- Теперь время суток уже не играет роли. Если желаете, все можно сделать прямо сейчас, - пояснил Антон Иванович. - Да, прямо здесь и прямо сейчас, - сказал Сталин, ухмыляясь в усы, и позвонил в колокольчик. - Три стакана чая, - сказал он в приоткрывшуюся дверь и через несколько минут на столе уже стоял железный поднос с тремя дымящимися стаканами, пухлой металлической сахарницей с узорами железных цветов и продолговатой фарфоровой тарелочкой, на которой лежал нарезанный тонкими дольками душистый лимон. Сталин взял стакан, пепельницу и сел в свое тяжелое кресло. Сидя в нем, он медленно набивал трубку, наблюдая за действиями Антона Ивановича. Хорошо раскурив её, он прищурил глаза и, посмотрев на Берию, сказал: - Вот мы с тобой. Лаврентий, коммунисты, а занимаемся черт знает чем. - Я, Коба, может и не совсем верю во все это, но почему бы не попробовать, если столько сошлось. Ведь ты же сам говорил, интересы дела прежде всего, а уж чертовщина это или нет, пусть решает история. Сталин затянулся трубкой и ничего не сказал. Походив немного по комнате, он подошел к Антону Ивановичу и спросил: - Вы, товарищ медиум, все вопросы решили? - Да, товарищ Сталин, практически все готово. - Ну, тогда начинайте. - Вождь сделал несколько глотков из чайного стакана встал и подошел к столу. - Я хочу увидеть конец этой войны, - сказал он. На столе была разложена черная салфетка, на ней стояла платиновая пирамидка, а на площадке сверху нее лежал затвердевший, принявший идеальную форму глаз инопланетного существа. Антон Иванович вытащил спички и поджег фитиль. Пламя дернулось в разные стороны, затем потянулось вверх и выпрямилось. Сооружение со свечой было закреплено в небольшом портативном штативе, с таким расчетом, что пламя, оттолкнувшись от отражателя через систему линз, попадало в центр зрачка, похожего на сложенные лепестки цветка или на крылья экзотической бабочки. До того, как приехать к Сталину, Антон Иванович разучивал заклинание перед домашним зеркалом. В переводе было сказано, что само обращение должно выходить из глубины вашего подсознания, из самого сердца, и что сами слова мысленно должны выстраиваться в замкнутое кольцо, вращающееся вокруг всевидящего ока. У Антона Ивановича с воображением не все в порядке. Он даже не мог представить себе улицы, на которой проживала его двоюродная сестра. И однажды под праздник, зайдя совсем не туда, он столкнулся с двумя мрачными типами, сделавшими попытку напасть на него, и только вид пистолета отрезвил негодяев. Да, с воображением у Антона Ивановича было не все в порядке, и, тем не менее, он сокрушил это костное свое воображение и за несколько часов сделал его эластичным, почти управляемым. Он начал с детских утят. Дав каждому утенку отдельное слово, он запустил их по кругу. Утята пошли друг за другом, неся на спине волшебные слова. По мере продолжения упражнений Антон Иванович научился убирать утят, оставляя одни слова. Однако теперь в его воображении слова были сделаны из дерева и соединены друг с другом с помощью веревок. Слова буквально выскакивали из воды, увеличивая и без того длинную деревянную змейку. Вода не давала возможности утонуть деревянным словам. В другом случае воображение Антона Ивановича было бессильно, слова падали на землю, из них выпадали буквы, похожие на те, которые он когда-то давно, работая наборщиком, забивал в свинцовые рамки, создавая газетную матрицу. Через десять минут после начала так называемой завершающей стадии опыта Сталину показалось, что по гостиной комнате пролетела бесплотная какая-то масса, пролетела и растворилась в углу, ушла в него, как в отверстие, похожее на кольцо фокусника, через которое продергивают газовый шарф. Прошло ещё несколько мгновений и опять это же нечто, но уже из другого угла, пропутешествовало по воздуху и так же исчезло. Это "нечто" имело вид большой скатерти или простыни, произвольно согнутой в разных местах. Края этого нечто были