Страница:
– Если такое произойдет с кем-то из вас, – сказал Тони, – тяните рычаг, чтобы быстро избавиться от горючего, и попытайтесь сесть ровно, без поворотов и наклонов.
Рис. 3. «Ме-110»
– А если удастся, берите курс прямо на кладбище, чтобы сэкономить расходы, – добавил Фритц сухо.
Спустя несколько секунд «Вf-110» приготовился к взлету, включив двигатели, и наши занятия были возобновлены. В тот вечер в суматохе мы слышали, что двигатель на самолете Пица отказал из-за неполадок, возникших при ускорении. Это могло служить правдой, а могло – оправданием. У нас не было возможности поговорить о таких вещах, потому что все технические вопросы являлись сверхсекретной темой. С другой стороны, мы уже знали, какие неполадки наиболее часто возникают при наборе скорости. Могла произойти остановка в подаче топлива, и, как следствие, мотор мог заглохнуть, но избежать этой проблемы было не так просто. Это было равносильно тому, что сказать водителю, который едет но горной дороге – серпантину, строго соблюдать скорость 60 километров и не сбавлять даже на поворотах. Как бы там ни было, но тот случай мистического спасения Пица многим из нас оставил в ту ночь надежду, что в жизни нужно верить в лучшее.
Глава 3
Глава 4
Глава 5
– А если удастся, берите курс прямо на кладбище, чтобы сэкономить расходы, – добавил Фритц сухо.
Спустя несколько секунд «Вf-110» приготовился к взлету, включив двигатели, и наши занятия были возобновлены. В тот вечер в суматохе мы слышали, что двигатель на самолете Пица отказал из-за неполадок, возникших при ускорении. Это могло служить правдой, а могло – оправданием. У нас не было возможности поговорить о таких вещах, потому что все технические вопросы являлись сверхсекретной темой. С другой стороны, мы уже знали, какие неполадки наиболее часто возникают при наборе скорости. Могла произойти остановка в подаче топлива, и, как следствие, мотор мог заглохнуть, но избежать этой проблемы было не так просто. Это было равносильно тому, что сказать водителю, который едет но горной дороге – серпантину, строго соблюдать скорость 60 километров и не сбавлять даже на поворотах. Как бы там ни было, но тот случай мистического спасения Пица многим из нас оставил в ту ночь надежду, что в жизни нужно верить в лучшее.
Глава 3
«САМОСТОЯТЕЛЬНЫЙ» СТАРТ
По окончании курса нашего обучения планеризму наступил день, когда мы, совсем еще неопытные юнцы, должны были произвести свой первый самостоятельный старт. У некоторых из нас, настроенных особенно скептически и отягощенных зрелищем, увиденным во время полета Пица, развеялись иллюзии, что старты непременно должны пройти успешно, потому что даже у таких асов, как Пиц, Шпёте и Тони Талер, могли случаться накладки. И хотя большое количество успешных полетов наших инструкторов говорило об обратном, все же неприятное ощущение перед полетом Фритца Кельба, который шел первым, не покидало нас. Перед тем как подняться в кабину, он порылся у себя в кармане, вытащил смятую пачку сигарет и протянул мне, торжественно проговорив:
– Вот, Мано. Осталось три штуки. Выкури их в намять обо мне, если там, в воздухе, меня разнесет на кусочки!
Но «Ме-163А» не разнес его на кусочки, и я представил, что слышу радостный крик Фритца, когда он стрелой рассекал небо, волоча за собой сине-черный клуб дыма. Его машина была в полном порядке, и вот он с диким ревом промчался высоко над нашими головами. Фритц ловко и без ошибок посадил самолет, а потом крикнул мне:
– Эй, Мано! Этому полету я бы предпочел только одно – прогуляться с самой красивой девушкой Берлина!
Эти слова означали то, что он очень доволен выполненным заданием.
Затем настал мой черед. Никогда в жизни мне не приходилось оседлывать жеребца, но, выпади мне такая возможность, я уверен, что чувствовал бы то же самое, что и перед своим первым самостоятельным стартом. Я сильно волновался; капли пота выступили на лбу, и волосы прилипли к голове. Во рту пересохло, а ладони стали липкими. Я буквально заставил себя сесть в кабину. Всего несколько секунд паники, и спокойный голос инструктора дал мне наставления, и мучившие меня страхи улетучились сами собой. «Крепко держи ручку управления во время отрыва от земли… сбрасывай шасси, когда наберешь несколько метров… натяни рычаг немного на себя, когда будешь пересекать границу аэродрома». Затем мне было сказано, что я должен снизиться и выполнить серию произвольных поворотов, постепенно делая их все более частыми, но постоянно следя за высотой, и, наконец, произвести нормальную посадку. Все это звучало совсем просто, но не сыграет ли этот чертов истребитель со мной злую шутку?
Мне без труда удалось удержать в равновесии тяжелый хвост, и, со звеневшими в ушах словами «Не забудь про шасси!», фонарь кабины надо мной захлопнулся, и я приготовился к полету. Быстро все проверив и установив ручку подачи топлива в нужное положение, включил стартер. Двигатель запустился. Система заработала, и я немного расслабил левую руку, лежащую на руле, и, к моему огромному удивлению, оглушающий грохот самолета в самой кабине был немного тише. Затем сила в две тысячи лошадиных сил притянула меня к креслу и понесла мой самолет через поле все быстрее и быстрее. Внезапно тряска прекратилась, и я поднялся в воздух. Это свершилось! Самолет зарычал и громыхнул, когда я сбросил шасси, и этот малюсенький «Ме-163А» метнулся ввысь, словно стрела, выпущенная из лука. Отметки границы аэродрома были подо мной, и я с облегчением повел ручкой управления. Я сидел откинувшись назад, и вокруг меня ничего не было, кроме голубого неба и темной синевы надо мной. Потрясающе! Нет другого слова, которым можно выразить испытанное удовольствие, когда я поднялся на самую высоту. Мои мозги теперь освободились от всех мыслей, ранее внушавших страх, и я ни о чем не мог думать, кроме как о прелести полета и о том, как прекрасна жизнь. Но очень скоро мои мечты прервали мирские заботы: идти верным курсом, соблюдать нужную высоту, следить за давлением, за тягой двигателя и другими приборами. Я должен был быть готов к докладу после полета, и потому было естественно, что я наблюдаю за всеми этими нелепыми циферблатами и запоминаю все их показания.
