Золотько Александр. Слепцы

   – Их увезли, – выпалил Молчун. – Приехали и увезли…
   – Кто увез? Куда?
   – Не знаю. Жлоб привез деток, – в голосе Молчуна появилась слеза, – побыл тут дня три. Потом приехали его знакомые, двое – такой высокий мужик, вроде как из Крепостей, и с ним степняк. Мы еще подумали, как это степняк тут, в наших краях, да по морозу… Помнишь, Сапог?
   Сапог не ответил.
   – Да что ж ты молчишь, Сапог, скажи, подтверди!
   Рык, не вставая, взмахнул мечом – словно огнем обожгло бок Молчуна, лезвие скользнуло по ребрам, срезая плоть и кожу.
   Молчун было вскрикнул, но вовремя сцепил зубы. Не нужно их распалять. Кричащая жертва, Молчун это знал по себе, возбуждает желание еще придавить, сломать совсем, превратить в грязь и страх.
   – Не было никого, – Рык опустил меч на колени.
   С острия медленно капала кровь, и Молчун не мог отвести взгляда от капель, разбивавшихся одна за другой о давно не мытый пол. Это его кровь.
   – Жлоб уехал, ни с кем не разговаривая. Я это знаю. Тут был мой человек.
   Молчун смотрел на кровь, не отрываясь. Рана на боку полыхала болью.
   Мальчишка дернулся, попытался вскочить, но Кривой силой удержал его на лавке.
   – А… Да, забыл… Он уехал, а потом…
   Теперь бы понять, человек Рыка уехал со Жлобом или оставался здесь. Ну не мог он видеть Серого Всадника. Не мог. Тот приехал ночью, в дом не заходил…
   – Приехали, детей забрали, я отдал, как Жлоб приказал…
   – А плату?
   – Что – плату?
   – Плату за детей?
   – Не знаю. Не знаю… наверное, потом заплатят. Мне ничего не передавали… Сами как-то, может, Жмот за долги…
   Меч снова поднялся в воздух, Молчун зажмурился и сцепил зубы, но на этот раз клинок просто опустился острием на пол в лужицу крови.
   – Жмот получил плату, семь малых северных тюков дурь-травы за семерых детей. Либо от покупателя, либо от тебя.
   – От покупателя, от покупателя…
   – Но они же не виделись?
   – Так тот заранее оставил. Тот, высокий, с Севера. С которым был степняк…
   – Жмот должен был привезти шестерых. Он мог заранее предупредить только о шестерых. А привез семь. Ему не могли оставить плату заранее, – Рык словно хотел разъяснить бестолковому Молчуну, почему не верит его словам. – Ты держишь тут дурь-траву?
   – Да что ты с ним играешь? – не выдержал Дылда, вскочил с лавки, подскочил к Молчуну и влепил затрещину, от которой тот чуть не слетел с крюка. – Не ври, придурок, Рык со Жмотом считай сутки разговаривал. Шкуру у того с ног снимал. Сам прикинь, мог тот утаить что-то?
   – Я пообещал его дочерей продать, – добавил Рык.
   И вот тут Молчун поверил.
   Знал он, как относится купец к своим дочкам.
   – Серый Всадник, – выдохнул Молчун.
   Он сразу произнес самое главное, чтобы потом все остальное говорить было уже легче.
   – За детьми приехал Серый Всадник. Как обычно. Он приезжает раз в полгода, никогда не опаздывает. Жлоб привез детей… Оставил. Я ему отдал дурь-траву. Потом приехал Серый Всадник, забрал детей, оставил мне еще травы на следующий раз. У меня тут запасец на всякий случай…
   – Сколько?
   – Десяток. Десяток тючков…
   Дылда радостно зыркнул на Заику, тот заулыбался в ответ. Вот и еще кусочек богатства. Как в сказке.
   – Куда увезли детей?
   Молчун замялся.
   – Ты же и так все сказал. На то, чтобы тебя убили за болтовню, уже хватит. Не так?
   – Так.
   – Куда повезли?
