Страница:
– Вам не замести следы! В машине есть еще люди. Вы не посмеете убить всех…
– Это мои проблемы, Иван Сергеевич, но по секрету скажу, остальные – мои люди. И если бы нам не был нужен жертвенный агнец, то моими были бы все трое, весь караул.
И тут КЗ увидел Сыча. Тот стоял у стены и с обычным сумрачным видом разглядывал Станислава Владимировича. У КЗ сердце чуть из груди не выпрыгнуло. Он прошептал: «Сыч, забери меня отсюда, я очень, очень хочу знать, мне необходимо знать, Сыч», Станислав Владимирович насторожился. КЗ перевел взгляд на него. Сыч не подал никакого знака, но КЗ был уверен, что он пришел за ним.
– А если я сейчас исчезну?
Станислав Владимирович отреагировал мгновенно. И не так, как это сделало бы большинство людей. Он кивнул двоим жлобам, стоящим по бокам стула, на котором сидел КЗ:
– Положите руки ему на плечи и не отпускайте.
– Чего? – оба обалдело вылупились.
Но Сыч вдруг оказался у стула и буркнул:
– Пошли.
КЗ протянул руки, все еще скованные наручниками, и взял со стола кассету с последними минутами жизни Натали. Потом встал и двинул за Сычом. Сзади раздались изумленные возгласы. Пару раз пальнули, после чего поднялся полный шухер. Откуда ни возьмись вылетели толпы охранников, но они с Сычом невидимками прошли через двор, вышли на улицу и направились к аллейке. Сев на первую же лавочку, Сыч достал из кармана какой-то сухой стебелек, пожевал и плюнул на наручники. Замок хрустнул, взвизгнул, и полукольца раскрылись. Сыч выкинул наручники в кусты и двинулся в гущу кустарника.
– Пошли, сейчас собак спустят, им глаза отводить труднее, они носом видят.
Они прошли с полсотни метров, несколько раз повернули и вышли к какому-то пруду. КЗ четко помнил, что сквер был небольшой, никакого пруда просто быть не могло, но Сыч мерно шел рядом, а КЗ уже отвык удивляться чему бы то ни было, происходящему с ним в присутствии Сыча, да и сил не было. Только вечером, уже на последнем издыхании рухнув на кипу прошлогодней листвы в очередном схроне Сыча, КЗ спросил:
– Сыч, почему ты меня спас? Тот, по обычаю, долго молчал, но потом вдруг заговорил нараспев:
– И ослепнет мир, и будут люди рождаться и умирать, не зная ни света, ни правды Родовой.
И родится «слепой», коего взгляд Триглава не сможет в небытье повергнуть.
И отметит его Перун знаком своим, и даст в побратимы с запада, с севера, с востока и юга.
И прозреют они, и вернутся на Родов путь, и придут многие за ними вслед.
6
7
8
– Это мои проблемы, Иван Сергеевич, но по секрету скажу, остальные – мои люди. И если бы нам не был нужен жертвенный агнец, то моими были бы все трое, весь караул.
И тут КЗ увидел Сыча. Тот стоял у стены и с обычным сумрачным видом разглядывал Станислава Владимировича. У КЗ сердце чуть из груди не выпрыгнуло. Он прошептал: «Сыч, забери меня отсюда, я очень, очень хочу знать, мне необходимо знать, Сыч», Станислав Владимирович насторожился. КЗ перевел взгляд на него. Сыч не подал никакого знака, но КЗ был уверен, что он пришел за ним.
– А если я сейчас исчезну?
Станислав Владимирович отреагировал мгновенно. И не так, как это сделало бы большинство людей. Он кивнул двоим жлобам, стоящим по бокам стула, на котором сидел КЗ:
– Положите руки ему на плечи и не отпускайте.
– Чего? – оба обалдело вылупились.
Но Сыч вдруг оказался у стула и буркнул:
– Пошли.
КЗ протянул руки, все еще скованные наручниками, и взял со стола кассету с последними минутами жизни Натали. Потом встал и двинул за Сычом. Сзади раздались изумленные возгласы. Пару раз пальнули, после чего поднялся полный шухер. Откуда ни возьмись вылетели толпы охранников, но они с Сычом невидимками прошли через двор, вышли на улицу и направились к аллейке. Сев на первую же лавочку, Сыч достал из кармана какой-то сухой стебелек, пожевал и плюнул на наручники. Замок хрустнул, взвизгнул, и полукольца раскрылись. Сыч выкинул наручники в кусты и двинулся в гущу кустарника.
– Пошли, сейчас собак спустят, им глаза отводить труднее, они носом видят.
Они прошли с полсотни метров, несколько раз повернули и вышли к какому-то пруду. КЗ четко помнил, что сквер был небольшой, никакого пруда просто быть не могло, но Сыч мерно шел рядом, а КЗ уже отвык удивляться чему бы то ни было, происходящему с ним в присутствии Сыча, да и сил не было. Только вечером, уже на последнем издыхании рухнув на кипу прошлогодней листвы в очередном схроне Сыча, КЗ спросил:
– Сыч, почему ты меня спас? Тот, по обычаю, долго молчал, но потом вдруг заговорил нараспев:
– И ослепнет мир, и будут люди рождаться и умирать, не зная ни света, ни правды Родовой.
И родится «слепой», коего взгляд Триглава не сможет в небытье повергнуть.
И отметит его Перун знаком своим, и даст в побратимы с запада, с севера, с востока и юга.
И прозреют они, и вернутся на Родов путь, и придут многие за ними вслед.
6
Только гораздо позже КЗ осознал, что они вышли из Москвы, ни разу не переходя асфальт. Как ступили на дерн, так и начали петлять между кустов и деревьев. А на третий день вышли на знакомую полянку. Обогнув уже привычную разлапистую ель, КЗ выскочил на полянку и ошалело огляделся. Дед Изя с каким-то пожилым мужчиной в прекрасно сшитом костюме, но с подвернутыми брюками и босиком сидел на своей любимой лавочке у колодца. КЗ озадаченно повернулся к спутнику:
– Ну, Сыч, ты должен мне объяснить.
– Чего?
– Не пудри мне мозги, где мы окружную перешли? И что это за место, до которого от Москвы за три дня пешком доберешься, а от него за полтора дня до Бологого дотопаешь?
Но тот лишь повторил сакраментальную фразу:
– Захочешь – узнаешь, – и ушел в дом.
КЗ тяжело вздохнул и, поздоровавшись с несколько оторопело таращившимся на него гостем деда Изи, побрел следом за Сычом. Немного побаливали синяки, но от пережитой обработки КЗ ожидал гораздо большего. А может, опять Сычовы заморочки?
В горнице на его кровати лежал какой-то парень. Его глаза были закрыты, а лоб покрыт испариной. Над ним склонился Сыч и, оттянув веко, что-то рассматривал в зрачке.
