Злотников Роман Валерьевич. Счастливчик Сандерс

Роман Злотников, Андрей Николаев
Счастливчик Сандерс

Пролог

   Лес отсюда, с высоты четырех тысяч футов над уровнем моря, казался огромной мохнатой шкурой, расстеленной на снегу. До кромки леса было довольно далеко — около двух часов бега на охотничьих лыжах, однако ночь и морозный туман у подножия гор скрадывал расстояние.
   Звезды ледяными брызгами застыли на угольно-черном небе. Здесь, в горах, они сияли чисто и ровно, и казалось, что если подняться выше, ну, может еще на тысячу футов, то можно будет потрогать их руками.
   Луны не было — она взойдет только под утро, чтобы почти сразу раствориться в розовых сполохах зари, но к тому времени он уже будет на равнине, в лесу.
   Сандерс подбросил в костер таблетку пироксела и засыпал в котелок кофе — на одну кружку. Как раз одну он и успеет выпить, прежде, чем начнет спускаться. Снег вокруг костра протаял до желтой прошлогодней травы — наст был неглубокий, не то, что в лесу, и когда он уйдет, на снегу, до следующего бурана, останется ровный круг голой земли, будто весна попыталась на этом крохотном участке одержать над зимой маленькую победу.
   В горы его загнала местная зверюга — разновидность росомахи, сильный и опасный зверь, размером с двухгодовалого медведя. Как и земная росомаха, эта могла преследовать добычу сутками, если не удавалось задрать сразу. Сандерс подставился росомахе почти пять суток назад: оставил на снегу следы крови, для чего полоснул ножом по руке. Рана затянулась быстро — он знал за собой такую особенность, одну из многих, приобретенных около пяти лет назад. Зверь взял след под утро и Сандерс, коротавший ночь неподалеку на вырубке, присев в наспех сооруженном шалаше из еловых ветвей, продел ноги в петли на широких лыжах и пошел по глубокому снегу, не слишком торопясь, но и не мешкая. Его задача была не подпускать зверя на дистанцию короткого броска, где росомаха была чрезвычайно опасна и непредсказуема, но и не уходить слишком далеко, чтобы адреналин не растворился в крови — пропадало чувство опасности, из-за которого он и проводил короткие отпуска на малоосвоенных планетах.
   Росомаха преследовала его не торопясь, как и поступала с обычной своей добычей — оленями и лосями, загоняя до полного упадка сил, чтобы почти без сопротивления добить обессиленное животное. Первые трое суток Сандерс слышал в морозной тишине жалобный плач росомахи — характерный звук, издаваемый ею при преследовании. Будто она жаловалась, что, вот, мол: лапы короткие, шуба тяжелая, а есть очень хочется, но добыча никак не сдается. От жалобных звуков Сандерса едва слеза не прошибала. Так бы взял, да и зарезался, лишь бы облегчить жизнь несчастному созданию. Однако последние сутки росомаха ревела все яростнее — обычно она загоняла оленей за сутки — двое, а тут уже четвертые заканчиваются. Досада и злость прорывались в ее голосе все чаще и, попадая на участки, где ветер смел снег, росомаха переходила на тяжелый бег. Это были самые опасные моменты — стоило подпустить ее слишком близко и пришлось бы схватиться в рукопашную, а из оружия у Сандерса был только охотничий нож.
   На краю леса росомаха остановилась — впереди был длинный подъем, начинались предгорья, чужая территория. Здесь уже царствовали снежные барсы, и лишь боязнь упустить добычу могла заставить росомаху подняться в горы. Заметив ее нерешительность, Сандерс тоже остановился и присел на корточки — зверь устал, но был еще опасен, а его задача была измотать хищника до изнеможения. Так они и поднимались: Сандерс впереди примерно на полмили, росомаха позади. Она уже не ревела и не плакала, а только изредка поскуливала, то ли от голода, то ли от досады. Наконец под вечер она сдалась — легла на землю, и Сандерс различив, как мелькает ее красный язык, слизывая снег, понял, что победил.
