Страница:
Злобин Анатолий
Горячо - холодно
Анатолий Павлович Злобин
Горячо - холодно...
Очерк из цикла "Заметки писателя"
1. Мы все - из одного века
Ах, с какой яростью мы спорим на кухне, аж до посинения, на все планетарные темы: добро и зло, внеземные цивилизации, виды на урожай и прогнозы на инициативу, телепатия и закон заколдованного круга! Какие мы умные, смелые, безответственные, пока мы на кухне! Но вот приходит час сосредоточенности, когда ты остаешься один перед чистым листом бумаги и хочется сказать сразу обо всем.
В истории человечества коротких веков не было, но бурные случались. Во всяком случае, можно утверждать, что двадцатый век вместил в себя много больше, чем любой из его предшественников.
И жизнь, как век, долгая, полосатая. В копилке памяти бренчит разменная монета свершившихся дат. Что извлечется?
В критические дни октября 1941 года в Москве по приговору военного трибунала был расстрелян старший машинист электростанции Н.И.Фирсов, 1907 года рождения. Обстоятельства дела таковы. Н.Фирсов в связи с угрозой прорыва обороны Москвы получил приказ взорвать электростанцию. Положение критическое, Москва готовилась к эвакуации. Электростанцию с собой не увезешь - надо взрывать.
Но Фирсов сказал:
- Не могу рвать народное добро, - и отсоединил клеммы.
В тот момент эти действия были, естественно, расценены как измена Родине. Расстрел.
Спустя два дня панически-тревожная ситуация миновала. Пришел приказ об отмене взрыва электростанции.
Николай Ильич Фирсов был родным братом моей матери, я хорошо знаю эту историю как семейную. В 1959 году Николай Фирсов был реабилитирован. В нашем роду изменников не было.
А электростанция продолжала работать в Москве. Прошло еще некоторое время, в начале семидесятых годов Анатолий Николаевич Фирсов, мой двоюродный брат, решил ставить новый дом в деревне и поехал по московской родне собирать деньги на стройку. Возникла идея обратиться к директору электростанции, которая была спасена отцом Анатолия.
Молодой директор выслушал моего брата и сказал, что может дать единовременное пособие в размере 30 рублей.
Анатолий Фирсов был уязвлен ничтожностью суммы:
- Он же народное добро спас. Миллионы.
Теперь не выдержал директор. Хлопнул ладонью:
- Кому оно нужно - такое добро? Мы на последнем месте в отрасли, нас песочат на всех совещаниях. Мы же образец расточительности. Станция построена в десятых годах, с допотопными котлами. Жжем угля в два раза больше нормы. Если бы ее взорвали тогда, в сорок первом, имели бы сейчас новую станцию. Стояли бы в моем кабинете красные знамена. А так - сколько нам еще мучиться?
Недавно я там побывал. Электростанция продолжает коптить небо. Правда, произведена некоторая модернизация: вместо угля станция топится газом. Прежде жгли лишний уголь, стали жечь лишний газ - такой прогресс.
Эту семейную историю мы вспоминаем каждый раз, собираясь по фамильным датам. И разгорается дискуссия на вечные темы долга, патриотизма, жертвенности. Правильно ли поступил Николай Ильич, спасая станцию? И вообще, нужен ли наш подвиг, если результаты его не очевидны?
В таком примерно виде семейная история затвердевает, передаваемая на хранение третьему поколению - внукам. У Николая Ильича их шестеро.
В конце концов есть один из основополагающих вопросов века - что мы передадим последующим поколениям? Деды начинают век, правнуки его завершают.
2. Холодно - холодно
Военные воспоминания хранятся на особых полках памяти, поставленных в основании бытия. Время от времени достается старым солдатам протирать эти обветренные годами полки от пыли повседневности.
Над озером Ильмень висело низкое ослепшее небо. Январь 1944 года. Северо-Западный фронт. Я лежал на льду Ильмень-озера, и пулеметы били не переставая. Третьи сутки мы штурмовали вражеский берег, поднимались в атаку и откатывались назад под огнем пулеметов и пушек.
Тут и приключилась эта волшебная история, значение которой я и теперь понимаю не до конца: неужто это в самом деле было там, на льду, под боем пулеметов, на стылом ветру? Или пригрезилось моим отмороженным глазам?
Я увидел будущее - и не просто будущее, а с приклеенным эпитетом. А это означает, что я видел светлое будущее.
Вжимаясь в лед, ко мне подползал замполит первого батальона капитан Хлопотин.
- Слушай, лейтенант, - кричал он ледяным голосом, а у него получался шепот. - Мы должны взять этот проклятый берег. И тогда к нам придет победа. Ты знаешь, какая прекрасная жизнь будет тогда?
- Какая? - завороженно спросил я.
- Победная, - отвечал он под бой пулеметов. - Мы состаримся, станем ветеранами. И перед каждым праздником нам будут давать ветеранский заказ с копченой колбасой и черной икрой. Но это еще не все. Раз в год ты сможешь получить бесплатный билет в мягком вагоне, туда и обратно, дуй куда хочешь. И будешь без очереди сдавать сапоги в ремонт.
Я задыхался от холода, слушая слова замполита. Я верил и не верил, ибо не обладал таким глубоким историческим видением. Вскоре мы в двенадцатый раз поднялись в атаку - и взяли берег. Капитан Хлопотин был тяжело ранен в грудь, его отвезли в тыл на аэросанях, больше я его не видел.
Смешно предположить, что мы, ветераны второй мировой войны, сражались за привилегии. Никто нас не упрекнет в том, что мы пошли на фронт с целью сделать карьеру.
Много мы отдали жизней за победу. И все-таки отдать войне двадцать миллионов жизней было легче, чем думать об этом сейчас, в год сорокалетия Победы. Это значит, что наша скорбь еще не излилась, да она же никогда до конца не изольется, иначе мы перестанем быть великим народом. Мы скорбим и продолжаем жить. Павшим - монументы, нам - земные радости и печали.
И все же - как быть с привилегиями, ведь мы пользуемся ими, не так ли?
Давно хотел написать об этом, да все рука не поднималась. Иду я за этой ветеранской колбасой, а на душе кошки скребут. Всякие ненужные вопросы меня посещают: неужто я и в самом деле за колбасу сражался?
Разумеется, я понимаю, что нравственная степень подобных дилемм не может быть глубокой - иду по мелководью. И незатейливая совесть моя постепенно успокаивается. Ах, как холодно было сорок один год назад на льду Ильмень-озера. Этот холод и сейчас пронизывает меня сквозь бездонные колодцы времени - и чем дальше я от него, тем он въедливее.
