Жвалевский Андрей Валентинович. Девять подвигов Сена Аесли. Подвиги 5-9

Андрей Жвалевский, Игорь Мытько
Девять подвигов Сена Аесли
Подвиги 5–9.
Эпохальные хроники или хронический эпос

   Авторы благодарят друг друга за помощь, оказанную при написании этой книги.
   Но в первую очередь мы благодарим читателей, которые дождались, пока авторы завершат свой кропотливый труд.
   А еще в первую очередь мы благодарим тест-читателей, которые не дожидались, пока авторы завершат, а делали их труд еще более кропотливым. Это Татьяна Бонч-Осмоловская (Васильева), Наталья Кулагина, Екатерина Старостина и Елена Чилингир (прототип тетки Чиингиихи).
   И, наконец, в первую очередь мы благодарим Геннадия Кондратьева, который придумал ряд шуток, маготехнических принципов и следственных версий Фантома Асса.
   Однако в первую очередь мы благодарны работникам издательства «Время» за выдержку, проявленную при работе с нами, особенно с тем из нас, кто заслуженно занимает первую строчку в списке самых вредных авторов издательства «Время».
   Тем не менее, в первую очередь следует поблагодарить кошку Дину (прототип Хитрой Мордочки), научившую авторов упорству и беспредельной вредности.
   И, без всякой очереди, мы выражаем благодарность и признательность коту Васе (прототип кота Кисера), который научил авторов терпению и усидчивости, и который покинул Этот мир (ушел в Астрал) между четвертым и пятым подвигами Сена Аесли.

Жвалевский/Мытько

Предупреждение!

   Читатель! Внимание!
   Эта книга начинается с того места, на котором завершилась предыдущая!
   Не начинайте читать пятый подвиг до тех пор, пока не прочтете четвертый! А то ничего не поймете!
   А лучше не начинайте читать пятый подвиг, пока не прочтете первые четыре!
   А еще лучше – пока не прочтете книги «Порри Гаттер и Каменный Философ» и «Личное дело Мергионы»!
   А знаете, лучше вообще не начинайте, так будет проще.
   Всего наилучшего, Жвалевский/Мытько

Безмозглон, март, за два месяца до Вальпургиевой ночи

   Новое – это хорошо отмытое старое.

Чиингииха. «Советы по ремонту квартиры»