– Кто это?
– Убогий. – Сыч отпустил веко. – Руки-ноги отнялись, и боль как червь точит, помрет скоро, коли не вылечить. Ежели не от болезни, так сам себя порешит.
КЗ подошел поближе и пригляделся к парню. Тот явно не всю жизнь был убогий. Кость широкая, грудная клетка куполом.
– Иди на двор, – обронил Сыч.
На дворе уже никого не было. КЗ поторчал на лавочке, потом цапнул мешок для шишек и по старой памяти отправился в лес.
Ужинали вчетвером. Дедов гость куда-то исчез. А парень сидел в кровати и с ошеломленным выражением лица держал в дрожащей руке чашку.
КЗ, чувствуя себя старожилом, подумал: «Погоди, дорогой, это еще цветочки, через недельку голова кругом пойдет». После ужина КЗ убрал со стола и, постелив себе на лавке у печи, подошел к кровати:
– Как тебя звать-то?
– Конрад, – с каким-то странным жестким акцентом ответил тот.
– Прибалт?
– Нихт… э-э… нет, немец.
– Да ты что! – удивился КЗ. – Восточный, ну из бывшего ГДР?
Парень покачал головой:
– Я живу в Кёльне.
– А русский откуда знаешь?
– Это гроссфатер… дедушка то есть, он иммигрировал из СССР. Вместе с моей матерью, а я родился уже в Кёльне. Но дедушка – патриот СССР, он дома говорит только по-русски. Когда я был маленький, папа и мама работали, а на няню денег не было, так что я сидел с дедом, пришлось выучиться.
КЗ заметил, что парень облизывает губы, и поднес ему ковшик, тот попил и с облегчением откинулся на подушку. КЗ поднялся:
– Ну ладно, спи, завтра поговорим.
– Это ничего, знаешь, я сегодня впервые за год сумел сам удержать чашку. Я уже совсем надежду потерял, если бы не мать и дедушка… От меня же все врачи отказались. Доктор Штайнер матери так и сказал: «Все бессмысленно, фрау, древние монголы подобным образом казнили, мы можем сколь угодно долго поддерживать жизнь, но вылечить это никто не в состоянии».
– Вылечат, не журысь.
– Как? – не понял Конрад.
– Так, жаргон, – смутился КЗ, потом продолжил: – Еще не рад будешь, что здесь оказался, ну ладно, спи.
На следующее утро КЗ, твердо решив не доставать хозяев, безропотно занялся делами. Вымыл пол в избе, насобирал три мешка шишек и переделал тучу всяких мелких делишек, какие неизбежно возникают в любом доме, размеренную жизнь которого нарушили свалившиеся на голову гости. А вечером, когда появился куда-то отлучавшийся Сыч и дед Изя достал из погреба обалденно вкусную бруснику в меду, Конрад уже сидел со всеми за столом. Лицо его излучало такое счастье, что КЗ невольно позавидовал, и где-то глубоко шевельнулось, как застарелая рана к непогоде, воспоминание о том, что глубоко на дне «сидора» лежит кассета со страшными последними минутами Наташкиной жизни. Но то ли его психика была слишком перегружена и сама озаботилась принять меры, для того чтобы он окончательно не двинул с катушек, то ли Сыч как-то расстарался, с того момента как он снова переступил порог дедовой избушки, все жуткие события последних дней стали казаться чем-то вроде крутого эпизода дешевенького боевичка. Будто бы все это произошло не с ним.
После ужина Конрад сам позвал КЗ. За весь день они едва перекинулись парой слов, и ему, видимо, не терпелось пообщаться.
– А ты кем являешься дедушке Изяславу? КЗ слабо улыбнулся:
– Он мне вроде как родитель, что ли.
– Это как? – не понял Конрад. – Отец?
– Нет у меня отца, и матери тоже нет, – с привычной неуклюжестью попытался усмехнуться КЗ, но, как обычно, ничего из этой попытки не вышло.
– Ты воспитывался в приюте, – сочувственно кивнул Конрад, – а что значит как родитель?
– Две недели назад я тоже лежал на этой кровати и не мог понять ни как я сюда попал, ни почему я еще жив.
Конрад удивленно раскрыл глаза:
– А что с тобой произошло? КЗ мрачно хмыкнул:
– Жизнь переехала, а с тобой? Не туда зарулил на «мерседесе»?
Конрад нахмурился:
– Меня избили.
– Как это? – не понял КЗ, он, как, впрочем, многие другие, считал Европу неким ухоженным райским садом, где не может произойти ничего дурного.
– Дедушка считает, что я перешел дорогу большим деньгам. У меня слишком быстро росли результаты. Нам домой звонили, угрожали, но никто не придавал значения, и вот… А ты попал в автокатастрофу?
– Можно сказать и так. А, не забивай голову, нет, я не родственник хозяев, а здесь потому, что мне кое-что от них надо, и есть основания полагать, что я могу это получить. А ты-то как сюда попал? Я вообще-то не думал, что дед Изя имеет столь широкую европейскую известность.
Конрад отрицательно покачал головой:
– Это все дедушка, они вместе воевали, ну на той, Второй мировой, или, как у вас говорят, Великой Отечественной. – Конрад испытующе поглядел на КЗ, как бы проверяя, не сказал ли он чего-нибудь такого, что могло бы обидеть хозяев. – Дедушка рассказывал, что его фронтовой друг Изяслав, когда они выходили из окружения, заставил затянуться в течение ночи пять пулевых отверстий и к утру смог идти и вывел их через лес. Когда я был маленьким, я любил слушать деда. Потом я вырос и стал считать его рассказы вымыслом. А затем дедушка побывал в вашей стране на пятидесятилетии вашей Победы и встретился с герр Изяславом, и, когда со мной произошел этот случай, – Конрад смутился, как и любой здоровый человек, внезапно ставший инвалидом, он стеснялся говорить о своем несчастье, – он сразу стал предлагать отвезти меня сюда. Но тренер и слушать об этом не хотел, да и муттер… мама и папа тоже. Меня возили по лучшим клиникам, но единственное, чего им удалось добиться, – это купирование болей, да и то временное. Тогда дедушка меня украл и привез сюда. И видишь…
– А чем ты занимался?
– Тяжелой атлетикой.
– Странно, если у тебя были шансы выйти на мировой уровень, у вас должны были быть только рады, Германия, по-моему, не блистает в тяжелой атлетике.
Конрад тяжело вздохнул:
– Вопрос в том, кто на мне будет зарабатывать. КЗ понимающе кивнул:
– Ладно, давай спать, если я правильно помню, завтра твой черед шишки собирать.
– Ты думаешь, мне разрешат ходить? – возбужденно спросил Конрад.