неровными и то возникали, очерчивая свой контур, то расплывались в воздухе. "Похожее на морского ската", - решил Сталин, опускаясь все ниже. Теперь эти скаты пролетали над его головой, то сворачиваясь в восьмерку наподобие огромного тента, то снова обретая вид полотна, подброшенного в воздух. Слова, которые проговаривал Антон Иванович, превращались в сознании вождя в набор разновеликих отмычек, с помощью которых ему, избранному и понявшему суть этой игры, давалась возможность заглянуть за серебряную фольгу обычного зеркала и увидеть события, которых в действительности пока и не существовало. Но уже двигались навстречу друг другу из двух неизвестных точек огромные корабли с названиями великих планет, уже в бесчисленных, разделенных на микроскопическую самостоятельность клетках происходил беззастенчивый выбор партнерши, с которой будет хорошо и удобно, уже фугасные разрывы калечили человеческие массы, ещё не рожденные на земле, уже собирательный образ мироздания попадал в прицел наемного убийцы, уже скрюченные лопатки и ключицы малышей, попавших под атомную бомбардировку, искала назойливая кинокамера американца. Ещё хлеб не был высеян на поля и не был убран, а уже мы имели возможность узнать, кто его будет есть. И вдруг в одно мгновение перемещение "нечто" закончилось. Теперь великолепные и прозрачные банты развернулись и превратились в два огромных прямоугольных экрана, примыкавших друг к другу наподобие двух игральных карт, образующих треугольник. Антон Иванович закончил с текстом и теперь стоял, пристально вглядываясь в танцующий разноцветный туман, совершавший движение внутри магического предмета. Антон Иванович повернулся и вышел из под двух скрещенных карт, образующих треугольник, выходя, он зацепился за прозрачное мерцающее крыло. Послышался звук, очень похожий на тот, который слышат студенты в физическом кабинете при работе динамо с двумя заряженными электричеством шарами. Сталин и Берия подошли к Антону Ивановичу, который пристально вглядывался в медленно открывающийся зрачок. Маленький Сталин отодвинул большого Лаврентия и шагнул под прозрачную крышу, зрачок медленно растворялся. Он растворялся, как раковина, хранящая в себе живое сердце жемчужины. Задолго до войны ученые привезли и показали Сталину телевизионный приемник, экран у него был круглым точно таким же, как и этот всевидящий глаз. - Последний день войны, - шептал Сталин одними губами. Он согнул ноги в коленях и, опираясь двумя руками на стол, вглядывался в разноцветный дым и в черную глубину зрачка, в котором уже обозначились контуры какого-то пока ещё малоприятного изображения. Но вот фокус туманной этой картинки стал настраиваться, и Сталин увидел трибуну мавзолея и себя в окружении соратников, после чего картинка поменялась и вождь увидел, как рослые гвардейцы, по всей видимости, хорошо проверенные на благонадежность люди, бросают к подножию мавзолея штандарты поверженных германских дивизий и корпусов. Древняя свастика, символ плодородия и молота Тора, брошена к подножию большого пергамского алтаря. Что же нужно ещё, что бы понять, что победа это не всегда только победа! А потом Сталин увидел радостные лица москвичей и разноцветные гирлянды салюта, рассыпающиеся в теплом весеннем небе. Затем глаз медленно закрылся. Сталин повернулся к Лаврентию Павловичу и к Антону Ивановичу, которые внимательно, буквально затаив дыхание, наблюдали за ним. - Да, - сказал вождь и выдержал длинную паузу, после чего снова заговорил: - Не знаю, как ты, Лаврентий, но в том, что мы победим, я никогда не сомневался. - И я, Коба, в этом ни на минуту не сомневался. - Но дело совсем не в этом, Лаврентий. Дело в том, что мне не нужен этот шарик. Я не хочу ничего знать про будущее, которое не могу изменить. Представь себе, во что знания превратят мою жизнь. Я хочу, батано Лаврентий, что бы ты послал это чудо моему врагу и, как ты говоришь, искреннему почитателю. Пусть он посмотрит на наш парад, на нашу победу и решит, что ему делать. Это возможно Лаврентий? - Конечно, Коба, буквально через две недели глаз будет у & - Берия сделал паузу - &. У этого выродка.