   – Они не говорили… Прямо не говорили, – торопливо добавил Молчун. – Их было четверо: Серый Всадник, баба – я ее не видел, только голос слышал, она детей забирала из подпола – и еще двое…
   – Высокий северянин и степняк! – засмеялся Дылда.
   – Нет, обычные. Молчали, но по одежде и по оружию, да и по лицу, вроде наши. Ну, самое дальнее, из Воли. На санях такой короб стоял, кожаный, что внутри, я не видел…
   – Шкуры там были, – выкрикнул Сапог торопливо. – Меха. Я заглянуть успел. Детей одели тепло и посадили вместе с бабой в короб, один – за возницу, двое – на конях. На черном и, понятно, на сером. А в сани пара гнедых была запряжена. Сани новые, короб такой – на все сани. Лиц конных я не видел, а возница – рыжий. Точно – рыжий, бороденка плохонькая и усы. На главном был плащ серый, волчьим мехом отороченный, и меч я еще видел у седла. А сам он с кинжалом ходил, с таким, как вот у господина Кривого…
   – О как! – восхитился Дылда. – Только ты не части и не радуйся: тебе-то быстрой смерти не обещали. С тобой я сам поговорю, мне твоя рожа сразу не понравилась. Улыбчивый ты больно.
   – Куда они поехали?
   – Серый Всадник сказал бабе… спросил, как дети, здоровы? А она сказала, что до Протоки их довезут. Я и подумал, что к Базару-на-Протоке они поехали.
   – В ту сторону, на Волю, – добавил Сапог. – На север по замерзшей реке, по Теплой, и поехали. А вы отпустите меня… Отпустите… Я вам все расскажу. И его тайники отдам. И свои. Я за ним следил, за Битым… А так я молчать буду. Девой огненной клянусь – слова о вас не вымолвлю. Подохну, а не вымолвлю…
   Сапог осекся.
   Не стоит ему сейчас такого обещать, да еще и такими словами. Если он подохнет, то точно никому ничего не скажет.
   Рык помолчал, будто и вправду задумался о судьбе Сапога, потом покачал головой:
   – Вас Жлоб сгубил, жадность его. Не нужно было ему ту девочку хватать, а уж если надумал, нужно было няньку на месте резать. А так… Это ж князя дочка! Князя, понимаете?
   – Как князя? – не поверил Молчун. – Быть этого не может. Зачем же он ее брал?
   – Поначалу и сам не понял, а потом… Потом жадность одолела.
   – Это не может быть княжна! Не может! – закричал Сапог. – Не может! Я вчера в Камне был. За едой ездил, по другим делам… Там все спокойно. Никто ничего не ищет. Там должны были все перевернуть. Все-все… обыскать, разослать гонцов, заставы выставить… Это ж княжна! А ничего нет такого. Даже ворота на Подворье открыты, и стражники, как обычно… Не княжна это.
   – Княжна, – устало выдохнул Рык. – Это точно. Зачем Серому Всаднику дети?
   – А не знаю, – Молчун рук не чувствовал – даже веревка не резала запястья.
   Только бок горел огнем. И все виделось как в дыму, стены колебались и плыли. И разбойники с ним разговаривали будто издалека.
   – Ладно, – сказал Рык. – Нужно ехать.
   – Куда ж вы? – заскулил Сапог, засучил ногами, пытаясь отползти. – Там же снег валит, и мороз… переночевать тут…
   – До Камня доедем…
   – Так ворота закрыты, до рассвета не пустят… – Сапогу показалось, что если он сейчас уговорит этих разбойников, которые так легко убили его приятеля и так просто готовятся убить его, если он уговорит их остаться на ночь, то выживет. У него получится уговорить.
   – Мы на гостевом дворе переночуем, – пояснил Дылда. – А ты, милый, не беспокойся, мы с тобой еще побеседуем. Я побеседую…
   – Вначале хозяин, – приказал Рык.
   – Повезло тебе, Молчун, – Дылда подошел поближе, вытащил нож. – Ты скажи, где хранишь добро, сразу и полетишь…
   – Я скажу! – закричал Сапог, срываясь на визг. – Я скажу, меня отпустите! Ну отпустите, пожалуйста.
