические подробности Алексей.
– А чего рассказывать? Есть у меня на примете вагон приличного пространства, оттуда и отщипнула толику.
– Вагон и маленькая тележка, – раскачиваясь и брякая клыками на бусах от гордости за собственное остроумие, встряла сушеная черепушка.
– Никаких тележек, – отрезала Фенюшка. – Зато вагон самый настоящий, правительственный. Нынче-то государственные люди все больше на аэропланах перемещаются, а раньше поезда предпочитали. Вот и стоит один такой бронированный состав в нашем депо на консервации. Позабыт-позаброшен. Никому-то он, бедненький, не интересен, а ведь до чего устроен разумно! Я и позаимствовала из него чуток объема. На время, конечно. Мало будет, еще возьму.
– Погоди-ка, радость наша, – не унимался Попов. – Как же удалось тебе втиснуть в крошечную машинку столько места? Снаружи-то наша «Ока» как была букашкой, так и осталась.
– А как у тебя в животе километр кишок помещается? – саркастически поинтересовалась Феня.
– Так они уложены аккуратно. И содержимого в них, если разобраться, не столь много. Пустота, стакан чаю да горсточка вареных жаб.
– Вот и я, – сказала берегиня, – аккуратно работала. Немного пустоты, пара чайных диванчиков, дерюжка на пол. Можно было бы и про лягушат вспомнить, что на тех диванчиках устроились, да я девушка тактичная.
– Попа с хвостиком! Нокаут в первом! Шрапнель твою в тыл! – выразили восхищение тактичностью незримой дамы сердца ее верные рыцари.
Сушеный Доуэль повернул жуткую рожу вперед, застучал дробно зубами в ритме марша и скомандовал:
– Заводи мотор, водила! Акселератор до упора! Тор-рмоза придумал трус!
Илья отпустил наглому амулету звонкого щелбана, повернул ключ зажигания и послал проснувшуюся «окушку» в направлении проспекта Градоустроителей (бывший Далеких Канонад).
Лихо полетела машинка спасать квакушек, ой лихо! Знаменитые картафановские ухабы да колдобины так и выпрыгивали испуганно из-под ее резвых колесиков.
Дорога к пойме реки Черемухи, где лежали самые известные и обширные на сто верст в округе болота (строго говоря, никакие не болота, слегка подтопленная сеть речных стариц), оказалась редкостно приличной. Не то слово – просто отменной оказалась дорога! Кого другого подобное чудо могло бы сильно удивить, только не наших героев. На лету сообразили друзья, для каких целей могли проложить новенькую двухполосную бетонку к трясинам.
– Верным путем движемся, товарищи! По этой трассе наших царевен и вывозят, – заявил с правительственного диванчика Попов, озвучивая общее мнение. И потер руки, соскучившиеся по молодецкой работе.
Илья добавил скорости. Двигатель грозно рявкнул, будто напрочь забыл, что в нем всего-навсего два немудрящих цилиндра и отродясь не водилось турбонаддува. «Ока» за считаные мгновения преодолела порог ста пятидесяти километров в час, прижалась к дороге и полетела. Хилые деревца, которым близкое дыхание черемушских топей исковеркало не только стволы, но и всю жизнь, слились для друзей в единое зеленоватое месиво.
Как ни печально, машинку в конце концов пришлось оставить. Иссякла дорога. Закончилась она просторной, опять же бетонной, площадкой, на которой без труда могла бы развернуться хорошая фура о восьми осях. А то и две. В настоящее время, впрочем, площадка пустовала. В сторону болота от нее уходила широкая тропа, замощенная ветками наподобие гати. Рядом с тропой пролегал глубоко продавленный в грязи, жирно блестящий «санный путь». Между следами от полозьев виднелись отпечатки широкой гусеницы.
– Снегоход «Буран», – определил Никита.
– Досюда они, значит, волоком наших красавиц тягают, – покачал головой Леха. – А дальше на колеса – и айда по французским ресторациям.