И я начинаю резво работать локтями, пробиваясь к прилавку.
Все так делают.
Внук спрашивает:
- Деда, Лев Толстой был ветераном Севастопольской кампании. Он тоже получал ветеранскую колбасу?
- Перед ним не было подобной дилеммы: получать или не получать, бодро отвечаю я. - Лев Николаевич был вегетарианцем.
3. Тепло - тепло
- Дети! Мы начинаем. Предмет находится в комнате, вы его не знаете. Вы ищете, передвигаетесь во всех направлениях, а я говорю вам: тепло, еще теплее, холоднее, совсем холодно, Северный полюс.
Поняли меня? Играем по очереди.
Детская игра - выбор состоит из двух позиций: тепло или холодно. Современная цивилизация усложнилась на много порядков. Проблема выбора включает в себя неисчислимое количество компонентов. Тем не менее в проблеме выбора всегда остаются два исконных начала. Это те же самые тепло - холодно, в переводе для взрослых значащие: добро и зло.
Сколько слов наговорили люди, молоко прокисло. Начинается игра, отнюдь не детская - и отнюдь не игра. Добро - еще добрее - нет, нет, это не наше добро, - это добро злое...
Минувшей весной я был на заводе двигателей. Видел неукоснительные конвейеры, умных безжалостных роботов, даже на выставку воровства попал. Этакий музейный стенд под стеклом с этикетками: что уворовано, кем, когда. Что только не выносили с завода, удивительно, как завод на месте остался. Но вот устроили выставку прямо в проходной завода, кривая воровства резко упала.
Я же не о том пишу, что воровать вредно. Подошла очередь рассказать о Марине Викторовне, прекрасной молодой женщине с пышными волосами, сопровождавшей меня по заводам.
Марине Викторовне 32 года, она секретарь горкома комсомола - вот как нынче в гору двинулись молодые.
А мы весь день на ногах - проголодались. Едем в ресторан и сразу проходим в закуток, весьма впрочем уютный. Начинается застолье, так сказать, поздний обед, переходящий в ранний ужин. Традиционное русское хлебосольство. При этом выясняется, что оно никому ничего не стоит: ни прекрасной молодой хозяйке, ни мне, ветерану второй мировой. Мы едим, а каким-то странным и чудодейственным способом расплачивается за этот обед государство. Так уж давно повелось, лет двадцать, я думаю.
Достаточно было сочинить любое модное словосочетание, ну, скажем: социалистический образ жизни, тепло, еще теплее - собрали 25 человек, летим на литературную декаду. А там нас ждет море разливанное.
Товарищ партия, отмени скорей этот вредный и к тому же безнравственный обычай. Время Накрытых Столов кончилось.
Впрочем, мы с Мариной Викторовной ели умеренно и у нас получилась совсем иная тема. Сидим мы, значит, в симпатичном закутке, ведем умные разговоры, и вдруг я вспоминаю: как же так? С нами же был водитель Володя, который нас весь день возил.
- Он в машине, - спокойно отвечает Марина Викторовна. - Ждет нас.
- Там же холодно. На улице дождь.
- В кабине тепло. Печка работает. И радио есть, он может музыку послушать, - все-таки мне показалось, что Марина Викторовна была несколько смущена.
Вы заметили по какой модели развивался наш разговор: тепло - холодно.
Я уехал с завода двигателей, но долгое время был неспокоен. Меня волновал вопрос: когда все это началось?
Марина Викторовна секретарствует второй год. Она умеет произносить зажигательные речи, поднимать молодежь. Вместе с тем она в свои 32 безмятежных года четко знает, что ей полагается персональная "Волга" с водителем, закрытый буфет, спецполиклиника. Марина Викторовна знает, что может войти в любой магазин с черного хода - и никто ее не остановит, скорее наоборот. Но если она сядет за один стол со своим водителем, то от этого произойдет какое-то разрушение ее положения.
Откуда это взялось в нашей пролетарской державе? Когда это началось? Ведь в школе Марину этому не учили. Мы, я имею в виду нашу литературу, ответственность за которую полностью разделяю, мы тоже Марину не призывали к этому, показывая ей раскрашенные картинки социальной гармонии.
А получалось холодно - холодно. Получилась экономия на доброте. Можно принять решение о запрете всех банкетов за счет казны. А если водитель три часа ждет в машине свою хозяйку - тут никакие государственные установления не помогут.
Предвижу ответ прекрасной Марины Викторовны:
- Зачем же вы лишь меня черните? Все так делают.
Увы, я не осуждаю Марину, я стараюсь ее понять. Ведь я тоже получаю мои привилегии, и Марина Викторовна могла бы на то намекнуть, но деликатно промолчала. Однако же имеется тут одно немаловажное обстоятельство. Ветераны Великой Отечественной войны начали получать льготы через 30 лет после Победы.
Как-никак победа была вначале.
4. Невыгодная экономия
Что происходит.
Людей в нашей стране становится все больше, а расстояние между людьми увеличивается еще быстрее. Растет количество перегородок, до предела увеличен выпуск изоляционных материалов, мы готовы охотнее разделить свое одиночество с телевизором, нежели с себе подобными.
Специализация хороша в технологии. Специализация в человеческих общениях коварна.
Юрий Иванович - потомственный русский интеллигент. 52 года. Из них 20 лет на руководящей работе. Как он любит руководить, редко можно встретить такую страсть. Руководящая работа для Юрия Ивановича не средство, но цель. Поэтому вокруг него с утра до вечера существует поле напряжения. Я уверен, что именно он, Юрий Иванович, привел в действие организационный перпетуум-мобиле. И все перестроечно закружилось.
Мы живем в одном доме и время от времени встречаемся во дворе. Каждое утро за Юрием Ивановичем приезжает черная "Волга".
Как-то у меня возникла надобность по бумажному делу. Я вспомнил про Юрия Ивановича и отправился к нему. Он выслушал меня благосклонно, но ответ его был удивителен:
- Я этим не занимаюсь, - вот как он ответил!
- Но ведь ваше ведомство занимается именно такими бумажными делами, робко пытался возразить проситель, то бишь я.
- Я занимаюсь бумагой в линейку, а ваше дело в клеточку. Этим занимается Николай Евграфович, его кабинет напротив.
- Но я же его не знаю. Уж лучше вы его попросите.
- Он меня не поймет и обидится. Ведь я этим не занимаюсь.