Резкий толчок вывел меня из раздумий, и я ощутил, как мой самолет закачало, и он завис в воздухе. Я потянулся вперед, насколько это возможно было сделать из-под пристегнутого ремня, неожиданно осознав тот факт, что гул вокруг меня прекратился. Топливо закончилось. Казалось, тишина укутала меня, словно мягкое покрывало. И вдруг неведомая сила неистово потянула самолет на несколько сот метров, а затем скорость начала снижаться. Взглянув на альтиметр, я увидел, что нахожусь на высоте четырех тысяч метров и уже можно начинать виражи. Я опустил крыло и накренил самолет вправо, увидев внизу сверкающее в солнечных лучах озеро в Цвишенане. Мне сразу вспомнилось детство, счастливые дни, то незабываемое мирное время. Да, я не мог и представить себе вероятность того, что когда-то мне придется совершить вынужденную посадку на воду этого самого озера. Наши инструкторы информировали нас, что в случае вынужденной посадки истребитель камнем пойдет на дно, и мы должны быть изворотливы, чтобы вовремя выплыть из кабины и не затонуть вместе с самолетом. Насколько я мог разглядеть, пролетая дальше, подо мной ковром растянулись поля, и меня забавляла мысль, что всего несколько дней назад многие из нас, сидя на берегу, коптили свежепойманных угрей, а вечером пили крепкий бренди, устроившись в маленькой пивной, которая находилась где-то здесь, среди этих полей. А наутро мучились от похмелья.
Мне чертовски не повезло; погода в тот день была совершенно не предназначена для полетов! Меня постоянно донимали неприятные мысли, что я могу впечататься в землю. Это было так просто. Я чувствовал, что-то должно произойти – или внезапно откажет двигатель, или что-то случится с крылом. А может, я не смогу найти аэродром. Но нет, ничего такого не случилось, и касание земли было мягким. С тех пор я навсегда привязался к своему маленькому смелому «Ме-163А».
– Вот, Мано. Осталось три штуки. Выкури их в намять обо мне, если там, в воздухе, меня разнесет на кусочки!
Но «Ме-163А» не разнес его на кусочки, и я представил, что слышу радостный крик Фритца, когда он стрелой рассекал небо, волоча за собой сине-черный клуб дыма. Его машина была в полном порядке, и вот он с диким ревом промчался высоко над нашими головами. Фритц ловко и без ошибок посадил самолет, а потом крикнул мне:
– Эй, Мано! Этому полету я бы предпочел только одно – прогуляться с самой красивой девушкой Берлина!
Эти слова означали то, что он очень доволен выполненным заданием.
Затем настал мой черед. Никогда в жизни мне не приходилось оседлывать жеребца, но, выпади мне такая возможность, я уверен, что чувствовал бы то же самое, что и перед своим первым самостоятельным стартом. Я сильно волновался; капли пота выступили на лбу, и волосы прилипли к голове. Во рту пересохло, а ладони стали липкими. Я буквально заставил себя сесть в кабину. Всего несколько секунд паники, и спокойный голос инструктора дал мне наставления, и мучившие меня страхи улетучились сами собой. «Крепко держи ручку управления во время отрыва от земли… сбрасывай шасси, когда наберешь несколько метров… натяни рычаг немного на себя, когда будешь пересекать границу аэродрома». Затем мне было сказано, что я должен снизиться и выполнить серию произвольных поворотов, постепенно делая их все более частыми, но постоянно следя за высотой, и, наконец, произвести нормальную посадку. Все это звучало совсем просто, но не сыграет ли этот чертов истребитель со мной злую шутку?
Мне без труда удалось удержать в равновесии тяжелый хвост, и, со звеневшими в ушах словами «Не забудь про шасси!», фонарь кабины надо мной захлопнулся, и я приготовился к полету. Быстро все проверив и установив ручку подачи топлива в нужное положение, включил стартер. Двигатель запустился. Система заработала, и я немного расслабил левую руку, лежащую на руле, и, к моему огромному удивлению, оглушающий грохот самолета в самой кабине был немного тише. Затем сила в две тысячи лошадиных сил притянула меня к креслу и понесла мой самолет через поле все быстрее и быстрее. Внезапно тряска прекратилась, и я поднялся в воздух. Это свершилось! Самолет зарычал и громыхнул, когда я сбросил шасси, и этот малюсенький «Ме-163А» метнулся ввысь, словно стрела, выпущенная из лука. Отметки границы аэродрома были подо мной, и я с облегчением повел ручкой управления. Я сидел откинувшись назад, и вокруг меня ничего не было, кроме голубого неба и темной синевы надо мной. Потрясающе! Нет другого слова, которым можно выразить испытанное удовольствие, когда я поднялся на самую высоту. Мои мозги теперь освободились от всех мыслей, ранее внушавших страх, и я ни о чем не мог думать, кроме как о прелести полета и о том, как прекрасна жизнь. Но очень скоро мои мечты прервали мирские заботы: идти верным курсом, соблюдать нужную высоту, следить за давлением, за тягой двигателя и другими приборами. Я должен был быть готов к докладу после полета, и потому было естественно, что я наблюдаю за всеми этими нелепыми циферблатами и запоминаю все их показания.
Резкий толчок вывел меня из раздумий, и я ощутил, как мой самолет закачало, и он завис в воздухе. Я потянулся вперед, насколько это возможно было сделать из-под пристегнутого ремня, неожиданно осознав тот факт, что гул вокруг меня прекратился. Топливо закончилось. Казалось, тишина укутала меня, словно мягкое покрывало. И вдруг неведомая сила неистово потянула самолет на несколько сот метров, а затем скорость начала снижаться. Взглянув на альтиметр, я увидел, что нахожусь на высоте четырех тысяч метров и уже можно начинать виражи. Я опустил крыло и накренил самолет вправо, увидев внизу сверкающее в солнечных лучах озеро в Цвишенане. Мне сразу вспомнилось детство, счастливые дни, то незабываемое мирное время. Да, я не мог и представить себе вероятность того, что когда-то мне придется совершить вынужденную посадку на воду этого самого озера. Наши инструкторы информировали нас, что в случае вынужденной посадки истребитель камнем пойдет на дно, и мы должны быть изворотливы, чтобы вовремя выплыть из кабины и не затонуть вместе с самолетом. Насколько я мог разглядеть, пролетая дальше, подо мной ковром растянулись поля, и меня забавляла мысль, что всего несколько дней назад многие из нас, сидя на берегу, коптили свежепойманных угрей, а вечером пили крепкий бренди, устроившись в маленькой пивной, которая находилась где-то здесь, среди этих полей. А наутро мучились от похмелья.