– Да, на широкую ногу развернулись браконьеры поганые, – сказал Илья, наматывая на кулак бусы папуасского амулета. Получилось что-то вроде экзотического кистеня. Муромский качнул сушеной головой влево, вправо, задумался на секунду и приказал: – А ну, троглодит, зубы покажи!
Черепок жутко оскалился. Зубы у него были подточены в форме пилы, слегка отогнуты наружу и вычернены у корней.
– Лепота, – решили друзья, невольно содрогнувшись. – Первый раз увидишь, с непривычки и обделаться можно. Так держать, профессор!
Голова что-то проскрежетала в ответ. Поскольку рта она не закрывала, разобрать слова было трудненько. Да наши герои не больно-то и огорчились. Ясно же, что может сказать вяленая голова дикаря-каннибала. Вряд ли процитировать «Стихи о Прекрасной даме» Блока либо сонет Шекспира. Опять, поди, какую-нибудь непотребщину.
Тропа, в отличие от шоссе, была извилистой и не больно-то гладкой. Она огибала то пятачки свинцовой воды, то гнездовья бородатых кочек – каждая высотой среднему человеку до пояса. В паре мест друзьям пришлось переходить неширокие ручьи. Леха с Ильей, хоть и обзавелись сапогами, шагали осторожно, боясь провалиться. Один Никита ничего не страшился. Боевой костюм санитарного инспектора позволял ему без робости бродить даже по грудь в соляной кислоте малой концентрации.
Шли, однако, недолго. Тропа вывела на сравнительно сухую полянку, окруженную с трех сторон корявыми черемухами да калинами. С четвертой стороны к полянке примыкала бескрайняя водная гладь, украшенная там и сям нашлепками болотной растительности. На полянке обнаружился снегоход «Буран». Из кустов виднелся бок конных саней-розвальней с широкими полозьями. Поодаль под брезентовым навесом возвышался разборный столик со скамейкой, на столике отдыхал переносной телевизор, а рядом громоздилась прочая походная утварь. Тут же стоял дизель-генератор и спала прикованная к генератору кудлатая псина размером с добрую свиноматку. Людей видно не было.
На появление незнакомых людей зверюга отреагировала в высшей степени прохладно. Приоткрыла один глаз, тягостно вздохнула, дернула шкурой и вновь задремала. Друзья решили пока что не тревожить сон собачки. Кто знает, как она отреагирует на попытку освободить ее от рабских пут? Вдруг тяпнет, не разобравшись, что к чему. А пасть-то у нее вон какая!
Возле самого бережка в воде теснилась внушительная гроздь проволочных садков, наполненных лягушками.
Между садками плавали кверху спинами два тела. Голые, потемневшие от воды, слегка уже раздутые. Вроде мужские.
Ан пришлось!
Конечно, квартира была не то чтобы чужая, а друга Муромского. Да и пыхтение было вроде как его же.
Попов протер ясны очи кулаками и соскочил с кушетки. В раскрытое окно вливался свет позднего утра. На подоконнике сидела гладенькая синица и с интересом рассматривала взъерошенного мужика в одном исподнем. Откуда-то, не иначе с кухни, тянуло вкусными запахами.
Чувствуя в себе утренний наплыв сил и готовность к любым подвигам, Леха повернулся к синице анфас и оттянул вниз резинку трусов. Глаза у пичуги стали вдвое больше, чем определено для такой крохи природой. Она возмущенно застрекотала и упорхнула прочь.
Попов гордо крикнул ей вслед:
– Помни, животное, где вершина эволюции!
Бодрый скрип между тем не прекращался. К мерному дыханию добавился некий рык наподобие звериного. Заинтригованный Попов, приведя белье и прическу в относительный порядок, двинулся на звук. Путеводные фонемы привели его к дверям спортивной комнаты. Искренне надеясь, что Муромский упражняется отнюдь не с дамой, а скрип да рык вызваны невинными причинами вроде утренней разминки с гантелями, Попа просунул голову внутрь.