КЗ, уже отойдя к своей лавке, обернулся:
– Это ж тебе не клиника. Спи. Когда они уже лежали в темноте, с кровати раздался тихий голос:
– Иван…
– Чего тебе? – негромко отозвался КЗ.
– А чего ты хочешь от них получить? – И после небольшой паузы: – Если это, конечно, не секрет.
КЗ почувствовал, что губы сложились в злобный оскал.
– Да так, ничего особенного, – отмахнулся он, но потом вдруг добавил: – Мне надо стереть с лица земли несколько тварей, а наши хозяева могут научить меня, как это сделать. – И, помолчав, закончил: – Это будет очень неприятный сюрприз для тварей.
За окном, как бы подтверждая, что сказанное услышано, ухнул сыч.
– Ну, Сыч, ты должен мне объяснить.
– Чего?
– Не пудри мне мозги, где мы окружную перешли? И что это за место, до которого от Москвы за три дня пешком доберешься, а от него за полтора дня до Бологого дотопаешь?
Но тот лишь повторил сакраментальную фразу:
– Захочешь – узнаешь, – и ушел в дом.
КЗ тяжело вздохнул и, поздоровавшись с несколько оторопело таращившимся на него гостем деда Изи, побрел следом за Сычом. Немного побаливали синяки, но от пережитой обработки КЗ ожидал гораздо большего. А может, опять Сычовы заморочки?
В горнице на его кровати лежал какой-то парень. Его глаза были закрыты, а лоб покрыт испариной. Над ним склонился Сыч и, оттянув веко, что-то рассматривал в зрачке.
– Кто это?
– Убогий. – Сыч отпустил веко. – Руки-ноги отнялись, и боль как червь точит, помрет скоро, коли не вылечить. Ежели не от болезни, так сам себя порешит.
КЗ подошел поближе и пригляделся к парню. Тот явно не всю жизнь был убогий. Кость широкая, грудная клетка куполом.
– Иди на двор, – обронил Сыч.
На дворе уже никого не было. КЗ поторчал на лавочке, потом цапнул мешок для шишек и по старой памяти отправился в лес.
Ужинали вчетвером. Дедов гость куда-то исчез. А парень сидел в кровати и с ошеломленным выражением лица держал в дрожащей руке чашку.
КЗ, чувствуя себя старожилом, подумал: «Погоди, дорогой, это еще цветочки, через недельку голова кругом пойдет». После ужина КЗ убрал со стола и, постелив себе на лавке у печи, подошел к кровати:
– Как тебя звать-то?
– Конрад, – с каким-то странным жестким акцентом ответил тот.
– Прибалт?
– Нихт… э-э… нет, немец.
– Да ты что! – удивился КЗ. – Восточный, ну из бывшего ГДР?
Парень покачал головой:
– Я живу в Кёльне.
– А русский откуда знаешь?
– Это гроссфатер… дедушка то есть, он иммигрировал из СССР. Вместе с моей матерью, а я родился уже в Кёльне. Но дедушка – патриот СССР, он дома говорит только по-русски. Когда я был маленький, папа и мама работали, а на няню денег не было, так что я сидел с дедом, пришлось выучиться.
КЗ заметил, что парень облизывает губы, и поднес ему ковшик, тот попил и с облегчением откинулся на подушку. КЗ поднялся:
– Ну ладно, спи, завтра поговорим.
– Это ничего, знаешь, я сегодня впервые за год сумел сам удержать чашку. Я уже совсем надежду потерял, если бы не мать и дедушка… От меня же все врачи отказались. Доктор Штайнер матери так и сказал: «Все бессмысленно, фрау, древние монголы подобным образом казнили, мы можем сколь угодно долго поддерживать жизнь, но вылечить это никто не в состоянии».
– Вылечат, не журысь.
– Как? – не понял Конрад.
– Так, жаргон, – смутился КЗ, потом продолжил: – Еще не рад будешь, что здесь оказался, ну ладно, спи.
На следующее утро КЗ, твердо решив не доставать хозяев, безропотно занялся делами. Вымыл пол в избе, насобирал три мешка шишек и переделал тучу всяких мелких делишек, какие неизбежно возникают в любом доме, размеренную жизнь которого нарушили свалившиеся на голову гости. А вечером, когда появился куда-то отлучавшийся Сыч и дед Изя достал из погреба обалденно вкусную бруснику в меду, Конрад уже сидел со всеми за столом. Лицо его излучало такое счастье, что КЗ невольно позавидовал, и где-то глубоко шевельнулось, как застарелая рана к непогоде, воспоминание о том, что глубоко на дне «сидора» лежит кассета со страшными последними минутами Наташкиной жизни. Но то ли его психика была слишком перегружена и сама озаботилась принять меры, для того чтобы он окончательно не двинул с катушек, то ли Сыч как-то расстарался, с того момента как он снова переступил порог дедовой избушки, все жуткие события последних дней стали казаться чем-то вроде крутого эпизода дешевенького боевичка. Будто бы все это произошло не с ним.
После ужина Конрад сам позвал КЗ. За весь день они едва перекинулись парой слов, и ему, видимо, не терпелось пообщаться.
– А ты кем являешься дедушке Изяславу? КЗ слабо улыбнулся:
– Он мне вроде как родитель, что ли.
– Это как? – не понял Конрад. – Отец?
– Нет у меня отца, и матери тоже нет, – с привычной неуклюжестью попытался усмехнуться КЗ, но, как обычно, ничего из этой попытки не вышло.
– Ты воспитывался в приюте, – сочувственно кивнул Конрад, – а что значит как родитель?
– Две недели назад я тоже лежал на этой кровати и не мог понять ни как я сюда попал, ни почему я еще жив.
Конрад удивленно раскрыл глаза:
– А что с тобой произошло? КЗ мрачно хмыкнул:
– Жизнь переехала, а с тобой? Не туда зарулил на «мерседесе»?
Конрад нахмурился:
– Меня избили.
– Как это? – не понял КЗ, он, как, впрочем, многие другие, считал Европу неким ухоженным райским садом, где не может произойти ничего дурного.
– Дедушка считает, что я перешел дорогу большим деньгам. У меня слишком быстро росли результаты. Нам домой звонили, угрожали, но никто не придавал значения, и вот… А ты попал в автокатастрофу?
– Можно сказать и так. А, не забивай голову, нет, я не родственник хозяев, а здесь потому, что мне кое-что от них надо, и есть основания полагать, что я могу это получить. А ты-то как сюда попал? Я вообще-то не думал, что дед Изя имеет столь широкую европейскую известность.