Двое мудрецов живо договорились меж собой. Давай развивать специализацию. Ты будешь заниматься болтом. Я - гайкой.
Мудрецы и поныне сидят в своих креслах. Каждое утро - "Волга" к подъезду.
Одна беда: гайки не накручиваются на болты. Так ведь и это не проблема: создали Главный комитет по закручиванию.
В небесной канцелярии города Энска специализация была такая.
Начальник А. занимается облачностью до двух тысяч метров.
Б. ведает облачностью от двух до пяти тысяч метров.
В. руководит облачностью свыше пяти тысяч метров.
Г. занимается западными ветрами, дующими со скоростью до 12 метров в секунду...
А за чистое небо никто не отвечает.
- Я этим не занимаюсь.
Ответ звучит внушительно, почти державно. А ведь совсем недавно изобрели, уверяю вас, в нашем XX веке. Я почти уверен, что знаю имя первопроходца. Это - Юрий Иванович.
Другое великое изобретение XX века, произведенное на свет потомственным интеллигентом Юрием Ивановичем - отчетный показатель. За последние десятилетия это великое открытие проникло во все поры нашей действительности.
Фокус в том, что показатель создается не ради дела, а ради отчета. В деле становится важен не результат, а показатель результата. Любое проваленное дело можно прикрыть показателем.
Закон иллюзии гласит:
- Иллюзия возникает из ничего, но заполняет собою все.
Следствие из закона иллюзии гласит:
- Ничто управляет всем.
На полках магазина пусто, а план товарооборота выполнен на 101 процент - продали с черного хода. Пустой дом стоит незаселенный, а премии за него проедены строителями еще под Новый год.
Чтобы не быть разоблаченным, показатель множится, дробится. На каждую продукцию - свой показатель, счет пошел на миллионы.
Иллюзорным становится сам процесс работы. Главный конструктор разработал проект нового прокатного стана. По всем мировым показателям получился прекрасный стан - кроме веса. Перетяжелили. Конструктор, как говорится, не попал в линию.
Однако против ожидания защита проекта на коллегии прошла благополучно, словно обе стороны знали нечто такое, о чем лучше промолчать. Стан запустили в производство. В газете появилась похвальная статья. Поговаривали о том, чтобы выдвинуть прокатный стан на государственную премию.
А все-таки: зачем перетяжелили?
Ответ я услышал от главного конструктора.
- Все дело в показателе. В стан закладывается множество параметров. Среди прочих показателей имеется и такой: будущая экономия металла. Каждый следующий стан, который мы будем выпускать в этой серии, должен быть легче на 4 процента. А мы даем два стана в год. Если мы не снизим вес стана, план не будет выполнен, мы не получим премии. Хочешь не хочешь, я должен закладывать в стан полтора веса. Зато потом имеем десять лет спокойной жизни.
Сказано - сделано. Экономия планируется, экономия осуществляется. Всем хорошо. Но если поступить по велению совести: снизить вес стана в самом первом варианте, а потом десять лет ничего не менять, то всем станет плохо. Произойдут непоправимые вещи: невыполнение плана по экономии металла, лишение премий, проработки, выговоры - страшно подумать.
Потому что Юрий Иванович провозгласил:
- Нам сверхплановая экономия не нужна. Нам нужна такая экономия, которая планируется заранее.
5. Тепло - еще теплее
Чтобы пересечь Цветной бульвар у Самотечной площади, надо долго дожидаться перерыва в потоке машин, которые в этом месте текут особенно густо и коварно, поворачивая широким виражом от Садового кольца в сторону цирка. Однако на этот раз переход был свободен. На повороте стоял старшина автодорожной службы - и в руках у него черно-белый жезл. Старшина не давал машинам сделать поворот, гнал их прямо вдоль эстакады - а там горловина, каменная узость, машины не поспевали протиснуться, тормозили, вставали вперекос. Назревала пробка.
Я спокойно пересек опустевший бульвар и задержался на середине, наблюдая за старшиной. Рослый, плечистый, он возвышался над машинами, жезл летал резко и красиво, гоня ревущий поток по заданной линии.
Сейчас будет пробка, все застопорится. Мне хотелось крикнуть, дать сигнал старшине, хотя я понимал, что он не услышит меня в этом железном гуле. Но тут со стороны цирка подкатила голубая "Волга" с мигалкой. Старшина посмотрел на часы, опустил суровый свой жезл, нырнул в машину. Голубая "Волга" красиво развернула и укатила, оставив перекресток на произвол судьбы.
Бульвар продолжал тревожно гудеть. Но жезла уже не стало. Первые машины еще продолжали по инерции двигаться прямо - за теми, что были впереди. Но накатили задние, не видевшие жезла, не ведавшие о запрете. Только что было нельзя - и вдруг стало можно. Юркий малиновый "жигуленок" первым свернул на бульвар, ему никто не мешал, и он резво рванулся вперед. За ним припустились другие. Еще минута, другая - и поток сделался ровным, неослабным, машины естественно катились по своему извечному пути. Только там, у эстакады, светофор домешивал остатки недавней пробки.
Государственный корабль совершает крутой поворот на полном ходу. Курс выверен и определен партией: перестройка хозяйства и управления им, интенсификация, научно-технический прогресс. Но разве тут обойдешься без перестройки психологической? Ради того я и взялся за перо.
Нас 277 миллионов. При таком человеческом обилии бестактно говорить о том, что у нас недостает рабочей силы. Может быть, у нас не всегда доставало умения привести эту великую энергию в действие - об этом мы и начали говорить.
Мы созидаем наше будущее на основе научных расчетов, провозгласив первую в мире плановую систему. Но вот случился непонятный сбой. Причины этого еще не проанализированы до конца. В газетах сейчас то и дело публикуются материалы с критикой министерств, Госплана за допущенные ошибки. Но если ошибки были совершены и потом повторяются, то вполне логично вывести заключение, что они были запланированы. Уверовав в силу и непогрешимость плановой системы, мы как-то незаметно для самих себя упустили из виду, что план - это процесс, а не результат.
В годы первых пятилеток в стране действовал Наркомтяжпром во главе с Серго Орджоникидзе. Так вот, ту работу, которую 50 лет назад исполнял один наркомат, сейчас ведут 33 министерства. А это означает только то, что мы пошли по линии количественного управления.
Наша экономика растет и рост ее будет ускорен. Один специалист произвел несложный расчет: если мы и дальше будем развивать управление по количественному (или отраслевому) признаку, то уже в начале XXI века нам потребуется 130 министерств.
