- Вот, пожалуйста, - сказал он.
- Спасибо, Серж, - ответил я - и спрятал чек в маленькую кожаную сумочку, которую всегда носил с собой. У всех мужчин здесь, на юге, были такие сумочки.
Вернувшись в отель, я снова переоделся. Полотняные брюки и рубашка навыпуск. Весь этот день меня преследовала одна мысль, преследовала, даже когда я отсматривал фрагменты. И поэтому я сказал:
- Знаете что, Серж, поезжайте-ка вы без меня обратно в Канн. А я приеду попозже.
- А чем вы намерены здесь заняться? У вас тут есть подружка?
- Нет, - отвечал я, - просто мне хотелось бы побольше узнать об этой истории.
Но подразумевал я отнюдь не шедевр Торрини. Я подразумевал совершенно другую историю.
- Мне надо теперь побыть одному. "Мажестик" кишит киношниками. Я их больше не могу видеть. Оставьте меня одного, Серж! Я вернусь на такси. Часа через два-три. OК?
- OК. - Покидая зал, Серж еще добавил: - Если бы я вовремя приобрел какую-нибудь приличную специальность, я б никогда не застрял в этом паскудном ремесле.
Его "кадиллак" стоял перед студией. Я помог ему влезть и помахал, когда он отъехал. А потом я вышел на улицу и направился к ближайшей стоянке. Шоферы стояли группкой и разговаривали.
- Чья сейчас очередь? - спросил я.
- Моя. - И худой, обгоревший на солнце человек вышел вперед. Лицо у него было морщинистое и задубелое, как лицо рыбака от соленой воды.
- В Сен-Поль-де-Ванс, - сказал я. - А там вам придется меня подождать. Час, от силы два. А может, я уложусь и в полчаса. После чего мы поедем в Канн. Вы согласны ждать?
- Сколько пожелаете, - отвечал шофер, - ведь это ваши деньги, мосье.
Все выглядело точно как в описании миссис Коллинз.
И оливковые рощи, и множество пальм, и сохранившаяся крепостная стена, и площадь с большой оливой.
Мужчины в беретах играли на красном песке в боулинг. Дальше дорога становилась для машин слишком узкой.
- Мне туда не проехать, - сказал шофер.
- Я знаю. Останьтесь здесь. И, как я уже говорил, вам, может, придется ждать. Если хотите, я заплачу то, что вам уже должен.
- Не надо, - отвечал он, - вы не похожи на жулика.
Я пошел по дороге, вымощенной булыжником, оскальзываясь снова и снова. Здесь было трудно не упасть. И лучше всего было бы и в самом деле идти босиком.
Потом я оказался перед домом, который так наглядно описала мне миссис Коллинз. Уже начало смеркаться. Двери стояли нараспашку, я вошел и оказался в огромном беленом помещении. Здесь стояли каменные статуи мужчин и женщин, у которых недоставало то рук, то ног, а то и вовсе головы. И отсюда же начиналась непривычно широкая лестница, ведущая на различные уровни, и на каждой лестничной площадке была дверь. Словом, все до сих пор, оставалось точно таким же, как это видела миссис Коллинз одиннадцать лет назад.
Я поднялся по серым стертым ступеням, громко крича при этом:
- Алло, есть тут кто живой?
На третьем уровне лестницы отворилась дверь, и из нее вышла босая женщина в черном халате. Она была неопределенного возраста и поражала своим уродством. Я вспомнил миссис Коллинз, которая утверждала, будто в этой женщине есть что-то трагическое и будто по ней сразу видно, что когда-то она была очень хороша собой. Интересно, когда? Миссис Коллинз видела ее одиннадцать лет назад.
- Добрый вечер, мадам, - сказал я. Это, значит, и была домоправительница Мария.
- Добрый вечер, мосье, - отвечала она. - Что вам угодно?
- Меня звать Руайан, Роже Руайан. Я понимаю, что должен был предупредить о своем приходе, но не могу ли я поговорить с мосье Мондрагоном?
Не ответив на мой вопрос, она шире распахнула дверь и вошла. Я последовал за ней. Это оказалось помещение со старинной мебелью и множеством слонов из всевозможного материала. Потом помещение с коллекцией кукол. Домоправительница Мария шагала передо мной по древним каменным полам, и здесь тоже все выглядело точно так, как во времена миссис Коллинз, которая, возможно, лежала теперь в морозильнике морга, на станции Сен-Рафаэль, если только ее до сих пор не вскрыли, после чего зашили и переложили в цинковый гроб. Теперь передо мной было помещение с камином и множеством петухов.
Домоправительница зажгла торшер.
- Садитесь, пожалуйста, - сказала она.
- Благодарю, мадам, - ответил я и опустился в кресло. К моему великому удивлению, она уселась в другое кресло, как раз напротив моего.
- Итак, что вам угодно?
- Извините, мадам, но я хотел бы поговорить с мосье Мондрагоном... Я ведь уже сказал вам об этом... - тут я запнулся. - Вы, может быть, меня не поняли?
- Я прекрасно вас поняла, мосье Руайан, - ответила женщина в черном. - Но поговорить с мосье Мондрагоном, к сожалению, нельзя.
- Почему нельзя? Его сейчас нет?
- Да, - отвечала женщина в черном, - его сейчас нет.
- А подождать его можно?
- Боюсь, это не имеет смысла.
- Как не имеет? Он что, совершает длительное путешествие?
- Пожалуй, это можно и так сформулировать.
Я начал нервничать.
- Но ведь должен он когда-нибудь вернуться домой? Разве он вам не пишет? Разве вы не имеете с ним никакой связи?
- Больше не имею, мосье Руайан, - отвечала женщина в черном и пошевелила грязными босыми ногами. - Он больше никогда не вернется домой.
- Не понимаю, мадам... Как вы можете это говорить?
Вместо того чтобы ответить, она задала мне встречный вопрос.
- А кто вы, мосье Руайан? Я хочу сказать: кто вы по профессии?
- Писатель.
- Вы пишете всякие истории?
- Да, мадам.
- Правдивые тоже?
- Правдивые тоже. Как выйдет.
- Понимаю.
Она серьезно на меня поглядела.
- Мадам, где сейчас мосье Мондрагон?
- На кладбище, - тихо ответила она, - на кладбище Сен-Поль-де-Ванс.
Я сглотнул.
- Он умер два года назад, - сказала она. - В марте восемьдесят первого. Перед этим он долго лежал в одной клинике, в Ницце. А потом я перевезла его сюда и похоронила на местном кладбище.
- Это невозможно, - воскликнул я, перестав что-либо понимать.
- Это почему же невозможно?
- Миссис Коллинз... одна дама из Америки... Она всего два месяца назад получила от него письмо! - Воскликнул я.
- И тем не менее это вполне возможно, - сказала эта женщина в черном.
- Полноте! Покойник не может писать письма.
- Ну конечно же нет! Но у него есть и другие возможности. Порой.