Конрад отрицательно покачал головой:
– Это все дедушка, они вместе воевали, ну на той, Второй мировой, или, как у вас говорят, Великой Отечественной. – Конрад испытующе поглядел на КЗ, как бы проверяя, не сказал ли он чего-нибудь такого, что могло бы обидеть хозяев. – Дедушка рассказывал, что его фронтовой друг Изяслав, когда они выходили из окружения, заставил затянуться в течение ночи пять пулевых отверстий и к утру смог идти и вывел их через лес. Когда я был маленьким, я любил слушать деда. Потом я вырос и стал считать его рассказы вымыслом. А затем дедушка побывал в вашей стране на пятидесятилетии вашей Победы и встретился с герр Изяславом, и, когда со мной произошел этот случай, – Конрад смутился, как и любой здоровый человек, внезапно ставший инвалидом, он стеснялся говорить о своем несчастье, – он сразу стал предлагать отвезти меня сюда. Но тренер и слушать об этом не хотел, да и муттер… мама и папа тоже. Меня возили по лучшим клиникам, но единственное, чего им удалось добиться, – это купирование болей, да и то временное. Тогда дедушка меня украл и привез сюда. И видишь…
– А чем ты занимался?
– Тяжелой атлетикой.
– Странно, если у тебя были шансы выйти на мировой уровень, у вас должны были быть только рады, Германия, по-моему, не блистает в тяжелой атлетике.
Конрад тяжело вздохнул:
– Вопрос в том, кто на мне будет зарабатывать. КЗ понимающе кивнул:
– Ладно, давай спать, если я правильно помню, завтра твой черед шишки собирать.
– Ты думаешь, мне разрешат ходить? – возбужденно спросил Конрад.
КЗ, уже отойдя к своей лавке, обернулся:
– Это ж тебе не клиника. Спи. Когда они уже лежали в темноте, с кровати раздался тихий голос:
– Иван…
– Чего тебе? – негромко отозвался КЗ.
– А чего ты хочешь от них получить? – И после небольшой паузы: – Если это, конечно, не секрет.
КЗ почувствовал, что губы сложились в злобный оскал.
– Да так, ничего особенного, – отмахнулся он, но потом вдруг добавил: – Мне надо стереть с лица земли несколько тварей, а наши хозяева могут научить меня, как это сделать. – И, помолчав, закончил: – Это будет очень неприятный сюрприз для тварей.
За окном, как бы подтверждая, что сказанное услышано, ухнул сыч.
7
КЗ проснулся от яркого солнечного света. Это означало, что Сыч уже далеко. И на него вдруг снова накатило ощущение каких-то грандиозных перемен, на пороге которых он находился. Но это ощущение остро напомнило о Наташке, и КЗ остервенело стиснул зубы, чтобы не застонать.
Все утро он возился на дворе, заменяя подгнившие жердины в заборе. Конрад сразу после завтрака на дрожащих ногах побрел в лес с небольшим мешочком, но его глаза счастливо сверкали. Дед Изя спозаранку пошел, как он сказал, дружка проведать, но к обеду обещал вернуться. В общем, все было тихо, мирно и спокойно. Так что когда раздался топот копыт и через жерди забора перемахнул конь с сидевшим на нем мужиком в кителе с зелеными петлицами, КЗ только недоуменно покачал головой. Мужик ошалело поглядел на КЗ, слетел с коня и через три ступеньки полетел в дом. КЗ отложил топор и присел на нижнюю жердь, решив понаблюдать за развитием событий. Ожидания его не обманули. Мужик вылетел на крыльцо, подскочил, крутанулся на месте и понесся к КЗ.
– Где дед?!
– Не знаю, – отозвался КЗ. – С утра ушел. Сказал – приятеля проведать.
Мужик несколько мгновений тупо смотрел на КЗ, видимо усваивая информацию, потом вдруг рухнул на землю и заплакал. У КЗ челюсть отвисла. Наконец мужик сел на земле и, размазывая слезы жилистым, загорелым кулаком, забормотал:
– Помрет ведь, убей бог помрет… Черт бы побрал этого американца… Что же я директору скажу… О Господи!
– Погоди, мужик, кто помрет-то?
– А-а… – Мужик обреченно махнул рукой, но потом, видимо, решил, что с овцы хоть шерсти клок, можно хоть выговориться, и объяснил: – Парень у нас, норвежец, из какой-то «Беллуны». Скромный такой, тихий, все природу изучал, птиц там, зверей… И черт его дернул на Лебяжье болото пойти, и ведь не сказал никому… – Мужик опять всхлипнул. – Уж больно хороший парень. – Утерся рукавом и продолжал: – Так вот, не сказал никому, а я сегодня туда на тетеревов американца повел с этой девахой-переводчицей. Еще та стерва. Еврейка, а по-нашему шпарит… – Мужик слегка отвлекся от своих бед, переполненный возмущением, но все же перешел к главному: – Он этого американца заснять хотел, что ли, подполз поближе, а тот возьми да и шарахни по кустам из обоих стволов. И в живот. – Он опять всхлипнул. – Помирает парень. А эта стерва: «Вы должны иметь радио, вы должны немедленно вызвать вертолет», а я уж забыл, когда нам зарплату-то вовремя давали, а она вертолет…
– А что, машину поймать нельзя? Мужик изумленно уставился на КЗ:
– Ты че, парень? Да здесь до ближнего проселка верст сорок с гаком. Тут, кроме дедовой избы, никакого жилья отродясь не было. Он ведь до пенсии лесником был, с той поры и живет здесь. Ежели б не знахарил помаленьку, никто б совсем к нему и не захаживал. КЗ поднялся:
– Пошли.
– Куда? – не понял мужик.
– Посмотрим на твоего раненого.
– Так ты вроде как его ученик, стало быть, – обрадовался мужик.
– Да нет пока, – сказал КЗ, – просто в армии пришлось на всякие раны насмотреться. Нас куда только не совали, одно слово – ВВ, веселые войска.
Раненый лежал на полянке, возле него хлопотала ядреная, крепко сбитая, рыжая девица, обтирая ему губы и лоб мокрой тряпкой. А у края полянки стоял, насупившись, мужчина средних лет с холеным лицом и дорогим ружьем на согнутой руке.
КЗ опустился на колени рядом с раненым, девица окинула его недоверчивым взглядом и фыркнула:
– Дед-то у вас молодой…
КЗ метнул на нее сердитый взгляд и только собрался сказать что-нибудь едкое, как с края поляны раздался голос деда Изи:
– Ум да уменье от годов не зависят. Можно до старости дожить, а все одно дураком быть.
Девица резко повернулась на голос и скривила губы, готовясь ответить, но вдруг уставилась на что-то, разинув рот. КЗ проследил за ее взглядом и присвистнул. А он-то считал, что уже готов ко всему. Рядом с дедом стоял чудовищных размеров бурый медведь. Послышался скрежет металла. Все повернулись на звук. Американец с побелевшим лицом пытался воткнуть в ствол ружья патрон с картечью. Медведь сделал два шага и совсем по-человечьи уселся на свой широченный зад в полушаге от американца. Тот оцепенел. Несколько секунд продолжалась немая сцена. Потом дед Изя, не обращая внимания на замершего американца, подошел к раненому. КЗ, с трудом оторвав взгляд от медведя, уставился на деда. Тот, осмотрев раненого, поднялся с колен и, повернувшись к егерю, спросил:
– Как же вы так? Мужик замялся.