Глава тридцать пятая. Через двенадцать дней агенты Канариса уже держали в руках этот ящик. Они предполагали все, что угодно, но то, что в этой штуковине находятся игрушки для магических опытов, этого они конечно предположить не могли. Резидент Канариса в Бухаресте разложил на письменном столе предметы из металлического ящика и углубился в руководство заведомо переведенное на понятный немецкий. В процессе чтения он хватался то за один, то за другой предмет и, дочитав до конца, засмеялся. Он, человек абсолютно реальный и очень расчетливый, не мог представить себе, что кто-то даже в очень отдаленном его окружении, действуя чисто спорадически, может заинтересоваться этой балаганной чепухой. Он подбросил в воздух шелковый квадрат с письменами и подумал, что эта штука не годиться даже для носового платка. И в ту же секунду он ощутил сильный удар в переносицу, лопнули капилляры и на стол закапала кровь. Резидент, почти пятидесятилетний человек, находился в глубоком шоке и теперь он, никогда не веривший ни во что, хотя бы отдаленно связанное с понятиями мистики, со священным ужасом смотрел на диковинные эти предметы, разложенные на столе. Резидент знал, что фюрер имеет склонность к оккультному восприятию мира и теперь, глядя на все это, он понимал, что удар, обращенный на него, был прямым ответом на его дерзкие и непочтительные к этим волшебным предметам мысли. Через несколько дней посылка попала в Берлин, а ещё через несколько дней Канарис должен был делать доклад у фюрера в так называемом волчьем бункере, туда-то он и захватил посылку. После доклада, длившегося несколько долгих часов, Канарис подошел к бледному, уставшему Гитлеру и, тронув его за локоть, отвлек в сторону для разговора о злополучной посылке. Он, хорошо знавший фюрера, даже отдаленно не мог предположить, какую реакцию вызовет у него этот разговор. Поэтому он решил начать беседу, шутя. Румынский резидент поведал ему про свой печальный опыт и он целых два дня ломал голову над именем предполагаемого отправителя. - Мой фюрер, наш человек в Румынии получил загадочный ящик, - адмирал сделал паузу. - адресованный Вам. - Гитлер насторожился, щетка усов его вздернулась, а глаза забегали по золоту адмиральских погон. - Наши агенты, - продолжал Канарис, - тщательно обследовали его на предмет взрывчатки и яда и ничего не обнаружили. В ящике атрибутика оккультного характера, и мне кажется, что Вы разберетесь в ней лучше, чем я. - Идемте, это интересно, - сказал Гитлер и увлек адмирала в одну из боковых дверей. Там он погрузился внутрь ящика и очень оживился. Затем пробежал глазами так называемый сопроводительный текст. - Вы знаете, мне всегда хотелось заглянуть в будущее, потому как я, именно я, формирую его. Я убежден в своей победе. Уже сейчас она лежит на тяжелом щите крестоносца и ждет, когда я возьму её вот этой самой, - Гитлер потряс в воздухе кистью, - вот этой самой, слышите, вот этой самой рукой. Канарис вышел от фюрера в состоянии явной озадаченности. "Он что-то принимает, возможно, какие-то сильно действующие транквилизаторы, у него сильно расширен зрачок и он производит впечатление больного человека", подумал адмирал.