Я встал с места и спросил:
- А кто вы собственно такая?
На что она спокойно ответила:
- Я его жена, мосье Руайан. Я тридцать лет была за ним замужем. И навсегда останусь его женой, даже если он умер.
Я снова сел.
За окном тем временем совсем стемнело.
- Я вижу, вы удивлены, мосье Руайан. И многие люди, знавшие моего мужа, тоже были бы удивлены, услышав, что он так долго был на мне женат. Об этом знают только местные. Но с чужими они об этом не разговаривают. И никогда не разговаривали. Чтобы не вызвать у нас затруднений.
- Каких еще затруднений?
- Или чтобы не помешать нашему бизнесу, - она улыбнулась, и я увидел ее испорченные зубы. - Знаете, в свое время я была очень хороша собой, мосье. Вы, конечно, не поверите...
- Ну почему же!
- О, вы очень любезны... Но все-таки вы не верите мне. И тем не менее это правда. Когда Пьер на мне женился, я была красивая молодая девушка, мне едва сравнялось восемнадцать. Все люди у нас в деревне об этом знают. А в Ницце об этом знает мосье Рубен Аласян.
- Рубен Аласян?
- Ну да, этот ювелир.
- Он еще жив?
- Разумеется. Ему, правда, много за восемьдесят, но он все еще вполне бойкий старик. А вы разве знаете мосье Аласяна?
- Да, миссис Коллинз рассказывала мне об этом армянском ювелире.
- Понятно. Это мосье Аласян сделал предложение Пьеру. Вот и с тех пор уже минуло двадцать два года...
- Предложение? Какое предложение?
- Одну минуточку, мосье Руайан, одну минуточку. Сперва я бы все-таки хотела узнать, зачем вы сюда приехали и почему хотели поговорить с моим мужем. Вы помянули имя одной дамы...
- Миссис Коллинз.
- Ах да, Коллинз, - и она снова улыбнулась.
- Вы ее помните?
- Ну конечно помню. У меня отличная память. Я помню всех дам, которые здесь бывали. А уж миссис Коллинз я помню лучше всех. Ведь мой муж не далее как два месяца назад отправил ей письмо, не так ли? Ну, отправила его, разумеется, лично я, само собой. Покойник ведь не может отправлять письма. А вы-то откуда знаете миссис Коллинз, мосье Руайан? Вы тоже живете в Нью-Йорке?
- Нет, в Париже.
- А где же вы познакомились с миссис Коллинз?
- В Train bleu, - отвечал я. - Этой ночью.
Она подняла голову:
- Миссис Коллинз была сегодня ночью в Train bleu?
- Я ведь вам уже сказал, мадам... мадам Мондрагон.
- А что она там делала? Как она вообще оказалась в Голубом поезде?
- Она хотела приехать сюда, чтобы уже навсегда соединиться с вашим мужем.
После чего я рассказал ей о своем ночном разговоре. Мадам Мондрагон выслушала меня без какого бы то ни было выражения на лице. Закончив свое повествование, я открыл маленькую кожаную сумку и вынул из нее открытку с картинкой и с письмом от Пьера Мондрагона, словно бы желая этим доказать, что я говорю чистую правду.
- А-а-а, - промолвила госпожа Мондрагон, - одно из его миндальных деревец.
Она взяла открытку у меня из рук и перевернула ее оборотной стороной кверху.
И разумеется, Аннабел Ли, прекрасная Аннабел Ли.
- Что вы имеете в виду, когда говорите: одно из миндальных деревец? спросил я. - Сколько он их всего нарисовал?
Женщина в черном халате встала с места, подошла к шкафу и открыла его. Множество бутылочек и горшочков с краской стояли на его полках. Слева я углядел две стопки открыток размером с ту, которая была у меня. Они были сложены вполне аккуратно, одна поверх другой, и было их здесь, по меньшей мере, сотни две.
- Вот, - заговорила женщина в черном халате, - можете сами увидеть, сколько таких открыток нарисовал Пьер! - Она закашлялась и засмеялась одновременно. - Много, - продолжала она, - очень даже много, - и она снова засмеялась. - Всевозможные деревца. Всего пять вариантов, мосье Руайан. Существуют шаблоны. Их кладут поверх открытки и раскрашивают. Один шаблон для веток... Один для листьев, один для цветочков... Он ведь совершенно не умел рисовать, мой бедный Пьер... Просто он как-то раз увидел в Ницце такое вот деревце, нарисованное с помощью шаблонов. В магазине детских игрушек. Любой ребенок с помощью этих шаблонов сумеет нарисовать миндальное деревце. В тот день я была с ним, и у меня возникла эта идея...
- Какая "эта"?
- Ну, к тому времени он уже принял предложение мосье Аласяна, вот я и сказала ему, что у меня возникла отличная идея насчет этих шаблонов. Деревца получаются и в самом деле прелестные, каждый сразу хочет такое заполучить. Я еще припоминаю, как мы вместе покупали эти шаблоны и акварельные краски.
Она умерила бурный прилив веселости и спросила вполне серьезным тоном:
- Но если миссис Коллинз ничего не знала о смерти моего мужа и хотела соединиться с ним навек, почему ж ее до сих пор здесь нет?
- А это, мадам, я еще не успел вам рассказать. Сегодня ночью миссис Коллинз умерла во сне в Train bleu. Сердце. В Сен-Рафаэле они вынесли ее тело из поезда.
Мадам Мондрагон кивнула глубокомысленно.
- Значит, он все-таки есть.
- Кто "он"?
- Бог, - отвечала мадам Мондрагон, - он уберег миссис Коллинз от большого горя, он дал ей возможность быть счастливой до последнего вздоха.
Она закрыла шкаф и снова села.
- Ну конечно же, она любила моего мужа. И все эти женщины любили моего мужа. Что правда, то правда, рисовать он не умел. Он и вообще был глуп, мосье Руайан, немыслимо глуп. Он ровным счетом ничего не умел. Он умел только одно: осчастливить женщину. И вот, когда мосье Аласян случайно узнал, как счастлива с Пьером я, это произвело на него огромное впечатление. А человек он очень умный. Вот потому что он такой умный, он и сделал моему мужу то самое предложение.
- Какое предложение, черт побери?! Прошу прощения.
Движением руки мадам Мондрагон дала мне понять, что я прощен.
- Все очень просто. "Вы явно женский кумир, - сказал Аласян Пьеру. Женщины летят на вас, как бабочки на огонь. Я куплю вам смокинг, можно не один, а два, куплю ботинки, носки и сорочки, словом все, что вам понадобится, чтобы одеться для званого приема. Я знаю на Лазурном берегу множество людей, меня часто приглашают на всевозможные приемы. Я позабочусь о том, чтобы и вас часто приглашали туда, где бывают очень богатые люди".
- Уж не хотите ли вы сказать...