Мне чертовски не повезло; погода в тот день была совершенно не предназначена для полетов! Меня постоянно донимали неприятные мысли, что я могу впечататься в землю. Это было так просто. Я чувствовал, что-то должно произойти – или внезапно откажет двигатель, или что-то случится с крылом. А может, я не смогу найти аэродром. Но нет, ничего такого не случилось, и касание земли было мягким. С тех пор я навсегда привязался к своему маленькому смелому «Ме-163А».
Глава 4
ПРИБЫТИЕ «ЛЕТАЮЩИХ БОМБ»
Человек так устроен, что может привыкнуть к любым условиям, главное – время; будь это однообразный рутинный ежедневный труд в офисе с раздражительным боссом-самодуром или монотонное пребывание в барокамере и полеты на реактивных истребителях. Очень скоро мы стали взбираться в кабину «Ме-163А» почти каждый день, хотя, положа руку на сердце, это было далеко не то же самое, что сесть в свой автомобиль и поехать в офис. Барокамера была значительно дискомфортней, и наш замечательный доктор Данкер, заходя в нее, наверное, чувствовал, как мы ругаемся про себя последними словами, хотя впоследствии мы стали ценить его усилия по обеспечению нашей отличной формы, что являлось необходимым условием для полетов. Тогда как в самом начале наших тренировок ничто сильнее не угнетало нас, чем нахождение в ситуации, когда нас медленно «поднимали» на восемь тысяч метров и давление скакало, а потом мы вновь оказывались под нормальным давлением и оно менялось при этом менее чем за тридцать секунд. Во время этих жутких перепадов давления мы ощущали, как все внутренности раздуваются, будто воздушные шары, и мы кричали, испытывая боль, а головная боль была просто невыносимой. Очень правильно, что доктор Данкер ни на миг не сводил с нас глаз и быстро регулировал давление в камере, если видел, что кому-то становилось плохо. Тем не менее, мы утешали себя осознанием того, что мучения в барокамере приведут нас к тому дню, когда первый из наших «Ме-163В» станет по праву называться «летающей бомбой» и сможет занять достойное место в 16-м опытном командовании.
В то самое время произошел случай, спустивший всех нас с облаков на землю. Будучи очень довольным своей семейной жизнью, я и не помышлял, чтобы пококетничать с прекраснейшим созданием женского пола, случайно появившимся на горизонте, но в Бад-Цвишенане нашлась одна привлекательная девушка, способная заставить улыбнуться однолюба, а может, даже женоненавистника. На самом деле она была любимицей всего отряда, и мои восхищенные взгляды не были единственными в ее адрес. Звали ее Сюзанна. А затем судьба свела ее с Йозефом Пёхсом. Йозеф, адъютант командира, был очень красив и являлся образцом мужества. Высокий, темноволосый, всегда в отличном настроении, он имел спортивное телосложение, и нельзя было не признать, что любая девушка не смогла бы устоять перед ним. Теперь, где бы ни была Сюзанна, возле нее крутился Йозеф, повсюду сопровождая ее. Выбор был сделан, поэтому мы деликатно отошли в сторону, все мы, у кого на глазах развивался этот роман. Наш командир Вольфганг Шпёте был закоренелым холостяком, и мы не ожидали от него особенных подвижек в этом вопросе, а кто-то ведь должен был играть роль хозяйки на различных праздниках. Жена его адъютанта неплохо подходила для исполнения этих обязанностей. Да и почему, собственно, не Сюзанна? Потихоньку мы стали подбивать Йозефа официально объявить о своей помолвке, и как можно скорее! Роман развивался стремительно. Йозеф и Сюзанна встречались каждый день. Мы видели их купающимися вместе в озере, взявшись за руки прогуливающимися по пляжу или вокруг аэродрома, а вечерами они посещали ольденбургский театр. И мы искренне радовались за них и желали, чтобы «первая леди» поскорее заняла свое законное место.
Рис. 4. Посадка в кабину «Ме-163В»
Как-то раз ранним утром Йозеф поднялся в кабину «Ме-163А» и пристегнул ремни. Это был один из обыденных полетов, каких уже много состоялось до этого, и Йозеф, веселясь и ни о чем не беспокоясь и обменявшись парой шуток с Пицем и Тони, закрыл фонарь кабины и запустил двигатель самолета. Пока что все наши полеты проходили успешно, и не было ни одного чрезвычайного происшествия. Но судьба может быть жестокой и непредсказуемой даже по отношению к такой первоклассной машине, как «Ме-163А».
С ревущим грохотом самолет Йозефа помчался по полевой траве, молниеносно набирая скорость. Отрываясь от земли, он сбросил шасси, которые рикошетом попали по фюзеляжу и повредили его. Звук двигателя стих, шасси, вероятно, нарушили подачу топлива. Как такое могло произойти? Находился ли самолет слишком низко и налетел на что-нибудь на земле? Йозеф, должно быть, понял, что случилось, потому что он задрал нос самолета вверх и по инерции набрал высоту около ста метров, а затем, выровнявшись, полетел вперед. Вроде бы ситуация была под контролем, и мы вздохнули спокойно, думая, что, имея за плечами богатый опыт, Йозеф сумеет выкарабкаться.
Но он подлетел на опасно близкое расстояние к одной из вышек – маяков аэродрома. «Будь осторожен, Йозеф!» Конечно, он не мог нас слышать, да и в любом случае было уже слишком поздно, так как, очевидно, крылом самолета он закрыл себе видимость и зацепился за вышку. Всего лишь легкое касание, но этого было достаточно…
Самолет Йозефа камнем полетел вниз, ударился об землю и еще носом прорыхлил ее, перед тем как окончательно замер. Все это происходило примерно в двух километрах от того места, где мы стояли. Мы бросились со всех ног к самолету, и «скорая помощь» уже мчалась к месту катастрофы. Наверняка ничего страшного. Ну разве только несколько сломанных костей. По крайней мере, не было ни огня, ни взрыва! Мы подбежали одновременно со «скорой», но нашего Йозефа больше не было. Бедный Йозеф, наверное, не успел понять, что происходит. Он разбил голову о панель приборов. Ничто не могло спасти его. Было слишком поздно. Бедная Сюзанна.