   Он прошел еще футов двести, разжег костер и впервые подкрепился кофе и сушеным мясом, купленным у местных охотников. Он имел на это право — зверя он измотал в равных условиях, а теперь предстояло исполнить то, ради чего он все и затеял: зафиксировать свою победу. Это уже для истории. Для его собственной истории. Может он еще сподобится завести семью и лет, эдак, через неизвестно сколько, будет рассказывать детям, а может и внукам, каким он был в молодости. А какой же охотничий рассказ без доказательства? Так, байка.
   Росомаха заковыляла к лесу. Сандерс снял котелок с огня и, торопясь и обжигаясь, выпил кофе — следовало поспешить, так как далеко отпускать зверя было нельзя: он мог сделать петлю и напасть на преследователя…
   К полудню они уже провели три раунда, как называл короткие схватки Сандерс: он преследовал зверя по глубокому снегу, а на открытых участках догонял, скидывал лыжи и бросался на росомаху в самоубийственной атаке. Самоубийственной для любого, но не для него — каждый отпуск он проверял себя на выносливость, скорость реакции, силу, находчивость и благоприобретенные качества еще ни разу его не подводили. В первый раз зверь был слишком свеж, и Сандерс едва вывернулся из-под тяжелого тела, откатился в сторону и отскочил на безопасное расстояние. Комбинезон на груди был порван, на лице осталась глубокая царапина — росомаха зацепила-таки длинным когтем. Рыча и припадая к земле, она пошла на него, сверкая налитыми кровью глазками, но Сандерс, не подпуская ее слишком близко, кружил вокруг, делал короткие встречные броски, отскакивая назад, как только зверь поджимал лапы.
   Три раунда — это было все, на что росомахе хватило сил. Теперь она даже не оборачивалась, только коротко оглядывалась и показывала зубы в тщетной попытке отпугнуть назойливого преследователя. Пора было заканчивать — сколько можно мучить животное.
   Сандерс увидел впереди ровную, почти бесснежную поверхность и прибавил шагу, обходя росомаху сбоку. Она почти не обратила на него внимания, продолжая двигаться по прямой, как потерявший управление кибер. Он забежал вперед и заступил зверю дорогу. Росомаха села, упираясь в снег мощными лапами с когтями, длиной в два человеческих пальца. Из раскрытой пасти свисал красный язык, с морды капала пена.
   Сандерс не торопясь снял рюкзак, развязал тесемки и стал выгружать оборудование — трофей не должен быть испорчен. Закончив, он вытащил нож и откинул капюшон комбинезона. Холодный воздух освежил разгоряченное лицо, ресницы мгновенно покрылись инеем.
   Скинув перчатки, Сандерс решительным шагом двинулся на росомаху.
   Зверь понял, что пришел момент истины: лапы его поджались, густая бурая шерсть на загривке встала дыбом. Склонившись к земле, хищник выбирал момент для нападения, сторожа каждое движение человека. Зверь был измотан, обескуражен, но не сломлен, и Сандерс прекрасно это осознавал. Он имитировал резкий выпад, нога поскользнулась на корке снежного наста и он нелепо взмахнул руками, в который раз кляня себя за пижонство: вроде и выпендриваться не перед кем, а все равно тянет изобразить из себя супермена. Впрочем, такое он позволял себе только вдали от неусыпного ока «конторы». Однако сегодня необоснованный риск мог сыграть плохую шутку — он даже не изучил как следует предполагаемую добычу. Так, послушал трапперов в фактории, посидел в баре, краем уха выуживая нужные подробности, вот и все…
   Зверь будто ждал этой ошибки: мгновенно распрямились лапы, бросая в воздух мощное тело, и росомаха взвилась в прыжке, стремительно преодолевая разделявшие противников ярды. Сандерс успел лишь отклониться в сторону, пропуская мимо удар когтей и два тела, свившись в яростной схватке, покатились по снегу.
 
   Харис Ахметзянов, помешал в котле ложкой на длинной ручке, зачерпнул похлебку и, подув на дымящуюся жидкость, осторожно попробовал. Почмокав губами, он одобрительно кивнул.
   — Эй, гяур! Похлебка поспела, — Харис подхватил котел двумя байковыми прихватками и снял с очага.