- Пожалуйста, не перебивайте меня, мосье Руайан. Я ведь и так рассказываю вам все как есть. "Я, - говорил ему мосье Аласян, - буду всякий раз обращать ваше внимание на какую-нибудь определенную даму. Вы начнете за ней ухаживать. Вы будете флиртовать с ней, танцевать с ней, говорить ей, как она очаровательна, говорить, что вы влюбились в нее, что это прямо как coup de foudre, ну и так далее и тому подобное. Не мне вас учить. И уговоритесь с ней о свиданье. Причем дама должна быть непременно замужем. Вы переспите с ней, вы подарите ей счастье, вы проделаете с ней все то, что так ценит в вас ваша маленькая женушка. Потом с этой замужней дамой или с ее супругом вы поглядите на драгоценные украшения в моем магазине, и как художник вы лучше других поймете, что особенно к лицу этой даме". Надо ли мне продолжать, мосье Руайан?
- Нет, - сказал я, - этого более чем достаточно. - Остальное доделывали мосье Аласян и супруг этой дамы. Он покупал ей то, чего она пожелает. Или устраивал ей сюрприз в день какого-нибудь семейного торжества. Я прав, мадам?
- Совешенно правы, мосье.
- Ну, а вы?
- Что я?
- Вы сами-то были согласны с этим предложением мосье Аласяна? В конце концов, вы были супругой мосье Мондрагона. Вы любили его...
- Я и сейчас его люблю и всегда буду любить.
- О том и речь. Даже просто мысль о том, что ваш муж примет предложение Аласяна - как вы ее вытерпели?
- Не понимаю.
- Господи боже ты мой! Ваш муж обязался спать с другими женщинами. Неужели вы не сходили с ума от ревности?
- Мы были очень бедны, мосье Руайан, - серьезно отвечала она, - а Пьер, он ведь ровным счетом ничего не умел, кроме как любить. Я поняла, что обязанность любить всех этих женщин отныне и станет его профессией. А к нашей любви это не имело ни малейшего отношения. Зато мы наконец-то получили деньги на жизнь. Ну поймите же, мосье Руайан...
Но я думал о том, что за странный человек, эта мадам Мондрагон. Думал о том, что когда-то она якобы была очень хороша собой, а теперь так уродлива. Я думал о флере трагизма, который ее постоянно окружал, даже и сейчас, даже когда она улыбалась. Нет-нет, - думал я, эта женщина вовсе не была согласна с предложением мосье Аласяна. И однако же приняла его. Ужели так огромна была ее любовь к мужу? В общем, престранная женщина.
И я грубо спросил ее:
- А ваш муж, он как работал, за твердое жалованье или за процент от прибыли?
Она ничуть не оскорбилась.
- Ну само собой, за процент! Ему, конечно же, всякий раз нравились самые дорогие украшения в лавке у мосье Аласяна. А уж бриллиантовый гарнитур для миссис Коллинз! - И она радостно, словно дитя, захлопала в ладоши. - Какая редкостная удача для нас! Такое больше не повторялось!
- Выходит, ваш муж двадцать два года подряд выполнял эту работу для мосье Аласяна из Ниццы? - спросил я.
- Нет, мосье, всего двадцать. Два последних года он уже не работал. А все эти многочисленные дамы, которых он осчастливил! Он был такой старательный, такой добросовестный...
- А дамы, все были сплошь иностранки?
- Ну да. Американки, англичанки, дамы из Дании, Швеции, Японии, Канады, Австралии... Мосье Аласян очень многим обязан моему мужу... Самые крупные продажи... И подумать только... - она оборвала на полуслове.
- Что подумать?
Она покачала головой.
- Все в свое время, мосье Руайан, все в свое... Мы хорошо жили, мой муж и я. Да и почта приносила нам в дом немало денег.
- Вы хотите сказать, что ваш муж переписывался со всеми этими женщинами, что все они оказывали ему финансовую поддержку?
Мадам Мондрагон утвердительно кивнула.
- За вычетом двух или трех, все. Вы бы видели, какие чеки приходили в этот дом, из каких стран, из каких банков!.. Лазурный берег - это ведь, знаете ли, международный курорт, клиентура у мосье Аласяна - тоже...
- Как мне довелось слышать от миссис Коллинз, это были сердечнейшие письма, трогательные до слез, самые прекрасные любовные письма в мире.
- Мне очень приятно слышать ваш комплимент.
- Почему это вам приятно?
- Господи! - Она вскинула руку. - Ведь писала все эти письма я!
Я перевел дух.
- Вы лично писали все эти письма?
- Самые прекрасные любовные письма в мире, не так ли?
- Значит это были вы ?
- Конечно я! - Она засмеялась. - Я ж вам говорила, что Пьер, к сожалению, был чудовищно глуп. Ему бы в жизни такое не написать! Нет-нет, этим приходилось заниматься мне. Подарить каждой даме по открытке с миндальным деревцем и строками Эдгара По - на это у него еще худо-бедно хватало разумения, у моего возлюбленного Пьера. А вы знаете, - добавила она, - что я могу превосходно подделывать его почерк?
- Простите, а на каком языке вы писали? При таком разнообразии национальностей?
- Всегда только по-английски. Все эти дамы знали английский. Время от времени я прикладывала к письму очередное деревце, некоторым - раз в год, некоторым - два. Я всегда призывала Пьера создать хороший запас. - Она поглядела в сторону шкафа.
- Даже в клинике, когда ему стало уже совсем плохо, он все рисовал и рисовал свои миндальные деревца... до тех пор, пока мог держать в руках кисточку. А носовой платок у вас есть? - вдруг спросила она.
Я дал ей платок. Она громоподобно в него высморкалась, после чего им же вытерла глаза.
- Пьер умер всего два года назад... Это совсем недавно, мосье, совсем недавно. Я до сих пор всякий раз плачу, когда вспомню его. Вы меня извините.
- Ради бога, - откликнулся я, - это же вполне понятно.
- Правда, милые стихи? - робко спросила она.
- Мы имеете в виду: "Ни ангелы в небесах, ни демоны..."
- Ну да, это Эдгар Аллан По. Когда я впервые прочла их много лет назад, я была еще почти ребенком, и мне они так понравились, что я избрала эти строки, еще прежде, чем началась вся история с миндальными деревцами.
- Итак, стихотворение тоже предложили вы?
- Я ж вам говорила.
- И на этих бесчисленных открытках стояла одна и та же строфа?
- Ну разумеется, мосье Руайан, - не могла же я подыскивать новое для каждой дамы.
- Да, вы правы, - сказал я и поглядел на ту открытку, которую получила миссис Коллинз и которая стала теперь моей собственностью.
- Правда, прелестное деревце?
- Да, прелестное, - ответил я, - а многие ли из дам снова приезжали на Лазурный берег?
- Очень многие.
- Ну и?
- Что "и"? - она пожала плечами. - Пьер снова делал их всех счастливыми. А мужья снова покупали украшения у мосье Аласяна в Ницце. Но вот уже три года ни одна не приезжала. А предприятие с миндальными деревцами функционирует по-прежнему.