– Ладно, – дед махнул рукой, – давай вперед, пока мы парня принесем, согреешь воды.
– Да я… – начал было егерь, но передумал и вскочил в седло.
Дед Изя обернулся к американцу. Тот преодолел страх и, протянув руку к медведю, погладил его по грязноватому меху на груди, медведь дружелюбно оскалился и побрел за кусты, дед одобрительно улыбнулся и негромко спросил:
– Добрый человек, зовут-то тебя как?
Девица набрала в грудь воздуха, собираясь переводить, но дед жестом ее остановил. Американец непонимающе посмотрел на нее и неуверенно сказал:
– Phill… э-э-э… Phill Snourt.
– Вот и ладушки. – Дед указал на раненого: – Берите-ка с Иваном парня и несите за мной.
И, не дожидаясь ответа, дед Изя двинулся в лес. Девица растерянно перевела взгляд с деда на американца, а тот, подойдя к КЗ, показал сцепленные руки.
Через полчаса они впятером, вместе с Конрадом и егерем, сидели на лавочке у колодца и ждали результатов дедова врачевания, а девица щебетала:
– Ничего не понимаю. Как он вашего деда-то понял, он же по-русски ни слова… А все, что дед сказал, сделал. Не понимаю…
А еще через два часа дед появился на крылечке и, утирая пот полотняной тряпкой, сказал:
– Жив будет.
Егерь шумно выдохнул, а дед, помолчав, добавил:
– С недельку у меня полежит.
Егерь вскочил и, посмотрев на американца, собрался что-то сказать, но тот сам заговорил, обращаясь к деду Изе и сердито оборвав взглядом девицу, которая начала переводить. Дед выслушал и сказал:
– Ну что ж, в тесноте – не в обиде, оставайся, – и ушел в избу.
Американец довольно вздохнул. А девица расстроено повернулась к КЗ:
– Вот видишь!
Егерь растерянно заговорил:
– Это как же, это что ж, а как же палатка, а снаряжение, а ну как украдут? С меня ж директор шкуру спустит. Это ж каких денег стоит.
– Вот езжай и стереги, а завтра упакуешь и сюда привезешь, – прервал его излияния КЗ.
Когда дед Изя снова появился на пороге, егерь уже сидел в седле. Он подобрал поводья и, ни к кому особо не обращаясь, сказал:
– Ну бывай, завтра к полудню все имущество приволоку. Ночью переспите, а завтра с двумя-то палатками куда как просторней будет. – И, уже поворотив коня, удивленно заметил: – Вот ведь оно как бывает, со всех сторон света собрались, девка с юга, парень с севера, американец этот вообще из Кореи. По жизни и встретиться бы не должны, а вишь как оно… – и дал коню шенкеля.
Дед Изя какое-то время расширившимися глазами смотрел ему вслед, затем перевел взгляд на КЗ. А тот вдруг отчетливо вспомнил слова Сыча, произнесенные в потайной пещерке несколько дней назад:
"И ослепнет мир, и будут люди рождаться и умирать, не зная ни света, ни правды Родовой.
И родится «слепой», коего взгляд Триглава не сможет в небытье повергнуть.
И отметит его Перун знаком своим, и даст в побратимы с запада, с севера, с востока и юга.
И прозреют они, и вернутся на Родов путь, и придут многие за ними вслед".
Все утро он возился на дворе, заменяя подгнившие жердины в заборе. Конрад сразу после завтрака на дрожащих ногах побрел в лес с небольшим мешочком, но его глаза счастливо сверкали. Дед Изя спозаранку пошел, как он сказал, дружка проведать, но к обеду обещал вернуться. В общем, все было тихо, мирно и спокойно. Так что когда раздался топот копыт и через жерди забора перемахнул конь с сидевшим на нем мужиком в кителе с зелеными петлицами, КЗ только недоуменно покачал головой. Мужик ошалело поглядел на КЗ, слетел с коня и через три ступеньки полетел в дом. КЗ отложил топор и присел на нижнюю жердь, решив понаблюдать за развитием событий. Ожидания его не обманули. Мужик вылетел на крыльцо, подскочил, крутанулся на месте и понесся к КЗ.
– Где дед?!
– Не знаю, – отозвался КЗ. – С утра ушел. Сказал – приятеля проведать.
Мужик несколько мгновений тупо смотрел на КЗ, видимо усваивая информацию, потом вдруг рухнул на землю и заплакал. У КЗ челюсть отвисла. Наконец мужик сел на земле и, размазывая слезы жилистым, загорелым кулаком, забормотал:
– Помрет ведь, убей бог помрет… Черт бы побрал этого американца… Что же я директору скажу… О Господи!
– Погоди, мужик, кто помрет-то?
– А-а… – Мужик обреченно махнул рукой, но потом, видимо, решил, что с овцы хоть шерсти клок, можно хоть выговориться, и объяснил: – Парень у нас, норвежец, из какой-то «Беллуны». Скромный такой, тихий, все природу изучал, птиц там, зверей… И черт его дернул на Лебяжье болото пойти, и ведь не сказал никому… – Мужик опять всхлипнул. – Уж больно хороший парень. – Утерся рукавом и продолжал: – Так вот, не сказал никому, а я сегодня туда на тетеревов американца повел с этой девахой-переводчицей. Еще та стерва. Еврейка, а по-нашему шпарит… – Мужик слегка отвлекся от своих бед, переполненный возмущением, но все же перешел к главному: – Он этого американца заснять хотел, что ли, подполз поближе, а тот возьми да и шарахни по кустам из обоих стволов. И в живот. – Он опять всхлипнул. – Помирает парень. А эта стерва: «Вы должны иметь радио, вы должны немедленно вызвать вертолет», а я уж забыл, когда нам зарплату-то вовремя давали, а она вертолет…
– А что, машину поймать нельзя? Мужик изумленно уставился на КЗ:
– Ты че, парень? Да здесь до ближнего проселка верст сорок с гаком. Тут, кроме дедовой избы, никакого жилья отродясь не было. Он ведь до пенсии лесником был, с той поры и живет здесь. Ежели б не знахарил помаленьку, никто б совсем к нему и не захаживал. КЗ поднялся:
– Пошли.
– Куда? – не понял мужик.
– Посмотрим на твоего раненого.
– Так ты вроде как его ученик, стало быть, – обрадовался мужик.
– Да нет пока, – сказал КЗ, – просто в армии пришлось на всякие раны насмотреться. Нас куда только не совали, одно слово – ВВ, веселые войска.