Глава тридцать шестая. Вечером Гитлер остался один. Он долго рассматривал сложенные в ящике предметы, тер их и даже пытался нюхать. В них была заключена тайна, всегда сильно притягивающая фюрера. Он поставил перед собой пирамиду и водрузил на нее всевидящий глаз, затем снял его с пирамиды и, прижимая к себе, стал всматриваться в темную глубину, в разноцветное переливающееся пространство зрачка. Гитлер долго метался по маленькой прямоугольной комнате и, наконец, решился. Он выстроил все предметы так, как это было написано в переводе Спонариуса, и попытался сосредоточиться. Однако разные мысли, связанные с этой войной, не давали покоя его голове. Дикое поражение под Курском, завязнувший в Африке Ромель и прочие негативные аспекты отвлекали его. Как волк, ходил он по узкой и длинной комнате и не находил себе места. Висящая в конце комнаты за маленьким прямоугольным столом огромная карта мира вся была утыкана флажками со свастикой. Гитлер сел на угол стола взял прозрачный шар и некоторое время вращал его в руках, поднимая вверх на вытянутых пальцах. Карта, усеянная флажками со свастикой, успокаивала его. Огромные территории, оккупированные рейхом, подводные глубины, рассекаемые его субмаринами, и флоты Андриатики, пока еще густо, как шпинатом, напичканные германскими крейсерами. И только далекая, почти не распознаваемая в буре событий частичка страха мерцала в его душе, как далекий огонек зажигалки. Гитлер положил шар в платиновое ложе и сполз со стола. Он походил взад и вперед по комнате-пеналу, похрустел пальцами и вдруг в едином порыве, расчистив стол, быстро расставил на нем все, что заключал в себе металлический ящик. Через какие-нибудь двенадцать минут он увидел в черной миндалине глаза руины Берлина и красный флаг над куполом Рейхстага. И в одно мгновение вся его жизнь потускнела и съежилась, рассыпавшись на многие тысячи мельчайших осколков. Обойдя стол, Гитлер сел в кресло, выдвинул ящик письменного стола и вынул из него маленький хромированный браунинг. Затем быстро, вероятно пугаясь самого себя, он закусил зубами ствол и выстрелил. А потом долгих два года страной управлял двойник, никто, муляжная кукла, благополучно сожженная во дворе Рейхсканцелярии специалистами советского МГБ.
Глава тридцать седьмая. Новый Карп Силыч, успешно проглотивший старого Карпа, сидел в глубине гостиной комнаты и смотрел в окно. Снежинки, пролетая через холодное это воскресное утро, ложились на узкий подоконник, который со временем должен был превратиться в продолговатый сугроб. Сумрак позднего зимнего рассвета застал нового Карпа в крайне сложном положении. Завладевший его телом, фантом перестраивал сознание старого большевика. Возникшее из двух теперь уже единое существо находилось в состоянии смятения и полной неопределенности. Разрушенное до обломков сознание старого Карпа зондировалось новыми информационными потоками. И как бы с трудом пока ещё мыслящая часть старого Карпа пыталась вытолкнуть из головы события, которые никогда с ним не происходили. Фантом, представлявший интересы Нового Карпа, пущенный с силой и упорством никогда не ошибающейся руки, взламывал смысловую систему координат старого Карпа, постоянно насилуя уже зависимое сознание чужеродными и пока ещё отторгаемыми информационными моделями. Однако мутагенез, проводимый князем мира сего, крупнейшим специалистом по генной инженерии, в конце концов, принес свои результаты. Теперь уже не существовало старого Карпа. Растворенный в его сознании и теле фантом так же перестал существовать, как самостоятельная субстанция, и теперь только постаревший на несколько лет новый Карп Силыч Сироткин с невообразимой для смертного сознания болью пытался понять, что же произошло за эти несколько часов и почему ему так страшно, одиноко и тяжело. В большой, неуютной квартире старого большевика Сироткина никогда не проживала никакая божья тварь, но в прихожей над зеркалом были прибиты маленькие злобные рожки, а в темной и душной спальне с постоянно закрытыми шторами на платяном шкафу стояли два чучела, барсука и совы. Барсук был маленький, сухонький, убитый ещё в конце девятнадцатого века, на деревянной подставке, к которой он был прикреплен, была сделана надпись "Торговый дом Абачин и Орлов". У барсука не хватало нескольких передних зубов, мех был в проплешинах, и если бы домработница не снимала его со шкафа и не протирала каждую неделю влажною тряпкой, то, вполне вероятно, барсук мог бы прожить ещё лет пятьдесят. Сова была много больше барсука. Это