А чтобы бесперебойно руководить ими, нужны 8 Госпланов. Одно можно сказать - при таком подходе расстояние от Госплана до станка не сократится. Будет ни горячо, ни холодно.
Мы говорим: государственный план есть закон. И тут же бодро провозглашаем: выполним план досрочно.
Из рапорта начальника уголовного розыска города Энска:
- План раскрытия преступлений в сентябре сего года выполнен на 110 процентов.
Ясно, а главное коротко.
Приехал инспектор:
- Как же вам удалось раскрыть больше того, что было совершено?
- Докладываю. Удалось раскрыть четыре несовершенных преступления. Но поскольку они были запланированы преступниками, то входят в отчетность. Мы их предотвратили.
- Интересно, очень интересно. Будем распространять ваш опыт.
Идея предельной централизации управления имеет свои исторические корни и причины. В частности, централизация была вызвана условиями военного времени. Но теперь-то войны нет - сорок лет. А централизация - мало сказать осталась, она развивается и крепнет. Недавно услышал на одном заводе:
- Дубль-централизация.
В нашей стране 100000 действующих (не считая мелких) предприятий. Это означает - у нас сто тысяч первоклассных, высокоталантливых руководителей, командиров производства во всех отраслях человеческой деятельности. Это же вселенская сила.
Освободите ее.
...Май 1955 года выдался в Москве чистым и теплым. На всех перекрестках благоухала сирень, словно город стал огромной корзиной с сиренью. В перерывах между заседаниями мы выходили на край косогора кремлевского холма и смотрели на простирающийся внизу город.
Тогда в Кремле три дня работало Всесоюзное совещание работников промышленности, я был на нем корреспондентом журнала "Новый мир". Вот когда мы начали говорить во весь голос о наших проблемах: показателях плана, новой технике, сокращении аппарата, администрировании.
Помню выступление тогдашнего директора "Уралмаша" Н.Глебовского. Он взволнованно и бесстрашно говорил о правах и обязанностях директора.
- В разделе "Обязанности" я предлагаю записать такое положение: "Параграф первый - директор обязан бороться за свои права".
Это было как прорыв плотины, аплодисменты волной прокатывались по залу, словно присутствующие жаждали услышать эти слова на бис. И до XX съезда партии тогда оставалось меньше года.
Прошло 30 лет. Наш разговор продолжается. Темы апробированы временем. Разве что страсти поостыли и бесстрашия поубавилось.
Тогда же после совещания я написал очерк "Стружка". Последний раз его переиздавали два года назад. Значит, актуален.
Как же это? 30 лет говорим об одном и том же - и ничего не меняется. Я писал в старом очерке, как при изготовлении лопаток турбины на Харьковском турбинном заводе 80 процентов металла идет в стружку. А всего в нашей стране в 1954 году по данным академика А.И.Целикова было произведено 6 миллионов тонн стружки.
Перемены однако есть. В 1984 году в стране стружки было произведено в два с половиной раза больше. Со стружкой стали обращаться бережно, стружку экономят. Более того, стружка включена в план.
Боюсь, что это уже навсегда.
Наши проблемы успели затвердеть, сделаться родными и близкими. Уже и не поймешь: то ли мы с ними на "ты", то ли они с нами.
Где взять такую волшебную шкатулку, чтобы спрятать туда все проблемы?
6. Горячо - холодно
Юрий Иванович прочитал мои заметки в рукописи и многозначительно покачал головой:
- Не пойдет. Вы же все опрокидываете. А это что? Выступаете против государственных учреждений. И каких!
- Юрий Иванович! - в отчаянии воскликнул я. - Как можно! Я - "за"! Но только на новом уровне.
- Что же вы предлагаете? Где ваша позитивная программа? В частности, относительно министерств. Вам что - название не нравится?
- Дело не в названиях. Но чтобы это были ассоциации свободных промышленных предприятий. Пришла пора кончать с заклинаниями. Вместо заклинаний необходим естественный стимул. Чтобы каждый руководитель знал: если я даю, то и получаю. Надо раскрепостить заводы от централизации.
- Кто это сказал? - Юрий Иванович огляделся вокруг и даже голову приподнял ради широты обзора. - Разве есть такая директива?
- Есть! - не выдержал я. - Это веление времени.
- Вы слишком много на себя берете, - с достоинством продолжал он. - Я не могу допустить, чтобы вы чернили Госплан. У нас нет второго Госплана - и быть не может. А тем более восемь!
Зазвонил телефон. Юрий Иванович снял трубку и тут же вытянулся по стойке смирно перед аппаратом. Послышались взволнованные междометия, невольные всхлипы, по правой щеке Юрия Ивановича протекла слеза радости.
Я понял, что стал невольным свидетелем исторической минуты, а может быть, и звездного часа Юрия Ивановича.
- Пришла директива, - шептал в трансе Юрий Иванович, опустив трубку. Великая директива. Историческая. Какая мудрость. Глубина. Энергия.
- Да что решили-то, Юрий Иванович?
- Тихо! Тут надо говорить шепотом. Глубоко и мудро. Это мыслительно. Режим экономии - вот что нам сейчас необходимо на данном историческом этапе. По моей отрасли спущена разнарядка на 22 миллиона. Но где я возьму столько миллионов? Директиву спустили. А инструкцию по ее исполнению нет. Ну хорошо, мы сократим количество электрических лампочек, это даст нам три тысячи. А дальше?
- Юрий Иванович, вы забыли про машины.
- Какие машины? - он удивился.
- Те самые, бесплатные. То есть бесплатные для вас. А для государства очень даже не бесплатные.
Юрий Иванович вскипел благородным негодованием:
- Зависть не может быть советником разума. У вас ожесточение идет впереди анализа. Это исключено. Никто на это не пойдет. Как же мы ездить будем?
Но я уже не мог остановиться:
- Мы с вами живем в одном дворе. Каждое утро в одно и то же время подъезжают четыре черные "Волги" и четыре начальника едут цугом по городу в один и тот же дом, где они служат. Разве не хватит на четверых одной машины? Зато какая экономия, это же десятки миллионов.
Но Юрий Иванович мыслил совсем не так, как мы, смертные. Он был великим аппаратчиком - и он изрек:
- А кто кого везет?
Я тут же осознал свою ошибку. Более того, мне стало жаль Юрия Ивановича. Он человек до тех пор, покуда при нем есть машина, пайковая книжица и прочие атрибуты державности. Отнимите от него эти неодушевленные предметы, и от Юрия Ивановича останется один пшик, ускользающее воспоминание. Но кто же тогда станет управлять бумажным делом в клеточку?