   – Сказать ничего не хочешь? – спросил Дылда. – Проклясть или еще чего. Желание последнее…
   Молчун посмотрел мутным взглядом на Дылду и плюнул.
   – Это ничего, – утираясь, сказал Дылда. – Право имеешь.
   И провел лезвием по горлу Молчуна.
   – Не отворачивайся, – Кривой вцепился в подбородок Хорьку, силой повернул его лицом к умирающему хозяину постоялого двора. – Смотри, как жалость выглядит! Внимательно смотри. Чтобы знал, как врага пожалеть и что у него просить. Так не больно. Так человек будто засыпает – и все. И главное – быстро. Запомни.
   Хорек скрипнул зубами и пробормотал: «Запомню».
 
   До самого Камня он молчал.
   Даже когда вышли из дома, пропахшего кровью, во двор и четыре здоровенных пса кинулись на них из снеговой круговерти, Хорек не то что ничего не сказал, не вскрикнул. Лишь выхватил кинжал и встал рядом с Кривым. Он успел ударить прыгнувшую тварь, но отлетел прочь от страшного толчка в грудь. Молча ударил, упал молча и снова поднялся на ноги. Молча вытер клинок о серо-бурую шерсть.
   И ему никто ничего не сказал.
   Сапогу на самом деле повезло: его не стали расспрашивать ни о чем, забрали то, что не нужно было выкапывать и за чем не нужно было далеко идти. Все сложили в сани. Отъехали совсем недалеко, когда Заика натянул вожжи и оглянулся. Оглянулся и Хорек.
   В темноте медленно разгоралось зарево, дом и постройки постоялого двора занялись быстро, что-то в доме полыхнуло, выбросив высокий язык пламени.
   Хорек отвернулся, спрятал лицо в воротник тулупа.
   Еще позавчера он был уверен, что любит окружавших его людей. Даже ненормального Дылду, даже вечно сонного Рыбью Морду и смертельно опасного Кривого – всех ватажников он любил и искренне уважал.
   Еще позавчера.
   Сегодня… Сегодня он даже себя ненавидел.
   Не за то, что лишил жизни человека в бою. И даже не за то, что не смог себя заставить пойти вместе с Дылдой и Рыбьей Мордой к княжеской няньке. Это было противно, мерзко – он это понимал, но знал, что такое случается часто, что захваченное в бою – баба или золото – законная добыча, и делать с этой добычей можно все что угодно.
   Не из-за этого он ненавидел себя и остальных.
   Даже не за то, что спокойно ответил утром на приветствие Дылды, отмывавшего руки в стылой воде ручья. За ночь Хорек успел убедить себя, что у Рыка не было выбора, что отвечает тот перед ватагой и не может рисковать, отпуская девку. Что Дылда не виноват, ведь должен был кто-то взять на себя эту кровь. Обязан.
   Не мог Хорек простить ни себе, ни остальным лишь того, что утром все вели себя, будто ничего и не случилось. Будто то, что они сделали, – насиловали, приговорили, убили, – все эти страшные дела были чем-то обычным, пустяком, о котором можно и не вспоминать вовсе.
   Можно просто жить, есть, пить, смеяться над шуткой Враля… И сам Хорек ел, пил, и смеялся, и жил…
   И ненавидел себя за это. И за это же ненавидел всех остальных.
   «Ты самый плохой из ватаги», – сказал себе Хорек. Ты хуже и подлее их всех. Трусливее. Они искренне не могут винить себя за насилие и убийство, они постоянно делают это и получают то же от других – но у всех у них толстая кожа. А он, Хорек, он ведь все помнит, все продолжает жить у него в душе, а он молчит, ничего не говорит, даже не пытается…
   Сказать?
   Упрекнуть?
   Бросить все и уйти? Прямо сейчас спрыгнуть с саней и пропасть в морозной темноте…
   Кривой словно услышал мысли Хорька – положил ему на плечо руку, придерживая.
   Хорек заплакал, спрятав лицо в воротник.
   Так и плакал до самого гостевого дома у ворот Камня.
   Там их ждали Враль и Дед. Они уже за всех заплатили за ночлег – сидели, дожидаясь ватагу и прихлебывая из высоких кружек слабое местное пиво в общей комнате.