   — Какая похлебка может быть из этой козы? — проворчал Игнат Семеряков, продолжая срезать длинные полоски мяса с кабаньей ноги, — говорил: давай кабанчика приготовим, так нет, кабанчик, видите ли, нечистый зверь! Косулю ему подавай… У-у, басурман!
   — Давай, давай, — поторопил его Харис, расставляя на струганном столе миски, — потом ругаться будешь.
   Игнат отложил в сторону нож, прошел в сени к рукомойнику, вымыл руки и вернулся в избу. Харис тем временем нарезал хлеб и огромным черпаком разлил по мискам похлебку. Запах был такой, что Игнат покрутил головой.
   — Слышь, басурман, может, по пятьдесят под козу?
   — По пятьдесят, но не больше, — согласился Ахмедзянов.
   Игнат достал толстостенные граненые стопки. Стекло было мутноватое, будто их после употребления ни разу не вымыли, но на самом деле стопкам было лет двести. Еще прапрадед Игната, один из первых поселенцев на Луковом Камне, основал эту заимку, и завез сюда утварь, которой охотники до сих пор и пользовались. Правда, железные вещи сносились: ножи сточились, старый котел прохудился, миски и кружки проела ржавчина, так что теперь на кухонной полке тускло поблескивала утварь из пластали, но стопки, хоть и помутнели, служили исправно.
   Разлив по стопкам кедровую настойку, Игнат поднял свою.
   — Ну, чтоб рука была верной, а глаз острым!
   — И чтоб собачки нюх не потеряли, — добавил Харис.
   Они чокнулись. Игнат опрокинул стопку в заросший пегой бородой рот, Ахмедзянов выцедил свою аккуратно и не спеша. Синхронно взялись за ложки. Игнат отодвинул мясо в сторону и принялся хлебать истово, отрываясь от миски только, чтобы откусить хлеба. Ахмедзянов ел вдумчиво, прищуривая от пара и без того узковатые глаза.
   В маленькие оконца светило заходящее солнце, оставляя на дощатом полу желтые квадраты. По краям окна мороз прошелся ледяной кистью. В избе пахло похлебкой, дымком от сгоревших в очаге поленьев, выделанными шкурами. Три крепко сбитые лежанки вдоль стен, на стене возле двери два охотничьих лучевика, вот и вся обстановка.
   Игнат доел мясо из похлебки, повесил над очагом чайник.
   — Что-то турист наш запропал, — сказал он, щепочкой ковыряясь в крепких желтоватых зубах, — пять суток, считай, как ушел.
   — Парень тертый, по всему видно. Не пропадет, — рассудительно ответил Ахмедзянов, — если завтра не появится, можно пойти поискать.
   — До завтра его заметет так, что и с собаками не найдешь.
   — Если до сих пор не замело, то сутки ничего не решат.
   За окном взбрехнули собаки — две охотничьи лайки. Игнат подошел к окну, наклонился, пытаясь разглядеть за морозными узорами, что потревожило собак.
   — Во, легок на помине, — сообщил он, ухмыляясь в бороду, — вроде, жив-здоров, шагает бодро.
   — С добычей?
   — Не видать. Сейчас спросим, где плутал и кого добыл.
   Скрипнула входная дверь, в сенях затопали, сбивая с обуви снег и Сандерс, слегка осунувшийся, но довольный, шагнул в избу вместе с клубами пара.
   — Добрый день, — он скинул капюшон и обтер ладонью лицо.
   — День добрый, — прогудел Игнат, — где ж тебя носило, сокол ясный? Вон, Харис все глаза проглядел.
   — К горам ходил, — ответил Сандерс, присаживаясь к столу, — ух… ноги гудят.
   — Понятное дело: это тебе не по стриту фланировать, — щегольнул сленгом Семеряков, — с добычей, али как?
   — С добычей, — слегка улыбнулся Сандерс, — возле крыльца валяется.
   Игнат озадаченно почесал затылок, кивнул Ахмедзянову — пойдем, мол, и направился в сени. Ахмедзянов внимательно посмотрел на Сандерса и вышел вслед за Игнатом. Сандерс, ухмыльнувшись, потер заросший щетиной подбородок.
   В сенях что-то грохнуло, послышалась возня. Ворвавшийся в избу Игнат кинулся срывать со стены лучевик. В дверях показался Харис, отступающий в избу спиной вперед.