   Мартовский гремучий воробей опустился на ветвь дуба и повернул большую косматую голову к зарешеченному окну. Клацнул зазубренным клювом. Всмотрелся.
   Человек за решеткой не был магом. Гремучий воробей прикрыл тяжелые веки и запел.
   В наше время мало кому удается услышать мартовского гремучего воробья, принадлежащего к очень редкому, исчезающему виду магической фауны. Исчезающему по причине уникального пения, которое пробуждает в слушателях редкое по силе желание прибить птицу.
   Человек за решеткой приблизил бородатое лицо к окну, оценил размеры клюва певца и зааплодировал. Гремучий воробей выдал душераздирающую руладу, поклонился и кувыркнулся с ветки на землю.
   Человек – действительно не маг, а бывший маг и бывший ректор Школы волшебства Первертс, а ныне пациент отделения «Запоздалое раскаяние» спецлечебницы Безмозглон Бубльгум Б.В. – вернулся на койку и продолжил разглядывать потолок.
   Бубльгум всегда разглядывал потолок, когда задумывал очередной побег. Потолок оставался единственным местом в камере, с которого на него не смотрели враги. Потому что враги были повсюду: на стенах, на полу, в тумбочке. Даже под матрасом притаилось несколько яростных противников.
   Недруги Бубльгума присутствовали не вживую, не в виде галлюцинаций и не в форме астральных тел, которые категорически не допускались в лечебницу – в том числе через их труп. Враги смотрели с портретов, нарисованных не очень умелой, но твердой рукой Б.В. ^[1]
   Чаще всего на узника Безмозглона пялился Порри Гаттер – наглый выскочка, который не только не помог своему ректору, но еще и разрушил несколько тщательно разработанных коварных планов. Именно из-за этого малолетнего пройдохи Бубльгум не наслаждался магической мощью ста тысяч британских колдунов, а проводил лучшие годы жизни в тюрьме… Минутку. Во-первых, у волшебников нет тюрем. Во-вторых, Безмозглон – никакая не тюрьма, а больница усиленного режима. А в-третьих, как это годы, проведенные в тюрьме, могут быть лучшими? Да и не годы Бубльгум здесь провел, а всего два месяца…
   При мысли о том, какими замечательными интригами он мог заниматься эти два месяца, бывший ректор переставал думать и начинал действовать: рисовать очередной портрет Гаттера, скрипеть зубами и зарабатывать неизлечимый кариес.
   В принципе, он был не таким уж плохим человеком, этот Бубльгум. Просто увлекающимся.
   Второй в хит-параде антипатий пациента-арестанта шла Мергиона Пейджер. Бубльгум и сам не мог объяснить, почему она ему так не нравится, но одной только рыжей гуаши за последний месяц извел около ведра.
   Далее с большим отрывом следовали: чертов умник Сен Аесли, подручный Мергионы по названию Дубль Дуб, Сьюзан МакКанарейкл, Мордевольт (очень, очень неаккуратно нарисованный!), отец Браунинг, Югорус Лужж, майор Клинч…
   В вернисаж кисти Бубльгума входили все преподаватели Первертса, многие уважаемые маги, охранники «Запоздалого раскаяния», выписанные с особой тщательностью, гномы, тролли, гоблины и еще несколько существ помельче, которых бывший профессор магии выдумал.
   Словом, вы представляете эту ужасную комнату, заваленную сотнями малоприятных рисунков. Неудивительно, что Бубльгум все время хотел отсюда убежать – и с каждым разом это удавалось ему все виртуознее.
   Первый побег разоблаченный ректор совершил спустя неделю после доставки в спецлечебницу. Как раз в это время началась суета с расформированием «Дороги к свету» – второго отделения Безмозглона, предназначавшегося не для преступников, а для жертв Трубы Мордевольта. Пока комиссия по ликвидации выпроваживала на волю пациентов, Бубльгум быстро сориентировался в обстановке и смешался с толпой чиновников. Весь день он успешно изображал члена комиссии, обсуждая решительные меры, делая конструктивные предложения и завоевывая всеобщее уважение.
   Когда воздух свободы, доносившийся сквозняком с проходной, уже начал кружить голову Бубльгума, новые товарищи потребовали, чтобы красноречивый профессор непременно остался на банкет.
   Надо сказать, банкет удался. Бубльгум один за другим выдал восемнадцать тостов подряд… То есть он хорошо помнил фразу председателя комиссии: «Голуба! Мы эту лабуду уже восемнадцатый раз слышим! Давай лучше за любовь!», но его собственный ответ затерялся где-то между рюмкой коньяка и стаканом бордо.
   Под утро на Бубльгума, бредущего вдоль стены санатория в поисках холодного пива, наткнулся патруль ментодеров, который вернул беглеца в «Запоздалое раскаяние».