Смерть Йозефа сильно поразила нас, намного сильнее, чем многое увиденное за время войны; за те годы, когда мы потеряли много своих товарищей. Но Йозеф стал первой жертвой «Ме-163» среди нас.
В то самое время произошел случай, спустивший всех нас с облаков на землю. Будучи очень довольным своей семейной жизнью, я и не помышлял, чтобы пококетничать с прекраснейшим созданием женского пола, случайно появившимся на горизонте, но в Бад-Цвишенане нашлась одна привлекательная девушка, способная заставить улыбнуться однолюба, а может, даже женоненавистника. На самом деле она была любимицей всего отряда, и мои восхищенные взгляды не были единственными в ее адрес. Звали ее Сюзанна. А затем судьба свела ее с Йозефом Пёхсом. Йозеф, адъютант командира, был очень красив и являлся образцом мужества. Высокий, темноволосый, всегда в отличном настроении, он имел спортивное телосложение, и нельзя было не признать, что любая девушка не смогла бы устоять перед ним. Теперь, где бы ни была Сюзанна, возле нее крутился Йозеф, повсюду сопровождая ее. Выбор был сделан, поэтому мы деликатно отошли в сторону, все мы, у кого на глазах развивался этот роман. Наш командир Вольфганг Шпёте был закоренелым холостяком, и мы не ожидали от него особенных подвижек в этом вопросе, а кто-то ведь должен был играть роль хозяйки на различных праздниках. Жена его адъютанта неплохо подходила для исполнения этих обязанностей. Да и почему, собственно, не Сюзанна? Потихоньку мы стали подбивать Йозефа официально объявить о своей помолвке, и как можно скорее! Роман развивался стремительно. Йозеф и Сюзанна встречались каждый день. Мы видели их купающимися вместе в озере, взявшись за руки прогуливающимися по пляжу или вокруг аэродрома, а вечерами они посещали ольденбургский театр. И мы искренне радовались за них и желали, чтобы «первая леди» поскорее заняла свое законное место.
Как-то раз ранним утром Йозеф поднялся в кабину «Ме-163А» и пристегнул ремни. Это был один из обыденных полетов, каких уже много состоялось до этого, и Йозеф, веселясь и ни о чем не беспокоясь и обменявшись парой шуток с Пицем и Тони, закрыл фонарь кабины и запустил двигатель самолета. Пока что все наши полеты проходили успешно, и не было ни одного чрезвычайного происшествия. Но судьба может быть жестокой и непредсказуемой даже по отношению к такой первоклассной машине, как «Ме-163А».
С ревущим грохотом самолет Йозефа помчался по полевой траве, молниеносно набирая скорость. Отрываясь от земли, он сбросил шасси, которые рикошетом попали по фюзеляжу и повредили его. Звук двигателя стих, шасси, вероятно, нарушили подачу топлива. Как такое могло произойти? Находился ли самолет слишком низко и налетел на что-нибудь на земле? Йозеф, должно быть, понял, что случилось, потому что он задрал нос самолета вверх и по инерции набрал высоту около ста метров, а затем, выровнявшись, полетел вперед. Вроде бы ситуация была под контролем, и мы вздохнули спокойно, думая, что, имея за плечами богатый опыт, Йозеф сумеет выкарабкаться.
Но он подлетел на опасно близкое расстояние к одной из вышек – маяков аэродрома. «Будь осторожен, Йозеф!» Конечно, он не мог нас слышать, да и в любом случае было уже слишком поздно, так как, очевидно, крылом самолета он закрыл себе видимость и зацепился за вышку. Всего лишь легкое касание, но этого было достаточно…
Самолет Йозефа камнем полетел вниз, ударился об землю и еще носом прорыхлил ее, перед тем как окончательно замер. Все это происходило примерно в двух километрах от того места, где мы стояли. Мы бросились со всех ног к самолету, и «скорая помощь» уже мчалась к месту катастрофы. Наверняка ничего страшного. Ну разве только несколько сломанных костей. По крайней мере, не было ни огня, ни взрыва! Мы подбежали одновременно со «скорой», но нашего Йозефа больше не было. Бедный Йозеф, наверное, не успел понять, что происходит. Он разбил голову о панель приборов. Ничто не могло спасти его. Было слишком поздно. Бедная Сюзанна.
Смерть Йозефа сильно поразила нас, намного сильнее, чем многое увиденное за время войны; за те годы, когда мы потеряли много своих товарищей. Но Йозеф стал первой жертвой «Ме-163» среди нас.
Глава 5
НАШИ ПЕРВЫЕ ПОТЕРИ
Как-то днем, несколько недель спустя после трагедии, грохочущий локомотив, в котором один вагон был опечатан, прибыл на станцию, ведущую к аэродрому, и остановился перед самым большим из наших ангаров. Эта новость облетела нас со скоростью ветра, наконец-то привезли наш первый «Ме-163В»!
Когда с вагона сняли печати и двери раздвинулись, мы увидели надгробие какого-то древнего фараона. Атмосфера накалялась: завораживающая неизвестность и масса предположений. При чем тут сокровища Египта! Вот «Ме-163В» был настоящим кладом и имел лишь отдаленное сходство со своим предшественником «Ме-163А». Никакой утонченности и грациозности в нем не наблюдалось. Довольно громоздкие очертания «кометы» подчеркивали ее мощь. Эта машина несла в себе энергетику дракона!
Больше размером, чем «Ме-163А», «комета» была раскрашена зловещим красным цветом, и ее фонарь круглой формы, расположенный наверху, чем-то напоминал глаз дьявола. Этот самолет был красив не изяществом, а, наоборот, привлекал своей мощью и тяжестью. Четко обозначенный нос переходил в девяностомиллиметровое бронированное стекло, которое защищало от огня противника. По сравнению с «Ме-163А» у «кометы» кабина была просторная, как жилая комната. В действительности такие размеры кабины объяснялись тем, что конструкторы предусмотрели установку 30-мм пушек по обеим сторонам кресла пилота!
– Когда хотя бы одна из них выстрелит, – пробормотал кто-то, – то сможет четко попасть в глаз святому Петру!
Тогда как фюзеляж в значительной степени был собран из дюралюминия и легких сплавов, крылья были деревянные с фанерным и тканевым покрытием. Для такой конструкции самолета казалось фантастическим, чтобы он мог достигнуть таких скоростей, как «комета».