   — А-а, черт, батареи где? — крикнул Игнат.
   — Ты же сам их куда-то засунул, — отозвался Харис.
   — У-у, что б тебе… турист! Ты хоть знаешь, кого привел?
   — На росомаху похож, — сказал Сандерс, пряча улыбку.
   — Медведика привел, хмырь инопланетный!
   Не выдержав, Сандерс расхохотался.
   — Да вы что, господа трапперы, это ж голограмма!
   Игнат и Харисом переглянулись. Семеряков отложил оружие, выглянул в окно и, сокрушенно покачав головой, обернулся к Ахмедзянову.
   — А ведь и вправду, зверь-то не настоящий. И собачки молчат. Ну-ка, выдь, погляди еще раз.
   — Сам выдь, — отказался Ахмедзянов.
   — Пошли вместе, — Сандерс поднялся со скамьи.
   Втроем вышли во двор. Возле крыльца сидел зверь в натуральную величину, с оскаленных клыков стекала слюна, длинные когти впились в снег, будто он готовился к нападению. Совсем рядом с ним, вольготно развалившись, лежали прямо на снегу две лайки: Черныш и Гром.
   Игнат обошел голограмму, цокая языком.
   — Зверь-то, по всему видать, замотанный совсем. Больной, что ли, был?
   — Почему, больной? — обиделся Сандерс, — здоровее нас с вами. Четверо суток меня гонял. А потом я его.
   — Медведика гонял? — Семеряков снова почесал затылок, — однако, ты крут, парень, если не врешь. Комбинезон-то он тебе порвал?
   — Он, — коротко ответил Сандерс, с сожалением разглядывая порванный рукав, — достал таки, злодей. Так вы этого зверя медведиком зовете? А я подумал — росомаха.
   — Ну, ты сказал! Росомаха раза в два мельче, а этот до медведя не дотянул, а ее перерос. И плачет он жалобно, прямо убивается, когда на добычу идет. Морда, опять таки, забавная вот и прозвали медведиком.
   — А что ж ты, зверя взял, а шкуру бросил? — спросил Харис, — не дело. Хоть и не промысловая, но как трофей сгодится. Или продал бы кому — медведик дорого стоит.
   — Да я шкуру и не снимал, — беспечно сказал Сандерс.
   — Ну, понятно, — пробурчал Игнат, — турист и есть. Зверя пришиб, ни мяса не взял, ни шкуры. Тьфу…
   — Да не убивал я его, — расплылся в улыбке Сандерс, — загнал, как он лосей загоняет, сфотографировался в обнимку — он уже и огрызаться сил не имел, и ушел. А он там, на просеке, где болота начинаются.
   — Далеко? — деловито осведомился Ахмедзянов.
   — Часа три, если по прямой.
   Игнат с Харисом переглянулись и, не сговариваясь, стали собираться: один двинулся в избу за лучевиками, другой присел на бревно возле стены и принялся внимательно осматривать широкие, подбитые мехом лыжи.
   Сандерс обошел вокруг голограммы, любуясь зверем, потом выключил голограф и, вроде как недоумевающее, взглянул на охотников.
   — А вы далеко?
   — Пойдем медведика твоего подберем. Если ты его загнал, как говоришь, взять его просто будет. Мясо — собачкам, а шкуру — туристам.
   — Шкура порченая, — предупредил Сандерс.
   — Как так?
   — Я ему вдоль хребта термопарой от комбинезона прошелся. Шерсть обесцветил, а новая только к следующей зиме будет.
   Игнат вставлявший батареи в лучевик, замер с открытым ртом.
   — Это ж зачем?
   — Да вот показалось мне, что вы его добить захотите, — пояснил Сандерс.
   — Правильно показалось, — проворчал Харис.
   — Засранец ты, парень, — в сердцах бросил Игнат, — а мы тебе кулеш сварили. Из косули. А ты вон как.
   Посмеиваясь, Сандерс смотрел, как они потоптались возле крыльца и молча ушли в избу.