   До конца января Б.В. лежал на койке и громко размышлял про себя:
   – Задача – сбежать из Безмозглона. Для этого нужно обмануть бдительность охранников. Осталось придумать, как обмануть бдительность. Задача упростилась.
   Рассуждая логически ^[2], Бубльгум пришел к выводу, что единственные существа, которые могут легко обмануть бдительность ментодеров – это ментодеры. Если поступить в Высшую Школу Ментодеров, отучиться там пять лет, сдать экзамены, пройти стажировку где-нибудь на Фолклендах… Нет, это слишком долгий путь. К тому же, чтобы поступить в ВШМ, требовалось сначала сбежать из Безмозглона. Поэтому бывший ректор выбрал более простой способ. Бубльгум заявил, что готов во всем чистосердечно признаться, но не кому попало, а только самому перспективному следователю.
   Оставшись с самым молодым и неопытным следователем с глазу на глаз, коварный арестант ловко превратил допрос в тренинг по проведению допросов. Сначала он прочел лекцию о том, насколько мешает доверительности и откровенности беседы официальная ментодерская форма. Потом убедил офицера, что лучший способ понять психологию допрашиваемого – это влезть в его шкуру, то есть одежду. Затем Бубльгум предложил наивному следователю хорошенько вжиться в роль преступника, после чего требуемые признания сами появятся у него в голове.
   Переодевшись в ментодерскую форму и выйдя в коридор, Бубльгум приказал охраннику не разговаривать с арестантом до тех пор, пока тот не ответит на все вопросы охранника.
   Надолго озадачив таким образом обоих ментодеров, профессор уверенно двинулся куда глаза глядят.
   Твердый взгляд и четкая поступь привели Бубльгума в кабинет начальника тюрьмы.
   – Ну где вы опять пропали?! – закричал на него начальник.
   «Ну вот, – загрустил беглец, – я опять пропал».
   – Немедленно берите свой взвод и приступайте к уборке территории!
   – Хорошо, – сказал Б.В., отдал что-то вроде чести и достаточно строевым шагом отправился искать подчиненных, которые захотели бы ему подчиниться.
   Бубльгум плохо представлял себе, что такое взвод, поэтому принялся командовать всеми, кто попадался под руку. Будучи, с одной стороны, человеком дисциплинированным, с другой – инициативным, с третьей – опытным, с четвертой – обладая громким голосом ^[3], экс-ректор привлек к выполнению поставленной перед ним задачи половину ментодеров Безмозглона. Он уже добрался по идеально убранной территории до ворот, когда поступил новый приказ: произвести смотр личного оружия у подчиненных. Бубльгум и тут не подкачал, а, наоборот, поднажал – и к обеду все полосатые ментодерские палочки блестели, как свежепокрашенные зебры.
   Начальство по достоинству оценило рвение офицера, хотя и не смогло вспомнить его фамилию.
   – Это ничего, – решило начальство. – Фамилия не главное, главное – целеустремленность и решительность. Вот что, голубчик, а проверь-ка нам пациента Бубля Гума, на месте ли он, сидит ли, а то этот Бубль такой шустрый, спасу нет!
   Вошедший в исполнительский раж Бубльгум, не рассуждая, побежал в палату, отдал одежду измученному следователю, отмахнулся от его чистосердечных признаний и велел передать начальству, что пациент сидит на месте и какие будут дальнейшие распоряжения.
   Третий побег удался ректору особенно. И это при том, что у дверей его камеры поставили усиленный наряд, а в конце коридора разместили пост усиленного наблюдения за усиленным нарядом.
   Усиление режима только раззадорило бывшего ректора Первертса. Он начал перестукиваться с соседями азбукой Морзе и за девять суток непрерывного стука просто задолбал всех заключенных. И когда на завтраке какому-то бледному типу из Трансильвании, который сидел тут по обмену, показалось, что компот слишком жидкий, столовая буквально взорвалась.
   Лавируя между переворачиваемыми столами и пролетающими ментодерами, Бубльгум нырнул в окно раздачи и очутился на кухне. Повара улепетывали через заднюю дверь. Оставалось лишь накинуть на себя белый фартук, сшитый заранее из краденой простыни, и пристроиться им в хвост.
   Он оглянулся на столовую. Взбунтовавшиеся пациенты уже обезоружили и связали охрану, и бунт пошел вразброд. Пятеро арестантов пластмассовыми столовыми ножами пилили стальную оконную раму. Трое швырялись тарелками в большой портрет Тетраля Квадрита. Двое рисовали на стене длинное неприличное слово. Остальные бессмысленно шатались по обезображенному помещению.
   Толпа… Неорганизованная толпа… Большая неорганизованная толпа… Что может быть притягательней для талантливого руководителя?!