Как он предполагал, так и вышло: Илюха тренировался. Крепко упершись ножищами в пол, боксер лежал на дубовой скамье и с жизнерадостным урчанием жал от груди штангу. На взгляд Попова, абсолютно неподъемную.
– Признавайся, человек и домкрат, единолично справляешься с такой оказией или Фенюшка мало-мало пособляет? – входя, осведомился Леха.
Снаряд с лязгом опустился на рогатые стойки-подпорки. Каждая из них запросто могла бы заменить опору одноколейного железнодорожного моста. На часок-то точно. А то и на сутки.
Илюха без слов поиграл страшенными мышцами, как бы приглашая удостовериться, что имеющему подобную красоту счастливцу помощники в силовом тренинге только мешают. Зато Фенюшка молчать не стала.
– Вот еще! – фыркнула бестелесная девица. – Не женское это дело, тяжести ворочать, телесную твердость развивать. Бока правильной девушки либо бабенки должны быть приятными для ласковых мужских рук. А вовсе не пригодными для забивания свай, как некоторые считают.
– Верно говоришь! – обрадовались друзья. – Золотые слова! А нельзя ли твои бока как-нибудь проверить на предмет приятной мягкости?
– Обойдетесь, проверяльщики, – с заметной грустью отшутилась Феня.
Может, и не отказалась бы она от мужского ухаживания, да вот беда, боков у бедняжки не было.
Друзья, поняв причину девичьей грусти, сконфузились. Илья, то ли чтобы скрыть замешательство, то ли чтобы замолить грешок, тут же сгреб двухпудовку и начал размашисто ею креститься. Леха посмотрел на посвистывающую в полете гирю с опаской.
– Ну здоровый, ты тут заканчивай, а я пойду Никиту искать, – сказал он и бочком выскользнул из спортзала.
Направляемый в этот раз нюхом, он безошибочно добрался до кухни. Никита, одетый только в тренировочные штаны, майку-тельняшку и передник, орудовал деревянной ложкой в кастрюле. Аромат от варева поднимался феноменальный. Рядом побулькивал вовсе уж нечеловечески аппетитным содержимым прозрачный ковшик под крышкой.
Попов сглотнул хлынувшую безудержным потоком слюну и поинтересовался:
– Что день грядущий нам готовит?
– Макароны по-комиссарски, – ответил Никита. – Под фирменным соусом «кошмар язвенника».
И щедро сыпанул в ковшик молотого красного перца.
– По-комиссарски – это, видать, с мясом белоказаков и членов царской фамилии?
– Царской? Гм. Можно и так сказать, – не стал возражать Добрынин и простер указующую ложку в сторону кухонного стола. На столе среди прочего стояла вскрытая баночка из-под консервов. Буквицы на ней были сплошь нерусские. Никита изрек: – Убедился самолично, мой приятель ироничный.
Подстегнутый поэтической фразой, терзаемый научным любопытством, Леха прогалопировал в указанном направлении и сгреб банку. «La tsarevna» – заносчиво возвещала надпись на ней. По контуру этикетки шел орнамент из силуэтов махоньких упитанных квакушек – и каждая в трезубой короне. Поставщиком сырья, как и в случае с давешними маринованными рыжиками, значилась Руссия, штат Черемысль.
– Mon Dieu! [6]– проронил Алексей всплывшее из каких-то неведомых глубин памяти французское восклицание. Всплывшее, нужно заметить, на редкость уместно. – Макароны с лягушатиной! А улиток ты туда, часом, не добавлял?
– Нет, – лаконично сказал Никита.
– Слава богу! – Леха рухнул на колени, вознося ладони к потолку. – О благодарю Тебя, Сущий на небеси, что Ты удержал проказливые ручонки…
– Нет. Потому что я добавил их в соус, – хладнокровно прервал его пылкую речь Добрынин, после чего изобразил восторженный гогот: – Бу-га-га!