   Увидев вваливающихся в дом ватажников, Враль вскочил им навстречу, но Рык отмахнулся, бросив коротко: «Спать», и все отправились в комнату, где на полу лежали охапки сена, накрытые кусками холста.
   Кроватей в гостевом доме, как обычно, на всех не хватало.
   Хорек стащил с себя тулуп и валенки, повалился на сено и замер. Он думал, что еще долго не сможет уснуть, но провалился в сон мгновенно, едва успев закрыть глаза.
   Ему ничего не снилось.
 
   Враль выслушал Рыка молча, не перебивая, что с ним случалось редко. Даже когда вожак упомянул о новых тюках травы, Враль ничего не сказал, дождался, пока Рык сам замолчит, окончив рассказ.
   Молчал и Дед.
   Для разговора они спустились в общую комнату, сели за стол. И хоть народу было много, здесь они могли спокойно поговорить: голоса, крики и смех сливались в общий однообразный рокот, выхватить из которого что-то одно было очень трудно. Да и остальным не хотелось мешать: уставшие от выпитого и съеденного у Молчуна Дылда, Заика, Хорек и Кривой спали.
   – Значит, нам в Базар-на-Протоке… – сказал Враль.
   Только у него получалось так: не поймешь – спрашивает он или предлагает. Или даже насмехается. Его в юности за это часто били, но так ничего вбить и не смогли.
   – Не знаю, – протянул Рык. – Не знаю… Даже не понимаю, почему я не бросил все. Ведь понятно же – нужно бросать и разбегаться. Дед себе домик купит в краях своего детства…
   – Угу, – кивнул Дед, – как раз там, где родился. Там сейчас земли дешевы, людей все равно нет.
   – Ты откуда родом? – Враль вдруг сообразил, что ничего не знает о ватажниках: ни откуда они, ни даже их настоящих имен. Промышляет с ними который год, а не знает. Разве что о Рыке. Да и то случайно.
   – Если стать спиной к солнцу, – чуть протяжно, как зачин сказки начал Дед, – возле Зеленого кряжа, а потом пойти прямо, никуда не сворачивая, то через половину дня как раз окажешься там, где стоял мой дом. Это если от начала Рудной тропы идти. Я из дому с войском проходившим убежал, чуть постарше Хорька был.
   В голове всякие подвиги крутились, даже с матерью не попрощался, чтобы она, значит, меня в дом не загнала да в подполе не закрыла. Мамаша у меня суровая была: батька ни черта в жизни не боялся – в драку против трех-четырех мог кинуться, я сам видел не единожды, а вот мать мою боялся до немоты.
   Она только глянет – он побелеет весь, прям как усохнет. Прости, говорит, милая, больше не буду, говорит… Мужики смеялись – он им потом морды бил, когда мамаша не видела. Да…
   Дед допил свое пиво, грустно посмотрел на дно кружки, дернул за полу пробегавшего слугу и молча показал ему пустую посуду. Тот живо приволок полную.
   – Сбежать-то я сбежал, в лучники записался и даже повоевал. Про битву у Черного камня слышали? Я там был. И на Песчаной косе, и в Резне на Лугах… Мне как раз двадцать пять исполнилось, когда северяне в плен взяли. Думал – смерть. Только у них праздник какой-то был. Вот они и отпустили каждого десятого. Палец на руке отрубили на память и отпустили, – Дед поднял правую руку, демонстрируя отсутствие большого пальца. – Видать, перепились они тогда – кто ж лучнику правый большой рубит. Лучнику левый нужно отрубить, а на правой руке – большой и указательный. Чтоб, значит, ни лук взять, ни тетиву натянуть. Точно – перепились.
   – Повезло, – согласился Враль, – я слышал, что у них раньше был обычай пленников ослеплять, а каждому сотому оставлять один глаз. Чтоб поводырь был. И идите, добрые люди, по домам – на нас греха смертоубийства нету…
   – Лучше бы они меня ослепили тогда… – Дед отпил пива. – Домой я пришел, а дома-то и нет. Ни дома нет, ни деревни, ни рудников. Я даже костей не нашел в долине. Кладбище осталось, старое, новых покойников там без меня, почитай, и не хоронили… Куда люди подевались? Я ходил, искал, если кого встречал, спрашивал. Потом подвернулась ватага, я и ушел. Вот с тех пор и брожу. Мне домой возвращаться некуда. Лучше уж в нашей берлоге доживать. Сколько там мне осталось?