   Бубльгум закусил губу. Посмотрел на дверь, за которой находилась воля. На заключенных. На дверь. На…
   Напрасно он это делал.
   Аварийная сигнализация взвыла, как оперный тенор, которому наступил на ногу… ну, скажем, другой оперный тенор. Дверные проемы закрылись мощными противобеспорядочными решетками.
   Дилемма разрешилась сама собой, и Бубльгум с легким сердцем занялся любимым делом:
   – Ты, ты и вон то! Живо навалились на эту решетку! А вы четверо – на эту! Вы восьмеро – делать из скамеек тараны! Вы двадцать три – к окнам, следить за обстановкой снаружи! Вы сто сорок семь – строить баррикады! Вы двое у стены – писать требования! Да не на стене, на бумаге! Ты, в очках, – пересчитать оружие и боеприпасы, выдавать только вменяемым и под расписку. А ты чего стоишь? Ах, ты оборотень? Во что оборачиваешься? В буйвола? А ну-ка, ребята, запрягли этого буйвола и вперед! Главное – вышибать у них решетки!
   К тому времени, когда тревожный наряд ^[4]ментодеров прибыл на подавление бунта, бунта уже не было – было организованное выступление пациентов, борющихся за свои права. Бубльгум объявил непротивление злу насилием ^[5], а пока тревожные ментодеры пытались разобраться, что это означает, разоружил их, вооружил пациентов, сообразил, что это противоречит объявленному принципу, разоружил пациентов, спрятал все оружие и отпустил охранников под честное слово, что они больше не будут участвовать в тоталитарно-милитаристских вылазках.
   Сбитое с толку руководство Безмозглона шло на все новые уступки, и даже согласилось на совместное патрулирование коридоров, но тут мятежный санаторий посетил Тотктонада. Выслушав истерический рапорт директора, он дал несколько рекомендаций и исчез по своим делам.
   Предводителя повстанцев пригласили на переговоры. Директор Безмозглона принял его радушно, угостил кофе с птичьим молоком (только что прошла утренняя дойка в подшефном гнездовище), посетовал на никудышную дисциплину и идеологическую безграмотность пациентов, а затем предложил Бубльгуму пост заместителя по воспитательной работе.
   Что-что, а воспитательную работу Бубльгум знал как никто другой. Через час бунтовщики вернули охранникам неиспользованное оружие. Через два исчезли неэстетичные баррикады. Через три в коридорах нельзя было встретить ни одного праздношатающегося. Всех пациентов рассадили по палатам. В том числе и заместителя по воспитательной работе, стены камеры которого с целью непростукивания обклеили толстыми подушками.
   Как бы то ни было, бывший ректор Первертса поставил новый абсолютный рекорд: три побега за два месяца. Прежнее достижение принадлежало отцу Мергионы – Брэд Пейджер совершил один побег за двенадцать лет. Останавливаться на достигнутом Бубльгум не собирался и сейчас не просто смотрел на потолок, а совершал мысленный побег.
   «Нужно сделать мысленный подкоп, – рассуждал он. – Подкапываться под пол? Но как раз этого от меня и ждут! Буду подкапываться под потолок. То есть надкалываться над потолком. Там и грунта нет, и подземных вод, и прочей канализации. Отлично! Надкапываюсь над потолком, пока не оказываюсь на крыше корпуса. А там часовой. Часового нужно оглушить, пока он не позвал на помощь. Как оглушить? Очень просто: как заору ему в ухо!»
   Мысли текли плавно и приятно. Совершив мысленный побег, Бубльгум ушел в мысленное подполье и начал мысленно мстить. Отомстив всем, кому только можно, он попал в мысленную засаду, был мысленно схвачен вымышленными ментодерами и снова оказался в своей камере.
   «Не повезло, – подумал Бубльгум, завершая осмотр потолка. – Но я хотя бы попытался».
   – Профессор, – позвали откуда-то сбоку.
   Пациент покосился на стену. Один из портретов стал выпуклым и подался вперед, глядя на него несколько настойчивей, чем остальные.
   – Один, – сказал Бубльгум. – Я здесь один. Все остальное – мои галлюцинации, последствия одиночного заключения.
   – Не впадайте в солипсизм ^[6], профессор, – сказал портрет. – Если бы я был галлюцинацией, я бы обставил свое появление с большим драматизмом.
   Бубльгум всмотрелся и понял, что с ним говорит не портрет, а тот, кто на портрете изображен. Тот, кто каким-то образом проник в камеру через все магонепроницаемые и непростукиваемые стены.
   – Здравствуй, дружок, – сказал бывший ректор. – Чего ты хочешь?
   Мартовский гремучий воробей добрался до ветки, с которой недавно свалился, глянул в окно и, развернув широкие маховые крылья, отправился в менее опасное место.