Горячо - холодно...
Очерк из цикла "Заметки писателя"
1. Мы все - из одного века
Ах, с какой яростью мы спорим на кухне, аж до посинения, на все планетарные темы: добро и зло, внеземные цивилизации, виды на урожай и прогнозы на инициативу, телепатия и закон заколдованного круга! Какие мы умные, смелые, безответственные, пока мы на кухне! Но вот приходит час сосредоточенности, когда ты остаешься один перед чистым листом бумаги и хочется сказать сразу обо всем.
В истории человечества коротких веков не было, но бурные случались. Во всяком случае, можно утверждать, что двадцатый век вместил в себя много больше, чем любой из его предшественников.
И жизнь, как век, долгая, полосатая. В копилке памяти бренчит разменная монета свершившихся дат. Что извлечется?
В критические дни октября 1941 года в Москве по приговору военного трибунала был расстрелян старший машинист электростанции Н.И.Фирсов, 1907 года рождения. Обстоятельства дела таковы. Н.Фирсов в связи с угрозой прорыва обороны Москвы получил приказ взорвать электростанцию. Положение критическое, Москва готовилась к эвакуации. Электростанцию с собой не увезешь - надо взрывать.
Но Фирсов сказал:
- Не могу рвать народное добро, - и отсоединил клеммы.
В тот момент эти действия были, естественно, расценены как измена Родине. Расстрел.
Спустя два дня панически-тревожная ситуация миновала. Пришел приказ об отмене взрыва электростанции.
Николай Ильич Фирсов был родным братом моей матери, я хорошо знаю эту историю как семейную. В 1959 году Николай Фирсов был реабилитирован. В нашем роду изменников не было.
А электростанция продолжала работать в Москве. Прошло еще некоторое время, в начале семидесятых годов Анатолий Николаевич Фирсов, мой двоюродный брат, решил ставить новый дом в деревне и поехал по московской родне собирать деньги на стройку. Возникла идея обратиться к директору электростанции, которая была спасена отцом Анатолия.
Молодой директор выслушал моего брата и сказал, что может дать единовременное пособие в размере 30 рублей.
Анатолий Фирсов был уязвлен ничтожностью суммы:
- Он же народное добро спас. Миллионы.
Теперь не выдержал директор. Хлопнул ладонью:
- Кому оно нужно - такое добро? Мы на последнем месте в отрасли, нас песочат на всех совещаниях. Мы же образец расточительности. Станция построена в десятых годах, с допотопными котлами. Жжем угля в два раза больше нормы. Если бы ее взорвали тогда, в сорок первом, имели бы сейчас новую станцию. Стояли бы в моем кабинете красные знамена. А так - сколько нам еще мучиться?
Недавно я там побывал. Электростанция продолжает коптить небо. Правда, произведена некоторая модернизация: вместо угля станция топится газом. Прежде жгли лишний уголь, стали жечь лишний газ - такой прогресс.
Эту семейную историю мы вспоминаем каждый раз, собираясь по фамильным датам. И разгорается дискуссия на вечные темы долга, патриотизма, жертвенности. Правильно ли поступил Николай Ильич, спасая станцию? И вообще, нужен ли наш подвиг, если результаты его не очевидны?
В таком примерно виде семейная история затвердевает, передаваемая на хранение третьему поколению - внукам. У Николая Ильича их шестеро.
В конце концов есть один из основополагающих вопросов века - что мы передадим последующим поколениям? Деды начинают век, правнуки его завершают.
2. Холодно - холодно
Военные воспоминания хранятся на особых полках памяти, поставленных в основании бытия. Время от времени достается старым солдатам протирать эти обветренные годами полки от пыли повседневности.
Над озером Ильмень висело низкое ослепшее небо. Январь 1944 года. Северо-Западный фронт. Я лежал на льду Ильмень-озера, и пулеметы били не переставая. Третьи сутки мы штурмовали вражеский берег, поднимались в атаку и откатывались назад под огнем пулеметов и пушек.
Тут и приключилась эта волшебная история, значение которой я и теперь понимаю не до конца: неужто это в самом деле было там, на льду, под боем пулеметов, на стылом ветру? Или пригрезилось моим отмороженным глазам?
Я увидел будущее - и не просто будущее, а с приклеенным эпитетом. А это означает, что я видел светлое будущее.
Вжимаясь в лед, ко мне подползал замполит первого батальона капитан Хлопотин.
- Слушай, лейтенант, - кричал он ледяным голосом, а у него получался шепот. - Мы должны взять этот проклятый берег. И тогда к нам придет победа. Ты знаешь, какая прекрасная жизнь будет тогда?
- Какая? - завороженно спросил я.
- Победная, - отвечал он под бой пулеметов. - Мы состаримся, станем ветеранами. И перед каждым праздником нам будут давать ветеранский заказ с копченой колбасой и черной икрой. Но это еще не все. Раз в год ты сможешь получить бесплатный билет в мягком вагоне, туда и обратно, дуй куда хочешь. И будешь без очереди сдавать сапоги в ремонт.
Я задыхался от холода, слушая слова замполита. Я верил и не верил, ибо не обладал таким глубоким историческим видением. Вскоре мы в двенадцатый раз поднялись в атаку - и взяли берег. Капитан Хлопотин был тяжело ранен в грудь, его отвезли в тыл на аэросанях, больше я его не видел.
Смешно предположить, что мы, ветераны второй мировой войны, сражались за привилегии. Никто нас не упрекнет в том, что мы пошли на фронт с целью сделать карьеру.
Много мы отдали жизней за победу. И все-таки отдать войне двадцать миллионов жизней было легче, чем думать об этом сейчас, в год сорокалетия Победы. Это значит, что наша скорбь еще не излилась, да она же никогда до конца не изольется, иначе мы перестанем быть великим народом. Мы скорбим и продолжаем жить. Павшим - монументы, нам - земные радости и печали.
И все же - как быть с привилегиями, ведь мы пользуемся ими, не так ли?
Давно хотел написать об этом, да все рука не поднималась. Иду я за этой ветеранской колбасой, а на душе кошки скребут. Всякие ненужные вопросы меня посещают: неужто я и в самом деле за колбасу сражался?
Разумеется, я понимаю, что нравственная степень подобных дилемм не может быть глубокой - иду по мелководью. И незатейливая совесть моя постепенно успокаивается. Ах, как холодно было сорок один год назад на льду Ильмень-озера. Этот холод и сейчас пронизывает меня сквозь бездонные колодцы времени - и чем дальше я от него, тем он въедливее.