- Вы хотите сказать, что и после смерти вашего мужа регулярно пишете этим дамам?
- Жить-то надо, вы не находите?
- А если сюда вдруг приедет какая-нибудь дама, как приехал я?
- Ну, тогда я скажу ей всю правду - как сказала вам. Что я была его женой. - Голос ее стал громче. - Я с гордостью скажу это любой из его дам. Правда, интересная история? Писатели ведь ищут такие истории? Вот она. Я дарю ее вам.
И я подумал, что минувшей ночью точно так же подарила мне свою историю миссис Коллинз.
- Вы запишите ее, мосье Руайан, вы непременно ее запишите!
Вот и миссис Коллинз меня о том просила, подумал я.
- Вы запишете ее? Если я убедительно вас попрошу?
- А зачем вам это так уж понадобилось, мадам Мондрагон?
На какое-то мгновение ее трагическое лицо исказила гримаса ненависти.
- Да затем, что мне удалось выяснить: этот ювелир, этот Рубен Аласян, двадцать лет подряд обманывал Пьера... в смысле процентов с оборота... Мне удалось это выяснить... И я могу это доказать... А ведь Пьер так ему помог! Пусть же мир узнает об этом! Я давно уже поджидаю такого, как вы. Поджидаю писателя! Вы ведь запишете все, что я вам рассказала?
Я молчал.
- Мосье Руайан, я вас о чем-то спросила. Неужели вы думаете, я стала бы вам все рассказывать, не будь вы писателем? Я же сразу, едва вы вошли, спросила у вас, кто вы по профессии, помните?
- Помню.
- И лишь после этого я начала рассказывать. Вы ведь запишете эту историю, чтобы изничтожить негодяя Аласяна? Да? Ну скажите "да", мосье! - Она пришла в крайнее возбуждение.
- А почему бы вам самой не написать вашу историю, а я бы пристроил ее в какой-нибудь в журнал? Вы ведь умеете писать. Эти дивные любовные письма...
Она нетерпеливо мотнула головой:
- Нет, нет и нет!
- Почему "нет"?
- Я, мосье, могу писать любовные письма, прекрасные любовные письма. Но больше ничего. Вот как мой бедный Пьер умел только любить, но не умел рисовать. Нет и нет, я никогда бы не сумела записать эту историю. Это обязаны сделать вы, вы!
- Но если я запишу вашу историю, мне придется изменить имена и место действия.
- Это еще почему? - возмутилась она.
- Да потому, что я не хочу, чтобы мосье Аласян подал на меня в суд. И еще я хочу защитить других людей.
- Аласян проиграет дело в суде. Я рассказала вам чистую правду. У меня есть свидетели, двое служащих Аласяна, которых он уволил. Они готовы давать показания под присягой. Только начать дело должен кто-нибудь другой. И этот другой - вы, мосье Руайан! Мосье, обещайте же мне написать эту историю! Не то вы меня очень разочаруете! Не то вы коварно пробрались сюда... неизвестно почему. А вы и в самом деле писатель? Вы что вообще написали, мосье Руайан?
Ситуация становилась неприятной.
Я сказал:
- Я напишу вашу историю, мадам Мондрагон.
- С настоящими именами и названиями?
- С настоящими именами и названиями, - отвечал я, решив про себя все так зашифровать, чтобы это не навредило мне, разумеется, в том случае, если я когда-нибудь - поди угадай заранее - решу об этом написать.
Она вскочила с места и прежде, чем я мог этому помешать, поцеловала мою руку.
- Мадам Мондрагон! - Я тоже вскочил. - Не делайте этого!
- Я вам так признательна, мосье Руайан, так признательна. Поистине, есть Бог на небе! А Бог справедлив. И этот старый негодяй Аласян понесет заслуженную кару... Вы когда начнете писать, мосье? Когда вы начнете?
Я почувствовал, что чем раньше уйду, тем для меня будет лучше.
- Скоро, мадам Мондрагон, мне надо сперва закончить одну важную работу, а потом...
- Да-да, потом, потом... Замечательно! У вас теперь есть две версии, версия миссис Коллинз и моя. И это будет опубликовано в журнале?
- Да, мадам.
- А в каком?
- В "Пари-матч".
- Это прекрасно. Этот журнал читает вся Франция, его выкладывают и в магазине у Аласяна. - Она засмеялась. - То-то он обрадуется, как вы думаете?
- Да, - ответил я.
- Может он от злости и вовсе сдохнет, - добавила она, - для меня это будет самый прекрасный день в моей жизни.
С меня было довольно. Я направился к дверям. Она последовала за мной. И по дороге сказала:
- Можете оставить себе открытку миссис Коллинз.
В огромном белом зале мы спустились по ступеням широкой лестницы прямо к выходу.
- У меня еще полно открыток для писем, - сказала она, - я должна испытывать вечную благодарность к Пьеру за то, что он снабдил меня таким запасом. Понимаете, какая забавная история: я с этими шаблонами управиться не могу. Мне бы в жизни не нарисовать такое деревце. Любой ребенок это смог бы, а вот я - нет.
Мы вышли за ворота. Улица была пустынна. Вдалеке лаяла собака.
- Вы обещали мне написать эту историю, мосье Руайан, - сказала она, подумайте об этом.
- Да, - ответил я, - буду помнить. А заодно вас, мадам Мондрагон.
- Это еще что значит?
- То, что делали и продолжаете делать вы, незаконно. Вас за это накажут. Может, все-таки, зашифровать имена?
Это была моя последняя попытка.
- Никоим образом! Все должно быть названо своими именами. Прежде всего этот бандит Аласян.
- Но сами-то вы, мадам...
- Что "я"?
- Если вас и в самом деле осудят...
- Ах, мы все так быстро стареем... Вы даже и не представляете, сколько из этих дам уже умерло. За ними последуют другие... будем надеяться, что очень скоро и я.
- Вы не должны так говорить, - ответил я.
- Пьер умер, - сказала она, - без Пьера это не жизнь. Осудят? Накажут? Меня? Господи, как мне все это безразлично, слов нет, до чего безразлично! Я все равно умру, как умирают все, хоть наказанная, хоть ненаказанная. Но сперва я хочу дожить до того дня, когда Рубен Аласян будет уничтожен... да-да, уничтожен. А тогда пусть смерть приходит и за мной...
Голос ее становился все глуше. И вдруг - зрелище было поистине фантастическим - уродливое, трагическое лицо Марии Мондрагон при слабом свете, который падал из нескольких освещенных окон в темноту, на нас, вдруг стало цветущим и соблазнительным, будто лицо хорошенькой, молодой девушки, какой она была в свое время. И голос ее звучал тепло и нежно, когда она сказала:
- И пусть даже у него было много женщин, сто, двести... за всю свою жизнь он любил только одну - меня. Это я была его Аннабел Ли.