Раненый лежал на полянке, возле него хлопотала ядреная, крепко сбитая, рыжая девица, обтирая ему губы и лоб мокрой тряпкой. А у края полянки стоял, насупившись, мужчина средних лет с холеным лицом и дорогим ружьем на согнутой руке.
КЗ опустился на колени рядом с раненым, девица окинула его недоверчивым взглядом и фыркнула:
– Дед-то у вас молодой…
КЗ метнул на нее сердитый взгляд и только собрался сказать что-нибудь едкое, как с края поляны раздался голос деда Изи:
– Ум да уменье от годов не зависят. Можно до старости дожить, а все одно дураком быть.
Девица резко повернулась на голос и скривила губы, готовясь ответить, но вдруг уставилась на что-то, разинув рот. КЗ проследил за ее взглядом и присвистнул. А он-то считал, что уже готов ко всему. Рядом с дедом стоял чудовищных размеров бурый медведь. Послышался скрежет металла. Все повернулись на звук. Американец с побелевшим лицом пытался воткнуть в ствол ружья патрон с картечью. Медведь сделал два шага и совсем по-человечьи уселся на свой широченный зад в полушаге от американца. Тот оцепенел. Несколько секунд продолжалась немая сцена. Потом дед Изя, не обращая внимания на замершего американца, подошел к раненому. КЗ, с трудом оторвав взгляд от медведя, уставился на деда. Тот, осмотрев раненого, поднялся с колен и, повернувшись к егерю, спросил:
– Как же вы так? Мужик замялся.
– Ладно, – дед махнул рукой, – давай вперед, пока мы парня принесем, согреешь воды.
– Да я… – начал было егерь, но передумал и вскочил в седло.
Дед Изя обернулся к американцу. Тот преодолел страх и, протянув руку к медведю, погладил его по грязноватому меху на груди, медведь дружелюбно оскалился и побрел за кусты, дед одобрительно улыбнулся и негромко спросил:
– Добрый человек, зовут-то тебя как?
Девица набрала в грудь воздуха, собираясь переводить, но дед жестом ее остановил. Американец непонимающе посмотрел на нее и неуверенно сказал:
– Phill… э-э-э… Phill Snourt.
– Вот и ладушки. – Дед указал на раненого: – Берите-ка с Иваном парня и несите за мной.
И, не дожидаясь ответа, дед Изя двинулся в лес. Девица растерянно перевела взгляд с деда на американца, а тот, подойдя к КЗ, показал сцепленные руки.
Через полчаса они впятером, вместе с Конрадом и егерем, сидели на лавочке у колодца и ждали результатов дедова врачевания, а девица щебетала:
– Ничего не понимаю. Как он вашего деда-то понял, он же по-русски ни слова… А все, что дед сказал, сделал. Не понимаю…
А еще через два часа дед появился на крылечке и, утирая пот полотняной тряпкой, сказал:
– Жив будет.
Егерь шумно выдохнул, а дед, помолчав, добавил:
– С недельку у меня полежит.
Егерь вскочил и, посмотрев на американца, собрался что-то сказать, но тот сам заговорил, обращаясь к деду Изе и сердито оборвав взглядом девицу, которая начала переводить. Дед выслушал и сказал:
– Ну что ж, в тесноте – не в обиде, оставайся, – и ушел в избу.
Американец довольно вздохнул. А девица расстроено повернулась к КЗ:
– Вот видишь!
Егерь растерянно заговорил:
– Это как же, это что ж, а как же палатка, а снаряжение, а ну как украдут? С меня ж директор шкуру спустит. Это ж каких денег стоит.
– Вот езжай и стереги, а завтра упакуешь и сюда привезешь, – прервал его излияния КЗ.
Когда дед Изя снова появился на пороге, егерь уже сидел в седле. Он подобрал поводья и, ни к кому особо не обращаясь, сказал:
– Ну бывай, завтра к полудню все имущество приволоку. Ночью переспите, а завтра с двумя-то палатками куда как просторней будет. – И, уже поворотив коня, удивленно заметил: – Вот ведь оно как бывает, со всех сторон света собрались, девка с юга, парень с севера, американец этот вообще из Кореи. По жизни и встретиться бы не должны, а вишь как оно… – и дал коню шенкеля.
Дед Изя какое-то время расширившимися глазами смотрел ему вслед, затем перевел взгляд на КЗ. А тот вдруг отчетливо вспомнил слова Сыча, произнесенные в потайной пещерке несколько дней назад:
"И ослепнет мир, и будут люди рождаться и умирать, не зная ни света, ни правды Родовой.
И родится «слепой», коего взгляд Триглава не сможет в небытье повергнуть.
И отметит его Перун знаком своим, и даст в побратимы с запада, с севера, с востока и юга.
И прозреют они, и вернутся на Родов путь, и придут многие за ними вслед".
8
Ужин начался при полном молчании. Дед Изя сервировал стол сам. Как будто готовился к какому-то священнодействию.
В центр стола он положил выделанную звериную шкурку, сушеную рыбину, каравай грубого домашнего хлеба, солидный кусок какого-то желтого металла, граммов этак около четырехсот, отлитый в виде шестигранного прута, и поставил туесок меда. Затем слазил в погреб и достал небольшой бочонок, пробил днище и разлил по берестяным ковшикам густую жидкость медового цвета. Потом сложил на большое деревянное блюдо куски копченой лосины, хлеб и черемшу.
Все присутствующие тихо сидели по углам, чувствуя, что происходит нечто необычное.
Дед Изя наконец закончил, окинул стол придирчивым взглядом и, с какой-то торжественностью заняв место во главе стола, широким жестом указал на лавки:
– Садитесь, дети.
Все молча расселись. Американец, с момента появления на столе металлического обрубка не отрывавший от него взгляда, протянул руку и коснулся металла пальцами. Он вскинул на деда удивленные глаза и прошептал:
– Gold.
Все воззрились на «состояние», лежащее посреди некрашеного деревянного стола в освещенной керосиновой лампой бревенчатой избе посреди дремучего леса. С минуту стояла тишина. За окном шумел лес. КЗ оторвал взгляд от золотого слитка и посмотрел на улицу. По небу стремительно неслись тяжелые черные тучи. «Сыч идет», – подумал КЗ и удивился тому, как обыденно это прозвучало. Как будто в порядке вещей таскать за собой ту погоду, которая тебе больше по нраву.
– Пусть каждый расскажет о себе. – Голос деда прозвучал неожиданно громко. Девушка даже вздрогнула.