И я начинаю резво работать локтями, пробиваясь к прилавку.
Все так делают.
Внук спрашивает:
- Деда, Лев Толстой был ветераном Севастопольской кампании. Он тоже получал ветеранскую колбасу?
- Перед ним не было подобной дилеммы: получать или не получать, бодро отвечаю я. - Лев Николаевич был вегетарианцем.
3. Тепло - тепло
- Дети! Мы начинаем. Предмет находится в комнате, вы его не знаете. Вы ищете, передвигаетесь во всех направлениях, а я говорю вам: тепло, еще теплее, холоднее, совсем холодно, Северный полюс.
Поняли меня? Играем по очереди.
Детская игра - выбор состоит из двух позиций: тепло или холодно. Современная цивилизация усложнилась на много порядков. Проблема выбора включает в себя неисчислимое количество компонентов. Тем не менее в проблеме выбора всегда остаются два исконных начала. Это те же самые тепло - холодно, в переводе для взрослых значащие: добро и зло.
Сколько слов наговорили люди, молоко прокисло. Начинается игра, отнюдь не детская - и отнюдь не игра. Добро - еще добрее - нет, нет, это не наше добро, - это добро злое...
Минувшей весной я был на заводе двигателей. Видел неукоснительные конвейеры, умных безжалостных роботов, даже на выставку воровства попал. Этакий музейный стенд под стеклом с этикетками: что уворовано, кем, когда. Что только не выносили с завода, удивительно, как завод на месте остался. Но вот устроили выставку прямо в проходной завода, кривая воровства резко упала.
Я же не о том пишу, что воровать вредно. Подошла очередь рассказать о Марине Викторовне, прекрасной молодой женщине с пышными волосами, сопровождавшей меня по заводам.
Марине Викторовне 32 года, она секретарь горкома комсомола - вот как нынче в гору двинулись молодые.
А мы весь день на ногах - проголодались. Едем в ресторан и сразу проходим в закуток, весьма впрочем уютный. Начинается застолье, так сказать, поздний обед, переходящий в ранний ужин. Традиционное русское хлебосольство. При этом выясняется, что оно никому ничего не стоит: ни прекрасной молодой хозяйке, ни мне, ветерану второй мировой. Мы едим, а каким-то странным и чудодейственным способом расплачивается за этот обед государство. Так уж давно повелось, лет двадцать, я думаю.
Достаточно было сочинить любое модное словосочетание, ну, скажем: социалистический образ жизни, тепло, еще теплее - собрали 25 человек, летим на литературную декаду. А там нас ждет море разливанное.
Товарищ партия, отмени скорей этот вредный и к тому же безнравственный обычай. Время Накрытых Столов кончилось.
Впрочем, мы с Мариной Викторовной ели умеренно и у нас получилась совсем иная тема. Сидим мы, значит, в симпатичном закутке, ведем умные разговоры, и вдруг я вспоминаю: как же так? С нами же был водитель Володя, который нас весь день возил.
- Он в машине, - спокойно отвечает Марина Викторовна. - Ждет нас.
- Там же холодно. На улице дождь.
- В кабине тепло. Печка работает. И радио есть, он может музыку послушать, - все-таки мне показалось, что Марина Викторовна была несколько смущена.
Вы заметили по какой модели развивался наш разговор: тепло - холодно.
Я уехал с завода двигателей, но долгое время был неспокоен. Меня волновал вопрос: когда все это началось?
Марина Викторовна секретарствует второй год. Она умеет произносить зажигательные речи, поднимать молодежь. Вместе с тем она в свои 32 безмятежных года четко знает, что ей полагается персональная "Волга" с водителем, закрытый буфет, спецполиклиника. Марина Викторовна знает, что может войти в любой магазин с черного хода - и никто ее не остановит, скорее наоборот. Но если она сядет за один стол со своим водителем, то от этого произойдет какое-то разрушение ее положения.
Откуда это взялось в нашей пролетарской державе? Когда это началось? Ведь в школе Марину этому не учили. Мы, я имею в виду нашу литературу, ответственность за которую полностью разделяю, мы тоже Марину не призывали к этому, показывая ей раскрашенные картинки социальной гармонии.
А получалось холодно - холодно. Получилась экономия на доброте. Можно принять решение о запрете всех банкетов за счет казны. А если водитель три часа ждет в машине свою хозяйку - тут никакие государственные установления не помогут.
Предвижу ответ прекрасной Марины Викторовны:
- Зачем же вы лишь меня черните? Все так делают.
Увы, я не осуждаю Марину, я стараюсь ее понять. Ведь я тоже получаю мои привилегии, и Марина Викторовна могла бы на то намекнуть, но деликатно промолчала. Однако же имеется тут одно немаловажное обстоятельство. Ветераны Великой Отечественной войны начали получать льготы через 30 лет после Победы.
Как-никак победа была вначале.
4. Невыгодная экономия
Что происходит.
Людей в нашей стране становится все больше, а расстояние между людьми увеличивается еще быстрее. Растет количество перегородок, до предела увеличен выпуск изоляционных материалов, мы готовы охотнее разделить свое одиночество с телевизором, нежели с себе подобными.
Специализация хороша в технологии. Специализация в человеческих общениях коварна.
Юрий Иванович - потомственный русский интеллигент. 52 года. Из них 20 лет на руководящей работе. Как он любит руководить, редко можно встретить такую страсть. Руководящая работа для Юрия Ивановича не средство, но цель. Поэтому вокруг него с утра до вечера существует поле напряжения. Я уверен, что именно он, Юрий Иванович, привел в действие организационный перпетуум-мобиле. И все перестроечно закружилось.
Мы живем в одном доме и время от времени встречаемся во дворе. Каждое утро за Юрием Ивановичем приезжает черная "Волга".
Как-то у меня возникла надобность по бумажному делу. Я вспомнил про Юрия Ивановича и отправился к нему. Он выслушал меня благосклонно, но ответ его был удивителен:
- Я этим не занимаюсь, - вот как он ответил!
- Но ведь ваше ведомство занимается именно такими бумажными делами, робко пытался возразить проситель, то бишь я.
- Я занимаюсь бумагой в линейку, а ваше дело в клеточку. Этим занимается Николай Евграфович, его кабинет напротив.
- Но я же его не знаю. Уж лучше вы его попросите.
- Он меня не поймет и обидится. Ведь я этим не занимаюсь.
Двое мудрецов живо договорились меж собой. Давай развивать специализацию. Ты будешь заниматься болтом. Я - гайкой.