   Солнце катилось за потемневший к вечеру лес, на снегу легли длинные тени. Сандерс достал из рюкзака несъеденное мясо и бросил собакам. Усталость все-таки догнала его, но на душе было легко и спокойно, несмотря на то, что мужики, похоже, обиделись. Ну, не нравилось ему в последнее время лишать жизни зверье. Они то чем виноваты, что уродились с красивыми шкурами или ветвистыми рогами. Впрочем, может быть все дело было в том, что, похвастаться чучелами он пока, до поры, до времени, позволить себе не мог… но в голографе у него уже была целая коллекция изображений животных с нескольких планет, вот и отсюда, с Лукового Камня еще одно прибавилось. Сандерс вспомнил, как медведик смотрел ему вслед, то ли не веря, что остался живой, то ли не соображая совсем ничего от усталости. Разницы, впрочем, не было. А то, что Сандерс подпортил на время шкуру зверю, так это даже лучше — проживет дольше.
   Мороз пробрался под комбинезон, Сандерс передернул плечами и пошел в избу.
   Игнат вострил нож на оселке, Ахмедзянов, постукивая молотком, чинил капкан.
   — Так где кулеш обещанный? — примирительно спросил Сандерс.
   — Вон, в котле, — буркнул Игнат.
   Сандерс скинул комбинезон, умылся и, навалив себе полную миску густой похлебки, взглянул на охотников. Он познакомился с ними неделю назад, когда, прилетев на Луковый Камень, решил на этот раз поохотиться в средней полосе, где как раз была зима. В фактории, куда Сандерс обратился с просьбой указать местных охотников, словоохотливый менеджер сказал, что только что два траппера набрали припасов, собираясь месяца на два в зимовье. Сандерс нашел их в местном баре, где Игнат и Харис заправляясь в дорогу тушеной в горшочках бараниной с зеленым горошком. Сандерс присел к столу, поставил трапперам выпивку, от которой они отвернулись — в дорогу, мол, выпивать не следует, и сначала наотрез отказались брать его с собой. Мол охота дело опасное, а он здесь человек новый, неопытный (или, как здесь говорили, необвыкший). Но, на счастье Сандерса, в баре, оформленном в полном соответствии с местными охотничьими традициями, в центре увешанной трофеями стены на самом почетном месте царствовало чучело риталуса (вернее, как потом выяснилось, не чучело, а муляж). Сандерс не удержался и кивнул чучелу как старому знакомому, на что обратил внимание Харис.
   — Что, трофей присмотрел? — он хмыкнул, — и не думай. Мы с Игнатом уже, почитай пятый десяток лет в леса ходим, а туда где «тварюги» водятся нас никаким калачом не заманишь.
   Сандерс покачал головой.
   — Да нет… я на этих ящерок никогда руку не подниму.
   Охотники, уловив в его голосе не столько страх, сколько уважение, заинтересованно переглянулись.
   — Это почему же?
   Сандерс усмехнулся.
   — Они столько раз вытаскивали мою задницу из полного дерьма…
   Трапперы удивленно уставились на него.
   — Где это?
   — Там, — Сандерс кивнул вверх, — у моего друга была пара таких. И если бы не они, я бы тут перед вами не сидел. Хотя всегда считал себя крепким парнем.
   Охотники вновь переглянулись, потом Игнат осторожно спросил:
   — А как звали этого твоего друга?
   — Касьян.
   Игнат понимающе кивнул.
   — А-а-а, младшенький из Полубоев, — он на мгновение задумался, затем бросил испытующий взгляд на Харриса и вдруг предложил, — а знаешь, паря, коль не передумал, так и пошли.
   Причем от денег они отказались наотрез. Харрис просто презрительно фыркнул, а заросший бородой Игнат укоризненно посмотрел на Сандерса.
   — Ты, паря, эти замашки демократические брось (Тут Сандерс едва сдержал улыбку. Он знал, что в Российской империи среди, так сказать, простого народа, слово «демократический» имело явно негативный оттенок. Отчего так получилось в государстве, где все органы власти от уличных старост до губернаторов планет являлись избираемыми, а правительство формировалось на основе партии, получившей большинство в парламенте — терялось в веках. Но столкнуться с этим вот так, нос к носу, оказалось весьма забавным.). Это у вас, в Содружестве, как я слышал, за все платить надо, а здесь отродясь такого не было. Будешь вровень с нами избу убирать, дрова рубить, а больше от тебя ничего и не требуется. Ну, если, для согрева возьмешь чего с собой, так от этого не откажемся, — добавил он, помолчав, — не откажемся ведь, Харис?