Подвиг № 5
Философская каменоломня

   Я – памятник себе.

Александр Пушкин

   Мы пойдем другим путем.

Иван Сусанин

Пострадавшие и виноватые

 

   – Как «встал и пошел»?! Как «встал и пошел»?!
   Всклокоченный Югорус Лужж часто мигал красным, желтым и зеленым, напоминая спятивший светофор. Астрал вокруг ректора тревожно всплескивал. По стенам кабинета щелкали непроизвольные заклинания Да-как-же-таки Да-что-же-это-такое.Гусыня на плече великого мага голосила во всю глотку:
   – Как встал – и пошел?!
   Лужжу выпала незавидная участь. Управляться со Школой волшебства и в тихие времена непросто, ну а в последний учебный год втиснулось столько катаклизмов, что хватило бы на пару тихих веков. Лужж искренне недоумевал, как Бубльгум ухитрялся справляться со всеми этими проблемами ^[7]. «Наверное, дело в опыте», – думал Югорус и стойко набирался опыта. Но всякой стойкости есть предел. Для Лужжа предел наступил 5 июня 2003 года.
   Да и кто бы такое выдержал? Всего за первую половину злосчастного четверга на голову ректора обрушились:
   внезапный приезд министерской комиссии;
   мистический перенос единого экзамена на десять дней;
   позорная попытка очаровать председателя комиссии Долорес Пузотелик, в результате чего выяснилось, что именно ее детей Лужж отчислил из Первертса;
   провал операции по переделке Трубы Мордевольта, означавший гарантированное отчисление Сена Аесли и Мергионы Пейджер;
   загадочная сдача экзамена Сеном и Мергионой, которые в последний момент вдруг стали магами;
   бесславное завершение черной миссии Долорес Пузотелик и посрамление министерских недоброжелателей.
   Два последних события настолько походили на хеппи-энд в лучших традициях презираемого британцами Голливуда, что Югорус решил – вот она, награда за все его мучения. Осталось устроить пир на весь мир, кого-нибудь поженить, после чего жить долго и счастливо, нажить добра и с умом его инвестировать, лучше в недвижимость.
   Эта радостная, светлая и прямая перспектива помрачнела, потемнела и обломалась, когда в Большую аудиторию вбежала зареванная Амели с известием об исчезновении Трубы Мордевольта. Преподаватели перевернули Первертс вверх дном, затем вбок дном, и наконец вниз дном. Но вместо пропавшего артефакта маги обнаружили, что еще и Каменный Философ встал с постамента и ушел в неизвестном направлении.
   Выходка школьной реликвии из школы стала для Лужжа последней каплей.
   – Он же всегда сидел! Как он мог уйти? Он же всегда думал!
   – Ну, значит, придумал, – сказала профессор МакКанарейкл.
   Как всякий декан, попавший в сложную ситуацию, Сьюзан МакКанарейкл могла выбрать один из трех вариантов: наказать пострадавших, отыскать виноватых или снисходительно фыркнуть.
   Верная себе, мисс Сьюзан не пропустила ни одного варианта. Сначала она накричала на пострадавших Порри и Сена, затем нашла виноватых – Порри, Сена, Амели и Мерги. Больше всего досталось Сену – как самому умному, а меньше всего Мергионе – как самой недоступной для нотаций. Вернувшая себе магию юная ведьма влетала в кабинет ректора, с трудом сдерживая радость, выражала сочувствие Гаттеру, несколько секунд пыталась проникнуться серьезностью ситуации и снова улетала творить чудеса в коридорах.
   – Что он мог придумать?! – сипло крикнула гусыня Югоруса.
   – Да какая разница! А вы, Аесли, Гаттер, Пулен и… где она опять? Пейджер! Ладно, неважно… Вы сами виноваты!
   Завершив отработку второго варианта, мисс Сью перевела дыхание, набрала побольше воздуха и фыркнула.
   – Тоже мне, проблема! Уинстон соберет сто таких труб.
   – Профессор Мордевольт решил все бросить и уехать, – сказал Порри.
   Головомойка, устроенная деканшей, пошла Гаттеру на пользу – не позволила толком погоревать о потере магии. Да и потеря уже не казалась окончательной, что более чем убедительно доказывала порхающая по Первертсу Пейджер. И главное, ясно, что делать дальше: дождаться, пока Канарейка угомонится, сесть с Сеном в своей комнате и спокойно что-нибудь придумать. Аесли, кстати, уже потихоньку что-то придумывал, и Порри не терпелось к нему присоединиться.
   – Что за глупости! – сказала МакКанарейкл. – Уинстон – мужчина основательный. Разве он может с бухты-барахты бросить меня… то есть бросить все и уехать?
   – Не может, – рассеянно согласился Сен. Мисс Сью он почти не слышал, пытаясь сосредоточиться. Воспоминания о двадцати волшебных минутах обладания магией мешали логическим построениям, которые получались какими-то кривобокими. – Поэтому логично предположить, что сейчас он собирает вещи. Вот соберет все…
   – Вещи он собирает! Да он, наверное, просто решил прибраться в комнате!
   И декан Орлодерра исчезла с мелодичным треском. Гусыня на плече ректора окончательно осипла и спрятала голову под крыло.
   – А я ведь персонально отвечал за сохранность Трубы, – персонально сказал Лужж.
   – Это я во всем виновата, – безнадежно произнесла Амели Пулен. Все ее попытки получить заслуженное наказание заканчивались ничем. Горе девочки было настолько велико, что отбивало всякое желание упрекать Амели. Ее хотелось утешать, а от этого Пулен чувствовала себя еще более виноватой.
   – Виноватых определит следствие, – сказал ректор. – Я обязан вызвать представителей Департамента Безопасности.
   Югорус достал из кармашка мантии красный свисток и дунул.
   Раздался мелодичный треск.
   – Его нет!
   Сьюзан МакКанарейкл появилась в очень редком для себя состоянии – не разгневанном или язвительном, а растерянном.
   – Мордевольт так быстро собрался? – не поверил Гаттер. – Не разработав научно обоснованный план укладки вещей в чемодан?
   – Все вещи на месте! И свинья его электрическая там. И Рука!
   – Но это значит…
   – …что преступник очень спешил!
   Все повернулись. В дверях стоял сияющий Фантом Асс с деревянным молотком в руках.