Хвостовое оперение не имело руля высоты. Элероны имели большие триммера, управляемые колесом в кабине пилота. Закрылки гидравлические, двухпозиционные.
Теперь мы имели свой объект, который могли созерцать и постепенно знакомиться с новым видом оружия на его борту. Очень скоро мы выучили множество вещей, которые с первого взгляда казались недоступными, и не только для нас, но и для техников, которым, уж казалось, известно все об этих самолетах. Отто и Эл были хорошими ребятами, но я никогда не пытался вникать в запутанность их профессии и не стал бы интересоваться, если бы они даже позволили мне прикоснуться к завесе, скрывающей их секреты. Но как раз с этого места моя история становится вероисповеданием. Я провел несколько сотен незабываемых часов в воздухе, но не менее интересным оказалось, например, устранять возникшие неполадки в фюзеляже. Если такое случалось, то приходилось забывать, что ты не инженер, и ни разу я не встречал пилота, который стал бы выбирать место для аварийной посадки, ничего не предпринимая, тогда как имел достаточно времени, чтобы, к примеру, локализовать задымление. Да и со временем нас стали инструктировать, читая теоретический курс по техническому устройству истребителя, и я не могу сказать, что отнесся с удовольствием к этой стороне наших занятий. Но лишь практика и опыт могли действительно чему-то научить, поэтому постепенно эти лекции стали для меня такими же обыденными, как и сами полеты.
Рис. 5. «Ме-163В» с реактивным двигателем: Walter HWK 109-590А
Мы изучали, например, что горючее самолета, обозначающееся буквой Т, состоит из 80 % раствора перекиси водорода в воде, а горючее под буквой С – из 57 % метилового спирта, 30 % гидразина гидрата и 13 % воды. Когда горючее Т и С соприкасались друг с другом, то возникала реакция, при которой происходил распад веществ, сопровождавшийся чудовищным шипением. Walter HWK 109-590А, двигатель самолета, сам по себе представлял электрический стартер, турбину, топливные насосы и клапаны, уменьшающие давление. Чтобы привести в движение двигатель, пилоту требовалось надавить на специальную кнопку, активирующую стартер, и тем самым заставить маленькую турбину снабдить небольшим количеством топлива Т паровой генератор. Затем стартер выключался, а турбина, работающая от парового генератора, начинала качать горючее Т и С из топливных баков в распределительный отсек, в соотношении три к одному. Такое соотношение определялось клапанами, а затем горючее поступало по двенадцати шлангам в камеру сгорания. Камера сгорания представляла собой цилиндр с двойными стенками. Процесс сгорания контролировался главным клапаном, который, в свою очередь, активировался за счет одного рычага в кабине пилота, при помощи которого начиналась подача топлива Т и С. У контрольного рычага имелось пять положений: выключенное, малая тяга, а также тяга первой, второй и третьей стадии. Вес мотора составлял около 365 фунтов, а общее количество сжигаемого топлива равнялось 336 галлонам за четыре-пять минут. Максимальная тяга была не менее чем 3700 фунтов, хотя размер турбины был меньше, чем пачка маргарина, а регулятор тяги легко мог быть спрятан в кармане брюк! Правда, не совсем в маленьком кармане. Весь мотор целиком кренился к воздушной рамке четырьмя болтами, и его можно было снять и переместить в течение пары часов.
Перед полетом каждый двигатель истребителя должен был подвергнуться проверке по его работоспособности. Т и С баки заполнялись водой, которая затем пропускалась под давлением через паровой генератор во впускные трубки. Если при этом трубки оставались водонепроницаемыми, а баки полностью опустошались в течение пяти минут, тогда мотор был готов к использованию но назначению. К сожалению, горючее Т и С растворялось в воде, но самую большую опасность представляло топливо Т, которое воспламенялось при малейшем контакте с органическим веществом. Поэтому перед любой попыткой запустить мотор обязательно должен был присутствовать пожарный, стоящий рядом со шлангом, чтобы, в случае необходимости, немедленно нейтрализовать утечку топлива. Можно прекрасно представить себе, как выглядели внутренние стены ангара во время испытания мотора, когда возникала та самая необходимость. Это был «ведьмин котел», пузырящийся, шипящий, свистящий, и здесь уже не было разницы, кто ты, майор или простой солдат. Шум стоял колоссальный; стук по барабанным перепонкам раздавался с неистовой силой; это надо слышать, описать словами невозможно. Даже кратковременного пребывания в «прачечной» для самолетов было достаточно для того, чтобы вся дурь вышла из головы. Но все это было для нас так ново и интересно, что мы с трудом могли дождаться дня, когда, наконец, сможем полететь на этом «дьявольском агрегате» в первый раз.
Как-то я стоял возле «разгоряченного» двигателя. Конечно, было невозможно запустить мотор на полную мощь в закрытом ангаре, и потому в задней стене «прачечной» было предусмотрено некоторое количество отверстий, чтобы могли выходить выхлопные газы, а также звук. Если кто-нибудь стоял в пределах десяти или двадцати метров от этих отверстий, пока прогревались моторы, то для него это могло быть равноценно самоубийству, но в то же время мы развлекались тем, что становились на расстоянии около ста метров от этих отверстий, когда моторы начинали громыхать не на шутку. Правда, мы надевали наушники, чтобы защитить уши от невыносимого грохота. А еще было даже приятно чувствовать, как теплый воздух, разгоняемый двигателем, попадает в легкие. Ради интереса стоит добавить, что мы даже вставали в очередь, чтобы узнать, насколько близко можно подойти к отверстиям, до того как жар сделается нестерпимым.
Обращение с топливом Т и С требовало предельной осторожности. Обе жидкости были бесцветными, и по этой причине баки и контейнеры, в которых они содержались, были окрашены в разные цвета. Как-то раз один невезучий механик слил несколько литров горючего С в емкость, где хранились остатки горючего Т. Он недолго прожил после этого, по крайней мере, недостаточно, чтобы осознать, какую глупость он сделал, но, возможно, его безалаберность спасла других от повтора его ошибки. Горючее Т должно было храниться в алюминиевых контейнерах, потому как стальные и железные емкости разъедало, так же как прорезиненные емкости, и все остальные, органического производства. Все провода для горючего Т были сделаны из искусственного волокна, известного как миполам, и каждый контейнер должен был быть тщательно запечатан, чтобы в него не смогла проникнуть ни мельчайшая пылинка, ни насекомое, которые были способны вызвать реакцию и привести к взрыву контейнера. А горючее С запросто хранилось в стеклянных, эмалированных и любых других емкостях, но приводило к заржавению любых предметов, сделанных из алюминия.