   — Дар гостя — священный дар, — кивнул смуглый Харис, — Аллах не простит отказа.
   Сандерс, удивляясь обилию редких напитков в баре, купил бутылку коньяка «Tres Venerable Delamain» и водку «Династия», о которой слышал, что она производится под патронажем августейшей фамилии российских самодержцев. Судя по цене, сравнимой со стоимостью коньяка, в это можно было поверить.
   Водку они выпили в первый же вечер, по приезде в зимовье, а коньяк Сандерс решил оставить напоследок. Теперь было самое время открыть заветную бутылку.
   — А что, господа, у меня тут бутылочка завалялась, — сказал он, — за удачную охоту, а?
   — Это смотря что называть удачей, — хмыкнул Игнат.
   Все еще хмурясь, он слазил в погреб, где с осени хранились соленья, Харис расставил мелкие тарелки под закуску. Сандерс уже заметил, что делали они все сообща, не сговариваясь — видно было, что вместе мужики охотятся не первый год.
   По избе поплыл аромат французского коньяка. Игнат повел носом.
   — Это что ж за парфюмерия?
   — Коньяк. Пятьдесят лет выдержки, — с притворной небрежностью ответил Сандерс, жалея, что такой напиток приходится разливать в непрезентабельные стопки, а не в подходящие тонкостенные бокалы-тюльпаны.
   Игнат, по привычке, опрокинул коньяк в рот, Харис выпил маленькими глотками, Сандерс, как положено, насладился букетом, покатал напиток во рту и только после этого проглотил. Почмокав, Семеряков пожал плечами и подцепил на вилку соленых груздей.
   — Ничего, пить можно. Только во рту будто доски дубовые грыз и одеколоном запивал.
   — А мне нравится, — не согласился Ахмедзянов, — мягкий, как поцелуй непорочной девы.
   — Я вот Наташке расскажу, какие тебе девы мнятся, — пригрозил Игнат, похрустывая маринованной черемшой, — сестру мою охмурил, басурман, а теперь, вишь ты, на непорочных потянуло, — пояснил он Сандерсу.
   — Э-э, друг, мы уж с ней столько живем, что она только посмеется. А вот, что кедровку каждый день пьешь, так это обязательно Наиле передам. Она тебе…
   — Во-во… как друга заложить, так это ты можешь, — Игнат снова разлил коньяк, — давай добьем твое пойло и нашей попробуешь, — он подмигнул Сандерсу, качнув головой в сторону Ахмедзянова, — вот дал бог родственничка. Племянницу его сосватал, почитай уж пятьдесят годов, так с тех пор с ним и мучаюсь.
   Когда Сандерс в первый раз прилетел на планету, о которой ему столько рассказывал Касьян Полубой, его поразил патриархальный уклад жизни поселенцев. Крупных городов не было — в столице жило едва ли тридцать тысяч. Селились в основном, в умеренном поясе, видно, по привычке. Преобладали фермерские хозяйства, основанные по семейному принципу. Поселки золотодобытчиков, несколько рыболовных хозяйств по берегам океана, но основное занятие — сельское хозяйство.
   Заветной мечтой Сандерса было найти новорожденных риталусов и приручить хоть парочку. Да и на одного он бы согласился. При осторожных расспросах отношение местного населения к вывозу зверьков с планеты открылось, как резко отрицательное. Местные риталусов сами не трогали и другим не давали, впрочем, и охотников не было — те, кто знал, что из себя представляют эти животные, старался держаться от них подальше. Два отпуска Сандерс провел в стылых полупустынях Лукового Камня, где обитали риталусы, но так ни одного и не увидел. Может, и к лучшему. Смирившись, он уже собрался было поискать приключений на других планетах, как вдруг понял, что полюбил этот мир, где быт и нравы так отличались от всего, к чему он привык в Содружестве Американской Конституции. Люди, что ли, были проще, дружелюбнее и если в Содружестве только декларировалось, что, мол, относись ко всем людям, как к достойным, пока они не докажут обратного, то здесь и жили по такому принципу. Хотя, если вспомнить, и на тех планетах Российской Империи, где Сандерс успел побывать, отношения между людьми были такими же.