- Спасибо, Серж, - ответил я - и спрятал чек в маленькую кожаную сумочку, которую всегда носил с собой. У всех мужчин здесь, на юге, были такие сумочки.
Вернувшись в отель, я снова переоделся. Полотняные брюки и рубашка навыпуск. Весь этот день меня преследовала одна мысль, преследовала, даже когда я отсматривал фрагменты. И поэтому я сказал:
- Знаете что, Серж, поезжайте-ка вы без меня обратно в Канн. А я приеду попозже.
- А чем вы намерены здесь заняться? У вас тут есть подружка?
- Нет, - отвечал я, - просто мне хотелось бы побольше узнать об этой истории.
Но подразумевал я отнюдь не шедевр Торрини. Я подразумевал совершенно другую историю.
- Мне надо теперь побыть одному. "Мажестик" кишит киношниками. Я их больше не могу видеть. Оставьте меня одного, Серж! Я вернусь на такси. Часа через два-три. OК?
- OК. - Покидая зал, Серж еще добавил: - Если бы я вовремя приобрел какую-нибудь приличную специальность, я б никогда не застрял в этом паскудном ремесле.
Его "кадиллак" стоял перед студией. Я помог ему влезть и помахал, когда он отъехал. А потом я вышел на улицу и направился к ближайшей стоянке. Шоферы стояли группкой и разговаривали.
- Чья сейчас очередь? - спросил я.
- Моя. - И худой, обгоревший на солнце человек вышел вперед. Лицо у него было морщинистое и задубелое, как лицо рыбака от соленой воды.
- В Сен-Поль-де-Ванс, - сказал я. - А там вам придется меня подождать. Час, от силы два. А может, я уложусь и в полчаса. После чего мы поедем в Канн. Вы согласны ждать?
- Сколько пожелаете, - отвечал шофер, - ведь это ваши деньги, мосье.
Все выглядело точно как в описании миссис Коллинз.
И оливковые рощи, и множество пальм, и сохранившаяся крепостная стена, и площадь с большой оливой.
Мужчины в беретах играли на красном песке в боулинг. Дальше дорога становилась для машин слишком узкой.
- Мне туда не проехать, - сказал шофер.
- Я знаю. Останьтесь здесь. И, как я уже говорил, вам, может, придется ждать. Если хотите, я заплачу то, что вам уже должен.
- Не надо, - отвечал он, - вы не похожи на жулика.
Я пошел по дороге, вымощенной булыжником, оскальзываясь снова и снова. Здесь было трудно не упасть. И лучше всего было бы и в самом деле идти босиком.
Потом я оказался перед домом, который так наглядно описала мне миссис Коллинз. Уже начало смеркаться. Двери стояли нараспашку, я вошел и оказался в огромном беленом помещении. Здесь стояли каменные статуи мужчин и женщин, у которых недоставало то рук, то ног, а то и вовсе головы. И отсюда же начиналась непривычно широкая лестница, ведущая на различные уровни, и на каждой лестничной площадке была дверь. Словом, все до сих пор, оставалось точно таким же, как это видела миссис Коллинз одиннадцать лет назад.
Я поднялся по серым стертым ступеням, громко крича при этом:
- Алло, есть тут кто живой?
На третьем уровне лестницы отворилась дверь, и из нее вышла босая женщина в черном халате. Она была неопределенного возраста и поражала своим уродством. Я вспомнил миссис Коллинз, которая утверждала, будто в этой женщине есть что-то трагическое и будто по ней сразу видно, что когда-то она была очень хороша собой. Интересно, когда? Миссис Коллинз видела ее одиннадцать лет назад.
- Добрый вечер, мадам, - сказал я. Это, значит, и была домоправительница Мария.
- Добрый вечер, мосье, - отвечала она. - Что вам угодно?
- Меня звать Руайан, Роже Руайан. Я понимаю, что должен был предупредить о своем приходе, но не могу ли я поговорить с мосье Мондрагоном?
Не ответив на мой вопрос, она шире распахнула дверь и вошла. Я последовал за ней. Это оказалось помещение со старинной мебелью и множеством слонов из всевозможного материала. Потом помещение с коллекцией кукол. Домоправительница Мария шагала передо мной по древним каменным полам, и здесь тоже все выглядело точно так, как во времена миссис Коллинз, которая, возможно, лежала теперь в морозильнике морга, на станции Сен-Рафаэль, если только ее до сих пор не вскрыли, после чего зашили и переложили в цинковый гроб. Теперь передо мной было помещение с камином и множеством петухов.
Домоправительница зажгла торшер.
- Садитесь, пожалуйста, - сказала она.
- Благодарю, мадам, - ответил я и опустился в кресло. К моему великому удивлению, она уселась в другое кресло, как раз напротив моего.
- Итак, что вам угодно?
- Извините, мадам, но я хотел бы поговорить с мосье Мондрагоном... Я ведь уже сказал вам об этом... - тут я запнулся. - Вы, может быть, меня не поняли?
- Я прекрасно вас поняла, мосье Руайан, - ответила женщина в черном. - Но поговорить с мосье Мондрагоном, к сожалению, нельзя.
- Почему нельзя? Его сейчас нет?
- Да, - отвечала женщина в черном, - его сейчас нет.
- А подождать его можно?
- Боюсь, это не имеет смысла.
- Как не имеет? Он что, совершает длительное путешествие?
- Пожалуй, это можно и так сформулировать.
Я начал нервничать.
- Но ведь должен он когда-нибудь вернуться домой? Разве он вам не пишет? Разве вы не имеете с ним никакой связи?
- Больше не имею, мосье Руайан, - отвечала женщина в черном и пошевелила грязными босыми ногами. - Он больше никогда не вернется домой.
- Не понимаю, мадам... Как вы можете это говорить?
Вместо того чтобы ответить, она задала мне встречный вопрос.
- А кто вы, мосье Руайан? Я хочу сказать: кто вы по профессии?
- Писатель.
- Вы пишете всякие истории?
- Да, мадам.
- Правдивые тоже?
- Правдивые тоже. Как выйдет.
- Понимаю.
Она серьезно на меня поглядела.
- Мадам, где сейчас мосье Мондрагон?
- На кладбище, - тихо ответила она, - на кладбище Сен-Поль-де-Ванс.
Я сглотнул.
- Он умер два года назад, - сказала она. - В марте восемьдесят первого. Перед этим он долго лежал в одной клинике, в Ницце. А потом я перевезла его сюда и похоронила на местном кладбище.
- Это невозможно, - воскликнул я, перестав что-либо понимать.
- Это почему же невозможно?
- Миссис Коллинз... одна дама из Америки... Она всего два месяца назад получила от него письмо! - Воскликнул я.
- И тем не менее это вполне возможно, - сказала эта женщина в черном.
- Полноте! Покойник не может писать письма.
- Ну конечно же нет! Но у него есть и другие возможности. Порой.