И тут КЗ почувствовал, что сегодня решится – быть ему таким же, как дед Изя, Сыч и, видимо, многие другие, которых он пока не знал, но которые непременно где-то есть, или не бывать. КЗ набрал воздуху как перед прыжком в воду, встал и, поймав спокойный, одобрительный взгляд деда Изи, начал:
– Воробьев Иван, детдомовский, где родился, не знаю, но в паспорте стоит Новгород, жены нет, детей нет, в армии отслужил, сейчас в Москве работаю, тремя столовыми управляю, за последний месяц дважды убивали, но жив пока… Силу ищу, знание, мудрость, ибо жить как раньше – не могу, а как по-другому – не знаю…
Дед Изя кивнул, и КЗ сел на место. Встал Конрад:
– Я Конрад Бауэр, родился в Кёльне, но корни мои в России, здесь последние двести лет жили мои предки. Всю свою жизнь я рос, окруженный любовью и заботой. – Конрад усмехнулся. – Такой славный Михель в коротких штанишках. У меня всегда все получалось, все удавалось, и вдруг жизнь решила показать мне свою черную сторону. – Конрад сглотнул. – Я мечтал быть сильным, я хотел быть знаменитым, а стал живым трупом. Полгода меня возили по лучшим клиникам Германии и Швейцарии, родители извели кучу денег, но все было напрасно. – Конрад сжал кулаки. – Меня привезли сюда за надеждой, и я ее обрел. Вы не поверите, но я еще три дня назад был парализован, совсем, не мог двинуть ни рукой ни ногой… Я хочу знать…
Дед Изя опять кивнул, и Конрад опустился на скамью. Остальные заерзали. Поднялась девушка, задиристо вскинула подбородок и ядовито начала:
– Я вижу тут собрание скаутов, но не понимаю, при чем… – Тут она запнулась, наткнувшись на взгляд деда Изи, тот смотрел доброжелательно, но требовательно. – А впрочем, почему бы и нет. – Она подняла глаза к потолку и, изо всех сил сохраняя независимый вид, заговорила: – Меня зовут Эльха Мендельсон, я из семьи олимов, родилась в Хайфе, никаких особых талантов у меня нет, и через два месяца у меня свадьба. Вот. – И она села.
Дед Изя встал и степенно поклонился Эльхе:
– Прости, девка, если сможешь, – и перевел взгляд на лежащего на кровати норвежца.
Тот осторожно задрал рубаху и провел по животу, который еще с утра был похож на кусок говяжьей вырезки. Сейчас о происшествии напоминали только белесые полоски шрамов.
– Я зовут Бьерн Борсен, родиться Вадсе, – сказал он, – я есть эколог уже четыре лет, я хочу знать, как вы это делать, я готов оставаться, чтобы узнать, столько, сколько будет надо.
На улице гулко шарахнуло, и через несколько секунд сверкнула молния. Все повернулись к окну.
За окном стояла стена воды. КЗ невольно пожалел егеря в палатке. Потом краем глаза уловил движение. Это поднялся американец. Вспоминая эту ночь, КЗ был уверен, что Фил говорил по-английски, да тот и сам был уверен, что тогда по-русски ни бельмеса не знал, однако понял все, что было сказано, а другие поняли его слова. Как это произошло, им до сих пор было неясно. В то время сотворить подобное мог только дед Изя, да и то лишь для себя, они-то ведь в ту пору были «слепыми». Впрочем, КЗ уже тогда подозревал, что это очередные заморочки Сыча. Кто знает, где пределы сил волхва?
Филу не нужно было знание, не нужны были деньги, ему не грозила опасность, ему нужен был смысл его существования. Он был сыном американского офицера. Родился и вырос в Сувоне. Судьба к нему благоволила, пока два года назад отец, мать и жена не решили порадовать его единственного сына каникулами в Диснейленде. Фил остался жив только потому, что дела фирмы потребовали задержаться на пару дней. Вечером, проводив семью, он включил телевизор и увидел в программе новостей обломки самолета – это его и сломало. За два года он успел последовательно пройти курсы лечения от алкоголизма, наркомании и психического расстройства, а сейчас реабилитировался охотой, «так что, если мистер целитель может помочь ему, он готов предоставить финансовую поддержку его проекту». За окном шарахнуло два раза подряд, уже достаточно близко. Дед Изя покивал чему-то своему и поднялся:
– Простите, дети, коль что непонятное скажу. Будут у нас еще долгие беседы. Да одно не сказать не могу. – Он помолчал и как-то по-особенному весомо продолжил: – Не сами вы сюда пришли, судьба вас привела, судьба да пророчество древнее, что вот уже семьсот лет нашему братству сгинуть не дает. Ибо когда умирал брат Святогор, последний на нынешний день среди вещих волхвов, сказано им было: «И ослепнет мир, и будут люди рождаться и умирать, не зная ни света, ни правды Родовой. И родится „слепой“, коего взгляд Триглава не сможет в небытье повергнуть. – Дед взглянул на КЗ. – И отметит его Перун знаком своим, и даст в побратимы с запада, – он посмотрел на Конрада, – севера, – он перевел взгляд на Бьерна, – с востока, – следующим шел Фил, – и юга».
Эльха, услышав это слово, всхлипнула и жалобно прошептала:
– Мне же надо замуж…
Дед Изя жалеючи посмотрел на нее и продолжал:
– «И прозреют они, и вернутся на Родов путь, и придут многие за ними вслед». Долго братство ждало этого. До сего дня трижды мы обманывались и сегодня не знаем, настал ли день, потому как не было еще Перунова знака. Но ежели так… Уже семьсот лет не ходило по земле Рода Перуново братство, не соединяли пятеро свою судьбу. Может, пришел день?
На улице одновременно сверкнуло и шарахнуло, все вздрогнули от грохота и вновь повернулись к окну. Посреди двора, у колодца, стоял Сыч, одетый в какой-то странный, длинный и мокрый от дождя балахон. В его руках, поднятых к небу, сверкали два прямых обоюдоострых меча. И молнии с чудовищным грохотом мерно били то в один, то в другой, вздыбивая перевязанные шнурком волосы Сыча и сверкая огнями святого Эльма на его лице и плечах.
В центр стола он положил выделанную звериную шкурку, сушеную рыбину, каравай грубого домашнего хлеба, солидный кусок какого-то желтого металла, граммов этак около четырехсот, отлитый в виде шестигранного прута, и поставил туесок меда. Затем слазил в погреб и достал небольшой бочонок, пробил днище и разлил по берестяным ковшикам густую жидкость медового цвета. Потом сложил на большое деревянное блюдо куски копченой лосины, хлеб и черемшу.
Все присутствующие тихо сидели по углам, чувствуя, что происходит нечто необычное.
Дед Изя наконец закончил, окинул стол придирчивым взглядом и, с какой-то торжественностью заняв место во главе стола, широким жестом указал на лавки:
– Садитесь, дети.
Все молча расселись. Американец, с момента появления на столе металлического обрубка не отрывавший от него взгляда, протянул руку и коснулся металла пальцами. Он вскинул на деда удивленные глаза и прошептал:
– Gold.