   Вот и Семеряков с Ахмедзяновым приняли его, как старого друга, безобидно подкалывая за неумение ходить на охотничьих лыжах и некоторые аристократические привычки, которые помогали в общении в Содружестве, но здесь оказались совершенно не к месту.
   Игнат уже разлил по второй стопке кедровой настойки и Сандерс почувствовал, что голова идет кругом — в настойке было градусов семьдесят. Они с Семеряковым закусывали салом, подмороженным, с розовыми прожилками, Ахмедзянов налегал на маринады и соленья.
   — … вот так и живем, — говорил Игнат, подкладывая гостю грибов, — испокон у нас тут русские фамилии в ходу. Роднимся между своими: Семеряковы с Ахмедзяновыми, Крутиковы с Махтимагомедовыми, Бакулевы со Шнеерзонами. По воскресеньям кто в церкву, кто с синагогу, а кто в мечеть, ходим.
   — А что, — спросил захмелевший Сандерс, — Шнеерзон, или Махтимагомедов, русские фамилии?
   — А то какие же, — Игнат в удивлении хлопнул себя по колену, — самые что ни на есть русские! Ты не смотри, что вера разная. Как жили исстари на Святой Руси, на Земле еще, так и на нашем Камушке со времен заселения повелось. У меня сестра вон за Хариской замужем, а брательник — Веерку Шнеерзон взял. Ты у себя там, в демократии, по верам и нациям живи, а мы как были все русские, так и будем!
   Ахмедзянов, тоже порядочно захмелевший, согласно кивал, слушая разглагольствования родственника.
   Назойливый писк привлек внимание Сандерса. Залпом выпив кедровку, он подошел к своей лежанке, накрытой медвежьей шкурой, покопался в сумке. Так и есть — коммуникатор пищал, прерывисто подмигивая сигнальным огоньком.
   — Твоя техника пищит? — спросил Харис, — уже второй раз. Еще вчера заливалась, да мы трогать не стали.
   Сандерс взял коммуникатор и вышел во двор.
   Присев на бревно возле стены, он включил прибор и прочитал сообщения. Оба были из «конторы» и если первое можно было расценивать, как предложение, то во втором уже отчетливо звучал приказ.
   К нему подошли собаки, умильно заглядывая в глаза и вертя хвостами. Гром ткнулся черным носом в руку. Сандерс потрепал его по холке.
   — Нет ничего, ребята. Не велит Игнат вас баловать.
   Он взглянул на незнакомые созвездия, на крупную синеватую луну, повисшую над лесом и в который раз позавидовал Полубою, который родился и вырос на Луковом Камне, среди этих людей и этой природы. Самому Сандерсу о детстве вспоминать было не больно приятно: что хорошего в нищете, зависти, постоянной заботе о куске хлеба? Нет, пожалуй мысль о том, чтобы после выхода на пенсию перебраться сюда навсегда вполне стоящая. Впрочем, по большому счету, совершенно нереальная. Вряд ли «контора» выпустит его из-под своего негласного, но неусыпного контроля. А возможности осуществлять такой контроль здесь, на территории Российской империи даже у его «конторы» были крайне ограничены. Вот и сейчас ему приходилось идти на всяческие ухищрения, чтобы выпасть из-под ее неусыпного ока хотя бы на время отпуска. И Сандерс так до конца и не был уверен, действительно ли ему это удавалось, или просто старый лис Вилкинсон давал ему возможность слегка «побрыкаться» на длинном поводке, старательно складывая донесения Службы контроля в некую заветную папочку. Не столько из-за того, что действительно собирался в скором времени пустить ее в ход, сколько потому, что иметь такую папочку под рукой никогда нелишне. Мало ли как сложиться жизнь. В такой структуре как «контора» всегда полезно иметь возможность выйти из-под удара. А это, чаще всего, означает подставить под удар кого-то еще — начальника, просто коллегу, подчиненного, или даже своего лучшего агента…