   – Ты всех нас переживешь, – улыбнулся Враль. – Так что, Рык, предлагаешь врассыпную?
   – Дождемся Полоза с Рыбьей Мордой, поговорим… Каждый пусть решает. А я…
   – А ты?
   – А я завтра к князю схожу, потолкую.
   От неожиданности Враль прыснул, прикрывая рукой рот.
   – Вот так вот просто пойдешь и потолкуешь?
   – А что? Или князь умер?
   – Живой. Говорят, приболел немного: уже почти неделю старая рана как открылась на ноге, выходить со двора не может, – многозначительно произнес Враль. – И никого не принимает. И тебя, понятное дело, не ждет. Да и зачем тебе?
   – Поговорить, – Рык задумался, легонько похлопал ладонью по столешнице. – Ты в городе часто вертишься – как, Дружинный договор действует?
   – А чего ему не действовать? Князь живой, с чего это не действовать? Князь скорее себе руку откусит, чем дедовские законы нарушит. Сам знаешь… По себе, – понизил голос Враль.
   Рык молча посмотрел в глаза Вралю, тот отвернулся.
   – Завтра и пойду, – повторил Рык.
   – Один пойдешь?
   – Хорька с собой возьму, – Рык невесело улыбнулся. – И Кривого.
   – Ладно, – кивнул Враль. – Как знаешь. Полоза дожидаться будешь?
   – Если успеет приехать – поболтаю с ним. Если нет – вы тут ему все расскажете. И решите. Я не вернусь – без меня расходитесь, не лезьте вы в это все.
   – Без тебя, значит, не лезть, а с тобой – лезть, – подвел итог Враль. – Говорят, что я шутник, а мне до тебя… Зачем тебе к князю? Смертушки ищешь?
   – А ее искать не нужно, – вмешался Дед. – Она сама тебя найдет и приветит. Место она тебе уже приготовила. Каждому уже приготовила постельку… Меня только, кажется, обошла…
   Дед встал из-за стола, буркнул, что на двор пора, и вышел.
   – Зачем тащишь за собой мальчишку и Кривого? – поинтересовался Враль. – Их-то за что?
   – Они в сторонке постоят, посмотрят, как меня принимать будут, потом придут и вам расскажут. Все, спать.
 
   Обычно Рык редко ошибался. Этим утром он тоже не ошибся. Почти не ошибся. Если б не Хорек, то все нормально бы прошло, а так…
   Рык поднял Хорька и Кривого рано, еще только рассвело. Сказал, чтоб собирались, чтоб оружие с собой не брали и денег много тоже. На всякий случай.
   Кривой что-то пробормотал неодобрительно, но спорить не стал. А Хорек все еще молчал. Они молча перекусили, оделись и вышли на мороз.
   Снегопад прекратился, небо очистилось, и солнце, отражаясь в белоснежном покрове, слепило немилосердно.
   Снег скрипел оглушительно.
   У ворот на них глянули два стражника с сонными лицами: видно, только что вышли из теплого помещения и еще даже толком не проснулись. Мечей и копий у прохожих не было – и ладно. А кинжалов под одеждой у Кривого и Хорька рассмотреть не смогли.
   Даже Рык не заметил, что эти двое, не сговариваясь, захватили с собой кинжалы.
   В Камне, как обычно, было людно и шумно.
   Торговки истошно расхваливали свой товар, звенели молоты в кузнях, стучали топоры у плотников, визжали поросята, привезенные на продажу, и с криками шныряла детвора.
   В спину Хорьку пару раз влепили снежки, но он даже не оглянулся – так и шел с белыми снежными пятнами на тулупе.
   – У них тут всегда ярмарка, – неодобрительно пробормотал Кривой. – Не едят, не спят, дай им поторговаться.