Леха вскочил и затравленно огляделся. Полулитровая емкость из-под улиток обнаружилась тут же, на столе.
– Боюсь спрашивать, но… Как у нас насчет тараканов? Червей? Гусениц?
– У Илюхи в загашнике имеется бутылка мескаля «с гусеницей». Пойло зовется «Монте Албан», гусеница – гузано. Ею можно и нужно закусывать. Однако, Алексей… – в голосе Никиты прорезалась укоризна, – неужели ты собрался пить мескаль за завтраком?..
– Вообще-то нет, – пробормотал Попа и спешно удалился в ванную. Пока не выяснились еще какие-нибудь сногсшибательные подробности относительно меню предстоящей трапезы.
Соус «кошмар язвенника» бодрил и обжигал не хуже свежесваренного колумбийского кофе. Комиссарские макароны были длинны и толсты как садовый шланг, а в отверстиях многих из них прятались лягушечьи конечности. Чай был в меру горяч и крепок. Булочки с маком, изюмом и корицей, которых не разглядел в первый набег на кухню Попов, – румяны и пышны. Медов на столе обнаружилось три сорта.
– «Если будешь так стараться, будешь чай варить опять, то на праздничек, наверно, подарю рублевок пять…» – с улыбкой процитировал Илья и подмигнул Никите.
– «Пять рублей ведь денег много, с ними можно погулять! – подхватил Добрынин. – Знать, и Феня-недотрога меня станет уважать!»
– Погляжу-погляжу, – шаловливо отозвалась та.
Леха налегал на булочки и в пикировку не вступал. Во-первых, не помнил цитируемые стишата. Во-вторых, опасался проболтаться, что слизняки с лягушками очень даже пришлись ему по вкусу.
Покончив с гастрономическим роскошеством, друзья устроились на балконе. Курцы-огурцы посапывали в две носогрейки. Илюха брезгливо морщился и поминал недобрым словом ближайшую родню Колумба и Петра Первого, лично ответственных за появление на балконе табака. Кроме того, он махал перед мордой ладонью, разгоняя дым, но несгибаемо оставался рядом.
– А изрядно мы вчера шухера в родном краю навели, – блаженно прищурился на солнышко Леха. – Чего бы сегодня сотворить выдающегося? Чем имена в истории увековечить?
– В историю влипнуть не штука, штука из нее выпутаться, – философски заметил Никита. – А дел у нас по самые брови. На дивизию хватит. И каждое первостатейной важности. Вот хоть бы лягушат консервированных взять. Кто ловит валютных земноводных в нашем краю? Какими объемами? Боюсь, истребляют квакушек хищнически, на развод не оставляют. Не удивлюсь, если даже в период икрометания и спаривания добывают.
– В период спаривания, то есть как раз сейчас, – задумчиво сказал Илья.
– Так поедемте ж к болотам! – воскликнул Леха. – Схватим браконьеров за причинные места и зачнем в трясину окунать. Живо признаются, кто, где и почем родиной торгует. Ну как, витязи, айда?
– Отчего бы нет, – кивнул Никита. – Подальше поедем, поглубже макнем.
– Не, к болотам не выйдет, – хмуро заявил Муромский.
– Вот так притча. Ужель наш медведь комарья испугался? Все ночных москитов не забудешь?
– Как бы не так. Это они меня пусть боятся до мокрых крыльев. Об мою шкуру и у шершней жала гнутся-тупятся, а комарам вообще карачун. Дело, робяты, в другом. Дороги у нас, сами знаете, дрянь.
Курильщики дружно закивали. Сказав «дрянь», Илья здорово приукрасил ситуацию. Объявления о продаже автомобилей, где встречается хвалебная строка «без пробега по Картафанову!» давно перекочевали из области безрадостных анекдотов в область реальных фактов.