Дежа вю

   Будь здесь профессор Харлей, он бы наверняка решил, что у Фантома опять не все адекватно. Ошибка. У Фантома все было супер-пупер адекватно.
   Во-первых, он настолько излечился от погремушкобоязни, что сегодня приблизился к коллекции волчков вплотную и расколотил ее молотком.
   Во-вторых, сразу после этого в окно влетел ментодерский грач, который бросил к ногам Асса его именной жетон – белый овал с голубым черепом в красном шарфике. Департамент Безопасности наконец-то понял, чего лишился, и восстановил Фантома в должности младшего следователя.
   В-третьих, стоило Ассу прикрепить жетон к больничному халату, как в глазницах черепа замигали желтые огоньки – вызов на задание. Возрожденный из пепла Фантом вприпрыжку бросился на место преступления.
   Не дойдя до источника сигнала несколько припрыжек, следователь наскоро вспомнил инструкцию, перевел молоток в боевое положение, согнулся и подкрался к двери. Внутри сообщники преступника обсуждали побег своего главаря.
   – Но это значит… – начал один из сообщников.
   – …что преступник очень спешил! – завершил Асс, как лев впрыгивая в логово сообщников. Сообщниками оказались Лужж, МакКанарейкл и трое… нет, четверо… опять трое… короче, несколько детей, что отнюдь не смутило Фантома, а напротив, подбодрило. Он сделал два оборота и радостно стукнул молотком по стене.
   – Ого, – сказала стена.
   – Здравствуйте, Фантом, – сказала Амели. – Вас уже вылечили?
   Этот резонный вопрос Асс проигнорировал.
   – Ха-ха-ха! – воскликнул он. – А ведь ваши личности следствию хорошо известны! Это упрощает дело. На этот раз вы застигнуты с поличным на месте преступления и вам не отвертеться!
   Какое-то время Лужж отказывался верить в происходящее. Потом признал, что происходящее все-таки происходит, но не на самом деле. Таинственные происшествия с Трубой Мордевольта, набедокурившие Порри и компания, вышедшая из-под контроля ситуация, неистощимый на глупости следователь Асс… Да ведь все это уже было! Да вот только что, прошлой осенью!
   – Дежа вю ^[8], – сказал Югорус.
   – Что значит «Где живу»? Вопросы здесь задаю я! А расскажет мне все самый неопытный из преступников… – Фантом поводил молотком. – Она!
   Самая неопытная из преступниц Амели снова всхлипнула, но на этот раз не виновато, а обвиняюще. Как же она восхищалась психоаналитическим гением профессора Харлея, который сделал из законченного психа спокойного и приятного человека. А теперь оказывается что? Оказывается, что Асс просто прикидывался нормальным и дурил психоаналитика, а на самом деле как был психом, так и остался! ^[9]Даже хуже стал! Амели очень расстроилась и, вместо того чтобы послать Фантома к черту, покорно рассказала все.
   – Мне все ясно, – провозгласил Асс. – Трубу Мордевольта похитил Мордевольт.
   – Как вы можете! – закричала мисс Сьюзан. – С Уинстоном что-то случилось! Он в беде!
   – Ну почему обязательно в беде, – вздохнул Лужж. – Может, он просто встал и пошел куда-нибудь.
   – Как встал и пошел?! – в голосе МакКанарейкл послышалось отчаяние. – Как встал и пошел?!
   – Как встал – и пошел?! – подхватила гусыня на плече ректора. Лужж озадаченно посмотрел на птицу. Дежа вю усиливалось.
   – Преступник всегда покидает место преступления, – объяснил Фантом. – Хотите, расскажу всю зловещую комбинацию?