была огромная мужская особь какого-то почти не передаваемого красно-шоколадного цвета. На месте выпавшего стеклянного глаза зияла черная, почти револьверная глубина. Помимо двух этих предметов у старого Карпа был еще сын, рожденный вне брака, погибший в самом начале войны. И вот это тяжелое, скучное утро. "Я не помню, когда я встал, и ложился ли я вообще", - подумал Новый Карп, ощущая сильное черепное давление в области лба и затылка. Онемевшие руки и ноги едва повиновались ему. С большими трудностями и очень медленно оторвался Карп Силыч от кресла и подошел к окну. Перестал падать снег и теперь из бесконечной стальной голубизны в лицо ему светило белое и безжизненное солнце. Никогда ещё думы об одиночестве так сильно не донимали коммуниста Сироткина. Постояв какое-то время под лучами холодного солнца, Карп Силыч привел свои мысли в относительно логический порядок. Пока еще плохо подчиняющееся тело медленно пропутешествовало по квартире. Задержавшись в прихожей, тело его обратило внимание на ветхие, почти истлевшие лохмотья, лежавшие на полу. Тот старый Карп уже ничего не помнил. Теперь он только недоумевал: "Откуда взялась эта ветошь? Её место в мусорном ведре". И он, нагнувшись, сгреб в кучу буквальные останки фантома, с удивлением отмечая, как материал превращается в пыль. "Квартира моя плохо проветривается, вещи истлевают на вешалках". Зайдя на кухню, он расчистил подоконник от кактусов и растворил окно. Все утро и половину дня новый Карп чистил и убирал квартиру. И не мог объяснить себе Карп Силыч, но чувствовал он, что с этого момента все его тело начинает подчиняться пока ещё неведомой малопонятной цели. Открыв сразу все окна, он изрядно выстудил старческое свое жилье. Выстудил он жилье, сдул пыль с подоконников и в прямом смысле почувствовал внутри себя какое-то новое, доселе неизвестное существо. Впрочем, так оно и было. Ведь энергия тьмы, точно как и энергия света, приходит на землю из разных точек планетной системы. Человек, получающий эту энергию и сублимирующий её, как в случае с посетившим фантомом, получает огромную сокрушительную силу, которая в состоянии не только изменить систему самооценки, но даже поменять биологический состав клетки. Впервые за много лет он с аппетитом пообедал. В партийно-государственной иерархии Карп Силыч Сироткин был одним из ответственных работников, курирующих табачную промышленность. Для страны, ведущей такую большую войну, табак был сырьем почти стратегическим. Ибо все знают, что значит для бойца перекур, когда рядом нет женщины, а вокруг гуляет беспардонная смерть. Однако сам Карп Силыч никогда не курил, он нюхал табак, дешевую крепкую пыль, исчезающую радость девятнадцатого столетия. Уже двадцать с лишним лет по России шагала одна огромная нескончаемая победа и старорежимная сироткинская привычка, больше подходящая к дооктябрьскому надзирателю Бутырского замка, в лихое время ракетных минометов выглядела анахронизмом. И в этот воскресный, по-особому счастливый для Карпа день он не изменил своей привычке. Понюхав зелье и раз двадцать чихнув, он снял телефонную трубку и набрал номер своего старого друга Максима Максимовича Воробейчика, с которым работал в ревкоме ещё во времена гражданской войны. - Выслушай, друг Максим, иду к тебе как будто с новой душой, - сказал Карп Силыч, ещё не понимавший, что души его как таковой уже не существует. Сам Воробейчик жил в доме старых политкаторжан. Все в нем было спроектировано так, что мысль о каторжных казематах возникала сама собой. Чрезвычайная узкость лестничных пролетов, низкий, придавливающий потолок да и сами размеры дверей и окон напоминали гостям и жильцам о мучительной жизни во время самодержавия. Старый товарищ Сироткина Максим Максимович Воробейчик проживал в крошечной двухкомнатной квартирке вместе с женой, тихой партийной старушкой, чем-то напоминавшей Надежду Крупскую. Тот же бесцветный пучок волос и явная некрасивость лица.