   Рык быстро обнаружил то, что искал, – двух дружинников, приценивавшихся к чему-то у торговки: может, к мискам и горшкам, а может, к дочери, бросавшей на видных парней быстрые взгляды.
   – Значит, так, – не оборачиваясь к Кривому, сказал Рык. – Я сейчас пойду, и что бы ни случилось – вы стоите тут и смотрите. Если поведут меня к княжескому двору – все хорошо, идите себе спокойно и ждите меня до завтрашнего дня. Если потащат к страже – бегом к ватаге, все забирайте и уходите в берлогу. Там ждите меня дня три и решайте, что дальше будете делать. Или нового вожака выберете, или разбежитесь. Понятно?
   – Куда уж понятнее, – проворчал Кривой. – А если тебя прямо тут убьют, что делать?
   – Сами придумаете, не дети малые, – Рык надвинул Хорьку шапку на глаза и легкой походкой двинулся к женихающимся дружинникам.
   – Совсем сдурел Рык, что ж он делает-то? – прошептал Кривой. – Зачем?
   Рык подошел к гончарному ряду, посмотрел, даже взял в руки ярко-желтый горшок, заглянул внутрь, словно прикидывая, стоит ли брать, вздохнул, поставил на место. Сделал шаг в сторону и оказался за спиной у дружинников.
   Парни были ладные, высокие, рядом с ними Рык казался старым и каким-то невзрачным, а тулуп с грубой заплаткой на рукаве так вообще выглядел старой застиранной тряпкой по сравнению с белоснежными тулупчиками дружинников.
   Дружинник махнул рукой, рассказывая что-то девчонке, отступил назад и натолкнулся на стоявшего сзади Рыка.
   Рык не смолчал. Хорек, понятное дело, не расслышал и не разобрал по губам ничего, но сказанное, видно, обидело или оскорбило дружинника.
   Щеки парня мгновенно полыхнули красным. Резко повернувшись к Рыку, дружинник замахнулся было, но ударить не успел. И Рык вроде не бил, даже руку не поднял, а парень согнулся и пропал из виду, скрытый толпой от Хорька.
   Второй дружинник тоже ринулся на Рыка, но, как и первый, внезапно остановился и упал на колени. Это уже Хорек рассмотрел.
   Поняв, что начинается драка, прохожие бросились в стороны, чтобы не попасть драчунам под горячую руку или под нож: времена такие лютые, что режут людишки друг друга легко и просто. Но когда истошно завизжали торговка горшками и ее дочка, люди вдруг остановились, развернулись и поспешили на крик – посмотреть, кого убивают.
   Любопытство оно ведь всегда было посильнее страха.
   Хорек тоже побежал, его толкнули, но подскочивший сзади Кривой подхватил ватажника под руку и помог удержаться на ногах.
   Дружинники теперь выглядели не так празднично. Одному не повезло: он упал грудью в конский навоз, как на грех, свежий, не замерзший, и теперь на полушубке красовалось желто-коричневое пятно.
   Второй все еще был чистым, но стоял на коленях, прижав руки к причинному месту и закрыв глаза. На лице, несмотря на мороз, выступил крупными каплями пот.
   Рык стоял рядом, даже не пытаясь исчезнуть.
   – Да я тебя! – закричал испачканный, снова бросился на Рыка, но нарвался на неожиданную оплеуху и полетел в сторону, переворачивая горшки. Грохот – крик торговки стал еще громче. У дружинника на лице появилась кровь: Рык ладонью врезал ему по носу.
   Толпа вокруг волновалась: кто-то кричал, что убивают, кто-то ругался, что всякие оборванцы дружинника обижают, а третьи так и вовсе возмущались, что дружинники совсем стыд и совесть потеряли, человека бьют у всех на глазах.
   Оба дружинника снова оказались на ногах. К коричневым пятнам на груди одного прибавились ярко-алые, второй был бледен и морщился при каждом движении. Однако на Рыка они бросились дружно.
   Тут подбежали стражники, расталкивая народ и раздавая тумаки замешкавшимся. Крики усилились – теперь уже орали на стражников, но те внимания на ругань не обращали, все и так было понятно: пришлый затеял драку с местными, да еще с дружинниками.