Мудрецы и поныне сидят в своих креслах. Каждое утро - "Волга" к подъезду.
Одна беда: гайки не накручиваются на болты. Так ведь и это не проблема: создали Главный комитет по закручиванию.
В небесной канцелярии города Энска специализация была такая.
Начальник А. занимается облачностью до двух тысяч метров.
Б. ведает облачностью от двух до пяти тысяч метров.
В. руководит облачностью свыше пяти тысяч метров.
Г. занимается западными ветрами, дующими со скоростью до 12 метров в секунду...
А за чистое небо никто не отвечает.
- Я этим не занимаюсь.
Ответ звучит внушительно, почти державно. А ведь совсем недавно изобрели, уверяю вас, в нашем XX веке. Я почти уверен, что знаю имя первопроходца. Это - Юрий Иванович.
Другое великое изобретение XX века, произведенное на свет потомственным интеллигентом Юрием Ивановичем - отчетный показатель. За последние десятилетия это великое открытие проникло во все поры нашей действительности.
Фокус в том, что показатель создается не ради дела, а ради отчета. В деле становится важен не результат, а показатель результата. Любое проваленное дело можно прикрыть показателем.
Закон иллюзии гласит:
- Иллюзия возникает из ничего, но заполняет собою все.
Следствие из закона иллюзии гласит:
- Ничто управляет всем.
На полках магазина пусто, а план товарооборота выполнен на 101 процент - продали с черного хода. Пустой дом стоит незаселенный, а премии за него проедены строителями еще под Новый год.
Чтобы не быть разоблаченным, показатель множится, дробится. На каждую продукцию - свой показатель, счет пошел на миллионы.
Иллюзорным становится сам процесс работы. Главный конструктор разработал проект нового прокатного стана. По всем мировым показателям получился прекрасный стан - кроме веса. Перетяжелили. Конструктор, как говорится, не попал в линию.
Однако против ожидания защита проекта на коллегии прошла благополучно, словно обе стороны знали нечто такое, о чем лучше промолчать. Стан запустили в производство. В газете появилась похвальная статья. Поговаривали о том, чтобы выдвинуть прокатный стан на государственную премию.
А все-таки: зачем перетяжелили?
Ответ я услышал от главного конструктора.
- Все дело в показателе. В стан закладывается множество параметров. Среди прочих показателей имеется и такой: будущая экономия металла. Каждый следующий стан, который мы будем выпускать в этой серии, должен быть легче на 4 процента. А мы даем два стана в год. Если мы не снизим вес стана, план не будет выполнен, мы не получим премии. Хочешь не хочешь, я должен закладывать в стан полтора веса. Зато потом имеем десять лет спокойной жизни.
Сказано - сделано. Экономия планируется, экономия осуществляется. Всем хорошо. Но если поступить по велению совести: снизить вес стана в самом первом варианте, а потом десять лет ничего не менять, то всем станет плохо. Произойдут непоправимые вещи: невыполнение плана по экономии металла, лишение премий, проработки, выговоры - страшно подумать.
Потому что Юрий Иванович провозгласил:
- Нам сверхплановая экономия не нужна. Нам нужна такая экономия, которая планируется заранее.
5. Тепло - еще теплее
Чтобы пересечь Цветной бульвар у Самотечной площади, надо долго дожидаться перерыва в потоке машин, которые в этом месте текут особенно густо и коварно, поворачивая широким виражом от Садового кольца в сторону цирка. Однако на этот раз переход был свободен. На повороте стоял старшина автодорожной службы - и в руках у него черно-белый жезл. Старшина не давал машинам сделать поворот, гнал их прямо вдоль эстакады - а там горловина, каменная узость, машины не поспевали протиснуться, тормозили, вставали вперекос. Назревала пробка.
Я спокойно пересек опустевший бульвар и задержался на середине, наблюдая за старшиной. Рослый, плечистый, он возвышался над машинами, жезл летал резко и красиво, гоня ревущий поток по заданной линии.
Сейчас будет пробка, все застопорится. Мне хотелось крикнуть, дать сигнал старшине, хотя я понимал, что он не услышит меня в этом железном гуле. Но тут со стороны цирка подкатила голубая "Волга" с мигалкой. Старшина посмотрел на часы, опустил суровый свой жезл, нырнул в машину. Голубая "Волга" красиво развернула и укатила, оставив перекресток на произвол судьбы.
Бульвар продолжал тревожно гудеть. Но жезла уже не стало. Первые машины еще продолжали по инерции двигаться прямо - за теми, что были впереди. Но накатили задние, не видевшие жезла, не ведавшие о запрете. Только что было нельзя - и вдруг стало можно. Юркий малиновый "жигуленок" первым свернул на бульвар, ему никто не мешал, и он резво рванулся вперед. За ним припустились другие. Еще минута, другая - и поток сделался ровным, неослабным, машины естественно катились по своему извечному пути. Только там, у эстакады, светофор домешивал остатки недавней пробки.
Государственный корабль совершает крутой поворот на полном ходу. Курс выверен и определен партией: перестройка хозяйства и управления им, интенсификация, научно-технический прогресс. Но разве тут обойдешься без перестройки психологической? Ради того я и взялся за перо.
Нас 277 миллионов. При таком человеческом обилии бестактно говорить о том, что у нас недостает рабочей силы. Может быть, у нас не всегда доставало умения привести эту великую энергию в действие - об этом мы и начали говорить.
Мы созидаем наше будущее на основе научных расчетов, провозгласив первую в мире плановую систему. Но вот случился непонятный сбой. Причины этого еще не проанализированы до конца. В газетах сейчас то и дело публикуются материалы с критикой министерств, Госплана за допущенные ошибки. Но если ошибки были совершены и потом повторяются, то вполне логично вывести заключение, что они были запланированы. Уверовав в силу и непогрешимость плановой системы, мы как-то незаметно для самих себя упустили из виду, что план - это процесс, а не результат.
В годы первых пятилеток в стране действовал Наркомтяжпром во главе с Серго Орджоникидзе. Так вот, ту работу, которую 50 лет назад исполнял один наркомат, сейчас ведут 33 министерства. А это означает только то, что мы пошли по линии количественного управления.
Наша экономика растет и рост ее будет ускорен. Один специалист произвел несложный расчет: если мы и дальше будем развивать управление по количественному (или отраслевому) признаку, то уже в начале XXI века нам потребуется 130 министерств.