Я встал с места и спросил:
- А кто вы собственно такая?
На что она спокойно ответила:
- Я его жена, мосье Руайан. Я тридцать лет была за ним замужем. И навсегда останусь его женой, даже если он умер.
Я снова сел.
За окном тем временем совсем стемнело.
- Я вижу, вы удивлены, мосье Руайан. И многие люди, знавшие моего мужа, тоже были бы удивлены, услышав, что он так долго был на мне женат. Об этом знают только местные. Но с чужими они об этом не разговаривают. И никогда не разговаривали. Чтобы не вызвать у нас затруднений.
- Каких еще затруднений?
- Или чтобы не помешать нашему бизнесу, - она улыбнулась, и я увидел ее испорченные зубы. - Знаете, в свое время я была очень хороша собой, мосье. Вы, конечно, не поверите...
- Ну почему же!
- О, вы очень любезны... Но все-таки вы не верите мне. И тем не менее это правда. Когда Пьер на мне женился, я была красивая молодая девушка, мне едва сравнялось восемнадцать. Все люди у нас в деревне об этом знают. А в Ницце об этом знает мосье Рубен Аласян.
- Рубен Аласян?
- Ну да, этот ювелир.
- Он еще жив?
- Разумеется. Ему, правда, много за восемьдесят, но он все еще вполне бойкий старик. А вы разве знаете мосье Аласяна?
- Да, миссис Коллинз рассказывала мне об этом армянском ювелире.
- Понятно. Это мосье Аласян сделал предложение Пьеру. Вот и с тех пор уже минуло двадцать два года...
- Предложение? Какое предложение?
- Одну минуточку, мосье Руайан, одну минуточку. Сперва я бы все-таки хотела узнать, зачем вы сюда приехали и почему хотели поговорить с моим мужем. Вы помянули имя одной дамы...
- Миссис Коллинз.
- Ах да, Коллинз, - и она снова улыбнулась.
- Вы ее помните?
- Ну конечно помню. У меня отличная память. Я помню всех дам, которые здесь бывали. А уж миссис Коллинз я помню лучше всех. Ведь мой муж не далее как два месяца назад отправил ей письмо, не так ли? Ну, отправила его, разумеется, лично я, само собой. Покойник ведь не может отправлять письма. А вы-то откуда знаете миссис Коллинз, мосье Руайан? Вы тоже живете в Нью-Йорке?
- Нет, в Париже.
- А где же вы познакомились с миссис Коллинз?
- В Train bleu, - отвечал я. - Этой ночью.
Она подняла голову:
- Миссис Коллинз была сегодня ночью в Train bleu?
- Я ведь вам уже сказал, мадам... мадам Мондрагон.
- А что она там делала? Как она вообще оказалась в Голубом поезде?
- Она хотела приехать сюда, чтобы уже навсегда соединиться с вашим мужем.
После чего я рассказал ей о своем ночном разговоре. Мадам Мондрагон выслушала меня без какого бы то ни было выражения на лице. Закончив свое повествование, я открыл маленькую кожаную сумку и вынул из нее открытку с картинкой и с письмом от Пьера Мондрагона, словно бы желая этим доказать, что я говорю чистую правду.
- А-а-а, - промолвила госпожа Мондрагон, - одно из его миндальных деревец.
Она взяла открытку у меня из рук и перевернула ее оборотной стороной кверху.
И разумеется, Аннабел Ли, прекрасная Аннабел Ли.
- Что вы имеете в виду, когда говорите: одно из миндальных деревец? спросил я. - Сколько он их всего нарисовал?
Женщина в черном халате встала с места, подошла к шкафу и открыла его. Множество бутылочек и горшочков с краской стояли на его полках. Слева я углядел две стопки открыток размером с ту, которая была у меня. Они были сложены вполне аккуратно, одна поверх другой, и было их здесь, по меньшей мере, сотни две.
- Вот, - заговорила женщина в черном халате, - можете сами увидеть, сколько таких открыток нарисовал Пьер! - Она закашлялась и засмеялась одновременно. - Много, - продолжала она, - очень даже много, - и она снова засмеялась. - Всевозможные деревца. Всего пять вариантов, мосье Руайан. Существуют шаблоны. Их кладут поверх открытки и раскрашивают. Один шаблон для веток... Один для листьев, один для цветочков... Он ведь совершенно не умел рисовать, мой бедный Пьер... Просто он как-то раз увидел в Ницце такое вот деревце, нарисованное с помощью шаблонов. В магазине детских игрушек. Любой ребенок с помощью этих шаблонов сумеет нарисовать миндальное деревце. В тот день я была с ним, и у меня возникла эта идея...
- Какая "эта"?
- Ну, к тому времени он уже принял предложение мосье Аласяна, вот я и сказала ему, что у меня возникла отличная идея насчет этих шаблонов. Деревца получаются и в самом деле прелестные, каждый сразу хочет такое заполучить. Я еще припоминаю, как мы вместе покупали эти шаблоны и акварельные краски.
Она умерила бурный прилив веселости и спросила вполне серьезным тоном:
- Но если миссис Коллинз ничего не знала о смерти моего мужа и хотела соединиться с ним навек, почему ж ее до сих пор здесь нет?
- А это, мадам, я еще не успел вам рассказать. Сегодня ночью миссис Коллинз умерла во сне в Train bleu. Сердце. В Сен-Рафаэле они вынесли ее тело из поезда.
Мадам Мондрагон кивнула глубокомысленно.
- Значит, он все-таки есть.
- Кто "он"?
- Бог, - отвечала мадам Мондрагон, - он уберег миссис Коллинз от большого горя, он дал ей возможность быть счастливой до последнего вздоха.
Она закрыла шкаф и снова села.
- Ну конечно же, она любила моего мужа. И все эти женщины любили моего мужа. Что правда, то правда, рисовать он не умел. Он и вообще был глуп, мосье Руайан, немыслимо глуп. Он ровным счетом ничего не умел. Он умел только одно: осчастливить женщину. И вот, когда мосье Аласян случайно узнал, как счастлива с Пьером я, это произвело на него огромное впечатление. А человек он очень умный. Вот потому что он такой умный, он и сделал моему мужу то самое предложение.
- Какое предложение, черт побери?! Прошу прощения.
Движением руки мадам Мондрагон дала мне понять, что я прощен.
- Все очень просто. "Вы явно женский кумир, - сказал Аласян Пьеру. Женщины летят на вас, как бабочки на огонь. Я куплю вам смокинг, можно не один, а два, куплю ботинки, носки и сорочки, словом все, что вам понадобится, чтобы одеться для званого приема. Я знаю на Лазурном берегу множество людей, меня часто приглашают на всевозможные приемы. Я позабочусь о том, чтобы и вас часто приглашали туда, где бывают очень богатые люди".
- Уж не хотите ли вы сказать...