– Так это еще по городу, – дополнительно понизил градус оптимизма Муромский. – А за десятым километром дорог совсем нету, одни направления. Не успеем «мама» крикнуть, ляжет наша «окушка» на брюшко. Как пить дать ляжет. И улучшения Матвейки-Паровоза не спасут.
– Тогда встречное предложение, – нашелся неунывающий Попов. – Дорогами и займемся. Поспращаем кого следует, почему в нашем уголке Руссии до сих пор две беды коренятся, боками толкаются? Авось и поборем вторую по счету. – Он вздохнул. – Ибо с первой, братцы, даже нам, кабанам, пока что не совладать.
Братцы трагически примолкли. Ну а что тут скажешь? Первую беду победить разве ж можно? Ответ возник сам собою. Сигаретный дым хитро переплелся с папиросным и свернулся в фигуру, до невозможности похожую на гигантский кукиш. Смотрела дымная дуля точно на наших героев. Торчащий большой палец издевательски двигался. Друзья замерли, следя за ним будто загипнотизированные.
– Это не я, – пискнул голосок Фенюшки.
Странное оцепенение тут же нарушилось.
– И где же в Картафанове первая беда вторую усугубляет больше всего? – спросил Добрынин, решительно взболтав и перемешав окурком горькое творение сладкого дыма. – Если я предположу, что в мэрии, возражения поступят?
Возражений, ясно, не поступило. Зато Илюха при слове «мэрия» скроил кислую физиономию. Будто сию минуту маленькими глотками всосал стакан уксуса и закусил лимончиком.
– Только не к бургомистру, ребята! Сегодня я не чувствую в себе достаточно душевных сил для борьбы с отцами города. Да, честно говоря, и вообще с кем бы то ни было…
Друзья воззрились на него с недоумением. Разве ожидали они услышать пораженческие слова от несокрушимого Ильи? Особенно в самом что ни есть дебюте революционной деятельности.
– А ведь и впрямь, ты что-то сегодня не в духе, – озабоченно заметил Никита. – Плохо спал? Мало ел?
– Штангой чего-нибудь прищемил? Брюхо с улиток пучит? – подключился Попов.
Илья под испытующими взглядами друзей пригорюнился.
– Инга не приходила.
– Вон оно что! – завопили те. – Так она же к зачетам готовится, дурья ты башка! Память твоя дырявая! Курсовую по психологии у Дредда списывает.
– То-то и оно, что у Дредда, – буркнул Илья. Потом решительно пристукнул кулаками по коленям: – А, ладно! Неволить девку – куда годится? Поехали, сынки, лягушат спасать. В грязь, в топь. К кикиморам и пиявкам в гости!
– Как скажешь, батя, – взъерошил его бобрик просветлевший от такой перемены Илюхиного настроения Никита. – В грязь так в грязь. Рулить-то тебе.
– Зато машину толкать, если засядет, нам, – прибавил, хохотнув, Попа. – Сапоги надо захватить.
Привычно забравшись на заднее сиденье «Оки», Леха откинулся на мягкую кожаную спинку, вытянул ноги и раскинул руки. Благодать, комфорт, простор! Простор? Комфорт?!
Он встрепенулся:
– Эге, ребята, а ведь что-то с нашей машинкой не так.
Ребята повернулись.
– Что не так? Из форточки дует? Клапана стучат? Бензином пахнет?
Леха сидел, подобравшись, крутил головой и осторожно трогал диванчик. Под пальцами ощущалась натуральная кожа дорогушей выделки. До потолка было рукой подать. То есть метр минимум. Половичок под ногами выглядел точь-в-точь будто бухарский ковер ручной работы. Каковым, пожалуй, и являлся. Попов потянул носом воздух и проговорил:
– Пахнет как раз морским бризом и цветущим садом. Не запах меня тревожит. Понимаете, пространства здесь образовалось как-то больно уж много. Я сапогами передних сидений не достаю. А во мне без малого сажень и полвершка росту.