Все воззрились на «состояние», лежащее посреди некрашеного деревянного стола в освещенной керосиновой лампой бревенчатой избе посреди дремучего леса. С минуту стояла тишина. За окном шумел лес. КЗ оторвал взгляд от золотого слитка и посмотрел на улицу. По небу стремительно неслись тяжелые черные тучи. «Сыч идет», – подумал КЗ и удивился тому, как обыденно это прозвучало. Как будто в порядке вещей таскать за собой ту погоду, которая тебе больше по нраву.
– Пусть каждый расскажет о себе. – Голос деда прозвучал неожиданно громко. Девушка даже вздрогнула.
И тут КЗ почувствовал, что сегодня решится – быть ему таким же, как дед Изя, Сыч и, видимо, многие другие, которых он пока не знал, но которые непременно где-то есть, или не бывать. КЗ набрал воздуху как перед прыжком в воду, встал и, поймав спокойный, одобрительный взгляд деда Изи, начал:
– Воробьев Иван, детдомовский, где родился, не знаю, но в паспорте стоит Новгород, жены нет, детей нет, в армии отслужил, сейчас в Москве работаю, тремя столовыми управляю, за последний месяц дважды убивали, но жив пока… Силу ищу, знание, мудрость, ибо жить как раньше – не могу, а как по-другому – не знаю…
Дед Изя кивнул, и КЗ сел на место. Встал Конрад:
– Я Конрад Бауэр, родился в Кёльне, но корни мои в России, здесь последние двести лет жили мои предки. Всю свою жизнь я рос, окруженный любовью и заботой. – Конрад усмехнулся. – Такой славный Михель в коротких штанишках. У меня всегда все получалось, все удавалось, и вдруг жизнь решила показать мне свою черную сторону. – Конрад сглотнул. – Я мечтал быть сильным, я хотел быть знаменитым, а стал живым трупом. Полгода меня возили по лучшим клиникам Германии и Швейцарии, родители извели кучу денег, но все было напрасно. – Конрад сжал кулаки. – Меня привезли сюда за надеждой, и я ее обрел. Вы не поверите, но я еще три дня назад был парализован, совсем, не мог двинуть ни рукой ни ногой… Я хочу знать…
Дед Изя опять кивнул, и Конрад опустился на скамью. Остальные заерзали. Поднялась девушка, задиристо вскинула подбородок и ядовито начала:
– Я вижу тут собрание скаутов, но не понимаю, при чем… – Тут она запнулась, наткнувшись на взгляд деда Изи, тот смотрел доброжелательно, но требовательно. – А впрочем, почему бы и нет. – Она подняла глаза к потолку и, изо всех сил сохраняя независимый вид, заговорила: – Меня зовут Эльха Мендельсон, я из семьи олимов, родилась в Хайфе, никаких особых талантов у меня нет, и через два месяца у меня свадьба. Вот. – И она села.
Дед Изя встал и степенно поклонился Эльхе:
– Прости, девка, если сможешь, – и перевел взгляд на лежащего на кровати норвежца.
Тот осторожно задрал рубаху и провел по животу, который еще с утра был похож на кусок говяжьей вырезки. Сейчас о происшествии напоминали только белесые полоски шрамов.
– Я зовут Бьерн Борсен, родиться Вадсе, – сказал он, – я есть эколог уже четыре лет, я хочу знать, как вы это делать, я готов оставаться, чтобы узнать, столько, сколько будет надо.
На улице гулко шарахнуло, и через несколько секунд сверкнула молния. Все повернулись к окну.
За окном стояла стена воды. КЗ невольно пожалел егеря в палатке. Потом краем глаза уловил движение. Это поднялся американец. Вспоминая эту ночь, КЗ был уверен, что Фил говорил по-английски, да тот и сам был уверен, что тогда по-русски ни бельмеса не знал, однако понял все, что было сказано, а другие поняли его слова. Как это произошло, им до сих пор было неясно. В то время сотворить подобное мог только дед Изя, да и то лишь для себя, они-то ведь в ту пору были «слепыми». Впрочем, КЗ уже тогда подозревал, что это очередные заморочки Сыча. Кто знает, где пределы сил волхва?
Филу не нужно было знание, не нужны были деньги, ему не грозила опасность, ему нужен был смысл его существования. Он был сыном американского офицера. Родился и вырос в Сувоне. Судьба к нему благоволила, пока два года назад отец, мать и жена не решили порадовать его единственного сына каникулами в Диснейленде. Фил остался жив только потому, что дела фирмы потребовали задержаться на пару дней. Вечером, проводив семью, он включил телевизор и увидел в программе новостей обломки самолета – это его и сломало. За два года он успел последовательно пройти курсы лечения от алкоголизма, наркомании и психического расстройства, а сейчас реабилитировался охотой, «так что, если мистер целитель может помочь ему, он готов предоставить финансовую поддержку его проекту». За окном шарахнуло два раза подряд, уже достаточно близко. Дед Изя покивал чему-то своему и поднялся:
– Простите, дети, коль что непонятное скажу. Будут у нас еще долгие беседы. Да одно не сказать не могу. – Он помолчал и как-то по-особенному весомо продолжил: – Не сами вы сюда пришли, судьба вас привела, судьба да пророчество древнее, что вот уже семьсот лет нашему братству сгинуть не дает. Ибо когда умирал брат Святогор, последний на нынешний день среди вещих волхвов, сказано им было: «И ослепнет мир, и будут люди рождаться и умирать, не зная ни света, ни правды Родовой. И родится „слепой“, коего взгляд Триглава не сможет в небытье повергнуть. – Дед взглянул на КЗ. – И отметит его Перун знаком своим, и даст в побратимы с запада, – он посмотрел на Конрада, – севера, – он перевел взгляд на Бьерна, – с востока, – следующим шел Фил, – и юга».
Эльха, услышав это слово, всхлипнула и жалобно прошептала:
– Мне же надо замуж…
Дед Изя жалеючи посмотрел на нее и продолжал:
– «И прозреют они, и вернутся на Родов путь, и придут многие за ними вслед». Долго братство ждало этого. До сего дня трижды мы обманывались и сегодня не знаем, настал ли день, потому как не было еще Перунова знака. Но ежели так… Уже семьсот лет не ходило по земле Рода Перуново братство, не соединяли пятеро свою судьбу. Может, пришел день?
На улице одновременно сверкнуло и шарахнуло, все вздрогнули от грохота и вновь повернулись к окну. Посреди двора, у колодца, стоял Сыч, одетый в какой-то странный, длинный и мокрый от дождя балахон. В его руках, поднятых к небу, сверкали два прямых обоюдоострых меча. И молнии с чудовищным грохотом мерно били то в один, то в другой, вздыбивая перевязанные шнурком волосы Сыча и сверкая огнями святого Эльма на его лице и плечах.