- Пожалуйста, не перебивайте меня, мосье Руайан. Я ведь и так рассказываю вам все как есть. "Я, - говорил ему мосье Аласян, - буду всякий раз обращать ваше внимание на какую-нибудь определенную даму. Вы начнете за ней ухаживать. Вы будете флиртовать с ней, танцевать с ней, говорить ей, как она очаровательна, говорить, что вы влюбились в нее, что это прямо как coup de foudre, ну и так далее и тому подобное. Не мне вас учить. И уговоритесь с ней о свиданье. Причем дама должна быть непременно замужем. Вы переспите с ней, вы подарите ей счастье, вы проделаете с ней все то, что так ценит в вас ваша маленькая женушка. Потом с этой замужней дамой или с ее супругом вы поглядите на драгоценные украшения в моем магазине, и как художник вы лучше других поймете, что особенно к лицу этой даме". Надо ли мне продолжать, мосье Руайан?
- Нет, - сказал я, - этого более чем достаточно. - Остальное доделывали мосье Аласян и супруг этой дамы. Он покупал ей то, чего она пожелает. Или устраивал ей сюрприз в день какого-нибудь семейного торжества. Я прав, мадам?
- Совешенно правы, мосье.
- Ну, а вы?
- Что я?
- Вы сами-то были согласны с этим предложением мосье Аласяна? В конце концов, вы были супругой мосье Мондрагона. Вы любили его...
- Я и сейчас его люблю и всегда буду любить.
- О том и речь. Даже просто мысль о том, что ваш муж примет предложение Аласяна - как вы ее вытерпели?
- Не понимаю.
- Господи боже ты мой! Ваш муж обязался спать с другими женщинами. Неужели вы не сходили с ума от ревности?
- Мы были очень бедны, мосье Руайан, - серьезно отвечала она, - а Пьер, он ведь ровным счетом ничего не умел, кроме как любить. Я поняла, что обязанность любить всех этих женщин отныне и станет его профессией. А к нашей любви это не имело ни малейшего отношения. Зато мы наконец-то получили деньги на жизнь. Ну поймите же, мосье Руайан...
Но я думал о том, что за странный человек, эта мадам Мондрагон. Думал о том, что когда-то она якобы была очень хороша собой, а теперь так уродлива. Я думал о флере трагизма, который ее постоянно окружал, даже и сейчас, даже когда она улыбалась. Нет-нет, - думал я, эта женщина вовсе не была согласна с предложением мосье Аласяна. И однако же приняла его. Ужели так огромна была ее любовь к мужу? В общем, престранная женщина.
И я грубо спросил ее:
- А ваш муж, он как работал, за твердое жалованье или за процент от прибыли?
Она ничуть не оскорбилась.
- Ну само собой, за процент! Ему, конечно же, всякий раз нравились самые дорогие украшения в лавке у мосье Аласяна. А уж бриллиантовый гарнитур для миссис Коллинз! - И она радостно, словно дитя, захлопала в ладоши. - Какая редкостная удача для нас! Такое больше не повторялось!
- Выходит, ваш муж двадцать два года подряд выполнял эту работу для мосье Аласяна из Ниццы? - спросил я.
- Нет, мосье, всего двадцать. Два последних года он уже не работал. А все эти многочисленные дамы, которых он осчастливил! Он был такой старательный, такой добросовестный...
- А дамы, все были сплошь иностранки?
- Ну да. Американки, англичанки, дамы из Дании, Швеции, Японии, Канады, Австралии... Мосье Аласян очень многим обязан моему мужу... Самые крупные продажи... И подумать только... - она оборвала на полуслове.
- Что подумать?
Она покачала головой.
- Все в свое время, мосье Руайан, все в свое... Мы хорошо жили, мой муж и я. Да и почта приносила нам в дом немало денег.
- Вы хотите сказать, что ваш муж переписывался со всеми этими женщинами, что все они оказывали ему финансовую поддержку?
Мадам Мондрагон утвердительно кивнула.
- За вычетом двух или трех, все. Вы бы видели, какие чеки приходили в этот дом, из каких стран, из каких банков!.. Лазурный берег - это ведь, знаете ли, международный курорт, клиентура у мосье Аласяна - тоже...
- Как мне довелось слышать от миссис Коллинз, это были сердечнейшие письма, трогательные до слез, самые прекрасные любовные письма в мире.
- Мне очень приятно слышать ваш комплимент.
- Почему это вам приятно?
- Господи! - Она вскинула руку. - Ведь писала все эти письма я!
Я перевел дух.
- Вы лично писали все эти письма?
- Самые прекрасные любовные письма в мире, не так ли?
- Значит это были вы ?
- Конечно я! - Она засмеялась. - Я ж вам говорила, что Пьер, к сожалению, был чудовищно глуп. Ему бы в жизни такое не написать! Нет-нет, этим приходилось заниматься мне. Подарить каждой даме по открытке с миндальным деревцем и строками Эдгара По - на это у него еще худо-бедно хватало разумения, у моего возлюбленного Пьера. А вы знаете, - добавила она, - что я могу превосходно подделывать его почерк?
- Простите, а на каком языке вы писали? При таком разнообразии национальностей?
- Всегда только по-английски. Все эти дамы знали английский. Время от времени я прикладывала к письму очередное деревце, некоторым - раз в год, некоторым - два. Я всегда призывала Пьера создать хороший запас. - Она поглядела в сторону шкафа.
- Даже в клинике, когда ему стало уже совсем плохо, он все рисовал и рисовал свои миндальные деревца... до тех пор, пока мог держать в руках кисточку. А носовой платок у вас есть? - вдруг спросила она.
Я дал ей платок. Она громоподобно в него высморкалась, после чего им же вытерла глаза.
- Пьер умер всего два года назад... Это совсем недавно, мосье, совсем недавно. Я до сих пор всякий раз плачу, когда вспомню его. Вы меня извините.
- Ради бога, - откликнулся я, - это же вполне понятно.
- Правда, милые стихи? - робко спросила она.
- Мы имеете в виду: "Ни ангелы в небесах, ни демоны..."
- Ну да, это Эдгар Аллан По. Когда я впервые прочла их много лет назад, я была еще почти ребенком, и мне они так понравились, что я избрала эти строки, еще прежде, чем началась вся история с миндальными деревцами.
- Итак, стихотворение тоже предложили вы?
- Я ж вам говорила.
- И на этих бесчисленных открытках стояла одна и та же строфа?
- Ну разумеется, мосье Руайан, - не могла же я подыскивать новое для каждой дамы.
- Да, вы правы, - сказал я и поглядел на ту открытку, которую получила миссис Коллинз и которая стала теперь моей собственностью.
- Правда, прелестное деревце?
- Да, прелестное, - ответил я, - а многие ли из дам снова приезжали на Лазурный берег?
- Очень многие.
- Ну и?
- Что "и"? - она пожала плечами. - Пьер снова делал их всех счастливыми. А мужья снова покупали украшения у мосье Аласяна в Ницце. Но вот уже три года ни одна не приезжала. А предприятие с миндальными деревцами функционирует по-прежнему.