В это самое время нам нанесла визит легендарная женщина – пилот Ханна Рейч. Она приехала в Бад-Цвишенан не просто чтобы провести день, она приехала для того, чтобы летать! Только некоторые из нас были лично знакомы с Ханной, но все знали историю о том, что эта храбрая девушка страдала от тяжелейших травм, полученных ею в прошлом году в Регенсбурге при крушении «Ме-163», и что понадобились невероятные усилия докторов и железная воля самой Ханны, чтобы преодолеть последствия той катастрофы.
И вот теперь та самая Ханна стояла вместе с нами на взлетной полосе, готовясь снова забраться в кабину «Ме-163А», присоединиться к нам в барокамере, или в «прачечной», и в действительности быть обыкновенным солдатом среди других таких же солдат. Да, в Ханне совершенно ничего не было мужского. Она была вполне миниатюрным созданием, а когда смеялась, то можно было подумать, что это хохочет молодая девчонка. И лишь в ее взгляде читалась железная воля, внутренняя сила, и неуемная энергия скрывалась в ее хрупком теле. Каждый раз, подавая ей руку, когда она садилась в кабину и пристегивала себя ремнями к креслу, мы не могли не почувствовать, насколько эта девушка храбрая и мужественная.
В то же время мы все очень волновались за ее безопасность. И это было не потому, что мы считали возможность летать на самолетах лишь своей прерогативой. Это было потому, что мы были мужчинами, а Ханна – женщиной. И опять, Ханна была не просто особой женского пола, она являлась одной-единственной Ханной Рейч, символом женственности Германии и идолом немецкой авиации. Но Ханна, казалось, не понимала ни наших страхов и беспокойства, ни того факта, что все мы сейчас трепещем перед ней, будто перед генералом, приехавшим проверить нас. Она была прирожденным летчиком, и телом и душой. Для Ханны не существовало просто мужчин и женщин. Все для нее подразделялись на пилотов и «всех остальных»!
Рис. 6. «Ме-163В»
Спустя короткое время после приезда Ханны Вольфганг Шпёте лично произвел полет на «Ме-163В». Это случилось удивительным зимним утром. Аэродром был покрыт тонким слоем свежевыпавшего снега, такого же чистого и искрящегося, как колотый сахар, а отражавшееся солнце давало эффект, будто рассыпали бесчисленное количество бриллиантов. Зимнее небо было потрясающе синим, и маленькие столбцы дыма лениво поднимались вверх; это дымили трубы близлежащих домов в Цвишенане и знакомый до боли местный поезд, направляющийся но своему обычному пути в Ольденбург.
Приготовления к взлету были, как всегда, ответственной процедурой. Пилот приставил миниатюрную лестницу, без которой нельзя было попасть в кабину, пристроил парашют в удобное положение на спине, а затем один из помощников закрепил его, как полагается. Забравшись в кабину, он проверил приборы, пользуясь последней возможностью проверить их защитных очков, соединил штекер шлемофон с рацией, проверил генератор, прицел, приемник воздушного давления, элероны и закрылки, выставил триммера на взлет. Затем он надел и проверил кислородную маску, а потом его механик закрыл фонарь кабины, который запирался изнутри. Теперь все было готово к взлету.
Мы стояли, молчаливо наблюдая за процессом. В это утро «комета» должна была совершить первый полет с нашего поля. Наконец, наш командир дал знать, что он готов к старту, и после этого включился стартер, и турбина начала завывать, как брошенный фокстерьер. Звук сделался чище, раздался резкий треск, когда топливо потекло в камеру сгорания. Белый пар растворился, послышалось журчание, а потом, с грохочущим стуком, «комета» начала подаваться вперед, как утка на сухой земле, которая пытается взлететь. Внезапно самолет рванул вперед с оглушительным ревом, а мы жадными глазами следили за ярко-красной машиной, которая, слегка подпрыгивая, понеслась но полю, как привидение, и, наконец, оторвалась от земли. Набрав высоту около десяти метров, Шпёте сбросил шасси, издавшие дикий скрежет, когда истребитель освобождался от них, и в следующее мгновение машина стрелой пошла вверх. Она пересекла приграничную полосу аэродрома и, задрав нос, устремилась в небесную синеву, оставляя за собой серебристый хвост. Что за зрелище! Наши глаза следили за сделавшимся крохотным самолетом, до тех пор пока он не исчез из виду, а потом еще долго изучали оставленный след, который продолжал тянуться на высоте в десять – двенадцать тысяч метров, говоря о том, что самолет продолжает свой полет на расстоянии, недоступном человеческому глазу. Но и эта белая, тонкая, как булавка, линия постепенно растворилась в синеве зимнего неба. Некоторое время спустя наше внимание привлек шум, становящийся все громче, и, наконец, Шпёте со свистом пролетел через взлетное поле, пройдясь совсем низко над нашими головами, и снова умчался ввысь. На этот раз мы все время могли наблюдать за его траекторией движения и видеть, как Шпёте выполняет серию умопомрачительных виражей, уменьшая их амплитуду по мере снижения высоты. Постепенно самолет приблизился к земле и произвел мягкую посадку, проскользив по белоснежному покрову поля.
Когда мы подбежали к «комете», Шпёте все еще сидел в кабине, счастливо улыбаясь, но совершенно не в состоянии пошевелиться – его пальцы буквально задеревенели под перчатками от холода, и он не мог ни отстегнуть ремней, ни подняться с кресла.
Когда с вагона сняли печати и двери раздвинулись, мы увидели надгробие какого-то древнего фараона. Атмосфера накалялась: завораживающая неизвестность и масса предположений. При чем тут сокровища Египта! Вот «Ме-163В» был настоящим кладом и имел лишь отдаленное сходство со своим предшественником «Ме-163А». Никакой утонченности и грациозности в нем не наблюдалось. Довольно громоздкие очертания «кометы» подчеркивали ее мощь. Эта машина несла в себе энергетику дракона!