– Высок репей, да черт ему рад, – меланхолично проговорил невысокий Никита. – Мне и прежде тесно не было.
Леха только отмахнулся, зачастил:
– То есть мы – я, Инга и Дредд – еще ночью как-то больно хорошо тут вместились. Но теперь совсем ни в какие ворота! Стол для мини-бильярда установить можно. И еще местечко для скромной драки на две персоны останется. Фенюшка, сознавайся, твои штучки?
– Ее, ее! – радостно заложила невидимую девицу папуасская образина, болтающаяся под зеркалом. – Всю дорогу ваша ворожея чего-то колдует, приговаривает. Эх, добраться бы мне до приличного шамана да рассказать, что слышал от нее… – мечтательно добавила голова. – Тот меня в благодарность беспременно оживил бы.
– Оживил бы, ага! К свиной заднице прирастил, вот и вся благодарность, – сердито отозвалась Феня.
– Так, значит, точно твоих рук дело?
– Ну моих. Хоть и не рук.
– Расскажи, милая! – загорелся узнать технические подробности Алексей.
– А чего рассказывать? Есть у меня на примете вагон приличного пространства, оттуда и отщипнула толику.
– Вагон и маленькая тележка, – раскачиваясь и брякая клыками на бусах от гордости за собственное остроумие, встряла сушеная черепушка.
– Никаких тележек, – отрезала Фенюшка. – Зато вагон самый настоящий, правительственный. Нынче-то государственные люди все больше на аэропланах перемещаются, а раньше поезда предпочитали. Вот и стоит один такой бронированный состав в нашем депо на консервации. Позабыт-позаброшен. Никому-то он, бедненький, не интересен, а ведь до чего устроен разумно! Я и позаимствовала из него чуток объема. На время, конечно. Мало будет, еще возьму.
– Погоди-ка, радость наша, – не унимался Попов. – Как же удалось тебе втиснуть в крошечную машинку столько места? Снаружи-то наша «Ока» как была букашкой, так и осталась.
– А как у тебя в животе километр кишок помещается? – саркастически поинтересовалась Феня.
– Так они уложены аккуратно. И содержимого в них, если разобраться, не столь много. Пустота, стакан чаю да горсточка вареных жаб.
– Вот и я, – сказала берегиня, – аккуратно работала. Немного пустоты, пара чайных диванчиков, дерюжка на пол. Можно было бы и про лягушат вспомнить, что на тех диванчиках устроились, да я девушка тактичная.
– Попа с хвостиком! Нокаут в первом! Шрапнель твою в тыл! – выразили восхищение тактичностью незримой дамы сердца ее верные рыцари.
Сушеный Доуэль повернул жуткую рожу вперед, застучал дробно зубами в ритме марша и скомандовал:
– Заводи мотор, водила! Акселератор до упора! Тор-рмоза придумал трус!
Илья отпустил наглому амулету звонкого щелбана, повернул ключ зажигания и послал проснувшуюся «окушку» в направлении проспекта Градоустроителей (бывший Далеких Канонад).
Лихо полетела машинка спасать квакушек, ой лихо! Знаменитые картафановские ухабы да колдобины так и выпрыгивали испуганно из-под ее резвых колесиков.
Дорога к пойме реки Черемухи, где лежали самые известные и обширные на сто верст в округе болота (строго говоря, никакие не болота, слегка подтопленная сеть речных стариц), оказалась редкостно приличной. Не то слово – просто отменной оказалась дорога! Кого другого подобное чудо могло бы сильно удивить, только не наших героев. На лету сообразили друзья, для каких целей могли проложить новенькую двухполосную бетонку к трясинам.
– Верным путем движемся, товарищи! По этой трассе наших царевен и вывозят, – заявил с правительственного диванчика Попов, озвучивая общее мнение. И потер руки, соскучившиеся по молодецкой работе.