- Вы хотите сказать, что и после смерти вашего мужа регулярно пишете этим дамам?
- Жить-то надо, вы не находите?
- А если сюда вдруг приедет какая-нибудь дама, как приехал я?
- Ну, тогда я скажу ей всю правду - как сказала вам. Что я была его женой. - Голос ее стал громче. - Я с гордостью скажу это любой из его дам. Правда, интересная история? Писатели ведь ищут такие истории? Вот она. Я дарю ее вам.
И я подумал, что минувшей ночью точно так же подарила мне свою историю миссис Коллинз.
- Вы запишите ее, мосье Руайан, вы непременно ее запишите!
Вот и миссис Коллинз меня о том просила, подумал я.
- Вы запишете ее? Если я убедительно вас попрошу?
- А зачем вам это так уж понадобилось, мадам Мондрагон?
На какое-то мгновение ее трагическое лицо исказила гримаса ненависти.
- Да затем, что мне удалось выяснить: этот ювелир, этот Рубен Аласян, двадцать лет подряд обманывал Пьера... в смысле процентов с оборота... Мне удалось это выяснить... И я могу это доказать... А ведь Пьер так ему помог! Пусть же мир узнает об этом! Я давно уже поджидаю такого, как вы. Поджидаю писателя! Вы ведь запишете все, что я вам рассказала?
Я молчал.
- Мосье Руайан, я вас о чем-то спросила. Неужели вы думаете, я стала бы вам все рассказывать, не будь вы писателем? Я же сразу, едва вы вошли, спросила у вас, кто вы по профессии, помните?
- Помню.
- И лишь после этого я начала рассказывать. Вы ведь запишете эту историю, чтобы изничтожить негодяя Аласяна? Да? Ну скажите "да", мосье! - Она пришла в крайнее возбуждение.
- А почему бы вам самой не написать вашу историю, а я бы пристроил ее в какой-нибудь в журнал? Вы ведь умеете писать. Эти дивные любовные письма...
Она нетерпеливо мотнула головой:
- Нет, нет и нет!
- Почему "нет"?
- Я, мосье, могу писать любовные письма, прекрасные любовные письма. Но больше ничего. Вот как мой бедный Пьер умел только любить, но не умел рисовать. Нет и нет, я никогда бы не сумела записать эту историю. Это обязаны сделать вы, вы!
- Но если я запишу вашу историю, мне придется изменить имена и место действия.
- Это еще почему? - возмутилась она.
- Да потому, что я не хочу, чтобы мосье Аласян подал на меня в суд. И еще я хочу защитить других людей.
- Аласян проиграет дело в суде. Я рассказала вам чистую правду. У меня есть свидетели, двое служащих Аласяна, которых он уволил. Они готовы давать показания под присягой. Только начать дело должен кто-нибудь другой. И этот другой - вы, мосье Руайан! Мосье, обещайте же мне написать эту историю! Не то вы меня очень разочаруете! Не то вы коварно пробрались сюда... неизвестно почему. А вы и в самом деле писатель? Вы что вообще написали, мосье Руайан?
Ситуация становилась неприятной.
Я сказал:
- Я напишу вашу историю, мадам Мондрагон.
- С настоящими именами и названиями?
- С настоящими именами и названиями, - отвечал я, решив про себя все так зашифровать, чтобы это не навредило мне, разумеется, в том случае, если я когда-нибудь - поди угадай заранее - решу об этом написать.
Она вскочила с места и прежде, чем я мог этому помешать, поцеловала мою руку.
- Мадам Мондрагон! - Я тоже вскочил. - Не делайте этого!
- Я вам так признательна, мосье Руайан, так признательна. Поистине, есть Бог на небе! А Бог справедлив. И этот старый негодяй Аласян понесет заслуженную кару... Вы когда начнете писать, мосье? Когда вы начнете?
Я почувствовал, что чем раньше уйду, тем для меня будет лучше.
- Скоро, мадам Мондрагон, мне надо сперва закончить одну важную работу, а потом...
- Да-да, потом, потом... Замечательно! У вас теперь есть две версии, версия миссис Коллинз и моя. И это будет опубликовано в журнале?
- Да, мадам.
- А в каком?
- В "Пари-матч".
- Это прекрасно. Этот журнал читает вся Франция, его выкладывают и в магазине у Аласяна. - Она засмеялась. - То-то он обрадуется, как вы думаете?
- Да, - ответил я.
- Может он от злости и вовсе сдохнет, - добавила она, - для меня это будет самый прекрасный день в моей жизни.
С меня было довольно. Я направился к дверям. Она последовала за мной. И по дороге сказала:
- Можете оставить себе открытку миссис Коллинз.
В огромном белом зале мы спустились по ступеням широкой лестницы прямо к выходу.
- У меня еще полно открыток для писем, - сказала она, - я должна испытывать вечную благодарность к Пьеру за то, что он снабдил меня таким запасом. Понимаете, какая забавная история: я с этими шаблонами управиться не могу. Мне бы в жизни не нарисовать такое деревце. Любой ребенок это смог бы, а вот я - нет.
Мы вышли за ворота. Улица была пустынна. Вдалеке лаяла собака.
- Вы обещали мне написать эту историю, мосье Руайан, - сказала она, подумайте об этом.
- Да, - ответил я, - буду помнить. А заодно вас, мадам Мондрагон.
- Это еще что значит?
- То, что делали и продолжаете делать вы, незаконно. Вас за это накажут. Может, все-таки, зашифровать имена?
Это была моя последняя попытка.
- Никоим образом! Все должно быть названо своими именами. Прежде всего этот бандит Аласян.
- Но сами-то вы, мадам...
- Что "я"?
- Если вас и в самом деле осудят...
- Ах, мы все так быстро стареем... Вы даже и не представляете, сколько из этих дам уже умерло. За ними последуют другие... будем надеяться, что очень скоро и я.
- Вы не должны так говорить, - ответил я.
- Пьер умер, - сказала она, - без Пьера это не жизнь. Осудят? Накажут? Меня? Господи, как мне все это безразлично, слов нет, до чего безразлично! Я все равно умру, как умирают все, хоть наказанная, хоть ненаказанная. Но сперва я хочу дожить до того дня, когда Рубен Аласян будет уничтожен... да-да, уничтожен. А тогда пусть смерть приходит и за мной...
Голос ее становился все глуше. И вдруг - зрелище было поистине фантастическим - уродливое, трагическое лицо Марии Мондрагон при слабом свете, который падал из нескольких освещенных окон в темноту, на нас, вдруг стало цветущим и соблазнительным, будто лицо хорошенькой, молодой девушки, какой она была в свое время. И голос ее звучал тепло и нежно, когда она сказала:
- И пусть даже у него было много женщин, сто, двести... за всю свою жизнь он любил только одну - меня. Это я была его Аннабел Ли.