Больше размером, чем «Ме-163А», «комета» была раскрашена зловещим красным цветом, и ее фонарь круглой формы, расположенный наверху, чем-то напоминал глаз дьявола. Этот самолет был красив не изяществом, а, наоборот, привлекал своей мощью и тяжестью. Четко обозначенный нос переходил в девяностомиллиметровое бронированное стекло, которое защищало от огня противника. По сравнению с «Ме-163А» у «кометы» кабина была просторная, как жилая комната. В действительности такие размеры кабины объяснялись тем, что конструкторы предусмотрели установку 30-мм пушек по обеим сторонам кресла пилота!
– Когда хотя бы одна из них выстрелит, – пробормотал кто-то, – то сможет четко попасть в глаз святому Петру!
Тогда как фюзеляж в значительной степени был собран из дюралюминия и легких сплавов, крылья были деревянные с фанерным и тканевым покрытием. Для такой конструкции самолета казалось фантастическим, чтобы он мог достигнуть таких скоростей, как «комета».
Хвостовое оперение не имело руля высоты. Элероны имели большие триммера, управляемые колесом в кабине пилота. Закрылки гидравлические, двухпозиционные.
Теперь мы имели свой объект, который могли созерцать и постепенно знакомиться с новым видом оружия на его борту. Очень скоро мы выучили множество вещей, которые с первого взгляда казались недоступными, и не только для нас, но и для техников, которым, уж казалось, известно все об этих самолетах. Отто и Эл были хорошими ребятами, но я никогда не пытался вникать в запутанность их профессии и не стал бы интересоваться, если бы они даже позволили мне прикоснуться к завесе, скрывающей их секреты. Но как раз с этого места моя история становится вероисповеданием. Я провел несколько сотен незабываемых часов в воздухе, но не менее интересным оказалось, например, устранять возникшие неполадки в фюзеляже. Если такое случалось, то приходилось забывать, что ты не инженер, и ни разу я не встречал пилота, который стал бы выбирать место для аварийной посадки, ничего не предпринимая, тогда как имел достаточно времени, чтобы, к примеру, локализовать задымление. Да и со временем нас стали инструктировать, читая теоретический курс по техническому устройству истребителя, и я не могу сказать, что отнесся с удовольствием к этой стороне наших занятий. Но лишь практика и опыт могли действительно чему-то научить, поэтому постепенно эти лекции стали для меня такими же обыденными, как и сами полеты.
Мы изучали, например, что горючее самолета, обозначающееся буквой Т, состоит из 80 % раствора перекиси водорода в воде, а горючее под буквой С – из 57 % метилового спирта, 30 % гидразина гидрата и 13 % воды. Когда горючее Т и С соприкасались друг с другом, то возникала реакция, при которой происходил распад веществ, сопровождавшийся чудовищным шипением. Walter HWK 109-590А, двигатель самолета, сам по себе представлял электрический стартер, турбину, топливные насосы и клапаны, уменьшающие давление. Чтобы привести в движение двигатель, пилоту требовалось надавить на специальную кнопку, активирующую стартер, и тем самым заставить маленькую турбину снабдить небольшим количеством топлива Т паровой генератор. Затем стартер выключался, а турбина, работающая от парового генератора, начинала качать горючее Т и С из топливных баков в распределительный отсек, в соотношении три к одному. Такое соотношение определялось клапанами, а затем горючее поступало по двенадцати шлангам в камеру сгорания. Камера сгорания представляла собой цилиндр с двойными стенками. Процесс сгорания контролировался главным клапаном, который, в свою очередь, активировался за счет одного рычага в кабине пилота, при помощи которого начиналась подача топлива Т и С. У контрольного рычага имелось пять положений: выключенное, малая тяга, а также тяга первой, второй и третьей стадии. Вес мотора составлял около 365 фунтов, а общее количество сжигаемого топлива равнялось 336 галлонам за четыре-пять минут. Максимальная тяга была не менее чем 3700 фунтов, хотя размер турбины был меньше, чем пачка маргарина, а регулятор тяги легко мог быть спрятан в кармане брюк! Правда, не совсем в маленьком кармане. Весь мотор целиком кренился к воздушной рамке четырьмя болтами, и его можно было снять и переместить в течение пары часов.
Перед полетом каждый двигатель истребителя должен был подвергнуться проверке по его работоспособности. Т и С баки заполнялись водой, которая затем пропускалась под давлением через паровой генератор во впускные трубки. Если при этом трубки оставались водонепроницаемыми, а баки полностью опустошались в течение пяти минут, тогда мотор был готов к использованию но назначению. К сожалению, горючее Т и С растворялось в воде, но самую большую опасность представляло топливо Т, которое воспламенялось при малейшем контакте с органическим веществом. Поэтому перед любой попыткой запустить мотор обязательно должен был присутствовать пожарный, стоящий рядом со шлангом, чтобы, в случае необходимости, немедленно нейтрализовать утечку топлива. Можно прекрасно представить себе, как выглядели внутренние стены ангара во время испытания мотора, когда возникала та самая необходимость. Это был «ведьмин котел», пузырящийся, шипящий, свистящий, и здесь уже не было разницы, кто ты, майор или простой солдат. Шум стоял колоссальный; стук по барабанным перепонкам раздавался с неистовой силой; это надо слышать, описать словами невозможно. Даже кратковременного пребывания в «прачечной» для самолетов было достаточно для того, чтобы вся дурь вышла из головы. Но все это было для нас так ново и интересно, что мы с трудом могли дождаться дня, когда, наконец, сможем полететь на этом «дьявольском агрегате» в первый раз.
Как-то я стоял возле «разгоряченного» двигателя. Конечно, было невозможно запустить мотор на полную мощь в закрытом ангаре, и потому в задней стене «прачечной» было предусмотрено некоторое количество отверстий, чтобы могли выходить выхлопные газы, а также звук. Если кто-нибудь стоял в пределах десяти или двадцати метров от этих отверстий, пока прогревались моторы, то для него это могло быть равноценно самоубийству, но в то же время мы развлекались тем, что становились на расстоянии около ста метров от этих отверстий, когда моторы начинали громыхать не на шутку. Правда, мы надевали наушники, чтобы защитить уши от невыносимого грохота. А еще было даже приятно чувствовать, как теплый воздух, разгоняемый двигателем, попадает в легкие. Ради интереса стоит добавить, что мы даже вставали в очередь, чтобы узнать, насколько близко можно подойти к отверстиям, до того как жар сделается нестерпимым.