   Стражников было четверо, поэтому Рыка они скрутили быстро, да тот и не сопротивлялся.
   – Давай к сотнику его! – скомандовал рябой стражник. – Там разберемся.
   Дружинник вытер рукавом разбитый нос, пачкая полушубок, что-то сказал своему приятелю. Тот отмахнулся.
   – Что ж ты, красавчик, за стражников прячешься? – поинтересовался Рык. – Правильно, какие нынче дружинники? Название одно. По бабам шастать, на кухне каши варить… Вы ж себе горшочки выбирали, кухари? Хоть бы знак снимали, прежде чем позорить себя и князя.
   Дружинники покраснели и двинулись на Рыка.
   Один из стражников сунулся было им навстречу, но получил в рожу и отлетел в сторону. Упасть ему не дала толпа, но обида все равно была нанесена, да еще прилюдно.
   – Ах вы ж, сучьи дети! – зарычал он.
   – Княжий суд! – закричал испачканный дружинник, хватая Рыка за ворот.
   – Княжий суд! – вторил ему приятель, пытаясь завернуть обидчику руку за спину.
   – Я ж тебе сейчас! – вопил обиженный стражник, а соратники тащили его в сторону, чтобы не встревал поперед княжьего суда.
   Торговка голосила над битой посудой, зеваки кричали, переговаривались и просто свистели от общего избытка чувств, и только Рык стоял посреди всего этого спокойно, даже, кажется, улыбался.
   Еще бы: все шло, как и задумывалось. Теперь, как бы ни болела старая рана князя, а обиженного дружинника он по Дружинному договору должен был принять сразу и приговор обидчику вынести еще до заката.
   Рык редко ошибался.
   Так и в этот раз не ошибся.
   Почти не ошибся.
   Вот только, когда дружинники связали ему за спиной руки веревкой, взятой у стражников, а потом испачканный замахнулся и ударил Рыка в лицо кулаком, вперед бросился Хорек.
   Не задумываясь ни на миг.
   Сорвав на ходу с головы шапку, Хорек прыгнул, как учил его Полоз, и врезался головой в лицо дружинника. Перед глазами засверкали звезды, в голове загудело, но дружиннику досталось куда больше. С залитым кровью лицом рухнул он навзничь, да еще и приложился звонко башкой к брошенной кем-то в сутолоке доске.
   Бац!
   – Получил! – выкрикнул Хорек, сунув руку под полу, за кинжалом. – Сейчас!
   Второй дружинник, не осознавая, что жить ему при таком раскладе осталось всего чуток, бросился на мальчишку, посмевшего ударить его друга, протянул руку, чтобы схватить Хорька за вихры…
   Сколько там нужно того времени, чтобы и за волосы схватить, и лезвие в две ладони длиной в живот принять – всего-то ничего. Не успеешь и моргнуть – все уже свершилось. Только Кривой был быстрее.
   Левой рукой он выбил у Хорька кинжал и ударом ноги отшвырнул его подальше в сторону, пока никто ничего не заметил, правым же кулаком ткнул дружинника в горло.
   Дружинник захрипел и осел кулем на снег.
   – Княжий суд! – заорал Кривой. – Княжий суд!
   Обоих ватажников окружили стражники, попытались даже хватать за руки, но Кривой сделал зверское лицо, и стражники отпрянули.
   – Веди нас на княжий суд! – крикнул снова Кривой.
   Хорек молчал, вцепившись в руку вожаку. Тот тяжело вздохнул.
   – К князю, к князю, – подхватил народ.
   И их повели на княжий двор.
   Зеваки двинулись следом, напирали, желая рассмотреть, кто же это так над княжьими дружинниками покуражился, что сидят те посреди площади, встать не могут: один кровищей залит, а второй хрипит, за горло держится, да все на бок завалиться норовит.
   Если бы Кривой хотел сбежать – сбежал бы уже раз десять. Но бежать он не хотел. Вернее, хотел, но не мог. Кто ж теперь побежит от своего вожака, если все так плохо, если не просто обижен дружинник, а кровью залит да изуродован.