Илья добавил скорости. Двигатель грозно рявкнул, будто напрочь забыл, что в нем всего-навсего два немудрящих цилиндра и отродясь не водилось турбонаддува. «Ока» за считаные мгновения преодолела порог ста пятидесяти километров в час, прижалась к дороге и полетела. Хилые деревца, которым близкое дыхание черемушских топей исковеркало не только стволы, но и всю жизнь, слились для друзей в единое зеленоватое месиво.
Как ни печально, машинку в конце концов пришлось оставить. Иссякла дорога. Закончилась она просторной, опять же бетонной, площадкой, на которой без труда могла бы развернуться хорошая фура о восьми осях. А то и две. В настоящее время, впрочем, площадка пустовала. В сторону болота от нее уходила широкая тропа, замощенная ветками наподобие гати. Рядом с тропой пролегал глубоко продавленный в грязи, жирно блестящий «санный путь». Между следами от полозьев виднелись отпечатки широкой гусеницы.
– Снегоход «Буран», – определил Никита.
– Досюда они, значит, волоком наших красавиц тягают, – покачал головой Леха. – А дальше на колеса – и айда по французским ресторациям.
– Да, на широкую ногу развернулись браконьеры поганые, – сказал Илья, наматывая на кулак бусы папуасского амулета. Получилось что-то вроде экзотического кистеня. Муромский качнул сушеной головой влево, вправо, задумался на секунду и приказал: – А ну, троглодит, зубы покажи!
Черепок жутко оскалился. Зубы у него были подточены в форме пилы, слегка отогнуты наружу и вычернены у корней.
– Лепота, – решили друзья, невольно содрогнувшись. – Первый раз увидишь, с непривычки и обделаться можно. Так держать, профессор!
Голова что-то проскрежетала в ответ. Поскольку рта она не закрывала, разобрать слова было трудненько. Да наши герои не больно-то и огорчились. Ясно же, что может сказать вяленая голова дикаря-каннибала. Вряд ли процитировать «Стихи о Прекрасной даме» Блока либо сонет Шекспира. Опять, поди, какую-нибудь непотребщину.
Тропа, в отличие от шоссе, была извилистой и не больно-то гладкой. Она огибала то пятачки свинцовой воды, то гнездовья бородатых кочек – каждая высотой среднему человеку до пояса. В паре мест друзьям пришлось переходить неширокие ручьи. Леха с Ильей, хоть и обзавелись сапогами, шагали осторожно, боясь провалиться. Один Никита ничего не страшился. Боевой костюм санитарного инспектора позволял ему без робости бродить даже по грудь в соляной кислоте малой концентрации.
Шли, однако, недолго. Тропа вывела на сравнительно сухую полянку, окруженную с трех сторон корявыми черемухами да калинами. С четвертой стороны к полянке примыкала бескрайняя водная гладь, украшенная там и сям нашлепками болотной растительности. На полянке обнаружился снегоход «Буран». Из кустов виднелся бок конных саней-розвальней с широкими полозьями. Поодаль под брезентовым навесом возвышался разборный столик со скамейкой, на столике отдыхал переносной телевизор, а рядом громоздилась прочая походная утварь. Тут же стоял дизель-генератор и спала прикованная к генератору кудлатая псина размером с добрую свиноматку. Людей видно не было.
На появление незнакомых людей зверюга отреагировала в высшей степени прохладно. Приоткрыла один глаз, тягостно вздохнула, дернула шкурой и вновь задремала. Друзья решили пока что не тревожить сон собачки. Кто знает, как она отреагирует на попытку освободить ее от рабских пут? Вдруг тяпнет, не разобравшись, что к чему. А пасть-то у нее вон какая!
Возле самого бережка в воде теснилась внушительная гроздь проволочных садков, наполненных лягушками.
Между садками плавали кверху спинами два тела. Голые, потемневшие от воды, слегка уже раздутые. Вроде мужские.