А чтобы бесперебойно руководить ими, нужны 8 Госпланов. Одно можно сказать - при таком подходе расстояние от Госплана до станка не сократится. Будет ни горячо, ни холодно.
Мы говорим: государственный план есть закон. И тут же бодро провозглашаем: выполним план досрочно.
Из рапорта начальника уголовного розыска города Энска:
- План раскрытия преступлений в сентябре сего года выполнен на 110 процентов.
Ясно, а главное коротко.
Приехал инспектор:
- Как же вам удалось раскрыть больше того, что было совершено?
- Докладываю. Удалось раскрыть четыре несовершенных преступления. Но поскольку они были запланированы преступниками, то входят в отчетность. Мы их предотвратили.
- Интересно, очень интересно. Будем распространять ваш опыт.
Идея предельной централизации управления имеет свои исторические корни и причины. В частности, централизация была вызвана условиями военного времени. Но теперь-то войны нет - сорок лет. А централизация - мало сказать осталась, она развивается и крепнет. Недавно услышал на одном заводе:
- Дубль-централизация.
В нашей стране 100000 действующих (не считая мелких) предприятий. Это означает - у нас сто тысяч первоклассных, высокоталантливых руководителей, командиров производства во всех отраслях человеческой деятельности. Это же вселенская сила.
Освободите ее.
...Май 1955 года выдался в Москве чистым и теплым. На всех перекрестках благоухала сирень, словно город стал огромной корзиной с сиренью. В перерывах между заседаниями мы выходили на край косогора кремлевского холма и смотрели на простирающийся внизу город.
Тогда в Кремле три дня работало Всесоюзное совещание работников промышленности, я был на нем корреспондентом журнала "Новый мир". Вот когда мы начали говорить во весь голос о наших проблемах: показателях плана, новой технике, сокращении аппарата, администрировании.
Помню выступление тогдашнего директора "Уралмаша" Н.Глебовского. Он взволнованно и бесстрашно говорил о правах и обязанностях директора.
- В разделе "Обязанности" я предлагаю записать такое положение: "Параграф первый - директор обязан бороться за свои права".
Это было как прорыв плотины, аплодисменты волной прокатывались по залу, словно присутствующие жаждали услышать эти слова на бис. И до XX съезда партии тогда оставалось меньше года.
Прошло 30 лет. Наш разговор продолжается. Темы апробированы временем. Разве что страсти поостыли и бесстрашия поубавилось.
Тогда же после совещания я написал очерк "Стружка". Последний раз его переиздавали два года назад. Значит, актуален.
Как же это? 30 лет говорим об одном и том же - и ничего не меняется. Я писал в старом очерке, как при изготовлении лопаток турбины на Харьковском турбинном заводе 80 процентов металла идет в стружку. А всего в нашей стране в 1954 году по данным академика А.И.Целикова было произведено 6 миллионов тонн стружки.
Перемены однако есть. В 1984 году в стране стружки было произведено в два с половиной раза больше. Со стружкой стали обращаться бережно, стружку экономят. Более того, стружка включена в план.
Боюсь, что это уже навсегда.
Наши проблемы успели затвердеть, сделаться родными и близкими. Уже и не поймешь: то ли мы с ними на "ты", то ли они с нами.
Где взять такую волшебную шкатулку, чтобы спрятать туда все проблемы?
6. Горячо - холодно
Юрий Иванович прочитал мои заметки в рукописи и многозначительно покачал головой:
- Не пойдет. Вы же все опрокидываете. А это что? Выступаете против государственных учреждений. И каких!
- Юрий Иванович! - в отчаянии воскликнул я. - Как можно! Я - "за"! Но только на новом уровне.
- Что же вы предлагаете? Где ваша позитивная программа? В частности, относительно министерств. Вам что - название не нравится?
- Дело не в названиях. Но чтобы это были ассоциации свободных промышленных предприятий. Пришла пора кончать с заклинаниями. Вместо заклинаний необходим естественный стимул. Чтобы каждый руководитель знал: если я даю, то и получаю. Надо раскрепостить заводы от централизации.
- Кто это сказал? - Юрий Иванович огляделся вокруг и даже голову приподнял ради широты обзора. - Разве есть такая директива?
- Есть! - не выдержал я. - Это веление времени.
- Вы слишком много на себя берете, - с достоинством продолжал он. - Я не могу допустить, чтобы вы чернили Госплан. У нас нет второго Госплана - и быть не может. А тем более восемь!
Зазвонил телефон. Юрий Иванович снял трубку и тут же вытянулся по стойке смирно перед аппаратом. Послышались взволнованные междометия, невольные всхлипы, по правой щеке Юрия Ивановича протекла слеза радости.
Я понял, что стал невольным свидетелем исторической минуты, а может быть, и звездного часа Юрия Ивановича.
- Пришла директива, - шептал в трансе Юрий Иванович, опустив трубку. Великая директива. Историческая. Какая мудрость. Глубина. Энергия.
- Да что решили-то, Юрий Иванович?
- Тихо! Тут надо говорить шепотом. Глубоко и мудро. Это мыслительно. Режим экономии - вот что нам сейчас необходимо на данном историческом этапе. По моей отрасли спущена разнарядка на 22 миллиона. Но где я возьму столько миллионов? Директиву спустили. А инструкцию по ее исполнению нет. Ну хорошо, мы сократим количество электрических лампочек, это даст нам три тысячи. А дальше?
- Юрий Иванович, вы забыли про машины.
- Какие машины? - он удивился.
- Те самые, бесплатные. То есть бесплатные для вас. А для государства очень даже не бесплатные.
Юрий Иванович вскипел благородным негодованием:
- Зависть не может быть советником разума. У вас ожесточение идет впереди анализа. Это исключено. Никто на это не пойдет. Как же мы ездить будем?
Но я уже не мог остановиться:
- Мы с вами живем в одном дворе. Каждое утро в одно и то же время подъезжают четыре черные "Волги" и четыре начальника едут цугом по городу в один и тот же дом, где они служат. Разве не хватит на четверых одной машины? Зато какая экономия, это же десятки миллионов.
Но Юрий Иванович мыслил совсем не так, как мы, смертные. Он был великим аппаратчиком - и он изрек:
- А кто кого везет?
Я тут же осознал свою ошибку. Более того, мне стало жаль Юрия Ивановича. Он человек до тех пор, покуда при нем есть машина, пайковая книжица и прочие атрибуты державности. Отнимите от него эти неодушевленные предметы, и от Юрия Ивановича останется один пшик, ускользающее воспоминание. Но кто же тогда станет управлять бумажным делом в клеточку?