Обращение с топливом Т и С требовало предельной осторожности. Обе жидкости были бесцветными, и по этой причине баки и контейнеры, в которых они содержались, были окрашены в разные цвета. Как-то раз один невезучий механик слил несколько литров горючего С в емкость, где хранились остатки горючего Т. Он недолго прожил после этого, по крайней мере, недостаточно, чтобы осознать, какую глупость он сделал, но, возможно, его безалаберность спасла других от повтора его ошибки. Горючее Т должно было храниться в алюминиевых контейнерах, потому как стальные и железные емкости разъедало, так же как прорезиненные емкости, и все остальные, органического производства. Все провода для горючего Т были сделаны из искусственного волокна, известного как миполам, и каждый контейнер должен был быть тщательно запечатан, чтобы в него не смогла проникнуть ни мельчайшая пылинка, ни насекомое, которые были способны вызвать реакцию и привести к взрыву контейнера. А горючее С запросто хранилось в стеклянных, эмалированных и любых других емкостях, но приводило к заржавению любых предметов, сделанных из алюминия.
В это самое время нам нанесла визит легендарная женщина – пилот Ханна Рейч. Она приехала в Бад-Цвишенан не просто чтобы провести день, она приехала для того, чтобы летать! Только некоторые из нас были лично знакомы с Ханной, но все знали историю о том, что эта храбрая девушка страдала от тяжелейших травм, полученных ею в прошлом году в Регенсбурге при крушении «Ме-163», и что понадобились невероятные усилия докторов и железная воля самой Ханны, чтобы преодолеть последствия той катастрофы.
И вот теперь та самая Ханна стояла вместе с нами на взлетной полосе, готовясь снова забраться в кабину «Ме-163А», присоединиться к нам в барокамере, или в «прачечной», и в действительности быть обыкновенным солдатом среди других таких же солдат. Да, в Ханне совершенно ничего не было мужского. Она была вполне миниатюрным созданием, а когда смеялась, то можно было подумать, что это хохочет молодая девчонка. И лишь в ее взгляде читалась железная воля, внутренняя сила, и неуемная энергия скрывалась в ее хрупком теле. Каждый раз, подавая ей руку, когда она садилась в кабину и пристегивала себя ремнями к креслу, мы не могли не почувствовать, насколько эта девушка храбрая и мужественная.
В то же время мы все очень волновались за ее безопасность. И это было не потому, что мы считали возможность летать на самолетах лишь своей прерогативой. Это было потому, что мы были мужчинами, а Ханна – женщиной. И опять, Ханна была не просто особой женского пола, она являлась одной-единственной Ханной Рейч, символом женственности Германии и идолом немецкой авиации. Но Ханна, казалось, не понимала ни наших страхов и беспокойства, ни того факта, что все мы сейчас трепещем перед ней, будто перед генералом, приехавшим проверить нас. Она была прирожденным летчиком, и телом и душой. Для Ханны не существовало просто мужчин и женщин. Все для нее подразделялись на пилотов и «всех остальных»!
Спустя короткое время после приезда Ханны Вольфганг Шпёте лично произвел полет на «Ме-163В». Это случилось удивительным зимним утром. Аэродром был покрыт тонким слоем свежевыпавшего снега, такого же чистого и искрящегося, как колотый сахар, а отражавшееся солнце давало эффект, будто рассыпали бесчисленное количество бриллиантов. Зимнее небо было потрясающе синим, и маленькие столбцы дыма лениво поднимались вверх; это дымили трубы близлежащих домов в Цвишенане и знакомый до боли местный поезд, направляющийся но своему обычному пути в Ольденбург.
Приготовления к взлету были, как всегда, ответственной процедурой. Пилот приставил миниатюрную лестницу, без которой нельзя было попасть в кабину, пристроил парашют в удобное положение на спине, а затем один из помощников закрепил его, как полагается. Забравшись в кабину, он проверил приборы, пользуясь последней возможностью проверить их защитных очков, соединил штекер шлемофон с рацией, проверил генератор, прицел, приемник воздушного давления, элероны и закрылки, выставил триммера на взлет. Затем он надел и проверил кислородную маску, а потом его механик закрыл фонарь кабины, который запирался изнутри. Теперь все было готово к взлету.
Мы стояли, молчаливо наблюдая за процессом. В это утро «комета» должна была совершить первый полет с нашего поля. Наконец, наш командир дал знать, что он готов к старту, и после этого включился стартер, и турбина начала завывать, как брошенный фокстерьер. Звук сделался чище, раздался резкий треск, когда топливо потекло в камеру сгорания. Белый пар растворился, послышалось журчание, а потом, с грохочущим стуком, «комета» начала подаваться вперед, как утка на сухой земле, которая пытается взлететь. Внезапно самолет рванул вперед с оглушительным ревом, а мы жадными глазами следили за ярко-красной машиной, которая, слегка подпрыгивая, понеслась но полю, как привидение, и, наконец, оторвалась от земли. Набрав высоту около десяти метров, Шпёте сбросил шасси, издавшие дикий скрежет, когда истребитель освобождался от них, и в следующее мгновение машина стрелой пошла вверх. Она пересекла приграничную полосу аэродрома и, задрав нос, устремилась в небесную синеву, оставляя за собой серебристый хвост. Что за зрелище! Наши глаза следили за сделавшимся крохотным самолетом, до тех пор пока он не исчез из виду, а потом еще долго изучали оставленный след, который продолжал тянуться на высоте в десять – двенадцать тысяч метров, говоря о том, что самолет продолжает свой полет на расстоянии, недоступном человеческому глазу. Но и эта белая, тонкая, как булавка, линия постепенно растворилась в синеве зимнего неба. Некоторое время спустя наше внимание привлек шум, становящийся все громче, и, наконец, Шпёте со свистом пролетел через взлетное поле, пройдясь совсем низко над нашими головами, и снова умчался ввысь. На этот раз мы все время могли наблюдать за его траекторией движения и видеть, как Шпёте выполняет серию умопомрачительных виражей, уменьшая их амплитуду по мере снижения высоты. Постепенно самолет приблизился к земле и произвел мягкую посадку, проскользив по белоснежному покрову поля.
Когда мы подбежали к «комете», Шпёте все еще сидел в кабине, счастливо улыбаясь, но совершенно не в состоянии пошевелиться – его пальцы буквально задеревенели под перчатками от холода, и он не мог ни отстегнуть ремней, ни подняться с кресла.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента